ЭПИЛОГ

«Кто утрет наши слезы?»

До самого последнего дня жизни Аниты на ее тумбочке стояла фотография Карана, на которой он был запечатлен в тюрбане, украшенном брошью и несколькими перьями, и мундире с поблескивающими наградами Капурталы. Каждый день, просыпаясь и ложась спать, Анита смотрела на мягкие черты дорогого ей человека. Несмотря на то что махараджа женил его в 1925 году, когда Анита покинула Индию, Каран продолжал тайно навещать ее во время своих поездок в Европу. Они встречались в Биаррице, Довиле, Лондоне и Париже. Это были скоротечные и скупые, как слезы святого Лаврентия, свидания, остатки той неистовой страсти, которая когда-то поглотила их. Мало-помалу визиты Карана становились все более редкими, пока он не перестал приезжать к ней, потому что влюбился в одну французскую киноактрису, которой едва исполнилось двадцать лет. Но в воспоминаниях Аниты Каран всегда был ее единственной любовью.

Щедрая пенсия махараджи избавила Аниту от проблем с привыканием к ее новой свободной жизни; она проводила время то в Париже, то в Мадриде, то в Малаге. Благодаря своему сильному характеру и необычному экзотическому прошлому она превратилась в персону, которую бы сегодня назвали jet-set. История женщины, полюбившей сына собственного мужа, придавала таинственность и некий оттенок болезненности образу этой интересной особы, но сама Анита избегала говорить о Каране. Это было ее тайной, которой она делилась с очень немногими и ревностно хранила в своем сердце до последних дней, делая вид, что ничего не произошло. Но ее чувства нельзя было скрыть, потому что фото, всегда стоявшее на прикроватной тумбочке, выдавало их. В 20-е годы Анита превратилась в неизменного участника светской жизни; она жила в ритме постоянных переездов, перелетая с места на место, как птичка: летом — на Лазурном берегу, зимой — в Швейцарии, несколько дней в Довиле. Аните доводилось встречаться с банкирами и состоятельными людьми, но сама она предпочитала общество писателей, художников, артистов и певцов, как и ее добрая подруга Жозефин Бейкер[56]. Ей нравилась богема. Аристократы ее ни во что не ставили, причем не только английские, но и испанские, потому что всегда считали выскочкой, пытавшейся покорить мир, который ей не принадлежал.

Будучи преданной своему андалузскому происхождению, Анита не пропускала ни корриду в Сан-Исидро, ни ярмарку в Севилье, а случалось, что совершала паломничество в Росио, где получала большое удовольствие, оказываясь в самой гуще своего народа. Лошади, набожность, музыка и танцы… Чего еще она могла желать?

Когда Анита окончательно обосновалась в Испании, она стала бывать в обществе тореадоров и, по слухам, которые она никогда не подтверждала, даже влюбилась в Хуана Бельмонте, знаменитого тореадора Севильи, тогдашнего мифа Испании. Но она старалась не разглашать свою личную жизнь из страха, что махараджа урежет или вообще отменит ей пенсию.

Уже привыкнув к новой жизни, Анита отдавала себе отчет, что не сможет забыть Индию. Обычные разговоры вперемешку с салонными сплетнями, которые велись на светских вечеринках в Европе, казались ей скучными по сравнению с историями об охоте на тигров или рассказами о поездках верхом по горам Кашмира, оживляющих время, проведенное ею на субконтиненте. В холодные туманные дни, столь частые в Париже и Лондоне, Анита вспоминала о колком и прозрачном воздухе зимнего Пенджаба; о бледно-зеленых рисовых полях; о ее саде, где розы, туберозы и бугенвиллеи росли в изобилии, а воздух был насыщен ароматом фиалок. Она вспоминала свои прогулки по полям, «время коровьей пыли», когда в деревнях от керосиновых ламп поднимался дым, огромные равнины, оглашавшиеся криками птиц и ревом животных, звон колокольчиков на повозках, запряженных быками, шум дождя, барабанящего по крыше во время сезона муссонов. Она часто вспоминала о Далиме и грациозных индианках, о попрошайках и отшельниках, о роскоши и грандиозных представлениях на спинах слонов. Постепенно стала забываться неприятная сторона жизни в Индии: нужда, жестокость каст и ужасная бедность. Стирались в памяти горестные ночи, когда она сидела возле Аджита, мучившегося от боли; одиночество жизни во дворце и нежелание женщин зенаны признавать ее; невыносимая жара; страх укусов змей и отравления; страх заболеть и страх перед самой Индией.

У нее была такая сильная ностальгия, что много лет спустя, уже будучи зрелой женщиной, Анита приказывала своим двум служанкам одеваться так же, как это делали слуги в Капуртале, и подавать ужин в ее мадридском доме в белых перчатках даже в разгар лета. Анита выходила к ужину, никогда не опаздывая, минута в минуту, правда, в халате и с бигуди на голове. Она ужинала сама, погрузившись в воспоминания о сказочной жизни, которая уже никогда не вернется.

Несколько раз Анита пыталась предпринять поездку в Индию, но ей так и не удалось получить визу у британских властей. Она никогда не узнала, что за этим постоянно отрицательным ответом стоял махараджа. «Его Высочество лично заинтересован, чтобы Прем Каур не приезжала в Индию, поскольку, как он говорит, она вызывает возмущение спокойствия в домашнем кругу. Таким образом, мы ходатайствовали перед министерством иностранных дел не предоставлять испанке возможностей для приезда», — говорилось в письме, подписанном неким М. Бакстером, руководителем политического отдела посольства Индии в 1937 году.

Но махараджа неустанно следил за ней, когда она ездила по Европе. В конце концов они стали добрыми друзьями, находились в постоянном контакте и обменивались новостями через Аджита, который часто путешествовал между Европой и Индией. Даже на расстоянии махараджа присутствовал в ее жизни до последних дней. Первые телеграммы с соболезнованиями, которые она получила по поводу смерти отца в 1931 году, а затем и в связи с кончиной доньи Канделярии, пришли от махараджи. Верный традиции защищать женщин, которые были в его жизни, Джагатджит Сингх всегда заботился о благополучии и безопасности испанской рани. Как только в Испании началась гражданская война, он поместил ее вместе с племянницей Викторией в одну британскую гостиницу, а позже, когда разразилась Вторая мировая война, через британское посольство организовал переезд обеих в Португалию, где они жили до конца конфликта. Недаром донья Канделярия любила повторять: «Этот человек — настоящий рыцарь».


До конца своей жизни махараджа не переставал делать попытки заменить Аниту другой европейской рани. Чувственный и влюбчивый, он был идеальной целью для некоторых беспринципных женщин, которые влюблялись в его деньги больше, чем в него самого. Арлетт Серри была одной из них.

Махараджа следовал за ней, как собачонка на поводке. Подолгу находясь в своем парижском особняке «Павильон Капурталы», Джагатджит Сингх, преданный Арлетт душой и телом, пытался убедить ее согласиться на брак с ним. Однажды ночью, в пятницу, министр Джармани Дасс застал Индера Сингха за чтением молитв. Капитан гвардии читал вслух абзацы из священной книги «Грант Сахиб». На вопрос, зачем он молится в столь поздний час, Индер Сингх объяснил по секрету, что он просит Всемогущего дать махарадже сексуальную силу и крепость, прежде чем тот проведет ночь с Арлетт. На следующий день Дасс не осмелился спросить, каков результат его молитв, но, получив чек в десять тысяч франков без всякого объяснения со стороны махараджи, он понял, что Бог услышал мольбы начальника его охраны. Будучи удовлетворен своими сексуальными успехами, махараджа разбрасывался деньгами в соответствии с чином каждого, награждая министров, секретарей, адъютантов и слуг. Арлетт, которая блистала в великолепных драгоценностях от Картье и купалась в роскоши, получала львиную долю.

В конце концов француженка устала обворовывать его и бежала в Париж с женихом, корреспондентом одной аргентинской газеты, о котором никто даже не догадывался, поскольку осторожная любовница махараджи держала свои отношения с газетчиком в тайне. Джагатджит Сингх остался с носом.


Вскоре после этого он познакомился в Каннах еще с одной француженкой, Жермен Пеллегрино, женщиной, у которой было все: красота, ум и культура. Хотя она с самого начала предупредила его, что была помолвлена с самим Реджинальдом Фордом, наследником американской автомобилестроительной компании, махараджа пригласил ее в Капур-талу и принял там со всеми почестями. Долгими часами они разговаривали о политике, истории, искусстве и стали друзьями. Они продолжали встречаться в Париже, и вскоре махараджа по уши влюбился в нее. «Я хочу, чтобы вы стали моей махарани», — осмелился он сказать ей однажды. Жермен сделала вид, что очень удивлена, а на ее лице отразилось не то возмущение, не то оскорбленное самолюбие. «Как можно, сударь, если Реджи — мой жених?» — ответила она ему. «Махараджа был подавлен отказом Жермен, он пережил настоящую агонию любви, — вспоминал Джармани Дасс. — Он приказал мне сделать все возможное, чтобы убедить женщину выйти за него замуж, иначе он покончит с собой». У Дасса ничего не получилось, но махараджа не убил себя. Когда Джагатджит узнал о свадьбе своей любимой с Реджинальдом Фордом, он отправил ей из Капурталы необычайно ценное колье старинной работы как подарок ко дню рождения.

В благодарственном письме от Жермен говорилось: «Спасибо за великолепное колье, которое я с удовольствием принимаю как подарок к свадьбе».


В 1942 году махараджа все-таки женился. Его избранницей стала чехословацкая актриса театра, с которой он познакомился в Вене за шесть лет до этого. Евгения Гроссуп, высокая, светловолосая, с большими голубыми глазами, была, как и Анита, из бедной семьи и отчаянно барахталась, чтобы удержаться на плаву. Но она обладала совсем другим характером: слабая, робкая, не умеющая вести себя в светском обществе. Во всем остальном ее история очень походила на историю испанки: Евгению отвергали и презирали как члены семьи махараджи, так и англичане.

После смерти своей матери, жившей в одном из крыльев дворца, бедная женщина стала жертвой паранойи. Евгения была убеждена, что ее родительницу отравили, а она будет следующей. Одиночество, тоска и нервный характер довели несчастную чешку до сумасшествия. Она решила уехать в Соединенные Штаты, где, по ее словам, у нее был один родственник, еще живой. Евгения остановилась в гостинице «Мэйденс» в Дели, чтобы подготовить документы к путешествию. Однако англичане всячески препятствовали ей, мешая получить визу и обменять деньги. 10 декабря 1946 года, охваченная приступом тоски, она взяла такси и отправилась к одному из самых известных памятников империи Великих Моголов, к минарету Кутб-Минар, высота которого достигала более семидесяти метров. Евгения поднялась на самый верх со своими двумя пуделями, взяла их на руки и бросилась вниз.

Смерть Тары Деви — это имя Джагатджит Сингх дал Евгении после бракосочетания по сикхской традиции — была как раз той новостью, которая могла возбудить аппетит ищеек из желтой прессы. Сообщение о самоубийстве последней жены принца Капурталы появилось на первых полосах всех газет. Для махараджи это был второй скандал, повлекший за собой всякого рода сплетни и кривотолки, которые в конце концов привели его в состояние, близкое к депрессии. По словам Джармани Дасса, он постарел лет на десять. «Какая сложная смесь Востока и Запада, как воды и растительного масла…» — заметил Дасс.

Смерть Тары Деви привела к обмену письмами между махараджей и британскими властями, тон которых имел невиданную доселе резкость. Джагатджит Сингх обвинил непосредственно политический департамент, действия которого стали причиной отчаяния его жены, и возложил на него ответственность за ее смерть. Ответ вышеуказанного департамента в конфиденциальном письме от 19 декабря 1946 года, подписанном Дж. X. Томпсоном, секретарем департамента, не заставил себя ждать. «Если и существует какая-то ответственность за смерть Тары Деви, так она исключительно Ваша, — заявил секретарь. — Я бы не выпоянил своего долга, если бы не напомнил Вашему Высочеству, что, когда человек Вашего возраста женится на иностранке и эта иностранка на сорок лет моложе своего мужа, он подвергает себя риску. Риск, которому Вы подвергли себя, имел трагический финал, но за это Вы не можете обвинять политический департамент».


Именно в это время махараджа Капурталы стал свидетелем разразившегося в Индии конца света, который он предчувствовал и который, кроме того, совпал с его жизненным финалом. Как только отгремела Вторая мировая война, англичане объявили о своем окончательном решении предоставить Индии независимость. Хотя многие друзья махараджи так и не поверили, что англичане не выполнят исторических договоренностей, связывающих их государства с Британской Короной, Джагатджит Сингх не сомневался, что индийские принцы будут брошены на произвол судьбы. Ганди и Неру удалось сплотить массы вокруг партии Индийского национального конгресса, превратившейся в мощную организацию, которая ставила перед собой цель создать демократическое правительство Индии. После того как все попытки достичь договоренности потерпели неудачу, для принцев наступили тяжелые времена. Мысль об отказе от своих монарших прав и вынужденной интеграции в демократическую федерацию продолжала оставаться неприемлемой для большинства принцев. Им оказалось не под силу прыгнуть из средневековья в двадцатый век.


Бросать взгляд назад было гораздо удобнее, чем смотреть в будущее. Джагатджит Сингх был доволен достигнутыми результатами. Ему удалось превратить Капурталу в государство-модель в миниатюре, прекрасно управляемое и некоррумпированное. Он смог привлечь капитал для строительства трех фабрик и дать толчок расцвету сахарного производства. Практически все дети в Капуртале имели возможность получить школьное образование, благодаря чему махараджа заслужил похвалу со стороны европейцев. Уровень преступности здесь был крайне низким. Джагатджит Сингх так и не воспользовался своим исключительным правом приговорить кого-либо к смертной казни. Он испытывал особое удовлетворение от своей способности улаживать конфликты между различными религиозными общинами. Со временем махараджа превратился в настоящего жонглера, ставя одного мусульманина министром сюда, назначая другого индуса администратором туда… Иными словами, он переставлял фишки своего правительства так, что все были довольны.

В то время как в других частях Пенджаба часто случались беспорядки, Капуртала была образцом мирного сосуществования. Город, спокойный и чистый, как европейские города, с многочисленными садами и великолепными зданиями, был источником вдохновения для архитекторов и специалистов городского хозяйства, которые приезжали из других частей Индии. Когда какого-нибудь чиновника назначали на работу в другое государство, он нисколько не сомневался, что место, куда он направлялся, будет хуже.

Но то, чем больше всего гордился махараджа, была любовь, с которой к нему относился народ. Каждый год в марте, когда в Индии отмечают праздник начала лета, он прибывал на слоне в общественные сады Шалимара и встречался со своим народом, отвечал на вопросы, интересовался жизнью людей и наслаждался теплым отношением к себе своих подданных. Ему нравилось отмечать Рождество, на которое он приглашал около тысячи детей, чтобы подарить им пакеты с книгами. Он с завидным постоянством посещал суды, полицейские участки и госпитали. Эти визиты позволяли ма харадже контролировать действия его администрации. Он действительно много путешествовал, но всегда отвергал обвинения сторожевых псов, губернатора Пенджаба и высших британских чиновников, которые утверждали, что его поездки наносят вред управлению государства. С возрастом махараджа стал прикладывать все усилия для того, чтобы сделать Капурталу маяком цивилизации и культуры. Он хотел снискать расположение людей и Господа. Джагатджит Сингх мечтал о том, чтобы его запомнили таким, каким он был, — доброжелательным правителем, открытым и справедливым.


Самая трудная и сложная задача правительства была связана с появлением наследника для династии Капурталы. Невестка махараджи Бринда не смогла подарить ему внука, потому что операции, которым она подверглась в Париже, были неудачными и в результате женщина стала бесплодной. Махараджа сдержал свою угрозу женить Парамджита на другой. Он сам выбрал старшему сыну вторую жену, принадлежащую к благородному роду из долины Кангра, как этого требовала традиция. Бринда безуспешно пыталась воспрепятствовать браку. Она обратилась за помощью к своей свекрови, Харбанс Каур, которую она поддержала несколько лет тому назад в противостоянии Аните. Но свекровь отвернулась от нее. Если ей пришлось смириться с тем, что махараджа женился несколько раз, почему Бринда не могла сделать то же самое? Разве она не была такой же индианкой, как и она? Униженная и уставшая от борьбы, Бринда согласилась на развод, покинула Капурталу и уехала со своими дочерями в Европу.

В любом случае они с мужем уже долгое время не жили вместе. Парамджит влюбился в английскую балерину по имёни Стелла Мадж и жил с ней. История повторялась: сын делал то же самое, что и отец. Но Стелла была далеко не такой, как Анита. Холодная и расчетливая, амбициозная и целеустремленная, эта женщина, несмотря ни на что, хотела стать махарани Капурталы, а потому решительно возражала против замыслов махараджи. Поскольку Стелла была европейкой, ее не выбрали для рождения будущего наследника династии. В конце концов Джагатджит Сингх решил эту проблему, как он всегда умел это делать: с помощью денег. Он пообещал Стелле миллион долларов, чтобы она убедила Парамджита вступить в брак с девушкой из долины Кангра, «этой дикаркой», как ее презрительно называла англичанка. В результате их поспешно, почти тайком, женили.

Но Парамджит отказывался исполнять супружеские обязанности в новом браке. Его страстная супруга, которую служанки намащивали благовониями и массировали, ждала его каждую ночь, но всегда напрасно. Стелла буквально заставила Парамджита исполнить свой супружеский долг, потому что это было условием получения миллиона долларов. Однажды в семь часов вечера печальный и пристыженный Парамджит явился во дворец, где жила его новая жена и где собрались члены правительства и несколько священников, погруженных в свои песнопения. Он остался с «дикаркой» в комнате, из которой вышел тридцать пять минут спустя «задумчивый и усталый», по словам очевидцев. Исполнив свой долг, он вернулся в объятия Стеллы, и они уехали в Европу. Через девять месяцев его новая супруга родила мальчика. Радость махараджи не знала границ. В знак признательности сикхским гуру он пообещал воспитать внука в истинно сикхских традициях[57].


В феврале 1947 года лейбористское правительство Англии, открыто симпатизировавшее партии Индийского национального конгресса, назначило лорда Луиса Маунтбеттена, брата шведской королевы Луизы и дяди принца Филиппа, мужа королевы Елизаветы II, новым вице-королем, дав ему срочное задание — организовать уход англичан из Индии и смену власти. Как только Маунтбеттен приехал в Нью-Дели, он собрал махараджей на конференцию, которая должна была состояться в здании палаты принцев. Джагатджит Сингх с полной грудью орденов, седыми усами, худой, с тростью в руках, выслушал речь, ознаменовавшую конец его эпохи. «Жребий брошен», — веско произнес Маунтбеттен, давая понять, что времени для разрешения всех проблем, вытекающих из исторических договоров между принцами и Британской Короной, уже не осталось. Если они хотели сохранить независимость и право на управление в дальнейшем, им следовало подписать документ под названием «Акты присоединения», которые должны были «привязать» их к одному из государств: либо к Индии, либо к Пакистану, получавшим освобождение от Британского Раджа. Таким образом, Британская империя передавала принцев под знамя партии Индийского национального конгресса, возглавляемой Джавахарлалом Неру, или под опеку Мусульманской лиги, политической партии Пакистана, во главе которой стоял Мухаммад Али Джинна, адвокат, друг хмахараджи. Ни губернаторы, ни высшие английские чиновники, ни махараджи, присутствовавшие на этом собрании, казалось, не верили в то, что слышали. Одним росчерком пера вице-король отменял все договоренности и соглашения прошлого, защищавшие принцев и помогавшие увековечить Радж.

Это было неслыханным предательством, настолько невероятным, что махараджи онемели от изумления. Так вот как Англия отблагодарила принцев за те усилия, которые они прилагали во время двух мировых войн! Набоб Бхопала продал свои акции на американской бирже, чтобы оплатить самолеты, переданные им в Вооруженные силы Его Величества. Низам Хайдарабада оплатил покупку трех эскадрилий военных самолетов. Триста тысяч солдат-добровольцев, набранные в различных государствах Индии, были отправлены на фронт. Кроме того, принцы купили военных бонов на сумму, равную ста восьмидесяти миллионам рупий. А теперь Радж, который они так щедро поддерживали, отдавал их в руки врагов, республиканцев из партии Индийского национального конгресса и Мусульманской лиги, которые рано или поздно лишат их монарших прав.

«Есть ли какая-нибудь альтернатива?» — спрашивал себя Джагатджит Сингх. Да, есть. Он мог объявить Капурталу независимой. Но как долго продержится крошечное государство между двумя такими гигантами, как Индия и Пакистан? Смогут ли пять тысяч солдат его войска отразить агрессию? Выдержит ли оно бойкот? Несмотря на отделение, государства принцев были слишком слабыми, чтобы противостоять двум зарождающимся странам. А вместе они бы не смогли действовать согласованно. Да, Маунтбеттен был прав, жребий брошен.


Один за другим принцы стали сдавать свои позиции перед требованиями вице-короля — одни вынужденно, другие с желанием как можно скорее начать участвовать в новой жизни нации. Некоторые из них, подталкиваемые непреклонным ветром истории, отнеслись к переменам с опаской. Первым, кто поставил свою подпись, был Ганга Сингх, махараджа Биканера, который когда-то дал Аните рецепт фаршированного верблюда. Он верил в Маунтбеттена и лидеров новой Индии. Потом, словно спелые фрукты, попадали остальные: монархи Джодхпура, Бхопала, Варанаси, Патиалы, Долпура… Махараджа Капурталы не замедлил принять решение. Несмотря на то что большинство населения в его государстве составляли мусульмане, он склонился к вступлению в Индийский Союз, светское государство, каким он хотел видеть Капурталу. К тому же его конституция давала больше гарантий в плане защиты плюрализма их граждан, чем исламский Пакистан. Махараджа созвал общее собрание из представителей народа, деревенских старост, индуистских пандитов, мусульманских муфтиев и сикхских священников, чтобы объявить о своем решении, которое было встречено в обстановке полного молчания. Только один человек осмелился сделать замечание. Это был пожилой деревенский староста, который сказал: «Это очень хорошо, государь, но кто утрет наши слезы в будущем?» Махараджа, взволнованный, воспринял эту фразу как признательность не только ему за его долгое правление, но и всему роду, который на протяжении веков умел быть рядом с народом в самые трудные и тяжелые моменты.


Лишь трое принцев отказались подписать «Акты присоединения». Один из них — набоб Джунагадха, который организовывал собачьи свадьбы. Он захотел, против всякой логики, присоединиться к Пакистану, несмотря на то что территориально его государство находилось в самом сердце Индии. Когда его народ, в большинстве индусы, массово проголосовал на референдуме в пользу Индии, набобу пришлось поспешно бежать с его тремя женами, любимыми собаками и драгоценностями в соседнюю страну перед угрозой вторжения индийской армии.

Хари Сингх, махараджа Кашмира, оказался в противоположной ситуации: индус на мусульманской земле. Он не мог решиться на присоединение ни к тем, кто выступал за Пакистан, ни к тем, кто хотел войти в состав Индии, ни к тем, кто боролся за независимость Кашмира. Возможно, Хари Сингх и лелеял мысль о независимости, потому что у него было войско, способное защищать границы его королевства. Но он быстро очнулся от сна, когда мусульманские партизаны из Пакистана вторглись на его территорию, грабя и сжигая все на своем пути, а также терроризируя население. Тогда, вынужденный принять решение, он предпочел присоединить Кашмир к Индийскому Союзу в обмен на защиту от вторжения. Нью-Дели отправил воинские части и все военные самолеты, которые были в наличии, в Сринагар, Венецию Востока, в свое время ослепивший Аниту своим великолепием. Кашмир перестал быть землей мира и благоденствия, превратившись в поле боя между Индией и Пакистаном. Хари Сингх решил удалиться от военных действий и навсегда покинул свой дворец в Сринагаре. Отныне он наслаждался «золотой ссылкой» в Джам-ме, своей зимней столице. Интересен факт, что его сын был назначен правителем Кашмира самим Неру, большим врагом принцев и борцом за независимость, впоследствии победившим на выборах и ставшим премьер-министром нового государства.


Третьим несогласным был низам Хайдарабада, человек, влюбившийся в Аниту и в 1914 году забросавший ее подарками. Превратившийся в старика-карлика весом в сорок килограммов, Его Высочайшее Высочество продолжал оставаться самым эксцентричным из принцев. С годами его богатство выросло вместе со скаредностью, которая вызывала у окружающих неприкрытое отвращение. Рассказывали, что он собирал окурки, оставшиеся в пепельницах после гостей. Врач, приехавший из Бомбея, чтобы осмотреть низама, не смог сделать ему электрокардиограмму: чтобы сократить расходы, монарх приказал уменьшить напряжение на электростанции Хайдарабада. Как и у его друга Хари Сингха из Кашмира, у низама было многочисленное войско, оснащенное артиллерией и авиацией. Когда какой-то чиновник прибыл сообщить ему о решении британцев покинуть Индию, он подпрыгнул от радости, воскликнув: «Наконец я стану свободным!»

Не успели англичане уйти из Индии, низам объявил о независимости Хайдарабада. Ярый приверженец монархии, он не отдавал себе отчета, что все его могущество зиждилось на поддержке Раджа и что с уходом англичан исчезала также и сила, которая его защищала. Хотя по закону и конституции низам имел право сделать это, на практике его решение выглядело безумным, потому что он не только утратил связь с действительностью, но и не располагал главным — поддержкой народа. 13 сентября 1948 года правительство Индии начало «Операцию Полюс» (секретное название вторжения). Атака оказалась более мощной, чем предполагал Неру. За сорок восемь часов независимое государство Хайдарабад перестало существовать, а с ним и та особенная жизнь, которая была основана на любви к искусству, гостеприимстве, вежливости и эффективном управлении, не делавшем различия между кастами и религиями. Еще в течение нескольких лет низам занимал официальный пост в своем прежнем государстве, сохранив право на салют из двадцати одного залпа, но не имея никакой власти. Часть его богатств конфисковали, и у него не было иного выхода, как принять пожизненную пенсию свыше двух миллионов долларов в год. Он проводил целые дни, попивая кофе, примерно по пятьдесят чашек в день, сочиняя стихи на урду и пристально следя за успешным развитием основанного им университета. В конце жизни, чтобы не тратить деньги зря, он сам штопал свои дырявые носки.


15 августа 1947 года был избран астрологами как благоприятный день для того, чтобы Индия начала свое независимое существование. Вся страна жила речью Неру перед законодательным собранием, но Джагатджит Сингх из Капурталы предпочел не нарушать своего привычного уклада. После скромного ужина и прогулки по дворцовому саду он лег в постель в десять тридцать вечера. Речь, ознаменовавшую новую эру, он прочитал на следующий день в газете, сидя в японском салоне за завтраком. «В полночь, — сообщил Неру всему свету, — Индия пробудится к жизни и свободе. Приближается миг, который нечасто предлагается Историей, ибо наш народ выходит из прошлого, чтобы войти в будущее. Мы стали свидетелями окончания эпохи, когда душа нации задыхалась в течение долгого времени, и начала новой жизни…»

Это была неплохая речь для однокурсника его сына Па-рамджита, подумал махараджа, поднося к губам чашку с горячим чаем. В Харроу действительно хороший колледж, и у него было намерение отправить туда и своего внука, когда придет время.

Но махараджа не мог разделять энтузиазма прессы, которая взахлеб писала о настроении беснующейся толпы, отмечавшей это событие в обеих странах. У него не было никаких оснований радоваться, поскольку он предчувствовал, что независимость повлечет за собой трагедию. Разделяя Индию, чтобы удовлетворить требования его старого друга Али Джинны, англичане провели границу, выделяя индийцам зоны, в которых преобладали индусы, а пакистанцам — с преобладанием мусульман. На бумаге результат выглядел жизнеспособным, однако на практике это вылилось в катастрофу. В Пенджабе граница отдавала город Лахор Пакистану, а Амритсар с главной святыней сикхов, Золотым храмом, — Индии. Таким образом, были разрезаны надвое земли, населенные одной из наиболее воинственных и сплоченных народностей — сикхами. Лахор, Париж Востока, самый космополитичный и самый красивый город Индии, ее северная столица, превратился в маленький провинциальный городок, которому отныне было суждено жить под крик муэдзинов из мечетей. Мир Джагатджита Сингха остался изуродованным навсегда.

Несколько дней спустя его внимание привлекло другое известие, появившееся в прессе. В составе первого индийского правительства махараджа увидел имя своей племянницы, Раджкумари Амрит Каур, Биби, как ее называли в семье. Непослушная и строптивая дочь его двоюродного брата из Джаландхара, подруга Аниты, была назначена Джа-вахарлалом Неру министром здравоохранения, став первой женщиной-министром Индии. Так увенчалась жизнь приверженки делу независимости, что стоило ей двух арестов и заключений в тюрьму, а также избиений во время бесчисленных манифестаций. В 1930 году, во время знаменитого похода, который Ганди организовал, чтобы опротестовать закон, запрещавший индийцам производить соль без разрешения правительства, Биби прошла четыреста километров пешком с огромной колонной патриотов. Постепенно она превратилась в нечто большее, чем лидер кампании Ганди против англичан «Quit India» («Вон из Индии»). Она без устали боролась с социальными язвами, осуждая браки между детьми, систему пурдаха и неграмотность. Девушка из хорошей семьи, которая курила и вернулась из Европы с кучей роскошных подарков для своих двоюродных сестер и братьев, страстная почитательница лошадей, стала героиней для миллионов ее соотечественниц в Индии. Впервые в истории Амрит Каур на примере собственной жизни смогла доказать, чего способна добиться женщина в современном демократическом государстве.


10 марта 1949 года Джагатджит Сингх прибыл в Бомбей, чтобы отправиться в Европу. События, происшедшие после объявления независимости, вынуждали его оставаться в Капуртале, где сразу же после речи Неру мир, казалось, сошел с ума, как и предсказывал махараджа. Внезапно началось самое большое переселение в истории человечества.

Индусы, которые всю свою жизнь находились в Пакистане, искали убежища в Индии, а мусульмане из Индии — в Пакистане. Разделение страны, против которого всегда протестовал Ганди, стало настоящим катаклизмом: в результате погибло столько же индусов, сколько французов во время Второй мировой войны.

Пенджаб, горнило цивилизации, красивейшая страна, где протекают пять рек, превратился в кровавую бойню ужасающих масштабов. Махараджа Капурталы, ставший свидетелем этого краткого, но чудовищного конфликта, несмотря на все свои усилия помочь беженцам и успокоить их, ничего не смог сделать. «В моей памяти, — сказал Сукх-джит Сингх, внук махараджи, — эти годы запечатлелись как самые страшные». К счастью, Капуртала убереглась от наихудшего, а вот жителям Патиалы не удалось избежать зверских расправ. Каждое утро реки, вышедшие тогда из берегов, были окрашены кровью убитых накануне людей: их трупы сбрасывали прямо в воду.

Когда воды вернулись в прежнее русло, ничто уже не было таким, как раньше. Дух открытости, космополитизма, мирное сосуществование разных культур и религий, за которое в своем государстве так долго боролся Джагатджит Сингх, улетучился навсегда. Постепенно новое индийское правительство стало нарушать обещания, которые были даны принцам. Сорок одно государство на востоке Индии было лишено суверенности и объединено в штат под названием Орисса. Два месяца спустя земли Катхиявара, расположенные у Аравийского моря, постигла та же участь: они превратились в новый штат Гуджахарат. Затем очередь дошла до центра страны, где государства Раджпутаны слились в новый Союз Раджастхана. Теперь поговаривали о том, чтобы сделать то же самое в Пенджабе… «Почти шестьдесят лет я правил судьбами Капурталы, и весь труд моей жизни вот-вот превратится в прах», — с горечью думал махараджа, наблюдая за происходящим. Его рассудок, казалось, был помрачен, оттого что отцы нации, великие лидеры, не держали данного слова.

Из прежних императорских апартаментов, ныне переименованных в «президентские», с пятого этажа гостиницы «Тадж-Махал» в Бомбее, из той же комнаты, в которой останавливалась Анита по приезде в Индию, когда доктор Виллоуби сообщил юной испанке о ее первой беременности, махараджа смотрел вдаль. Перед ним возвышались Ворота Индии, величественная триумфальная арка, возведенная англичанами в память о визите короля Георга V и королевы Марии на великий дурбар в 1911 году. Каким смехотворным казался ему теперь этот символ самой колоссальной империи в мире! Через арку англичане входили в Индию, и через нее же должны были уйти все принцы, чтобы спрятать в надежное место оставшиеся богатства перед надвигающейся катастрофой.

Махараджа также видел стоявший на рейде корабль, который вскоре должен был отвезти его в Европу. Впервые у него возникло желание покинуть родину и никогда больше не возвращаться сюда. В свои семьдесят семь лет он чувствовал невероятную усталость и надломленность духа. Он прожил напряженную жизнь, наслаждаясь каждым ее мгновением, но последние события сбили его с ног и опустошили душу. В эти минуты меланхолии он вспоминал о тех, кого любил, прежде всего сыновей, которых потерял. Первым был Махиджит; находясь на подъеме своей политической карьеры, в 1932 году, когда ему едва исполнилось сорок лет, стал жертвой скоротечного рака. Вторым был Амарджит, военный, умерший в 1944 году в Сринагаре от сердечного приступа. Оставался Парамджит, наследник, который уже никогда не будет править Капурталой. Погрязший в пьянстве, он проматывал состояние вместе со своей английской любовницей.

И Каран… Джагатджит помирился со своим сыном, ставшим виновником самого большого скандала, который когда-либо случался в семье принцев Капурталы. Но Каран реабилитировал себя. Ему удалось повысить урожайность земель в Удхе до невероятных размеров. Он показал себя серьезным администратором, взявшим на вооружение настолько эффективные методы, что махараджа, поразмыслив, вызвал его в Капурталу, чтобы передать в его руки важные семейные дела. Именно Каран стал его опорой в старости… Как непредсказуема бывает жизнь!

Кроме этого, махараджа испытывал особую симпатию к своей невестке, жене Карана, известной под именем Чаран. Недавно она появилась на обложке журнала «Вог», щеголяя кольцом от Картье. В ней было все то, что ему нравилось в женщинах: красота, интеллигентность, ум. Да, Каран был его достойным наследником. Но скольких друзей он потерял на жизненном пути! Это было сродни постоянной капели, напоминавшей ему о бренности жизни. Больше всего его поразила смерть Бхупиндара Великолепного, махараджи Патиалы, который поклонялся богине Куль, закоренелого донжуана. Он умер от разрыва сердца очень рано, в возрасте тридцати восьми лет. Бхупиндар был верным себе до конца: через девять месяцев после его кончины наложница, с которой у него была связь, родила очередного отпрыска махараджи. Сыновья, друзья, любовь… Казалось, жизнь заключалась в одних утратах. Теперь он ожидал потери трона, а с ним и утраты смысла своего существования. Вскоре для него не будет места в мире.


Махараджа решил уехать куда-нибудь подальше. Бежать, бежать от тягостных мыслей, забыться. Посвящать себя своему истинному и основному призванию: женщинам, единственным существам, способным утешить его старое израненное сердце. И свет надежды замерцал на горизонте, давая основание для предвкушений от путешествия. Он рассчитывал увидеться в Лондоне с англичанкой, с которой познакомился в Калькутте. У них завязалась дружба, и, возможно, эти теплые отношения перерастут в нечто большее. Ах, эти европейки!.. Даже сам Неру стал жертвой очарования и ума одной из них, самой супруги последнего вице-короля, Эдвины Маунтбеттен. Ходили слухи, что они были так сильно влюблены, что стали любовниками и встречались во время заграничных поездок премьер-министра Индии. Время летело, жизнь продолжалась, менялись персонажи, но любовь оставалась. Восток и Запад, столь различные, стремились навстречу друг другу, как мужчина и женщина, как два лица одного и того же мира.

У махараджи было также намерение побывать в Испании, чтобы полюбоваться хорошим фламенко вместе с Анитой и со своим сыном Аджитом, работавшим атташе по культуре в индийском посольстве в Буэнос-Айресе, который должен был приехать в Мадрид на праздник святого Исид-ро. Аджит, как истинный сын андалузки, унаследовал от своей матери любовь к корриде и фламенко.


В тот вечер махараджа не хотел спускаться ужинать в ресторан. Он попросил помощника о том, чтобы ему принесли легкий ужин в апартаменты. Затем, желая видеть огни корабля, снимавшегося с якоря на следующий день, он приказал открыть настежь окна, выходящие на море. Как всегда, ночь была влажной и теплой. Джагатджит Сингх лег в кровать, слушая непрерывное карканье ворон Бомбея, смешивающееся с шумом вентилятора, лопасти которого медленно вращались под потолком. Ветер задирал трепещущие в темноте занавески, похожие на танцующих призраков. В углу окна была видна убывающая луна.

Когда его помощник вернулся в сопровождении официанта, везущего тележку с ужином, он застал махараджу в том же положении с застывшей улыбкой на лице. Несмотря на то что старик неподвижно лежал в кровати, у него был такой же величественный вид, как и всегда. Взгляд махараджи, казалось, был устремлен к горизонту. Очевидно, он перестал дышать за две-три минуты до появления помощника. Махараджа, проживший долгую жизнь, скончался спокойно, без шума и страданий. Смерть была благосклонна к нему, как и он был благосклонен к жизни.


Несколько дней спустя в Капуртале внук махараджи и его старший сын Парамджит открывали траурный кортеж, за которым тянулся бесконечный поток людей, пришедших отдать последние почести человеку, который правил ими почти шестьдесят лет. Лавочники, коммерсанты, крестьяне, старики и сикхи с длинными белыми бородами безутешно пла кали. Один пожилой индийский священник едва доковылял, чтобы выразить соболезнование семье, собравшейся у безды ханного тела в садах Шалимара, в пригороде Капурталы. Тело принца лежало возле погребального костра, на ложе из соломы, в строгом соответствии с сикхской традицией, согласно которой человек рождается без ничего и умирает без ничего. Почтенный старик был старым другом покойного и советником по делам религии, истории и ведическим текстам. Он сидел на корточках и тихо плакал. «От нас уходит великий человек, — сказал он внуку махараджи. — Джагатджит Сингх поднял государство, а теперь уходит вместе с ним».


Анита получила это известие, находясь в своем роскошном особняке на улице Маркиза де Уркихо в Мадриде, в салоне которого висел великолепный портрет ее мужа в праздничном костюме. По словам служанки, Анита оставалась перед портретом целый вечер, не сводя с него глаз и сложив руки, как будто молилась за человека, который превратил ее в принцессу вопреки тому, что было предназначено ей судьбой. Она искренне скорбела о махарадже, чья покровительственная тень исчезла навеки. Анита принимала соболезнования от друзей со всего мира; сам генерал Франко удостоил ее аудиенции во дворце Эль Прадо, чтобы выразить сочувствие от лица испанского правительства. Но пустоту, появившуюся в ее жизни после ухода махараджи, невозможно было заполнить.

Ностальгия, которую она испытывала по Индии, никогда не покидала ее. Поскольку в стране уже не было англичан, Анита пыталась приехать туда несколько раз, но положение в Пенджабе оставалось опасным. Кроме того, ее сын был против этой поездки. «Зачем возвращаться?» — спрашивал ее Аджит, который превратился в плейбоя и блуждал по свету, держа ее в курсе всех перемен, происходивших в мире. «Тебе лучше не возвращаться, мама, — писал он ей в 1955 году, — пусть у тебя останутся воспоминания о тех прекрасных временах, когда ты здесь жила. Все очень изменилось, зрелище удручающее. Я спрашиваю себя, что бы почувствовала моя мать, если бы увидела то немногое, что осталось от королевства. Печальные и пустые комнаты дворца, накрытая грязными тряпками немногочисленная мебель, которую не удалось продать… А окна, сделанные в стиле Великих Моголов, выходящие на север, у которых ты, мама, стояла, мечтая стать свободной как птица, сегодня остались без стекол. Через них в дом проникает зимний холод и снег, а в сезон муссонов — дожди…»

Анита никогда больше не вернулась в Капурталу. Она часто обращалась к своим воспоминаниям и жила последние годы в ожидании новостей из Индии. Партия Индийского национального конгресса приняла постановление, лишающее принцев всех их привилегий и пенсий. Аджит был прав, какой смысл возвращаться в мир, который уже не существует?


7 июля 1962 года Анита умерла в своем доме в Мадриде на руках у сына, который приехал, чтобы побыть с ней в ее последние минуты. Когда Аджит собирался похоронить ее в святилище Святого Юста, ему пришлось столкнуться с неожиданной проблемой.

Католическая церковь отказывала ему в позволении похоронить свою мать на католическом кладбище. Клир объяснил свой отказ тем, что, выйдя замуж за махараджу, Анита отступилась от католической веры. Даже после смерти эту женщину преследовали те же силы, которые поносили и делали ее изгоем при жизни. Аджиту пришлось приложить неимоверные усилия и потратить уйму времени, чтобы убедить клир в том, что его мать никогда не переставала быть католичкой. Он предъявил сертификаты и документы и обратился к слугам и друзьям Аниты, чтобы они подтвердили его правоту. Накидка для Богородицы, которую Анита пожертвовала своим землякам и которую впоследствии достали из коробки, куда ее засунул епископ, такой же скудоумный, как и клирики, преследовавшие ее, послужила доказательством того, что, даже будучи замужем за индийским принцем, она продолжала оставаться преданной Снятой Деве Победоносной. Накидка попала в соборный м; лей Малаги, и Святая Дева так никогда и не покрасовалась в ней, несмотря на пожелания Аниты.

В конце концов Аджиту удалось убедить церковное руководство, и ему дали разрешение на захоронение при условии, что в могиле не будет символов какой-либо иной религии. Соблюдя указания клира, через неделю после того, как его мать испустила последний вздох, Аджит похоронил ее. Анита Дельгадо Брионес смогла наконец упокоиться.

Что с ними стало

Парамджит, наследник, который никогда не правил, умер в 1955 году в возрасте шестидесяти трех лет в постели своего дома в Капуртале. До самого конца за ним ухаживала его любовница Стелла Мадж. Постель была в форме гондолы, в память о Венеции, городе, в котором они познакомились.

Его брат Каран умер в 1970 году в Нью-Дели от сердечной недостаточности. Мартанд и Арун, сыновья, родившиеся у него от леди Чаран, прекраснейшей супруги, которая была моделью журнала «Вог», занимаются сейчас активной политической деятельностью.

Аджит, сын Аниты, жил в свое удовольствие, как и его предки. Он полностью посвятил себя женщинам (о нем говорили «ladies man»[58]), джазу и гастрономии. — Он собрал огромную коллекцию дисков с джазом и прославился как прекрасный саксофонист. Он хотел стать актером и некоторое время жил в Голливуде, где познакомился с Джин Хэрлоу и другими звездами того времени. Вернувшись в Индию, Аджит обклеил стены своей спальни обоями с фотографиями знаменитых актрис, но сам так и не женился. Аджит не смог осуществить свою мечту — побывать на чемпионате мира по футболу в Испании в 1982 году, потому что заболел раком и 4 мая этого же года умер в клинике Нью-Дели в возрасте семидесяти четырех лет.

Биби Амрит Каур умерла на два года позже Аниты, 5 февраля 1964 года, от болезни дыхательных путей. Ей было семьдесят пять лет. Она так и не оправилась после убийства Ганди в 1948 году и говорила, что без него она чувствовала себя как «без руля». Ее кремация состоялась на берегах Джамуны, в индийской столице, где собралось огромное количество людей, часами стоявших перед ее прахом.


В 1975 году Индира Ганди одним росчерком пера отменила последние привилегии, которые махараджи сохраняли в обмен на мирное присоединение их государств к Индийскому Союзу. Освобождение от налогов, пожизненные выплаты и титулы были отменены. Бывшие принцы превратились в объект безжалостных полицейских и фискальных расследований и в результате вынуждены были отказаться от своего имущества, продав за бесценок дворцы, мебель и драгоценности. Те, кто все же устоял после удара, нанесенного Индирой Ганди, пытались приспособиться к новым временам, как могли. Некоторые, например махараджа Удайпура, перестроили свои дворцы в отели класса «люкс», другие стали коммерсантами, а прочие начали служить интересам новой Индии. Махараджа Джайпура и его жена Гаятри Деви стали послами в Испании, а махараджа Ванканера занялся защитой животных, посвятив себя охране тигров, которые, как и принцы, оказались на грани исчезновения.

Славные дни господства махараджей, низамов и набобов кажутся сейчас такими же далекими, как и времена империи Великих Моголов, но память о них навсегда останется на небосводе истории как сияние драгоценностей, хранящихся в футлярах из сандала и продолжающих сверкать, несмотря на пыль и старость.

Осенняя любовь?

Сразу после публикации первого издания этой книги мне позвонила по телефону пожилая сеньора и сказала, что ее зовут Аделина и она живет в Мадриде. — Я — племянница Аниты Дельгадо, — промурлыкал в трубку тонкий голос. — Я хотела бы с вами поговорить.

Мы договорились встретиться на следующей неделе. Перед встречей с ней я попытался выяснить, кто мне звонил. Я никогда ничего не слышал и не читал об Аделине Родригес. Однако тон ее голоса и те подробности, которые мне удалось выяснить во время нашего разговора, не оставляли сомнений, что речь шла о человеке, очень близко знавшем принцессу Капурталы.

Меня приняла элегантно одетая женщина, жившая в собственном доме в центре Мадрида. Хрупкая, высокая, худощавая, с очень тонкими пальцами и мраморной кожей, с нежной улыбкой и андалузским акцентом. На ней сверкали драгоценности, унаследованные от Аниты. Ей должно было быть более восьмидесяти лет.

Она сказала мне, что познакомилась с принцессой в 1927 году в Малаге, когда та окончательно уехала из Индии. Эта родственная связь была по линии доньи Канделярии, матери Аниты и бабушки Аделины; Аделина, таким образом, приходилась Аните двоюродной племянницей. В 1935 году они встретились снова, на этот раз в Париже. Анита, благодаря щедрой пенсии, получаемой от махараджи, жила в роскошном особняке на проспекте Виктора Гюго, Аделина жила со своим отцом, республиканцем, которому пришлось поспешно бежать из Испании.

Но сюрприз, приготовленный мне Аделиной, заключался в четырех толстых фотоальбомах в кожаных переплетах, украшенных серебряным гербом Капурталы. Альбомы, которые не открывались с тридцатых годов. Некоторые из этих фотографий Аделина и ее сестра Пепита любезно предоставили для напечатания в этом издании.

В одном из альбомов я увидел довольно много фотографий одного человека, выглядевшего несколько моложе Аниты.

— Это мой отец, — прошептала Аделина, — секретарь принцессы.

Хинэс Родригес Фернандес де Сегура, уроженец Малаги, был из хорошей семьи. Овдовев после смерти двоюродной сестры Аниты Дельгадо, он сам воспитывал трех дочерей. Биржевой агент, образованный человек, прекрасно говоривший на нескольких языках, Родригес был депутатом в кортесах при правительстве Лерру до того, как гражданская война вынудила его бежать во Францию. Аделина вспоминала этот период как «золотую ссылку».

— Мы жили на проспекте Морсо, совсем недалеко от Аниты, и виделись почти каждый день, — рассказывала моя собеседница. — Вместе ходили за покупками, вместе праздновали Рождество. Поскольку праздник Поклонения волхвов там не отмечается, мы отправлялись в Булонский лес кататься на лошадях, но особенно часто я и Анита ходили в театр. Мне было пятнадцать лет, а принцессе за сорок. Она была очень красивой и доброй.

— Ваш отец и принцесса стали любовниками? — осмелился спросить я у нее.

Аделина застенчиво улыбнулась, как будто устыдившись.

— Он был ее секретарем, — настойчиво повторила она.

Но фотографии не лгали. На них видно, как Хинэс с Анитой смотрят друг на друга, выходя под руку из гостиницы «Дворец» в Биаррице, как они идут по улице Лондона или Мадрида. Помявшись, Аделина призналась, что Анита Дельгадо была большой любовью ее отца. Их идиллия началась в 1936 году. Оба были одиноки в Париже. Она разведенная, он вдовец. Анита неожиданно нашла семью и человека, которые пообещали ей стабильность и любовь. Ее прежняя одержимость Караном превратилась в призрачный сон. Они перестали видеться после того, как он женился на индийской принцессе. Это продолжало оставаться платонической любовью и ничем больше.

С Хинэсом она поддерживала зрелые и стабильные отношения. Он всегда играл большую роль в жизни Аниты, встречался с ней каждый день и в конце концов безумно влюбился в нее. Постепенно он превратился в ее преданного товарища, всегда внимательного и заботливого. Когда война в Испании закончилась, оба вернулись в Мадрид. Официально они жили в разных местах; Хинэс со своими дочерями — на проспекте Росалес, а Анита — на проспекте Маркиза де Уркихо, 26. Аделина вспоминала, как по воскресеньям они выезжали на 180-м «мерседесе» Аниты, чтобы покататься по окрестностям Мадрида. По рассказам Аделины, эта пара держала свою связь в секрете, потому что Анита боялась, что махараджа, узнав о ее романе с Родригесом, урежет ей пенсию или совсем отменит ее.


На протяжении 1962 года Анита Дельгадо постепенно угасала и в конце, по словам Аделины, «была безжизненной».

— Когда она умерла, мой отец был подавлен. Это он ездил с Аджитом сражаться с клиром католической церкви, чтобы убедить похоронить ее на католическом кладбище. Отец так и не оправился после того, как потерял Аниту.

У Хинэса пропало желание жить, и вскоре после этого он заболел. «Сердце… От чего же еще?» — говорила Аделина с меланхолической улыбкой на губах. Шесть лет спустя, 21 февраля 1968 года, ее отец скончался в возрасте семидесяти двух лет.

Я понял, что Аделина любила Аниту как мать и что лучший знак уважения, который ока могла оказать ей и своему отцу, — это вспомнить несколько счастливых моментов из прошлого. Желание рассказать об истории любви, которая не должна кануть в вечность, натолкнуло ее на мысль позвонить мне.

Загрузка...