ГЛАВА 52 О медведях, САРКОФАГАХ И МАТРОССКОЙ ЛЮБВИ

Большой аэроплан с колоссальной быстротой несся над российской равниной. В саркофаге египетского царя Тутанхамона, привязанном к аэроплану морскими канатами, храпел медведь. Английская королевская мантия небрежно свисала с его плеч. Словохотов сидел за рулем, а позади него, связанный и сгорбленный, подпрыгивал в кабинке бог Рек. Сусанна хлопала радостно в ладоши.

— Боже мой, я не знала, что в России так зелено. Словно ковер…

Словохотов не упрекнул ее за шаблонное сравнение, мало того — в иное время оно ему, наверно, понравилось бы.

— Работы за этим ковром будет тебе уйма. Вытрясай его, стерву.

Ветер между тем увеличивался, и самолет чуть заметно зыбило. Пашка пристально глядел вниз, выбирал место своего спуска.

— Ежели спуститься в Москве, то, по правде говоря, опять, как мухи на изюм, репортеры полипнут…

Он широко вздохнул.

— Мне, по правде говоря, после такой волынки отдохнуть что-то захотелось. Слышал я, давно уж, есть в России город такой — Павлодар. Там, говорят, спят медведи и просыпаются, сказывают, к чаю, да и то если есть к тому чаю горячие бублики. Закатиться разве туда нам, Сусанна? Далеко только… Поикала бы ты, тогда рвать не будет…

Вдруг Пашку самого затошнило. Он наклонился к борту и со стыдом почувствовал, что рот его наполняется чем-то мокрым.

— Чтобы да я, Пашка, матрос всех морей! Не иначе как наши братишки газу какого ни на есть напустили.

Он начал усиленно нюхать. Ничем не пахло. И Рек ничего не чувствовал. Тогда Пашка начал врать:

— Это меня рвет от радости, когда я на родину попадаю…

Сусанна протянула ему лимон. Пашка из презрения к сухопутным людям, при помощи лимона избегавшим качки, никогда не ел этих желтых плодов. Теперь он отмахнулся было, но новый приступ рвоты заставил его взять лимон. Он жевал лимон, глядя себе в ноги, и так они пролетели мимо Москвы. Вдруг он вспомнил.

— У меня ведь водолив — друг тут есть. Я его из Англии отпустил, и теперь ему всю волынку могу доказать по пунктам и докажу… Ты, говорит он мне, предатель и трус… Я, Пашка Словохотов!.. Качаем, братишки…

Тут он с замешательством посмотрел на Сусанну.

— Однако где он может быть, если сейчас вместо барж ходят по Волге подводные лодки. Наверно, в Ипатьевске или в тех местах…

Мелкий дождик моросил им в лицо. Небо было серое и пустынное. Пашке захотелось друзей.

— Или качнуть мне в Актюбинск?.. Там в милиции братишки хорошие были…

А в каталажной камере кедровых плантаций города Тайга продолжалась все еще игра в двадцать одно. На куче денег, белья и винтовок проигравшихся караульных сидел гребеночный вояжер Ганс Кюрре и, тряся замусоленными картами, кричал, возбужденно сверкая глазами:

— Тебе на сколько?

— На трубку, — отвечал немец-колонист.

— А сколько стоит трубка?

Короткое заседание оценивало трубку, и Ганс метал.

Гансу безумно везло. Он обыграл всех, раздел и разул. Все боялись проходить мимо камеры, таким азартом несло оттуда и такая скука была на плантациях, что неизменно — заглянувший в камеру входил сам туда посмотреть поближе и вскоре же присаживался сыграть по мелкой, а в результате выходил голый.

Выигрыш Ганса все увеличивался и увеличивался, и он начал подумывать, не лучше ли ему бросить вояжерство, а заняться картами. Куча выигрышей росла и росла. Появился откуда-то мешок отрубей, бочка меда, сковороды и ухваты.

— А, — стуча кулаком, кричал Ганс, — кому еще, даю…

Вдруг треск аэроплана пронесся над площадью. Один из караульных выглянул. Громадный голубой аэроплан снизился подле здания Совета.

— Англичане, что ли?

— Англичане!

Все вскочили, один Ганс, тряся картами, продолжал приглашать к банку.

Крики радостной толпы донеслись к ним в подвал.

— Словохотов!..

— Ура, ура, Словохотов!..

— Рек, Рек, бей Река!..

И тот же караульный, отталкивая от себя любопытных арестантов, старавшихся пробраться к окошечку, сказал:

— Пашка Словохотов прилетел с медведем и с Реком!..

— Словохотов, — вскричал разочарованно водолив.

— Кюрре! — завопил китаец.

И все уставились на Ганса.

— Кто же вы?

Дверь распахнулась, и показался Пашка Словохотов в сопровождении медведя и Сусанны. Позади связанного вели Река.

— Интересуюсь гражданином, выдающим себя за Пашку Словохотова, потому что морду бы бить, если пожелаю…

Он пренебрежительно поглядел на Ганса.

— Ты-ы… Желтый? Чтоб Пашка Словохотов да на лимон походил. Да я даже в настойке-то никогда не употреблял лимонных корок. А тут чистый лимон. Такого-то не только что бить, мне на него и чихать-то стыдно…

Из толпы, окружавшей Пашку, выскочила киргизка и схватила Ганса за руки.

— Ты здесь, ты здесь, — с плачем кинулась она ему на шею.

— Салям алейкум, — сказал ей приветливо Ганс, с опаской взглядывая на Кюрре.

— Я никогда не выдавал себя за Словохотова, — продолжал Ганс со слезами, — я киргиз и к Реку не имею никакого отношения.

Он опять оглянулся на Река, но тот, опасаясь, что, признавая Ганса за брата, он тем может попасть в разоблачение истории о восстании киргизов, смолчал.

— Пошли судиться, — сказал Пашка.

Народ заполнил всю площадь. Фабрики, перерабатывающие кедровый орех, остановились. Люди на когтях забрались на деревья, чтобы смотреть оттуда на происходящий суд над богом Реком. Впрочем, многие не верили, что это настоящий Рек, и думали — идет инсценировка. Очень уж все было весело.

— Товарищи, — говорил Пашка, — международная валюта потерпела течь и идет ко дну. На фунт стерлингов нельзя купить и фунт семечек, не говоря уже о кедровых орехах. Доллар не стоит и спички.

— Ври больше! — раздалось из толпы.

— Я, Пашка Словохотов, — вру! Рокамболь!

И медведь с кряхтеньем, сонно зевая, втащил на трибуну саркофаг Тутанхамона, наполненный до верху бриллиантами.

— Видите. После суда я каждому для смеху раздам по горсти, пущай ребятишки позабавятся. А самые главные в музей, как указывающие на большую технику гранильного искусства во время последней войны. Война, товарищи, окончилась, и мы судим этого военного бога, поскольку он является выразителем воли буржуазии.

— Ура, Пашка Словохотов! — раздались восторженные крики.

Суд продолжался две недели. На суде Ганс Кюрре окончательно запутался. То он выдавал себя за брата бога, то за киргиза, то за китайца. Киргизка, охваченная новым приливом страсти, соглашалась со всеми его показаниями, и выходило так, что она приехала с ним из Гамбурга. Но накануне вынесения приговора в тайгу приехала комиссия по борьбе с падением производительности на кедровых плантациях и арестовала весь суд во главе с Пашкой. Их посадили в один вагон. Тут опять начали дуться в карты, и опять безумно выигрывал Ганс. Впрочем, в перерывах он танцевал фокстрот с Сусанной, и Пашка кричал:

— Не по-матросски танцуешь, что жмешься, ты должен даму вдали от живота водить! Не жмись!

Но Сусанна на партнера не жаловалась и даже упрекала Пашку в ревности.

Медведь мечтал о запахах кедровых лесов и все норовил заснуть, а Пашка, проиграв в карты остатки английских бриллиантов, говорил ему с грустью:

— Почему нас никто не любит, Рокамболь!..

— Рррр… — отвечал ему медведь.

Загрузка...