История экономической мысли

Лекция 1. Введение—Платон

КАК ПРАВИЛО, я не начинаю лекцию, пока от начала пары не пройдет шесть минут. Я поступаю так отчасти потому, что некоторым из вас требуется время, чтобы перебраться из одной аудитории в другую, а отчасти потому, что пятьдесят пять минут истории экономической мысли, как мне кажется, это тот максимум, который большинство из вас способны вынести зараз. Поэтому если сегодня я и на- чинаю несколько раньше, то это только из-за того, что вас собралось уже достаточно много, и я хочу сделать несколько вводных замечаний.

Во-первых, о тех материалах, которые я вам раздал (см. приложение А). Пусть они вас не пугают. Если вы прочтете первый абзац, вы поймете, что это несписок книг для чтения в американском понимании

— я подчеркиваю, это не список того, что вы обязаны прочесть. Более того, я не ожидаю, что вы прочтете даже одну двадцатую часть книг и статей, здесь перечисленных. Я раздал вам этот список только для того, чтобы уберечь вас от некоторой головной боли. В дни моей юности, когда литературы по экономике было написано куда меньше, первый профессор экономической теории в ЛШЭ— знаменитый Эдвин Кэннан — вообще отказывался рекомендовать студентам какие-либо материалы для чтения. Он говорил: «Забросим их в дальний угол библиотеки — пусть учатся плавать самостоятельно». Вне всяких сомнений, в те дни это был превосходный совет, потому что книги по экономике умещались в двух открытых стеллажах, их было примерно столько, сколько профессио- нальный экономист мог бы собрать за первые годы работы. Было интересно и полезно снимать их с полки, вдыхать их запах, решать, какую из них стоит прочесть — в те дни это была своеобразная часть образовательного процесса. Но се-

33

годня экономической литературы намного больше. В магазине экономической книги мне сказали, что каждые три минуты в мире издается новая книга по экономике, и если бы я оставил вас безо всяких рекомендаций по поводу чтения, вам впору было бы пожаловаться в организацию по защите молодежи на жестокое обращение. Так что этот список, который я ежегодно обновляю согласно своему представлению о ценной литературе и новинкам, появившимся за последние две- надцать месяцев, просто воссоздает, так сказать, те условия, когда-то существовавшие в библиотеке. Это список работ по темам, которым вы собираетесь посвятить (если выдержите!) тридцать пять академических часов, список книг, которые стоят потраченного на них времени.

Однако мне кажется, что я вижу перед собой собрание высокоинтеллектуальных магистрантов и не менее высокоинтеллектуальных третьекурсников. Требования в отношении чтения для вас, конечно, будут разными. Третьекурсники так перегружены, в самых разных смыслах, что было бы жестоко требовать, чтобы они прочли что-либо, кроме основных книг, даже некоторые основополагающие работы им разрешается пропустить. По мере нашего продвижения я скажу, какие именно. Что же касается магистрантов, то, конечно, если вы стремитесь стать преподавателями или экспертами в какой-то области, в которой вам может пригодиться история экономической мысли (я вернусь к этому вопросу через минуту), то в следующие десять лет вам следует прочесть большую часть рекомендованных мной книг. Однако поскольку магистратура занимает всего год или два, вы тоже не обязаны прямо сейчас прочесть все то, что перечислено в этом списке. Все, достаточно об этом.

Я хочу посвятить остаток этой лекции некоторым общим замечаниям по предмету нашего изучения, а затем, если только за август я не утратил чувство времени, я хотел бы поговорить о первом из великих авторов, которых нам предстоит изучить —о Платоне. Но сначала несколько общих замечаний.

Возможно, у некоторых из вас возник вопрос: почему разумные люди, изучающие экономическую теорию, придают значение истории этого предмета? История нашего предмета, скорее всего, будет важна для вашей профессиональной деятельности, только в том случае, если вы планируе-

те в будущем преподавать экономическую теорию. Не стоит питать иллюзий на этот счет. Однако для понимания того, что происходит в современном мире, для понимания того, о чем говорят умные люди, обсуждая нашу науку, наш предмет, она имеет некоторую важность. Это предмет, который можно описать, используя модное слово «релевантный» для вашего интереса к окружающему миру.

Теперь позвольте мне озвучить возражения против той позиции, которые вы встретите в неглубоких книжках и поверхностных наблюдениях. Зачем уделять внимание истории экономики, ведь мы не уделяем такого внимания истории естественных наук? История естественных наук, как вы узнаете, если посетите лекции кафедры философии и научного метода,—это захватывающе интересный предмет. Но он интересен не совсем в том смысле, в каком интересна история нашего предмета. Как бы ни было интересно понять астрономические системы тысяче- или пятисотлетней давности, чтобы стать первоклассным астрономом, необязательно знать все о Птолемее или

Копернике. Обо всем, что осталось в сегодняшней науке от системы Коперника, вам будет рассказано в ходе общих лекций. Точно так же и с историей биологии, и с историей других предметов. Но в отношении предметов, которые занимаются толкованием общественной жизни, смею утверждать, дело обстоит иначе.

Современные институты и современное мышление пронизаны наследием прошлого, и знать, как родилась та или иная идея, какие перипетии она претерпела внутренне, в ходе развития предмета, и внешне, в смысле влияния, которое она оказала на социальные теории, как она изменилась сегодня, какой смысл имеет в ежедневном общении — все это, если вы хотите называться экономистами, вы должны хотя бы немного представлять. На самом деле я бы даже сказал, что, не имея такого представления, вы лишаетесь широкого понимания предмета экономической науки.

Позвольте процитировать вам выдающегося мыслителя викторианской эпохи Марка Паттисона

(поднимите руки, кто читал мемуары Марка Паттисона. На первых лекциях я часто задаю подобные вопросы, чтобы понять, о чем нужно рассказывать, а что будет скучным повторением уже известного). Марк Паттисон —знаменитый историк и автор одной из четырех лучших автобиографий в лите-

35

ратуре XIX века. И он сказал, довольно напыщенно: «Человек, который не знает, что думали его предшественники, обречен переоценивать свои собственные идеи» (Pattison, 1885, р. 78).

А великий представитель нашего предмета, наш современник (он умер более двадцати лет назад),

Кейнс, великий интеллектуальный революционер, сказал: «Изучение истории идей предшествует освобождению мысли. Я не знаю, от чего человек становится более консервативным (а это слово в его устах было весьма уничижительным!) — от того, что не знает ни о чем, кроме настоящего, или ни о чем, кроме прошлого (Keynes, 1926, р. 277; Кейнс, 2007, c.yji).Некоторые из вас, наверное, уже знакомы с «Общей теорией» Кейнса; она заканчивается знаменитыми словами о «безумцах, которые слышат голоса с неба» (книга писалась во времена Гитлера): «Безумцы.. которые слышат голоса с неба, извлекают свои сумасбродные идеи из творений какого-нибудь академического писаки, сочинявшего несколько лет назад» (ibid., p. 383; там же, с. 339)- Далее он пишет, что убежден, что именно идеи, а не корыстные интересы в долгосрочной перспективе бывают опасными.

Впрочем, помимо того, что некоторые знания о Петти, Локке, физиократах, Адаме Смите, Рикардо являются поводом для гордости, я бы настаивал, что современные идеи в области экономического анализа сложно понять, не имея некоторого понимания того, как эти идеи развивались. Возьмем, к примеру, чистую теорию ценности. Сколько я в свое время проверил письменных работ (это меня так расстраивает, что ваши работы я читать не стану; я буду задавать вам вопросы), сколько прочел работ о теории квазирент, не верных только потому, что те, кто их писали, не были знакомы с историей эволюции этого термина, введенного Маршаллом. Если же вы немного расширите свой кругозор и задумаетесь не только об истории анализа, но и об истории экономической мысли, как называет ее Шумпе-тер (Schumpeter, 1954; Шумпетер, 2004) — истории взаимосвязи анализа и оценки происходящего в мире, того, что считать правильной экономической политикой, как можно понимать современное мышление, современный язык в этой области, laissez-faire,коллективизм, если не знать, что происходило в прошлом?

Далее (я уже почти закончил свои вводные замечания), изучение того, как развивалась теория в разных социальных контекстах, дает вам, так сказать, новое измерение для мыслительных экспериментов. Вы знаете, что одна из сложностей экономической науки состоит в том, что мы не можем часто проводить лабораторные эксперименты. Это вынуждает нас обращаться к мысленным экспериментам, а мысленный эксперимент без ошибки провести гораздо сложнее, чем лабораторный. История предмета предлагает вам конкретные случаи мысленных экспериментов, о которых благодаря истории уже многое известно. Возьмем теорию денег. Изучая так называемый буллионистский спор времен наполеоновских войн между Англией и Францией, вы можете v оценить успешность мысленных экспериментов по объяснению инфляции, происходившей в те дни, и последовавшей за ней дефляции. Если вы обратитесь к середине XIX века и станете исследовать так называемый спор между банковской и денежной школами (я не стану сейчас углубляться в имена конкретных ученых), вы окажетесь в центре спора, который не разрешен и по сей день. Но при этом вы окажетесь у истоков этого спора, благодаря чему он станет вам намного понятней.

Итак, довольно слов в защиту нашего предмета, поговорим о том, как я предлагаю вам его изучать. Я вижу две крайности, которых следует избегать. Первая крайность — ограничиться изучением истории чистой экономической мысли, безо всяких пояснений относительно контекста.

История такого рода зачастую вводит нас в заблуждение. Вы, например, составите весьма ошибочное мнение о том, как эволюция теологической мысли повлияла на экономическую мысль

Средневековья, если не станете последовательно изучать стадии эволюции самой теологии.

Вторая ошибка, и вы с большей вероятностью совершите именно ее, потому что ежедневно сталкиваетесь с ее многочисленными бессмысленными версиями,—это обсуждение эволюции теории как продукта исключительно современных (или современных этой теории) социологических условий, как эпифеномена обстоятельств своего времени. Это классический случай чрезмерного усердия. Нет никаких сомнений, и в этом вы вскоре убедитесь, что экономическая мысль всегда находится под влиянием современных ей общественных и экономических условий.

37

В этом нет сомнений, как нет сомнений в том, что по мере нашего курса я буду опускать подобные замечания. Но если вы будете изучать наш предмет хоть сколько-то внимательно, вы поймете, что очень часто в процессе развития науки наступает стадия, когда социальные условия уже не имеют значение и на передний план выходит чистая теория: логические умозаключения и их проверка.

Приведу ярчайший пример: работы Давида Рикардо. Его «Начала» (Ricardo, 1817), некоторые их главы (сложные главы!) должен прочесть каждый из вас —они представляют теорию, более чистую и отстраненную от окружающей действительности, чем у любого другого экономиста, не считая современных математических экономистов. Но не может быть сомнений и в том, что теорию Рикардо породила беспорядочная ситуация в денежной сфере, характерная для его времени (периода буллионистского спора): долговременная непрерывная инфляция и споры о том, нужно ли вновь вводить Хлебные законы после окончания наполеоновских войн. Нет ни малейших сомнений, что в этом смысле Рикардо находился под определенным влиянием времени и места жизни. Точно так же нет сомнений, что, когда он уступил своим друзьям и начал писать принципы экономической науки, логическое мышление возобладало и унесло его далеко прочь от этих конкретных обстоятельств. И те выводы, к которым Рикардо пришел, верные или нет, были получены путем логики и периодической ее проверки тем, что он видел вокруг себя. Я выбрал для примера Рикардо, потому что теория его «Начал» между первым и третьим изданием претерпела одно изменение (Ricardo, 1821), которое превозносил Карл Маркс1: в первом издании книги

Рикардо утверждал, что появление станков не может принести рабочему ничего, кроме преимуществ. Однако поразмыслив над этим вопросом еще некоторое время, в третьем издании

Рикардо привел очень сложную аргументацию, чтобы показать, как в некоторых обстоятельствах

(во всяком случае в переходный период) станки могут быть вредны для рабочих. Он сделал это к неудовольствию некоторых своих друзей, которым

1. См.: Marx,«David Ricardo», in Marx (1952, pp. 199-427).

была больше по душе простота первого издания «Начал». Но он стоял на своем; он, как ему казалось, узрел истину. Стало быть, мораль всего сказанного такова: к истории экономической мысли нужно применять весьма разносторонний подход, избегая чистого анализа и чисто социологического толкования.

А может ли ученый беспристрастно рассматривать проблемы, столь тесно связанные с его интересами и повседневной жизнью? Вероятно, нет. Я говорю это не к тому, что пытаться быть беспристрастным не нужно. Я говорю это к тому, что, заметив чью-то необъективность, ее нужно разоблачить, и именно так я буду поступать в ходе своих лекций. А затем вы сами решите, является ли эта необъективность недостатком или она только укрепляет теорию. В любом случае, как бы далеко вы ни углубились в историю, в нашем предмете, как и во всех остальных общественных /< науках, вы должны быть открыты для критики и дебатов. 1 Если университет и должен вас чему-то научить, так это отсутствию предубеждений и непрерывной критике собствен- ных идей, хотя далеко не все университеты этому учат.

А теперь я перечислю, каким образом можно изучать наш предмет. Во-первых, можно обсуждать отдельные теории и их историю. Классический пример такого подхода — «Теория международной торговли» Вайнера (Viner, 1937)-«Производство и распределение» Кэннана (Cannan, 1924) — тоже хороший пример. Во-вторых, можно изучать эволюцию индивидуальной мысли, как это делается, причем превосходно, в работе выпускника этой школы, Сэмюэла Холландера, ныне профессора

Торонтского университета. Его книга об Адаме Смите (Hollander, 1973) ~ °твет на м°' литвы всех тех, кого ставит в тупик Смитово «Богатство народов», а его новая книга о Рикардо (Hollander, 1979)

~~ от" вет на коллективные молитвы. Эта книга так хороша, что положит конец спорам о Рикардо.

К этой же категории относится, например, еще одна очень хорошая книга по классической экономической теории, книга профессора Дарем-ского университета О'Брайена о Маккуллохе

(O'Brien, 197°)' и многие другие. Или же можно изучать отдельные периоды. Можно изучать, например, экономическую мысль Средневековья, о которой я буду рассказать вам через одну лек- цию. Можно изучать период, который некоторые называют

39

периодом меркантилизма, весьма двусмысленно, поскольку у слова «меркантилизм» не одно значение —так делают Эшли (Ashley, 1901) или Хекшер (Heckscher, 1935)-

Я не собираюсь следовать ни одному из этих методов; я пойду своим путем: иногда я буду говорить о доктринах, иногда —о людях, иногда —о периодах. Мой план лекций делится на четыре или пять частей. На первых шести или семи лекциях мы будем говорить об истоках, о предвосхищении экономической науки в исторической литературе. Затем более подробно я расскажу о зарождении экономической науки в XIX веке. Какое-то время я посвящу классической экономической науке XIX века, а также истокам современного экономического анализа, а затем на протяжении пяти или шести лекций буду говорить о зарождении и развитии до, скажем, 1914 года того анализа, который вы подробно изучаете на других лекциях под руководством своих уважаемых преподавателей.

Итак, истоки. Истоки экономической мысли прослеживаются с двух сторон: с одной стороны, предвестники экономической теории есть в моральной философии греков, затем они встречаются у схоластов, юристов и философов начала нового времени. С другой стороны, ее предвосхищают памфлеты ad hoc —памфлеты, монографии, а иногда даже довольно тяжелые книги, написанные государственными чиновниками, купцами, теологами, которые пытались изложить какой-то конкретный аргумент или пожаловаться на конкретное злодеяние. Они писали об уменьшении ценности денег, или о защите определенной отрасли или о конкретных мерах по поддержанию платежного баланса. Такой литературы огромное множество; за две-три лекции я смогу лишь опустить ведерко в бездонное море памфлетов и достать оттуда репрезентативные образцы. Это деление не абсолютно. Например, средневековые теологи в основном писали об общих экономических вопросах в рамках моральной философии, но иногда они обращались и к кон- кретным проблемам, поэтому через одну-две лекции мы будем обсуждать знаменитый трактат о деньгах Николая Орезма (Oresme, 1360/1956), возглавлявшего монашескую обитель и писавшего труды по моральной философии. Это довольно сложная схема, но она кажется мне полезной, так что приступим к ее первой части.

Первую ступень занимают два знаменитых греческих философа — Платон и Аристотель. За ними следуют схоласты и прочие философы, на которых повлиял Аристотель. Но сегодняшнюю и следующую лекции я хотел бы посвятить именно грекам и почти исключительно Платону и Ари- стотелю. Итак, и Платон, и Аристотель прославились как философы вообще, моральные философы, а также философы, изучавшие метафизику, природу мира, эпистемологию. . И их экономические воззрения (что в случае Аристотеля чрезвычайно важно, а в случае Платона значительно), их интерес как моральных философов к вопросам экономического характера возник из их интереса к хорошему государству. Что такое хорошее государство? Этим вопросом Платон задается в знаменитом «Государстве» (Plato, 1953D> Платон, 1971) и в своих печально известных

«Законах» (Plato, ig53a; Платон, 1972)> которые я вам не особенно рекомендую /> читать (позже я процитирую отрывок из них). Так вот, под-' ходя к хорошему государству с точки зрения того, что такое в хорошем государстве справедливость, Платон и Аристотель вынуждены были рассмотреть экономические отношения, существовавшие в реальных государствах, и сравнить их с теми отношениями, которые, как они надеялись, будут : превалировать в хорошем государстве.

Давайте не будем слишком многого требовать от Платона и Аристотеля. В некотором смысле, со всем уважением к их наследию, они были обращены в прошлое. В то время когда они писали свои труды, Афины были центром немаленькой империи и, безусловно, центром процветающей торговли. Если вы прочтете короткий отрывок из книги Монро, рекомендованной мной в списке как пособие по ранней экономической мысли (к сожалению, ее довольно трудно раздобыть), если вы прочтете, что говорит Ксенофонт (Xenophon, 1948) об условиях жизни в Афинах, вы получите представление о взглядах современника и даже предшественника Аристотеля. Но и Платон, и

Аристотель смотрели в прошлое. Платон решительно ненавидел демократию. Профессор Поппер в своей замечательной книге «Открытое общество и его враги» (Popper, 1952; Поппер, 1992)

(которой нет в моем списке, но которую должны прочесть все студенты этого заведения независимо от их специализации) обвиняет Платона в закоренелой нелюбви к переменам. Об этой не-

41

любви говорит нам восхищение Платона Спартой, а не Афинами. Аристотель не столь категоричен, но и он прохладно относится к переменам. В конце концов это самая выдающаяся черта Аристотелевой

«Политики» (Aristotle, 1948; Аристотель, 1983)- Кто-нибудь в аудитории читал «Политику»

Аристотеля? Те, кто читали, помнят, что, хотя Аристотель был наставником Александра

Македонского, в его «Политике» ничто не предполагает, что мир может изменяться и что победы

Александра сотворили новый мир, центром которого была уже не Греция. Однако, хотя то, что я собираюсь сказать, можно счесть несколько непочтительным по отношению к Платону и Аристотелю, а я бы не хотел, чтобы вы считали, что я непочтительно воспринимаю этих великих людей. И Платон, и

Аристотель принадлежат к превосходнейшим умам, когда-либо рожденным на этой планете, и их вклад в развитие наук, их влияние на более поздних ученых, было колоссальным.

Начнем с Платона, который жил в 428-348 годах до н.э. Сосредоточим свое внимание на очень небольшой части «Государства», в котором Платон описывает идеальное государство таким, каким он представлял его себе в относительно молодом возрасте. Этот трактат написан в форме диалога между

Сократом и его учениками. Платонове «Государство» в некотором смысле можно назвать самым красноречивым из когда-либо написанных призывов к определенной форме коммунизма. «Законы»

Платона были написаны уже после того, как он разочаровался в человеке, а также после того, как он попробовал давать советы разным политикам и не вполне преуспел в этом, так что «Законы» — книга куда менее приятная. Если «Государство» Платона можно назвать коммунистическим, то его «Законы» можно назвать фашистскими; но давайте вернемся к этому вопросу позже.

Для нас важно, что Платон был первым человеком или первым известным писателем (если считать, что нам известны все когда-либо написанные книги), который сформулировал принцип разделения труда.

Этот вопрос он поднимает в ходе захватывающего обсуждения справедливости в первой книге

«Государства». Участники диалога весьма претенциозно и возвышенно обсуждают справедливость, а затем их беседу прерывает софист, который, в общих чертах, говорит, что все их разговоры о справедливости в идеа-

листическом смысле — ерунда и что справедливость —это то, что работает. Затем во второй книге, чтобы хотя бы отчасти приблизиться к реальности, Сократ предлагает обсуждать справедливость в государстве, что приводит его к предположениям о том, каковы основы государства и справедливости в идеальном государстве. Позвольте прочесть вам главный отрывок; вы найдете его в диалогах

Платона, многие их них это чистая поэзия, причем лучшие тексты обычно достаются Сократу. Ответы, которые я прочту вслух, в этом случае довольно банальны:

— Государство,—сказал я,— (это говорит Сократ)

— возникает, как я полагаю, когда каждый из нас не может удовлетворить сам себя, но нуждается еще во многом.

Или ты приписываешь начало общества чему-либо иному?

Ответ:

— Нет, ничему иному.

— Таким образом, каждый человек привлекает то одного, то другого для удовлетворения той или иной потребности. Испытывая нужду во многом, многие люди собираются воедино, чтобы обитать сообща и оказывать друг другу помощь..

— Конечно, а дальше начинается экономическая теория.

— Таким образом, они кое-что уделяют друг другу и кое-что получают, и каждый считает, что так ему будет лучше.

— Конечно.

— Так давай же,—сказал я,—займемся мысленно построением государства с самого начала. Как видно, его создают наши потребности, которые порождают изобретательность.

— Несомненно.

— А первая и самая большая потребность — это добыча пищи для существования и жизни.

— Безусловно.

— Вторая потребность — жилье, третья — одежда и так далее.

— Это верно.

43

— Смотри же,—сказал я,— каким образом государство может обеспечить себя всем этим: не так ли, что кто- нибудь будет земледельцем, другой — строителем, третий — ткачом? И не добавить ли нам к этому сапожника и еще кого-нибудь из тех, кто обслуживает телесные наши нужды?

— Да, надо добавить.

— Самое меньшее, государству необходимо состоять из четырех или пяти человек.

— По-видимому.

— Так что же? Должен ли каждый из них выполнять свою работу с расчетом на всех вообще? Например, земледелец, хотя он один, должен ли выращивать хлеб на четверых, тратить вчетверо больше времени и трудов и уделять другим от того, что он произвел, или же, не заботясь о них, он должен производить лишь четвертую долю этого хлеба только для самого себя и тратить на это всего лишь четвертую часть своего времени, а остальные три его части употребить на постройку дома, изготовление одежды, обуви и не хлопотать о других, а производить все своими силами и лишь для себя?

— Пожалуй, Сократ,—сказал Адимант (один из учеников Сократа),— первое будет легче, чем это.

— Здесь нет ничего странного, клянусь Зевсом. Я еще раньше обратил внимание на твои слова, что сначала люди рождаются не слишком похожими друг на друга, их природа бывает различна, да и способности к тому или иному делу также. Разве не таково твое мнение?

— Да, таково.

— Так что же? Кто лучше работает — тот, кто владеет многими искусствами или же только одним?

— Тот, кто владеет одним.

— Ясно, по-моему, и то, что стоит упустить время для какой-нибудь работы, и ничего не выйдет.

— Конечно, ясно.

— И по-моему, никакая работа не захочет ждать, когда у работника появится досуг; наоборот, он непременно должен следить за работой, а не заниматься ею так, между прочим.

— Непременно.

— Поэтому можно сделать все в большем количестве, лучше и легче, если выполнять только одну работу соответственно

44

ЛЕКЦИЯ 1 своим природным задаткам, вовремя, не отвлекаясь на другие дела (Plato, 1953k' P- 211-213; Платон, 1994^, с. 130-

131).

Это более или менее верное изложение принципов, на которых основывается разделение труда. Затем

Сократ (я не стану этого зачитывать) объясняет, что приведенный им пример очень узок, что будут и другие люди, которые станут заниматься другими вещами, но перечисленных им занятий так мало, что

Главкон (еще один его ученик) пытается возразить своему учителю. Он говорит примерно следующее

(и это знаменитые слова): «Ты создаешь государство свиней, людей, которые живут крайне примитивно». А Сократ отвечает: «Если ты хочешь создать общество, которое лихорадит, то в данный момент я не возражаю, но я считаю, что при более примитивном образе жизни общество создается бо- лее здоровым». И продолжает свои рассуждения. Вы видите, какая огромная разница между принципами разделения труда у Платона и у Адама Смита, в его знаменитой первой главе «Богатства народов» (Smith, 1776; Смит, 2007). В «Богатстве народов» абсолютное или почти абсолютное значе- ние придается образованию. Смит считает, что при рождении разница между философом и носильщиком незаметна. Разделение труда становится возможно благодаря тому, что происходит с ними после рождения. Платон же в этом диалоге об образовании не говорит (он обсуждает образование правителей далее), он говорит о природных склонностях. Нам известно, что под предлогом природных склонностей, во всяком случае по моему мнению, часто делаются аморальные и жестокие вещи. Как мы убедимся на следующей лекции, Аристотель оправдывал природными склонностями рабство. Но хотя почти все, кто говорит о природных склонностях, включая профессиональных ученых-естествен- ников, болтает ерунду, причем такую, которая легко превращается в аморальные действия, крайне важно понять, что Сократ в чем-то прав. В самом деле, если бы все лучшие наставники мира сконцентрировали свои усилия (чтобы никого не обидеть, я не скажу «на любом из вас») на образовании большинства людей, они не смогли бы воспитать Эйнштейна или Моцарта. Природные склонности существуют, хотя в данный момент мы не так уж много о них знаем. Это наводит Сократа на обсуждение моральности того, чтобы каж-

45

дый человек занимал в обществе подобающее ему место согласно своей природе. И если бы вы прочли

«Республику» целиком, то узнали бы, что правителям —весьма выдающимся людям — полагается выяснять, каковы природные различия людей, и определять, какие места они будут занимать в идеальной республике, что некоторым из вас может показаться не очень-то совершенной системой.

Хватит о Платоне и разделении труда. В начале завтрашней лекции я скажу буквально несколько слов о «Законах», а основная часть лекции будет посвящена Аристотелю, который имеет куда больше отношения к экономическому анализу, чем замечания Платона о разделении труда.