История шпионажа

13. Дипломаты, солдаты, шпионаж

В историю дипломатии холодная война войдет как эра персон нон грата. За период с 1947 по 1961 год Москва объявила таковыми по меньшей мере семнадцать американских дипломатов, а Вашингтон приказал покинуть страну тринадцати советским дипломатам и еще десяти гражданам СССР, работавшим в ООН[29].

Периодическое изгнание из страны аккредитованных официальных представителей другого государства отражает приверженность русских и американцев концепции легального шпионажа. Параллельно секретным агентам работает «легальная» разведывательная сеть. Эти «шпионы» собирают информацию под прикрытием дипломатического иммунитета и рискуют только выдворением из страны.

Легальная сеть разведки Советского Союза настолько широка, что, кажется, весь дипломатический корпус служит прикрытием для ведения разведки. Послы иногда получают приказы от подчиненных, а обычные дипломатические функции уступают место «специальным» заданиям. Одна из комиссий, занимавшаяся этим вопросом в 1958 году, отмечала в своем заявлении: «Дипломатическое признание — необходимое условие ведения коммунистами подрывной деятельности. Разведывательной сети коммунистических стран необходим дипломатический иммунитет посольств и консульств для развития шпионских центров. Этой сети необходима дипломатическая почта для передачи приказов шпионам и связным и информации, собранной ими».

Легальная разведывательная сеть выполняет три функции, жизненно важные для советского шпионажа: она выступает в роли связующего звена со шпионами (и у Абеля, и у Джудит Коплон связными были дипломаты), она сама собирает информацию, она вербует нелегальных агентов. Модель вербовки, как показывают советские дипломаты, дезертировавшие в Вашингтоне, Оттаве, Сиднее, Лондоне и Токио, всегда последовательна.

Легальная разведывательная сеть ЦРУ более ограниченна в объеме и количестве занятых в ней людей. В каждом важном посольстве и консульстве США есть определенное количество сотрудников ЦРУ, которым в качестве прикрытия дают дипломатический ранг, но их обязанности не имеют ничего общего с дипломатией. «Легальные» сотрудники ЦРУ докладывают о результатах своей работы прямо в Вашингтон. Легальная сеть ЦРУ, так же как и советская, вербует нелегальных агентов, устанавливает контакты с гражданским населением стран, а также собирает информацию, пользуясь источниками, недоступными обычным сотрудникам посольства.

Королевская комиссия по шпионажу, работавшая в Австралии в 1955 году, определила достоинства и недостатки «легальной» и «нелегальной» разведки:

«„Легальный“ аппарат работает на базе (посольство), которая недоступна для проверки официальными лицами той страны, в которой она расположена, его связь с московским Центром осуществляется при помощи дипломатической почты, что делает эту связь безопасной и быстрой, а резидент „легального“ аппарата и те люди, работающие с ним, которые имеют дипломатический иммунитет, защищены от обысков и ареста. Кроме этого, они имеют возможность встречаться с другими дипломатами и высокопоставленными людьми, которые могут иметь доступ к секретной информации. С другой стороны, деятельность сотрудника посольства часто привлекает внимание служб контрразведки.

„Нелегальный“ аппарат лишен того преимущества, которое дает „легальному“ аппарату дипломатический иммунитет, но те, кто работает в нем, меньше привлекают внимание контрразведки, а их деятельность не будет прервана войной или разрывом дипломатических отношений… Принимаются меры, которые направлены на то, чтобы как можно лучше разделить легальные и нелегальные организации… Однако легальный резидент и его сотрудники могут получить приказ о помощи нелегальному аппарату, особенно в том, чтобы обеспечить въезд нелегального агента на территорию соответствующей страны».

Главное различие между американской и советской легальной разведкой состоит в том, что русские дипломаты, работающие на разведку, должны хранить свои обязанности в тайне, в то время как сотрудники ЦРУ, работающие в посольствах, часто регистрируются под своей настоящей должностью. О том, что какой-либо человек работает на ЦРУ, знают не только сотрудники посольства, но и члены их семей и официальные круги той страны, где он работает. В русской разведке дела обстоят совсем иначе.

Александр Казначеев, выступая перед Специальным комитетом сената через несколько месяцев после своего побега, сказал, что он был пресс-атташе посольства со специальными обязанностями. Ниже приведен отрывок из его интервью:

«В о п р о с. У Вас было две работы. Одна — пресс-атташе, а вторая — агент разведки?

Ответ. Да, это так.

Вопрос. Вам было приказано не говорить о своей разведывательной деятельности другим сотрудникам посольства?

Ответ. Мне приказали никому не говорить о том, что я работаю на разведку, даже самому послу».

Еще одно различие между легальными сетями СССР и США состоит в том, что структура советской разведки более определенна. В одном посольстве могут работать аппарат ГРУ и аппарат КГБ, которые могут заниматься вопросами безопасности внутри посольства и вербовать людей, симпатизирующих Советскому Союзу. Каждый из этих аппаратов работает раздельно и имеет свой штат в посольстве. Случалось, что офицер КГБ, имеющий невысокий дипломатический ранг, был достаточно силен, чтобы сместить с занимаемой должности одного из своих начальников.

Структура американской разведки в посольствах более гибкая, и она не настолько могущественна. Многие американские дипломаты, выдворенные из России, были военными атташе и не входили в штат ЦРУ, но они занимались сбором разведывательной информации, что было частью их задания. Трудно провести линию между тем, где кончается обычная дипломатическая работа, и тем, где начинается шпионаж, но русские имеют более четкое представление о том, что может и что не может делать человек, аккредитованный как сотрудник посольства.

В каком-то отношении каждый дипломат — шпион, отправленный для сбора информации о той стране, в которой он работает. Истории известны факты, когда дипломаты совмещали свою работу со шпионажем. В переписке Наполеона есть следующий комментарий назначения капитана де Лагранжа вторым секретарем французского посольства в Вене:

«Я полагаю, что месье де Лагранж должен следить за точным количеством солдат в австрийских полках и знать места, в которых они стоят, он должен завести карточки, на которых будут записаны полки и их передвижения».

Советская осторожность по отношению к иностранным дипломатам — отражение их собственного опыта. Полковник Чернышов, военный атташе русского посольства в наполеоновской Франции, был осужден за попытку склонить служащего французского Министерства обороны к передаче информации о подготовке русской кампании. В 1914 году из Германии был выдворен русский военный атташе полковник Базаров, получивший от секретаря немецкого генерала план укреплений в Пруссии.

США также давно пользуются этим методом работы. В 1890 году был арестован военно-морской атташе США в Париже капитан Борап, получавший секретные документы от сотрудника французского Адмиралтейства.

Русские практически приравнивают дипломатию к шпионажу. В наш век, когда о секретах заботятся больше, то, что раньше было рутинным и законным действием, может стать поводом для изгнания из страны. Для американского дипломата, работающего в Советском Союзе, объявление его персоной нон грата — часть профессионального риска.

В период гонки вооружений и холодной войны наибольшее внимание контрразведывательных служб приковано к военным атташе. Мы далеко отошли от того времени, когда иностранный военный атташе в Германии Бисмарка следовал на лошади за имперскими войсками, меняющими дислокацию. До Второй мировой войны правительства предоставляли военным атташе массу полезной информации. Их приглашали на авиационные шоу, на выставки артиллерийского оружия, они заводили друзей среди коллег и могли читать военные журналы. В сегодняшней России, по словам одного американского дипломата, «военного атташе могут объявить шпионом только за то, что он выглянул из окна вагона в неположенном месте». Из семнадцати американских дипломатов, объявленных СССР персонами нон грата, тринадцать человек состояли в штате военных, военно-воздушных и военно-морских атташе.

Чтобы понять, как работает легальная разведка, мы должны сравнить условия работы американских дипломатов в Москве и советских дипломатов в Вашингтоне. Начнем с того, что весь персонал советских посольств за рубежом состоит только из русских, начиная от посла и заканчивая обслуживающим персоналом. В американских же посольствах конторская работа и обслуживание выполняются иностранцами.

По состоянию на июль 1960 года в США находилось 660 советских представителей (включая членов их семей). В СССР находилось 195 американцев (с семьями). К советским официальным представителям относятся корреспонденты советских газет и радиостанций, представители «Интуриста» и некоторые другие категории, которые американской стороной не считаются официальными лицами.

Соотношение персонала двух посольств в июле 1960 года будет следующим:

Посольство США в Москве, всего: 195 американцев, включая 56 работников Госдепартамента, 17 человек штата военного атташе, 9 человек военно-морского атташе, 12 человек военно-воздушного атташе, 101 иждивенец; помимо этого, в посольстве работают 93 русских, занимающихся обслуживанием и конторской деятельностью.

Посольство СССР в Вашингтоне, всего: 271 русский, включая 101 аккредитованного работника и 170 иждивенцев. (Не упоминая о штате посольств стран — союзниц СССР, которые тесно сотрудничают с русскими.)

Главная причина, по которой в посольстве США работают русские, — финансовая. Американцев не приглашают на такую работу, потому что им нужно платить по американским меркам, в то время как в Москве можно без труда найти нужный персонал. Например, вместо того чтобы платить шоферу-американцу 6000 долларов в год, можно взять на работу русского шофера, которому нужно платить 2000 рублей в год. Кроме того, американцы захотят привезти с собой свои семьи. Работа в России считается трудным заданием, и американцы с трудом привыкают к условиям жизни в Советском Союзе. Русские пытаются создать американским дипломатам привычные условия жизни, но эти попытки не достигают того уровня, к которому привыкли американцы.

Главный аргумент против работы русских в американском посольстве — опасность нарушения требований безопасности. Общеизвестно, что конторские служащие американского посольства регулярно докладывают советским спецслужбам о своей работе, а некоторые из них служат в контрразведке. Но Государственный департамент настаивает на том, что в посольстве никогда не происходило нарушений требований безопасности, и отношение к персоналу, занимающемуся разведывательной деятельностью, можно выразить следующей фразой: «Они агенты, мы знаем, что они агенты, и они знают, что мы знаем, что они агенты».

Поскольку всем известно, что люди, обслуживающие персонал посольства, чаще заглядывают под кровать, чем перестилают ее, принимаются меры предосторожности.

Все секретные документы хранятся на трех верхних этажах посольства, которые были перестроены американскими рабочими; это сделано для того, чтобы убедиться, что в здании нет подслушивающих устройств. У дверей посольства всегда стоят морские пехотинцы США. Тем не менее один из американских консулов в Москве сказал: «Во времена обострения отношений русские служащие — наша единственная связь с русскими людьми».

У этой ситуации в самом деле две стороны: русские докладывают своему руководству, как выглядит посольство изнутри, как там работают, что сказал помощник военного атташе о своем шефе. Но взамен они часто предоставляют (иногда не понимая этого) огромное количество полезной информации, особенно в такое время, как после окончания войны, когда враждебность Сталина к Западу была настолько велика, что сотрудников посольств просто бойкотировали.

В Москве существует правительственное учреждение, которое занимается всеми «домашними» делами иностранных официальных лиц. Его сотрудники ищут квартиры, обслуживающий персонал, учителей языка; это бюро проявляет искренний интерес к тому, чтобы иностранцы хорошо чувствовали себя в России. Однако контроль, довлеющий над всеми, кому приходится работать с иностранцами, иногда доходит до абсурда. Рой Эссоян, московский корреспондент агентства Ассошиэйтед Пресс, вспоминал, что однажды он ждал три дня, чтобы ему починили телефон. Когда мастер все же не пришел, он связался с телефонной компанией, в которой ему сказали, что они не смогли найти человека, которому можно было бы доверить работу с иностранцами.

Еще один гость Москвы, Николай Ньяради, последний некоммунистический министр финансов Венгрии, рассказывал в своей книге «Мое место в гуще московских событий»[30] об эпизоде, который произошел с ним в 1947 году. Ньяради пригласили на обед к американскому послу Уолтеру Беделлу Смиту. На следующий день он встретил советского генерала: «Он поразил меня своим подробным рассказом о вчерашнем обеде — кто на нем присутствовал, во что были одеты люди, о чем мы разговаривали (дословно), что и сколько мы ели и пили. „Позор, — сказал генерал, наливая мне коньяку. — Генерал Смит, посол богатейшей страны мира, должен угощать своих гостей вином из дешевой оловянной посуды“».

Там, куда не могут попасть слуги, используются другие знакомые методы. Западные дипломаты работают исходя из того, что их телефоны прослушиваются, в их комнатах стоят микрофоны, а за ними следят. Контр-адмирал Лесли Стивенс, военно-морской атташе в период с 1947 по 1949 год, писал в своей книге «Задание в России»[31]:

«Раскрыто уже слишком много случаев прослушивания, чтобы чувствовать себя спокойно даже тогда, когда рядом нет русских. Чувствовать себя в безопасности можно только тогда, когда разговариваешь в шумном помещении или на улице. Наивным и глупым можно назвать несоблюдение иностранцем этих предосторожностей, верит он или нет в их необходимость в подобных обстоятельствах».

Генри Кэбот Лодж, бывший посол США в ООН, подтверждал, что предупреждениями адмирала Стивенса нельзя пренебрегать. В одном из интервью он сказал, что во время последнего визита в Москву ему и послу Левеллину Томпсону пришлось выйти на середину Красной площади, чтобы спокойно поговорить. Внутри посольства они разговаривали «для микрофонов», и Лоджа забавляла мысль о том, что все их разговоры записывались, отпечатывались в шести экземплярах и передавались всем спецслужбам СССР с грифом «Секретно».

Именно мистер Лодж показывал в ООН американский герб, в котором стояли русские микрофоны. В гербе, подарке послу Аверелу Гарриману, было спрятано специальное радиоустройство, передававшее все разговоры в комнате, в которой висел герб. Это устройство было обнаружено только через несколько лет в результате тщательной проверки посольства.

Прослушивание телефонов — обычная практика, и иностранцы, живущие в Москве, учатся разговаривать по телефону с выгодой для своих безмолвных слушателей. Тот, кто внимательно прислушается, услышит отчетливые короткие гудки. Если нужно удостовериться окончательно, можно поступить так, как делал московский корреспондент «Геральд трибюн» Том Ламберт, когда существовала цензура на передачу новостей. Он звонил в редакцию и передавал первые десять строк своего репортажа, после этого линия отключалась. Спустя секунду красивый женский голос упрекал его: «Мистер Ламберт, Вы же знаете, что нельзя передавать новости по телефону».

С того момента, когда к власти пришел Хрущев и начались взлеты и падения двусторонних отношений (от Кэмп-Дэвида до инцидента с У-2), наблюдение за западными дипломатами несколько ослабло. Во времена Сталина дипломаты находились под круглосуточным наблюдением, которое во время войны считалось «защитой», любезностью, которая помогала иностранцу пробиться сквозь толпу, найти бомбоубежище, не заблудиться в городе. Золотым правилом Сталина стало то, что возле каждого иностранного дипломата должно было находиться три офицера спецслужб.

Адмирал Стивенс высмеивал оправдание «защитой», рассказывая об атташе, который вышел однажды ночью на улицу и увидел, что с его машины снимают колеса, а один вор уже рылся в салоне. На другой стороне улицы стояла русская машина, которая всегда следовала за ним, в ней сидели люди в штатском, лениво наблюдавшие за происходящим. Не нужно говорить, что Стивенс не получил объяснений ни от них, ни от их начальства, единственное, чем он мог успокоить свой гнев — высказать им в лицо все, что он думал об их «защите».

Тотальная слежка была запрещена в 1954 году, когда она уже стала предметом анекдотов и шуток, таких как эта: «Один дипломат шел по лесному району на окраине Москвы и заметил, что за ним следят, причем следивший прятался за деревья. Погода была очень холодной, и на следившем было теплое пальто и шапка-ушанка. Очевидно, полагая, что его не раскроют, если он примет меры предосторожности, он появлялся из-за дерева в шапке с опущенными ушами. Через пять минут он снимал шапку. Пройдя около десяти деревьев, снова надевал шапку с поднятыми ушами. После этого игра продолжалась». Американским дипломатам рекомендовали игнорировать слежку, чтобы не возбуждать подозрений.

Сегодня наблюдение все еще применяется, но более скрытно. Милиционеры стоят у посольства, отмечая тех, кто входит в него и выходит. Перед резиденциями посольств также стоят милиционеры. Консьержи, работающие в домах, где живет хоть один иностранец, получают плату от КГБ, за то что отмечают приходящих к нему людей. Всевозможные билеты, купленные в специальном бюро, — еще один вид контроля. Милиция знает, куда идет иностранец и сколько с ним гостей.

Американских дипломатов часто поражает очевидность слежки. Если почта отправляется не по дипломатическим каналам, конверты вскрывают, и русские цензоры заклеивают их специальным клеем.

С приходом к власти Хрущева также уменьшились ограничения на поездки. «Раньше было так, — вспоминал один американский дипломат, — если ты хотел выехать за пределы Москвы, тебе говорили, что туда поезда не ходят». Поездку можно было организовать только с помощью правительства, которое обеспечивало дипломата документами, необходимыми для проживания в гостинице, обедов в ресторанах, получения бензина, который в России есть на немногочисленных станциях обслуживания. Заправка полного бака — одна из деталей жизни, о которой сразу же сообщат в спецслужбы.

В 1959 году было снято пятьдесят три ограничения на поездки иностранных дипломатов, но выехать куда-то сразу же все еще очень трудно, и поездка за тридцать километров от Москвы должна планироваться, как археологическая экспедиция.

Если у иностранца есть машина, ее должен водить русский шофер. Поскольку станций техобслуживания очень мало, квалифицированных механиков еще меньше, а частных автомобилей практически нет, правительство СССР оправдывает эту необходимость тем, что каждый человек, который хочет самостоятельно водить машину, должен уметь ее починить. В экзамен на получение прав входит обязательный тест, в ходе которого экзаменуемый должен перечислить по-русски детали обычной советской машины. Усердно поработав, иностранец может успешно сдать этот тест с третьей или четвертой попытки, но экзаменатор всегда может завалить его.

Недавно отменили практическую часть экзамена. Она была еще одним непреодолимым препятствием для обычного водителя. Экзаменатор давал экзаменуемому отвертку и подводил к советской машине с поднятым капотом.

Экзаменуемому нужно было отрегулировать карбюратор, двигатель и так далее. Большинство дипломатов не справлялись с этим заданием и соглашались на услуги русского шофера.

Помимо всех трудностей путешествия, в Советском Союзе есть области, закрытые для иностранцев по соображениям безопасности. Эти ограничения впервые появились в 1941 году, в 1947 году они были усилены, и до настоящего времени для иностранцев закрыто около трети всей территории СССР.

В 1955 году Государственный департамент США применил такие же меры и закрыл для советских дипломатов около трети территории США. Он регулярно предлагает отменить закрытые зоны в обеих странах, но эти заявления остаются без ответа. Госдепартамент также жаловался и на то, что американских дипломатов не пускают в открытые зоны на том основании, что они временно закрыты.

Было оставлено без ответа и последнее предложение Госдепартамента о снятии ограничений на поездки дипломатов, сделанное в январе 1961 года. В то же время Госдепартамент изменил некоторые правила о закрытых зонах США, приведя их в соответствие с мерами СССР. Среди крупных американских городов, закрытых для посещения советскими дипломатами, — Сент-Луис, Хьюстон, Финикс, Цинциннати, Милуоки, Уичито. В декабре 1961 года Госдепартамент США вернулся к этому вопросу, сняв часть ограничений для журналистов из социалистических стран, работающих в ООН.

Работая в условиях ограничений, дипломаты и разведчики часто вынуждены тратить огромные усилия на получение безобидной информации. Советское правительство, оценивая других по собственным стандартам, полагает, что основной работой дипломата является шпионаж. Под особым наблюдением оказываются мелкие чиновники посольств, поскольку Москва уверена, что они работают на ЦРУ, так же как их полковники КГБ работают под прикрытием дипломатов невысокого ранга.

Два примера советской секретности — отсутствие расписаний на железнодорожных вокзалах и новых телефонных справочников. На вокзалах прибытие и отправление поездов объявляется на специальных табло, которые выключаются сразу после этого объявления. Любого, кто захочет узнать расписание движения поездов от Омска до Свердловска, спросят: «Почему вы этим интересуетесь?» Советская сторона уверена, что расписание поездов может быть использовано военной разведкой.[32]Когда советские войска захватили Берлин, в штабе германской разведки они обнаружили телефонный справочник Москвы, в котором было сделано множество примечаний. Русские были настолько шокированы тем, что немцы использовали его в своих целях, что не выпускали новое издание справочника до 1953 года. Когда они все-таки издали его, он стал ценностью коллекционеров, так как тираж был ничтожно мал. К выходу в свет этой книги телефонный справочник так и не был переиздан.

Сам по себе справочник представляет собой образец осмотрительности. ЦК КПСС — орган, имеющий множество отделов, — представлен в нем всего одним номером. Ни в одной из его четырех глав — «Правительственные организации», «Партийные организации», «Жилые дома», «Абоненты» — не указаны и номера иностранных посольств. В главе «Жилые дома» здания перечисляются по улицам и номерам, и огромные пропуски номеров объясняются тем, что в книгу не внесены здания, в которых живут иностранцы.

Чтобы восполнить возникающий информационный вакуум, в больших советских городах есть информационные бюро, обратившись в которые, человек пишет вопрос, платит несколько копеек и получает ответ от дежурного служащего. Так можно найти, где живет нужный вам человек, узнать его телефонный номер и так далее. Это также помогает спецслужбам следить за тем, кто и что спрашивает. Но это постоянное попечение не имеет своей целью отказ в интересующей вас информации, оно просто позволяет властям следить за тем, какой информацией интересуются люди.

Чтобы уличить дипломата, которого подозревают в шпионаже, русские идут не только на отказ в предоставлении информации. Регулярно предпринимаются попытки сфабриковать обвинения против дипломатов, подозреваемых в работе на разведку. Генерал-майор Ричард Хилтон, бывший военный атташе в Москве, вспоминает, что однажды его остановили в парке имени Горького и обвинили в том, что он пытался сфотографировать завод. «Почему Вы не обыщете меня, чтобы узнать, есть ли у меня фотоаппарат?» — спросил он. «Мы не можем этого сделать, потому что у Вас есть дипломатический иммунитет», — ответили ему. За обвинением последовало обычное в таких случаях письмо в газету «Правда», написанное четырьмя рабочими завода, которые заявили, что видели Хилтона с фотоаппаратом, и добавили, что на нем была надета старая дубленка.

Эта деталь особенно удивила Хилтона, потому что у него в самом деле была такая дубленка, но он в момент задержания был не в ней. Этот факт показал тщательность составления досье для советских спецслужб, в которые включается (с помощью горничных) даже список одежды дипломатов.

Еще один подобный случай, но уже с более очевидной фабрикацией обвинения, о котором говорится в докладе Комитета по расследованию антиамериканской деятельности «Модели коммунистического шпионажа», произошел с американским дипломатом, работавшим в одной из социалистических стран. Как-то в воскресенье он решил поехать за город вместе со своей семьей. Как того требовал закон, он поставил власти в известность о своей поездке и ее маршруте.

«В воскресенье он с семьей отправился в поездку, которая обещала быть довольно приятной. На полпути к выбранному им месту отдыха он увидел знак „объезд“ и, естественно, подчинился ему. Вскоре он увидел еще один знак, затем еще один — пока неожиданно не оказался перед воротами военного аэродрома.

Как только он остановил машину, ее окружила охрана, которая заставила дипломата пойти к ближайшему самолету. Там были сделаны фотографии, доказывающие, что он был шпионом».

Этого дипломата объявили персоной нон грата и выслали в США.

Джон А. Бейкер, второй секретарь посольства США в Москве, в 1956 году получил разрешение прослушать курс лекций по истории средних веков в Московском государственном университете. Когда в Венгрии в 1956 году началось восстание, наступил очередной кризис в отношениях СССР и США. К тому времени Бейкер подружился с советскими студентами. Он приглашал их к себе домой, они вместе ходили в рестораны и на каток. Эти невинные поступки дипломата стали источником затруднений для советских чиновников, так как в то время Кремль принимал жесткую линию в отношениях с США.

В мае 1958 года Бейкер был объявлен персоной нон грата за «систематическое нарушение норм поведения дипломатического представителя». В то время он был в отпуске в Лондоне со своей семьей и уже больше не вернулся в Советский Союз.

В брошюре «Американский шпионаж и подрывная деятельность в СССР», изданной Советским информационным бюро[33] в 1960 году, говорится, что, «когда Бейкер был вторым секретарем посольства США в Москве, он и другие секретные агенты совершили большое количество поездок по Советскому Союзу, во время которых они занимались активным сбором военной, экономической и политической информации. В целях сокрытия своей разведывательной деятельности Бейкер представлялся офицером Советской армии, чехом или американцем, изучающим русский язык в Московском университете».

То что русские могли принять американца за офицера Советской армии, говорит, фактически, об их легковерии.

В брошюре также говорится, что «Бейкеру разрешили посещать лекции на историческом факультете Московского университета. В разговорах со студентами он неоднократно клеветал на советскую жизнь, о чем сообщается в заявлениях студентов, поданных на имя ректора университета».

Сам Бейкер так прокомментировал случившееся с ним: «Я могу сказать только то, что мои попытки лучше понять жизнь Советского Союза, подружившись с его гражданами, считаются советской стороной „нарушением норм дипломатического поведения“».

На данный момент самым неординарным случаем с американским дипломатом в Москве стало то, что произошло с Расселом А. Лэнджеллом, возглавлявшим охрану посольства с 1957 по 1959 год. Его беда заключалась в том, что он слишком хорошо выполнял свою работу — противостоял попыткам русских проникнуть в посольство, сообщал о попытках подкупа американского персонала. Он уволил нескольких советских сотрудников, которые бесспорно служили в КГБ. Перед визитом в Москву в 1959 году вице-президента Ричарда Никсона Лэнджелл приказал обыскать все посольство, чтобы обнаружить подслушивающие устройства. Его способность выигрывать у русских на их поле привела к тому, что КГБ принял решение о его выдворении из страны.

Схема действий советских спецслужб, как бы невероятно это ни звучало, состояла из следующих пунктов: похищение Лэнджелла, попытка склонить его к работе на СССР и, после неудачи этой попытки, выдворение из страны по обвинению в шпионаже. Лэнджеллу было тридцать семь лет, до работы в СССР он два года служил в Вене.

16 октября 1959 года жена сказала ему, что ей нужна машина, и он поехал в посольство на автобусе.

В 9 часов утра он вышел на остановке на углу улиц Чайковского и Воровского, откуда уже видно здание американского посольства. В это время пять человек схватили его и запихнули в стоявший рядом черный ЗИМ. Его отвезли в КГБ, где он, к радости своих захватчиков, предъявил дипломатическое удостоверение.

Его попросили снять пальто и шляпу. Человек, обыскивавший пальто, вытащил из него блокнот, который Лэнджелл, по его собственным словам, видел впервые; с помощью химического состава на его страницах были проявлены записи, сделанные невидимыми чернилами. Сначала Лэнджеллу сказали, что он арестован по обвинению в шпионаже и его карьера разрушится из-за широкой огласки этого дела. Утверждали, что в блокноте, обнаруженном в его пальто, были секретные сведения, угрожали тюремным заключением, которое могло последовать вслед за лишением его дипломатического иммунитета, возможностью расправы над ним и его семьей.

Затем захватчики сменили гнев на милость — предложили Лэнджеллу заключить «джентльменское соглашение»: ему не будут выносить обвинения, если он согласится сотрудничать с русскими. Ему предложили оплату в рублях или долларах и пообещали также предоставлять информацию, чтобы обеспечить его продвижение по службе. Лэнджелл ничего не ответил на эти предложения, и его отвезли к посольству, где выпустили из машины.

На следующий день в «Правде» появилась статья, в которой говорилось, что Лэнджелл был задержан в автобусе при попытке передачи своему агенту 20 000 рублей и материалов для изготовления невидимых чернил. Эту сцену увидели пассажиры автобуса, которые задержали «шпиона» и передала его властям.

Лэнджеллу предоставили три дня на то, чтобы он покинул Россию, кроме того, персоной нон грата был объявлен еще один сотрудник посольства, атташе Джордж Уинтерс, которого обвинили в сотрудничестве с Лэнджеллом. Уинтерс также был описан в «Правде»: на нем было «черное пальто, полосатые брюки, накрахмаленный воротничок дипломата, но для него это все было маскировкой, как кожа для ядовитой змеи».

Еще одну опасность для западного дипломата, работающего в Москве, представляет использование женщин-агентов. Во времена Сталина дипломатический персонал регулярно сталкивался с девушками-«можно» — девушками, завербованными секретными службами. Они проходили специальную подготовку для совращения западных дипломатов и передавали начальству содержание постельных разговоров.

Эта практика описана в книге «Я шпионила на Сталина», написанной Норой Мюррей, русской женщиной, вышедшей замуж за дипломата, которого она должна была соблазнить. У миссис Мюррей была комната в гостинице «Метрополь», где она должна была работать с указанными западными дипломатами. Ее первым заданием стала встреча с английским дипломатом, ей сказали: «Поговори с ним о погоде, лошадях и спорте. Англичане любят разговаривать на эти темы. Затем узнай, есть ли у него домашние животные. Но только не обсуждай с ним политику».

На первой же встрече дипломат сказал ей: «Я знаю, что Вы одна из девушек - „можно“, работающих на НКВД».

После смерти Сталина систематическое использование «можно» в Москве прекратилось, но в спецслужбах хранятся списки девушек, которых можно использовать в подобной работе, и досье о слабостях западных дипломатов.

Представители Государственного департамента сегодня не придают значения опасности девушек-«можно». Они отмечают, что дипломаты, работающие в социалистических странах, отбираются специально и им рассказывают о прецедентах и способах работы подобных «агентов». Кроме этого, у Государственного департамента существует правило, по которому в социалистических странах работают только дипломаты с семьями. Тем не менее русские последовательницы Маты Хари все еще работают и добиваются положительных результатов, даже в случаях с дипломатами, ведущими достойный образ жизни. Некоторые способы, которыми их соблазняют, перечислены в брошюре «Модели коммунистического шпионажа». В ней говорится: «Официальные представители США, которым приходится ехать в поезде ночью в социалистической стране, довольно часто попадают в странную ситуацию. Когда они входят в свое купе, оно оказывается уже занятым привлекательной девушкой, которая заявляет, что это купе ее, предъявляя в качестве доказательства билет. Чтобы уладить недоразумение, посылают за проводником. До того как найдено решение проблемы, женщина обычно дает понять, что для избежания дальнейших неудобств она готова провести ночь в купе дипломата».

В июне 1961 года в Вашингтоне по обвинению в шпионаже был арестован дипломат, бывший вторым секретарем в посольстве США в Польше. Этот дипломат, Ирвинг Чемберс Скарбек, пал жертвой красивой польки, которой сообщил секретную информацию. У Скарбека был доступ в шифровальную комнату посольства, а также к массе секретной информации. Он познакомился с этой девушкой в январе, и его поведение возбудило подозрения службы безопасности Госдепартамента, которая наблюдала за ним до мая, а затем его вызвали из Польши и арестовали. У Скарбека, которому был сорок один год, была семья и четверо детей. Он начал службу в Госдепартаменте в 1956 году, работал в Германии, в 1959 году получил награду Госдепартамента за работу по программе обмена студенческими делегациями. Такие случаи, как этот, показывают, что, хотя использование девушек-«можно» уже не является системой, Советский Союз и его союзники все еще прибегают к услугам женщин-агентов, иногда небезуспешно.

Мужчины — не единственные жертвы романтических увлечений, которые ведут к шпионажу и дезертирству. Один из наиболее известных случаев — дезертирство Аннабелль Букар, бежавшей в 1948 году из московского посольства ради брака с Константином Лапшиным, тенором одного из московских оперных театров. Хотя сам Лапшин и не служил в секретных органах, его роман несомненно поощрялся ими, а его брак был овеян романтикой и попахивал шпионажем.

Мисс Букар была блондинкой хорватского происхождения, выросшей в городке неподалеку от Питтсбурга. Адмирал Лесли Стивенс, бывший тогда военно-морским атташе, вспоминал, что она производила впечатление «приземленного человека, которого интересуют в первую очередь мужчины, а не их идеология».

Аннабель ушла из посольства, чтобы выйти замуж за певца и вести жизнь московской домохозяйки. Своим друзьям она сказала: «Я ищу счастья в нем, а не в чем-либо еще». Ценой этого счастья стало изменение ценностей. В письме, появившемся в советских газетах за ее подписью, она отказывалась от американского гражданства, утверждая, что Советский Союз — единственная страна, в которой может быть счастлив обычный человек.

В 1952 году она написала книгу «Правда об американских дипломатах», в которой представила посольство США гнездом американского шпионажа. Эта книга представляет собой примитивную смесь проповеди, обвинений и дешевой морали, пропущенной через мельницу советской пропаганды. Она писала, что при после Уолтере Беделле Смите оказалась «на переднем краю шпионажа» и что сам Смит был назначен послом «после долгой карьеры в военно-морской разведке, с помощью которой он должен был создать широкую шпионскую сеть».

Некоторые примеры «шпионажа», приведенные в ее книге, объективному читателю покажутся обычной работой дипломата. Советник Элбридж Дарброу, «двуличный интриган, иногда заходил так далеко, что настаивал на том, чтобы работники посольства записывали анекдоты, которые они услышат от русских знакомых, и представляли их в своих докладах».

Посол Смит «сделал обязательным для всех сотрудников посольства устанавливать контакты с советскими гражданами, обсуждать с ними разные аспекты жизни, а после этого представлять подробные доклады о любой информации, которую им удалось узнать».

Книга мисс Букар пользовалась успехом. Ее главы печатались в «Правде». Она стала основой для фильма «Прощай, Америка». По сюжету фильма была поставлена пьеса «Дом в переулке». Мисс Букар сопутствовал успех, и когда к ней в 1958 году приехала подруга из Питтсбурга, она работала диктором американской секции московского радио. В сорок восемь лет Аннабель располнела, жалуется на высокое давление и проблемы с сердцем.

Сейчас она живет в современной четырехкомнатной квартире (одну комнату занимает ее свекровь), у нее есть пианино, телевизор с 12-дюймовым экраном (30 см), пятиместный автомобиль «Победа».

Еще одной проблемой жизни дипломата в Москве стало непостоянство советской политики. Раньше американское посольство располагалось на улице Моховой, недалеко от Кремля. Сталина, жившего в то время в Кремле, раздражало близкое соседство американцев. Он распорядился, чтобы посольство перенесли подальше от стен Кремля. Подходящее здание было найдено на улице Чайковского. После смерти Сталина отношения двух стран смягчились и американскому послу сказали, что он может остановиться там, где пожелает.

Но к тому времени конгресс, после долгих обсуждений, уже утвердил смету на перестройку здания, и у посла не хватило смелости объяснить конгрессменам тонкости политики русских. Посольство переехало в новое здание, которое было перестроено под контролем американцев, старавшихся уменьшить вероятность прослушивания.

Русские также изменили свое мнение об американской литературе, бывшей частью экспозиции США на московской выставке 1959 года. Власти заранее изучили все книги, но когда спецслужбы увидели успех, которым выставка пользовалась у посетителей, они пожалели о своей щедрости и сняли с выставки целый ряд книг.

Таким образом, если не считать периодов потепления отношений, западный дипломат работает в России под постоянным подозрением и испытывает враждебность. В некоторых случаях выдворение из страны становится наказанием за такие же меры по отношению к русским дипломатам. Вскоре после того как в Нью-Йорке арестовали соучастника Джудит Коплон Валентина Губичева, московская «Литературная газета» писала: «Его арест дает России право либо требовать объяснений отсоединенных Штатов, либо принять адекватные меры против граждан или дипломатов США».

В августе 1960 года венгерское правительство объявило персоной нон грата полковника Карла Уоткинса Миллера, военного атташе посольства США в Венгрии. Эта мера была принята в ответ на выдворение из США венгерского дипломата. В ноте венгерского МИД, отправленной в американское посольство, без обиняков говорится: «Миллер объявляется персоной нон грата. Это следствие действий, предпринятых Вашингтоном против атташе нашего государства мистера Ласло».

Иногда подобная карательная мера не объявляется, но она очевидна. В октябре 1960 года в Нью-Йорке был арестован Игорь Мелех, член Секретариата ООН, которого обвиняли в попытке кражи государственных секретов. Менее чем через месяц помощнику военно-воздушного атташе посольства США в Москве майору Ирвингу Р. Макдональду предоставили сорок восемь часов на то, чтобы он покинул территорию СССР. Официально он ни в чем не обвинялся. В сообщениях, появившихся в московской прессе, говорилось, что он был задержан в закрытой зоне, в которой находятся военные объекты. Тридцатичетырехлетний атташе отметил: «За все девятнадцать месяцев моего пребывания в Москве мои действия полностью соответствовали моим обязанностям помощника военно-воздушного атташе, аккредитованного Советским Союзом в качестве военного наблюдателя».

Поскольку правило для любого правительства заключается в отзыве дипломата вне зависимости от законности предъявленных ему обвинений, Макдональд и его семья покинули СССР в течение двух суток.

Объявление персоной нон грата в августе 1960 года военно-воздушного атташе полковника Эдвина М. Киртона — результат очередного изменения отношения к гражданам США. «Труд», орган пропаганды советских профсоюзов, писал, что полковник Киртон совершил тридцать семь поездок в восемьдесят три города СССР в 1959 году и восемнадцать поездок в тридцать четыре города за первые четыре месяца 1960 года. Этого, по мнению «Труда», было достаточно, чтобы объявить Киртона шпионом, поскольку «не представляется вероятным, что полковник Киртон и его подчиненные проявляли интерес к ландшафту и историческим памятникам нашей страны». Киртон выразил удивление этими обвинениями и сказал: «Я действительно много путешествовал по Советскому Союзу за последние два года, но у меня не было скрытых мотивов».

Русские обвинили полковника Киртона в том, что он фотографировал военные объекты, что по определению ближе к шпионажу, но обвинения так и не были доказаны. Их публиковали в московских газетах, но никогда не заостряли на них внимания.

В советской брошюре «Пойман на месте преступления» указаны и другие обвинения против американских дипломатов:

«Совершал регулярные поездки по территории СССР с целью сбора разведывательной информации… угрожал советским жителям, препятствовавшим его разведывательным действиям… фотографировал военные объекты… пытался проникнуть на территорию военных объектов и промышленных предприятий, использовал специальную фототехнику».

В брошюре также напечатана фотография, которая якобы показывает «сотрудников посольства США, фотографирующих с крыши посольства советские военные самолеты, участвующие в воздушном параде (1953 год)». На фотографии изображены четверо мужчин, одетых в американском стиле, они стоят на крыше и смотрят в небо. Один делает фотографии с помощью телеобъектива, другой смотрит в бинокль, третий держит фотокамеру в руках.

Какова бы ни была законность обвинений советской стороны, фактом остается то, что западный дипломат в Москве находится в закрытом обществе, полном секретов. Из шестнадцатилетнего опыта холодной войны он знает, что для его выдворения из страны будет достаточно самой необоснованной причины.

В отличие от этого дипломаты социалистических стран живут в Вашингтоне по законам США, а поэтому их жизнь практически ничем не стеснена. Их поездки ограничены как следствие ответных мер, принимаемых Вашингтоном. Они находятся под наблюдением ФБР, которое заводит досье на всех дипломатов социалистических стран и проводит регулярные проверки. Причиной для постоянного наблюдения может стать любая необычная деятельность или частые поездки по США.

Однако между американской и коммунистической «легальными» сетями есть сходства. И та, и другая старается завербовать агентов из числа местных жителей. Франк Тислер, военный атташе Чехословакии, дезертировавший в 1959 году, сообщил, выступая перед конгрессом в мае 1960 года: «Моя работа военного атташе, аккредитованного в США, давала законное основание для моего пребывания в Вашингтоне. Это основание давало мне возможность встречаться и устанавливать контакты с дипломатами других стран, аккредитованными в США. Это давало мне законные основания интересоваться развитием военной техники в США. В этой роли я должен был интересоваться военными проблемами, но в то же время моя работа не отвлекала меня от моего настоящего задания.

Я должен был лично вербовать американских граждан, которые могли предоставлять мне данные о секретных документах, относящихся к развитию вооружения в США».

Досье советских дипломатов, объявленных персонами нон грата в США, полны примеров того, как русские вербуют американцев. Изучив эти примеры, можно решить, что успех советского шпионажа зависит больше от напористости, а не на тонкостях действий.

Приведем три таких примера.

Капитан Борис Федорович Гладков был назначен военно-морским советником в ООН в декабре 1953 года. В январе 1955 года он познакомился с инженером военно-морской компании и несколько раз встретился с ним. Он сказал инженеру, что может хорошо заплатить за информацию об устройстве судовых двигателей, их характеристиках и местах производства американских кораблей. Встречи продолжались до июня 1956 года, и Гладков заплатил 1550 долларов за два несекретных документа о морских двигателях, которые он мог бы получить бесплатно, если бы обратился к производителю.

Инженер поставил ФБР в известность о своих встречах, и через несколько месяцев наблюдения Гладков был объявлен персоной нон грата за «действия, не соответствующие» его статусу члена делегации ООН. Он покинул США 12 июля 1956 года.

Николай Иванович Курочкин в апреле 1956 года был назначен третьим секретарем посольства США в Вашингтоне. Осенью того года в посольство СССР обратился Чарльз Т. Бьюмо, репортер газеты «Нэшнл гардсмен», который искал статистику по производству трикотажа в СССР.

Курочкин, один из девяти секретарей посольства, предоставил ему необходимую информацию и сказал, что тоже пишет для журналов. Он объяснил, что готовит статьи для военных журналов, и предложил Бьюмо часть гонорара, если тот сможет найти полевые руководства армии США. Бьюмо, передавший несколько несекретных документов, получил 450 долларов. Он отказался передать Курочкину два секретных документа, которые просил дипломат.

Бьюмо обратился в ФБР и по совету федеральных агентов продолжил встречаться с Курочкиным. Он передавал ему документы, включавшие инструкции военных училищ США. В июне 1958 года Госдепартамент объявил Курочкина персоной нон грата, и он уехал из США через пять дней.

Вадим Кирилюк был назначен служащим в Секретариат ООН в сентябре 1958 года. В апреле 1959 года в советское посольство в Мехико обратился гражданин США, который хотел узнать, может ли он поехать на учебу в СССР. Русские особенно сильно заинтересовались им, когда узнали, что в армии он работал с шифровальными машинами.

Ему сказали, что он сможет поехать в СССР, если побывает в Нью-Йорке и встретится там с Кирилюком. Они встречались пять раз, и Кирилюк пытался убедить американца найти работу в АНБ. Он также просил рассказать о работе шифровальных машин. Американец жил в Спрингфилде, штат Массачусетс, и Кирилюк попал под наблюдение, когда ФБР стало известно о его частых поездках. Федеральные агенты встретились с его связным в Массачусетсе, он согласился сотрудничать и об инциденте оповестили Генерального секретаря ООН. Кирилюк, являясь служащим Секретариата ООН, не имел дипломатического иммунитета, и его можно было преследовать по закону. Однако он оказался в выигрыше благодаря сложившимся обстоятельствам: в это время в США с визитом находился Н. С. Хрущев, и американские власти чувствовали, что обвинение советского представителя в шпионаже могло сорвать визит. Кирилюка и его семью попросили покинуть США, что они и сделали в январе 1960 года.

В противовес рассказу о трех вербовках американцев русскими можно рассказать о подобной попытке американцев.

Лейтенант Роберт Дреер был помощником военно-морского атташе в Москве в 1948 году, послом в то время был Уолтер Беделл Смит, а военно-морским атташе — контр-адмирал Лесли Стивенс. Дреера арестовали советские спецслужбы 23 апреля 1948 года. Его обвинили в получении секретной информации от гражданина СССР, объявили персоной нон грата, и он уехал из страны незадолго до окончания своего двухлетнего срока работы.

Детали этого дела появились в «Правде», но в этом случае представитель американского посольства сказал репортеру Ассошиэйтед Пресс, что «большинство деталей, упомянутых в „Правде“, были верны».

До приезда в Москву Дреер работал в Одессе, где подружился с офицером таможни. Любопытно, что, когда Дреер уехал в Москву, туда вскоре был переведен и таможенник. В день ареста американец был на московской таможне по просьбе друга, чтобы обсудить отправку имущества посольства из Одессы.

Дреер разговаривал с русским таможенником, кое-что записывая, когда их обоих схватили представители спецслужб. «Правда» писала, что они пытались спрятать какие-то бумаги, а когда офицер органов безопасности взял несколько листов, лежавших на столе, Дреер напал на него, пытаясь выхватить их у него из рук. Газета сообщала, что в блокноте таможенника была секретная военная информация. О его дальнейшей судьбе ничего не известно.

Дреер был задержан на несколько часов, его просили подписать признание, но он отказался сделать это. Советский МИД сообщил об инциденте послу США Смиту. Согласно «Правде», Смит в разговоре с советским министром иностранных дел А. Я. Вышинским сказал: «Я попрошу Государственный департамент присылать в Советский Союз более осторожных людей». Предполагают — Смит признал, что Дреер получал секретную информацию.

Действия советской легальной сети в США также сконцентрированы на вербовке американцев и бывших граждан Советского Союза. В первом подобном послевоенном случае был замешан Я. М. Ломакин, возглавлявший советское представительство в Нью-Йорке. Ломакин был выдворен из США по личному требованию президента Трумэна за попытку похищения миссис Казенкиной, сотрудницы представительства, решившей бежать на Запад. Она смогла бежать, выпрыгнув из окна представительства, и Ломакин требовал ее возвращения в СССР. Однако вернуться пришлось ему. Ломакин умер в 1958 году, в то время он работал в советском посольстве в Пекине.

Во многих случаях советский дипломат встречается с американцем и на первом этапе вербовки просит его предоставить несекретный материал, который может найти и сам. Некоторые обвинения, выдвигаемые против советских дипломатов, звучат так же глупо, как и те, что появляются в советской прессе, потому что в большинстве случаев им инкриминируется не настоящее преступление, а намерение. Советских дипломатов объявляли персонами нон грата за попытку получить электронное устройство или географическую карту, которые можно купить в любом магазине.

В некоторых случаях попытки советских дипломатов заполучить какую-либо информацию напоминают пародию на действия разведчика. Вот как доклад ФБР «Отчет о советском шпионаже» описывает работу Юрия Крылова в США:

«Крылов прибыл в США 4 мая 1955 года в качестве помощника советского военного атташе… В апреле 1956 года Крылов познакомился с менеджером вашингтонской компании, занимающейся поставками электроники. С помощью этого менеджера, сотрудничавшего с ФБР, он приобрел редкое электронное оборудование. В августе 1955 года Крылов встретился с членом Комиссии по атомной энергии, от которого он пытался получить информацию о технических аспектах производства атомной энергии. В декабре 1955 года он встретился с бывшим членом Комиссии по атомной энергии, от которого пытался получить информацию об использовании атомной энергии. В феврале 1956 года он пытался купить 26 несекретных фильмов об использовании атомной энергии в мирное время.

В феврале 1956 года он пытался вступить в Общество американских военных инженеров и подписаться на журнал „Милитари инжинир“, который содержит информацию об обороне США.

14 января 1957 года Государственный департамент США объявил Крылова персоной нон грата. Он покинул Соединенные Штаты 26 января 1957 года».

В другом случае Максим Мартынов, член делегации СССР в ООН, пытался подкупить высокопоставленного офицера армии США. Евгений Заостровцев предпринял аналогичную попытку в отношении Государственного департамента. Можно представить одного из таких дипломатов решительно входящим в Белый дом, чтобы потребовать секретные документы у самого президента.

Кроме того, есть еще советские служащие и шоферы, обязанности которых гораздо шире. Владимир Михеев был переводчиком в советском посольстве в Вашингтоне, у него был крупный финансовый счет, который использовался для развлечения американцев. За несколько месяцев трое сотрудников правительственных учреждений сообщили, что он знакомился с ними с целью получения информации. Сидни Хэткину, статистику ВВС, находившемуся под наблюдением службы безопасности, Михеев представился студентом. Он приглашал Хэткина в город, чтобы поговорить в баре за стаканчиком водки. Хэткин доложил об этом властям и был восстановлен на своей должности. Михеев, обладавший «русским» обаянием, познакомился с Ричардом С. Каттером, работником медицинской библиотеки вооруженных сил, которому сказал, что ему нужна помощь в написании диссертации по истории американских вооруженных сил за период от Гражданской войны до современных дней. Каттер сообщил властям об этой встрече. Третьей попыткой Михеева стало знакомство с Робертом В. Дэвисом, историком Института патологий американских вооруженных сил. Он пригласил Дэвиса и его жену на обед. Рассчитываясь, дал десять центов чаевых с чека на шестнадцать долларов. Дэвис протянул официантке доллар, извинившись за своего друга, который «не знает американских обычаев».

Дэвис описывал Михеева как человека, не знающего обычаев общества, с «мягкими, льстивыми манерами, пока не задавали вопрос, который ему не нравился. В этом случае он становился похожим на дикого зверя». Дэвис сообщил властям об этой встрече, и Михеев был объявлен персоной нон грата в июне 1956 года.

Василий Молев, связной Бориса Морроса, был водителем советского консульства в Нью-Йорке. До этого назначения он работал администратором в посольстве СССР в Вашингтоне.

Есть свидетельства того, что Госдепартамент разыгрывает гамбит «служащий-шпион». В 1958 году во въезде в США было отказано Николаю Гвоздеву, делегату 51-й международной конференции аэронавтов. В досье этого специалиста по аэронавтике было указано, что в 1954 году он являлся шофером в советском посольстве в Вашингтоне.

Работа советской легальной сети также сконцентрирована на получении аэрофотоснимков стратегических зон США. С 1955 года всем гражданам СССР запрещено фотографировать военные базы, заводы, морские порты, также введен полный запрет на аэрофотосъемку.

Человеком, отвечавшим за получение аэрофотоснимков, был П. И. Ежов, внешне очень похожий на бывшего вице-президента Ричарда Никсона. У Ежова, третьего секретаря советского посольства, был такой же овал лица, такой же рост и такие же черные вьющиеся волосы, как и у Никсона. Его часто останавливали на улицах, чтобы попросить автограф.

Ежов нанял фотографа, чтобы произвести аэрофотосъемку Восточного побережья. Русские заплатили за снимки 1000 долларов и предложили уплату за уроки пилотирования и частный самолет, чтобы фотограф мог вести «систематическую воздушную разведку». В этом, как и во многих других случаях, фотограф связался с ФБР, и Ежов был объявлен персоной нон грата 22 июля 1960 года.

Подводя итоги сравнения западных и восточных дипломатов, мы понимаем, что обе стороны потворствуют действиям, которые не одобряются правительством страны пребывания. Обе стороны нарушают ограничения, налагаемые ими на попытки установить контакты с местными жителями и получить от них разведывательные данные. У той и у другой стороны в посольствах действуют разведчики. Разница между СССР и США в этом вопросе заключается не в способе, а в эффективности работы. Русские действуют смелее, у них больше «легальных» агентов, и они выигрывают от свободы передвижения и доступности информации в демократическом обществе. Американским же агентам приходится рассчитывать лишь на милосердие капризных, но всемогущих советских спецслужб, и тем не менее они пытаются добыть секретную информацию и завербовать граждан СССР.

Дела, хранящиеся в архивах ФБР, свидетельствуют, что завербованные обычно сообщают о контактах с русскими федеральным агентам и помогают в расследовании, которое заканчивается как правило выдворением определенного дипломата из страны. Большое количество проведенных расследований показывает, что американцев не так уж легко обмануть. Однако в другой области, в которой русские предпринимают попытки склонить американцев на свою сторону, результаты менее обнадеживающие. У американских войск, особенно у частей, дислоцирующихся в Западной Германии, контакты с русскими оканчиваются по-разному.

На низшем уровне — это возможность перехода в Восточную Германию в нетрезвом виде или для избежания наказания. Одно время подобное было настолько частым явлением, что восточногерманские власти не успевали отправлять американских солдат обратно. Так, сержант Джеймс Бизонет дезертировал в ноябре 1955 года, так как у него были проблемы с его отделением и он мог потерять сержантские нашивки. Он попросил убежища в СССР, но ему сказали, что «не хотят возиться с мелкой рыбешкой». Бизонет вернулся на Запад, где был приговорен к трем годам заключения за самовольный уход из части.

Те, кто перешел границу по ошибке, обычно жалеют об этом. В мае 1954 года сержант Уильям Дж. Смолвуд, находясь в нетрезвом состоянии, попал в Восточную Германию, где его задержали пограничники. Нарушителя поместили в тюрьму, которую он описывал как худшее место на свете: «Меня посадили в маленькую камеру, в которой уже было шестеро заключенных. Не было туалета, отопления, света, работы, писем, сигарет, мыла. Меня морили голодом до тех пор, пока я с трудом начал держаться на ногах». Смолвуд бежал и был счастлив провести два года в комфортабельной западногерманской тюрьме.

Но микроб измены поражает военнослужащих всех рангов. Случаи, о которых рассказывается ниже, представляют собой панораму измен военных от рядового до генерала.

Рядовой Роберт Д. Бливенс прослужил в Берлине всего месяц, когда оказался вовлеченным в спор с несколькими немцами в баре и был арестован военной полицией. Это был февраль 1952 года, и командиры американских частей получили распоряжение обходиться как можно строже с солдатами, которые своим поведением подрывали репутацию оккупационных сил.

Двадцатидевятилетнего Бливенса обвинили в начале ссоры и пьянстве. Через день после ареста к нему на гауптвахту пришел его командир, который сказал, что он может предстать перед военным судом. Услышав это, Бливенс взорвался и закричал: «Я могу служить в русской армии с таким же успехом, как и сидеть на американской гауптвахте!».

Бливенс не блефовал. Когда его пришла навестить подруга, немка Ингрид Янек, он попросил ее узнать, как к нему будут относиться в Восточной Германии. Она вернулась через несколько дней и сказала, что с ним будут обращаться, как с королем.

Бливенсу этого было достаточно, и 13 февраля он вместе с Ингрид бежал в Восточную Германию. В Восточном Берлине они поселились в гостинице «Интурист», и Бливенс переоделся в гражданскую одежду. Вскоре у их двери появились представители восточногерманской службы государственной безопасности, которые вежливо попросили их поехать в Потсдам, где живут все люди, обратившиеся в Восточную Германию за политическим убежищем.

В Потсдаме Бливенс познакомился с полковником Карповым, экспансивным русским, который хвастался, что под его контролем находятся все иностранцы, живущие в Восточной Германии. Русские помощники Карпова обыскали Бливенса, среди его бумаг они нашли карточку японского управления общественной информации. Из-за этой карточки они приняли Бливенса за журналиста, и он воспользовался этой ошибкой, сказав, что он опытный специалист в области общественной информации.

С Бливенсом обходились уважительно, попросили написать статьи для восточногерманских газет. Его первые статьи были настолько плохими, что их приходилось полностью переписывать, но потом Бливенс нашел в Потсдаме библиотеку, из которой и стал брать материал. Он сдал статью, которую дословно переписал из английского перевода М. Горького. Статья произвела впечатление на русских, они сказали, что «это было хорошо сделано».

Бливенса и Ингрид отправили в Баутцен, город в шестидесяти милях к югу от Берлина, около польской и чехословацкой границ. Там Восточная Германия и Россия открыли «школу веры» для дезертиров. Сотни солдат прошли через Баутцен, изучая историю партии, социальные науки, им рассказывали о зле капитализма. В то же время Баутцен — «маленькая Америка», где советские шпионы узнают манеру речи американцев, их сленг. Большинство дезертиров, содержащихся в Баутцене, живут в лагере, который входит в школу, и в перерывах между занятиями работают в городе. В Баутцене живут почти все дезертиры из американской армии.

Но Бливенса и Ингрид поселили в квартире, им выдали пропуск на поездки по всей территории Восточной Германии. Поскольку они пользовались определенными льготами, им сказали: «Если вас кто-нибудь спросит, говорите, что вы русские».

Бливенсу представили «Джона Пита», английского перебежчика, который должен был помогать ему писать статьи. Вместе они готовили материалы для восточногерманских журналов.

Затем в Баутцен приехал Карпов, который сказал, что Бливенс и Ингрид должны вернуться в Берлин. Их ждала меблированная квартира в хорошем жилом районе. Карпов показал им квартиру, помог разобрать вещи и пообедал с ними. После обеда он потер руки и сказал: «Что же, время отдыха прошло, пора начинать работать».

Карпов объяснил, что квартира не только их любовное гнездышко, что с этого времени Ингрид должна заманивать сюда американских солдат, а задача Бливенса склонять их к дезертирству на Восток. «Все что вам нужно делать, это рассказывать о том, как с вами обращались», — сказал полковник. Когда он ушел, Бливенс и Ингрид обсудили новый поворот в их романтических отношениях. Все зашло слишком далеко, решил Бливенс: то, чем его просили заниматься, может быть квалифицировано как предательство.

Он сказал Ингрид, что сдастся американцам, которые не предъявят ему никаких обвинений, когда услышат его рассказ. Он бежал на следующий день и снова оказался там, где и начал, — на гауптвахте. Оказавшись в заключении, Бливенс снова изменил свое решение. Он вернулся в Западную Германию в апреле, а в мае бежал обратно. Позже он объяснял, что «хотел захватить кого-либо, чтобы оправдать себя».

Когда перебежчик вернулся в Восточную зону, его отправили в Карлсхерст, где он стал переписывать документы на английском языке. Однажды вечером он задержался на работе и украл из шкафа какой-то документ. Отсутствие документа было замечено на следующий день, кто-то вспомнил, что Бливенс поздно ушел с работы, его арестовали и отправили в тюрьму в Дрезден. У Бливенса появилась возможность сравнить систему наказаний в Восточной Германии и американской армии. В тюрьме его избивали и заставляли подписать признание, что он американский шпион. Ему сказали, что его будут судить и скорее всего расстреляют. Однако в августе его отправили в Баутцен. В школе было много других американцев, и от них он узнал о контрразведчике, который работал здесь инспектором. Он познакомился с этим человеком, его звали Глокенштайн, и заплатил ему, за то чтобы тот встретился в Западном Берлине с представителями американской разведки, чтобы таким образом защитить его. Глокенштайну он сказал, что хочет стать разведчиком и работать на Запад. Глокенштайн должен был вернуться через три дня. Когда он не появился, Бливенс обратился за помощью к его жене, которая смогла сделать ему пропуск на имя мужа. С помощью пропуска Бливенс прошел во французский сектор Берлина, где был задержан французской полицией во время обычной проверки.

Его передали американцам, и Бливенс стал первым американским солдатом, которого судили по закону Смита, запрещающему обращаться к услугам адвоката тем, кто выступал за свержение американского правительства. Его обвинили в сотрудничестве с восточногерманской службой безопасности, которую называют «коммунистическим гестапо».

Поведение Бливенса на суде было довольно любопытным. С одной стороны, он пытался оправдаться тем, что хотел работать на американскую разведку, став двойным агентом. С другой стороны, он не рассказывал о деталях своего пребывания в Восточной Германии. «Меня уже четыре месяца заставляют рассказать об этом, но я не буду говорить», — сказал он военному трибуналу. Бливенс был приговорен к тринадцати годам заключения, его приговор стал одним из самых строгих приговоров, которые получали американские рядовые в Германии.

В марте 1952 года, через месяц после побега Бливенса, при подобных обстоятельствах исчез еще один рядовой армии США. Роберт В. Дори, двадцатилетний солдат, должен был предстать перед военным трибуналом по обвинению в краже 134 долларов из тумбочки другого солдата. Как и Бливенс, Дори бежал в Восточную Германию и обратился к полиции в деревне Гранасзее. Он попросил, чтобы его отвели к русским властям, у которых он хотел просить убежища.

Дезертиру выдали гражданскую одежду, деньги и отвезли для допроса сначала в Веймар, а потом в Потсдам. Он хотел угодить русским и согласился вернуться в Западную Германию с советскими агентами, которым мог показать свои бараки. Дори сопутствовала удача — она обычно помогает пьяным и лунатикам, — он смог вернуться в свою часть вместе с тремя агентами МВД, которым показал склады оружия, топливные хранилища и другие объекты. Для того чтобы попасть на объекты, интересовавшие русских, он надел свою форму. Дори и его русские спутники пробыли в Западной Германии с 23 по 26 апреля, они побывали на военных базах во Франкфурте-на-Майне.

Дори вернулся в Потсдам и начал писать статьи для советских и восточногерманских газет. Статьи, как и во всех других случаях, развенчивали армию и правительство США.

В июле Дори отправили в Баутцен для прохождения учебы, ему выдали документы, ограничивавшие его передвижение городской чертой. Он проходил учебу с остальными дезертирами и работал в булочной. Вскоре Дори начал уставать от жизни в «народной демократии». В августе он первый раз попытался бежать, но обнаружил, что покинуть Баутцен было гораздо сложнее, чем бежать с гауптвахты. Ему дали новую работу в автомастерской, которая тщательно охранялась. За следующие несколько месяцев Дори сидел в тюрьме пять раз — четыре раза за попытку бежать и один раз за кражу.

Его снова отправили в Баутцен, где он посетил лекцию, которую читал советский майор, выступавший за свержение американского правительства революцией рабочего класса. В конце лекции «студентов» попросили подписать заявление о поддержке революции. Дори выскользнул из зала до того, как подошла его очередь подписывать бумагу.

Он продолжал посещать уроки в школе и работал в автомастерской. В конце концов в августе 1953 года ему удалось скопить достаточно денег для очередной попытки бежать. Он подкупил жителя Баутцена, который купил ему билет до Берлина. Дори сумел незамеченным сесть в поезд и в Западном Берлине сдался американским властям.

В ноябре он предстал перед военно-полевым судом, на котором сказал в свою защиту, что действовал под угрозой и давлением. Он также был признан виновным в нарушении закона Смита и был приговорен к пятнадцати годам заключения, но позже приговор изменили на три года.

Тридцатитрехлетний мастер-сержант Рой Родс понял, что ему не нравится Москва. Там ему показалось холодно, неуютно. К тому же ему не нравилась его работа. В армии он не собирался быть шофером у дипломатов. Он был одинок. Он скучал по своей жене и двухлетней дочери. Отслужив девять лет, пройдя подготовку шифровальщика, он получил слишком тяжелое задание. Он руководил гаражом американского посольства, под его началом работали два русских механика — Василий и Иван. Большую часть времени он возил военных атташе посольства.

Московский май был похож на январь в родном городе Родса в Оклахоме. Ему не с кем было поговорить. Его семья и друзья были на базе в Аризоне. Русские механики, ремонтировавшие автомобили посольства, казались не слишком умными и не говорили по-английски.

Сержант Родс предпринял два шага, чтобы улучшить свою жизнь: он обратился за визами для своей семьи, чтобы она смогла жить с ним, и воспользовался довольно либеральным доступом к алкоголю в магазине посольства. В этом он оказался похожим на большинство русских: водка смягчала русскую зиму, а время проходило незаметнее.

В конце 1951 года сержант Родс получил известие, что его семье выданы визы на въезд в Россию. Это нужно было отметить, и Родс немного выпил за обедом, после чего отправился в гараж, находившийся в двух милях от посольства. Его переполняла любовь ко всем людям. Позже он так рассказывал о произошедшем:

«Вернувшись в гараж, я, насколько помню, решил, что русские механики, работавшие со мной, тоже должны были выпить за это. Мы немного выпили, потом еще — и так, наверное, продолжалось весь день. Где-то около половины четвертого или четырех часов дня в гараж приехала подруга младшего механика, которая в тот день ездила на его машине. У нас еще оставалось немного водки, и я предложил: „Почему бы твоей девушке не выпить с нами?“ Она привела с собой еще одну девушку, которую я раньше не встречал. По-моему, мы еще немного выпили, а потом кто-то, я не знаю кто, предложил вместе поужинать, может быть, я сам и предложил.

Я не могу точно вспомнить, как все началось, но мы уехали из гаража на его машине с двумя девушками и, насколько я знаю, поехали к нему домой. Я не был внутри. Я даже не знаю, что было внутри этого здания. В любом случае, его не было пятнадцать-двадцать минут. Он переоделся и вернулся в машину, после этого мы поехали в московскую гостиницу, и вечеринка продолжалась всю ночь. Я знаю, что я танцевал, пил и ел с этими людьми, но я не помню, чтобы я вообще уходил из гостиницы в любом состоянии. Может быть, они унесли меня оттуда. Я знаю, что на следующее утро я проснулся в постели с этой девушкой, как мне показалось, в ее комнате».

На следующий день Родс заглянул в гараж, страдая от похмелья, и вместе с механиками посмеялся над своими приключениями. Сержант уже успел забыть об этом происшествии, когда через полтора месяца младший механик сказал ему, что девушка, с которой он провел ночь, хочет еще раз встретиться с ним.

Они договорились о встрече, и любвеобильный сержант принял участие в классической сцене. Там была сама девушка, она выглядела несчастной, и ее брат, который казался очень разозленным. Кроме них, на встрече присутствовал посредник, представившийся Бобом Деем. Он говорил на английском с американским акцентом. Боб обнял Родса за плечи и по-мужски объяснил ему ситуацию. «У тебя проблемы, сержант, — сказал он. — Девушка беременна. Когда она родит ребенка и назовет тебя его отцом, ты не сможешь уехать из страны. Ты будешь отцом советского гражданина. Ты останешься здесь».

Родс все это выслушал. Он понимал, что его жена может приехать в Москву в любой день, что ему теперь грозит военный трибунал, что он не сможет скрыть свой поступок. Однако Боб Дей сказал ему, что эта проблема легко решается. «Почему бы тебе не поработать на нас? — спросил он. — Это все уладит».

«Но у меня нет никакой информации», — ответил Родс. Боб Дей объяснил, что он должен рассказать о себе, о своей семейной жизни, службе в армии и работе в посольстве. Родс согласился.

Возможно, сержант изумился, если бы кто-то назвал его шпионом, но он стал им. Родс работал на русских и был ценным внутренним агентом, который передавал им безобидные слухи о личной жизни сотрудников посольства. Слухи эти при соответствующей обработке становились ценной информацией. Разговоры, подслушанные в машине, сплетни о сексуальной жизни и личных особенностях дипломатов, привычки сотрудников Государственного департамента и военных атташе — все это Родс сообщал русским. За период с начала 1952 года по июнь 1953-го, когда вернулся в США, он встречался с ними пятнадцать раз. На всех встречах, проходивших в разных московских квартирах, присутствовали Боб Дей, а также высокопоставленные офицеры в форме и сотрудники МВД в штатском.

На первой встрече, по словам Родса, ему «задавали конкретные вопросы», на которые он давал конкретные ответы. Отыскивая в памяти лакомые кусочки информации, Родс вспомнил о поездке, которую совершил с военно-воздушным атташе. Они переоделись в штатское и поехали к заводу по производству управляемых ракет, находящемуся недалеко от Москвы. Родс сказал русским, что атташе фотографировал завод. Боб Дей остался доволен этим рассказом и в конце встречи положил в карман Родсу небольшую пачку денег. Родс утверждает, что за пятнадцать встреч он получил около 3000 долларов. Но с его стороны было наивным оставлять русским расписки, как будто он получал официальную плату.

На следующей встрече Родсу показали фотокамеру размером не больше спичечного коробка: «Они предложили мне взять ее с собой, отметив, что, если я не смогу прочитать какой-либо документ в посольстве, я должен сфотографировать его, а негатив принести им». Родса просили фотографировать документы в кабинете того же атташе, с которым он ездил на военный завод. Чувство самосохранения заставило Родса отказаться от этого задания, но он продолжал рассказывать о нравах посольства.

На всех встречах, по словам Родса, царила сердечная атмосфера. С ним обращались как с товарищем по оружию, всегда было много водки, а когда он уходил, в его карманах обязательно лежала пачка денег. Иногда устраивались вечеринки с девушками, но Родс больше никогда не встречал ту, от которой у него должен был родиться ребенок.

Когда Родс узнал, что его переводят на военную базу в Калифорнию, он сообщил об этом своим русским друзьям. «Во время трех последних встреч мне рассказывали о том, как я должен найти связного в США, — сказал Родс. — Они потребовали, чтобы я продолжал сотрудничать с ними и в США, и мне пришлось согласиться, потому что я понял, что увяз в этом по самые уши. Я не видел другого выхода».

Родсу дали псевдоним «Квебек» и сказали, что, если советский агент не встретится с ним в течение года, он должен сам разыскать его. Сделать это надо было следующим способом: вырезать из «Нью-Йорк таймс» статьи, критикующие коммунистическую экономику, и три из них отправить по почте в советское посольство в Вашингтоне, отметив каждую статью красным карандашом. То же самое проделать в течение трех недель в один и тот же день. В тот же день через четыре недели он должен стоять у определенного кинотеатра в Мехико. Родс должен был попросить у связного спички, в коробке с которыми будут инструкции на следующую встречу. Он обещал сделать это. Незадолго до отъезда Родс, будучи в нетрезвом виде, стал виновником дорожно-транспортного происшествия, но московская милиция не выдвинула против него обвинений. Его связной сказал ему, что это могло очень дорого обойтись для него, и напомнил, что он должен сотрудничать с русскими, приехав в США.

Когда Родс в июне 1953 года уезжал из Москвы, он думал, что все оставляет позади. Он не собирался продолжать заниматься шпионажем. Родс провел полгода на базе в Калифорнии, а затем его перевели в Нью-Джерси. Русские знали, что он в Нью-Джерси, о чем свидетельствует сообщение, отправленное Абелю, в котором говорится, что его можно найти в «Ред-Бэнк, Нью-Джерси, где он руководит тремя гаражами. Всю работу по гаражам выполняет его жена». Супруги в самом деле жили в Ред-Бэнк, но у них не было никаких гаражей.

К тому времени, когда Абель получил сообщение, в котором ему приказывали установить контакт с Родсом, сержанта снова перевели, на этот раз в Аризону. Именно там закончился срок его службы, и он был отправлен в запас 17 ноября 1955 года. У Родса не было профессии, он не умел делать что-либо особенно хорошо, оставался только один выход — вернуться на службу. У него был хороший послужной список, и в январе 1956 года он вернулся на военную базу в Форт-Монмаут, Нью-Джерси, где получил доступ к секретной информации.

В июне 1957 года к Родсу пришли агенты ФБР, установившие его личность по сообщению «Квебек». «Расскажите нам о Вашей работе на советское правительство», — попросил один из агентов. Родс, казалось, успокоился и сказал: «Я ждал, что кто-нибудь придет и спросит меня об этом».

Родс был свидетелем на суде над Абелем осенью 1957 года. После его выступления адвокат Абеля Джеймс Донован подверг его получасовому допросу, в котором он представил его безответственным алкоголиком:

«Вопрос. Что Вы пили?

Ответ. Виски, водку, почти все, что Вы можете назвать.

В о п р о с. В каких количествах Вы пили эти напитки?

Ответ. Довольно много.

Вопрос. Правда ли, что последние два месяца Вашего пребывания в Москве Вы были пьяны каждый день?

О т в е т. Я полагаю, это так, да, сэр».

Затем Родс признал, что, кроме шпионажа, он занимался продажей рублей на черном рынке в Москве. Когда его задержало ФБР, на его счету было 19 000 долларов, которые, по его словам, были его сбережениями.

Попытки Донована подвергнуть сомнению верность показаний сержанта не помогли его клиенту, но они добавили еще несколько штрихов к портрету самого безответственного человека, призванного в армию.

На заседании военного суда в феврале 1958 года Родс сказал в свою защиту: «Теперь я понимаю, что оказался вовлеченным в эту ситуацию либо из-за страха, о чем я только что сказал, либо из-за того, что они предложили мне больше денег, чем мне предлагали за всю мою жизнь».

Искренность солдата, который может признать, что стал предателем за «секс, водку и рубли», не помогла ему. Родса приговорили к пяти годам общественных работ, и он был уволен из армии. Когда его жена услышала об этом, она сказала: «Я шокирована. Я думала, что его освободят». Других шокировала мягкость приговора.

Весной 1957 года тридцатишестилетний капитан Джордж X. Френч дошел, как говорится, до ручки. Френч — герой Второй мировой войны, совершивший тридцать два боевых вылета пилотом или штурманом самолета Б-17. Он был награжден за бомбардировку завода боеприпасов в Берлине. Взрыв был настолько мощным, что его самолет трясло в воздухе. За время корейской войны, в которой он участвовал незадолго до ее окончания, он совершил пять боевых вылетов на Б-29, уничтожая боевые склады северокорейской армии.

Френч был воплощением летчика-лихача. Он совершал боевые вылеты, а молодые люди его возраста все еще просили разрешения взять на вечер машину отца. Его знали как хорошего пилота, который любил риск и волнение боя, он дружелюбно относился к членам своего экипажа и другим пилотам.

Капитан был женат. Он познакомился с женой в І942 году, когда проходил летную подготовку в Алабаме. Как и немногие другие, Френч вступил в армию сразу после нападения японцев на Пёрл-Харбор. К 1956 году у него было три дочери. Его жена думала, что ему следует уйти из ВВС и начать спокойную жизнь. Он пытался сделать это в промежутке между войнами, но с нескрываемым облегчением встретил приказ о возвращении на службу для участия в новых боевых действиях в 1950 году.

После корейской войны у Френча возникла проблема, общая для всех ветеранов войн, — привыкание к жизни, которую можно планировать, как маршрут полета. Большинство его друзей стали продавцами или учились в университетах по закону о военнослужащих, некоторые стали пилотами коммерческих авиакомпаний.

Но он остался в авиации. В мирное время в армии появляется чувство тщетности, которое разлагает армию и ослабляет ее лучших людей. Больше не нужно было сбрасывать бомбы. Френч вернулся в школу, он изучал новые виды оружия, изобретенные в то время, когда он пользовался старыми, изучал новые стратегии, разработанные в его отсутствие. Все это было довольно скучно, а Френч никогда не любил учиться. Он был средним учеником в школе своего родного города. Его любимыми занятиями была гимнастика и футбол. Начавшаяся война позаботилась о выборе колледжа.

Френч всегда любил азартные игры, он стал активным участником обычая, презираемого всеми женами, — игры в покер субботними вечерами. Он бросился в карты так же, как бросался в полет. Вскоре играл два-три раза в неделю. Он был не очень хорошим игроком, и его долги постоянно росли..

Френч начал пить. Его мышцы стали обрастать жирком. Круг сужался. Он брал деньги в банках, проигрывал их в покер, пил, брал в долг у отца, чтобы оплатить банковские долги. Его отец одолжил ему 2500 долларов, но когда он попросил у него еще 1800, тот отказал.

Новое задание принесло Френчу недолгий отдых. В декабре 1956 года он был направлен на базу ВВС Рэми в Пуэрто-Рико, где стал наводчиком в экипаже бомбардировщика Б-36. Это был необычный Б-36 — он был оборудован для несения ядерного оружия. Френч получил доступ к секретной информации, необходимой в его работе. Он снова ходил в школу, посещая занятия, на которых его учили сбрасывать атомную бомбу.

Френч был человеком, легко переживавшим тяготы боя, но которого могли сломить проблемы в личной жизни. Чем больше становились его карточные долги, тем больше он пил и тем больше был уверен в том, что не может разрешить свои проблемы обычными путями. Он получал 800 долларов в месяц, а его долги выросли до 8000 долларов.

Рассуждая как десятилетний ребенок, он придумал настолько фантастический и наивный план, что подобные планы можно встретить только на страницах комиксов.

Он получил отпуск и вылетел в Нью-Йорк 3 апреля 1957 года. В Нью-Йорке поселился в отеле «Нью-Йоркер», в комнате 1877. До этого он сдал свой багаж в камеру хранения на вокзале Пенсильвания-Стейшен. Он пил в течение двух дней.

5 апреля сел в поезд до Вашингтона. В телефонном справочнике он нашел адрес советского посольства и поздно вечером отправился туда. Около полуночи Френч подошел к забору, окружавшему посольство. Он достал из кармана письмо, завернул его в газету, чтобы сделать тяжелее, и перебросил через забор. Он увидел, как тот упал на стороне посольства, и с первым же поездом отправился в Нью-Йорк.

В письме говорилось:

«Всем, кого это может заинтересовать, — я полагаю, что могу передать вам ценную информацию, в которую входят рисунки некоторых видов вооружения.

Я хочу продать эту информацию за 25 000 долларов наличными.

Должна соблюдаться строжайшая секретность, так как я служу в ВВС США.

Меня можно найти в комнате 1877 отеля „Нью-Йоркер“ в городе Нью-Йорк.

Пришлите человека, знакомого с современным вооружением ВВС.

Это письмо нужно показать при встрече.

Еще раз прошу вас соблюдать величайшую секретность, поскольку мне может угрожать строжайшее наказание.

(Подпись) капитан ВВС США».

Загадкой останется то, почему здравомыслящий человек, осознававший все возможные последствия своего поступка, все-таки решился совершить его. Когда его жене рассказали об этом, она сказала, что у него, наверное; «было что-то с головой». Однако письмо составлено кратко и точно, а его содержание так же ясно, как абсурден план человека, написавшего его.

Единственный комментарий, сделанный позже представителем ВВС, касался практической стороны этого инцидента. «Он запросил невысокую цену, — сказал пресс-секретарь ВВС, — учитывая то, что он хотел продать».

Капитан ВВС выставил на рынок шпионажа документы, объясняющие методику работы с атомным оружием. Скорее всего у советской стороны в 1957 году уже была подобная информация, но, если бы письмо Френча подобрали сотрудники советского посольства, оно стало бы манной небесной. Причем не столько из-за того, что предлагал Френч, а из-за того, что он мог предоставить, оказавшись в руках КГБ.

Но случилось так, что письмо подобрали агенты ФБР. Это было не совпадением, а спланированным действием. Френч к тому времени уже долго был под наблюдением разведки ВВС. Его долги, пьянство и депрессии привлекли внимание службы безопасности во время обычной проверки пилотов, имевших доступ к секретным документам. Когда Френч поехал в отпуск, за ним следили сотрудники Управления специальных операций (УСО), службы контрразведки ВВС. Когда он приехал в Вашингтон, к делу подключили ФБР.

Как только Френч отошел от посольства, агент ФБР и сотрудник УСО подошли к забору и достали из-за него письмо.

На следующий день нервно ходивший по комнате Френч услышал стук в дверь. Вошли двое мужчин, которые показали ему письмо и поинтересовались: «Что Вы можете предложить нам?»

«Где деньги? — спросил Френч. — Мне нужны только наличные».

За этим диалогом последовала сцена, в которой Френч спорил с агентами ФБР о способе оплаты. Чтобы доказать, что не шутит, он показал агентам рисунки, которые сделал, и назвал темы, о которых мог рассказать. Он обхаживал агентов, стараясь заключить сделку. Они пытались получить информацию бесплатно, а он требовал наличные.

Когда эта игра начала затягиваться, федеральные агенты представились Френчу. Он рухнул на кровать, крича: «Я знал, что так и будет!». Он все признал и отдал агентам ключ от камеры хранения, в которой нашли шесть документов, похищенных в ВВС. На трех стояла отметка «Конфиденциально», а на оставшихся трех — «Ограниченный доступ».

В устном признании Френча ФБР стал понятен образ мышления, благодаря которому появился его план. «Я не чувствую себя морально виновным, — объяснял неудавшийся шпион, — потому что потом хотел совершить самоубийство, доложив перед этим о советских агентах». Казалось, что Френч жил в выдуманном мире шпионской героики и особых кодексов чести. Он сказал, что чувствовал себя выше всех обязательств, кроме выплаты долгов. Однако в какой-то момент признал, что его поступок «был недостоин офицера и джентльмена».

Френч не признал себя виновным на заседании военного трибунала, разбиравшего это дело. Его обвинили в нарушении статьи 13 Кодекса военной юриспруденции, запрещающей общение с представителями иностранных держав по вопросам обороны. В состав суда входили три генерала, два полковника и два подполковника.

Френч отверг все обвинения, сказав, что он «запутался». Его защита ничего не смогла сделать, и 20 сентября он был разжалован и приговорен к пожизненному заключению.

Прессе не сообщалось об этом процессе до вынесения приговора. В газетах его сразу назвали «наводчиком, любящим покер». Жене Френч написал, что заболел и проходит лечение в военном госпитале. Когда в газетах появились статьи о его деле и приговоре, который он получил, Френч позвонил отцу и сказал: «Не верь тому, что про меня говорят». То же самое он сказал и жене.

В феврале 1959 года военный кассационный суд признал, что, хотя действия Френча были невероятно опрометчивы и незрелы, их нельзя считать действиями профессионального шпиона или предателя. По сути это было нарушение, которое часто рассматривается военным судом и имеет отношение только к деньгам: кража, продажа государственного имущества, азартные игры и так далее. Его приговор был изменен на десять лет заключения.

С трудом можно представить себе, что человек, который воспитывается в атмосфере дисциплины и идеалов военной академии и затем занимает высокие должности, может забыть, что он собой представляет. Переход границы и импульсивные побеги, свойственные низшим чинам армии, не характерны для людей, которым доверено командование. Неуравновешенность и притупленное чувство долга, что было свойственно капитану Френчу, обычно не позволяют военным достичь высокого положения.

Однако количество звезд на погонах офицера не мешает русским пытаться завербовать его. Такие попытки делались в отношении высокопоставленных офицеров, которые дружелюбно относились к России и ее жителям. Других позволяют эксплуатировать их собственные слабости.

Бригадный генерал Филип Р. Феймонвилль был одним из тех, кто не согласился на сотрудничество. Он закончил военную школу в 1912 году и молодым офицером участвовал в военной миссии в Сибири. Как один из немногих американских офицеров, лучше других знавший Советский Союз, он стал авторитетом в области советской жизни. Чтобы укрепить эту репутацию, генерал изучил русский язык и стал читать русские военные публикации. Он поддерживал связь со своими знакомыми в России, и его интерес к Советскому Союзу стал так велик, что друзья прозвали его «большевиком».

В 1934 году Феймонвилль был назначен первым военным атташе в СССР. Его рекомендовал посол Уильям С. Буллит, который сказал, что он «знает о России больше, чем любой другой офицер американской армии». В Москве Феймонвилль стал одним из самых популярных дипломатов и отправлял в Вашингтон пылкие доклады о военной мощи русских. Он выяснил, что некоторые из его друзей были репрессированы, но он познакомился с новыми людьми, и его любовь к России не увядала.

Доклады Феймонвилля вызвали удивление в Вашингтоне, а когда он написал, что «русские — величайшие воины мира», Государственный департамент потребовал объяснений от его руководства. Александр Кирк, бывший в то время поверенным в делах, ответил, что с Феймонвиллем «о России можно разговаривать столько же, сколько с другим человеком о его матери».

Те, кто беседовал с ним о России, как это иногда делал его помощник полковник Фрэнк Хейн, запомнили, что эти разговоры всегда были очень эмоциональны, и темпераментный Феймонвилль, который не любил, когда ему противоречили в этом вопросе, часто заболевал после них.

Феймонвилль был военным атташе до 1939 года, и, несмотря на то что все его доклады были пронизаны восхищением русскими, его оценка советской военной силы была более точной, чем оценки его последователей. Феймонвилль, описывавший танки, тяжелую артиллерию и подвижную технику, говорил и о традиции русских людей до последней капли крови сражаться за свою землю. Он стал одним из немногих, кто увидел в России военную державу, с которой нужно считаться.

В 1941 году Феймонвилль снова вернулся в Москву, на этот раз в составе комиссии, управлявшей американским ленд-лизом. Это задание продолжалось всего год. Из-за своего рвения помочь России он поссорился с военными атташе и представителями Министерства обороны. Чтобы показать свою любовь к русским, он стал регулярно сдавать кровь в московские больницы.

Офицеры советской разведки, которые от друзей Феймонвилля знали о его любви к России, встретились с генералом и пытались склонить его к работе на их спецслужбы, пользуясь аргументом, что он поможет всему миру, помогая России. Несмотря на дружелюбное отношение к русским, Феймонвилль достаточно благоразумно отказался от этого предложения. Ему льстили, предлагали награды, но он ничем не отвечал.

Участие Феймонвилля в ленд-лизе закончилось не из-за попытки завербовать его, о ней стало известно гораздо позже. В Государственный департамент поступали жалобы, что с ним было невозможно работать, и в 1942 году он был отозван без объяснений. Ему поручили должность, в которой не могло быть никаких противоречий: он возглавил тренировочный военный лагерь на юго-западе США.

Там Феймонвилль провел последние годы своей службы. Он лучше всех знал военный потенциал русских, но его любовь к ним погубила блестящую карьеру. Он вышел в отставку в 1948 году в возрасте шестидесяти лет и вернулся в Сан-Франциско.

Когда Юрий Расторов, офицер советской разведки, дезертировавший на Запад в 1954 году, выступал в конгрессе, он назвал имя Феймонвилля. Расторов подтвердил, что НКВД пытался завербовать Феймонвилля из-за его «необычного поведения», но он отверг все предложения.

В июле 1952 года перед военным судом в Форт-Миде предстал генерал-майор, получивший строгий выговор и отстраненный от полномочий на шесть месяцев. Это был первый со времен Гражданской войны офицер такого ранга, которого судил военный суд.

Генерал-майор Роберт В. Гроу был признан виновным по двум пунктам обвинения и невиновным по третьему пункту, который остался неразглашенным. Он был признан виновным в том, что вел записи о секретной военной информации в личном дневнике.

В результате блестящего шпионского заговора у генерала, два года бывшего военным атташе в Москве, украли его дневник. Его верность никогда не подвергалась сомнению. Он был ярым антикоммунистом, выступал за начало войны против Восточного блока.

Возможно, он считал себя блестящим военным теоретиком, чьи мысли необходимо сохранить для потомства. Годами он вел ежедневный дневник, что уже само по себе является сомнительной практикой для офицера, имеющего доступ к секретной информации. В военное время в американской армии вводится запрет на ведение дневников. После инцидента с Гроу военная разведка стала настаивать на запрете дневников до тех пор, пока будут сохраняться условия холодной войны.

Генерал Гроу был экспансивным человеком, блестящим командиром 6-й танковой дивизии, участвовавшей в боевых действиях в Европе во Второй мировой войне. После войны он служил в Иране, откуда в 1950 году был переведен в Москву в ранге военного атташе.

Вероятно, в Москве не было двух более разных военных атташе, чем Феймонвилль, любивший Россию и русских людей, и Гроу, убежденный в неизбежности войны с ними.

В июне 1951 года Гроу участвовал в сверхсекретной военной встрече во Франкфурте-на-Майне. Он возглавлял Комитет по использованию специального оружия. Сама конференция была посвящена изучению целей, стратегических объектов и уязвимых мест Советского Союза, о которых Гроу знал очень много.

Большинство членов конференции жили в отеле «Виктори гест-хауз». Двое служащих отеля получали плату от Восточной Германии, и им не составило труда сфотографировать дневник Гроу, который тот неосмотрительно забыл в своем номере. Когда он вернулся, его дневник лежал на том же месте, на котором он его оставил. Но двое служащих исчезли. В то время на их исчезновение не обратили внимания.

В январе 1952 года в Восточной Германии была издана книга «На пути к войне». Ее автор — майор английской армии Ричард Сквирз, бежавший в Восточную Германию в 1947 году. В шестой главе книги были отрывки из дневника Гроу, передававшие личные мысли генерала. Вскоре после этой публикации московская «Литературная газета» развернула пропагандистскую акцию, обвинив американских военных в подготовке к войне против Советского Союза. Это была блестяще спланированная акция, и литературные опыты Гроу быстро привели его к военному суду.

На страницах своего дневника генерал предстает прежде всего военным атташе, который почти каждый день проверяет строгость ограничений, налагаемых Советским Союзом на иностранных дипломатов. 1 декабря 1950 года он фотографировал мост через реку Великую, его задержала советская милиция, и ему пришлось отдать им пленку. Весной 1951 года его задержали при попытке попасть в один из районов Подмосковья, где находился военный лагерь.

Он выяснял расположение советских военных целей, военных частей, баз ПВО, промышленных предприятий и транспортных центров. Это была его работа, и он успешно выполнял ее. Для русских он был опасным шпионом. В его дневнике есть вся информация, которая интересовала его:

«16 апреля 1950 года. Музей Л. Толстого сегодня был закрыт, но это нас нисколько не волновало, потому что мы и не собирались идти туда. Я сфотографировал несколько автомобильных номеров военных машин и по дороге сюда видел несколько военных объектов.

23 мая 1950 года. Ростов — красивый город, расположен на северо-западном берегу Дона. Мост здесь — лучшая цель на юге России.

15 февраля 1950 года. Турнелл и я внимательно осмотрели промышленные объекты в северной части города.

12 января 1950 года. Целый день ходили с Турнеллом и Абелем по новым улицам в юго-восточной части города. Здесь нет военных объектов, но довольно интересный ландшафт.

28 января 1950 года. Встали в 10 часов, позавтракали, затем поехали на метро и вышли недалеко от академии имени Фрунзе. Там ничего нового, только в старой конюшне стоят лошади».

Гроу обменивался информацией с другими военными атташе, и на опубликованных страницах его дневника перечислены страны, чьи атташе также вынюхивали советские секреты. Он упоминал о тесных контактах с атташе Великобритании, Канады, Турции, Греции.

Некоторые выдержки из дневника говорят: «Заходил Поуп (сотрудник британского посольства[34]), мы долго обсуждали военную силу Советского Союза. Я получил доклад от полковника Гимонда и майора Буша об их поездке в Тбилиси; полезный документ, содержащий много информации».

Снова: «Заходил Поуп, он настаивает на том, что мы видели не все объекты. Совершенно верно, но мы нашли четыре объекта, которые не видел он». (Между военными атташе существовало соперничество, которое уравнивалось обменом информацией.) «Поуп сообщил нам о военных объектах, которые он видел в Ленинграде, он подтвердил наши наблюдения».

«Грек Сгордис также выступает за решительную войну. Он один из немногих европейцев, думающих так».

Поддержка Гроу «решительной войны» была самым опасным элементом в его дневнике, поскольку она давала русским возможность начать пропаганду. В преимуществах превентивной войны Гроу пытался заинтересовать Уолтера Беделла Смита, бывшего послом США, а затем ставшего директором ЦРУ.

В своем дневнике Гроу писал:

«Получил письмо от Джорджа Кинга, который показывал мои письма Смиту. Он заинтересован. Я настаиваю на подготовке к следующей войне, чего мы пока не начали делать. Он говорит, что Смит заинтересован, но я не вижу реальных дел. Он также говорит, что этот год может стать критическим».

Во время встречи во Франкфурте-на-Майне он записал в дневнике, что представил «твердую» линию, которую, как он надеется, поддержит Госдепартамент. Он писал:

«Встреча была посвящена общему обсуждению намерений Советского Союза. Фреер представил точку зрения Госдепартамента, который утверждает, что в этом году ничего не произойдет. Барбур думал, что наш доклад должен быть похож на прошлогодний, так как важных изменений не произошло. Я представил свой доклад, в котором рассказал о возможности начала боевых действий уже в этом году или до июля следующего года. Все было подтверждено фактами. Доклад сочли серьезным и заслуживающим обсуждения. Я допустил, что это было „вероятное“, но не обязательно „возможное“ развитие событий. Троун поддержал меня. Я думаю, что теперь Госдепартамент согласится, что нынешняя ситуация отличается от прошлогодней».

И добавляет:

«Я начал готовить оценку советских намерений, особенно в военной области, которую Барбур хочет получить уже к концу недели. Весь вечер печатал — как бы думал вслух. Пришел к такому выводу: они не могут позволить, чтобы баланс сил изменился в нашу пользу. Им нужна промышленность Европы, чтобы соперничать с нами или уничтожить нас — нелегкая задача».

Гроу также допустил грубейшую ошибку, записав в своем дневнике: «Мы должны бить ниже пояса. Эту войну нельзя вести по рыцарским правилам».

Чувства генерала к европейским союзникам были смешанными. 5 февраля 1951 года он писал, что «европейцы слишком робки, а английские бизнесмены боятся потерять Гонконг. Французы также нарушают свои обещания».

Размышлениям Гроу о войне и мире, а также информации, собранной им в России, посвящен не весь дневник. Он был неисправимым игроком, и в дневнике аккуратно записаны его проигрыши и выигрыши.

Он ворчал на посла, как это делают большинство дипломатов, но редко писал об этом. Он служил под руководством Алана Кирка, адмирала в отставке, и чувствовал, что посол несправедливо относится к нему. В дневнике Гроу писал, что его семье дали квартиру меньшей площади, чем остальным сотрудникам с такой же семьей (у Гроу была жена и двое детей). Он жаловался, что посол отчитывал его за мелкие оплошности. Запись 14 апреля 1951 года: «Кирки не могут вести себя естественно и быть в то же время лидерами миссии». Говоря о замечании, которое его жена сделала послу, он пишет: «Она так и сказала».

Содержание дневника, после того как он появился в Восточной Германии, никогда не обсуждалось в Вашингтоне. Власти пытались замять дело и судить Гроу так, чтобы об этом не узнала пресса. Несмотря на это, неосмотрительность генерала стала достоянием гласности.

Гроу стал жертвой собственной небрежности, и его нельзя было обвинить в потворстве русским. Таким образом, во всех случаях шпионажа, имевших место в армии США, мотивы людей, причастных к шпионажу, от рядового до генерала, не были политическими или идеологическими. Однако все же был один случай, когда идеологическая сторона оказалась довольно важной, и он показывает, что русские могут использовать даже самые причудливые слабости человека. Этот случай произошел с американским генералом, который согласился помогать русским, потому что он был патриотом Ирландии. Это произошло в 1932 году, генерал умер до того, когда его можно было судить, но тем не менее этот инцидент необходимо упомянуть, потому что он показывает, в какой мере руководителей можно использовать против их собственной страны.

О деле этого генерала, который помог русским в полной уверенности, что помогает ирландцам, впервые упомянул Уиттакер Чемберс. Генеральная прокуратура расследовала заявление, сделанное Чемберсом, и подтвердила его, однако не назвала имен основных участников. По словам Чемберса, генерал передал русским чертежи танка «Кристи», который в то время был лучшим по скорости и маневренности.

Чемберс пишет:

«Советская разведка установила, что офицер армии, имеющий доступ к секретным документам по танкам, сочувствует Ирландии. Он имел контакты с ИРА, которая в то время сражалась с Великобританией. Четвертый отдел ГРУ решил использовать этого офицера как источник информации. В Лондоне представители советской разведки встретились с представителями ИРА. Русские взяли на себя обязательство прислать к западному побережью Ирландии две подводные лодки с оружием для ИРА. В качестве оплаты представители ИРА предложили русским, чтобы американский офицер, которого я назову генерал О'Гордон, передавал русским агентам информацию о танке „Кристи“…

Генерал О'Гордон был представлен связному советской разведки. Генерал согласился взять на выходные секретные документы о танке. Он должен был передать их русскому агенту, которому предстояло переснять их на микропленку и вернуть генералу, чтобы он мог положить их на место рано утром в понедельник».

Чемберс добавил, что генерал сказал: «Я рад помочь ИРА, но я бы ничего не сделал для этих чертовых русских».

Он продолжал:

«Появилась одна помеха. Днем генералу позвонили со службы и попросили немедленно вернуть документы, которые кому-то понадобились. Генерал был смущен, потому что в тот момент у него не было этих документов. Их переснимали на микропленку, и он не знал, где они находятся».

Итог этой истории таков: русские получили чертежи танка, ИРА не получила обещанного оружия, а генерал, любивший ирландцев, умер от алкогольного отравления.

Методы русских различаются по сложности, но принцип всегда один — использовать известный недостаток человека. Если у офицера возникли проблемы с деньгами или женщинами, ему скорее всего предложат сотрудничество. Подобный случай произошел в Западном Берлине с сорокавосьмилетним полковником ВВС Патриком Хейсом. Хейс служил в специальном подразделении, обеспечивавшем защиту Западного Берлина от советского нападения. Необходимо отметить тот факт, что Хейс, высокопоставленный офицер разведки, не знал о девушках-«можно».

Двадцатичетырехлетняя Имгард Маргарет Шмидт училась в так называемой Школе гимнастики в Восточной Германии, находившейся у чехословацкой границы. В этой «школе» девушки в возрасте от девятнадцати до двадцати шести лет в течение трех месяцев проходят подготовку секретаря, переводчика, официантки или танцовщицы.

Мисс Шмидт, до того как ее отправили в Западный Берлин, готовилась стать секретарем. Высокую красивую брюнетку завербовали в Галле-Виттенбергском университете в Восточной Германии, где она изучала иностранные языки. Она согласилась работать на русских в обмен на смягчение условий для своего жениха, который находился в тюрьме из-за политических убеждений.

Приехав в Западный Берлин, она получила достаточно денег, чтобы войти в международное общество дипломатов, офицеров и высших слоев немецкого общества. Девушка модно одевалась, носила дорогие украшения, легко сходилась с людьми. В 1953 году на одной из вечеринок она познакомилась с Хейсом и вскоре стала его любовницей. Хейс, человек довольно легковерный, был уверен, что Имгард, которая была в два раза моложе его, встречается с ним только из-за его очарования.

Из чувства благодарности он устроил Имгард секретарем в свое разведывательное подразделение. Она работала в отделе военной разведки, занимавшемся наблюдением за советскими войсками с помощью всех возможных источников, включая восточногерманские. Имгард так открыто интересовалась документами, лежащими на столах других сотрудников, что ее через несколько месяцев уволили. Она крепко держалась за Хейса, который, вместо того чтобы провести расследование, нашел ей работу секретаря на базе ВВС в городе Темпльхоф.

В течение года она передавала советской разведке информацию о своей работе в разведывательном подразделении и на военно-воздушной базе, а также сведения об обязанностях Хейса и еще одного американца, служившего в разведывательном подразделении в Западном Берлине (с ним она тоже встречалась). Видя, что работа дается ей легко, она осмелела и встретилась с одним из жителей Темпльхофа и пыталась склонить его к сотрудничеству. Он доложил об этой встрече властям, и за Имгард установили наблюдение. Меньше чем через месяц ее арестовали при попытке покинуть Западный Берлин с секретными документами, похищенными с базы.

Шмидт была приговорена к пяти годам тюремного заключения, признав себя виновной в сборе и передаче данных американской разведки русским, работавшим в Восточном Берлине.

Вскоре после этого Хейс и его жена были отправлены домой, а 17 июня 1955 года он был разжалован и лишен пенсии на двенадцать лет. В ВВС объяснили это тем, что он «плохо рассуждал».