Избранный

18

Никто из работников больницы не сообщил домашним Нормана о его нервном срыве. Даже если бы Белла позвонила, ей зачитали бы стандартное коммюнике: спит под успокоительными (здешний эвфемизм, скрывающий неспособность медбратьев усмирить разбушевавшегося). Рабби Цвек с нетерпением ждал визита. Он не видел Нормана больше месяца, к тому же на этот раз ехал к нему с желанными гостьями и возлагал большие надежды на семейное воссоединение. Эстер нервничала. Она понятия не имела, что сказать Норману. Аккуратность и однообразие его узилища наводили на нее страх, и Эстер жалела брата. Она оказалась совсем не готова к встрече и решила посмотреть, как ее примет Норман: вдруг в штыки?

Рабби Цвек вел их за собой по коридору, как гид, кивая знакомым лицам.

— В дальней палате, — обернулся он. — Входите же. — Он встал в дверях, пропуская их в палату. — То-то он изумится.

Ему хотелось понаблюдать со стороны, как Норман встретит Эстер, но тут к нему подошел дежурный медбрат.

— Рабби Цвек, — негромко сказал он, — не могли бы вы на минутку заглянуть ко мне?

Рабби Цвек вздрогнул, но последовал за ним.

— Что-то случилось? — спросил он робко, почти виновато.

— Присядьте, — сказал Макферсон. — Ничего серьезного. Просто вчера у нас в отделении приключилась маленькая неприятность, — ему не хотелось упоминать о смерти Министра, — и некоторые пациенты переволновались. Норман распереживался, пришлось опять вколоть ему успокоительное. Жаль, он ведь шел на поправку. И тут такой рецидив. Но вам не о чем беспокоиться. Это пройдет, он скоро начнет выздоравливать.

Рабби Цвек рассердился.

— Домой ему надо, — сказал он. — Мало ему своих расстройств, так еще за других волноваться. Я забираю его домой, — отрезал он.

— Это невозможно, — возразил Макферсон. — Всё равно ему придется пробыть здесь еще три недели. А потом мы сами отвезем его домой.

Рабби Цвек вздрогнул, вспомнив, как Нормана везли в лечебницу; второй такой поездки он не выдержит.

— Можно с ним посидеть? — нерешительно спросил он, досадуя на себя за то, что так легко сдался. С тех пор как Норман заболел, рабби Цвеку не раз приходилось, смиряя злобу, подчиняться тем, чьим знаниям он не доверял, поскольку сам он в этом не смыслил, а следовательно, и сделать тоже ничего не мог.

Плечо уколола привычная боль. Но он не испугался. Любовь — его оружие, и теперь оно обернулось против него.

— Вы можете посидеть с ним, — разрешил Макферсон, — и даже поговорить, но он спит и едва ли ответит.

Рабби Цвек вошел в палату. Белла сидела в изножье кровати, тетя Сэди всматривалась в лицо Нормана. Она приехала его увидеть и увидит во что бы то ни стало. Эстер стояла возле кровати. Она так боялась этой встречи и теперь чувствовала облегчение оттого, что встреча откладывается. Постепенно она привыкнет к Норману, и, быть может, слова не понадобятся вовсе. Во сне он кажется совсем юным, подумала Эстер, и невинным, словно и не причинил им столько горя. Она заметила, что волосы его поредели, но лицо было гладким и спокойным. Интересно, изменилось ли его тело, подумала Эстер, она никогда не видела его раздетым, даже в детстве, но сейчас ей непременно захотелось узнать, изменились ли очертания его тела. Ей необходимо было увидеть их в подтверждение многолетней разлуки, поскольку ей вдруг показалось, что они не расставались вовсе. Она принесла стул подошедшему к ним отцу, встала поодаль, смотрела на неподвижное Норманово тело и сокрушалась о том, во что они все превратились.

Рабби Цвек наклонился над кроватью, тронул Нормана за плечо.

— Норман, — сказал он, — это папа. Папа приехал тебя проведать. Кто сказал, что я заболел? Вот я здесь, у твоей кровати. Это папа, Норман. Поздоровайся с папой. — Он легонько встряхнул его, но тетя Сэди перехватила его руку. Ни один из них не отваживался взглянуть Норману в лицо. — Папа здесь, — повторил рабби Цвек. — Я совершенно здоров. Не волнуйся за меня, я не болен. Ты слышишь, Норман?

— Он знает, что ты здесь, — сказала Белла. — Не расстраивайся.

— Норман, — снова позвал рабби Цвек, но Эстер мягко усадила его на стул.

— Отдохни, пап, — она обвела взглядом остальных, — по-моему, мы зря теряем время.

Ее вдруг разозлило их отчаяние. Норман лежал не шевелясь и ничего не замечая, однако же власть его над собравшимися была безусловной, и Эстер захотелось отхлестать его по щекам, чтобы он очнулся и увидел, что натворил.

— Как ты это терпишь? — спросила она у Беллы. — Как тебе удается сохранять спокойствие?

— Это далеко не первый раз, — Белла улыбнулась сестре, — со временем привыкаешь.

Бремя, разделенное с другими, уже казалось ей легче — да и не бременем вовсе.

Рабби Цвек отвернулся от Нормана и увидел на соседней кровати смутно знакомое лицо. Человек таращился в пустоту, и рабби Цвек вспомнил первое свое посещение. Но кровать напротив Нормана, откуда на них в тот раз смотрели столь пристально и надменно, сейчас пустовала. И от этой пустоты рабби Цвека почему-то пробрала дрожь. Он уже привык к тому пациенту и теперь испугался отсутствия привычной, знакомой приметы нового Норманова пристанища, как испугался в тот день, когда не обнаружил в палате Билли. Человек, который сейчас смотрел с кровати неподалеку, напрасно рассчитывал воссоздать прежний облик палаты: в здешней обстановке он выглядел нелепо, точно в обносках с чужого плеча.

— А где Министр? — крикнул рабби Цвек, неожиданно вспомнив имя отсутствующего.

Несколько пациентов обернулись к нему, и рабби Цвек отметил, что в палате не осталось ни единого знакомого лица, что тут вообще всё переменилось, кроме его сына, лежащего на кровати упрямой унылой тушей.

Он спохватился: ведь человек на соседней кровати показался ему знакомым, и рабби Цвек повернулся, чтобы заговорить с ним, отыскать хоть что-нибудь общее между ним и Норманом. Человек улыбнулся ему, и улыбка тоже была знакомая: вежливая, рассеянная, она вспыхивала и гасла, точно лампочка, которая вот-вот перегорит. Это был Билли, и рабби Цвек очень ему обрадовался. Значит, не все старожилы исчезли, бросили его спящего сына. Билли остался держать оборону и покинет палату лишь тогда, когда Норман будет готов уйти.

— Уильям? — произнес рабби Цвек. — Вы меня помните? Давно мы с вами не виделись. Вам лучше?

— Я вернулся сегодня утром, — улыбнулся Билли. — Да, мне лучше.

— Ваши родители приедут сегодня? — с надеждой спросил рабби Цвек.

С ними лечебница казалась не такой чужой. И они тоже уедут, когда уедет Норман.

— Как же я рад вас видеть, — сказал он, подошел к кровати Билли и прошептал: — Уильям, что случилось с Министром?

— Умер, — ответил Билли. — Вчера покончил с собой. Жаль.

Рабби Цвек содрогнулся. Пожалел родителей Министра — если у него были родители — и подосадовал, что недолюбливал покойного. И тут же поймал себя на том, что проклинает Министра: ведь его смерть так потрясла Нормана, что того усыпили. Рабби Цвек, несмотря на собственное горе, постарался отыскать в себе сочувствие к другому, не сумел и устыдился, что утратил способность сопереживать. Но Уильям был живой и настоящий, хотя кто знает, какой гнуси его мозг набрался за годы, проведенные здесь. «Когда он проснется, мой сын, — сказал себе рабби Цвек, — я заберу его домой. Чего бы это ни стоило. Мы заберем его домой».

Он вернулся к Нормановой кровати. Тетя Сэди гладила Нормана по голове. Он метался и стонал. Белла положила руку на одеяло, торчавшее на его коленях, точно покосившаяся палатка, Эстер стояла поодаль: ей было противно на это смотреть.

— По-моему, мы зря теряем время, — повторила она.

— Посиди минутку, Эстер, — попросил ее отец. Ему не хотелось уезжать от Нормана. Рабби Цвек питал смутную надежду, что Норман очнется, пусть ненадолго, но хотя бы увидит, что отец здесь и здоров. Однако он и сам сознавал, что нездоров. С той самой минуты, как они приехали в лечебницу, ему становилось всё хуже и хуже, а от известия о смерти Министра у него опять разболелось сердце.

— Я близко, я близко, — пробормотал он себе под нос. Ему хотелось побыть с Норманом — не ради Нормана, а ради себя самого, поскольку он чувствовал, что они скоро расстанутся навсегда. — Посиди чуть-чуть, Эстер. — Он похлопал по одеялу.

Эстер подошла, села возле него. Сказать друг другу им было нечего: казалось, спящий вверг их в оцепенение, и они опасались нарушить его безмолвную волю.

— Хорошо, что он спит, — прошептала тетя Сэди. — Еще немного посидим, потом поедем домой и сделаем вкусный чай с лимоном. И подготовим всё к его возвращению. Тетя Сэди за ним поухаживает. Правда, Норман. — Она снова погладила его по голове. — Лежит совсем как маленький.

Да, все они когда-то были маленькими, подумал рабби Цвек. Он посмотрел на двух своих дочерей, вспомнил, какими невинными они были в детстве, как зависели от него, и снова почувствовал, что вот-вот их покинет, не оставив им ничего и никого, кроме лежащего под одеялом.

— Норман, проснись, — прошептал он в отчаянии, — проснись, пока я еще здесь.

Норман беспокойно заворочался во сне, и рабби Цвек подался вперед. Однако Норман тут же затих, откинул голову на подушку, гордо задрав подбородок. Казалось, его умиротворенный вид вынуждает их остаться. Они молча сидели подле кровати, настороженно смотрели на Нормана.

Черная тень билась о Норманов лоб, и он молил Бога, чтобы она исчезла. Он хотел крикнуть, но язык отнялся, пересох. Попытался поднять руки, чтобы отогнать тень, но они прилипли к телу, не отдерешь. Он лежал, не в силах пошевелиться, а черная тень, что билась о лоб, проникла в мозг и теперь колотилась в его голове. Норман недоумевал, как же эта бесплотная тень ухитряется колотиться так мерно и неотступно, почему вообще ее чувствует вещество, из которого состоит его мозг. Из этого он заключил, что его мозг обратился в пену. Он опять попытался провести рукою по лбу, но вынужден был признать, что тело уже не слушается его, что отныне оно в чужой власти.

Пена вспучилась до противоположной стены палаты, и в этой пене явились тени, и он увидел с улыбкой, что они тонут. На миг стук прекратился, но потом черная тень запятнала пену обещанием чая с лимоном. Его руки снова ожили, и он утопил эту тень, потому что ее забота была мучительно знакома. Пена отхлынула к его стене, и тени ткнулись в сознание, точно обломки корабля. Одну из них Норман хотел спасти, но не мог: тогда бы пришлось спасать их все. А ему хотелось только одну, ту темную тень, что клонилась ниже остальных, ту слабую тень, ту добрую тень, которую ему отчаянно хотелось уберечь от смерти, хотя бы до тех пор, пока не схлынет страшная волна. Тогда он спас их все, и маленькая тень раздулась от благодарности. «Не расстраивайся», — услышал он. Так говорила его мать с ее вечными расстройствами, но ее тень он не нашел. Он боялся, что не заметил ее из-за полного крушения рассудка. Он чувствовал, что она удерживает его, точно якорь, но не смог отыскать следов. В голове застучало снова, и снова руки прилипли к бокам. Он снова вынудил пену разбухнуть, на этот раз она разрасталась неостановимо, и он с тошнотворной тоской догадался, что и пена уже ему не подвластна. Она разбухла от стены до стены, она колотилась в его голове. Он ждал, когда пена разбухнет до предела, потому что знал, что тогда боль отступит, но пена схлынула, едва поднявшись, точно волна, что передумала рушиться на корабль, точно оргазм, сам себе помешавший, пена сдулась, но боль не ослабла. И когда она вновь подступила к нему, вернулась к его существу и к его стене, то разбухла еще сильнее. Хватит, хватит, ради всего святого, хотелось ему закричать. «Я ближе, ближе», — послышался голос отца, и он испугался, что волна поглотит их всех. А потом вдруг она разбилась о зазубренные углы его сознания, и он уже не чувствовал боли. Все тени исчезли, стук прекратился. Пена нежно пощекотала его глаза, и он увидел, как она побурела. Из глаз его потекли кровавые слезы, серебристые рыбки скользили в его пересохшую глотку, трепыхались и погибали. Потом стук возобновился, и пена прорвала противоположную стену. Нужно бежать от волны, понял он и сжался в комочек, превратился в одинокую песчинку на плоту и с ликованием выжившего уставился на обломки. Но тут над ним нависла тень. «По-моему, мы зря теряем время», — донеслось до него. «Иди, иди», — силился крикнуть Норман и вытолкнул ее за борт. Ему снова хотелось окунуться в волну. Он чувствовал себя в безопасности, погружаясь с головой в собственноручно устроенный хаос, а потому нырнул в пену, вновь разбухшую от стены до стены. Он вынырнул на поверхность, высоко задрал подбородок, чтобы не видеть тени.

Рабби Цвек взглянул в лицо сына и с радостью догадался: тот знает, что он здесь. Он заметил, что в палату вошли родители Билли, и его охватила нежность к ним. Они тоже обрадовались, увидев знакомые лица. В последний месяц их визиты к Билли проходили в молчании, и вокруг были явные безумцы, не то что Норман. Они смотрели на свернувшегося под одеялом Нормана и без слов сочувствовали ему.

— Снова нездоровится? — спросила мать Билли.

— Всё хорошо, — быстро ответил рабби Цвек. — Просто спит. Пару недель поспит, и всё будет хорошо. — Собственный оптимизм внушал ему отвращение. — Ваш сын вернулся, я вижу.

— Да, — сказала мать Билли. — У него был сильный приступ. Но теперь у нас уже всё хорошо, правда? — Она погладила Билли по голове. — Со следующей недели снова возьмемся за дело, правда? А то твоей бедной мамочке нечем будет торговать на благотворительной ярмарке.

Билли улыбнулся матери и пожал руку отцу. Рабби Цвека тронул этот формальный жест. Он возвращал обоим мужчинам достоинство, которого мать так настойчиво пыталась их лишить.

Рабби Цвек познакомил их со свояченицей и дочерями. Он помнил, что поначалу невзлюбил родителей Билли, и горько раскаивался в своем презрении. Ему хотелось как-то загладить эту вину, и он решил, что лучше всего подарить им внимание своих родных. Рабби Цвек проводил их к Билли, все оживились, заговорили, он же вернулся к Норману, сел и уставился на него. Нащупал руку Нормана под одеялом, взял его ладонь в свою, стиснул, почувствовал, что сын отвечает на пожатие, и сердце его переполнила радость.

— Это папа, Норман, — прошептал он. — Мы с тобой вместе.

Он сжал руку сына, тот снова ответил, и рабби Цвек почувствовал, что не вынесет такой радости. Но тут его спину пронзила боль, и он со стоном повалился на кровать.

Белла бросилась к отцу, а тетя Сэди, сообразив, что происходит, выбежала из палаты, чтобы позвать на помощь. Эстер по-прежнему сидела возле Билли, не в силах пошевелиться. Тетя Сэди привела Макферсона и двух санитаров. Они осторожно подняли рабби Цвека, уложили на носилки; он стонал, хотя боль уже отступила. Санитары подхватили носилки и двинулись к выходу из палаты. Тетя Сэди шагала рядом с рабби Цвеком, Белла шла следом.

— Идем. — Белла обернулась и протянула руку к Эстер. Ей вдруг сделалось жаль сестру. Живых она упустила, если можно так сказать; оба плода ее прощения лежали недвижно, безмолвно. Эстер взяла Беллу за руку, точно послушница.

Они приблизились к двери, и рабби Цвек взмахнул рукой; санитары остановились, Макферсон наклонился к носилкам, пытаясь расслышать, что рабби Цвек силится сказать. Потом, не столько расслышав, сколько догадавшись, велел санитарам развернуть носилки, чтобы рабби Цвек бросил последний взгляд на сына. Белла и Эстер держали отца за руки, он же, не отрываясь, смотрел на то единственное, что оставлял им в наследство. Лишь ради него он жил, его он любил, и эта любовь теперь его убивала.