Глава 9. БЭРТРАДА. Январь 1133 года.

Я работала над новым гобеленом.

Прежде я предпочитала вышивать в своем покое наверху. Однако после того как супруг почти месяц продержал меня там под замком, я велела перенести станок с натянутым полотном в солар.[53] За время заточения мне до коликов надоела моя комната; а в соларе были большие окна, застекленные прозрачным сирийским стеклом, пропускающим много света, и ткать здесь можно было до самых сумерек. К тому же, как я заметила, именно в соларе предпочитали проводить время мой муж и братья Блуа. А я не могла отказать себе в удовольствии, под предлогом работы, навязать им свое общество.

Вот и сейчас я вышивала, а они попивали вино и вели беседы, расположившись у камина. Я почти не поворачивалась к ним, хотя прислушивалась к каждому слову. Они все еще обсуждали недавние события, когда этот предатель Ральф де Брийар дал показания в пользу моего мужа.

Я с досадой рванула запутавшуюся нитку. и прикрикнула на своих девушек: неужели им невдомек, что уже смеркалось и для работы мне нужны свечи? Мне все труднее становилось сдерживать плохое настроение, и то, что я таила в себе, невольно выплескивалось на полотно.

Тона, что я выбрала для картины, были большей частью сумрачные: черные, темно бардовые, иссиня-фиолетовые. И лишь по краю шли яркие зигзаги — алые, желтые, оранжевые с всполохами золотых нитей. В центре полотна светлыми нитями я вышила вереницы скелетов, приплясывающих, извивающихся, сплетающихся в хороводе. Так я изображала ад, пляску смерти. Это была новомодная, но мрачная тема. Я начала вышивать ее еще в период заточения и она отображала то, что творилось у меня на душе.

— Почему, миледи, вы вышиваете такую страшную картину?

Ко мне обращался мой пасынок Адам. В последнее время он постоянно крутился рядом, хотя понятия не имею, чем было вызвано его расположение. Я даже заподозрила, что это сарацинское отродье попросту жалеет меня.

Еще в ту пору, когда после мятежа Гуго Бигода Эдгар запер меня, Адам внезапно начал оказывать мне знаки особого внимания. Регулярно наведывался в мое узилище, приносил какие-то нелепые подарки. Он изводил меня болтовней, и если мне случалось бросить на него взгляд, неизменно отвечал какой-то по-дурацки радостной улыбкой. Поначалу, когда я была напугана и терялась в догадках, как обойдется со мной супруг, я проявляла снисхождение к его бастарду. И когда наконец Эдгар удосужился навестить меня в месте заточения — сухой, спокойный, холодный — Адам даже встал между нами, словно желал защищать меня. Тресни моя шнуровка! — до чего же это раздражало! Ведь я дочь короля, Эдгар не смеет далеко заходить в своем гневе, и уж по крайней мере, я не нуждаюсь в заступничестве его незаконнорожденного ублюдка!

Но вскоре гнев моего мужа как будто утих. Он позволил мне выходить из башни, вновь стал любезным и внимательным. И вновь посещал меня по ночам. Похоже мое месячное заточение было единственным наказанием, на какое он решился.

Я успокоилась, но совсем не надолго. Новый мятеж саксов разгорался, и отец прислал в Норфолк для выяснения обстоятельств происходящего братьев Блуа. Увы, худших кандидатур король не мог выбрать. Подумать только — он прислал для разбирательства моего недруга Стефана и моего первого любовника епископа Генри Винчестера! Последнему, как представителю святой церкви, вменялось в обязанности разобраться в моих семейных отношениях. И я тряслась от унижения и ярости, когда мой брошенный любовник вел со мной беседы о долге и послушании, с затаенной усмешкой выслушивал мои сбивчивые жалобы на супруга. Генри явно торжествовал, и весь его вид свидетельствовал, что ничего иного он и не ждал от такой особы, как я. До чего же унизительно, когда бывший возлюбленный убеждается до чего ты неблагополучна с его приемником, да еще и делает вид, что сочувствует.

В ту пору я еще надеялась, что из-за мятежа на Эдгара обушится гнев короля. Но все испортил Ральф. План продуманный Гуго, был просто великолепен, и еслибы ральф не дал показаний против него, ничего не помешало бы этому плану осуществиться. А этот ничтожный дворянчик присягнул на Библии, что вовсе не попустительство графа стало причиной волнений саксов, а своевольство и преступные действия рыцарей, привезенных мною с континента. Хотя, причем здесь я? Эдгару самому следовало бы догадаться, что Гуго Бигод не тот человек, какой скажет «аминь», когда его бесчестят и изгоняют.

Теперь можете понять, какое настроение было у меня на это Рождество. Я рассчитывала, что состоится суд, мятежных саксов закуют в цепи, а я выступлю едва ли не единственной особой, рдеющей о прекращение беспорядков. Но в итоге эти саксы остались пировать Святки в Гронвуде и, пока не миновала Двенадцатая ночь,[54] они пьянствовали здесь, веселились с рыцарями Стефана, а сам граф Мортэн и мой муж поощряли их, говоря, что ничто так не скрепляет дружбу, как мировая чаша, выпитая в период Рождественских торжеств.

Адам вновь остановился рядом со мной, опираясь о раму станка. Одет, как маленький лорд: в пурпурный камзольчик с куньей опушкой по подолу, а пояс из чеканных звеньев точно у принца. Эдгар баловал своего ублюдка до неприличия. Мне же Адам надоел, как зубная боль. Я в сердцах дернула нитку. Оборвала.

— Почему вы всегда сердитесь?

Ух и задала бы я ему трепку! Но он наконец отошел к камину, где сидел Эдгар и Блуаские братья. Они расположились у небольшого резного столика, ели фрукты, попивали вино, беседовали. Я мотала нитки, порой поглядывая на них. И почему это Стефан и Генри не уезжают? Будь это кто иной, я бы только радовалась гостям в Гронвуде. Эти же… То устраивают просмотр разводимых Эдгаром лошадей, то ездят с ним на охоту, даже несмотря, на нынешнюю холодную зиму. О политике почти не говорят, а все те же чисто семейные разговоры, о женах, о ребятишках. С ума сойти! И я, чтобы слегка расшевелить эту благостно настроенную компанию, осведомилась, как поживает первенец моего милого кузена Стефана. Всем известно, что они с Мод до сих пор прячут от людей это маленькое чудовище, который на шестом году жизни не владеет речью и словно звереныш кидается на нянек.

Стефан проигнорировал мой вопрос, однако его светлый ус нервно дернулся. И сейчас же заговорил о том, что Мод снова родила, а их второй сын Уильям — просто ангел. При этом он упомянул мою сестру Матильду, и я с удивлением узнала, что та наконец в тягости и должна родить этой весной. Король Генрих ждет и надеется, что она подарит ему внука. Нетерпение короля столь велико, что он объявил — если у Жоффруа и Матильды родится дитя мужского пола, он велит подданным повторно присягнуть дочери-императрице, так как именно через нее продлится венценосный род Вильгельма Завоевателя.

— Ну, а ты, милая кузина, — Стефан все же повернулся ко мне, — когда порадуешь нас вестью, что небо не обделило тебя способностью к деторождению? Смотри, Бэртрада, если будешь тянуть с этим, граф Эдгар того и гляди, наплодит бастардов от иных леди. Вот совсем недавно…

Он резко умолк. Я бы и не обратила на это внимания, если бы не заметила, как епископ Генри сделал ему предостерегающий жест. Или мне показалось? Я встретилась глазами с мужем и отвернулась. Родить ему ребенка, стать брюхатой, тяжелой, неуклюжей… И еще и родовые муки. Отчего это мужчины полагают, что женщина только и думает, как бы понести, да произвести на свет их потомство?

Несколько минут я усердно работала иглой. Под моей рукой кривляющийся скелет поднял ногу, словно хотел раздавить отвратительное насекомое.

Мужчины за моей спиной толковали о лошадях, о собаках, о том, что после нынешней снежной зимы нужно ждать небывалых паводков и следует позаботиться о целостности дамб и привести в порядок водоотводные каналы. До меня доносился голос Эдгара, и это был мягкий, чарующий голос…

Я снова украдкой взглянула на мужа.

Помоги мне Пречистая Дева! — он все еще нравился мне! Сейчас он сидел расслабленно откинувшись на спинку кресла и заложив ногу на ногу, и чуть покачивая ею, отчего свет огня в камине отсвечивал на его расшитом золотом полуботинке. Как же он всегда элегантен, мой муж. Как красиво ниспадают складки его длинной туники, как изящно свисают с локтей опушенные мехом верхние рукава. Мне нравился его гордый профиль, завитки отросших каштановых кудрей.

Почувствовав мой взгляд, Эдгар чуть повернулся — и у меня мурашки прошли по спине. Дьявол и преисподняя! Отчего мое глупое сердце начинает так колотиться, когда он вот так глядит на меня! Я хорошо знала этот его взгляд — долгий бесстрастный взгляд золотистого кота. Эдгар и обладал той же гибкостью и чувственностью кота, как и истинно кошачьей любовью к уюту, теплу, покою, перемежавшемуся вспышками деловой активности.

Длинные пучки свечей оплывали ароматным воском. Мои женщины тихо пряли в углу. Стук их веретен действовал усыпляюще. Да и время было уже позднее. Я увидела, что Адам заснул на разосланной у камина большой шкуре. Эдгар сделал знак одной из женщин унести его. Зевнул и Стефан. Граф Мортэн вообще был ранней пташкой. Поднимался обычно чуть свет, а дремать начинал, едва на вечер в замке поднимали мосты. Вот и сейчас его голова то и дело клонилась в полудреме. Разговор же Генри с Эдгаром, наоборот, оживился. Епископ говорил о своем зверинце, для которого ему так и не удалось приобрести африканских львов, а потом стал допытываться, не приходилось ли Эдгару видеть этих царственных животных в зверинцах восточных правителей.

Господи, и что за ерунда в головах у этих мужчин?

Похоже Генри позабавило выражение недовольства на моем лице. Он поднялся со своего места и направился ко мне.

— О, да это никак пляска смерти! — едва взглянув на гобелен, определил он. При это в его голосе звучала ирония. Уж Генри понимал. Что заставило меня выбрать столь мрачный сюжет.

Игнорируя его интерес я, сделала знак женщинам и они стали снимать полотно с кросен. Я вышла. В переходе меня так и обдало холодом. Я стояла за дверью солара, глядя вниз, куда вдоль стены вела высокая лестница без перил, и с грустью вспомнила, сколько раз в арке под ней меня поджидал мой верный Гуго, как возбуждающи были его неожиданные нападения, поцелуи, объятия… Увы, я скучала без Гуго. В моей жизни словно пропала некая острота ощущений, ожидание неожиданностей. Но я понимала, что вряд ли мне стоит надеяться на скорую встречу с Гуго Бигодом. Особенно теперь, когда он обвинен в смуте. Ему, бедному, еще долго придется скрываться.

Я совсем замерзла пока шла по холодным переходам замка. Однако в спальном покое уже был растоплен камин, горничные прогревали постель глиняными грелками, набитыми горячими угольями. И, когда я окинула взглядом все, что здесь находилось, мне пришло в голову, что даже моя сестра императрица Матильда не смела мечтать о подобных удобствах.

Здесь все говорило о вкусе и умении Эдгара сочетать нормандский образ жизни с изнеженностью Востока. Свечи в наших покоях всегда имели особый запах — к воску добавлялись аравийские благовония, дрова для камина доставлялись отменно высушенными. Мебель была из теплого золотистого дуба, вся в искусной резьбе, часто с инкрустацией из перламутра, меди и даже полудрагоценных камней. А ложе… Поистине оно могло называться королевским. Оно находилось на особом возвышении, к нему вели три обтянутые алым сукном ступени, а за резным бордюром ограждения лежали тюфяки, набитые соломой и шерстью, поверх них — перины из мягчайшего орлиного пуха, простыни несравненного по тонкости полотна с кружевными прошвами и одеяла из куньих шкур. И над всем этим мягким великолепием возвышался балдахин столь пышно драпированный, столь богато вышитый цветными узорами, да еще окаймленный длинной шелковистой бахромой, что, пожалуй, половина наших доморощенных леди Норфолка предпочти бы пошить свой лучший наряд из подобной ткани.

И как все это не могло улучшить настроения? А вот выходит не могло. Особенно, как подумаю, о том, какие плотские неуемные желания, какие бесстыжие фантазии приходят в голову моему мужу, когда он ложится со мной в постель.

Вскоре после того, как совершив вечернее омовение я легла, пришел и Эдгар. Я постаралась дышать ровно, притворяясь, что сплю. Увы, когда он откинул полог и коснулся меня, по его учащенному дыханию, я поняла, что сейчас произойдет. Невольно сжалась, слыша, как шуршит его одежда, пока он раздевался. Сквозь ресницы при свете камина я видела его нагое мускулистое тело. Признаюсь меня уже не так смущала его нагота, я даже находила, что мне приятно глядеть на его тело — хорошо сложенное, ловкое и очень сильное. А в том, как он резко скидывал через голову камизу,[55] было нечто, что взволновало меня. И я невольно вздохнула, нарушив видимость своего сна. Эдгар сразу заметил это, тихо засмеялся и скользнул в постель быстро и легко, как дурачившийся мальчишка. Но от его веселья я невольно сжалась. Понимала, что он уже в предвкушении этого бесстыдства.

Ах, супруг мой, я так утомлена…

Ну почему жена не имеет права отказывать супругу в постели? Эта обязательный наш долг — отдаваться ради продолжения рода. А я вовсе не хочу забеременеть. Даже больше: меня страшит перспектива умереть родами… Теперь прибавьте к этому, что сам процесс совокупления это нечто столь унизительное, когда мужчина играет вашим телом, словно сытый кот дохлой мышью. И я вынуждена подчиняться, не испытывая ничего, кроме призрения и стыда. Даже поцелуи Эдгара… Возможно они и были бы приятны, если бы я не была так напряжена в ожидании того, что последует за ними. А он, словно не замечая моей покорной пассивности, словно чего-то хотел от меня, шептал всякие нежные глупости, называл ласковыми дурацкими словечками.

И вот его рука уже скользит по моей ноге, задирает рубашку. Рука была такой теплой, словно он и не пришел через ряд переходов, где в углах намело сугробы. Но это прикосновение заставило меня сжаться, словить его кисть, не дав дойти туда, куда она стремилась. И как всегда во мне оглушающей волной поднялся стыд.

— Эдгар…

Мои мольбы прервал поцелуй, страстный, требовательный. Но я уже уперлась в плечи Эдгара, силясь его оттолкнуть. И тут же его рука, над которой я потеряла власть, скользнула туда, куда я не желала ее допустить. Я замычала, давясь поцелуем, а он все наваливался на меня, целовал, торопливо расшнуровывал мою рубаху на груди.

Я извернулась под ним, почти вырвалась, но тут же оказалась лежащей на животе, вмятой лицом в подушку. Эдгар на миг замер, но я безмолствовала, и он поднял мою рубашку едва не до плеч и стал целовать мою спину, поясницу, спустился к ягодицам. Было ощущение, что он желает съесть меня. Хуже того — развратить. Он хотел сделать из меня разнузданную шлюху!

— Нет!

Я не смогла сдержать крик, когда он стал коленом раздвигать мне ноги. Однажды он уже овладевал мной так. Так спариваются животные, и я не находила себе места от стыда и унижения.

Я напряглась, стараясь вырваться. Но Эдгар был сильнее, удерживал.

— Тише, милая, тише…

Он был таким сильным. Я такой слабой в его руках… Я сама не понимала, чего хочу.

Эдгар лежал на мне и, словно забавляясь, легонько дул мне в затылок. Мне стало щекотно.

— Успокойся, Бэртрада. Доверься мне и не будь столь напряжена. Ведь в том, что происходит между нами, нет ничего предосудительного. Мы муж и жена. И апостол Павел не наказывал бы супругам заниматься этим, будь это грехом.

Поцелуй в шею, долгий, ласкающий. По моей спине поползли мурашки, но я не желала сдаваться. Я слабая женщина и полностью в его власти, но все же последнее слово останется за мной. И уж если мне не избежать совокупления, то спариваться мы будем, так как угодно мне.

Я повернулась к Эдгару, легла на спину и, вытянула руки вдоль тела.

— Владейте мной, супруг, только поскорее.

Приподнявшись на локтях, он смотрел на меня. Я видела его синие глаза под завитками волос, видела, как из них словно что-то уходит. Потом Эдгар отпустил меня, откинулся на спину, вздохнув.

— Отдыхайте, Бэртрада. Я не стану вас насиловать.

Какой равнодушный и холодный сразу стал его голос. Я ощутила, как во мне закипает гнев. Ах, тресни моя шнуровка! — но в глубине души мне хотелось, чтобы он продолжал… наваливался на меня, удерживал силой. Я долго лежала без движения. Когда же через какое-то время взглянула на Эдгара — он спал. Дышал ровно и глубоко. Я еле подавила желание ударить его.

Сон ко мне долго не шел, и я долго ворочалась на своей половине широкой постели. Почему-то припомнились наши первые совместные ночи с Эдгаром, сразу после свадьбы. Я и тогда была покорна ему, ведь я досталась ему не девственницей и, чтобы хоть как-то сгладить впечатление от этого, старалась быть ему послушной во всем. Впрочем, это обстоятельство не произвело на графа особого впечатления. Зато я ужаснулась тому, чему он хотел научить меня. Он желал, чтобы я стала разнузданной, как девка, чтобы не могла обходиться без этого, как без еды или питья. Какой же стыд жег меня тогда! Помню, что по утрам я глаз не могла поднять на Эдгара, не могла даже подле него находиться. А он, видя мое состояние, все не желал оставить меня в покое, вечно что-то выдумывал, превращая наши ночи в какое-то безумие, но этим только раздражал меня. Он что не понимает, что мало какая жена любит заниматься этим? И пусть я и досталась ему нечистой, но однажды я не сдержалась, высказала ему, что он растлитель и… Он только смеялся, говорил всякие нелепости, вроде того, что супружеское ложе создано не только для выполнения долга, что подле друг друга люди могут получать огромное удовольствие. Я же понимала, что он попросту хочет сделать из меня сучку во время течки, чтобы я начала так же подставляться, и тогда он полностью подчинит меня. Гордый граф Норфолкский, — еслибы кто только знал в какое животное он превращается, едва ложится подле меня!

Вот о чем я думала, лежа в нашей роскошной графской опочивальне. Я закинула руки за голову, мне не было холодно, так как служанки, набили камин толстыми поленьями, которые прикрыли золой, чтобы горели помедленнее, сохраняя тепло до зари. Опочивальня выстынет лишь к рассвету, и Эдгар уже давно отбросил меховую полость и спал обнаженным. Он лежал на животе, отвернувшись от меня, и в какой-то миг взглянув на него, я уже не могла оторвать взгляд. Я разглядывала выпирающие мышцы у него на спине и руках, сильные плечи, крутой изгиб ягодиц, полу прикрытых куньим мехом одеял. В своей наготе он казался даже более сильным, чем днем. И это был мой мужчина… Но и я сильная женщина. Может поэтому я хотела борьбы с ним, сопротивления, столкновения. И поражения. Он был единственным, кому потаенно я мечтала уступить. Но только после борьбы, чтобы я подчинилась силе. Грубой силе, если хотите. Но, увы, Эдгар не желал борьбы. Он хотел приручить меня, а я бы на это ни за что не пошла.

Всхлипывая от безнадежности, я наконец заснула. А под утро, когда от каменных стен все же потянуло холодом, я, начав зябнуть, почти машинально придвинулась к Эдгару. Он был таким теплым и, когда обнял меня и привлек, я не воспротивилась. Почти вписалась спиной в изгиб его лежавшего на боку тела. Потом, в полусне, я поняла, что он все же овладел мною, проник в меня. Но я хотела спать и позволяла делать со мной это. Даже когда он задвигался быстрее и даже чуть застонал, я продолжала видеть сны. В конце концов, подобное соитие все же лучше, чем когда он принуждает меня к разврату, а свой долг супруги я выполнила.

Когда все окончилось, мы продолжали лежать рядом и Эдгар по прежнему держал меня в объятиях. Даже поцеловал в плечо, почти мурлыча произнес…

Я открыла глаза. Я четко услышала, что он сказал. Это было женское имя. Гита. Имя его саксонской девки.

Миг — и я была уже на ногах. Завизжала.

Эдгар резко сел. У него был сонный и недоуменный вид. Проклятый растлитель! Он обладал мною, своею женой в полусне, а грезилась ему иная.

— Так Гита!? — вопила я. — Гита! Вот о ком вы грезите?

Он потряс головой, сгоняя сон.

— Что?

Мне не оставалось ничего, как выложить ему все, что я думаю о его бесстыдстве, его измене… Измене даже во сне, в мыслях.

Он наконец понял. Вновь откинулся на подушки.

— Успокойтесь, миледи. Идите ко мне. А то, что было, это уже в прошлом.

Как он смел мне так лгать? Я была вне себя. И — помоги мне Боже! — как же я его ненавидела.

— Я не желаю вас видеть, Эдгар! Вы… Вы… Я уезжаю немедленно! Я еду в Норидж. Подальше от вас.

— Да куда угодно, во имя всего святого! — раздраженно буркнул он, отвернулся, натягивая на голову одеяло.

Меня всю трясло. Чтож, я покажу ему!..

Я стала одеваться, даже не кликнув слуг. Одела теплые чулки, нижнюю тунику, подбитое мехом дорожное платье. Зашипела, скубнув себя, когда заплетала косу. К дьяволу! Эдгар еще побегает за мной.

Я нарочно громко хлопала крышками сундуков, с грохотом двигала стулья. Признаюсь, мне бы хотелось, чтобы он удержал меня, стал успокаивать. Я ведь уже поняла, что он не спит. Слышала его сердитое дыхание. Один раз он даже оглянулся на меня. Я застегивала булавку фибулы[56] плаща и ответила ему надменным взглядом. Ну же, начинай, проси меня остаться!

Но Эдгар отвернулся. Да обрушится на него проклятие небесное!..

На дворе едва стало светлеть. У меня дыхание перехватило от предутреннего мороза. Но оказалось не я первая покидаю Гронвуд-Кастл. Милый кузен Стефан как раз собирался прокатиться на рассвете верхом.

Я застала его у конюшен, и Стефан изумился, увидев меня в такую рань. Но я не стала отвечать на его вопросы. Громко требовала седлать мне лошадь, велела растолкать сонных грумов и охранников.

Конюхи забегали, вывели из стойла мою Молнию. Но я сейчас ненавидела даже эту лошадь, подарок Эдгара. Мне было непереносимо все, что напоминало о нем.

— Кого же прикажете оседлать? — удивился грум.

Я огляделась. В соседнем с молнией стойле стоял высокий гнедой жеребец с белой полосой на морде.

— Вот этого.

— Но это же Набег, любимый конь графа.

— Вот его и оседлай, олух. Поторапливайся, когда тебе велят.

Увести у Эдгара его любимца — было хоть малой, но местью.

Набег нервно бил копытом, пока его седлали, рванулся так, что конюхи повисли на нем, пригибая вниз голову животного, оглаживали, успокаивая.

Быстро светало. Со скрипом и лязгом начали опускать поднятый на ночь мост. У арки мостовой башни уже верхом восседал Стефан. Слегка присвистнув, видя какую лошадь я избрала.

— Кузина, Набег — норовистый конь. Эдгар-то привык на нем ездить, а вот ты…

Не обращая внимания, я легко взвилась в седло и тут же резко натянула поводья Набега, когда он заплясал подо мной, рванул в сторону. Стефан улыбнулся, оправляя мех своего капюшона.

— Одно помни, Бэртрада, — набег не терпит хлыста.

Недоставало, чтобы Стефан давал мне наставления. К тому же неугомонный Набег и так отвлекал мое внимание, грыз удила, кружил на месте.

Наконец подтянулась охрана, и я, сжав бока коня его в башенный проход. Он так и рванулся, радостно заржал, вырвавшись на простор. Я только опустила поводья — и он уже несся навстречу морозному рассвету. От его дыхания летел пар, словно от сказочного дракона.

Снега в этом году выпало больше, чем я когда видела в жизни. Но в последнее время снегопадов не было, снег промерз, а так как все окрестные дороги уже расчистили, он лежал сугробами вдоль колеи пути, и скакать было легко. Я вихрем пронеслась мимо окружавшего замок селения, поскакала к темневшему на возвышенности лесу. Только под сенью деревьев оглянулась, сдерживая коня поводьями. Набег тут же поднялся на дыбы, но я ловко пригнулась к его холке, Откинулась, когда вновь опустился на четыре ноги. Видела, как поспешают за мной от замка охранники на своих лохматых лошаденках. Пусть поторопятся.

Когда я миновала лес, уже совсем рассвело. Набег несся вперед ровным аллюром, упруго выбрасывая стройные черные ноги. Мне совсем не приходилось его погонять. Наоборот — порой я старалась его попридержать, но жеребец тут же принимался метаться из стороны в сторону, показывая норов. Отвратительное животное, не менее отвратительное, чем его хозяин. Но я смогу найти управу и на того, и на другого.

В глубине души я все еще надеялась, что Эдгар опомнится и пошлет за мной. Или, узнав на каком норовистом коне я уехала, поспешит следом. Поэтому, когда холод зимнего утра немного остудил мой гнев, а возня с непокорным, нервным Набегом немного утомила, я замедлила ход настолько, что мои сопровождающие почти поравнялись со мной.

Теперь мы ехали легкой рысью мимо покрытых снегом полей. В отдалении чернели лачуги, лиловый в лучах рассвета дым крестьянских очагов поднимался вертикально вверх. Из отдаленной церквушки долетел призыв колокола. День вступал в свои права, но было совсем не похоже, что из Гронвуда вот-вот примчатся гонцы от графа.

Мне стало грустно. Как теперь быть? Вновь я повела себя как строптивая жена и в итоге получалось, что вина за ссору окажется на мне. Однако я распаляла себя воспоминанием, как муж обладал мною, грезя об иной, и гнев и гордость давали мне сил не признавать поражения.

Раньше я умела сдерживать свое дурное настроение. Но став графиней и госпожой я позволила давать волю своему гневу. Но в данный момент я выразила его отнюдь не лучшим образом. Я выместила свою досаду на коне Эдгара и, забыв о предостережении Стефана, стегнула Набега хлыстом.

Только опыт наездницы помогло мне удержаться в седле, когда конь с громким ржанием совершил невероятный скачек. Миг, и он уже несся во весь дух по дороге, несся так, что у меня ветер засвистел в ушах. Что ж, может это и к лучшему, — теперь не остается времени для колебаний и сомнений. Привстав на стременах, склонившись к лошадиной холке, я вновь опустила хлыст на круп Набега. Вперед! Эта бешеная скачка, как раз по мне. В какой-то миг, оглянувшись, я увидела позади вереницу отставших охранников. Я расхохоталась и снова хлестнула коня.

Но тут Набег, оглашая округу демоническим ржанием, легко перескочил кучи снега на обочине дороги и понесся по снежной целине. Я понадеялась, что снег достаточно глубок, чтобы быстро утомить коня, но он мчался, не сбавляя скорости и не отзываясь на мои попытки править.

Мы пронеслись мимо какой-то усадьбы, миновали селение, несколько рощ, перемахнули через промерзший ручей, и только тогда я стала замечать, что движения коня замедлились.

Заметив в стороне высокие заросли кустарника, я постаралась вынудить коня налететь на них. Я почти повисла на поводьях, направляя его. И он вроде повиновался. Вот сейчас, увидев преграду, усталый конь остановится. В какой-то миг мне показалось, что замысел удался: Набег замер перед густо сплетенными ветвями. Я даже перевела дыхание, расслабилась.

Это было ошибкой. Набег словно уловил, что я уже не так цепляюсь за него. Миг — и он сильно и неожиданно взбрыкнул задом. Я взвизгнула и тут же оказалась выброшенной из седла, перекинулась в воздухе и… Крест Честной! Если бы ветви кустарника не смягчили мое падение, уж не ведаю, чем бы для меня и закончилось сегодняшнее приключение. А так я лишь сильно поцарапалась, потеряла сетку для волос, да и напугалась как следует. Когда же я, путаясь в разметавшихся волосах, полах плаща, юбках, раздирая ветви кустов, наконец выбралась на открытое пространство, я оказалась совсем одна. Набег маячил где-то далеко и с каждым мигом становился все меньше.

Ну и что мне теперь делать? Я огляделась. Понятия не имела, куда меня занес этот гнедой демон. Свиты моей не было и в помине, вообще нигде не было заметно никаких признаков человеческого жилья. Только ровное открытое пространство, желтые сухие камыши да серое низкое небо над головой.

С пол часа я брела сама не ведая куда, ругалась, а потом заплакала. Я была голодна, я замерзла и понятия не имела, где нахожусь. К тому же лед у берега ручья, вдоль которого я пыталась идти, неожиданно треснул, и я провалилась едва не по колено, промочив обувь, юбки, полы плаща.

Но видимо небеса не совсем оставили меня. И хотя я насквозь продрогла и даже поскуливала от отчаяния, но вскоре я вышла на довольно хорошо проторенную дорогу. Когда из-за небольшой рощи впереди послышался мелодичный звон бубенчиков и людские голоса, я безмерно обрадовалась. Едва не кинулась вперед, но вспомнив кто я, заставила себя остановиться на обочине дороги, стояла гордо выпрямившись. Лишь во все глаза глядела на приближавшуюся кавалькаду, на верховых, ехавших попарно, охраняя конный богатый паланкин, влекомый мулами в богатой сбруе, звон бубенцов которой я и услышала издали.

Приближающиеся меня заметили, сначала просто глазели, потом на лицах появилось удивление, замешательство. Один из отряда, подскакал к паланкину, что-то говорил. Наконец они приблизились, занавеска паланкина откинулась и я перевела дыхание, узнав знакомое лицо аббат Ансельма из Бэри-Сент-Эдмунса.

— О, святые угодники! — воскликнул аббат. — Миледи Бэртрада? Вы здесь, совсем одна, в таком виде? Как такое могло случиться?

Я же смотрела как тепло опушены лебяжьим пухом его капюшон и ворот, какие у него перчатки на меху. А я… Представляю какой мой вид: растрепанная, исцарапанная, промерзшая до костей. Даже когда я велела аббату не изводить меня вопросами, а помочь, голос мой звучал, как-то надтреснуто, почти просяще. Но Ансельм и так уже велел своим людям подсадить меня в паланкин. И как же хорошо было откинуться на меховые подушки в нем! Здесь была жаровня — настоящая, полная углей жаровня с бронзовой крышкой. Я протянула к ней негнущиеся пальцы, прижала озябшие ступни. Все никак не могла согреться. Хвала Всевышнему, добрый Ансельм дал мне вина. Вот я и назвала его добрым. А ведь я была благодетельницей его обители, щедро жертвовала на нее, помогала Ансельму в кой-каких исках с соседями. Мог ли он после этого быть со мной недобрым?

Я медленными глотками пила вино, с удовольствием откусила пирожок с начинкой из куропатки. Сама же слушала, болтовню Ансельма, что де он возвращается из дальнего прихода в Бэри-Сэнт-Эдмунс. И если будет на то мое желание, он с охотой окажет мне гостеприимство в своей обители. Я даже растрогалась. А Ансельм уже говорил, что как только я обустроюсь и отдохну, он немедленно пошлет гонцов в Гронвуд.

Нет, нет, если его преподобие хочет оказать мне услугу, пусть не спешит с сообщениями обо мне. И я даже улыбнулась, представив, какой переполох поднимется, когда я исчезну.

Возможно мне следовало объяснить Ансельму причину моего нежелания связаться с супругом, но он не стал спрашивать, даже понимающе закивал головой.

— Конечно, дитя мое, как мне вас не понять. Эдгар Армстронг не имел права так оскорблять вас. А так уже по всему графству судачат об этом. Опять он и эта несчастная заблудшая душа Гита Вейк.

Он умолк, но я уже глядела на него во все глаза. А в груди у меня словно собрался твердый давящий ком. Опять… Мой муж и Гита… Гита имя которой Эдгар повторяет даже во сне. Я даже перестала дрожать, так меня опалил гнев.

— Преподобный отче, извольте немедленно объясниться!

Но аббат юлил, плел что он священнослужитель и не должен вносить раздор в семьи мирян. Я выжидала, чувствуя, что на самом деле он совсем не прочь кое-что мне поведать. В конце концов аббат не выдержал — и все оказалось даже хуже, чем я могла ожидать.

— Она родила графу ребенка, — склоняясь ко мне шептал Ансельм, едва ли не смакуя каждое слов. — И говорят Эдгар чуть ли не принял дитя из ее лона. Конечно еще счастье, что его ублюдок дочь, иначе он готов был вновь взять любовницу к себе. Он ведь просто трусится над своими выродками, над сарацином Адамом, теперь еще этой… Но как он мог при этом так не считаться с вами, своей законной супругой, как мог оставить вас на Рождество и поскакать к своей корячившейся в родах шлюхе. А дочь он прилюдно назвал своей. И нарек родовым именем Армстронгов — Милдрэд. Теперь все в Норфолке знают, что у графа Эдгара есть признанная дочь от любовницы.

Я молчала. Паланкин покачивался под мерную поступь мулов, позвякивали бубенчики, слышались голоса стражей извне. В полумраке я различала полное, полыхающее гневом лицо настоятеля. Я отвернулась. Мне было больно и холодно. Даже сердце словно оледенело.


* * *

Я не заметила, как меня настигла болезнь. Господь наделил меня крепким здоровьем, и я почти никогда не простужалась. Но теперь в груди у меня давило и жгло, дышала я с хрипами, меня мучил болезненный кашель. Жар был так силен, что временами я впадала в забытье.

Однажды, придя в себя, я увидела рядом Эдгара. Он склонялся надо мной, лицо его было осунувшимся, под глазами круги. Щеки были покрыты щетиной — а ведь ранее обычно он тщательно брился.

Я протянула руку и коснулась его колючей щеки.

— Это ты?

— Я с тобой. Теперь все будет хорошо.

Сколько заботы в его глазах, сколько нежности в голосе. И я вдруг расплакалась, а Эдгар обнял меня, и в его объятиях я почувствовала себя легче. Я так любила его в этот миг! Но с любовью пришла и гордость, и обида.

— Ты предал меня. Ты с этой Гитой Вейк. Ее дочь… Я все знаю.

Он баюкал меня, как ребенка.

— Эдгар…

— Успокойся. Думай только о нас. Ты моя жена и я не оставлю тебя.

Я притихла, согрелась в его руках. Уснула.

Странно, но именно после этого я стала поправляться.

За мной был прекрасный уход, я лежала в богатых покоях загородной резиденции Ансельма, в тепле и роскоши. Часто, просыпаясь, я видела рядом Эдгара. Он даже ночевал в кресле подле меня. Ухаживал за мной, корми с ложечки, рассказывал, в каком он был волнении, когда я исчезла. Охранники, потерявшие меня в тот день, с ног сбились, обшаривая округу. Пытались найти меня по следам на снегу. А когда пошел снег, они потеряли след и обезумели от страха. А тут еще Набег вернулся без всадницы на конюшню. Эдгар поначалу думал, что я все же отправилась в Норидж, но когда узнал, что в столице графства я не появлялась, поднял на поиски всю округу. Преступно повел себя аббат Ансельм, не прислав сразу весточку о местонахождении графини в Гронвуд-Кастл.

Я слушала Эдгара и чувствовала, как вместе с силами, ко мне возвращается и злорадное торжество. Что ж, он заслужил это, учитывая его прежнее пренебрежение ко мне. А он и Гита… И его эта незаконнорожденная Милдрэд… Он уходил от этого разговора.

Как-то я спросила, где мои кузены, Блуа. Оказалось тоже в Бэри-Сент-Эдмунсе. Они не уедут, пока не убедятся, что я выздоравливаю. Я хотела, чтобы они поскорей убрались. Одно это уже стоило того, чтобы пойти на поправку.

Стефан и Генри, отдавая дань родственным узам, явились ко мне проститься перед отъездом. Я приняла их полусидя в кровати, опираясь спиной на взбитые в изголовье подушки. Стефан был приветлив, мы даже обменялись шутками. Генри держался несколько в стороне, только перед уходом, когда Стефан вышел, он приблизился, взял мою руку своими, мерцающими от каменьев, руками.

— Я буду молиться о тебе, Бэртрада. О тебе и Эдгаре. Но послушай доброго совета: не забывай, что в Норфолке именно Эдгар фактический хозяин, ты же лишь номинальная владычица. Так устроен мир и тебе будет лучше принять это. Эдгар же полюбит тебя, если ты дашь ему такую возможность.

Я резко выдернула свою руку. Увещевания Генри были невыносимы. Чертов лицемер! Твердит мне о моей покорности и любви к Эдгару, а небось не осмелится и под пыткой признаться моему мужу-крестоносцу, что именно он испортил меня. И я не удержалась, чтобы напомнить ему об этом. А заодно и отметила, чтобы они со Стефаном не больно рассчитывали на моего мужа в своих интригах. Ведь одно мое слово — и любому из их соглашений придет конец. Но если граф Норфолк им нужен, то прежде всего пусть заручатся моей поддержкой.

Нет, я не потеряла былую хватку — об этом свидетельствовало лицо епископа Винчестерского, когда он покидал мой покой. Ну что же, пусть не забывает, с кем имеет дело.

Вскоре я уже начала вставать, выходить на прогулки, даже принимать посетителей. Но возвращаться в Гронвуд-Кастл не спешила. Мне нравилось в Бэри-Сент-Эдмунсе, а так как из-за нынешнего весеннего таяния снегов по всему графству случились наводнения и Эдгар часто был в отъезде, никто не настаивал, чтобы я покинула сей гостеприимный кров. В Бэри-Сэнт, даже несмотря на весеннюю распутицу, не переставали прибывать паломники, здесь всегда было много приезжих, всегда можно было узнать свежие новости, устроить небольшой прием, званный ужин. Аббат Ансельм всегда шел навстречу моим желаниям.

Но однажды Эдгар, навестив меня в промежутке между поездками, напомнил, что пора бы подумать о возвращении домой. Очевидно, лицо мое при этом так переменилось, что Эдгар проговорил с насмешливой грустью:

— Я понимаю тебя, Бэртрада. Ты не родилась для роли хозяйки поместья и жены, но мы принесли клятвы перед алтарем, и этого уже не изменить. Нам стоило бы обсудить, как жить дальше, и тогда мы избежим многих неприятностей в нашем супружестве.

Что ж, меня это устраивало. Эдгар предлагал мне нечто вроде сделки и лучше мы сразу решим чего ждать друг от друга. Это буду равные условия. Без всех библейских нравоучений, что жена должна во всем повиноваться супругу, какие так унижают женщину.

В тот день мы долго разговаривали с Эдгаром, сидя за разделявших нас столом, словно и в самом деле не супруги, а союзники, заключающие перемирие. Условиями Эдгара было, чтобы я прекратила интриговать за его спиной, чтобы не предпринимала никаких действий, не поставив его в известность. В ответ я потребовала, чтобы он больше советовался со мной в делах управления и дал свободу перемещаться в наших владениях, не обращаясь всякий раз к нему за разрешением. Только при условии, что он будет поставлен в известность о моем пребывании, сказал он. Я кивнула. И выставила следующее условие: не желаю, чтобы муж растлевал меня в постели, и совокуплялся со мной, только в целях воспроизведения потомства.

Мне понадобилась вся моя решимость, чтобы сказать ему такое. Когда же я осмелилась поднять на него глаза, лицо Эдгара было холодным, почти безучастным. Чтож, он согласен щадить мое целомудрие, если я, в свою очередь, обязуюсь помогать ему в хозяйственных вопросах, как и положено любой замужней леди. И знаете, меня несколько задело, что после интимных вопросов, он так легко перешел на темы быта. Однако соглашение, есть соглашение, и не выказав чувств, я обговорила с ним и эту тему.

Были и другие вопросы, какие мы обсуждали. Эдгар заговорил об Адаме. До тех пор, пока я не рожу ему ребенка, он не видит никаких причин почему я не должна уделять внимание его сыну. Однако взамен я потребовала, чтобы муж прекратил позорить меня, изменяя с Гитой Вейк.

— Она моя подопечная, а не любовница, — ответил он.

— И родила на это Рождество не иначе, как от святого духа, — съязвила я.

Я видела, что на этот раз Эдгару куда сложнее сохранить самообладание. Я отвернулась и мы долго молчали. Когда же наконец наши взгляды встретились, меня поразило то, что я увидела в глазах Эдгара. Будь он женщиной, могла бы поклясться, что этот крестоносец заплачет.

Он заговорил тихо.

— Не стану скрывать, что Гита из фэнленда родила действительно от меня. И я не первый супруг в подлунном мире, который живя с законной женой, имеет еще и ребенка на стороне. Однако между мной и леди Гитой давно все окончилось. Это случилось еще до твоего приезда, Бэртрада, и если ты удосужишься посчитать, то поймешь, что девочку мы зачали уже давно. Но клянусь тебе, за все время, что я был твоим мужем, я не изменял тебе ни с ней, ни с какой иной женщиной.

Мне понравилось, что Эдгар оправдывается передо мной. Другие мужья не снизошли бы до этого. Странно, но я ощутила даже некоторое презрение к нему за это оправдание. И напомнила, что мне ведомо, как он посетил эту леди-воспитанницу, когда она рожала, как прилюдно признал новорожденную своим ребенком и дал ей имя Армстронгов.

— Это лишь то немногое, что я мог сделать для ребенка, — не поднимая глаз произнес Эдгар. — И не думал я, что ты, сама незаконнорожденная, станешь упрекать меня в этом. Но, повторяю, между мной и Гитой Вейк все кончено. Я не стану больше порочить эту гордую женщину, а когда слухи о нас улягутся, я постараюсь исправить нанесенное ей зло и подыщу ей достойного мужа.

Хорошие речи. Но с какой болью все было сказано!

— Ты все еще любишь ее. Я знаю это… Я чувствую.

— Хвала небесам, что хоть ревность ты способна ощущать.

Я передернула плечами.

— Ты мой муж, Эдгар, почему бы мне и не ревновать? И я настаиваю, чтобы ты прекратил всякие встречи с этой женщиной и ее отродьем, прекратил…

— Это непомерное требование, — резко перебил Эдгар. — К тому же девочка Милдрэд — мое дитя, и я желаю знать, как она живет, растет. Но повторяю — я не стану изменять тебе с Гитой, не стану ни позорить ее, ни заставлять тебя ревновать.

Я смотрела на него, ощущая, как растет мой гнев.

— А теперь и ты послушай меня, Эдгар. Если я узнаю, что о вас пошли новые слухи, — а таковое вполне может случиться, пока люди будут знать о твоих наездах в фэны, — то клянусь тебе Господом Богом, Пресвятой Богородицей и всеми Святыми заступниками нашими, твоей Гите не поздоровиться.

— Бэртрада! — Эдгар даже подался вперед. — Я готов считаться с тобой, но не переступай через край моего терпения.

Его терпения?!. Мне предлагают смириться с его свиданиями со шлюхой и отродьем, а он еще смеет говорить о терпении!

— О я знаю, что говорю! Сам дьявол тогда мне станет союзник, и я сама не ведаю до чего доведет меня чувство униженности.

Я почему-то задыхалась, как от бега. Меня душил гнев. И еще я опасалась, что этот человек не уступит. Ибо меня саму напугали бездны, что таились во мне.

— Не забывай Эдгар, что я дочь Генриха Боклерка, а он не устрашился даже ослепить и держать в подземелье родного брата!

Только его лежавшие на столешницы руки сжались в кулаки, больше Эдгар никак не выдал своего гнева. Смотрел на меня из под нависающей на глаза длинной пряди. Но, когда заговорил, голос звучал спокойно:

— Если, жена, начнешь меня пугать союзом с сатаной, то учти: я еще не потерял связей с Орденом, а братья-тамплиеры знают, как принудить людей вновь вернуться к Богу.

И всеже за его спокойной интонацией я угадала грусть. А, значит, он уступит. И я окончила — последнее слово должно было остаться за мной:

— Тогда, муж мой, не доводи нас обоих до этого.

Я вздрогнула, когда за ним громко хлопнула дверь. И перевела дыхание. Похоже я победила.

В первую ночь в Гронвуде Эдгар пришел ко мне. Это было наше примирение. Все было высказано ранее, оставался только супружеский долг. Мой муж выполнил его без обычной своей разнузданности, быстро и просто. Я мола быть даже довольна, если вообще можно быть довольной от этого.

— Роди мне сына, — попросил Эдгар перед тем, как заснуть. Понятно, для этого люди и совокупляются.

Наводнения в графстве стали причиной постоянной тревоги Эдгара. Больше всего его беспокоило то, что во многих местах море прорвало плотины, и плодородные земли на огромных пространствах пропитались солью и стали непригодными для земледелия. Пройдет не менее двух-трех лет, пока там вновь смогут заниматься хозяйством, а следовательно надо что-то предпринять, дабы люди не впали в крайнюю нищету. Но какое ему дело до этих простолюдинов? Я не понимала этого, хотя пыталась посоветовать что-то разумное, ссылаясь на известные мне статьи свода законов. И порой случалось, что я удостаивалась похвалы супруга за проницательность и смекалку.

Когда миновала Пасха к нашему двору прибыли посланцы от короля с новостями. Мы узнали, что моя сестра императрица Матильда месяц назад разродилась сыном мужского пола, нареченного в честь нашего августейшего родителя Генрихом. И король, как и намеревался ранее, требует, чтобы английская знать вторично присягнула наследнице трона. Вместе с новостями мы получили и повелелние явиться в июле в Нортгемптон, дабы в числе прочих лордов еще раз поклясться в верности моей сестре.

Самым важным для меня во всем этом было то, что я вновь окажусь в обществе самых именитых вельмож и дам и смогу ослепить многих блеском и богатством, которые приобрела, став графиней Норфолкской.

Весь июнь я посвятила подготовке к этой поездке — обдумывала наряды, подбирала свиту, мои женщины вышивали эмблемы, гербы, вымпелы. Мне постоянно приходилось советоваться с Эдгаром, и эти хлопоты сблизили нас. К тому же за это время он ни разу не посетил Гиту — я доподлинно это знала от Пенды, откровенничавшего с моей Кларой. Преданный пес Эдгара по-настоящему привязался к мой потаскушке-фрейлине и не чаял в ней души, не прощая только ей блудни с каменщиком Саймоном.

В наших отношениях с Эдгаром воцарился мир. Я была покорна по ночам и даже стала привыкать к этой стороне супружеской жизни, но упорно не беременела. Ввиду этого я обещала мужу, что если не понесу ка времени нашего возвращения из Нортгемптона, то обязательно совершу паломничество в Уолсингем. Считалось, что Дева Мария Уолсингемская особо благоволит к бесплодным женщинам.

Бесплодие! Самый звук этого слова вызывал во мне содрогание. И какое бы отвращение я не испытывала к деторождению, клеймо бесплодной жены — позор для женщины. Мне просто необходимо было родить мужу наследника. Сына. Уж тогда-то мой супруг не будет навязывать мне Адама, тем более перестанет вспоминать, что где-то в фэнленде у него имеется дочь. Ведь что такое дочь? Принято даже выражать сожаления семьям, если рождаются дочери. И я не понимала, отчего для Эдгара так много значит, что саксонка родила ему подобное.

Наконец настал день отъезда в Нортгемптон. Не знаю отчего король выбрал для созыва знати этот захудалый городишко. Может потому, что здесь была хорошая римская дорога, способствовавшая удобному подъезду, или потому, что Нортгемптон находился в центре Английских земель и сюда должны были собраться вельможи со всех концов его королевства. И, сколько же народу там было! Я не стану говорить о сразу подскочивших ценах на жилье, ни о стихийно возникшем там рынке. Скажу только, что мои надежды оправдались и наш приезд произвел должное впечатление. К тому же мне было приятно встретиться с братьями Глочестером и Корнуоллом, с венценосным отцом, даже этой клуше, королеве Аделизе, я была рада.

Эдгар снял для нас удобный дом у здания ратуши, стоявший бок-о-бок с домом, где расположились Стефан и Мод. Мод только недавно родившая третьего ребенка — дочь, нареченную Марией — выглядела очень подурневшей и располневшей. Что однако не мешало Стефану окружать ее нежностью и заботой. И еще меня удивило, что эта чета привезла в Нортгемптон своего первенца Юстаса, которого ранее столь скрывали. Правда на седьмом году жизни Юстас наконец заговорил, да так бойко, словно специально таился все время, не желая ни с кем общаться. Однако, клянусь венцом терновым, я в жизни не видела более безобразного ребенка, всего в коросте, сыпи, проплешинах. Поэтому, когда мы с Эдгаром навещали Стефана и Мод, я старалась не долго задерживаться и удалялась, едва в покой входило это маленькое чудовище. Которое, к тому же, так пялилось на меня.

Вообще-то на меня многие смотрели. И, тресни моя шнуровка, я никогда еще не чувствовала себя такой красивой. А ведь мне было уже двадцать пять, в этом возрасте многие женщины, располневшие и обессиленные многочисленными родами, превращались если не в старух, то в солидных матрон, каким неприлично даже принимать участие в танцах. Я же была стройна и легка как девушка, я одевалась в узкие блио по последней моде и, если кто и шептался за моей спиной, что за время супружества я не понесла от мужа, да еще и прославилась тем, что часто ссорилась с ним, то говорили они это скорее из зависти. Ибо, что я считалась красивейшей из прибывших в Нортгемптон леди — бесспорно.

И только родитель сбил с меня спесь, призвав к себе и сурово отчитав за потворство смутьянам вроде Гуго Бигода и за то, что я не показала себя доброй женой — тем более, что сама настаивала на этом браке.И спросил, почему я до сих пор не беременна.

Да, король был груб со мной, и это несмотря, что я преподнесла в подарок гобелен «Пляска смерти». Но я едко парировала выпады отца, напомнив, что и его законная дочь не беременела в своем первом браке с германским императором, да и для графа Анжу родила только на шестой год супружества. Если, конечно, не упоминать ту грязную историю с рождением у нее бастарда от некоего Гая де Шампер.

Но едва я упомянула о том деле, отец так осадил меня, что я ушла от него едва не в слезах. Хотя, я сама виновата, ведь знала же, как на короля действует упоминание имени того крестоносца. Те события держались в строжайшей тайне. Хотя шила в мешке не утаишь, и люди шептались, что король Генрих нанял специальных ловцов за людьми, обещав им огромную сумму, если они доставят к нему живого иль мертвого оного сэра Гая.

Вот так обстояли дела при дворе к тому времени, когда в сером тяжелом соборе Нортгемптона знать присягала на верность моей законнорожденной сестрице Матильде. Но я слышала и разговоры, что не все жаждут оказаться под пятой женщины, и присягают Матильде, лишь надеясь, что мой отец проживет достаточно долго, дабы его внук Генрих успел подрасти и достигнуть возраста, когда корона перейдет к нему, минуя Матильду, и за Генрихом I на престол воссядет Генрих II.

По завершении длившейся несколько дней церемонии присяги начались всевозможные развлечения, в том числе и соколиная охота, совсем недавно вошедшая в моду при дворах правителей Европы. После крестового похода рыцари переняли ее навыки у арабских эмиров, и охота с птицами стала считаться самой изысканной. Хорошо обученные пернатые хищники — сапсаны. Кречеты, ястребы — были необычайно редки и стоили баснословных денег.

У моего отца уже имелось около дюжины славных охотничьих птиц, и он проводил с ними немало времени на вересковых пустошах близ Нортгемптона, а местная знать неуклюже пыталась подражать ему в этом. По-настоящему обученных соколов найти было нелегко, и прыткие торговцы втридорога продавали желающим пернатых хищников, большинство из которых были дики и не прошли дрессировки. Часто такие птицы, спущенные с руки во время лова, попросту улетали, покидая незадачливых владельцев.

Я не раз видела, как презрительно хмыкал король, глядя на таких вот горе-охотников. Зато была приятно поражена, когда мой супруг сумел среди предоставленных на продажу птиц определить действительно пригодных, и спускал их с перчатки на дичь с ловкостью истинного знатока. Король и двор отметили это его умение, Эдгар Норфолк сразу стал очень популярен, с ним все советовались, и даже король неоднократно беседовал с ним о тонкостях соколиной охоты, обсуждал достоинства тех или иных птиц, а узнав, что мой супруг обучился лову с птицами еще в Святой Земле, неоднократно приглашал его к себе, желая узнать особенности этой забавы на Востоке.

Но что особо восхитило и обрадовало меня, так это, что и мне Эдгар преподнес в подарок прекрасную охотничью птицу. Это была великолепная длиннокрылая самка кречета, привезенная из Исландии.

— Вы моя жена, миледи, у вас все должно быть наилучшим. Я же обязуюсь обучить вас, как напускать птицу на дичь и как подзывать ее.

Порой Эдгар бывал просто очарователен. Я даже поцеловала его в щеку.

Первое время мы уезжали с ним в холмистые пустоши за городом только вдвоем. Эдгар объяснял мне все тонкости напуска, пояснял детали, объяснял, что самки кречетов крупнее и агрессивнее самцов, но легче поддаются обучению. Самцы же ценятся не так высоко, их редко используют в охоте и держат в основном для получения потомства.

— Когда мы вернемся в Гронвуд, — говорил Эдгар, поправляя на моей руке перчатку с крагой,[57] чтобы сокол не поранил меня, — нам, душенька, непременно надо будет завести свою соколятню, разводить собственных птиц. Ведь равнинные, болотистые угодья Норфолкшира прекрасное место для охоты с соколами.

Я почти не слушала его, любуясь сидящей на запястье птицей. Да и не хотелось мне сейчас думать о возвращении в Гронвуд. Конечно Эдгар теперь возьмется за разведение птиц, как до этого занялся разведением своих лошадей, своих борзых. Он всегда находил себе какое-то занятие. Но мне хорошо было здесь, подле короля, среди равных себе. Да и на день Святой Маргариты[58] король обещал устроить большой пир, на котором мне непременно хотелось присутствовать.

Но пока главным для меня оставалась охота. И каждое утро мы с мужем отправлялись на пустоши. Мой кречет уже неоднократно бил для меня мелкую дичь, какую слуги поднимали из вереска ударами бича — жаворонков, куропаток, бекасов. Наивысшим достижением считалось подбить на охоте цаплю. И когда моя длиннокрылая охотница забила ее, Эдгар сказал, что теперь мы смело можем примкнуть к королевской охоте.

Он не ошибся. И в положенный час исландский кречет показал себя во всей красе. Это было в день, на какой Генрих назначил пир. Но до него король решил нагулять аппетит на соколиной охоте. Мы с мужем приняли участие в этом выезде. И на охоте случилось так, что когда сокольничие спугнули из камышей большую серую цаплю, первой своего сокола на нее напустила Матильда. Однако напустила, когда птица была еще далеко, и король попенял ей за торопливость. Но и его ждала неудача. Его сокол-сапсан, когда с него сняли клобучек и подбросили, не обратил внимание на главную дичь, а понесся за пролетавшей мимо стаей грачей. Вот тогда, по знаку Эдгара, я сорвала клобучек с головы кречета и свистнула, насылая его. И моя красавица не подвела, взвилась стремительно ввысь, сделала круг и заметив цаплю, понеслась прямо к ней.

Ах какое же это удовольствие видеть, как мой кречет набирал высоту, описывая круги, словно следуя виткам невидимой спирали. Огромная серая цапля, заметив его, шарахнулась прочь, изо всех сил работая крыльями. Но ей было не избежать удара. И все охотники невольно закричали, когда моя охотница, опередив цаплю и поднявшись над ней, стремительно напала на нее.

— Давай, давай! Рази! — кричала я, запрокинув голову и хлопая в ладоши. До чего же это было азартно!

Но оглушенная цапля все же смогла освободиться и полетела дальше, однако тяжело и неровно. Кречет же, не желая сдаваться, вновь по спирали поднялся над ней и повторил нападение. И как! Он летел, как стрела, вновь мастерски ударил, разя сильными когтями задних пальцев.

На этот раз цапля рухнула вниз, и я, а также король и остальные, пришпоривая лошадей, поскакали туда, где упали обе птицы.

Эдгар крикнул сокольничему, чтобы тот готовил дохлого голубя и кинул его как «прикормку» кречету. Пока охотники подбирали убитую им цаплю, а кречет лакомился голубятиной, все вокруг поздравляли меня с удачей. Я же была просто счастлива. В какой-то миг заметила, как на меня смотрит Эдгар. Он подъехал, возвращая мне птицу уже в клобучке. Склонился.

— Ты сегодня такая хорошенькая, Бэртрада. Просто светишься.

Давно он не говорил мне таких слов. У меня в груди разлилось тепло.

Король окликнул нас, сказав, что ждет обоих на пиру, где мы попробуем, как его повара приготовят добытую моим кречетом цаплю. Я чуть поморщилась и, повернувшись к мужу, шепнула:

— Как бы они не старались, думаю жаркое из цапли не придется мне по вкусу. Оно всегда отдает болотом и жестковато.

Порыв ветра бросил завитки волос мне на глаза. Эдгар стал ласково их убирать. Я увидела проезжавшую мимо Матильду и — могу поставить свое янтарное ожерелье против ломаного пенса — в ее глазах читалась откровенная зависть. Уж наверняка ее Жоффруа Анжуйский ни на йоту не бывал с ней так нежен и предупредителен.

У меня было приподнятое настроение, я не хотела еще возвращаться и Эдгар был согласен со мной. И как же мы носились верхом, как гоняли своих коней! Это ведь такое удовольствие нестись вскачь, наслаждаясь прекрасным аллюром породистых лошадей, наслаждаться солнцем, бьющим в лицо ветром, простором! Мы далеко умчались от всех, скакали, обгоняя друг друга. А вокруг волновались под ветром вересковые заросли, темнели разбросанные то там то здесь купы огромных буков, блестели на солнце ручьи. Из под копыт коней время от времени то вылетала стая куропаток и уносилась в сторону, то неожиданно заяц выпрыгивал из под широкого лопуха, несся прижав длинные уши. А кони продолжали скакать, упруго выбрасывая ноги, перепрыгивали через кусты, то, врезаясь в ручьи, поднимали фонтаны искрящихся на солнце брызг.

В какой-то миг я остановила Молнию, натянув поводья и откидываясь назад. Эдгар тут же подъехал, склонился в седле, и обняв меня за талию, притянул к себе, стал целовать. И поверите ли… Я отвечала ему с пылом, какого и не ожидала в себе.

Но наконец я освободилась.

— Думаю уже следует подумать о приличиях и возвращаться.

Я старалась говорить достойно, однако все еще задыхалась после поцелуя. У Эдгара в глазах плясали чертики. Он вновь обнимал меня, я вырывалась, смеясь.

Все же мы проделали немалый путь и, когда вернулись, наши кони были все в мыле. Мы въехали под мрачную арку городских ворот, не спеша поехали вдоль нависающих над головой выступами этажей строений. Они стояли так тесно, что почти соприкасались кровлями, не позволяя солнцу высушить всегда скапливающуюся на мостовой грязь. Только у дома, какой снял Эдгар было открытое пространство и даже мощенная булыжником площадка, куда можно было ступить, не измарав башмачков и подола. Выскочившие из дома слуги, приняли у нас лошадей. Я стала подниматься по узкой лесенке наверх, в нашу комнату. Эдгар шел следом и, оглядываясь, я видела его взгляд, догадывалась, что сейчас произойдет. Слова не успела молвить, когда он прижал меня к стене, стал целовать. Я уперлась руками в его грудь, делая попытку вырваться, но он был так силен, не отпускал меня… Я задыхалась, у меня кружилась голова, я вся дрожала. А его руки уже мягко мяли мою грудь, он запрокидывал мне голову, целовал шею. У меня стали слабеть колени…

…И конечное это должно было случиться!

Эти городские дома, узкие, неудобные, тесные! Здесь приходилось жить всем скопом, ютясь вместе со свитой и слугами. Никакого этикета или уединения. Да и вряд ли кто из свиты мог решить, что днем можно вот так…

Но сожалеть об этом было уже поздно. Дверь с резким скрипом растворилась и в покой влетел, громко топая, этот безобразный ребенок Юстас Блуаский. Застыл, глядя на нас из под покрытых болячками век. А тут еще голоса, скрип ступеней, вошли Клара Данвиль, моя Маго с ворохом платьев, а тут еще и Пенда…

Я отскочила от Эдгара, как ошпаренная. А они все сначала растерянно стояли кто где, потом Клара стала что-то лепетать, Маго, как бы ничего не заметив, принялась укладывать платья, а Пенда церемонно сообщил, что прибыла Блуаская чета. В довершение ко всему Юстас, стал раскачиваться на двери, явно наслаждаясь ее скрипом, и не сводя с нас не по детски серьезного, мрачного взгляда.

Один Эдгар не казался ни взволнованным, ни смущенным. Спокойно оторвал от двери это Блуаское отродье, передал его Кларе, потом попросил всех выйти и передать Стефану с Мод, что вскоре мы будем к их услугам.

Я стояла лицом к стене, нервно пыталась привести в порядок волосы, шнуровку у горла.

— Бэртрада … — окликнул меня муж.

Но я шарахнулась от него.

— Какой стыд!.. Какой позор! Что теперь о нас станут говорить!..

Признаюсь, я рассердилась. Ведь, что может сравниться по бесстыдству с плотскими утехами в дневное время! А я… А мы… Мне хотелось плакать. Но Эдгар словно и не замечал моей досады.

— Успокойся, милая. Мы же муж и жена, мы у себя дома.

Но заниматься таким беспутством, когда еще не настала ночь!… Нет, я не произнесла этого вслух. Но мне было стыдно, так непереносимо стыдно. Вон даже эта распутница Клара смутилась, а Маго… Да еще этот покрытый коростой Юстас, который уже сейчас рассказывает внизу родителям, об увиденном. Нет, уж лучше я прямо сейчас спущусь к Стефану и Мод, чтобы, объяснить, что это простое недоразумение. И я, говоря это Эдгару, отталкивая его руки, все же выскочила на лестницу, а когда входила в прихожую, то вновь растерялась, стояла перед Стефаном и Мод, заливаясь краской, словно нашкодившая послушница. Мне ли было не заметить ироничный блеск в их глазах. Но мне помог Эдгар, взял нежно под руку, осведомляясь у гостей, известно ли им, как отличилась его супруга на сегодняшней соколиной охоте? Мод и Стефан тут же стали уверять, что все об этом только и говорят, и они почтут за честь, если на пир к Генриху Боклерку мы поедем вместе. Дабы отведать жаркое из цапли, — добавил я, и все рассмеялись.

Вечером мы поехали на пир. К тому времени, я полностью успокоилась А выглядела я… Ах тресни моя шнуровка! — до чего же я сама себе нравилась!

На мне было нарядное бархатное блио редкого персикового цвета, тесно облегавшее мою грудь и бока. Его длинный шлейф и ниспадающие до самого пола рукава были подбиты черно-золотистой узорчатой парчой. Я еще не появлялась прилюдно в этом наряде, чувствовала как он мне идет, видела, как завистливо поглядывают на меня дамы и даже, — не всегда же мне быть второй! — моя законнорожденная титулованная сестра Матильда. И еще бы ей не смотреть. Ее одеяние из зеленого сукна ни шло ни в какое сравнение с моим нарядом, но, что и говорить, Матильда никогда не умела как следует подать себя, уверенная, что ее статус наследницы престола вполне может заменить красоту и изящество. Единственная достойная деталь ее туалета — легкая розовая вуаль из розового с серебристой каймой муслина — была поднесена ей моим супругом.

Поистине Эдгар знал толк в дамских нарядах, и это совсем не умаляло его мужских достоинств!

Как раз сегодня я спрашивала у него совета, собираясь на пир, и именно Эдгару принадлежала мысль добавить к моему блио украшения из темных гранатов в золотой оправе: длинные серьги, спускающиеся едва ли не до ключтц и восхитительный пояс, небрежно охватывающий мои бедра и застегивавшийся крупным гранатом немного ниже живота. Его концы свешивались почти до колен и волнующе покачивались. Когда я двигалась. Прибавьте к этому тонкую золотую сетку для волос и чеканный золотой обруч вокруг лба — и вы поймете, как я выглядела на пиру. Даже мой брат Ричард Глочестер, отнюдь не блиставший галантностью, неожиданно произнес столь вычурный комплимент, что я невольно рассмеялась. Но следующий вопрос Роберта поставил меня в тупик: он полюбопытствовал имела ли я уже беседу со стюардом двора, отцом Гуго Бигода? И когда я отрицательно покачала головой, Глочестер попросил, чтобы я снисходительно отнеслась к просьбе сэра Роджера.

— Но я ведь всегда милостиво относилась к Бигодам, — ответила я, но при этом оглянулась, поискав глазами Эдгара. Вряд ли бы ему понравилось, то что я сказала.

Супруг мой выглядел в этот вечер не менее элегантно, чем я. Его бежевого бархата с серебряной вышивкой кафтан ниспадал мягкими складками до колен, а по подолу был опушен полосой нежного куньего меха. Талию стягивал пояс из чеканных пластин, украшенных янтарем, и такой же янтарь светился на рукояти свисающего сбоку кинжала. Свои волосы Эдгар зачесал с боков назад, но спереди они ниспадали на лоб естественно вьющимися прядями. Граф Норфолк стоял о чем-то беседуя с Генри Винчестерским, но почувствовав мой взгляд, оглянулся и подмигнул мне. Я отвернулась, пряча невольную улыбку. Мне нравился неожиданный легкий флирт меж нами. И я знала к чему он приведет. Этой ночью, даже неудобства и теснота нашего городского жилища, не помешают Эдгару взять меня… Взять… Я ощутила, как по спине прошли мурашки. И готова была признать, что хочу этого. Этой ночью… Я по-прежнему стану упираться, но он возьмет свое. А я уступлю…

Когда все стали располагаться за длинными, расставленными «покоем» столами, мы с мужем сели рядом. Эдгар не удержался, чтобы не огладить под скатертью мое колено. Я тут же ущипнула его за руку. Он лишь рассмеялся.

С первой подачей блюд в зал внесли добытую моим кречетом цаплю. Она была как следует выдержана в соусах и отлично прожарена. Но Эдгар все же негромко заметил мне, что я оказалась права, и мясо цапли действительно жестковато. Я только улыбнулась:

— Я ведь нередко бываю права, не так ли, супруг мой?

Он игриво смотрел на меня.

— Клянусь своим сердце, что сегодня не стану спорить с вами, миледи.

Вскоре начались танцы. По большей части я танцевала с Эдгаром. Мы стояли в шеренге танцующих, медленно и величаво расходились скользящим шагом, делали повороты, поклоны. Но потом музыка стала звонче и мы ускорили шаги, разбились на два хоровода — то дамы образовывали внутренний круг, а мужчины снаружи, то, кружась, дамы выходили наружу, а мужчины, притопывая, сходились во внутреннем кольце. Стало веселее, даже низкий свод Нортгемптонского замка не так давил на голову. В красноватом свете факелов мы скакали и кружились, поочередно меняя партнеров, и вот уже Уильям Ипрский, мой бывший жених, смущенно теряется, когда вынужден обнять меня и обвести вокруг себя, то я ударяю в ладоши с лукавым Джеффри де Мандевилем. Ах, как же чудесно, что мы прибыли в Нортгемптон!

Факелы чадили от колеблемого воздуха, развевались вуали, слышались хлопки, смех. Обходя зал, скользя среди шеренги танцующих, я то находила Эдгара, кружась сплетала с ним пальцы, тут же уже смеялась над тоскливой физиономией графа Суррея, успевала обменяться шуткой с братом Реджинальдом Корнуоллом, дальше…

В первый миг я решила, что мне померещилось. Неясный свет факелов, чередование света и тени, нечеткие силуэты. И вот, словно заведенная, я делаю оборот ладонь к ладони с Гуго Бигодом. Я только моргнула, узнав его высокую худую фигуру, коротко стриженные светлые волосы, блеснувшие под усами в улыбке зубы.

— Гуго!..

— Тсс, Бэртрада. Постарайся после полуночи быть у старой часовни в замковом саду. Я буду тебя ждать, радость моя…

И вот я уже делаю оборот с другим танцором. Со следующим, следующим. Я невольно стала озираться, ища взглядом Гуго. Не померещилось же мне? И в какой-то момент я его увидела, стоявшего у занавеси возле арки входа в зал. Гуго смотрел на меня улыбаясь, но тут же вышел и только ткань занавеси колебалась, словно в подтверждение, что он все же был тут. Но это немыслимо! Король Генрих объявил Гуго смутьяном, появись он при дворе — и его немедленно схватят. И все же он имел дерзость явиться. Назначил мне встречу. Как же он тосковал по мне, если пришел даже с риском для своей свободы!

Пожалуй мне не сразу удалось справиться с волнением. Эдгар заметил это.

— Может ты устала, милая? Ты вдруг так погрустнела. Хочешь, покинем пир?

Я согласилась, что несколько утомлена. Охота, езда верхом, потом это застолье, танцы. И я бы и впрямь ушла, однако именно сегодня Матильда настояла, чтобы я осталась ночевать с ней. Мы ведь сестры, а нам так редко приходится бывать вместе. Я говорила все это мужу, опасаясь только, как бы он не уличил меня во лжи, решив спросить об этом Матильду.

Но он лишь погрустнел.

— Конечно, я понимаю. Придется велеть вашей прислуге остаться в замке.

Знаете, я почти почувствовала себя виноватой, почти была готова отказаться от задуманного. Ведь что такое Гуго? И как он смел назначать мне свидание, когда сам должен понимать, что я при муже? Однако я промолчала. Я хотела встретиться с Гуго, мне было любопытно с ним поговорить. Он ведь так поддерживал меня ранее, был так верен, когда Эдгар открыто игнорировал меня, принуждал подчиняться.

Но едва я оказалась в отведенном мне покое, то пожалела, что осталась. Брр, как там было неуютно и мрачно. И если, даже живя в тесноте городского дома с Эдгаром, я не была лишена некоего комфорта, каким так любил обустраивать свой быт мой супруг, то в этих сырых комнатах воняло мочой чужих псов, а постель по сути представляла собой ящик с соломой. И хотя мне выделили постельное белье и одеяло, но как же ворчала моя Маго, когда взбивала солому на ложе, а Клара даже расплакалась, поняв, что ей попросту придется спать на полу в прихожей. Чтобы хоть как-то развеять дурное настроение, я пару раз дернула Клару за косы и отвесила увесистую пощечину уныло сопевшему пажу.

Однако тут пришел сэр Роджер Бигод, отец Гуго, с корзиной фруктов и ароматными свечами. Следом за ним слуги внесли лохань с теплой водой. Стюард вел себя необычайно предупредительно, поглядывал на меня взглядом преданного пса. Что ж, не так уж и плохо иметь должником лорда-стюарда королевского двора.

Я тут же осведомилась, отчего среди приглашенных не было Утльяма, старшего сына Бигода, на что тот ответил, что позже я все узнаю.

Когда он удалился, я сняла деревянный ставень с окна. Светила полная луна, где-то протяжно ухал филин. Было тепло. Прекрасная ночь для свидания. А Гуго…

Свечи, принесенные сэром Роджер, были с отметинами, рядом с которыми стояли цифры, означающие промежуток времени — часы и половины часа. Я опустилась в кресло и стала сонно смотреть, как желтый воск тает у латинской цифры X. Это означало, что мне ждать еще целых два часа.

Чтобы как-то скоротать время, я пошла к Матильде. Она еще не спала, просматривала какие-то свитки. На меня даже не глянула, но ее нерасположение только взбодрило меня. Я стала донимать сестру расспросами, отчего супруг отпустил ее одну, когда еще не забылась история о ней и Гае Круэльском. Не опасается ли Жоффруа, что возле Матильды опять объявится некто…

Мне все же удалось задеть Матильду. Она гневно отшвырнула перо.

— Не тебе заботиться о моей нравственности, Бэртрада. Но если желаешь знать, в мире нет второго Гая де Шампер, а следовательно графу Анжуйскому не к кому более меня ревновать.

— Неужели? Ну, а если бы твой отважный крестоносец все же пожелал тебя увидеть и, пользуясь отсутствием Анжу, тайно прибыл в Нортгемптон? Или он так боится гнева нашего отца, что не решится на встречу с возлюбленной?

Матильда откинула за плечо волну распущенных рыже-каштановых волос.

— Ты не понимаешь, Бэртрада. Сэр Гай перво-наперво не пожелал бы своим появлением скомпрометировать меня. Особенно теперь, когда я на вершине славы и за мной так следят.

Я чуть вздрогнула. А как же я и Гуго? Понимает ли он, чем я рискую, встречаясь с ним? И я отвлеклась, спросив у сестры, уверен ли ее муж, что маленький Генрих Анжуйский его сын? Похож ли он на отца?

Матильда как-то по особому гордо улыбнулась.

— О мой Генри Анжу! Он чудесный и Жоффруа ни на миг не сомневается, что это его ребенок. Наш сын наследник графств Анжу, Мэна и Турени, герцогства Нормандии и Английской короны. А похож он… В нем сразу видна кровь Завоевателя. И он рыжий.

Я ничего не смыслила в детях. Но если Матильда не лжет и ее сын пошел в род Вильгельма Завоевателя — он удержит Англию. Если до того ее сможет удержать Матильда.

Говорить нам больше было не о чем и я пошла к себе. Глядела, как медленно тает воск на свече. Боже, еще нет и XI. А меня так клонит в сон. Я еще какое-то время ворочалась на неудобной кровати, чувствовала, как покалывают соломинки сквозь простыню.

Разбудило меня покашливание спавшей у порога Маго. В покое было темно, только лунные потоки вливались в открытое окно. Свеча с делением на часы догорела до основания, а значит время уже перевалило за полночь. Но воск еще не остыл, я ощущала его запах и значит не так сильно я и проспала. Однако подниматься и куда-то идти не хотелось. Я согрелась под одеялом, мне было так удобно во вмятине осевшей под моим телом соломы. Стоит ли вставать? Но Гуго… Мне вдруг стало любопытно, как долго он сможет меня ждать. Пусть ждет. Или уходит.

Снова я спала и снова меня разбудил кашель няньки. Нет, это становится просто невыносимо.

— Маго, поди вон. Ты мне мешаешь.

Она послушно удалилась, а я лежала окончательно потеряв сон, глядела в окно. Свет луны уже был не так ярок, небо стало сереть. Ночи в июле так коротки. Интересно ждет ли меня Гуго или, отчаявшись, ушел? Да и где он пропадал все это время? И что имел в виду старый Бигод, говоря, что позже я все узнаю? Ведь по нему было видно, что он знает о моей намечавшейся встрече с его сыном. Но дождется ли меня этот сын?

Ух, как мне вдруг стало это важно! Гуго, влюбленный, дерзкий, нетерпеливый… Мне с ним было легко, как ни с кем иным. Мы с Гуго понимали друг друга, нам всегда было весело, мы дразнили всех, устраивали розыгрыши, дерзили, издевались. Издевались даже над Эдгаром. А без Гуго я вмиг стала беззащитной. И вспомнилось, как унизительно мне было находиться под замком. Возможно, если бы не желание мужа обрюхатить меня, то я бы и по сей день была узницей в Гронвуде. А вот Гуго сумел ему отомстить за меня, поднять по всему Норфолку мятеж, так, что Эдгару уже было не до кары жены, свою бы голову спасти. И все это для меня сделал Гуго. Вот это поклонник! И сейчас он ждет меня. Конечно же ждет!

Я вскочила, торопливо накинула поверх рубахи длинную вельветовую накидку, шнуровала башмачки. Скрутила узлом волосы, кое-как заколола. Немного растрепана, но ничего — это даже придаст мне некоторую соблазнительность.

Я не стала никого будить, тихо перешагивала через спавших слуг. Борода Христова! — как обычно ругался Гуго, — я совсем подзабыла, что когда в замках останавливается столько вельмож, их люди спят где угодно, и по сути весь путь мне то и дело приходилось перешагивать через спавших в переходах людей, спотыкаться о чьи-то тела, наступать на чьи-то руки. Наконец спуск по узкой лестнице привел меня к двери в сад. На улице было сыро, вился легкий туман. Но уже достаточно рассвело и я легко нашла в глубине сада мрачную, словно высеченную из каменной глыбы, часовню.

Гуго меня ждал. И как же он налетел на меня, как обнял, как гнул, кружил, целовал, как быстро и жадно скользили его руки по моему телу. Мои волосы окончательно растрепались, рассыпались по спине, упали на глаза. И откидывая их, я неожиданно заметила, что Гуго не один, что за ним на ступенях часовни, сидит еще один закутавшийся в плащ человек. Его отец.

Что это — свидание под неусыпным оком родителя? Я торопливо оттолкнула Гуго.

— Объяснись, Гуго. Разве ты не в состоянии уразуметь, как компрометируешь меня подобным свиданием?

Я увидела, как сэр Роджер поднялся, подошел к нам.

— Помилуй Бог, миледи. Я потому и пришел на вашу встречу, дабы никто не сказал дурного.

— Скажут дурное, раз я вообще решилась на встречу с человеком, обвиненном в разжигании смут!

Я услышала, как горестно вздохнул старый Бигод. Гуго же был весел.

— И все же ты пришла, Бэрт. А значит не менее моего хотела этой встречи. Но и заставила же ты поторчать нас здесь, Хотя иного я от тебя и не ожидал, памятуя какая ты чертовка. А вот моему отцу, да еще с его ревматизмом…

— Я никого не принуждала себя ждать. Да и не давала обещаний прийти.

— Однако и от супружеского ложа ты сегодня отказалась. А ведь твой сакс весь вечер глядел на тебя, как кот на сметану. Чертовка Бэрт! Заставила этого хлыща все же забыть свою бледную саксонку.

Я невольно заулыбалась. Но тут вперед выступил сэр Роджер.

— Выслушайте нас, миледи Бэртрада. При дворе еще не знают, что мой старший сын Уильям Бигод недавно скоротечно скончался в одном из монастырей Нормандии.

Мы с Гуго невольно переглянулись и тут же отвели глаза, пряча улыбку. Уж я-то знала, сколь страстно желал Гуго смерти старшему брату. Теперь все, чем владеет его отец достанется именно ему. Думаю, не стой сейчас подле нас опечаленный сэр Роджер, я бы охотно поздравила Гуго с удачей. Но старик находился рядом и все сокрушался:

— Подумать только, такая пустячная царапина на руке, полученная на охоте, но началось воспаление, мой Уильям не прожил после этого и месяца.

Он сокрушенно махнул рукой и отошел. Гуго же увлек меня за угол часовни, и сжимая мои запястья, торопливо зашептал:

— Понимаешь, Бэрт, теперь я единственный наследник в роду Бигодов. И должность стюарда двора, и наши владения в Саффолке, Норфолке, все должно стать моим. Но не станет, пока Генрих Боклерк не сменит гнев на милость. Мой отец у короля на хорошем счету, но и он не осмеливается просить за меня. А вот ты… Ты всегда была любимицей короля и ты сможешь замолвить словечко за своего верного рыцаря. Я ведь всегда был твоим рыцарем, Бэрт.

Я резко вырвала у него свои руки. У меня появилось ощущение, что меня просто используют. Я считала, что Гуго, рискуя свободой, ради меня пробрался в Нортгемптон, а он попросту рассчитывал, что я стану вымаливать у короля ему прощение.

— Ступай к дьяволу, Гуго!..

Но он не давал мне уйти.

— Послушай, Бэртрада, Эдгар не всегда будет так милостив к тебе. И тебе еще не раз понадобится моя поддержка. Конечно в Норфолкшире я не смогу появляться, но Саффолк ведь совсем рядом, И я буду близко, тебе всегда будет на кого положиться, у кого найти поддержку. Ух и дел же мы натворим, Бэрт! А сейчас тебе только и нужно, что сказать королю, что подняв мятеж в Норфолке, я действовал по твоему повелению, чтобы отомстить за то, что муж заточил тебя… Мне же ты поможешь. Я тогда смогу открыто появиться в Восточной Англии, буду рядом, стану твоим человеком.

Он снова и снова убеждал меня, ловил мои отталкивающие его руки, целовал, прижимал к себе. Даже не обиделся, когда я наградила его несколькими весьма ощутимыми пощечинами — только беззвучно смеялся…

Но я все же ушла, не сказав ни «да» ни «нет». Я была разгневана. Однако, уже лежа в постели, подумала, что Гуго кое в чем прав. И может снова мне понадобиться.

Поэтому на другой день, сразу после трапезы, я добилась встречи с отцом. Это был далеко не самый приятный наш разговор. Но в конце концов, король пообещал, что примет Гуго. Уж если тот и в самом деле остался единственным наследником Бигодов, да еще и шел на поводу у столь неразумной женщины, как я.

К Эдгару я вернулась в самом приподнятом настроении. И что же, спрашивается, ожидало меня, когда я подъехала к снятому им дому? Бегали слуги, на телеги грузили баулы с вещами, выводили лошадей. Мрачный Пенда, не взглянув на меня, пояснил, что граф велел готовиться к отъезду, и мне следует поторопиться со сборами.

Я бегом кинулась по лестнице. Эдгар стоял в верхней комнате, наблюдая как разбирают и складывают нашу кровать. Я так и налетела на него: как это мы уезжаем, когда еще вчера он и не заикался об этом? Как это уезжаем, когда большая часть вельмож еще предается увеселениям в Нортгемптоне и я тоже желаю остаться?

Эдгар спокойно обернулся к слугам, вежливо попросил всех выйти. И мне не понравилось, как он поглядел на меня, когда за ними закрылась дверь.

— Сейчас ты перестанешь визжать, Бэртрада, и подчинишься мне, как своему мужу и господину.

Было в его голосе нечто, заставившее меня вздрогнуть. Я узнавала те же интонации, какие звучали, когда Эдгар изгнал моих рыцарей, а меня велел посадить под замок. И я постаралась успокоиться, спросила, что заставило его принять столь неожиданное решение, ведь еще вчера…

Ух, как сверкнули его глаза. Чисто по волчьи.

— Вчера все было иначе. И моя жена не бегала на свидание к человеку, который для меня в одной цене с чумой.

Ах вот как! Не знаю как и у кого он выпытал все, но я вдруг ощутила гнев. И я не боялась его, хотя бы потому, что в Нортгемптоне я находилась под защитой отца, и супруг не сможет помыкать мной, словно своей крепостной. Я так и выкрикнула ему это в лицо. Что же до свидания на какое он намекает, то оно вовсе не было тем, о чем он думает, я не изменяла ему с Гуго Бигодом и…

Я и ахнуть не успела, когда вдруг оказалась прижатой к стене, а рука Эдгара сомкнулась на моем горле. Едва не задохнулась, а он спокойно и холодно смотрел на меня.

— Мало того, что вокруг меня все только и шепчутся, как ты бегала на встречу с Бигодом, мало того, что смеются за моей спиной… Моя жена и человек, которого я объявил своим врагом, который считается в Норфолке вне закона… Так-то ты поддерживаешь честь нашей семьи, Бэртрада?

Эдгар наконец разомкнул руку и я, кашляя и задыхаясь, осела на доски пола. Я испугалась его. Ранее он ничего подобного себе не позволял. Даже когда я открыто восставала против него. И если бы я не была так напугана, я бы подняла крик, стала звать на помощь, подняла скандал, чтобы все узнали, как обращается с дочерью короля этот грубый сакс. Однако я только терла горло и смотрела на его шнурованные сапоги, которые сейчас находились в такой опасной близости. Ведь он всего лишь грубый сакс… И я лишь робко попросила меня выслушать.

— Эдгар, все совсем не так, как ты думаешь. Мы с Гуго выросли вместе, он мне как брат и я не изменяла тебе с ним… в библейском смысле. Но у него умер старший брат, теперь Гуго может унаследовать все. Вот он и его отец, сэр Роджер Бигод, встретились со мной и попросили замолвить словечко отцу…

Я осеклась и даже зажмурилась, когда Эдгар присел рядом. Заговорил медленно, но все так же страшно.

— Ты все же не понимаешь, Бэртрада. Я объявляю этого человека преступником, король соглашается со мной, а ты тут же просишь за него. Это еще худшее предательство, чем просто измена, разве не понимаешь? Так ты унижаешь меня перед королем, показываешь, что мое решение для тебя ничто, что я вообще не играю для тебя никакой роли, как супругу и правитель графства. Что же ты за жена тогда, чего стоят все твои клятвы перед алтарем? И что тогда за семья у нас, в конце концов, когда ты бегаешь на свидание к моему врагу и просишь за милость для него?

— Это не было свиданием, — упрямо повторила я. — Мы с Гуго, как я сказала, виделись не наедине. Там присутствовал и стюард двора, он засвидетельствует, что мы с его сыном не любовники…

Я осеклась, едва он поднялся, вновь сжалась. Но нет, он был спокоен.

— Ты ведь не глупа, Бэртрада, и должна понять, что после случившегося, после того, как просила за моего врага, я не смогу показаться при дворе. Ты поставила меня в такое положение… И мы уедем немедленно. В данной ситуации это лучшее, что можно сделать. А то, что ты не совершила супружеской измены… Что ж, я готов в это поверить. Ты слишком холодна, чтобы изменить. Ты неспособна ощутить чувственное влечение.

Вернувшись в Норфолк, мы начали новый этап нашей жизни — порознь. И я вновь таила обиду. Хуже чем Эдгар оскорбил меня, не возможно было унизить. Он дал понять, что во мне есть изъян, не позволяющий мне даже переспать с другим. Что же, я отомщу ему. Нет, я не собиралась наставлять ему рога. В чем-то он был прав — мне это было отвратительно. Однако я знала, как сделать ему больно. И моей местью станет эта его ненаглядная потаскуха из фэнленда — Гита Вейк.


* * *

Мне не понадобилось специально расспрашивать о саксонке. Разговоры о ней я слышала непрестанно. Так я узнала, что купцы с континента, ведущие торговлю шерстью, охотно ведут с нею дела и что она начала собственное сукновальное дело, считавшееся весьма прибыльным. Одновременно с этим я узнала, что эту так называемую «леди Гиту», охотно стали принимать в некоторых почтенных нормандских семьях. Последнее бесило меня особенно. Ведь эта девка была обесчещенной шлюхой, и тем ни менее даже родовитые д'Обиньи или заносчивые де Клары оказывали ей почет, приглашая на охоты или званные пиры.

Некогда Эдгар пообещал мне выдать Гиту замуж. И думаю у столь богатой и одинокой леди нашлись бы желающие обвенчаться с ней. Однако у меня не хватило бы духу заговорить с ним о том его обещании. И это у меня, которая всегда знала, как поставить на место любого и умела добиваться своего. Но хотя порой, во время судебных заседаний или рассмотрений исков, мы и заседали вместе с супругом, но отчего-то в последнее время я даже не смела повысить голос в его присутствии. Ледяная холодность Эдгара сбивала с меня всякую спесь. Мы даже более не спали вместе, а если обстоятельства и вынуждали нас оставаться под общим кровом, Эдгар всегда располагался в отдельной опочивальне. Не мудрено, что слухи о наших отношениях вновь поползли по графству. И как всегда бывает в подобных случаях, более виновной стороной все считали женщину. Как это было унизительно! Утешало лишь, что даже оставив меня, Эдгар не отрекся от нашего договора и не поспешил к своей Фее Туманов. Но я еще не забыла его слов, что он «не намерен порочить эту гордую женщину». Ух, как же я ее ненавидела!

Погружаясь в свое уныние, я больше не искала развлечений. А порой отправлялась в одиночестве в фэны, ищя встречи встречи со своей соперницей. Так я объездила всю округу, а один раз даже наняла проводника, который доставил меня на лодке почти к самому логову проклятой саксонки. Я провела целый день, наблюдая за тем, кто посещает эти места.

Тауэр Вейк оказался богатым поместьем на острове посреди озера со старой башней и множеством построек по берегам. И здесь меня ждал еще один удар — среди тех, кто в тот день прибыл в кремневую башню, я узнала своего пасынка Адама. Я и до этого слышала разговоры о привязанности сарацина к Гите, но мне не было до этого дела. Сейчас же, увидев мальчишку, направляющегося верхом на пони в Тауэр Вейк, я разгневалась. Маленький предатель! При встречах со мной само добросердечие, а сам то и дело наведывается к Эдгаровой шлюхе.

А потом я встретила ее.

Это случилось в начале октября. В тот день я велела оседлать себе одну из белых арабских лошадей. Некогда Эдгар обещал подарить мне такую, однако получилось, что я взяла ее сама. А почему нет? Вон у саксонки была белая кобылица, отчего же и мне не подарить себе такую?

И вот я на прекрасной белой лошади выехала в фэны, двигалясь по знакомой тропе вдоль зарослей ивняка, мимо протекавшего ручья. День был солнечный, ветер играл ветвями ив, раскачивал тростник. Сквозь этот шелест я услышала отдаленные голоса и смех и остановила свою лошадь, выжидая.

Наконец из-за излучины ручья появилась лодка. Ее направляла, отталкиваясь шестом, молодая женщина в завязанной на саксонский манер шали. Лодка была простая плоскодонка и она легко ею правила. А на носу лодки, спиной ко мне сидел мальчик. И я по знакомому темному затылку сразу узнала Адама. Когда же лодка делала небольшой поворот, я заметила, что на коленях он держал маленького ребенка в венке из осенних цветов.

У меня даже перехватило дыхание. С места не могла тронуться, хотя так давно хотела этой встречи, а теперь с места не могла сдвинуться.

Женщина, что — то говорила Адаму, он смеялся. Но вот они приблизились достаточно и не могли не заметить меня. Я почувствовала взгляд саксонки, видела, как замер смех на ее губах. Оглянулся и Адам.

Презирая себя за малодушие, я тронула шенкелями бока лошади, выезжая вперед. Эти трое теперь были совсем близко, но похоже, не желали останавливаться. Саксонка продолжала работать шестом, не глядя в мою сторону. Я машинально направила лошадь вдоль течения ручья, не переставая разглядывать пресловутую Фею Туманов.

Не самое приятное ощущение, убедиться, что твоя соперница не дурнушка. Я перевела взгляд на детей. Вернее на маленькую девочку. Сколько ей? Я прикинула в уме — выходило месяцев девять. Совсем червяк. Но в этом червяке я с болью заметила явное сходство с Эдгаром. Эти синие чуть удлиненные глаза, линия рта. Из под дурацкого венка видны завитки светлых, почти льняных волос. Ребенок таращился на меня, не прекращая сосать пальца. Нет ничего глупее чем вид ребенка с пальцем во рту. Я заметила, как Адам, не сводя с меня испуганного взгляда, машинально убрал руку девочки, посильнее прижал ее к себе. Похоже он был очень привязан к сестре. Ох уж эти ублюдки моего мужа!

Адам первый прервал молчание:

— Слава Иисусу Христу, миледи.

— Во веки веков, — заучено ответила я. И обозлилась, что веду себя столь обыденно. — Эй ты, девка! — окликнула я Гиту. — Смотрю ты слишком горда, чтобы оказать приветствие своей госпоже.

Она наконец повернулась ко мне. Глаза у нее были серые, я бы даже сказала бесцветные. Кому такое может понравиться?

— Разве нас представляли друг другу, миледи?

— В этом нет нужды. Мы обе знаем кто из нас кто.

— Действительно, знаем. И я несколько обескуражена, миледи, что встречаю вас без свиты и сопровождающий, да еще и в моих владениях.

Черт возьми, я действительно находилась на ее земле. Но и в Норфолке. А Норфолк — моя земля. И я не преминула указать на это. Добавив, что если она проявит ко мне непочтение, я велю своим людям прибыть в фэнленд и наказать ее.

Лицо Гиты Вейк оставалось спокойным. Не глядя на меня, по-прежнему направляя лодку шестом, она сказала:

— Разве я чем оскорбила вашу светлость, если вы сразу заговорили о непочтительности? Или вы хотите грубыми речами вынудить меня ответить вам так, как требуют мое достоинство и положение? В таком случае я постараюсь игнорировать ваше немилостивое обращение.

— Я разговариваю с тобой, как женщина с положением имеет право говорить с потаскухой, родившей в блуде. Ты… Ты и твое отродье…

В этот миг дитя, напуганное моей резкой речью, сморщилось, побагровело и разразилось отвратительным визгом. Саксонка лишь что-то негромко сказала Адаму и он стал вертеть девочку в руках, подбрасывать. Сама же она, продолжала править лодкой. Я могла оставить их, но ее пренебрежение задело меня.

— Ты много вообразила о себе, саксонская сучка, — я нервничала, дергала поводья и смирная белая кобылка подо мной тоже стала волноваться. — Ты так ведешь себя, словно считаешь ниже своего достоинства беседовать с женщиной, у которой хотела украсть мужа.

Гита Вейк неожиданно подвела лодку к берегу и, удерживая ее шестом и глядя мне в глаза, заговорила:

— Не делает вам чести, леди Бэртрада, обращаться со мной таким образом. Свою чашу унижений и горечи я и так испила сполна. И ваши речи не могут причинить мне большей боли. Будет лучше, если мы сейчас расстанемся, и я больше не буду вспоминать о ваших злых словах, а вы не станете думать, что оскорбив меня, сможете вернуть себе супруга.

Я буквально задохнулась от злости. Дернула повод, почти задрав голову лошади. Она взбрыкнула передними копытами, фыркала, тряся головой. Я же все еще пребывала в состоянии немоты от ее намека. Конечно в графстве не было тайной, что мы с Эдгаром не ладим. Но нет большего унижения, чем когда об этом напоминает соперница.

Она же продолжала:

— Вам не стоит думать обо мне, госпожа. Ведь вы его законная жена, вы его семья и судьба. Поэтому любите его, сделайте счастливым, будьте его другом и помощницей. И тогда мир и покой вернутся в ваш союз, вы родите ему сына…

И эта змея еще смела попрекать меня бесплодием!?

— Молчи! Это от тебя-то мне выслушивать советы? От тебя… родившей моему мужу это жалкое существо!

Я ощущала такую боль, глядя на дочь Эдгара! О, как же в единый миг я возненавидела этого ребенка! Ребенка, которому Эдгар даровал родовое имя Армстронгов, признал своим, ни на миг не думая какое это оскорбление для меня. Этого ребенка не должно было быть.

И, с силой сжав бока лошади, я послала ее вперед. Она заржала, сделала скачек, как раз когда саксонка оттолкнула лодку от берега. Передние копыта лошади ударили о днище лодки почти возле самого ребенка.

Треск, крик, всплеск воды, холод воды… Лодка вмиг погрузилась, все попадали в ручей. Но я удержалась в седле. Лошади здесь было по грудь, я же лишь намочила ноги и подол юбок, когда развернув ее, заставила по откосу выбраться на берег. Отсюда, с высоты своего седла, я наблюдала, как остальные барахтаются в воде.

Гита, перво-наперво, выхватила из воды отчаянно верещавшую и захлебывающуюся дочь. Прижала и, подняв повыше, стала карабкаться на берег, одной рукой держа девочку, другой цепляясь за кусты. Ах, какая жалость, что ручей не так и глубок. Я бы сейчас вмиг могла избавиться и от соперницы, и от ее отродья, да и от Адама в придачу. Ведь Адам так кричал и барахтался в воде, что будь хоть немного глубже, наверняка бы захлебнулся. А так он все же сумел ухватиться за протянутую Гитой руку и она стала вытягивать его, другой рукой прижимая к себе дочь. При этом она что-то говорила спокойным ровным тоном. Адам перестал биться, залез на откос, даже принял из рук Гиты сестру. Гита повернулась ко мне. Фурия, настоящая фурия! Ее шаль сползла, влажные пряди прилипли к лицу, а глаза… Клянусь верой, они уже не казались мне бесцветными, словно алели, такой в них светился вызов.

Но мне ли бояться ее? Облепленную платьем, обремененную детьми. Попросту дранная, мокрая кошка. Видел бы сейчас Эдгар свою распрекрасную Фею Туманов.

Я громко засмеялась. Но следующее произошло в мгновение ока. Гита, оставив обоих детей на склоне, молниеносно схватила торчавший из воды длинный шест, замахнулась… Меня оглушила резкая боль от удара по лицу, я охнула, стала опрокидываться, упала, взбрыкнув ногами. Моя лошадь кинулась прочь, а я лежала плашмя, растерянная, ощущая во рту привкус крови. И вдруг опять тупая боль и даже нехватка воздуха, когда саксонка, навалившись сверху, прижимая шест поперек моего горла, надавила им так, что я почти не могла вздохнуть. Видела над собой ее искаженное яростью лицо. И задыхалась, задыхалась… Сейчас в моем горле что-то хрустнет, сейчас я умру…

Я наконец смогла вздохнуть. Похоже эта безумная все же опомнилась, ослабила давление.

— Слушай ты, нормандская змея, — услышала я над собой ее почти спокойный голос. — Если ты еще хоть раз попытаешься причинить зло моему ребенку… Если ты хоть приблизишься к ней… Клянусь кровоточащими ранами Христа, я уничтожу тебя. Я сделаю так, что тебя затащат в болота, и никто не узнает, в какой трясине покоится тело ублюдочной дочери короля.

Надо мной совсем близко ее бешенные светлые глаза, налипшие пряди. Стыдно признаться, как я тогда испугалась. Даже заплакала. А ведь она уже отпустила меня, отошла. Я же скулила, как собака… побитая собака. Машинально оправила свои мокрые, задравшиеся при падении юбки, стала пытаться сесть.

Сквозь растрепавшиеся, нависшие на лицо пряди и пелену слез я видела, как саксонка беретот белую кобылу под уздцы и выводит ее на тропу. Затем она села в седло, кликнула Адама, приняла у него свое промокшее и плачущее дитя и помогла мальчишке взобраться на круп лошади позади себя. После этого пустила лошадь крупной рысью — и вскоре они исчезли за кустами.

«За кражу чужого коня полагается…» — вдруг совсем не к месту вспомнилась мне фраза из судебника. Почему же не к месту? Гита Вейк украла мою лошадь. Более того: совершила на меня разбойничье нападение. Я могу заявить на нее в суд графства. Да я… Какая же я дура!..

Я завыла в голос от боли, беспомощности и унижения. Мне хотелось кататься в грязи и рвать на себе волосы.

Как я могла позволить так поступить с собой, так опозориться?! А ведь я была достаточно сильной женщиной и у меня за поясом всегда был небольшой меч, каким я неплохо умела пользоваться. Но о котором вмиг забыла от страха. Да и что, спрашивается, вынудило меня уехать вот так без охраны в фэны? Все эти разговоры, что под рукой моего мужа земли в Норфолке стали безопасны… А вот на меня напали! Напала известная мятежница Гита Вейк. Нет я непременно подниму такой скандал… Вот только еслибы не Адам. Он-то скажет, что именно я напала на них. Хоть кто ему поверит? Я знаю кто. Эдгар. Поверит не мне, а этой сучке Гите Вейк и своему пашенку.

Я немного успокоилась, но ощупав себя, снова заплакала. Эта разбойница изувечила меня! У меня было ободрано и распухло горло, наливались синевой скула и веки, губы были разбиты в кровь и два передних зуба шатались. Мои мелкие, жемчужного блеска зубки!..

Не стану рассказывать, как долго я, растерзанная, грязная и продрогшая, добиралась домой, как встретила какого-то фэнлендца на пони, какой униженной чувствовала себя под его удивленным и жалостливым взглядом. По моему приказу он доставил меня в Гронвуд, где меня не осмелились ни о чем спрашивать, просто обхаживали, лечили, ублажали. Но я ненавидела эти участливые взгляды, ненавидела причитания Маго, ненавидела даже свое избитое отражение в зеркале. Все эти примочки пока мне мало помогали, а опухшая десна и расшатанные передние зубы просто пугали. Пречистая Дева, смилуйся, верни мне мою красоту!

Когда меня переодели, подлечили и припудрили, я выслала всех вон. И почти до темноты просидела в соларе над гобеленом. Втыкала иголку в вышивание так, словно пронзаю сердца тех кого ненавижу. Раз… и я пронзила сердце проклятой Гиты… Два — и на острие иглы сердце визгливой малышки. Еще — и повержен Эдгар. Еще вонзила — и пусть истечет кровью сердце Адама…

Внезапно нечто происходящее во дворе привлекло мое внимание. Там кто-то окликал Адама по имени. Неужели змееныш осмелился вернуться? Я распахнула ставень и в сгущающемся сумраке, увидела мальчишку останавливающего у крыльца угнанную сегодня белую лошадь. Он бросил поводья слуге, стал подниматься по лестнице. Почему-то я была уверена, что мальчишка сейчас придет ко мне.

Я вышла из солара, стояла наверху лестницы, ведущей вдоль стены вниз, к переходу на галерею. Настенные факелы тут еще не зажгли и слабый вечерний свет поступал только сквозь полукруглые арочные поемы вдоль галереи внизу. Сейчас здесь никого не было, и я видела, как вошел Адам. Он заметил меня наверху, какое-то время потоптался на месте, потом стал подниматься, держась поближе к стене. Шел безобразно косолапо ставя ноги, пока не остановившись немного ниже меня. Разглядывал, наверное, как меня обезобразила его обожаемая саксонка.

— Я привел вашу лошадь, миледи, — сказал он миролюбиво.

Я молчала. Он потоптался, снова заговорил:

— Я никому не рассказал о том, что случилось. И леди Гита велела мне то же.

— Боится.

— Нет, миледи. Но вы ведь жена моего отца. Пусть о случившемся не судачат. А то, что было в фэнах… Вы ведь не хотели погубить маленькую Милдрэд, ведь так? Это просто неразумная лошадь. Я так и пояснил все леди Гите. А лошадь у вас она взяла, чтобы поскорее доставить мою сестричку в Тауэр-Вейк. Милдрэд ведь была совсем мокренькая, могла и простудиться. Она очень хороший ребенок, моя сестра. Я люблю ее.

— Ты ведь часто бываешь в Тауэр-Вейк, Адам?

— Да.

Я глубоко втянула ноздрями воздух.

— Отныне я запрещаю тебе там бывать.

Он молчал какое-то время.

— Не гневайтесь, миледи Бэртрада, но я все равно поеду туда.

Я схватила его за плечо, сильно сжала.

— Нет, не поедешь, мерзкий ублюдок. Я велю выпороть тебя, если ты хоть шаг ступишь в сторону фэнов. Слышишь, я сдеру с тебя кожу. И с тебя и с этой Гиты Вейк. Я всем сообщу, как твоя хваленая Гита напала на меня!

— Пустите, мне больно!

Он шумно дышал, всхлипывал.

— Я езжу туда, потому, что в Тауэр-Вейк мне хорошо. Леди Гита любит меня. И Милдрэд любит меня. А я люблю их. А вы… Я и хотел любить вас, но вы злая. Гита же добрая. Я люблю ее. И мой отец любит ее.

Ну уж это было слишком! Я не сдержалась и с размаху отпустила этому пащенку пощечину.

Он взмахнул руками, стал падать.

Видит Бог — этого я не хотела. Как бы я не ненавидела этого навязанного мне ублюдка, но такого я не хотела. И не рассчитала сил, не ожидала, что он так слаб.

У идущей вдоль стены широкой лестницы с краю не было перил. От моей пощечины Адам не устоял, оступился, оказавшись с самом краю. Какой-то миг он балансировал на краю ступеньки… Я не помню, кинулась ли я к нему или нет. Кажется, я просто растерялась. И он упал. Не так там было и высоко. Гоняясь за горничными молодые челядинцы часто спрыгивали отсюда вниз. А Адам… Он просто неудачно упал. Звук был — словно рассыпали сухой горох.

Я осторожно приблизилась к краю. Мальчишка лежал внизу, раскидав руки и ноги. Голова как-то странно повернута назад.

И тут вошел слуга, которому вменялось зажигать настенные факелы. Один из них пылал у него в руках, и в его трепещущем свете он сразу же заметил неподвижного Адама на каменных плитах, а затем и меня на верхней площадке лестницы.

— Святые угодники!.. Сюда, сюда, на помощь!

Я застыла в оцепенении, глядя на то, как на его крик сбегается челядь. Принесли еще огня. Заголосила какая-то женщина. Расталкивая всех появился Пенда. Я всегда немного опасалась этого цепного пса мужа, а сейчас видела, как он склонился над Адамом, потом медленно поднял на меня взгляд. Взгляд злой собаки. Да как он смеет, в конце концов! Этот ребенок всего лишь нагулянный сын его хозяина. А я здесь госпожа. Но то как Пенда глядел на меня… То как все они глядели на меня…

И тогда я закричала:

— Я не виновата! Он сам! Он сам оступился на лестнице в темноте!.. Я тут ни при чем!

Загрузка...