Избранное

В саду найдется ль кипарис, похожий на твой ста душа?

Твои ланиты расцвели, как дивный гулистан[1], душа!

Глаза и сердце меж собой ведут кровопролитный бой —

Любовь к тебе их увлекла, наслав на них туман, душа.

Хабешцев — локоны свои — когда б на Рум послала ты

То был бы в тот же миг тобой разгромлен вражий стан душа!

В стыде пред лалом уст твоих в крови растаял камень-лал,

Увидевши мое лицо, стыдиться стал шафран, душа!

Ах, слава богу, что враги не видят, как я желт лицом.

Ведь слезы сделали его красней, чем аргаван, душа!

При виде твоего лица я лалы, жемчуг лью из глаз.

Дивятся море и рудник, что дар такой мне дан, душа.

Средь псов любимой Саккаки — лежит в пыли и день, и ночь.

Завидно небу. Ведь такой им не достигнут сан, душа!

Твой лик увидев, сорочку роза разорвала,

Газель, увидев свет глаз прекрасных, в Хотан ушла.

Твой рот увидев, упало сердце в небытие,

Но слов привета и утешенья ты не нашла.

Но этой муки и злого горя я сам хотел, —

Так пусть меня же и поражает моя стрела.

Коль ты на слезы мои посмотришь, о кипарис —

Свежен ты станешь, моя же будет душа светла.

Планеты в небе крутятся быстро, но не быстрей,

Чем льются слезы тоски, что сердцу ты принесла.

И днем, и ночью рыдаю горько и плачу я.

Мой друг — лишь горе по той, что душу мою сожгла.

Приносит горе она, взглянувши на Саккаки, —

Ах сколько бедствий она бедняге приберегла?

Если бы в мечеть приняла ты, брови выгибая,

Их сочли б двойным михрабом, головы склоняя.

Я ничтожный раб, готовый вечно к услуженью,

Что ж меня убить ты хочешь, жалости не зная?

Сердце кровью истекает от лукавых взглядов,

И разит его нещадно клевета людская.

Лай собак у дома милой слух мой услаждает,

Для влюбленных это лютня, что поет, стеная.

С ночью схожи кудри милой, а лицо — с луною,

Потому и утверждают: "Вот луна ночная!"

Пересохло горло с горя, гнет врагов измучил —

Дай врагам я взрежу горло — и напьюсь тогда я.

Знаешь ли число песчинок в выжженной пустыне —

Саккаки изведал в сто раз больше бед, страдая.

Глазами черными меня обворожив, не убивай,

Коварным взглядом иссушив, мир, как меня, не покоряй.

Душе измученной) больной один бальзам — скорбь по тебе,

Для скорби этой до суда, молю, лекарства не давай.

Боюсь, коль стану я бродить, не станет прах твоих дверей

Для глаз усталых тутией — луна, меня не прогоняй!

Расплавлен, как в горниле, я разлукой горькою с тобой, —

Не делай золотом лицо — к алхимии не прибегай.

Коль как чужого под конец меня прогонишь ты, мой друг,

Меня улыбкою своей в число друзей не привлекай!

Рекой течет из сердца кровь, царица, от твоих обид, —

Меня в водоворот беды и слез кровавых не ввергай!

О Саккаки, как сокол ты, попавший в сеть ее кудрей, —

Доволен этим пленом будь, дворец царя не покидай!

Хотанский мускус — чернь твоих кудрей,

У китаянок кудри не черней.

Когда волос твоих коснется гребень —

То не услышать музыки нежней.

Лицо твое — как солнце, рот и зубы —

В плеядах звезды. Нет тех звезд светлей.

Глаза твои собьют с пути захида,

Хоть мужа не было его святей.

Я рот боюсь открыть перед тобою —

Нет смелости совсем в душе моей.

Руби мечом, конем топчи, царица,

Но лишь избавь от нынешних скорбей!

Ты, Саккаки, едва живешь от горя, —

Но завтра ты спасешься от цепей!

Коль ты примеришь, друг мой, пред зеркалом наряд,

То даже пери, поверь мне, от зависти сгорят.

Кто видел месяц, подобный лицу моей луны?

Где кипарис есть, как стан твой?

Таких найдешь навряд.

Ты правишь всем, царица, и видно потому

Я в царство сердца чрез очи ввести тебя был рад.

Тебя луной бы назвал я, но ясно мне теперь,

Что люди света такого на небе не узрят.

Тебе соперник коварный сказал: "Убей его!"

Но те советы не гибель — они мне жизнь дарят.

Увидят люди любимой волшебную красу"

И плачей, вздохов печальных польется водопад.

Твои собаки все время ругают Саккаки.

"Он спать мешает, стеная!" — так псы твои твердят.

Мысль о горящихланитах милой жжет мотылька,

И он сгорает — его сгубила любви тоска.

От кос твоих рассказы слышу я каждый день —

И обо мне коварных сплетен течет река.

Меджнуном стал я, увидев кудри моей Лейли.

Отнимет родинка последний разум у бедняка.

Стремленье к милой живет бессменно в моей душе —

Среди развалин таятся клады наверняка.

Захид, увидев свет глаз пьянящих и уст вино,

Забросил келью и не выходит из погребка.

Соперник крови моей желает — я не боюсь.

Сам черной крови его напьюсь я — она сладка.

Погибнешь скоро, несчастный грешник, — ты, Саккаки!

Тебя лукавством сразит тюрчанка издалека!

Больше, чем жизнь, тебя я люблю, что ж ты вершишь неправедный суд?

Крови моей не проливай — ведь беззаконьем все это сочтут!

Очи твои сердце сожгли, душу мою выжгли дотла!

Что же теперь эти гяуры больше ко мне не подойдут?

Ах, почернейте, очи мои,- вы увидали эту беду!

Ты уничтожься, сердце мое,- ты не спасло господина от пут!

Морем Оманским стали глаза, видя рубины и перлы твои,

Но от несметных этих богатств пользы им нет — беды их ждут!

Сердце пленилось твоею косой, неосторожно попало в беду —

Глупость такая сгубит его, люди советом его не спасут!

Сердца дворец разрушила ты и ничего не воздвигла взамен,

В развалинах этих сказочный клад — клад красоты — находит приют.

Как летний дождь, льет Саккаки денно и нощно слезы свои.

Пусть ветерки розе моей влагу очей в дар отнесут.

Как разлука истомила — не забудь меня!

Стан согнулся, жизнь постыла — не забудь меня!

Я на миг не разлучился б с дорогой моей,

Но судьба не так решила — не забудь меня!

Как огонь, твои ланиты, сердце в нем горит,

Душу пламя охватило — не забудь меня!

Как Исы дыханье — каждый вздох целебный твой:

Жду лишь слова я от милой — не забудь меня!

Ночью о кудрях мечтаю, о ланитах — днем,

В плен меня ты захватила — не забудь меня!

Саккаки не вхож к любимой... Если будешь там,

Ветер тихий, легкокрылый,- не забудь меня!

Обо мне моей любимой ты поведай, ветерок,

Стройной станом, чьи ланиты как гранатовый цветок.

Чем меня разлукой мучать вдалеке от уст твоих,

Ты меня скорми собакам, стерегущим твой порог.

Душу взяли в плен колдуньи — эти черные глаза.

От таких коварных татей кто бы уберечься мог?

Серебро — твой подбородок, щеки — розовый гранат;

Сочетается красиво с белым розовый цветок.

Ты сопернику немедля голову сруби и брось:

Розе без шипов колючка не нужна.- Какой в ней прок?

Как узнали люди мира о моей любви к тебе?

Ведь дверям и стенам это было, верь мне, невдомек?

Жжет огонь любви багряный душу с телом Саккаки —

Ведь сжигает вату даже самый слабый огонек!

Роза почкою сожмется, коль придешь ты в сад,

Прячется луна за тучи, уловив твой взгляд!

Бадахшанские рубины и аденский перл

Не нужны тому, кто видел уст любимой клад.

Стан твой — кипарис высокий, губы как вино,

Твой пушок — шиповник, щеки — розовый гранат,

Колдуны Кашмира, очи милой увидав,

"Мы, — сказали, — тайн не знаем, что они таят!"

Пусть красавицы вселенной шлют кудрей войска, —

Я тебя узнаю: ты их краше во сто крат!

Пусть с тобой не спорит солнце; от стыда сгорит,

Все светила дня и ночи пасмурней горят!

"Сакклки, дай душу!" — молвил горестей посол.

Но ведь я утратил душу много лет назад.

В цветнике души печальной кипарис высокий!

В цветнике подобной розы не видало око.

Коль походкою волшебной цветником пройдешь ты,

В цветнике небесном пери заскорбят глубоко!

Увидав, что ты, как роза, расцвела улыбкой,

В цветнике куст роз багряный плачет одиноко.

Кипарис пришел в смятенье, головой качая,

В цветнике завидев стройный стан твой издалека.

Гиацинт с райханом косам и ланитам алым

В цветнике твоем рабами служат без порока.

Роза порвала одежды на клочки, увидев

В цветнике лицо любимой, нежной, ясноокой.

Словно Саккаки, свой ворот рвет бутон от горя.

В цветнике твой рот увидя, в зависти жестокой.

Я стремлюсь к твоим ланитам,- друг, презреньем не терзай!

Пред тобой я не виновен, в плен меня не забирай!

Что бы ни сьазал тебе я — брови хмуришь ты свои.

Как мою больную душу, мир широкий не сжимай!

Как бутон, я сжался в горе, розоликая моя —

Хватит слез моих кровавых, мир в цветник не превращай!

Многих ты от мусульманства быстрым взглядом увела, —

Больше локоном-зуннаром правоверных не смущай!

Розы лепестком была ты, благосклонность проявив,

Нынче сердце мне шипами, рассердившись, не пронзай!

Ты ногою раздавила, растоптала Саккаки,

Прахом сделала презренным — в гневе тоже меру знай!

Стан — стройнее кипариса, щеки — как тюльпаны,

Локон — мускус, как нарциссы, очи сладко пьяны...

Разруби меня на части, брось своим собакам

Но не нужно стрел разлуки, друг мой несказанный!

Нищим к твоему порогу если прихожу я,

Пес — соперник громко брешет: "Прочь, пришлец незваный!"

Ах, меня влечет тростинка — стан моей любимой,

Как тростник, рыдает сердце, плачет неустанно.

Свяжет дорогая косы — и сердца всем свяжет,

А распустит — и безумья свищут ураганы.

Многие страданья терпят, но влюбленный верный

В двух мирах средь всех страдальцев самый постоянный.

Саккаки убей — об этом он не пожалеет.

Жаль, что в грех тебя невольно ввел он, бесталанный.

Душа разбилась, на тебя взирая,

Разбилось сердце, плача и рыдая.

Лишь часть моих мучений испытавши,

И наковальня лопнула стальная.

Твою улыбку видя, цвет граната

Рассыпал лепестки, изнемогая.

Бутон порвал свой ворот, рот твой видя, —

И согни их погибли, дорогая!

Увидев губы милой, очи плачут,

Кровавые рубины рассыпая.

Целует воротник твой подбородок —

Мне разрывает душу ревность злая.

Дула и сердце Саккаки согласны —

Пусть их убьешь ты, жалости не знал.

Клад красоты! Сердце мое ты красотой не разрушай!

Кудри рассыпав по нежным щекам, жизни основу не сокрушай!

Розе подобно, улыбок не шли первому встречному — остерегись!

Сердце мое, словно бутон, кровью тоски не обагряй!

Огню подобен свет твоих щек; но если смотришь ты на других,

Меня ты сжигаешь разлуки огнем, — этого больше не повторяй!

Головы лоди бросают тебе под ноги, словно мячи для игры, —

Сделавши "далем" кудри свои, ими, как клюшкой, ты не играй!

Спросят у всех по их делам в час, как настанет страшный суд, —

Оставь притесненье и тяжкий гнет, если желаешь увидеть рай!

Очи-гяуры и кудри твои привыкли теснить, угнетать меня,

Широкий мир насильем своим в тесный зиндан не превращай!

Зубы твои как жемчуга; но ради губ-лалов прошу:

Глаза Саккаки, как море Оман, ты влагой слез не наполняй!

Мечта о милой — царица края души моей,

А счастье милой — луна на небе печальных дней.

Стремясь к жемчужным зубам любимой глаз морем стал,

Зрачок стал рыбой, что пляшет, скачет среди зыбей.

Терпеть велит мне мудрец; "Не слушай!" — велит любовь,

Запрет мне страшен, но приказанье — еще страшней!

Зеркально чисто лицо любимой, чиста душа, —

Зачем же мир весь она сжигает в огне страстей?

С дороги сбили витые кудри совсем меня, —

Не странно это: весь мир стал жертвой твоих кудрей.

Вчера рыдал я — до серафимов дошел мой стон,

Сегодня к богу доходит стон мой: "О, пожалей!"

Не допускайте к дверям любимой вы Саккаки:

Он будет плакать в чертогах бога еще сильней!

Стремлюсь я к сахарным устам — душа из уст моих летит;

Тоскую по твоим кудрям — и вихрь мне голову кружит!

На рот улыбчивый смотрю, на зубы белые ее, —

Как будто в лалах Бадахшан, и в жемчугих Оман горит!

Я плачу, рот-бутон ища; не вижу, где же скрылся он, —

Но улыбнись, как роза, ты — любой загадку разрешит.

Метнул шестерку небосвод — и отнял сердце у меня,

А кости в чаше вновь гремят,- что ныне он избрать решит?

О ты, что освещаешь мир сияньем лика своего!

Ты так горда, и не глядишь, что мир, как бабочка, горит!

Когда, лукавый кинув взгляд, ресницы-стрелы мечешь ты,

Влюбленный, словно бровь твоя, как лук, согнется от обид.

Ты схожа с пери красотой, а Саккаки сошел с ума.

Но перед совестью своей он выше мудреца стоит!

Для влюбленных краше жизни этот черный локон твой,

Кипарисостанных в мире нет с такой красой живой.

Что ты, кипарис, упрямо споришь с милою моей?

Встань с ней рядом — и поникнешь горделивой головой!

Матерей четыре было и, наверно, семь отцов

У тебя: красы подобной грудью не вскормить одной.

Знаю, что тебе по нраву, — хочешь ты меня убить,

Но поверь, кто своенравен, потеряет свой покой.

Станом, что сосны стройнее, осени меня, молю,

Но свеча не знает тени, что ей я с моей мольбой!

Очи дорогой — убийцы, а ресницы кровь струят;

Как добру им научиться, если есть сосед такой?

Саккаки стремится жадно к черным локонам твоим —

И безумьем, и несчастьем он насытится с лихвой!

Я убит ее очами, и от уст пощады нет;

Что же ты, Иса — владыка, где твой милосердный свет?

Взгляд нарциссов — глаз любимой — душу отнял у меня,

Что же ей все не хватает? Мне довольно этих бед!

Сердце бедное сгорело, тайны не раскрыв другим.

Пусть не ведает соперник, чем живу я много лет!

Ветер, твой пушок увидя, слово "мускус" произнес, —

Но молчит он перед всеми, дав молчания обет.

Зло влюбленные терпели от любимых дев всегда,

В них участья, снисхожденья отдаленных нет примет.

Спросишь ты: живется сладко ль в царстве сердца моего?

Знай: войска любви повсюду истребляют жизни след.

С камием схожая! Каабу сердца Саккаки разбить

Ты могла! Кто ж будет строить? Иль несешь ты только вред?

Я во сне, ничтожный нищий, лик твой увидал — луну;

Я проснулся — вижу: месяц освещает вышину.

Я просил: дай благостыню слов твоих, но ты молчишь;

Нищему не дашь ты сахар — вновь просить я не дерзну!

Ты сказала: "Поцелую, если будешь умирать!"

Но душа к устам подходит — дай к твоим устам прильну!

Описание любимой я прочел вчера в стихах —

Только вздохи восхищенья нарушали тишину!

Я прошу: гони с пирушки ты соперника, мой друг!

Кто дружить с собакой будет, честь того пойдет ко дну!

Ты сегодня ж это сделай, строй беседы береги, —

Чанг и чагна с карнаем, знаешь ты, ведут войну!

Коль Хаджи Тархан владыка эту б услыхал газель,

Он дворец бы целый отдал за ее строку одну!

В свой полет любовный птица сердца мчится — не мешай, —

Коль Хума мои съест кости, все равно я упорхну!

Саккаки ты кровь простила, но на бедном нет вины!

Ты прощеньем убиваешь — в этом богу присягну.

Для сокола моей души душистый локон твой — силок,

Несчастный хочет улететь — не может высвободить ног!

Завидуя твоим щекам, тюльпан несчастный покраснел,

Увидя родичку, клеймом от зависти он сердце сжег.

Искал лицо любимой я — его нашел в стране кудрей,

В стране индусов попугай нашел отрадный уголок.

В саду с лицом любимой спор безумно роза завела;

Ты оборви ее и брось: кому от этой дерзкой прок?

На алой щечке прядь волос — на розе алый гиацинт,

Твой подбородок — яблоко, лицо — гранатовый цветок

Лицо твое, в броне кудрей, послало войско взглядов в бой;

Стрела — ресница, бровь как лук — и взгляд врага померк, поблек,

Всегда стремясь к твоим дверям, лил горько слезы Саккаки.

Зачем кипит в бедняге кровь? Уж лучше б он в могилу лег!

О глаза! Не плачьте! Крови у больного не осталось!

В теле крови от страданья векового не осталось!

Всякий потеряет разум, увидав глаза-нарциссы

И лицо прекрасней розы! Что ж, другого не осталось!

Ты лицо открыла — розу, ворот рвали все бутоны;

Тех, кто мог бы эту муку вынесть снова, — не осталось!

Ветер тронул кудри милой и достиг вершины счастья,

Что же мне подобной доли, рок суровый, не осталось?

Копи с морем загрустили, на мои глаза взглянувши;

Им ни жемчуга, ни лала дорогого не осталось.

Горе для себя мне нужно. Что ж других ты огорчаешь?

Как бы мне тогда, боюсь я, гнета злого не осталось!

Та целителы;ица-дева Саккаки убить желает.

Ныне смерть — одно лекарство, а иного не осталось.

Есть ля кто, с ней красотою сходный?

Все стремятся к ней в тоске бесплодной.

Боль души достигла; смерть — спасенье.

Что ж, умру, любимой неугодный!

Полюбивши кудри и лакиты,

По ветру теперь брожу безродный.

Взгляд твой сразу всем напоминает.

Тюркского кинжала блеск холодный.

Песню милая поет по-тюркски —

Душу ранит мне напев свободный!

Никакое зеркало не в силах

Отразить твой облик благородный!

Саккаки! Печаль, тоска и гибель —

Пища для твоей души голодной!

Увижу: стройная моя в улыбке розою цветет —

И в жертву душу принесу, что истомилась от невзгод,

Огонь разлуки злобно жжет, о мусульмане, сердце мне,

И сердца кровь из скорбных глаз теперь без устали течет.

Коль два-три дня промучит рок меня подобною бедой,

То скоро мой последний след в пучине горя пропадет.

Я понял ныне: гнет ее на самом деле — верность мне.

О боже! Сохрани ее и этот милосердный гнет!

Стихи о локонах ее отныне знает целый мир;

О них поэму ветерок пускай любимой отнесет!

Коль небо, ранящее в кровь сердца людские что ни час,

Услышит стон мой, то само горячей кровью изойдет.

Она смеется, Саккаки, при виде желтых щек твоих —

Пусть к радости ее всегда шафранный цвет ланит зовет!

Косы твои счастье несут сердцу, утратившему покой,

Я благодарен, что, наконец, счастье мое повстречалось со мной!

Ты душу сожгла, как дерево уд, как амбру душистую — тело мое,

И спас меня от горшей беды лишь подбородок серебряный твой.

Горько скорблю я: раньше я был знатной особой — ее рабом,

Ныне простым влюбленным я стал — чернью я стал для дорогой.

Вдруг на других взглянет она — и от испуга я не в себе.

Ах, неужель из-за любви вечно я буду полон тоской?

Войско кудрей, не зная пощады, лицо закрывает любимой моей, —

Вечер сменил лучезарное утро, весна сменилась дождливой порой.

Луною назвал я лицо любимой, потом прошенья за это просил.

Ты ведь прекраснее всех на свете, меркнет луна пред такою красой.

Плачь, Саккаки, с давних времен так промыслитель создал весь мир —

Прочим восторги, радость даны, тебе — лишь горе, что встало горой.

Жемчуг струится из глаз моих, как губы-кораллы на ум придут,

Мысль о любимой — сердца наперсник, лалы ее душу влекут.

Если опишут ангелы в небе гуриям рая твою красоту,

Рай позабыв, к порогу любимой, чтоб там жить в раю, поспешно уйдут.

Если лица ее — гулистана — о быстрый ветер, коснешься ты,

Ей расскажи, что черные кудри печальную душу к себе зовут.

Милой ланиты розам подобны, нежной травою поднялся пушок,

Сад раздражен, что ими подольше полюбоваться ему не дают.

Видя мой образ, друзья решили, будто живу я, но это не так.

Каждый день мою жизнь отнимают моей любимой сотни причуд.

"Мы ее зубы хотим увидеть!" — сказали очи, полные слез, —

Море Омана к перлам стремится, они отраду ему несут.

Если стремленье к жестокой царице тебя убьет, что с того Саккаки.

Всех, кто к царице вечно стремится, — знаешь ты, всех беспощадно убьет!

Тело сожжено в разлуке, и душа больная плачет,

И глаза багрянит кровью, в горе изнывая, плачет.

Нет лекарства от болезни! Видя, как душа скорбит,

Разорвал свой ворот лекарь и, покой теряя, плачет.

К жемчугам-зубам стремлюсь я, плачу, видя розы щек.

И, тоску мою заметив, облако, страдая, плачет.

Вечером в собранье станут спорить о твоем лице —

И светильник в тяжком горе, завистью сгорая, плачет.

У дверей твоих лежу я много лет подряд, как пес,

Мусульманин и неверный, на меня взирая, плачет.

Плачет милая, увидя, что меня жалеет враг.

Лживо ль, искренне ль — не знаю, сердцу дорогая плачет.

Знатный ли, простой ли, мудрый иль невежда — весь народ,

Горе Саккаки немое ясно понимая, плачет.

Если увидит в зените солнце твою красоту —

Будет одну лишь знать о закате мечту.

Облик любимой увидев, роза краснеет, стыдясь,

И говорит: "О когда я так, как она, расцвету!"

Брови твои в полнолунье видело небо — и вот

Скрыло оно полумесяц, всюду разлив темноту.

Сердце, глаза твои видя, стонет, а ты все молчишь;

Что ж, как Мессия, не хочешь словом прогнать маету?

Яблоки — алые щеки — сердце поймали в полон;

Чтобы увидеть их мог я, скинь поскорее фату!

Враг убивает жестокий, знать ты не хочешь о том,

Долго ли будет у милой пес на хорошем счету?

Если ты хочешь, как воду, лить мою кровь — не стыдись,

Грех твой возьму на себя я, ты сохранишь чистоту.

К милым ногам поминутно слезный струится поток.

Дерзкий, чего же ты хочешь? Вспомни свою нищету!

Словно гора, предо мною черное горе встает!

Милая сердцу не хочет знать Саккаки сироту!

Глаза на луг похожи стали, взглянув на эти розы щек"

Чтоб видеть розовые губы, я пролил алых слез поток..

Когда вздыхал я, полный страсти, о дивных локонах твоих,

То галию и легкий мускус разнес по миру ветерок.

Река печальных слез взрастила нарван и стройный кипарис.

О стройном стане милой плача, я от печали изнемог!

С весенним облаком сравнила мое печальное лицо;

От слез моих жасмин и роза теперь растут у милых ног.

Я видел локон своенравный под дуновеньем ветерка —

Кольцом завился — стал он дэвом, развился — и драконом лег.

Едва ты на меня взглянула — попало сердце в сеть кудрей,

Науку новую придумал колдун — коварный твой зрачок!

Любя Ширин, Фархад и горы дробил в неистовстве своем,

А Саккаки приносит душу раздробленную в твой чертог!

Лукавым взором ввергла ты меня в сто тысяч горьких бед,

Смотри — окрасил твой агат мое лицо в янтарный цвет!

Меня от двери гонишь ты, меня теперь чужим зовешь,

Зачем же другом ты звала и слала взглядом мне привет?

Сказала о любви она? Едва ли правда в этом есть!

Оговорилась, может быть, — в ней чувства не было и нет.

Из глаз и сердца пусть течет ручей кровавый день и ночь —

Они безумием своим мне причинили страшный вред.

С тобой свиданий я лишен и все ж не жалуюсь на рок:

Он сделал тутией для глаз прах стоп твоих — ведь в нем мой свет!

Пусть лоб нахмурила она и брови сдвинула — и все ж

И в сердце и в лице ее искать напрасно гнева след!

Всевышний, создавая мир, определяя жребий душ,

Дал Саккаки — бедняге в дар тоску и горе сотен лет.

Облик милой видя, мудрый спросит: "То лицо ль?

Душа ли?" Улыбающимся лалом кажутся уста меняле!

Рот — бутон, как жемчуг зубы... Кто сказал так — не солгал,

Легкий стан твой кипарисом, правда, неспроста прозвали.

Видя облик твой прекрасный, мягкою тебя сочли.

"Сердце-тверже наковальни!" — вот что вскоре все узнали.

Локоны и лик твой видя, день и ночь мы хвалим их,

А глаза, увидев щеки, "это — месяц" всем сказали.

Волосы твои китайским мускусом зачем зовут?

Тот, кто так сказал, у мудрых умным прослывет едва ли.

Слезы Саккаки назвали градом те, что знают, как,

Видя щек твоих тюльпаны, предается он печали.

Когда бы милая моя передо мной была,

Я б не скорбел, хотя бы скорбь стократно возросла!

Я б отдал жизнь свою за то, чтобы "на меня,

Как пыль копытами коня, с дороги подняла.

Я б кровью сердца своего картину написал.

Когда б с улыбкою ко мне та пери подошла.

Когда бы знал мой друг о том, как плачу я о нем,

Я б встретил тысячу врагов, не опустив чела!

И, умирая, я совсем не стал бы горевать.

Коль ты б соперника, как пса, с дороги прогнала.

Я мог бы вынесть гнет врагов, над горестью смеясь,

Когда б любимая моя не причиняла зла.

Соперник бы не стал тебя кусать, о Саккаки,

Когда б тебя твоя любовь, как пса, ценить могла!

Пред лицом твоим склонились гурии в смущенье,

Ива с кипарисом видят стан твой в восхищенье!

Нет числа прекрасным девам в Чине и Хотане,

Но рабов моей любимой больше, нет сомненья!

Улыбнулась ты! Меж лалов перлы показались —

Морем, рудниками стали очи в упоенье.

Вздохам и рыданьям внемля, ты лицом светилась —

Так приятна розе влага, ветра дуновенье.

Если ты мечом захочешь поразить влюбленных,

То скорей подставить шею примут все решенье.

Пред тобою ясный месяц, словно раб хабешский,

И, клейменный, скрыть не может он происхожденья.

Красоты не знают люди, хоть о ней болтают.

Саккаки ее увидел в зримом воплощенье!

Сила творца на лике твоем, словно письмо, начертала пушок,

Он возвещает аяты красы на север, запад, юг и восток.

Взглядов сокольих и черных очей я столь красивых еще не видал,

Видно, убить ты хочешь во мне остаток души, что я уберег!

Глаза и брови твои увидав, от кыблы совсем отвернулся аскет —

И ни молитвою, ни постом от наважденья спастись он не мог.

Стать захотелось безумным мне, когда эта пери цепью волос

Безумных опутала, их унося в край бесконечных любовных тревог.

Я одного желаю тебе — старости мирной в довольстве достичь;

Сам я измучен любовью к тебе и, молодой, как старик изнемог.

Голову мне брови твои Дерзко Срубили: кровь им нужна.

Что ж ты права, я — твой слуга, знать, быть виновным сулил мне рок.

Плачь, мое сердце, спасенья нет, видно, творец так порешил.

Он, Саккаки создавая, ему горя и черных скорбей приберег.

Лицо твое, как вижу я, и с жарким солнцем спорить может.

Боюсь взглянуть — меня огонь лучистых взоров уничтожит.

Скитальца душу хоть бы раз спросила ты, как ей живется,

Ведь скоро уходить навек — иль эта мысль тебя не гложет?

Коль будешь взглядом душу жечь, тебя не стану укорять я.

Так у красавиц повелось, и кто на них вину возложит?

Я низко кланяюсь всем псам, лежащим у порога милой.

Общенье с ними лишь одно теперь мою отраду множит.

Порой я сыплю жемчуга, порою лалы от печали —

В морях и в рудниках таких не знал никто, кем век уж прожит.

Соперник иссушил мне кровь, он жить мне не дает спокойно.

Так пусть теперь лихая кровь его всего согнет и съежит.

Пожертвовал хмельным очам и душу Саккаки, и сердце, —

Из них получится ль кебаб — вот эта мысль его тревожит!

Как только увижу веселье твое, я слез лью потоки, с судьбою не споря, —

Не хочет текущей воды кипарис — и чудится смерть мне в таком приговоре,

Красавиц немало есть в мире земном, изящества, сладости в мире немало, —

Но всех их милей дорогая моя, красавица, мне приносящая горе.

Похож на Меджнуна степной ветерок, что тронул душистых волос гиацинты,

Душистые кудри подобны Лейли, что бродит печально, с покоем в раздоре.

Из чаши печальных, взволнованных глаз кровь сердца, скорбя, каждый миг проливаю.

Когда до краев ты наполнишь сосуд, то влага излишняя выльется вскоре.

Лицо твое — край Сулеймана-царя — разграбили кудри, лавиной нахлынув,

Драконы пощады врагу не дают, и слышатся стоны на вольном просторе.

Как будто жемчужины, я по ночам к ногам твоим сыпал печальные слезы,

Зови меня дерзким, но все ж че гони беднягу, пред всеми открыто позоря.

Лицо дорогой увидав, Саккаки никак не удержит невольных рыданий —

Ведь реки порою цветения роз равнины всегда заливают, как море.

Глаза мои, милой лицо увидав, лицо мое в розовый сад превратили,

Оманским морем стали глаза, что взгляд в сердолик вперили.

И разум, и сердце к нарциссам-глазам и денно, и нощно стремятся.

Зачем же эти глаза-колдуны двух верных с пути совратили?

Лукавые взгляды и кудри твои, как войско, вступили в край сердца,

Беда, и несчастье, и смута страну от края до края залили.

Я в сердце глубоко запрятал слова любви моей к той, что всех краше, —

Но хлынули слезы потоком из глаз и тайну мою разгласили.

Взгляни на красавицу этy — луну она покорила все страны;

Земля стала небом, а очи ее, как звезды, весь мир осветила.

Лицу ее, стану, пушку на лице природа сама подражает.

И роза садов, кипарис и жасмин об этом весь мир известили.

Тяжелой тоской угнетен Саккаки в разлуке с прекрасным Юсуфом —

Он в доме печали сидит, как Якуб, и беды его истомили.

Тебя предвечный наш творец душою сделал воплощенной,

От счастья пери умерла, взглянувши на тебя влюбленно.

Желая море увидать, сверкнула лишь зубами ты, —

И морем сделал я глаза, рыдая восхищенно.

Отдавши душу, сто взамен я получил от уст твоих,

Но эти сто отдам тебе, нимало скорбью не стесненный.

Увидевши твои уста, народ кричит: "Коралл и лал!"

Теперь мой глаз менялой стал — рубинов у него мильоны!

Твой локон долго о себе рассказывал твоим щекам —

Я до утра внимал ему, чудесной сказкой упоенный.

Фату из гиацинтов снял должно быть ветер с роз-ланит?

А то зачем же соловей все утро пел, порабощенный?

Боролось, в сеть волос попав, шальное сердце Саккаки;

Взглянув на томные глаза, оно поникло утомленно.

Словно аят красоты — кудри на розах-щеках;

Равных не сыщет никто в ближних и дальних краях.

Взгляд твой у тысяч людей отнял бы душу навек.

Если бы жизнь не жила в сахарных этих устах.

Кудри и очи твои отняли ум у меня,

Бог путеводной звездой был мне на этих путях.

Что нам Лейли и Меджнун — повесть их ныне стара;

Новый рассказ обо мне ныне у всех на устах.

Что ж, если, гнет испытав, сердце рыдает мое —

Робок бывает мюрид в первых неверных шагах.

Коль на соперника я жалуюсь — ты не дивись.

Может ли нищий найти доброе в бешеных псах?

Раны излечит свои слабый бедняк Саккаки,

Если вниманье найдет в этих прекрасных глазах.

При виде твоем в небытие душа всех людей уходит;

И кипарис, тебя устыдясь, с дороги твоей уходит!

Если я жизнь в слезах провожу и в горе, что странного в том?

Водь радость любая, коль век будешь жить средь бурь и зыбей, уходит.

Коль легкой походкой проходишь ты, мой разум мне говорит:

"Приди в себя и открой глаза! Ведь смысл твоих дней уходит!"

Ты хочешь, чтоб падали слезы из глаз, как звезды, блестя и горя;

Не так ли гадают, когда с небес звезды, ночей уходят?

Не хочешь увидеться ты со мной, не хочешь меня ты убить...

А жизнь моя, становясь с каждым днем темней и темней, уходит!

Глаза мои вечно, усталость забыв, льют сердца усталого кровь.

Ах, куда же былая приязнь двух старых друзей уходит?

Утренний ветер, как Саккаки, в душистые кудри влюблен, —

Но к вечеру он, становясь каждый миг слабей и слабей, уходит.

Глаза стали морем горючих слез, как я разлучился с моей отрадой.

При мысли о взгляде ее — луче — они раздробились, как в небе плеяды.

Укоры свои, невежда, оставь! Пусть я безумен, но как же мне быть?

Ведь эти кудри лишают ума — довольно на них единого взгляда.

Разлуки огонь сердце мне сжег, тело мое сгорело от бед —

Куда деваться несчастной душе, как утренний ветер повеет прохладой?

О зухроокая! Я — Муштари амбры волос, локонов — змей.

Если же я потеряю их, с тяжкой бедой не будет мне слада.

Злобный соперник! Ты сердце мое хотел клеветой от нее оторвать,

Но пусть даже в теле не будет души — будет лишь в милой моя услада.

Добрую славу Лейли храня, Меджнун не стал вонзать в себя меч,

Ибо толпа о безумье таком будет всегда посудачить рада.

Самое горькое слово ее сахаром будет тебе, Саккаки, —

Только б разлуки не было злой — этого невыносимого яда.

Кто не раб твой, дорогая, — не достигнет высоты.

Счастье будет несчастливо, если госпожа — не ты!

Мне по сердцу стан твой стройный, а захид влюблен в тубу, —

Служат мерой человека, знаем мы, его мечты.

Нищего в лохмотьях видя, ты его не презирай:

Ты его души не знаешь небывалой чистоты.

О сковавшая кудрями тысячи рабов Лейли!

На меня гляди: Меджнуна стерты временем черты.

Ты наряд красы надела, он всегда тебе идет,

Ты султанша и шахиня прелести и красоты!

Милой стан — рождает стоны, кудри — гибель всем несут,

Очи душу убивают, не спасут ее щиты.

Взгляд лукавый проливает кровь бедняги Саккаки,

Но уста ее спасают от тоски и маеты.

Солнцем с луной светит твой лик, ты Муштари светлей.

Пери с ума от горя сошла при виде красы твоей.

Перед тобой месяц стоит — или в нем нет стыда?

Солнце востока, увидев твой лик, стало ночи мрачней.

Тополь с самшитом полны стыда, им не поднять головы —

Ты стройной сосною по саду прошла, их прямей и стройней.

Душу мою очи твои, кудри твои сожгли —

И от хайбарских гяуров ислам беды не видал страшней.

Пусть огорчает соперник меня, пусть проливает кровь —

Только б от милой бед не видать, их ведь снести тяжелей.

На сердце клеймо от черных волос и родинки черной ее, —

Как дерево уд, я горю, увидав мускус и амбру кудрей.

Еще ни одно желанье мое за всю не исполнилось жизнь,

Страдальца, подобного Саккаки, не сыщется средь людей.

Твои глаза, лишь раз взглянув, нарцисс прекрасный опьянили,

Закрыли рот бутоны, что со ртом твоим себя сравнили.

Когда я с сахаром уста твои сравню, гони меня,

Как муху, — ведь мои слова тебя невольно оскорбили.

С чинарой стан я твой сравнил — и разум мой меня стыдит:

Стан — это юный кипарис, чинару — годы отягчили

Набросив кудри на лицо, расстроила ты разум мой,

А убрала — твои лучи мой бедный ум совсем затмили.

Соперник, у твоих дверей меня увидев, псом завыл.

Дождусь ли я, чтобы меня от этих псов освободили?

Померкли солнце и луна, ланиты увидав твои, —

Черкесов, русских в бегство всех лихие тюрки обратили.

Когда пригубит Саккаки живой шербет любимых уст,

Он просит, чтоб мгновенья те, как вечность, бесконечны были.

Хочет сердце мое, чтоб фисташковый рот мне заветную чашу поднес.

Ведь тоска по вину убивает народ, коль оно всем по сердцу пришлось.

Тот, кто хочет добиться свиданья с тобой, — как язык человека во рту:

Раз начав, он покоя не знает уже, проболтает всю жизнь он насквозь.

Из-за лика черных кудрей, как свеча, я смеялся и плакал, мой друг, —

По ночам я горел и заплакал навзрыд, когда утро огнем занялось.

Разве малый, царица, платил я оброк черным горем и вечной тоской?

Почему теперь хочешь предать ты раба и не слушаешь жалоб и слез?

Гиацинтоподобные кудри твои ветер с розовых сдунул ланит —

Я расстроен, растерян от этого был, сердце в небытие унеслось.

Коль миндаль и фисташка с глазами и ртом попытаются спорить, мой друг, —

Разломавши фисташку, миндаль расколи. Кто бы дерзость подобную снес?

В сеть кудрей ты беднягу влечешь Саккаки этой родинкой, что на щеке, —

Ведь, взглянув на нее, он свободою счел плен в сетях этих черных волос.

Хоть огонь разлуки ум мой, душу, сердце злобно жжет,

Все ж душа свиданья сладость прозревает меж невзгод.

И хотя огонь разлуки сердце ранит, не щадя,

Но свидание на раны мне бальзам целебный льет.

Если милая проходит, говорят, я рвусь с цепей,

Нет, душа на части рвется оттого, что скорбь растет.

Захотелось мне, бедняге, путешествий по воде —

Ведь из глаз моих все время море горьких слез течет.

Если кудри рассыпаешь ты по розовым щекам,

То к душе огонь подходит и вздохнуть мне не дает.

Ты сказала: я безумец; что ж, с тобой согласен я;

Кудри — это цепь безумца, цепь его влечет вперед.

Верно: Саккаки безумец, кудри — это цепь его,

Иль он слон, что за индусом-родинкою вдаль бредет.

Газель, глаза твои увидев, почувствует, поверь мне, стыд,

Лейли. твои увидев кудри, заплачет, как Меджнун, навзрыд.

Царииа красоты, молю я: мне выдай милости ярлык.

Ужель навек согнуться "нуном" твой стан — "алиф" — рабу велит.

Живу я ныне в Междуречье, рыдая горько день и ночь, —

Вниз по щеке Сейхун несется, а по другой — Джейхун бурлит.

Ресницы стрелами своими мне в сердце беспрерывно бьют,

А брови душу мне терзают — она трепещет и горит.

Одну мечту познал я в жизни — весь мир широкий обойти.

Но небосвод препятствий горы на всех дорогах громоздит.

Ах, слава богу, враг не знает, как желт лицом я ныне стал —

Янтарь ланит стал ныне алым — ведь слез поток по ним бежит.

Должно быть, всех наук прекрасней наука нежная любви,

И Саккаки, в тебя влюбленный, стал в той науке знаменит.

Лицо увидавши моей дорогой, заплакала гурия, поражена,

Зухра увидала глаза дорогой — и вдруг в Муштари превратилась она.

Ланиты любимой — граната цветок — сожгли мою душу любовным огнем,

Душа моя амбровой родинкой той была, словно дерево уд, сожжена.

От гнета упорного злого врага истек бы я алою кровью давно,

Но здесь мне жестокость твоя помогла, и ею душа моя исцелена.

В тревоге град сердца, в нем вопли и шум, рыданья со всех раздаются сторон —

Ворвались войска твоих черных кудрей, погибла души беззащитной страна.

Соперника гнет я терплю каждый день, несчастному нищему — мне — помоги,

Царица страны красоты, ибо ты своей справедливостью в мире славна.

Разрушена сердца Кааба тобой, хоть тек из очей моих алый Замзам.

Гяуры хайбарские вышли на нас — объявлена ими исламу война.

Ну что ж, пусть погибнет бедняк Саккаки, убитый царем злых печалей и бед, —

Но будет дыханием губ дорогих душа его сразу же исцелена

Ты знаешь, что проходит мир наш бренный.

Что ж угнетен тобою раб презренный?

Ты часто обещаешь — и забудешь —

И в верности пора стать несравненной.

Сто лет живи прекрасною и верной —

И будешь навсегда благословенной!

Ты говоришь: "Любить красавиц — горе".

За них и сто бед я приму смиренно!

Я попросил закят от губ и слышу:

"Прочь, Саккаки, ты нищий дерзновенный!"

Стали глаза мои розовым садом — только взглянул и на розы ланит;

Словно тростник, изгибается тело, коль по устам твоим сердце скорбит.

Солнце ль, луна ли твой облик прекрасный — ты расскажи мне, мой верный кумир.

Знаю: стрела золотого сиянья бьет мне в лицо, мои очи слепит.

Уст твоих тонкость похитив, фисташка ею гордится, как будто своей.

Только, полита соленой водою, а краже призналась заплакав навзрыд.

О дорогая с дыханьем Мессии! Дай исцеленье дыханьем своим!

Взгляд твой лукавый разит беспощадно, ночью и днем эта рана горит.

Кудри любимой увидев, испуган грозною силой неверия был,

С шеи снял четки, на пояс повесил их, как зуннар, боязливый захид.

"Сердце не вынесет"! — сколько ни стал бы я говорить, изнывая в тоске.

Что тут поделаешь, если создатель розы лишь вместе с шипами творит?

Думал: любовь — это легкое дело, и заблуждался бедняк Саккаки —

Ныне душе его из-за ошибки тяжкая доля, как видно, грозит.

Глаза губительней твоих, скажи, родная, где?

Другой такой, что сносит боль от них, страдая, — где?

Согласен, в мире нет таких, как сердолики, губ, —

Но где есть щеки, как янтарь, и скорбь такая где?

В разлуке с милой плача, я в прах превратил глаза,

А тутию — уста твои-найду, рыдая, где?

Вино любимых уст спасет от горестей души;

Печаль в душе, спасенье где ж? Скажи мне, злая, — где?

Лицо мое как золото, так сделала любовь,

Любовь — алхимия, скажи, где есть другая, где?

Самшит сказал: "Мой стан прямей!", а роза:

"Я — алей!" Но где в движенье плавность их и страсть живая где?

Рабу ты хочешь подарить закят своей красы?

Где верный есть, как Саккаки, достойный рая, — где?

Пери ты, тебя небесной всякий назовет, —

Кто уста твои увидит, слез кораллы льет.

Лик твой увидав, я реки проливаю слез.

В мире всех людей поглотит их водоворот.

Сердце не сжигай — как гостя, ты прими его,

Если гость к тебе явился, он приязни ждет.

Сердце, полюбив, лишь беды принесло душе,

Я сожгу его — оно мне лишь печаль несет!

Локоны твои смутили Чин и Хинд. Глаза

Разорили туркестанский боевой народ.

"Кровью я истек от этих лалов", — говорю,

А она: "Ты сам льешь слезы, в чем же суть невзгод?"

Если взглядом кровь прольешь ты, Саккаки смолчит,

Убивая, взгляд твой ценность крови придает.

Не снимай с этих алых ланит покрывала —

Ведь в огонь будет брошен и старый, и малый!

Кудри милой, построившись войском, идут —

Смута в крае души в тот же час запылала.

Увидавши тебя, устыдилось вино,

И в бутылке укрылся шербет светло-алый.

Взгляд хмельной этих глаз жжет мне сердце, друзья!

Пьяный — все он сожжет, не тревожась нимало!

Видя рот твой — фисташку и алый рубин,

"Дай вина и закуски!" — собранье вскричало.

В сердце скрыт клад стремленья к тебе — не дивись,

Ведь оно от тебя же разрушенным стало.

Саккаки от соперников вечно скорбит,

А султанша его весела, как бывало!

Ах, сожгла разлука с милой сердца бедную страну,

Потушу я влагой горе! Чашу мне! Я к ней прильну.

Голову срубить царица хочет, взять ее, как дань.

Заноси же меч — охотно головою я кивну!

Только, чтобы-видеть друга, мне нужна от бога жизнь —

А без милой бремя жизни я тотчас с себя стряхну!

Стан ее стройней чинары, а ланиты — гулистан,

Души радуются, видя стана милой прямизну.

Если сядешь рядом с милой — бойся ей в глаза смотреть:

Вдруг разбойники наскочат и утащат в глубину!

Душу целью ты избрала, но удачно ли? Боюсь,

Как бы не сгорели стрелы, если я огнем дохну!

Я напрасно веселился, что соперник умер мой:

В чаше века горечь гуши я еще не раз хлебну.

Мир печален — не заботься! Царство бренности к чему?

Если ты влюблен в царицу, что ж у тлена ты в плену?

Саккаки от горя умер — ты царица, будешь жить —

Каждый день встречай весельем словно юную весну!

Сладость губ твоих, царица, всем сердцам дает бальзам,

В мире ты одна — Мессия, в мире ты одна — Марьям,

Кто жестокостью сравнится, лучезарная, с тобой?

Если кто-то так и скажет, веры нет его словам!

Впив дыханье уст сладчайших, слаще заиграл тростник,

Как он счастлив на мгновенье к сладостным прильнуть устам!

Пусть я нищий, но живу я, где твоя царит краса.

Я с твоею красотою не завидую царям.

Я сгорел в огне печали, пеплом стал я, Саккаки,

Горе лишь одно осталось в сердце, преданном страстям.