История Англии. Как народ создал великую державу

1. Англосаксонское нашествие

Период между 407 г., когда Константин увел свои легионы, и 597 г., когда Августин высадился в Кенте, принеся с собой не только христианство, но и возобновление связей Британии с современной Европой, остается почти неизвестным. До нас не дошло никаких письменных свидетельств того времени, кроме печального трактата монаха Тильда Премудрого «относительно гибели Британии», хоть и написанного в 560 г., но имеющего весьма приблизительное отношение к истории. Предания же самих завоевателей, записанные гораздо позже Бедой Достопочтенным (около 731 г.), а также в «Англосаксонской хронике» (начатой незадолго до 900 г.), сбивчивы, скудны и часто вводят в заблуждение. Даже археологических свидетельств крайне мало, поскольку низкий уровень культуры завоевателей оставил нам немного следов их ранних становищ, за исключением скудного содержимого их погребений. Однако именно на основании этих свидетельств, дополненных письменными памятниками и критически использованными данными исторической географии, нам предстоит составить в общих чертах ход и характер завоеваний.

Основная масса завоевателей происходила из наиболее отсталых и неразвитых германских племен, живших в районе устья Эльбы и на юге Дании. Эти племена, англы и саксы, мало различались между собой по языку и обычаям, так что едва ли можно делать между ними какие-то существенные различия. Третья группа завоевателей, традиционно называемых ютами, представляла, скорее всего, некое франкское племя с низовьев Рейна. Именно среди этих племен римляне имели обыкновение набирать себе дополнительные войска в последние годы империи. Места погребений в Кенте, а также на острове Уайт, где селились юты, свидетельствуют о том, что это были люди, достигшие по сравнению с остальной массой завоевателей более высокой культуры, что дает нам возможность предположить о наличии контакта с римской цивилизацией. Таким образом, имеются все основания доверять преданиям о том, что юты были приглашены неким британским вождем вступить в страну в качестве союзников и впоследствии вытеснили своих хозяев. Слабые следы преемственности с поселениями и земледелием римлян можно обнаружить только в Кенте. История общества Кента действительно сильно отличается от истории остальной Англии, поскольку там непосредственно совершился переход от мелкого индивидуального крестьянского хозяйства к капиталистическому способу земледелия.

В целом социальная организация завоевателей оставалась все еще родовой, сходной с организацией кельтов, описанной в первой главе. Завоеватели, которых вполне уместно называть всех в целом англичанами, хотя слово это вошло в употребление только спустя несколько веков, были скорее земледельческим, чем скотоводческим народом, и еще до вступления в Британию в их родовой организации начался процесс быстрого разложения. По всей Европе в это время мощными волнами шло переселение народов, которое разметало и перемешало между собой родственные поселения. К IV в. в Германии уже прочно утвердился институт королевской власти. Выделился также класс профессиональных воинов, отличавшихся и возвышающихся над крестьянами, которые все больше довольствовались лишь возделыванием почвы, пока им позволяла мирная обстановка. Родственные группы постепенно теряли свое значение, с одной стороны, вследствие роста военной дружины, сплотившейся вокруг вождя и связанной с ним личными отношениями, а с другой – из-за чисто территориальной единицы – села.

Темпы разложения необычайно усиливались самими вторжениями. Первые набеги на побережье Британии совершались, вероятно, немногочисленными военными отрядами, что способствовало росту богатства и престижа класса воинов по сравнению с привязанными к родным селениям земледельцами. В V в. набеги сменились процессом, схожим с переселением целых народов. Хотя в отдельных случаях на побережье могли возникать независимые мелкие поселения, теперь принято считать, что основное вторжение осуществлялось одним или двумя большими войсками, подобными датчанам, которые были близки к завоеванию Англии в 871 г. Такое войско могло состоять как из воинов-профессионалов, так и земледельцев и, возможно, значительного числа женщин и детей, как это нередко бывало в войсках датчан. А за ними, вероятно, также двигалось еще большее количество земледельцев со своими семьями, но в любом случае передовую часть нашествия составляли специально обученные воины с превосходным вооружением.

Разнообразие поселений, сформированных в результате нашествия, отражает смешанный и кратковременный характер войска. В одном месте могла осесть родовая группа, делившая землю по грубо уравнительному принципу. В другом месте селился некий военный предводитель с подвластной ему свитой, в третьем – возможно, уцелевшая горстка бриттов, чтобы быть обращенными в рабов (нередко те, кто выживал, были как раз из тех, кто уже до нашествия были рабами). Главным результатом нашествия со всеми сопровождавшими его переселениями и непрекращающимися военными набегами стало то, что оно перемешало победителей и побежденных в бесчисленных комбинациях и усилило военную организацию, таким образом ослабив родовую. По этим же причинам авторитет королей значительно возрос, и к концу этого периода короли выступили с претензией, пока еще туманной и сильно скованной ограничениями народных прав, быть единоличными и окончательными собственниками земли.

Подробности вторжения безнадежно утрачены для нас, однако его общие черты можно установить и даже привести несколько приблизительных дат, относящихся к данному периоду. О ютах уже упоминалось выше. Общепринятая и, возможно, правильная дата их вторжения – приблизительно 450 г. Об англах не имеется достоверных сведений до тех пор, пока мы не находим их уже овладевшими северо-восточным побережьем и большей частью центральных графств в конце V столетия. Можно сделать предположение, что местом их высадки было устье Хамбера, а реки Трент и Уз послужили им дорогой вглубь острова.

Между двумя этими датами в страну через залив Северного моря Уош вторглись отряды саксов. На своих длинных плоскодонных лодках они поднялись по реке Грейт-Уз, прошли Страну болот и высадились неподалеку от Кембриджа. Оттуда они двинулись на юго-запад по Нильдскому пути и ворвались в восточные районы центральных графств и в долину Темзы. Словами, полными ужаса, описывает Тильда последовавшее за этим разорение. В течение нескольких лет страна подвергалась полному опустошению. Все, что еще сохранилось от римской культуры, было стерто с лица земли, а сами бритты уничтожены, порабощены или оттеснены на запад.

Приблизительно к 500 г. наступило затишье, вероятно, в то время, когда земледельцы начали делить земли и предоставили вести войну воинам. Тильда повествует о некоем Амбросии Аврелиане – одном из немногих известных в эту чрезвычайно туманную эпоху лиц, который, вероятнее всего, действительно существовал, – собравшем рассеянных по стране бриттов и одержавшем ряд побед над врагами. Последнюю из этих побед, у горы Бедон, Тильда относит к дате своего собственного рождения – возможно, около 516 г. В этот же период или немного позже произошла массовая миграция бриттов в Арморику в таком масштабе, что это дало стране ее теперешнее название – Бретань – и кельтский характер, сохранившийся и поныне.

Позднее, в VI в., наступление англов началось снова. Победа у Дирхэма в Глостершире привела саксов к Бристольскому заливу. Битва у Честера в 613 г. открыла мерсийцам путь к Ирландскому морю. Бритты были теперь разделены на три группы и оттеснены в горные районы Девона и Корнуолла (Западный Уэльс), собственно Уэльс и Камберленд (Стратклайд). Покорение их в этих местах оставалось лишь вопросом времени, хотя в Уэльсе они продержались вплоть до середины Средних веков.

К этому времени англичане обосновались в нескольких мелких королевствах, границы которых непрерывно то расширялись, то отступали, в зависимости от исхода бесконечных войн. Ведение этих войн, а также, несомненно, изначальное вторжение значительно облегчалось наличием сохранившейся сети римских дорог. Некоторые из этих королевств сохранили память о себе в названиях современных английских графств; другие исчезли так безвозвратно, что мы едва ли знаем их имена. К концу VI столетия образовалось семь крупных королевств. На севере от Форта до Хамбера протянулась Нортумбрия. Две ее части, Дейра, соответствующая Йоркширу, и Берниция, расположенная между Тисом и Фортом, временами появлялись в виде независимых королевств. Восточная Англия занимала Норфолк, Суффолк и части Кембриджшира. Эссекс, Кент и Суссекс приблизительно соответствуют современным графствам, носящим те же названия. Уэссекс располагался к югу от Темзы и к западу от Суссекса, его западная граница постепенно отодвигалась к Сомерсету. Мерсия занимала большую часть центральных графств, но район Котсуолд в течение долгого времени вызывал споры между нею и Уэссексом.

Отношение англосаксов к покоренному местному населению издавна являлось излюбленной темой полемики среди историков. С одной стороны, утверждалось, что бритты были почти полностью истреблены, с другой же – считалось, что небольшое количество завоевателей-англичан поселилось среди массы покоренного населения. Окончательного вывода по этому вопросу еще не сделано, но можно указать на некоторые наводящие моменты.

Во-первых, катастрофически снизилась общая численность населения. Все без исключения города были разрушены и надолго оставались незаселенными. Особняком можно выделить разве что Лондон, хотя нет прямых свидетельств тому, что он был постоянно заселен. Однако само его положение в центре системы дорог делало его неизбежным центром торговли с момента ее возобновления. Уже в тот ранний период Лондон снова появляется в качестве места, имеющего немаловажное значение. Помимо разорения городов произошло и значительное сокращение площади обрабатываемых земель. Почти вся территория расчищенных римлянами лесов была оставлена жителями, и ранние поселения англосаксов протянулись по берегам рек и теснились в нескольких облюбованных ими районах, таких как Кент и долина Темзы. Есть все основания полагать, что произошло грандиозное сокращение сельского населения Британии, обусловленное его физическим истреблением и миграцией.

Во-вторых, исследование языка противоречит тому взгляду, что в Британии осело лишь незначительное меньшинство завоевателей. В Галлии, где в таком положении оказались франки, преобладал язык покоренных. В Англии, за исключением ее западных областей, встречается мало кельтских слов и географических наименований. Аналогия с датскими вторжениями показывает, что заморские завоеватели вполне могли оседать в таком количестве, чтобы основывать свои собственные независимые общины. И все же нет никаких оснований предполагать, будто бритты были полностью уничтожены даже на востоке, где англосаксы селились в наибольшем количестве. В ранних английских законах содержатся положения о валлийцах, живущих рядом со своими завоевателями, как нечто само собой разумеющееся. А в Суффолке и по сей день по прошествии двух тысяч лет после римских, англосаксонских, датских и нормандских вторжений пастух, созывая овец, использует валлийское слово. Многие из пришедших в Британию англичан привели с собой женщин своего племени, но их было гораздо меньше, чем мужчин, и смешанные браки, вероятно, заключались с самого начала.

Правильнее всего будет сделать вывод, что на востоке, по крайней мере, основную массу населения составляли англичане и что выжившие в этих краях бритты были обращены в рабов. Чем дальше к западу, тем выше становится процент бриттов в общем населении. Законы Уэссекса допускали даже существование валлийских землевладельцев, которые занимали особое место в обществе и вергельд[1] которых составлял половину вергельда, приходящегося на английских землевладельцев. Однако оставшиеся в живых бритты принадлежали к низшим классам и были сельскими, а не городскими жителями. Они составляли как раз ту часть общества, которая была наименее романизированной и между которой и англичанами существовал самый узкий культурный разрыв.

2. Тауншип[2]

С ранних времен поселения англичан отличались поразительной двойственностью, происходящей из их переходного положения между родовым строем и того, что мы должны теперь называть феодальной организацией. С одной стороны, мы имеем гайду, модель, характерную для родовой организации, с другой же – тауншип, чисто территориальную единицу, не обязательно связанную с родовыми отношениями. Именно рост тауншипа и направление этого роста, а также развитие социальных классов внутри его формируют внутреннюю историю периода между английским и нормандским завоеваниями.

По всей Англии, кроме Кента, гайда, как и до нее гвели, была земельным наделом, принадлежавшим обычной крестьянской семье, которого было достаточно для ее содержания. Примерно гайда представляла собой участок пахотной земли, который мог обрабатываться одной упряжкой в восемь волов. Однако не просто определить точное количество акров, содержащихся в одной гайде. В Восточной Англии, по-видимому, гайда обычно занимала площадь 120 акров, но в других районах не более 40 акров (при этом акр понимается здесь не как единица площади, а как площадь земли, которую можно вспахать за день на восьми быках). В то время как гвели являлся одновременно экономической и социальной единицей, экономической единицей у англичан считалась не гайда, а тауншип. Обычный тауншип представлял собой довольно большую, плотно заселенную деревню, значительно отличавшуюся от кельтских поселений, где зачастую проживала только одна семья или несколько семей, связанных между собой близким родством. Такая деревушка нередко совпадала с гвели, который в любом случае был единым целым, заключенным в своих границах. Гайда же состояла из нарезанных по одному акру полос земли, разбросанных по всему пространству общинных полей.

Эти поля, обычно два или три поля, обрабатывались в строгом чередовании. Если полей было три, одно засевалось осенью пшеницей, рожью и озимым ячменем, другое – овсом, бобовыми или яровым ячменем весною, а третье оставалось под паром. Там, где преобладала двухпольная система, одно поле засевалось, а второе оставалось под паром. Поля не огораживали, а отдельные участки разделялись только узкими полосками дерна, которые оставляли невспаханными. После сбора урожая все поля становились общинными пастбищами для выпаса овец и рогатого скота. Помимо своих 120 полос, лоскутами разбросанных по общинному полю, владелец гайды имел еще и причитающуюся ему долю в общественном выгоне и пустырях общины. Пустыри обычно были обширными, а сама деревня чаще всего представляла собой расчищенный участок, окруженный большим лесным массивом или вересковой пустошью. Такие земли имели ценность главным образом из-за строевого леса и букового орешка, а также желудей, используемых для откорма свиней. Таким образом, гайда была действительно хозяйством, включающим в себя столько земли, сколько можно было обработать одним плугом, плюс некоторые четко определенные для ее жителей права на общественные выгоны и пустоши общины.

С самого начала гайда считалась в первую очередь владением главы семьи, а не всей семьи. Гайда еще не являлась частной собственностью, ее нельзя было продавать, и ее использование ограничивалось правами, налагаемыми коммунальным способом ведения хозяйства, однако она уже содержала в себе зародыш частной собственности на землю. Мы видели, как вторжение способствовало укреплению положения военного сословия и ослаблению родовой организации, а гайда с самого начала несла воинскую повинность в пользу государства и во время войны обязывалась поставлять в фирд (ополчение) одного полностью вооруженного воина. Владелец гайды оставался теоретически все еще свободным воином. Но когда войны участились, гайда уже не могла снарядить воина, и наряду с керлом, владельцем гайды, мы теперь встречаем тэна (дворянский титул военнослужилой знати в поздний англосаксонский период истории Британии), потомка профессионального воина, который получал от короля земельный надел в обмен на военную службу или который сам выделял для себя еще больший надел, обычно не менее пяти гайд (600 акров), а нередко и гораздо больше. Керл мог по-прежнему нести службу в фир-де в случае крайней необходимости, однако в обычное время сражения велись тэнами и их личными дружинами. Здесь уже начинается грубое разделение труда между теми, кто сражается в битвах, и теми, кто трудится на полях, лежащее в основе феодальной системы.

Очень скоро тэн начинает приобретать доминирующее влияние над своими более слабыми соседями. Времена были неспокойные, центральная государственная власть только еще зарождалась, и земледелец вынужден был браться за выполнение различных повинностей или платить натуральную ренту в обмен на покровительство тэна и его дружины. Среди керлов начался быстрый процесс социального расслоения. Некоторые из них преуспели и стали тэнами, но большинство нищало, и площадь среднего земельного надела свободного крестьянина сокращалась. Гайду, представлявшую собой участок земли, обрабатываемый большим плугом с восемью волами, легко было делить, но не более чем на восемь частей. Общепринятым хозяйством крестьянина-земледельца в позднюю англосаксонскую эпоху становится уже не гайда, а виргата – надел, обрабатываемый двумя волами (30 акров), или же бовата, которая обрабатывалась одним волом (15 акров). Помимо этого, возникает многочисленный слой земледельцев, имеющих гораздо меньшие участки – от двух до пяти акров. Эти наделы уже не могли считаться частью общинного поля, поскольку они были слишком малы, чтобы содержать быка, необходимого для участия в общинной пахоте. Зачастую такие участки отвоевывались у пустошей и обрабатывались лопатой или легким плугом. Владельцами этих участков, которых позднее в «Книге Страшного суда» мы встретим под именем бордариев и коттариев, нередко были деревенскими ремесленниками, кузнецами, колесниками и другими мастеровыми или зарабатывали себе на жизнь, трудясь за плату во все более расширяющихся владениях тэнов. Среди них мы и должны искать предков современного пролетариата.

Постепенно гайда перестает быть реальной единицей земельного надела и в течение столетия, предшествующего нормандскому завоеванию, встречается главным образом как термин, используемый для целей налогообложения и администрирования. Точно так же деление на род (кланы), о котором у нас имеются только обрывочные свидетельства, теряет свое значение и приблизительно после 900 г. заменяется сотней, которая впервые появляется в Уэссексе во времена Альфреда Великого и которую его преемники распространяют по всей стране.

Возможно, уже с 600 г. тэн постепенно начинает приобретать черты феодального лорда, керл – становиться похожим на крепостного крестьянина, начинает формироваться частная собственность на землю и наблюдается четкое расслоение на социальные классы. Наряду с этим государство, образовавшееся вследствие военного завоевания и раздела страны и постоянного присутствия короля как военного лидера в период, когда война являлась нормальным положением дел, вытесняет более свободную родовую организацию, объединявшую англосаксов на их родине в Германии. Этот процесс, сопровождаемый сосредоточением особой власти в руках меньшинства за счет остальной части народа, на самом деле единственный способ, с помощью которого человеческое общество может продвинуться дальше и выйти из стадии родового строя. Этот процесс, несмотря на всю его суровость, следует рассматривать как прогрессивный по своей сути. И благодаря распространению христианства все эти тенденции были усилены и получили четкие законные формы. Христианство также добавило к существовавшей уже дифференциации между воином и земледельцем третье сословие – проповедника и ученого.

3. Христианство

Хотя валлийцы цепко придерживались христианской религии, которую принесла им римская оккупация, обращение англичан в христианство пришло не через Уэльс. Слишком сильна была взаимная ненависть победителей и побежденных, чтобы между ними могли существовать нормальные отношения, и валлийцы воспринимали англичан не иначе как кару Господню, ниспосланную им за грехи. Христианство проникло в Англию из Рима и немного позднее из Ирландии, через Иону. VII столетие полностью занимает процесс христианизации, сопровождаемый столкновениями между соперничающими сектами и закончившийся триумфом римской католической церкви.

Августин, высадившийся в Кенте в 597 г., был послан папой Григорием Великим, под властью которого происходило заметное религиозное возрождение, сопровождавшееся масштабным развитием миссионерской деятельности. Августин узнал, что король Кента Этельберт был женат на христианке и почти готов к принятию крещения. За обращением Кента последовало обращение Эссекса и Восточной Англии. В 625 г. Эдвин, король Нортумбрии, женился на кентской принцессе, за которой на север последовал и Павлин – первый епископ Йорка. Летопись свидетельствует еще о нескольких столь же быстрых обращениях в христианство; так, после принятия крещения Эдвином мы читаем, что Павлин двадцать шесть дней кряду крестил новообращенных в реке Глен. Похожие массовые крещения происходили затем в реках Суэйл и Трент.

Новая религия одержала громогласную, но бесполезную победу. Она не проникла глубоко в массы, и, когда в 633 г. в битве при Хитфилде Эдвин был побежден и убит Пендой, королем Мерсии, возвращение Нортумбрии к прежней вере произошло еще стремительнее, чем ее обращение в христианство. Религия еще долгое время оставалась вопросом, по которому короли принимали решения исходя из политических соображений или убеждений, а народные массы им следовали.

В следующем году в Нортумбрии короновался новый король Освальд. Он был воспитан ирландскими монахами Ионы, и с ним прибыл Айдан, который основал в Линдисфарне большой монастырь, ставший подлинной колыбелью христианской религии в Северной Англии, и поставил перед собой задачу обращения в христианскую веру жителей Нортумбрии. Кельтский тип христианской церкви с его простым благочестием и отсутствием централизации гораздо глубже прижился в сердце сурового земледельца-солдата с севера. Некий нортумбрийский поэт следующего столетия так писал о Христе:

Можно сказать, что раннее христианство Нортумбрии стало уникальной смесью героического язычества прошлого с более умеренной, но тем не менее героической верой ирландских христиан. Результат оказался совершенно иным, чем в случае с исходившей от Рима религией подчинения и страха, которая продолжала постепенно овладевать югом Англии. Когда король Пенда в 642 г. победил и убил Освальда, Нортумбрия продолжала оставаться христианской, а через 20 лет последовала христианизация и Мерсии. Тем временем новая вера постепенно проникала в Уэссекс, и только Суссекс, отделенный болотами Ромни и обширными лесами Андредесвальда, оставался языческим.

В 664 г. римские и кельтские христиане встретились в Уитби, дабы урегулировать расхождения по ряду вопросов. Гораздо более серьезные разногласия скрывались за такими мелкими проблемами, как установления даты празднования Пасхи и точной формы тонзуры священника. Кельтское христианство, поскольку оно развивалось в непокоренной Ирландии, было приспособлено к родовому укладу жизни. Устройство церкви приняло здесь форму монастырей, представлявших собой что-то вроде группы отшельников, живущих вместе в скоплении хижин. Земли у них было немного, но и та, что имелась, все еще оставалась общественной собственностью. У кельтской церкви никогда не было местной или приходской организации, а ее епископы были не более чем странствующие проповедники с весьма неопределенной властью над собратьями.

Римское христианство унаследовало все то, что сохранилось от римского порядка и централизации: римское право с его скрупулезным определением собственности и признанием рабства и четко разработанной церковной иерархией. Кроме того, эта церковь уже подверглась сложной системе территориальной организации епархий и приходов. Ближайшим государством с утвердившейся римско-католической церковью, которое к тому же оказывало особенно большое влияние на Англию, была Франция, где феодализм добился наибольших успехов. Победа Рима на соборе в Уитби явилась, таким образом, победой феодализма и всего того, что он нес с собой.

Все характерные черты римского христианства, хорошие и плохие, воплотились в Уильфреде, который впервые выдвинулся в Уитби и впоследствии стал архиепископом Йорка. Суетливый, лукавый и уклончивый по натуре человек, он ревностно заботился об авторитете своей церкви и своем собственном авторитете, поскольку являлся ее представителем; он стал первым из великих клерикальных государственных деятелей, которые приобретут такое огромное значение в последующие столетия. Он плел бесконечные интриги, строил церкви, выговаривал королям и нажил несметные богатства, которые приказал положить рядом с собой на смертном одре. Все это было так разительно не похоже на аскета Кутберта из Линдисфарна, который неделями питался одной лишь горсткой сырых луковиц или молился целый день, стоя по горло в морской воде, но именно религии Уильфреда, а не Кутберта принадлежало будущее.

Поскольку христианские священники были единственным грамотным сословием, они вскоре составили постоянный аппарат государственной бюрократии, легко навязывая свои идеи недалеким королям и тэнам. Особенно сказывалось это в вопросах собственности. Приученные иметь дело с письменными грамотами и духовными завещаниями, они вскоре начали подрывать и без того ослабленные общинные права. Мы можем проследить этот процесс на примере возникновения института бокленда, наряду с фольклендом. Фолькленд, как это явствует из названия, был землей, которой владели по обычному народному праву. Хотя фолькленд не являлся общественной землей, никто не мог считать ее своей полной собственностью, и ею можно было владеть только в рамках сельской общины. Бокленд был землей, пожалованной лорду особой дарственной грамотой. Такое владение укрепляло положение лорда в двух отношениях: экономическом, поскольку оно освобождало его от целого ряда государственных повинностей, падавших на фолькленд (то есть на все остальные земли), и в правовом, так как он получал чрезвычайно устойчивые права на землю, оспаривать которые властен был только королевский суд, или «уитенагемот» (совет старейшин при короле у англосаксов). С другой стороны, права рода все еще имели значение. В законах Альфреда говорится, что бокленд не должен был выходить за пределы рода наследника, если это запрещалось «теми, кто изначально приобрел его», и «теми, кто жаловал ему землю». Первые грамоты на землю получили церковные органы, но, как только выявились все преимущества бокленда, эти земли стали все более востребованы и приобретались магнатами.

Стремясь захватить в свои руки земли, церковь прибегала к любым средствам и ухищрениям, начиная от запугивания муками ада и кончая прямым подлогом. По мере роста земельных владений церковников росла и власть этих крупных землевладельцев, а также влияние, которое они оказывали на государственный аппарат страны. Епископ и его окружение или монастырь, представлявшие собой большую группу людей, нужно было поддерживать в том состоянии, к которому Богу было угодно их призвать, а для этого они естественно и неминуемо должны были прибегнуть к эксплуатации крестьян и организовать их в маноральные[3] хозяйства. В этом деле землевладельцы не замедлили последовать их примеру, и, таким образом, обогащение церковников шло рука об руку с закрепощением крестьян.

Но вместе с тем церковь стала мощной движущей силой прогресса, создавая образованный класс, стимулируя развитие торговли и способствуя установлению более тесных связей с Европой, а также консолидации и централизации власти внутри страны. Два века, прошедшие со времени христианизации страны до прихода скандинавов, стали периодом медленного, но неуклонного роста материальной культуры. Возобновилось применение камня для строительства, и если этот камень получали преимущественно из разрушенных городов и вилл времен римского завоевания, а также старинных дорог, то это объяснялось недостатком подходящего строительного камня в более развитой части Англии. Так, например, для постройки большой церкви Уильфреда в Хексеме использовали камень, взятый из Римского вала. Дома мирян, даже королей и тэнов, продолжали строить из древесины. Оставаясь примитивными, эти дома зачастую были просторными, с хорошо продуманной планировкой. Возможно, они казались бедными по сравнению с замками и поместьями знати после нормандского завоевания, но дом саксонского крестьянина наверняка выглядел намного лучше сделанной из обмазанных грязью прутьев хижины феодального крепостного того периода, когда в стране стало не хватать строительного леса. Значительного мастерства достигает обработка металла и иллюстрирование манускриптов, а высокий уровень обучения можно было обнаружить в лучших монастырях того периода, особенно в монастырях Нортумбрии. Именно в одном из таких монастырей в Джарроу жил и трудился Беда, самый образованный человек Европы своего времени, а также первый и один из величайших английских историков.

Политическая история этого периода представляет собой целую серию военных столкновений, в которых одерживают верх сначала Кент, затем Нортумбрия и Мерсия и, наконец, Уэссекс. Исход этих битв зависел в значительной степени от личной силы королей. Кентский король Этельберт, короли Нортумбрии Эдвин и Осви, мерсийские короли Пенда и Оффа и король Уэссекса Эгберт – все они сыграли значительную роль во временном успехе и возвышении своих государств. И теперь мы можем проследить хотя бы приблизительно влияние общих факторов.

Первоначальное превосходство Кента исходило из более высокого культурного уровня его франкских завоевателей и более тесного контакта с Европой. Упадок Кента обуславливался небольшой территорией и неспособностью обеспечить надежный контроль над Лондоном и районами, расположенными в низовьях Темзы. Период возвышения Нортумбрии совпадает с проникновением в страну более высокой культуры, занесенной кельтской церковью, и, возможно, связан с воинственным нравом жителей, который они сохранили в этом суровом болотистом краю. Упадок Нортумбрии явился результатом ее слишком честолюбивого стремления одновременно расширить свои границы к северу, за счет Шотландии, и к югу, за счет Мерсии. Нортумбрию также ослабляло недостаточно тесное слияние двух ее составных частей, Дейры и Берниции, и их внутренние распри.

Причины возвышения Мерсии более туманны, но возможно, что наиболее важную роль в этом сыграл рост большого и зажиточного населения в плодородных равнинах центральных графств и военный опыт, который приобрела Мерсия в борьбе с валлийцами. Слабость этого государства заключалась в отсутствии надежных естественных рубежей, в результате чего Мерсия оставалась не защищенной от атак врага со всех сторон и подвергалась постоянным войнам. Уэссекс, напротив, имел удобные естественные рубежи и внутренние районы на юго-западе, достаточно обширные, чтобы позволить Уэссексу расширять свои границы. Уэссекс располагал значительными площадями плодородной земли, и к концу VIII в. он начинает устанавливать важные связи с франкским государством Карла Великого, которое как раз набирает силу по ту сторону Ла-Манша.

Вскоре после 800 г. Уэссекс, находившийся под правлением короля Эгберта, начинает опережать соперников, однако спорный вопрос так и не получил окончательного решения, когда скандинавское нашествие изменило ход событий. Вся тяжесть этого нашествия обрушилась прежде всего на Мерсию и Нортумбрию, которые вскоре были разгромлены, избавив Уэссекс от его давнишних соперников, но повернув его лицом к новому и куда более грозному врагу.

4. Скандинавы

Хроника от 18 июня 793 г. повествует, что «язычники подвергли ужасному разрушению Божью церковь в Линдисфарне, прибегнув к грабежу и насилию». Эта короткая запись открывает повествование о тех бедствиях и сражениях, которые длились почти 300 лет и в течение которых была захвачена половина Англии, а скандинавы и их обычаи оставили свой неизгладимый след на этой земле.

Захватчики назывались общим именем «датчане» или «норманны», и эти два скандинавских народа были настолько родственны друг другу, а передвижения их так тесно переплетались, что не всегда можно с уверенностью сказать, с каким из них мы имеем дело. Войско их и впрямь зачастую было смешанным по составу, но датчане в основном вторглись в Англию, а норвежцы – в Ирландию и Шотландию. Хотя эти народы в некотором отношении находились на более низкой ступени развития, чем англосаксы, они обладали особым преимуществом, которое делало их опаснейшими врагами.

Ключом к разгадке превосходства скандинавов был большой железный топор, который найден в местах их погребения периода 600-х гг. При помощи железного топора они могли вырубать леса Дании и в скором времени распространиться вдоль норвежского побережья, на узкой полосе земли между морем и горами. К 700 г. эти земли, лишенные плодородия и сильно суженные, были заселены настолько плотно, насколько могли обеспечить существование поселенцев. Но топор не только позволил скандинавам расчистить леса, он дал им возможность построить более крупные и лучше приспособленные для мореходства корабли, каких никогда еще не видывал Север. На них они вскоре начали совершать далекие плавания, и следующим шагом стала колонизация незаселенных Шетландских и Фарерских островов. Первые поселенцы были мирными крестьянами, но к концу VIII в. острова эти стали использоваться для пиратских набегов.

Во время одного из таких рейдов и был разграблен Линдисфарн, но для Англии это был пока еще единичный случай. Передвижения скандинавов выглядят неясными до тех пор, пока не усвоен простой принцип, по которому они действовали. Будучи готовыми к битвам, они тем не менее искали не битв, а наживы, и их набеги были направлены в первую очередь туда, где можно было захватить богатую добычу и не встретить ожесточенного сопротивления. В 800 г. таким местом стала Ирландия, которая избежала нашествия римлян и англичан и которая обладала культурой не менее богатой и самобытной и почти настолько же беззащитной, как у перуанских инков времен Писарро. Не следует забывать, что в те давние времена Ирландия являлась главной золотодобывающей страной Западной Европы. И хотя междоусобицы среди ирландских племен случались нередко, ирландские воины не могли тягаться свирепостью и хитростью со скандинавами.

Первые годы IX в. были посвящены грабежам Ирландии. Когда страну опустошили настолько, что набеги уже не приносили захватчикам желаемой добычи, их длинные лодки устремились к югу, по направлению к великой, но неповоротливой империи Карла Великого, впадающей в безнадежную смуту. Париж был разграблен, и завоеватели заполонили обширные территории Франции. Скандинавы отваживались на еще более дерзкие морские походы, во время одного из которых в 846 г. был осажден сам Рим.

Еще до этого момента внимание датских флотилий привлекла Англия. В 838 г. большой отряд датчан был разгромлен Эгбертом, но, несмотря на поражения, каждый год на английский берег высаживались новые орды захватчиков. В 842 г. был сожжен Лондон. Захватчики провели зиму 850/51 г. на острове Танет вместо того, чтобы отплыть на родину, как это делали раньше. С этого времени набеги их становятся смелее, пока в 866 г. большое войско датчан не высадилось в Англии, всерьез намереваясь захватить ее земли и осесть на них. С военной точки зрения на стороне датчан были практически все преимущества. В Скандинавии, где шведские месторождения разрабатывались еще с доисторических времен, железа всегда было в избытке. Грабежи предыдущих поколений дали скандинавам возможность вооружиться лучшим оружием и доспехами, доступными на тот момент. У них были боевые топоры и длинные мечи, на головах – железные шлемы, а в руках – щиты, кроме того, у пиратов и профессиональных воинов нередко имелись кольчуги.

Они также разработали новые методы ведения войны и научились быстро передвигаться по морю на своих длинных многовесельных судах, каждое из которых вмещало до ста человек. По суше они перемещались на конях, которых захватывали повсюду, где только могли найти, превращаясь, таким образом, в первую в истории кавалерию. В бою они наловчились сочетать сплоченность морской команды с гибкостью варварской орды. Они также научились строить укрепленные частоколом форты, в случае поражения отступали за их прикрытие и бросали вызов преследователям.

По сравнению с ними англичане были вооружены плохо, у основной части фирда имелись только дротики и кожаные доспехи. Даже меньшие по числу дружины тэнов к тому времени стали превращаться в земледельцев и не всегда годились для долгих походов. К тому же медленно передвигающийся фирд был мало пригоден для более чем одного сражения. Пока Альфред не построил свой флот, преимущество неожиданного нападения всегда оставалось на стороне захватчиков. Военный гений Альфреда, его способность перенимать приемы врага, а затем превосходить его стала одной из главных причин поражения датчан. Другой причиной послужил неразвитый общественный строй скандинавов, что мешало им в ведении длительных крупномасштабных военных операций. Войско их имело постоянную тенденцию распадаться на отдельные части, когда встречало неожиданно решительный отпор со стороны противника, и каждый предводитель отряда уводил своих людей куда-нибудь в сторону в поиске более легкой победы.

И все же войско, высадившееся в Восточной Англии весной 866 г., выглядело действительно устрашающе. В следующем году оно двинулось на север, разбило нортумбрийцев в грандиозной битве под стенами Йорка и затем в течение трех лет завоевывало и грабило земли Мерсии и Восточной Англии, не встречая серьезного сопротивления. В начале 871 г., долго потом упоминаемого как «год сражений», датчане прошли по Нильдскому пути, как это сделали до них саксы четыре века тому назад, и основали в Рединге укрепленный лагерь, который послужил стратегической базой для нападения на Уэссекс. Потерпев поражение при Ашдауне, они укрылись от разгрома в своем лагере, и последовавшие за этим восемь сражений не дали преимуществ ни одной стороне. В конце того же года войско заключило перемирие с Альфредом, который в самом разгаре битвы сменил своего брата на троне короля. В течение следующих четырех лет вторжение проходит через новую фазу, во время которой датчане создают свои независимые королевства в Нортумбрии и Восточной Англии и делят земли между собой.

В 876 г. атаки с моря на Уэссекс возобновились, усиленные подкреплением из Скандинавии, и после двух лет упорной борьбы войско Альфреда подверглось неожиданному нападению у Чиппенхэма, после чего ему пришлось искать убежище в болотах Сомерсетшира. Ударив неожиданно, Альфред одержал решающую победу в Эдингтоне и вынудил датчан заключить мир. С этого времени Англия была разделена на две приблизительно одинаковые части: Денло – область датского права[4], лежащую на севере и востоке, и Саксонскую Англию, расположенную к югу и западу от линии, идущей вверх по реке до ее истока и по дороге Уотлинг-стрит до Честера. Новую попытку завоевать страну, предпринятую пятнадцатью годами позже, англичане отразили еще быстрее, после чего скандинавы снова принялись совершать набеги на менее решительно защищаемую Северную Францию, где в начале следующего столетия Ролло создал герцогство Нормандию.

Культурный и материальный ущерб, нанесенный этими нашествиями, трудно переоценить. «Столь велик был упадок образованности среди англичан, – сетует Альфред, – что лишь немногие по эту сторону Хамбера, и я думаю, что и к северу от него также, могли понять требник и перевести письмо с латинского на английский. Нет, не могу припомнить, чтобы к югу от Темзы нашелся хоть один такой человек, когда я взошел на престол». Схожую картину в другой области дают нам и законы Альфреда, где размеры выплаты штрафов за различные проступки (вергельд) в среднем составляют лишь половину штрафов, выплачиваемых по законам Этельберта двумя столетиями раньше. Это явно свидетельствует о том, что страна была лишена движимого имущества. Увенчавшиеся успехом усилия Альфреда остановить этот распад даже в большей степени, чем его военные заслуги, делают Альфреда одной из величайших фигур в истории Англии.

Первостепенной задачей Альфреда являлась необходимость оградить свое королевство от вторжения в будущем. Для этой цели он построил суда, превосходящие по своим качествам датские: «Вдвое длиннее тех других… и быстроходнее и устойчивее, а также выше». Еще более важное значение имела и созданная им система укрепленных крепостей, в которых находился гарнизон хорошо обученных, профессиональных солдат, способных отражать мелкие атаки врага или же создавать боевое ядро, вокруг которого мог сплотиться фирд. Эти крепости стали первыми городами Англии, благодаря которым англичане перестали считаться чисто сельским народом. Оборонительные меры Альфреда Великого дали возможность людям жить и трудиться в мире, а поразительные восстановительные способности всех народов, занимающихся натуральным земледелием, получили возможность сыграть свою роль в истории.

Альфред побуждал приезжать в страну образованных людей из Европы и даже из Уэльса и уже в зрелом возрасте выучился сам читать и писать по-английски и по-латыни – подвиг, который Карл Великий так и не смог совершить. Он с жадностью усваивал самые передовые знания, которые давала эпоха, и если бы ему довелось жить в более просвещенное время, то он, вероятно, обладал бы подлинно научным мировоззрением. Слабый здоровьем и никогда не знавший длительного мира, он тем не менее проделал громадную работу, важность и основательность которой подтверждается долгим периодом мирного развития после его смерти. Его преемники – Эдвард, Ательстан, Эдмунд и Эдгарвсе – были талантливыми воинами и руководителями, так что период с 900 до 975 г. знаменуется отвоеванием области Денло, которая, впрочем, продолжала сохранять свой скандинавский характер, хотя и признала превосходство английских королей. Англосаксы и скандинавы были достаточно близки между собой по языку и организации, чтобы сохранять добрососедские отношения, и в X в. многие черты различий между ними постепенно стерлись.

До сих пор мы подчеркивали исключительно разрушительные аспекты датского вторжения, но их влияние на историю этим не исчерпывается. В некоторых отношениях датчане обладали более высокой культурой, чем англосаксы. Мы уже упоминали о широком использовании ими железа и о том, что они ввели в употребление в Англии большой топор. Мы видели, что ранние англосаксонские поселения были ограничены пределами густых лесов, которые покрывали самые богатые для сельского хозяйства земли. Когда «Книга Страшного суда»[5] дает нам картину английской сельской жизни, мы узнаем, что вся страна была усеяна деревнями и городками. Большинство существующих деревень можно проследить до этого времени (в поселениях, упомянутых в «Книге Страшного суда», можно видеть Памятную табличку). Разумно предположить, что появление датского большого топора послужило решающим импульсом развитию лесного хозяйства и сделало возможным более полное использование самых богатых сельскохозяйственных угодий Англии.

Более того, по сравнению с домоседами саксами датчане были торговым и городским людом. Еще до того, как они вторглись в Англию, они уже совершали далекие морские путешествия. У людей, пересекавших Средиземное море и видевших великий Константинополь, не оставалось места суеверному страху, с которым англосаксы все еще относились к римлянам и их творениям. Датчане были как торговцами, так и пиратами, и торговля считалась среди них делом почетным. «Если купец преуспел и трижды переправился через море своими силами, тогда он отныне считается по праву достойным», – доносит до нас ранний закон (это был саксонский закон, но скандинавы ценили торговлю даже выше, чем саксонцы), напоминающий, что классы среди скандинавов, как и среди англичан, основывались скорее на богатстве и социальном положении, чем на крови или унаследованных правах. Датское нашествие привело к повсеместному строительству городов и росту торговли, и ко времени нормандского завоевания города и торговля в Англии достигли уже значительного развития.

5. Конец саксонского периода

Три поколения после смерти Альфреда Великого отчетливо демонстрируют вырождение культуры и институтов Англии. Благодаря движению к феодализму произошел практически полный распад родового строя, но английское общество казалось неспособным своими собственными силами пойти дальше определенной точки. Возможно, остановка была лишь временной, но рассуждения на эту тему бесполезны, поскольку промежуток между двумя нашествиями на Англию, сначала датчан при королях Свене и Кнуде, а затем нормандцев, оказался слишком короток, чтобы дать стране время оправиться.

На всем протяжении X в. объединение Англии в единое королевство идет рука об руку с созданием шайр (графств), нередко возникающих вокруг построенных Альфредом или датчанами укрепленных городов. Если более мелкими ранними королевствами могли управлять из единого центра, то административного аппарата, способного охватить всю страну, не существовало, и, хотя шериф (шайра-рив) теоретически нес ответственность перед королем за управление шайрой, фактический надзор из центра на практике был весьма незначительным. Над шерифом стоял олдермен, который управлял группой шайр, нередко примерно соответствовавших какому-нибудь из прежних королевств. И если шериф продолжал оставаться чиновником и впоследствии стал главным звеном в государственной организации, то олдермен, подобно европейскому графу или герцогу, вскоре превратился в слабо зависимого от центра местного магната. Власть олдермена особенно возросла во время непродолжительного существования империи Кнуда, когда Англия являлась лишь частью гораздо большего государства. Усиление власти олдермена совпало с принятием им датского титула графа.

В сфере правосудия также были достигнуты значительные успехи в направлении феодализма, путем делегирования королевских судебных прав влиятельным лицам. Прежняя система судов шайры, сотни и тауншипа действовала успешно только до тех пор, пока какой-нибудь землевладелец данного округа не оказывался настолько могущественным, чтобы оспорить их решения. С появлением влиятельных полуфеодальных лордов авторитет традиционных судов ослаб, и они были дополнены и частично вытеснены предоставлением этим самым лордам права держать собственные суды. Таких прав настойчиво добивались для получения прибыли, которую приносили штрафы. Новый суд по-прежнему использовал старые суровые методы (ордалии) испытания огнем или водой наряду с более новым, но не менее уважаемым методом компургии, или очищения клятвой, в соответствии с которым обвиняемый должен был привести на суд несколько своих односельчан, в количестве, зависимом от тяжести предъявленного обвинения, готовых клятвенно удостоверить суд в его невиновности. Частные суды, всегда являвшиеся одним из наиболее характерных признаков феодального строя, прочно укоренились в Англии к моменту нормандского завоевания.

Другая характерная особенность феодального поместья – это закрепощение крестьян, что становится обычным явлением, за исключением области Денло Данелаг. Датское вторжение имело весьма курьезные двойственные последствия. В самой области датского права вторжение замедлило процесс закрепощения земледельца, тогда как в саксонской части Англии оно его ускорило. Свидетельства «Коллоквиума Эльфрика» (Alfrec’s Colloquy) – серии диалогов, написанных незадолго до 1000 г. в виде учебного пособия по изучению латыни для учеников монастырских школ Винчестера, – поражают своим предположением, что типичный земледелец не был в то время свободным.

«Скажи, землепашец, как ты работаешь?» – спрашивает учитель.

«О, сударь, я тружусь не покладая рук. Встаю с рассветом, выгоняю волов в поле и запрягаю их в плуг; как ни сурова зима, я не смею остаться дома из боязни перед моим господином; закрепив лемех и резак плуга, каждый день я должен вспахать не меньше акра, а то и более».

«А что еще ты должен сделать в течение дня?»

«Дел очень много. Надо наполнить кормушки волов, напоить их и убрать навоз».

«О, тяжела твоя работа».

«Да, тяжела, ибо я несвободен».

Термины «фримен» (свободный) и «серв» (крепостной) могут привести в замешательство современного человека, поскольку в феодальную эпоху они употреблялись в своеобразном значении. Их можно понять только в связи с владением землей. Человек, не владеющий землей, не был ни свободным, ни несвободным, он не принимался в расчет. (Он, конечно, мог бы быть рабом, но тогда он считался бы своего рода собственностью, а не личностью.) Свободным считался тот, кто имел землю на условиях несения военной службы или какой-либо другой почетной обязанности, или же тот, кто платил денежную ренту. Сервом, или вилланом, считался тот, кто держал землю на условиях выполнения сельскохозяйственных работ на земле своего господина. Он был прикреплен к своему наделу, тогда как фримен мог оставить свою землю и перебраться в другое место или даже в некоторых случаях «забрать свою землю», как тогда говорилось, и напроситься к другому господину. Серв пользовался некоторыми правами, четко определенными обычаем, даже если не всегда юридически защищенными. Одним из следствий нормандского завоевания являлось то, что линия раздела между сервом и фрименом – очень слабо намеченная в саксонской Англии – проводилась теперь по более высокой социальной шкале, и все, кто оказывался ниже этой линии, низводились до самого низкого уровня рабства.

В конце X в. возобновляются набеги скандинавов на Англию под предводительством короля Свена, которому удалось объединить Данию и Норвегию. Предшествующий период в значительной степени заполняют набеги на земли Северной Франции, но после установления сильного скандинавского герцогства в Нормандии центр их нападений перемещается. Богатство и упадок Англии, о котором скандинавы были хорошо осведомлены, снова делают ее самым прибыльным объектом их посягательства. Эти новые вторжения были организованы по хитроумному коммерческому плану: предварительный набег сопровождался требованием уплаты денег в качестве условия отвода войск. Через пару лет вся операция повторялась.

Такая выплата датских денег (Danegeld) производилась в период между 991 и 1014 гг. семь раз и составила общую сумму 158 тысяч фунтов серебром, что в современном эквиваленте составляет не менее 10 миллионов фунтов стерлингов – гигантская сумма для того времени. Когда Кнуд в 1018 г. стал королем и выдал своим воинам денежное вознаграждение, из англичан были вытянуты последние датские деньги в размере 82 500 фунтов. Из этих поборов и выросло первое постоянное налогообложение. В правление Кнуда и нормандских королей налог этот взимался регулярно и послужил основой налога на имущество, составлявшего важную статью доходов всех королей вплоть до эпохи Стюартов. В социальном отношении этот налог также имел ощутимые последствия, поскольку он тяжким бременем лег на плечи земледельца, таким образом еще более ускорив процесс его закрепощения. Соответственно усилилась и власть местных магнатов, которые несли ответственность за сбор налога и использовали эту должность в качестве дополнительного рычага для утверждения своей власти как хозяев земли над теми, кто ее обрабатывал. С этого времени феодальное изречение «нет человека без хозяина» и «нет земли без хозяина» может быть полностью применено к Англии.

Другой характерной чертой этого периода нашествий стало лидерство лондонских горожан в организации сопротивления врагу. Когда центральное правительство Этельреда[6] бесславно пало, Лондон продолжал стоять неколебимо. К тому времени город становится уже значительно больше, чем все другие английские города, и начинает появляться в истории практически как независимая политическая единица. Значение его стало настолько велико, что в 1016 г. ополчение Мерсии отказалось выступить против датчан, «пока они не получат поддержку горожан Лондона». Год за годом Лондон отражал атаки датчан от своих стен и сдался только тогда, когда сопротивление в других местах практически прекратилось. О богатстве Лондона можно судить по тому факту, что при выплате большой суммы датских денег в 1018 г. Лондону пришлось отдать сумму в 10 500 фунтов, то есть более одной восьмой всей суммы, заплаченной всей страной.

Когда в 1018 г. сын Свена Кнуд стал королем Англии, а также Норвегии и Дании, на какое-то время можно было подумать, что будущее Англии связано со Скандинавскими странами, а не с Францией. Однако общественный строй северных народов оставался по-прежнему в значительной степени родовым и не подходящим для создания устойчивой империи. Достигнутое на время политическое объединение этих стран слишком многим обязано было индивидуальным качествам короля и закончилось после его смерти. И только объединение мощи северян с феодальными институтами Франции смогло способствовать развитию постоянной государственной власти.

Дальнейшим шагом вперед при правлении Кнуда стало создание небольшой постоянной армии хорошо обученных профессиональных солдат – хускерлов, которым выплачивалось жалованье. Для феодализма характерна периодически повторяющаяся тенденция превращения феодального и полуфеодального класса воинов (рыцарей и тэнов) в крупных землевладельцев, которые со все большей неохотой несут военную службу. Создание Кнудом войска хускерлов послужило, по существу, сходной заменой феодального рыцаря профессиональным наемником во время Столетней войны. Следует также отметить, что период правления Кнуда Великого знаменателен усилением дома Годвинов[7], которые поднялись из безызвестности к практически безраздельной власти над всей Англией за пределами Денло.

После смерти Кнуда его сыновья не могли удержать в руках распадающуюся империю, и семейству Годвинов без труда удалось восстановить на престоле старую англосаксонскую линию. Новый король Эдуард Исповедник, проведший юность изгнанником в Нормандии, был человеком набожным и слабоумным. Возвратившись, он привез с собой целую свиту нормандских монахов и знати, которым роздал лучшие и богатейшие епархии и земли. История его правления представляет собой непрерывную борьбу между нормандским влиянием при дворе и властью Годвинов. Распространением нормандского влияния в Англии и объясняется в значительной степени та легкость, с которой им удалось завоевать ее.

Со временем Годвины одержали верх и установили над королем полный контроль, отчасти подобный тому, который Капетинги осуществляли над потомками Карла Великого во Франции. Вся Англия теперь была разделена на шесть больших графств, три из которых принадлежали Годвинам. Когда в январе 1066 г. Эдвард умер, уитенагемот, или «совет мудрецов», – собрание, некоторыми чертами схожее с тевтонским собранием свободных граждан, а еще более с феодальным королевским советом, – провозгласил королем Гарольда, старшего сына Годвина. Вильгельм, герцог Нормандский, также предъявлял свои права на трон и начал собирать армию, дабы добиться выполнения своих требований.

Покорение Англии нормандцами можно рассматривать одновременно как последнее нашествие скандинавов и как первый крестовый поход. Хотя Вильгельм и был феодальным князем, армия его не походила на феодальную, поскольку состояла из людей, набранных со всех краев и привлеченных обещаниями земли и добычи. Он предусмотрительно обезопасил себя продуманным подбором союзников, заручившись также поддержкой папы римского, что позже послужило причиной многочисленных претензий и разногласий. Армия Вильгельма была невелика – вероятно, около 12 тысяч, – но была обучена новым приемам ведения войны, неизвестным в Англии. Англичане научились у датчан использовать лошадей для быстрого передвижения войск с места на место, но продолжали сражаться пешими, тесно сомкнутой массой под прикрытием традиционной «стены щитов». Главным оружием им служил боевой топор. Нормандцы применяли искусное сочетание тяжелых конников в доспехах и стрелков из арбалетов, что позволяло разбить ряды противника еще издали до начала решающей атаки. Как только стена щитов была пробита, конница бросалась вперед, не давая преследуемому врагу ни малейшей возможности исправить положение. В этом была причина победы нормандцев с военной точки зрения. Политическая причина заключалась в обладании им твердой властью над своими вассалами, тогда как эрлы Мерсии и Нортумбрии оказывали Гарольду открытое неповиновение.

Все лето 1066 г. Гарольд прождал в Суссексе высадки нормандцев. К началу сентября терпение его воинов иссякло, и они стали требовать, чтобы их распустили по домам. Через несколько дней до Гарольда дошло известие, что его тезка, норвежский король, высадился на севере и захватил Йорк. Со своими хускерлами Гарольд спешно устремился на север и 25 сентября наголову разбил захватчиков у Стэмфорд-Бридж. 1 октября ему донесли о высадке Вильгельма в Певенси. Спустя неделю он вернулся в Лондон, где пробыл несколько дней в ожидании сбора ополчения, после чего двинулся к югу и расположился лагерем на меловом холме у Баттла (Баттл-Хилл), откуда виден был лагерь Вильгельма. С тактической точки зрения быстрота и решительность передвижения Гарольда оказались превосходными, а его хускерлы показали себя слаженной боевой машиной. Но стратегически благоразумнее было бы оставаться в Лондоне. К сожалению, только часть фирда успела собрать силы, а хускерлы, единственные, кто мог противостоять кавалерии нормандцев, были измотаны тяжелой победой и двумя маршами, почти не имеющими себе равных в истории того времени.

Однако в любом случае новые методы ведения войны делали победу нормандцев почти неизбежной, и одной битвы оказалось достаточно, чтобы определить судьбу Англии на много веков. Хроника описывает эту битву в словах, ставших формулой, которая почти обязательна при описании сражений английских королей и краткость которой лишь подчеркивает их решительность:

«Весть эта дошла до короля Гарольда, и он созвал тогда большое войско и двинулся к Хор-Эпл-Три, а Вильгельм выступил против него неожиданно, не дав собрать своих людей. Однако король храбро бился с воинами, что пошли за ним, и много людей полегло и с той и с другой стороны. Пал король Гарольд и его братья, эрлы Леофвин и Гирт, и еще много добрых мужей, и французы захватили это место жестокой битвы».