Издержки богемной жизни

19

«Все понимаю, но не могу с собой ничего поделать – я ее ненавижу, ненавижу! И если бы мне представилась возможность, убила бы ее не раздумывая. Какой-нибудь, к примеру, несчастный случай, или на воде. Утопила бы! Хорошо, что мои мысли никто не может прочесть, иначе бы все знали, как сильно можно ненавидеть человека и желать ему смерти. Вот. На воде! Она не умеет плавать. И если бы мы всей компанией отправились куда-нибудь на речку, я обязательно сделала бы так, чтобы Лидка напилась (тем более что ее в последнее время и просить об этом не надо, пьет как лошадь) и полезла в воду. И ее бы не стало. Я бы помогла ей пойти на дно. Легко… Достаточно одного движения! Поймала бы ее за руку, поднырнув под нее, и потянула вниз.

Или столкнула бы ее откуда-нибудь сверху. В газетах написали бы, что она выпала из окна. Представляю, какая поднялась бы шумиха!

Мне бы радоваться, что Ратманов сейчас со мной, что мы везде появляемся вместе, и в некоторых газетах пишут даже, что у нас с ним все серьезно. Но мне почему-то грустно от того, что он в любую минуту может вернуться к ней, к Извольской. Она красива! Вот то, в чем трудно признаться даже самой себе. Она настолько красива, что ей как бы прощается все, причем заранее. Во что бы она ни оделась, как бы ни накрасилась, все мужчины смотрят только на нее. Думаю, что и Ратманов, наигравшись со мной вдоволь, как с куклой, рано или поздно вернется к ней. Они словно созданы друг для друга. Иногда мне хочется ей сказать: Лида, не пей, подожди, пока этот кобель перебесится и вернется к тебе. А наше с ним счастье – это как наслаждение во время утоления жажды… напился, поставил стакан в сторону и забыл о нем. И я понимаю, что такой мужчина, как Андрей, вообще не создан для одной женщины. Даже если допустить невероятную мысль – что он женится на ком-нибудь из нас двоих, – все равно никогда он не превратится в семьянина, будет гулять от жены налево и направо. Жена будет ждать его подолгу, разогревать ужин, а он придет под утро, пьяный весь, в помаде, и от него будет пахнуть другой женщиной. А что мне-то нужно от него? Разве я не знаю, что рано или поздно он меня бросит?

И все равно мысль, что он бросил Лидку – греет. Мне приятно осознавать, что он променял эту красотку на меня. Ей больно, а мне – приятно! Это нехорошо, я понимаю, но – все равно. А ведь когда-то мы с Лидкой были подругами, доверяли друг другу. И как-то сразу нам обеим повезло, нас начали снимать. Получается, что мы с ней отдалились друг от друга из-за мужика. По-моему это пошло. Зато – это чистая правда.

Хочу ли я, чтобы она исчезла? Да. Хочу! Конечно, было бы куда лучше, если бы она, к примеру, вышла замуж и уехала куда-нибудь очень далеко, с глаз моих долой, чтобы не раздражала меня, своей красотой. Но, пока Ратманов жив, она будет за него бороться, будет преследовать нас, таскаться за нами повсюду, давая пищу для журналистов. Зачем она это делает?

Она пьет кофе по утрам перед приходом гримерши. Выпила кофе – и умерла. Тихо так ушла, и о ней уже через неделю забудут. И Ратманов тоже забудет.

Или же несчастный случай на съемке.

Но лучше всего, скандальнее – это несчастный случай, связанный с ее пьянкой. Выпила, оступилась, ударилась головой – и все!

Господи, прости…»

Зимин два раза перечитал это послание. Письмо было доставлено рано утром на его имя. Имелась и сопроводительная записка к этим, явно подлинным, вырванным из тетради дневниковым записям Арнаутовой. Арнаутовой ли? Надо срочно провести почерковедческую экспертизу. Сопроводительное письмо было написано с ошибками, короткое и лаконичное: Извольскую убила Арнаутова, всем об этом известно, кроме прокуратуры; а вот дневниковые записи – подлинные, копии отправлены ее адвокату, пусть поймет, что лучше отказаться от ее защиты, потому что дело все равно будет проиграно.

А что? Может, все так и было? Вышли вчетвером из ресторана. Пусть даже на них кто-то там и напал, ограбил, но потом, когда бандит скрылся, а приятели сбежали, Арнаутова могла легко воспользоваться ситуацией, схватить пьяную Извольскую (у обеих в крови было довольно высокое процентное содержание алкоголя) и шарахнуть ее головой о стену.

Арнаутова утверждает следующее: она видела, как Извольская, живая и относительно здоровая, вернулась в ресторан за косметичкой. Вернулась? Но косметичку-то нашла официантка – об этом подробно рассказала ему Рита! Значит, можно допустить версию, что Арнаутова не лжет, Извольская действительно вернулась, но по каким-то причинам косметичку не нашла, или же, что тоже вполне возможно, она зашла в ресторан, только забыла, зачем она туда вернулась. Пьяная же была! Может, ее кто отвлек, вызвал на улицу и там убил?

Но дневник… Надо бы еще раз встретиться с ней, а заодно и попросить ее принести свою записную книжку или какие-нибудь записи. Экспертиза – это еще несколько дней.

Он позвонил Арнаутовой и попросил ее приехать. По тону ее голоса Зимин понял, что потревожил ее, сонную, успевшую отвыкнуть от камеры и того унизительного положения, в котором она недавно пребывала. Она сказала убитым голосом, что приедет часа через два.

Зимин набрал номер Смирнова.

– Паша, это я. Ты письмо получил?

– Не хотел тебе говорить, но – получил. Знаю, что и тебе такое же пришло. Какая-то мерзавка хочет повесить это убийство на мою подзащитную!

– Но записи-то компрометирующие, согласись?

– Соглашусь, но только в рамках личной беседы, – сказал Павел.

– Понимаю.

– Ты вызвал ее к себе? Будешь проводить почерковедческую экспертизу?

– Придется, – ответил Зимин.

– Я бы хотел присутствовать при допросе.

– Приезжай. Она будет здесь примерно через пару часов.

Варвара Арнаутова курила одну сигарету за другой. Она выглядела как больной человек, которого подняли с кровати и заставили совершить утомительную поездку. Одета она была по-спортивному, на полу возле стола стояла пухлая, набитая чем-то мягким сумка. И Зимин вдруг понял, что она приехала сюда с вещами, допуская вероятность своего возвращения в камеру.

– Варвара, это ваши записи?

Арнаутова, увидев стопку слегка смятых, с неровными рваными краями, исписанных листков, широко раскрыла глаза.

– Узнаете? Это ваш дневник?

Она бросила на него смятенный взгляд, словно прося о помощи, и закрыла лицо руками.

– Откуда это у вас? – тихо спросила она.

Он удивился, что она даже не попыталась сделать вид, что ей не знакомы эти записи. Значит, ее интересовало другое – кто же ее предал, кто посмел прислать в прокуратуру страницы из ее дневника? Кто ударил ножом в спину?

– Доставили сюда. Причем этот «доброжелатель», как вы, наверное, уже догадались, уверен, что Извольскую убили вы.

– Это мужчина? – нахмурившись, предположила Варвара.

– Тоже не знаю. Сопроводительное письмо, если так можно, конечно, назвать маленькую записку, написано печатными буквами. Но если хорошо постараться, мы сможем это выяснить. Скажите, где вы прятали свой дневник?

– Дома, в спальне, где же еще? Только не скажу, что я его прятала.

– В сейфе?

– Ну уж нет, под подушкой. Как все. Но я живу одна, кого мне бояться?

– А Ратманов?

– Вы же знаете, он опять в отъезде. Я не уверена даже, что он выкроит время, чтобы прийти на похороны Лиды. Да и зачем ему красть мой дневник?

– Да уж, ваш Ратманов действительно неуловим. Хотя, он отлично знает, что его ждут в прокуратуре. Он, пожалуй, единственный важный свидетель, еще не допрошенный по этому делу.

– У него – алиби, – с завистью в голосе вздохнула Варвара.

– Он действительно в момент убийства находился в Питере. Более того, мы знаем даже, в какой гостинице он остановился, к тому же имеются свидетели, которые видели его там и даже брали у него автограф. Так что к убийству непосредственного отношения он иметь не может. Разве что косвенное. Но я не думаю, что ему могла как-то помешать его бывшая любовница, – искренне предложил Зимин.

Он вспомнил свой последний разговор по телефону с Ритой – эта удивительная женщина была просто потрясена тем, что Ратманов еще не допрошен.

Если бы в его дела совала нос какая-нибудь другая особа, он бы быстро поставил ее на место. С Ритой же все было иначе – ему доставляло удовольствие абсолютно все, связанное с ней. Даже ее голос по телефону приятно ласкал слух. И вообще, ей было позволено все. Абсолютно! Он понимал Павла Смирнова, который ради нее обратился в свое время к нему, к Зимину, с просьбой позволить ей принять участие в расследовании этого довольно-таки громкого дела. Вероятно, когда она вернется в свой Саратов, Зимин придет в себя, проанализирует свои поступки и решит, что у него было помутнение рассудка и вместо того, чтобы самому заниматься всем вплотную или подключать к делу своих профессиональных помощников, он позволял собирать важную информацию обыкновенной женщине, пусть даже и художнице.

Он вдруг вспомнил ее голос при их последней беседе. Она была чем-то расстроена и говорила по телефону тихо, грустно. Может, она и сама уже пожалела, что ввязалась во все это, и не знает теперь, как выйти из него, как сказать, что у нее появились срочные дела и ей надо возвращаться домой?

– Поймите, Варвара, теперь, когда нам и экспертиза как бы не требуется, – ведь вы подтверждаете, что писали этот дневник, – ваше положение осложняется.

– Но почему? Вы же нашли настоящего убийцу Извольской. Тот парень в свитере…

– Возможно, он взял чужую вину на себя. Другой вопрос – зачем он это сделал? Но вернемся к вашему дневнику. Почему вы сразу согласились с тем, что это ваш дневник?

Он понял, что не должен был задавать подобный вопрос, но любопытство взяло верх – а вдруг она сейчас признается в чем-то таком, что наведет следствие на верный след? Может, именно Варвара все-таки виновна в смерти своей соперницы?

– Да потому, что я понимаю: когда врешь, становится еще хуже, и тебе не поверят, даже когда ты скажешь правду. К тому же, вы обязательно провели бы экспертизу моего почерка и все равно узнали, что этот дневник мой… Да, я писала весь этот бред… Но это же не преступление. Я ее не убивала! Хотя и хотела. Да и мало ли найдется людей, которые хоть раз в своей жизни не мечтали бы от кого-то избавиться? Уж лучше выплеснуть все это на бумаге, чем в действительности. Для меня лично это было своеобразной терапией – вылила все, что накопилось, и немного успокоилась.

– Похвально.

– Скажите, меня снова посадят в камеру? – спросила она, болезненно наморщив лоб.

– Нет, пока можете идти. Но вы должны являться сюда по первому моему вызову. Вы все поняли?

Она была уже в дверях.

– Постойте, я выпишу вам пропуск.

После ее ухода ему позвонила Рита и попросила о помощи – ей потребовались подслушивающие устройства.

– Я собираюсь к Ольге Барсовой, – сообщила она. – Уверена: она что-то знает. Григорий Иванович, приходите сегодня на ужин к Смирнову. Я пирог пеку с капустой. Заодно поделюсь своими планами. Только не забудьте прихватить «жучки»!