К критике современной буржуазной политэкономии

К критике современной буржуазной политэкономии

Александр Машнин

г. Белгород, 2014.

Содержание

Введение..........................................................................................................................................3

Раздел первый. О методе неоклассических и австрийских экономистов................................10

Методология неоклассической экономикс..................................................................................10

Методология австрийской экономикс..........................................................................................20

Общее в методе австрийской и неоклассической экономикс....................................................29

Спекулятивный фундамент современной буржуазной политэкономии...................................33

Раздел 2. Воззрения неоклассических и австрийских экономистов.........................................39

Воззрения неоклассических экономистов: Дж. Кларк...............................................................39

Вклад У. Джевонса в развитие неоклассической политэкономии; его заимствования у

И. Бентама и Н. Сениора...............................................................................................................48

Экономические воззрения неоклассика Дж. Хикса....................................................................52

Воззрения неоклассических экономистов: Р. Солоу...................................................................58

Теоретические положения неоклассической экономикс в целом..............................................60

Воззрения приверженцев австрийской школы политэкономии................................................65

Индивид или капиталистический аутоматон?.............................................................................71

Экономическая эффективность в понимании неоклассических экономистов.........................79

Синтез новейшей политэкономии: воспроизведение предпосылок неоклассической и классической буржуазной политэкономии..................................................................................83

Негативное влияние буржуазно-либеральной экономической теории на экономическую мысль в России...............................................................................................................................88

Раздел 3. Капитализм и его буржуазная интерпретация............................................................95

Неолиберализм как практическое выражение метафизической политэкономии. Критика неолиберального капитализма......................................................................................................95

О классовом разделении в капиталистическом обществе........................................................108

Заключение....................................................................................................................................112

Список литературы.......................................................................................................................116

"Счастливы люди, у которых есть "абсолютный принцип". Им не нужно ни наблюдать фактов, ни думать: у них заранее готово лекарство для всякой болезни, и для всякой болезни одно и то же лекарство."

Н. Г. Чернышевский. (Избр. экон. произв. Т. 2. 1948, с. 128.)

"Чистая экономикс может превосходно доставать кроликов из шляпы."

Дж. Хикс (Value and Capital, 1946, p. 23.)

Введение

Родоначальник социал-дарвинизма Г. Спенсер учил, что феодальная и капиталистическая системы имеют общий корень -- труд по принуждению. Рабовладельчество и капитализм "основаны на одном и том же принципе. Как в том, так и в другом строе должны существовать установленные степени и вынужденное подчинение низших степеней высшим", - наставлял будущий столп либерализма. В привилегиях и насилии он видел цемент правильного общественного здания, неважно, - покоится ли оно на труде лично- или только экономически зависимых людей, на юридическом или сугубо экономическом бесправии.

Внутренней стороны этого порядка Г. Спенсер знать не хотел. Вместо изучения движущих сил и преград на пути общественного развития он, подобно своим преемникам - буржуазно-либеральным экономистам, гремел о справедливости и необходимости широкой имущественной сегрегации. Эксплуатацию сильным слабого он обелял ссылкой на ее естественность. Повсеместный ров между родовитыми и "безродными", утонченными и безграмотными, состоятельными и нищими, богоизбранными и человеческим скотом, рвы и ровчики между категориями внутри этих двух гигантских групп оправдывались им высокой, гуманной целью: рвы нужны для общественного развития! Г. Спенсер, как и буржуазно-либеральные экономисты, изображал себя слугой общественного блага.

Но разве могут служить прогрессу передача кастовой принадлежности по наследству, практика самоустранения общества от определения мандатов на власть и обязательств, принудительная социализация личностей к выпавшим ролям? То обстоятельство, что эти явления процветают в эксплуататорском обществе, не освещалось Г. Спенсером ни с философских, ни с каких-либо других позиций. Философ конкуренции между людьми умалчивал и о том, что в иерархических обществах инициатива и свободная мысль большинства беспощадно приносятся в жертву традициям, что на человека смотрят как на товар. Все неудобное он выносил за скобки. Г. Спенсер предпочел писать о благодатном эффекте конкуренции между людьми. И опять умолчал о том, что чем сильнее между людьми конкуренция, тем легче над ними властвовать.

К тому же, прославляя неограниченную, всеобщую экономическую борьбу -- естественный отбор в человеческом обществе как главнейшее средство его развития, Г. Спенсер со всей очевидностью покинул царство разума. Мы знаем, что неограниченной борьбы индивидов не существует и у животных. Вспомнить хотя бы заботу о потомстве. Сугубо эгоистический индивид уничтожал бы свое потомство как потенциальных конкурентов. Во-вторых, с развитием нервной системы животного, как правило, усложняется его социальное поведение. Если бы Г. Спенсер потрудился изучить социальные отношения дельфинов или волков, их склонность помогать недееспособным особям, он бы открыл для себя, что факты не вписываются в его "натуральный" "закон" асоциальности, расправляются с биологическим умозрением. В-третьих, и это занимательнее всего, с чего же Г. Спенсер взял, что человечество должно перенимать общественные формы у зверей? Почему Г. Спенсер выступал за организацию человеческого общества по звериному образцу? Этот дворянин в философии убеждал, что для людей естественно вести себя не подобно голодным зверям, но подобно вечно голодным зверям. Потребности человека бесконечны, - трубят на весь мир защитники рыночных свобод вслед за Г. Спенсером. Принцип "разделяй и властвуй" стал слишком понятным, чтобы быть официальным. Теперь его прикрывают целые общественные теории с их аксиомами "естественной" борьбы между людьми. "Человек человеку волк", - говорит, противясь общественному прогрессу, либерал.

Разумеется, Г. Спенсер не намеревался принижать капитализм своим прозаическим и несвоевременным указанием на его основу -- труд по принуждению. Как ни странно, он этим рассуждением бил по врагам: мол, цветение феодального и капиталистического строя на вынужденном труде есть "истина, с которой коммунисты и социалисты недостаточно считаются". В этом Г. Спенсер ошибся. Поляризация покупательной силы в обществе, декларативность, продажность, избирательность многих прав, а равно социальная сегрегация, неравный доступ к образованию, профессиям, политической и культурной деятельности в буржуазном обществе всегда освещались марксистами. Наоборот! Невежественные и лицемерные буржуазные либералы, следующие за метафизикой Г. Спенсера как хвост за собакой, десятилетиями вещают народам о диком, нерегулируемом капитализме как о воплощении самого свободного, самого справедливого и выскопроизводительного общества. Но рыночная обетованна, в которой реализация завета "каждому -- по достоинству" есть аксиома -- это не только утопия, но и орудие классовой борьбы.

Вся современная политэкономия laissez faire выстроена на спенсерианстве. Ярые социал-дарвинисты -- либералы от буржуазии без стеснений провозглашают, что выдуманный ими "волчий", т. е. сугубо хищнический и асоциальный "закон" экономического поведения должен стать официальным, безапелляционно защищаемым государством стержнем нашего общества. Только это, по их уверениям, позволит развиваться обществу в целом. Ультраволчий закон должен быть под охраной государственной власти! Здесь уже знакомый высокий мотив: поскольку конкуренция априорно ведет народы к процветанию, либералы есть друзья общества. Без бедности нет мотивации, без свободы сделок и рыночной конкуренции немыслим прогресс, без осознания человеком бесконечности его потребностей он будет неэффективен в производстве, - лукавят либеральные экономисты.

Идеологическое содержание австрийской и неоклассической школ политэкономии почти одинаково. Государство должно создавать условия для оздоровления общества, происходящем исключительно в трудном процессе экономической и социальной борьбы между людьми. Демократическая власть должна служить "свободному рынку", который один развивает общество. Конкурентый капитализм внутренне стабилен, не нуждается в общественном контроле. Каждое общество слагается только из эгоистов с бесконечными потребностями. Правительства и законодатели должны защищать капиталиста, его права собственности, его покупательную силу, свободу наемного труда.

Капиталистическая экономика изображается суммой равновесных рынков, лишь временами, из-за того или иного внешнего воздействия выходящих из равновесия. Конкурентный капитализм - это и гармоничное производство, и справедливое распределение, и арена всеобщей борьбы за бесконечные интересы каждого индивида, и быстрое развитие общества. Не ограничиваясь постулированием того, что есть, поверенные в делах экономического либерализма прилагают огромные усилия для донаучного, покоящегося на аксиомах, отрицания эксплуататорской сущности капитализма, обвинения пострадавших в их бедствиях: нищие неконкурентоспособны, предельный продукт их труда очень низок. Люди не равны, и только рыночный капитализм воздает каждому по его земным заслугам, т. е. по предельному продукту ресурсов во владении. Богатые -- умные ребята. Нищие -- лишние. На этом метафизическом песке построена вся современная теория невмешательства -- подчинения государства капиталистическим отношениям. Режим неограниченного капитализма a priori, до научного исследования, до разбора конкретных обстоятельств и закономерностей фунционирования, развития, социальных последствий, всей буржуазно-либеральной политэкономией декларируется свободным, правовым, "открытым" обществом.

Буржуазно-либеральные экономисты убеждены в том, что подлинно научное исследование капиталистических отношений должно быть сфокусировано на проблематике рыночного равновесия, т. е. сводить капитализм к рынкам, а рынок -- к статичному (наблюдаемому в определенный момент времени) равновесному состоянию. По их мнению, капитализм -- это прежде всего рынок, а для любого рынка естественно равновесие. Выходит, что и капитализм есть с научной точки зрения лишь совокупность равновесных состояний.

Любая критика представленной выше идеологии выставлена в буржуазной политэкономии выставлена за порог, объявлена ненаучной. Критика отвергается уже тем, что не соответствует "базовым аксиомам". По словам Л. Робинса, эти последние управляют людскими решениями, а по словам Л. Мизеса - "выбираются произвольно" в любой дедуктивной теории, в том числе австрийской экономикс. Непонятно, как такими доводами можно защищать науку.

Смешные защитники "строго научной" экономической теории считают себя вправе закрывать глаза на конкретные исследования притеснений, вынужденности совершения сделок, воспроизводства бедности и неэффективности в капиталистическом обществе. Они отвергают все социологические и исторические исследования априорно, отрицают за ними научное значение, всякий вклад в развитие "строго научной" экономической теории. Эту последнюю они выдают за гордость человеческого знания. Лишенное эмпирической базы сборище догм и метафизики объявляется "чистой наукой", а многие эмпирические исследования и неортодокальные теории -- лежащими вне экономической науки. Но обратимся к методологическим нововведениям в либеральной теории.

Вождь монетаризма М. Фридмен в своей Нобелевской лекции предложил считать предсказательную успешность той или иной теории единственным критерием ее научной состоятельности. К немалому восторгу ортодоксов он внес жесткое ограничение в методологию общественных наук: теория должна служить только предсказыванию общественных явлений, главным образом, расчету технических показателей. На первый взгляд его подход может показаться конструктивным, особенно если учесть тогдашнее, да и теперяшнее состояние экономической ортодоксии. Разумеется, способность теории давать верные прогнозы не является единственным, достаточным критерием для определения ее истинности: такая теория может быть внутренне противоречивой, сразу несколько теорий могут найти эмпирическую поддержку, нельзя определить конкретное число и точный алгоритм эмпирических проверок, после которых теория получит статус истины. Но эти соображения общенаучного характера имеют сугубо второстепенное значение для оценки метолодогического предложения М. Фридмена.

Следует подчеркнуть, что общеэкономические модели неоклассиков и монетаристов сильны не предсказаниями, но "задним умом", в ретроспективе. Основываясь на доступной статистике, константы в уравнениях таких моделей рассчитываются специально для того, чтобы модель получила наилучшее эмпирическое "подтверждение". Но подгон модели к историческому материалу путем изменения констант в уравнениях не имеет ничего общего с научной проверкой теории фактами. Теорию отдаляет от действительности еще и то обстоятельство, что изменить ту или иную догадку сложнее, чем значение какой-либо константы. Другой порок этого метода состоит в его ограниченности формальной стороной теории, а это крайне затрудняет понимание и научную оценку ее общественного содержания.

Превозносимая М. Фридменом проверка теории имеющимся статистическим материалом открывает двери в экономическую науку для любой теории, в которой можно играть с константами. Достаточно ввести новый коэффициент или изменить существующий и вся теория, а заодно и ее основные гипотезы, начинает превосходно коррелировать с фактами, получает эмпирическое "подтверждение". Так появляется возможность для приискания наукообразной оболочки-псевдотеории для выгодных гипотез, хотя бы целью всего теоретизирования было не исследование действительности, но возвеличивание тех или иных идей. Этой цели и служит методологическая новинка М. Фридмена.

Очевидно, что к научной теории справедливо предъявить требования как удовлетворительного объяснения явлений, так и отсутствия в ней опровергнутых, ложных гипотез. От последнего требования М. Фридмен старательно уводил в сторону, используя для этого гипертрофирование количественного анализа, абсолютизацию своеобразного исследовательского прагматизма. Его доводы о необходимости ограничения инструментария оценки научной теории предсказательной областью направлена лишь на ограничение неоклассической теории и соседствующего с ней монетаризма от научной критики. Заметим, что видный теоретик новой классической политэкономии К. Гувер указал на возможность существования внутренней логической ошибки в системе, прошедшей эмпирический тест, и на возможность существования других теорий, обладающих отличными от экзаменуемой тоерии наборами параметров и иной внутренней логикой, но не менее эффективных в эмпирическом отношении. Эмпирическая проверка экономических положений может быть затруднена по причине чрезмерно обобщенного характера и неустойчивости многих экономических показателей.

Исследователями отмечается, что в политэкономии западных стран прогрессируют формализм, бессодержательность, математические вариации на одни и те же темы, отход от потребностей практики и развития науки, что формалистские исследования поощряются материально. Большое количество публикаций в ведущих экономических журналах западных стран, в отдельных случаях достигающее половины от общего числа публикаций, совершенно оторвано от экономической действительности, обходится без ссылок и упоминаний экономических фактов. Обособленность научных сообществ снижает возможность коммуникации информации в экономических науках и осложняет эмпирическую проверку теорий и гипотез. Догматический, эмпирически необоснованный "консенсус", установившийся в западной мейнстримовой экономике ведет, в том числе, к дискриминации тех исследователей, кто не следует принципам этого консенсуса, исследует не абстрактную экономику, а конкретные отношения. Воцарившийся в профессиональном сообществе экономистов застой препятствует развитию экономики как науки, сводит значение профессии экономиста к вынужденному эпигонскому развитию чужой метафизики, препятствует развитию специфических технологий эмпирической проверки.

Бытует мнение, что западные экономисты-математики, овладевшие приемами экономического моделирования, будут и дальше выдавать свои знания за полноправную экономическую науку, поскольку это знание их кормит, одевает и дает им высокий статус профессионалов. Поэтому, теории "науки ради науки" будет нелегко преодолеть ненаучные представления в экономике. Сложность технического анализа в неоклассической экономике в большинстве случаев скрывает идейную бедность, неспособность к научному поиску.

Отдельно подчеркнем, что эта работа не направлена на критику применения математических методов в экономической науке. Отвергается лишь их применение к анализу и развитию псевдопроблем в неоклассике. В отрыве от объекта исследования возможно лишь нагромождение заблуждений. В этом случает математическая строгость будет маскировкой научной бесплодности и практической бесполезности дисциплины. Только критическое изучение методологии и элементов теории способно затруднить недобросовестные попытки подсовывать выгодные идеи в оболочке науки, выдавать измышленное за общепринятую истину.

Прояснение первоначальных догадок, методов, отдельных положений, выводов научной теории имеет краегольное значение для прогресса как научной дисциплины, так и связанных с ней областей общественной практики. Такое исследование во многих случаях заканчивается выяснением несостоятельности гипотез или даже теории в целом. Это уберегает научное сообщество, а равно и практиков от следования по ложному пути. Это предотвращает новые поколения учащихся от усвоения ошибочных положений, от формирования мышления на их основе. Нельзя забывать, что целью научной теории является не производство вымыслов, которые легко понять и в которые все должны верить, но получение верного, точного, проверяемого, практически ценного знания.

Неоклассические и австрийские экономисты выдают свои теории за безусловно правильное знание, схватывающее суть и первобытной экономики, и экономики в отдаленном будущем. Вера в прогрессивность рыночно-капиталистической системы является костяком их "познавательного" метода, позволяет безусловно оправдывать все социальные эффекты капиталистического развития и безапелляционно формулировать экономические постулаты. Латинское "верую, потому что абсурдно", потому что нет рационального подтверждения, в этой области сохраняет свою силу. Неоклассики Л. Робинс и У. Джевонс отождествляет выдвинутые неоклассической политэкономией аксиомы, т. е. недоказанные, произвольно взятые положения об экономических отношениях, с непререкаемыми силами. Гвоздь "Теории политической экономики" У. Джевонса состоит в том, что вопрос о верности неоклассических аксиом объявлен псевдопроблемой. Если Л. Робинс мог вывести право постулировать истину последней инстанции в науке из своей привычки отдавать приказы в ранге полковника, то галоп его коллег -- это скорее методологическая привычка. Как точно подметил В. Асмус, для того, чтобы заниматься интуитивным познанием "не требуется ничего уметь, ничего знать... нужно только усилие воли". Очевидно, что умозрительное познание капиталистических отношений является сердцевиной метода как неоклассики, так и австрийской школы, и это очень сближает их со Средневековьем.

Итак, мейнстримовый экономический анализ всегда начинается с объявления готовых ответов на важнейшие вопросы хозяйства, мотивации, организации общества, никогда -- с постановки вопросов или гипотез. Собственно исследование возможно лишь в пределах этих ответов, которые безосновательно называются "универсальными аксиомами". Таким же образом устанавливаются принципы экономического поведения общечеловека, на которых, в частности, строится теория полезности. Но эти ответы, обезличивающие и сбивающие теоретических людей в стадо, порабощающие их задачей воспроизводства капитала, берутся словно с потолка. Вернее, они воплощают заинтересованность господствующего класса в поддержании священности обычаев частной собственности на средства производства и наемного труда, а также социально-хищническую метафизику, восходящую своими корнями к "теориям" священного права короля на власть.

Неоклассика и австрийская экономикс главной хозяйственной проблемой общества считают экономический выбор некоего рационального существа. Это последнее представлено почти одинаково. Техническая разница состоит в том, что неоклассика описывает абстрактный акт выбора, тогда как австрийцы предлагают поведенческую метафизическую систему - праксеологию. Но в научном исследовании капиталистических отношений имеет значение не выбор сам по себе, но возможности деятельности человека, в том числе в зависимости от его экономического положения.

В этой работе будет рассмотрена концепция экономического индивида, имеющая центральное значение в современной экономикс. Ортодоксальной экономической теории и в наши дни не удалось освободиться от догматики священных экономических законов, вытекающих якобы из предустановленной человеческой сущности. Мы придерживаемся той точки зрения, что личность, индивидуальная работоспособность, производительность труда, возможности их развития не постоянны, но меняются под влиянием социальной среды. На первый план выходит исследование влияния социальной среды на экономическое поведение человека в зависимости от его класса, возраста, пола, склонностей. В противоположность, наводнение теоретической экономики примитивными, но высокомотивированными существами с нулевой способностью изменения своего поведения не считается продуктивным, научно обоснованным методом исследования. Либеральная концептуализация трудящихся как объекта эксплуатации, как средства добычи прибыли собственниками будет исследована с точки зрения ее научной обоснованности.

Другая познавательная проблема конвенциональной экономикс, которой будет уделено внимание, - это проблема экзогенности. Все экономические факторы, которые выходят за рыночную проблематику, объявляются внешними, не зависящими от жизнедеятельности капиталистической системы. Население, его образовательный уровень, продолжительность жизни, инфраструктура, источники энергии, природные ископаемые, - все это в буржуазной теории экономики объявлено экзогенным. Трудовые способности населения, уровень общественной культуры и производительности труда также принято считать экзогенными. Все это, по мнению буржуазных экономистов, должно быть подчинено императиву накопления капитала, де факто -- росту богатств работодателей. Низведение большого числа естественных и экономических фактов к внешним по отношению к капитализму не способствует выявлению влияния капиталистической системы на природную и социальную среду. Между тем, оценка полных издержек функционирования капиталистической экономики без этого невозможна.

Известно, что неоклассические и австрийские экономисты защищают режим наибольшего благоприятствования для капиталистов, выступают за освобождение эгоистического интереса людей из-под стеснительного общественного контроля. Доказывать необходимость "либерализации" народного хозяйства -- их главная практическая задача. Уверения либералов в том, что нужно доверять капиталистической стихии перекликаются с религиозными проповедями, призывающими строго следовать назиданиям догматов, отказаться от гордыни ума, положиться на божий промысел. Но проповедь либерализации предполагает не создание условий для роста возможностей всех хозяйственных субъектов, но лишь обеспечение режима наибольшего благоприятствования для капиталистов. Такие политэкономы и не пытаются эмпирически доказывать, что буржуазная либерализация, т. е. преобразование экономики в интересах предпринимателей и рантье улучшает экономическое положение населения в целом. Либерализация советской экономики предоставила наглядное опровержение буржуазной идиллии.

В России неоклассическая дисциплина преподносится широчайшим слоям населения в качестве науки. Она преподается в большинстве школ и вузов. В 90-е гг. ее авторитет не подвергался сомнению. В наши дни неоклассическая интерпретация по-прежнему находит широкую поддержку в органах власти, преподавательских кругах, в коммерческих и либерально-политических организациях. В этой работе делается попытка выявить роль буржуазно-либеральной идеологии в проведении мероприятий по разрушению советской промышленности, влияние либеральных доктрин на нынешнюю экономическую политику в России. Будут вскрыты социальные последствия такого влияния: высокая структурная безработица, низкие темпы промышленного развития, преобладание простейших форм деятельности в российской экономике: торговли и добычи природных ресурсов.

В современной экономикс оценка научных работ осуществляется с позиций их соответствия стандартам самой дисциплины; соответствие гипотез действительности второстепенно. Главное -- соответствие гипотез аксиомам. Методы, применяемые в естественных науках, в частности методы проверки и отсеивания конкурентных гипотез, подкрепления гипотез буржуазно-либеральным экономистам не нужны.

На наш взгляд, следующие гипотезы заслуживают тщательного изучения: что потребительский выбор осуществляется не для максимизации удовольствия, а с целью подражания, следования за стереотипами должного поведения; что стереотипы должного, правильного разрабатываются высшими классами; что потребительские стереотипы распространяются посредством культурной индустрии, народного образования, официозных и других средств массовой информации, государственных учреждений и частных организаций. Ведь даже в экономикс критерии правильного, научного исследования заданы представителями высшей страты. Гипотезу,, субкультур, также нельзя игнорировать. В противоположность неоклассической гипотезе, что именно рыночная система, основанная на асоциальном, хищническом императиве, является главным фактором общественного благополучия, небезынтересно будет развить научные гипотезы о неподконтрольной обществу рыночной системе как причине снижения удовлетворенности жизнью в массах, роста социальных конфликтов и преступности, упадка фундаментальной науки и культуры на постсоветском пространстве.

В этой работе доказывается, что буржуазная политэкономия современности продолжает традицию фантазирования, заложенную алхимиками социальной мысли: деятелями вульгарной политэкономии гармонии, евгеники, кабинетным доктринером конкуренции Г. Спенсером. Неугомонные попытки либералов путем синтеза идеи ожесточенной конкуренции и идеи экономической гармонии создать науку -- апологию капитализма приводят к возникновению все новых заблуждений. Потребность высших классов в теоретических оправданиях капиталистического строя привела к созданию неоклассической и австрийской экономикс. На этих двух направлениях буржуазно-абстрактной мысли, во многом перекликающихся между собой и позволяющих судить о всей буржуазно-рыночной политэкономии, мы сфокусируем историческую и материалистическую критику.

Раздел первый. О методе неоклассических и австрийских экономистов

Методология неоклассической экономикс

"Наука до сих пор умела только отворачиваться от всего страшного в жизни, будто бы оно совсем не существовало, и противопоставлять ему идеалы, как будто бы идеалы и есть настоящая реальность".

Б. Даглас выделяет из экономической теории неоклассическую парадигму, основанную на равновесном ценообразовании, рациональных ожиданиях индивидов и атомизации общества. Неоклассическая парадигма поддерживается Дж. Хиксом, П. Самуэльсоном, М. Фридманом, Р. Лукасом и Р. Солоу. Неоклассическая традиция предписывает исследовать экономическую действительность сугубо абстрактно, при помощи принятия на веру нескольких принципов и построения на их основе логико-математических спекулятивных систем.

Неоклассический анализ содержит донаучно сформулированные свойства каждого "правильного" экономического решения. Он не ограничивается описанием того, что выдается за должное, естественное, идеально-рациональное поведение всех людей. Неоклассический анализ подобным же образом, т. е. без всякого доказательства практической ценности и, следовательно, научной уместности, многосторонне характеризует идеального и рационального человека, вырабатывает понятие некоего идеального субъекта рыночной жизни. В числе тех свойств, которыми неоклассические экономисты наделяют абстрактного человека, следует назвать ненасытнй гедонизм, экономическую свободу, изолированность и абсолютную осведомленность о настоящей и будущей экономической жизни. Эти свойства, совершенно бездоказательно приписываемые всем людям, не являются рабочими гипотезами. Если бы они являлись рабочими гипотезами, то, столкнувшись с доказательствами их очевидной ложности, они были бы давно отвергнуты. Напротив, эти свойства бездоказательно, теологически приписываются каждому экономическому решению и каждому индивиду, участвующему в экономической жизни, но не с целью их экспериментальной проверки, а только для выведения на их основе апологии капиталистического способа производства. Так, абстрактный человек неоклассиков служит не получению научного знания о действительности, а укреплению научного оправдания режима эксплуатации человека человеком. Каждое из его свойств является умозрительно полученным догматом, а их совокупность, включающую в себя также развертывание и развитие системы этих постулатов, следует считать не научным, а догматическим учением, опирающийся на донаучный, схоластический, сугубо умозрительный метод построения систем спекулятивной метафизики.

Ф. Энгельс указывал, что метафизик воспринимает объекты действительности и описывающие их понятия как "отдельные, неизменные, застывшие, раз навсегда данные предметы, подлежащие исследованию один после другого и один независимо от другого. Метафизик мыслит законченными, непосредственными противоположениями; речь его состоит из "да--да, нет--нет; что сверх того, то от лукавого..." По мнению Ф. Энгельса, главная черта идеологического или априорного метода состоит в том, что "свойства какого-нибудь предмета познаются не из самого предмета, но дедуцируются из понятия предмета. Сперва из предмета составляют себе понятие предмета; затем ставят отношение вверх ногами и измеряют предмет по его отображению -- по понятию. [В идеологическом конструировании] Не понятие должно сообразоваться с предметом, а предмет должен со-образоваться с понятием."

Научная дисциплина не может строиться на голословных утверждениях. Для научного описания того или иного сегмента действительности недостаточно заявить о зависимости между одними явлениями и о независимости, изолированности других явлений. К примеру, нельзя признать научной ту общую теорию экономики, которая постулирует наличие и отсутствие зависимостей между явлениями лишь на основании убежденности ее создателей и предрассудков ее лоббистов. Независимость темпов долгосрочного экономического развития от капитальных вложений и от уровня безработицы вытекает из принципов неоклассической экономикс, но этой логической связи совершенно недостаточно для того, чтобы признать независимость этих явлений соответствующей действительности, истинной.

Научное понимание некоторых явлений, процессов, отношений невозможно без доказательной базы, без проверки и перепроверки догадок, без отбрасывания одних догадок и совершенствования других. В неоклассической политэкономии этого нет. Все ключевые догадки незыблемы, священны. Объявлениям о связи и изолированности явлений лишь в виде исключения сопутствуют эмпирические исследования. Когда какое-нибудь явление постулируется в неоклассической политэкономии фактором другого, например, предпочтения -- как фактором безработицы, этого достаточно для того, чтобы считать основу теоретической части завершенной, для перехода к формулированию следствий и практических рекомендаций. А вот опровержением гипотезы обратного влияния, доказательством отсутствия взаимообусловленности явлений, отсутствия их общей зависимости от какой-либо другой переменной, неоклассические экономисты заниматься не удосуживаются. Не исключено, что имманентная, методологическая враждебность таким исследованиям есть для неоклассических экономистов одно из главных средств самозащиты. В противоположность неоклассическому методу выстраивания спекуляций, научное исследование гипотез позволило бы опровергать неверные предположения одно за другим и, вероятно, не только обрушло бы метафизическую политэкономию гармонии, но камня на камне не оставило бы от ее аналитических конструкций.

К примеру, неоклассическая догадка-постулат о том, что вкусы потребителей существенным образом влияют на спрос и, следовательно, на экономическую ситуацию, является лишь действием по устранению этого важного фактора экономических отношений из экономического анализа. Потребительские предпочтения объявляются данными извне, предустановленными, "экзогенными". Но молчаливое следствие этого действия состоит в отрицании зависимости потребительских предпочтений и тех экономических явлений, которые неоклассические экономисты исследуют, в изоляции потребительских предпочтений от экономических отношений при капитализме. Этот способ тенденциозного экономического анализа зарекомендовал себя очень удобным, поскольку позволяет легко расправляться с лишними, неудобными гипотезами, например, с догадкой о влиянии мероприятий по росту рентабельности и богатства капиталистических производств на вкусы и предпочтения населения. Этот способ теоретической расправы весьма дешев. Социально значимые гипотезы отвергаются в неоклассической политэкономии сугубо по умолчанию, метафизически. Но вместе с ними ускользают и возможности научного представления экономической действительности.

В неоклассической экономикс дедукция из произвольных положения сочетается с пренебрежением наблюдением и опытным исследованием. Данный методологический принцип не только парализует проверку, отсеивание, исправление и совершенствование догадок и отдельных объяснений в экономической науке, но позволяет осмеивать и мгновенно отвергать даже мысль о неверности той или иной "первоосновы". Между тем, абсолютное большинство начальных посылок неоклассической и австрийской политэкономии неверны, не отражают никаких действительно существующих общих закономерностей экономических отношений. Но этому вопросу посвящена вторая глава данной работы. Отметим, что без коррекции догадок и эмпирически подкрепленного совершенствования теорий, без эмпирической проверки наиболее существенных положений невозможно прийти к постижению общеэкономических законов. Вместо исследования экономической действительности и поиска на основе такого исследования закономерностей в экономических отношениях, неоклассическая и австрийская экономикс заранее формулируют универсальные экономические законы и затем, в кривом ракурсе этих скудных и безосновательных предустановлений, описывают должные, единственно правильные, идеальные, совершенно свободные и наиболее эффективные экономические отношения.

Основываясь на методах априоризма и дедукции, неоклассическая политэкономия пренебрегает историческим и эмпирическим анализом экономических отношений. Ее исходным пунктом и неизменной перспективой неоклассического анализа является комплекс "аксиом". Согласно В. Эшли, неоклассические представления об экономической жизни основаны на спекуляциях социальной философии.

С методологической точки зрения неоклассическая политэкономия представляет собой математизированную метафизику, т. е. обогащенную математическими методами совокупность возведенных в абсолют предрассудков. Логико-математические конструкции неоклассической политэкономии являются не средствами для выражения экономической действительности, а строгими, неминуемыми преобразованиями ее умозрительного костяка. Логический и математический аппарат в неоклассическом учении используется не для познания экономической действительности, а как средство ограждения экономической теории от экономической действительности, помогающее облечь в научные одежды донаучное знание: ходячие представления, кабинетные фантазии экономистов и философские догмы XVIII и XIX века. Разумеется, такое использование математики в качестве щита отживающей догматики не имеет ничего общего с ее общепризнанным использованием в качестве мощного орудия совершенствования научного знания. Разумеется, такое использование математического аппарата не может привести к росту научного содержания неоклассических догматов.

Знаменитый деятель англиканской церкви Т. Мальтус поучал, что растущее население не может удовлетворительно обеспечить себя пропитанием в силу естественного закона понижения предельной производительности земли, что расшифровывается как необходимость возделывать, по мере роста населения, все менее плодородные земли. Но это объяснение, все еще принимаемое в политэкономии неоклассиками, в частности, Дж. Кларком, убедительно дискредитировано одновременным ростом населения и производительности труда в XIX и XX столетиях. Это объяснение нищеты и неурядиц высокой рождаемостью, постулатом о легкомысленном поведении малообеспеченного населения является ярчайшим образчиком абсурда, к которому приводит догматическое понимание человека. Зингер. Отметим, что Мальтусова доктрина еще и в том сходна с неоклассической, что использует постулаты о внешней заданности и неизменности производительности труда, об изолированности темпов роста населения от экономического положения, т. е. о невозможности приспособления темпов роста населения к экономическим отношениям. Ложность последней предпосылки очевидна и доказывается статистикой. Коррекция населения, приспособление рабочей силы к капиталистическим условиям производства, во-первых, не имеет ничего общего с совокупным, общественным дефицитом ресурсов, производственных мощностей и продуктов, а во-вторых, осуществляется постепенно и незаметно, проявляется в виде массового голода, а как снижение продолжительности жизни трудящихся и показателей деторождения. Ясно, что Т. Мальтус серьезно недооценил внутреннюю способность народный масс к демографическому контролю в капиталистическом обществе. Как указывал Г. Лиагурас, социл-дарвинистское понимание общества не приносит пользу в прогнозировании изменений экономической жизни, недооценивает адаптивные качества участников экономической деятельности. Ненаучная Мальтусова теория голода и нищеты как факторов ограничения человеческой популяции является недвусмысленной издевкой как над научным познанием, так и над творческими способностями человека. Впрочем, в этих двух аспектах она чрезвычайно сходна со своей более наукообразной преемницей, - неоклассической политэкономией.

В конце XIX века, видимо, вследствие необходимости адаптироваться к напору экономических фактов, буржуазная политэкономия рассталась с догматом фиксированного фонда заработной платы и перешла к теории независимых факторов производства. Перед тем, как установить безусловность гармонии труда и капитала при капитализме, т. е. полную оправданность тех доходов, причем совершенно независимо от их конкретного соотношения, которыми капиталистическая система наделяет продавцов труда и капитала, неоклассические экономисты применяют к исследованию соответствующих доходов, заработной платы и процента, одинаковый метод. Этот метод состоит в преобразовании абстрактных экономических категорий. Он базируется на предпосылке о раздельности, отдельном и независимом существовании факторов производства, т. е. что существуют независимые от человеческого труда и общественных отношений факторы производства и что экономический вклад может легко и мгновенно рассчитать любой хозяйственный субъект каждый раз, когда он сталкивается с рыночными оптимизационными задачами.

Единственным вытекающим из неоклассического учения, но в то же время универсальным объяснением бедности является экономическая неэффективность труда бедных, но эта последняя не является конечным экономическим явлением, не относится к последствиям умышленных действий бедных, к их решению оставаться бедными. Равно оно не относится к перенаселению, т. к. в условиях действительного перенаселения жизненно важных ресурсов не хватало бы всем. В современном капитализме, напротив, неслыханная роскошь соседствует с вековой задавленностью и беспросветностью положения значительной части трудящихся.

М. Дж. Риэй утверждает, что экономическая неоклассика выведена из ядра несложных предпосылок, включая веру в рыночную эффективность. Дж. Ходжсон считает, что применимость теорий в исследовании и улучшении экономических отношений является приоритетом по отношению к формальным методам. Отсутствие стремления понять мир, внутренней критики в научном сообществе мейнстрима, связи формальных моделей и их контекста, а также увлеченность логическими играми характерны, по мнению Дж. Ходжсона для неоклассической экономикс.

Неоклассическая трактовка человека не выдерживает малейшего прикосновения критики; она явно противоречит действительности и насколько несовместима с тщательными эмпирическими исследованиями в антропологии и психологии, что ее эмпирическое подтверждение означало бы крах всего научного знания о человеке, всех общественных наук современности. Причина данной несовместимости не только методологическая -- нынешняя антропология и психология построены на исследовании обширного эмпирического материала. В то время, как исследователи этих двух дисциплин еще в XIX глубоко интересовались сбором и обобщением данных о действительности и предъявляли высокие требования к научным работам, неоклассические и ранние австрийские экономисты не утруждали себя подобным занятиям и вместо догадок и научной работы, одними лишь воображением и самоуверенностью пришли к своей концепции индивида. Эта теория, считающая первопричиной поведения человека эгоизм и бесконечное стремление извлекать полезность из внешней среды, т. е. бесконечный моральный аппетит, бесконечную хищность, аналогичным образом находится в разительном противоречии с естественнонаучным знанием, в частности, исследованиями человеческого мозга.

Не большей основательностью, чем рассматриваемое в этом разделе неоклассическое учение о человеке-аутоматоне располагает неоклассическая доктрина государства -- рыночного полицейского. Н. Г. Чернышевский считал редуцирование государственных учреждений к роли жандарма буржуазно-конкурентных отношений крайне неээфективным. Превращение государства в жандарма капитализма лишает его средств предупреждения покушений на собственность и возможностей борьбы с причинами социальной напряженности. Теория экономической гармонии молчаливо предполагает, что всегда имеется возможность защитить полную свободу экономических решений отдельного лица. Это допущение уже потому неверно, что владение массы средств производства небольшой группой лиц ухудшает и стесняет экономическое положение остальных людей, создает экономические предпосылки для навязывания им кабальных условий труда. Действительная защита государством рыночных прав каждого в условиях навязываемой капиталистической экономики хищнической морали обернулась бы не бесплатным делом, а очень дорогим. Охрана свободы экономической деятельности является очень трудной задачей для государства, не говоря уже об охране абсолютно свободной конкуренции.

Неоклассическая предпосылка о свободной передаче информации в рыночной системе также не способствует научному пониманию капиталистических отношений и буржуазной торговли в частности. Р. Фадель и И. Сегал указывают, что передача информации в среде, состоящей из эгоистичных участников, является затруднительной и дорогостоящей. Следовательно, распространение информации в эгоистической среде сопровождается затратами полезных ресурсов. В этой связи необходимо подчеркнуть противоречие между двумя неоклассическими постулатами: об эгоизме и полной информированности индивидов. При абсолютизации силы этих постулатов противоречие во взаимную исключаемость. Неоклассика предполагает крайне недалекое, узкое видение рациональности.

Неоклассические экономисты не разъясняют конкретные эффекты невидимой руки торгового дела, но характеризуют их как очень благоприятные. "Либеральная" доктрина полной компенсации устанавливает, что наемные рабочие при капитализме в состоянии равновесия получают компенсацию, полностью соответствующую их вкладу в процесс общественного производства. Верить неоклассическим экономистам на слово не приходится: современный подход к науке не таков, да и слишком неправдивым предстает этот довод о благотворности рыночной борьбы между эгоистами. Совершенно непонятно, какое благоприятствование оказывают эти эффекты на миллиарды трудящихся, прозябающих в настоящее время в безысходности и нищете в рыночных, капиталистических экономиках Индии, Греции, Португалии, Боснии, Пакистана, стран Африки. Совсем никаких выгод населению не приносила свободная торговля опиумом в Китае. Выходит, что тезис неоклассическим экономистов о безусловном превосходстве капиталистической организации с ее корыстным, индивидуалистическим мотивом над социалистической организацией является не аксиомой, не безусловной истиной, предрасположением исследователя. Целесообразность возведения этого предрасположения в универсальный абсолют не может быть доказана научно.

Й. Шумпетер заявляет, что гипотеза об эффективности свободной конкуренции противоречит факту установления монополистического раздела рынков в начале XX столетия. Ведь свободная конкуренция в таком случае имеет тенденцию переходить к своей противоположности -- монополии, которая подчиняет участников экономической деятельности собственным интересам посредством организации экономической диктатуры. Неоклассические экономисты, напротив, подчеркивают сугубо положительную роль абстрактной конкуренции, а реальные процессы, состоящие в разорении и увольнении других и монополизации производства другими, оставляют без внимания. Экономисты мейнстрима уже в основе своей теории не оставляют места для изучения взаимодействия рыночных институтов и конкуренции, их интересуют лишь идеальные ситуации.

М. Кливленд полагает, что неоклассическая теория факторов производства построена на безосновательном агрегировании и не способна научно доказать гармонии интересов имущих и класса наемных рабочих. М. Кливленд считает, что при выходе за пределы отдельной торговой системы (рынка), неоклассическая политэкономия становится бесполезной в вопросах производительности и установления цен на факторы производства.

По мнению неоклассических экономистов, конкурентные рынки в некоем общественно значимом смысле прогрессивны, что они "преподносят инновацию, рост производительности труда и выгоды - потребителям". Но существуют экономически и социально ценные структуры вне буржуазных рынков рынков. Не следует забывать, что производство благ, использование производительного человеческого труда осуществляется вне торговой системы и отнюдь не в интересах торговой системы как таковой или ее собственников.

В неоклассической модели рыночного ценообразования потребители и производители взаимодействуют друг с другом сугубо механистически. Эта модель не позволяет представлять важнейшие явления, происходящие в сфере капиталистического обмена и оказывающие значительное влияние на производство, ценообразование и занятость. Ее агрегаты - рыночный спрос и предложение, строятся путем суммирования спроса и предложения индивидов, участников рынка, что не позволяет отражать возможность взаимодействия агентов, в частности, возникновения "эпидемии спроса" на основе тенденции к подражанию или по причине распространения представлений о престижности потребления того или иного товара. Индивидуальная кривая спроса не в состоянии показать собственные предпочтения индивида отдельно от социально навязанных стереотипов. В потреблении отдельных товаров социально обусловленные мотивы могут преобладать над индивидуальными потребностями. Теория индивидуального спроса не в состоянии объяснить это распространенное в экономической жизни явление. Одной из причин является аксиоматическое представление о выборе индивида как об акте его свободной воле, о суверенности индивида в определении предпочтений и мотивов собственного поведения, что равнозначно абсурду, поскольку отрицает влияние социальной среды на экономическую деятельность человека, поскольку игнорирует ключевую характеристику человека - его общественную природу.

Но буржуазные экономисты-неоклассики не удосуживаются показать, каким образом их собственная, отвлеченная капиталистическая торговая система приходит к состоянию равновесия. Это иллюстрируется известными сценариями дестабилизации и устойчивого неравновесия капиталистической торговой системы в паутинообразной модели равновесия на конкурентном рынке.

Вдобавок, достижение равновесия на отдельно взятом рынке не означает достижения ситуации, в которой участники экономической деятельности используют открывающиеся перед ними возможности наилучшим образом. Равновесное моделирование неоклассиков лишено достаточных описательных свойств для отражения конкретного и субъективного содержания действительно эффективной ситуации распределения, отражает лишь выхолощенную, безнадежно оторванную от действительности, придуманную экономическую ситуацию. Графическое отображение ситуации равновесия является лишь недоказанной спекуляцией, а не научной истиной Поэтому рыночное равновесие ошибочно принимать за ситуацию всеобщего благополучия или за гарантию высоких темпов развития, за билет в царство экономической гармонии. Неоклассические экономисты не отвечают на вопросы о том, ведет ли достижение равновесия какой-либо отдельной торговой системой к повышению темпов роста благосостояния ее участников и общества в целом; вопрос о том, ведет ли достижение равновесия в какой-либо второстепенной торговой сфере, т. е. при наличии возможностей для замещения товаров, к резкому повышению благосостояния экономических агентов, также остается открытым. Неоклассикой не рассматривается межотраслевая конкуренция, устремление капитала в выгодные сферы производства, услуг. Между тем, именно в результате межотраслевой конкуренции выравнивается норма прибыли по отраслям.

Капиталистическая прибыль создается в процессе производства, а не в результате сбыта товара на рынке. Особенно выгодный сбыт товара для продавца всегда является потерей для покупателя, и поэтому представляет собой нечто жульническое, единичное, не связанное с систематическим обогащением капиталиста. Напротив, обогащение товара чужим трудом при условии оплаты этого труда ниже его вклада в произовдственный процесс, является систематическим источником роста богатства капиталиста, в чей собственности находятся условия производства и его продукты. Изучение экономического выбора предпринимателя составляет компетенцию прикладной дисциплины. Экономическая наука изучает экономические отношения в целом, не ограничивается экономическим видением имущих классов.

В условиях, изображаемых неоклассическими экономистами как конкурентный баланс интересов продавцов и покупателей, как равновесие вполне может затрудняться экономическая деятельность одних лиц и облегчаться деятельность других лиц. Формалистическое представление рынка как совокупности абстрактных параметров не позволяет отразить многие из коренных свойств капиталистической системы, в частности, большую роль размера частного капитала в формировании конкурентоспособности его владельца, возможность оказывать влияние и сковывать экономическую деятельность других лиц уже самим обладанием лучшими производственными мощностями и большим капиталом.

Накопление капитала всегда означает накопление экономических возможностей и позволяет диктовать условия труда и найма рабочей силы. Это соображение буржуазными экономистами с большим усердием замалчивается.

На первых страницах "Стоимости и капитала" знаменитый неоклассический экономист XX века Дж. Хикс выясняет, что центральной проблемой экономической науки является взаимоотношение рынков. В этой книге последовательно проводится тезис, что экономические отношения полностью исчерпываются рыночной проблематикой, а задача экономистов состоит в их исследовании посредством теоретического аппарата неоклассики. Дж. Хикс убежден, что главная задача экономистов состоит в разработке методов, позволяющих анализировать взаимоотношение рынков в экономике. Сущность неоклассического подхода к экономике была выяснена в первой главе данной работы. Обратим внимание, что в "Стоимости и капитале" Дж. Хикс под взаимоотношением рынков подразумевает взаимоотношение идеальных, абстрактных рынков и, таким образом, подменяет экономическое исследование рыночным анализом, а этот последний -- метафизическими спекуляциями. Но какие научные основания имеет Дж. Хикс для утверждения того, что экономическая наука должна вращаться вокруг проблематики взаимодействия выдуманных рынков, выяснить непросто. В "Стоимости и капитале" не приведено никаких доказательств в пользу игнорирования экономического положения и отношений экономических агентов, т. е. напрямую. Одного убеждения в том, что учреждения обмена играют первоочередную роль в экономике недостаточно для формирования научной и практически ценной теории экономики, а Дж. Хикс ограничивается громкими постулатами и их логическим развертыванием. Ведь учреждения обмена возникают не сами по себе, но с целью координации и обслуживания реальных субъектов, имеющих определенные интересы, потребности и производственные возможности. Ведь учреждения обмена способствуют перераспределению уже существующих ресурсов, а создание новых ценностей происходит на предприятиях. Но данные вопросы в "Стоимости и капитале" упорно не замечаются, не признаются заслуживающими места в экономической науке. Не утруждая себя объяснениями, завзятый приверженец неоклассического учения Дж. Хикс своим априорным вытеснением всех нерыночных экономических явлений на периферию экономической науки подтверждает, что центральное место в ортодоксальной экономикс по-прежнему принадлежит умозрению, априоризму, т. е. донаучному познанию.

В "Стоимости и капитале" Дж. Хикс указывает, что "метод" общего равновесия Л. Вальраса и В. Парето предоставляет исследователям общую картину экономических отношений. Здесь существенно, что Дж. Хикс пишет о доктрине общего равновесия именно как о ценном познавательном методе, т. е. смешивает экономические идеи и способ их производства. Спекулятивная доктрина Л. Вальраса причисляется им к методу экономического исследования, видимо для того, чтобы отвлечь от изучения действительного метода Л. Вальраса. Дж. Хикс навязывает научному сообществу в качестве бесспорного метода то, что является лишь следствием комбинации методов умозрения и дедукции. Этот сомнительный прием Дж. Хикса не повышает научной обоснованности вальрасианства и неоклассической экономикс, действительной основой которых является догматическое и уничижительное видение человека. Способом построения этих очень похожих экономических учений является слепая вера в рыночные первоначала, приписывание учреждениям обмена значения первопричины и двигателя экономических отношений.

Не следует забывать об общности теоретических истоков лозаннского и неоклассического направлений экономической мысли. Наиболее существенные положения заимствованы их представителями у той части буржуазной политэкономии, которая в XIX веке смогла абсолютизировать и оправдать слепую веру в капиталистические учреждения, в прогрессивность "волчьих" экономических отношений, и которую, в лице теорий Ф. Бастиа, Ж. Б. Сэя и Н. Сениора, К. Маркс справедливо называл вульгарной. Их главной общей чертой является возведение предубеждений в абсолют, приоритет веры и грубая недооценка критического мышления. Понятно, что в таких условиях логико-математический аппарат, составляющий внешнюю сторону, обертку вальрасианства и неоклассики, не может быть использован с целью роста научных знаний. Таким образом, вопреки Дж. Хиксу, вальрасианская теория общего равновесия не только не является методом экономического познания, но, будучи построенной на песке, находится в такой же оппозиции к научному мышлению, в какой сейчас находятся френология, теория флогистона и неоклассическая экономикс.

Поскольку "Элементы чистой политэкономии" Л. Вальраса оказала такое большое влияние на неоклассическую экономикс и, в сущности, предопределили ее метод, обратимся к этой книге. Важно иметь в виду, что она содержит эссенцию всех "либеральных" принципов в их самом откровенном виде, а потому очень полезна для выяснения истинного содержания буржуазного либерализма.

Л. Вальрас учит различать "гуманитарные факты" от "естественных фактов", которые объективируют уже не проницательную волю, а взаимодействие "сил слепых и фатальных". Это разграничение гуманитарного и естественного ненаучно и не имеет никакого значения. В самом деле, нельзя объявить явлениями только гуманитарными или только естественными бедность, безработицу, экологический или экономический кризис, перепроизводство сельскохозяйственной продукции. Но для Л. Вальраса все это несущественно. Вальрасианство, как и неоклассика, не утруждает себя рассмотрением проблемы бедности, объявляет, что бедность есть всегда явление, обусловленное стихийными силами, с которыми экономистам-практикам справиться не под силу. Но для чего нужна экономическая теория, как не для прояснения и выдвижения решений проблем экономической практики? Доктрина веры в неопровержимые принципы и в "золотые правила".

Украшая свой политэкономический трактат глубокомысленной метафизикой, Л. Вальрас объявляет, что "...человеческая воля, напротив, обладает сознанием и может действовать по разному". Во-первых, не человеческая воля, а человек может действовать по-разному. Во-вторых, нельзя согласиться с мнением Л. Вальраса касательно подчиненности сознания воле. Возможно, для этого буржуазного экономиста воля и сознание как объекты исследования, как проблемы, совершенно несущественны, неинтересны. Но в таком случае зачем ссылаться на непроясненные элементы действительности при построении научной теории? Если Л. Вальрас считает возможным на вечные времена отдать человеческое сознание в собственность человеческой воле, то у него на это нет видимых научных оснований. Понимание воли и сознания, достигнутое трудами великих философов и многолетними исследованиями психологов, Л. Вальрас обесценивает быстро, наскоком, привычным для его политэкономии методом голословного постулирования.

Следует отметить понимание Л. Вальрасом экономического достояния человечества, общественного богатства. По его мнению, к общественному богатству следует причислять лишь относительно редкие вещи. Этот подход идеален для роста капиталистической эксплуатации, для игнорирования внешних эффектов капиталистического производства: разграбления, эксплуатации творческих способностей человека, природных ресурсов, может служить оправданием для загрязнения окружающей среды. Л. Вальрас уверяет, что "чистая" политэкономия подобна классической механике и должна быть "физико-математической наукой".

Занятно, что Л. Вальрас открывает в бытии некие "гуманитарные факты" и убеждает, что они "имеют своим источником проявление воли человека, что является силой проницательной и свободной". Здесь второстепенно, является ли, по мнению Вальраса, проницательной силой воля человека или ее проявление. Первостепенное значение имеет тот факт, что Л. Вальрас, как и другие буржуазно-либеральные экономисты, приписывает причинность "гуманитарных фактов", а таким образом и экономической деятельности, неким пронизывающим и самостоятельным сущностям, которые располагаются вне собственно экономической системы. То, что одушевляет такого рода теоретическую экономику, приводит ее в движение, заставляет изменяться, находится за ее пределами и не подвергается экономическому анализу. Ссылки либерально-буржуазных экономистов на некие внешнеэкономические силы следует рассматривать как попытки дискредитировать познавательную роль экономического анализа, и, свести орудие познания и изменения общества, производственных отношений к придатку прикладной математики.

Когда Л. Вальрас возвещает, что "истины чистой политической экономии дадут решение самых важных, самых спорных и наименее ясных проблем прикладной политической экономии и общественной экономии", он забывает, что способностей воображения для познания реальности, экономических отношений недостаточно. Поэтому утверждение о возможности возложить на воображение и дедукцию ответственность за решение ключевых проблем экономической практики, является грубейшей ошибкой исследователя, свидетельством его метафизического, идеалистического, ненаучного образа мышления.

Подводя итоги скажем, что неоклассическая экономикс строится как отвлеченная дисциплина, не допускающая прямой эмпирической проверки своих положений и отличающаяся от науки открытой враждебностью к какому либо изменению своих приниципов и положений в зависимости от экономических реалий. Не выработка знаний, позволящих улучшать экономические отношения, а укрепление веры в невидимые и неразумные силы является подлинной задачей неоклассических экономистов.

Вместо научного подхода, заключающегося в выдвижении гипотезы и ее эмпирической проверки, неоклассическая политэкономия ограничивается дедукцией из произвольно выбранных первооснов. Путем логико-математического развития изначальных принципов, которые, однако, не подвергаются эмпирической проверке, выстраиваются абстрактные построения. Помимо деятельности по развитию и углублению абстракций, метод дедукции позволяет буржуазным теоретикам на основе вздорных предположений решительнейшим образом готовить и осуществлять преобразования, но уже не фантастического мира, заселенного вездесущим, всезнающим и ненасытным хищником-гедонистом, а реальных, очень сложных общественных отношений.

Д. Макклоски считает, что неоклассическая политэкономия производит избыток непотребного, общественно бесполезного товара, но в то же время лишает исследователей творческой свободы, характеризуется "умственным размахом от Н до М". Дж. Кларк и др. (2012) утверждает, что для экономистов важно не быть концепцией "наука -- для научного сообщества", что "вместо того, чтобы писать статьи, которые показывают академическую мощь и читаются единицами", экономистам необходимо стремиться быть полезными более широкой аудитории. Неоклассические экономисты изучают не действительно существующие экономические отношения, но вырабатывают нормы правильного поведения, обучают хозяйственных субъектов так, как это выгодно буржуазии -- собственникам средств производства. Р. Вирхов писал: "очень печально, что всегда тысячи должны гибнуть в нищете, чтобы нескольким сотням жилось хорошо, и что эти сотни, когда наступает очередь очередной тысячи, пишут лишь наставления".

Методология австрийской экономикс

Австрийская экономическая традиция является выражением экономических взглядов наиболее реакционной, наиболее заинтересованной в расцвете эксплуатации и неравенства в условиях капиталистического строя буржуазии и аристократии. Рассмотрим воззрения ее основных представителей: К. Менгера, Л. Мизеса, Ф. Хаека, а также основные моменты критики австрийской политэкономии в книге Н. Бухарина "Политическая экономия рантье". Поскольку отвлеченные и построенные на априоризме экономические теории вступают в противоречие с научным познанием экономических отношений, а австрийская экономикс вся построена на абстракциях и априоризме, это наше рассмотрение не будет изобиловать ни чувством благодарности, ни готовностью принять все на веру.

Целью книги "Принципы экономикс" К. Менгер объявляет изучение роста общественного богатства, вскрытие законов экономического развития общества. В корне этого исследования лежит не только безосновательное сведение экономических отношений к рыночным путем отражения первых в категориях последних, но и смешение науки и воображения. Неверно полагать, будто австрийская политэкономия последовательна в использовании приниципа индивидуализма - социального атомизма. В "Принципах..." К. Менгер прямо указывает, что его спекулятивная теория экономики предназначена "служить общественным [sic] интересам наивысшего значения". Менгер утверждает необходимость "редуцировать комплексные феномены экономической деятельности человека к простейшим элементам, доступным для точного наблюдения". Ключ в том, что простейшие элементы Менгера никакому наблюдению не поддаются. Согласно Менгеру, явления экономической жизни "организуются в точном соответствии (strictly) с конкретными законами".

По Менгеру, экономическая деятельность состоит из решений "экономизирующих индивидов", т. е. раздельно от влияний окружающей среды, роботоподобных и совершенно однородных, одинаково мыслящих и действующих на протяжении всей жизни. Такая теория не может не прийти к заключению о конкурентном характере экономической деятельности, поскольку существование одинаковых и бесконечно хищных созданий вкупе с органиченными ресурсами не может не привести их к состоянию ожесточенной конкуренции. Неоклассические экономисты постулировали, что их экономические индивиды уважают закон и конкурирует только экономически. Тем разрушительнее для внешней среды должно представляться рыночное противостояние этих созданий. Однако, это понимание хозяйства и его прогресса отнюдь не является научным.

Менгер уверен, что удовлетворение экономизирующего индивида определяет ценность товара. Очевидно, что в этом случае нет никакой зависимоти между экономизирующим и неэкономизирующим поведением личности.Та польза, которую приносит потребление товара, независимо от того, является ли индивид экономизирующим или нет, будет влиять на ценность товара. Удивительно, что "экономизирующий индивид" появляется уже в экономике собирателей, согласно К. Менгеру. Откуда в примитивной экономике, состоящей из неграмотных, зачастую не умеющих считать людей, мог появиться и распространиться рациональный индивид, неизвестно. То же касается "изолированного домашнего хозяйства".

Менгер убежден в существовании отдельного класса товаров: "семейных связей, дружбы, любви, религиозных и научных обществ". Непонятно, как эти товары производятся, потребляются, отличается ли качествено, например, в политэкономии Менгера, религиозное объединение от пиждака или туфель. Ведь невежество в том и состоит, что разнородные элементы объединяются. Какое основание у Менгера было выдавать человеческие чувства за товар, неясно. Никакого научного доказательства своих идей Менгер не приводит.

Концепция уменьшающейся предельной полезности плохо совместима с постулатом неоклассики о безграничности потребностей. Ведь в определенный период времени потребление каждого товара так или иначе является ограниченным, уже в силу той уменьшающейся пользы, которую приносит потребление все новых единиц товара. Но и товарный ассортимент в любой действительной экономики не может быть неограниченным. Следовательно, необходимо говорить о неопределенности желаний, о бесконечности (причем не только в количественном, но и в качественном отношении) возможных, потенциальных потребностей, а не о бесконечности действительных потребностей личности. Таким образом, этот вопрос, надлежаще рассмотренный, позволяет заключить во-первых, о расплывчатости человеческих желаний, о невозможности точно предустановить в настоящее время новые потребности человека в будущем, а во-вторых, но только при условии верности теории предельной полезности, - об ограниченности потребностей любого индивида в настоящем. Или потребности человека в любом взятом промежутке времени конечны, или теория предельной полезности неверна. Интересно, что К. Менгер не считает потребности индивида бесконечными, а полагает, что потребности в товарах зависят от конкретной экономической ситуации, не являются заранее определенными. В этом пункте с К. Менгером нужно согласиться.

Но при условии, что концепция предельной полезности верна, дополнительное потребление капиталиста не может приносить ему больше полезности, чем дополнительное потребление трудящегося. Капиталист, если он является рациональным в неоклассическом смысле, т. е. если черпает мотивацию к своей экономической активности из стремления извлекать полезность от потребления, теоретически должна уменьшаться по мере роста его состояния, стремиться к нулю. Другой результат получается, если игнорировать теорию предельной полезности и пользоваться постулатом о неограниченных потребностях, о неограниченного стремления к наживе, что и делают неоклассики. Однако, в этом случае речь уже не идет об экономической деятельности с целью потребления, но уже об экономической деятельности с целью максимального разграбления внешней среды, хотя бы это вовсе не приводило к росту общей полезности, извлекаемой из потребления неоклассическим homo economicus.

С другой стороны, интересы бедных, низкооплачиваемых трудящихся будут нарушены неоклассической системой распределения "по предельному продукту", так как в обмен на тяжелый и неблагодарный труд они могут неопределенно долго получать мизерную плату, погрязнут в состоянии хронической неудовлетворенности основных потребностей, т. е., используя либеральную терминологию, недополучат большое количество полезности. Призводимый в капиталистической экономике продукт частично экспроприируется. Поскольку в этой экономике большинство лишены средств производства и возможностей их приобретения, она эффективна в воспроизводстве эксплуататорских отношений и неравенства.

Менгер заявляет, что труд, вложенный в создание товара, никак не влияет на стоимость товара. Эта последняя предполагается функцией способности товара удовлетворять нужды (needs). Но когда Менгер начинает доказывать, что формирование цены товара происходит в колебаниях между ценой спроса и ценой предложения, он вступает в противоречие сам с собой, со своим предыдущим постулатом об отсутствии влияния на ценность товара со стороны объема использованного в его производстве труда. Менгер не дает никакого удовлетворительного объяснения цены спроса и цены предложения. Чтобы разъяснить экономическую сущность цены спроса, совершенно недостаточно указать на предпочтения как на ее первооснову. Менгера следует понимать так, что цена товара определяется колебаниями между сугубо экзогенными величинами, о которых экономист-теоретик ничего не знает и ничего знать не обязан.

Согласно К. Менгеру, ситуация, в которой собственник земли получает больше доходов, чем тот, кто пашет "не аморален", а закономерен, поскольку в этой ситуации "удовлетворение важных человеческих нужд больше зависит от сервисов... участка земли, чем от сервисов трудящегося". Несмотря на то, что Менгер выступает за самоустранение экономистов из области этики, за четкое разделение этики и экономической науки, себя он считает вправе заявлять об этической природе рассматриваемых им экономических явлений, чем доказывает свою непоследовательность, готовность предоставлять решения этических вопросов сразу, наскоком, без всякого изучения. Этот развязный априоризм проходит красной нитью сквозь всю австрийскую школу политэкономии.

Карл Менгер в своем "Исследовании метода общественных наук и экономикс в отдельности", посвященном во многом полемике с немецкой исторической школой, утверждал, что расширение "индивидуальных точных наук" до теорий, описывающих "определенные области реальных явлений", недопустимо и означает, что исследователь "неправильно понимает самые элементарные принципы теории науки". Здесь Карл Менгер намеревается критиковать исследователей. Но какие именно принципы Менгер относит к наиболее элементарным в теории науки, он не разъясняет. Остается невыясненным само понимание теории науки К. Менгера, как и оправданность отнесения экономики к "индивидуальной точной науке", что Менгер подразумевает как нечто само собой разумеющееся не утруждается привести доводы в пользу этого решения.

К. Менгер заявляет, что его исследование направлено на "сведение человеческих феноменов к выражениям самых естественных и самых общих свойств и имульсов человеческой природы". Менгер походя уравнивает наиболее естественные и общие "свойства и импульсы" человеческого поведения со "свободной игрой индивидуального базового свойства человеческой природы". Соображения, которые заставляют Менгера предполагать неименность свойств личности и отсутствие влияния на эти последние со стороны экономики, неясны. Почему взаимодействие людей в обществе предполагается следствием индивидуальных стремлений, а влияние сложившихся отношений на людское сознание и стремления отвергается, остается неясным. Менгер учит, что "обвинение в "атомизме" коренится в неумении распознать верную природу строгой ориентации теоретического исследования", что "обвинение в атомизме... предъявляется каждому, кто заинтересован в подлинных проблемах теоретической экономикс".

"Строгая теория политической экономии [sic] учит нас следовать и понимать точным образом [sic] проявления корыстного интереса человека в усилиях экономических людей". Действительно, Менгер учит строго! Но чем он учит? Измерению корыстного интереса и выдает свой метод за общеэкономический. Далее Менгер поясняет, что важнейшим объектом для экономической науки являются не общественные отношения людей в экономической области, а именно менгерская точная оценка корыстной деятельности.

Менгер полагает, что "явления "национальной экономики" ни в коем случае не являются прямыми отражениями жизни нации". Менгер поэтому вводит постулат личного эгоизма и узкоэкономической рациональности, которыми он обосновывает экономические решения отдельных лиц и их общественные поледствия. Основание менгерского подхода к политэкономическому исследованию лежит в области этики и, говорит Менгер "состоит в том факте, что мы сводим человеческие явления к их наиболее естественным и простейшим структурным факторам".

Другой очень известный представитель австрийской школы экономикс, разработчик "праксеологии" - умозрительной, кабинетной доктрины человеческого поведения, Л. Мизес выступает за преднамеренный отрыв представлений об экономике -- экономической теории, от экономической действительности. В 1949 году он предлагал изучать воображаемую социалистическую систему производства, заявлял, что ее изучение возможно якобы лишь посредством методологии собственной каталлактики. Вера в собственное, личное умозрение и пренебрежение к фактам. "Это определенно одна из задач экономикс -- анализировать работу воображаемой (?!) социалистической системы производства. Но доступ к такому исследованию также [sic] можно получить только посредством изучения каталлактики, освещения системы, в которой существуют денежные цены и экономическая калькуляция". Почему только системы производства? А как насчет потребностей при социализме и при капитализме, сравнения влияния потребителя в этих двух системах? Как претенцизно -- социалистическую систему уразумейте-ка Л. Мизес требует вначале измышлять, а затем изучать. Виден отход от научности к законченному метафизическому зданию, построенному по своим собственным законам, не считающейся с действительной экономикой, но дающей безапелляционные рекомендации на ее счет.

Мизес утверждает, что "воображаемая конструкция" (imaginary construction) является "логически бесспорной процедурой, единственной, [sic] которая подходит для решения проблем исследования". Как претенциозно. Мизес не уточняет, решение каких именно проблем должно полностью исчерпываться преподносимым им методом воображаемой конструкции. А в следующем параграфе Мизес говорит, что "цели, которые большинство людей, практически даже все люди стремятся достигнуть... [лучше всего достигаются] такой экономической политикой... при которой свободная рыночная система не тормозится декретами правительств".

"Но это не заранее готовое суждение... - утверждает Мизес, - это, наоборот,, результат осмотрительного, непредвзятого исследования всех аспектов [sic] интервенционизма".

Во-первых, общественная политика им не изучалась -- только воображаемая, с воображаемым влиянием на экономику в воображении. Можно ли познавать действительность из воображения? Не обладает ли воображение недостатками, которые перекинутся на теорию, построенную при помощи воображения? Выходит, что Мизес пристрастно подошел к вопросу о государственном регулировании. Не сталкиваясь со всеми сторонами "рыночной системы" в действительности, он судит о ее превосходстве только исходя из собственного аристократического мировоззрения. Не только целенаправленное вмешательство демократических институтов в рыночные отношения с общественно значимыми целями, но и существующая экономика, во многом сложившаяся вследствие этого вмешательства в прошлом игнорируются Мизесом. Удобное словечко -- интервенционизм, за которым скрыть все политико-экономические интересы населения, всю его политическую активность, всю деятельность демократических институтов власти для наилучшей организации общественного хозяйства. По мнению Л. Мизеса, только "воображенные конктрукции" подлежат изучению экономистов, а экономика должна превратиться в умозрение, прежде чем стать наукой.

Интеллектуальная изоляция представителей австрийской школы от общества, в особенности от трудящегося населения является фактом. Согласно Э. Штрайсслеру, "допуск к школе был социально ограниченным. Около половины членов были представителями низшей аристократии". Более того, "доступ к профессии экономикс фактически открывался приглашением в частную библиотеку Менгера". Эти свидетельства социальной дискриминации при доступе к экономической профессии поддерживают тезис о том, что австрийская традиция основана не на непредвзятом исследовании экономических отношений, а на аристократических предрассудках, на экономическом воображении господствующих социальных слоев.

Ф. Хаек утверждает, что "роль экономиста в интеллектуальной жизни нашего времени не похожа на таковую практиков (practitioners) любой другой области знаний. Вопросы, по отношению к которым его специальные знания (special knowledge) актуальны, вероятно встречаются более часто, нежели вопросы относящиеся к любой другой науке". Это перл! Эссенция вульгарности. Что Хаек понимает под пресловутым "специальные знания"? Почему в своей статье авторитет австрийской экономической традии Хаек не приводит никаких доказательств этого столь широкого и претенциозного утверждения?

При этом Хаек утверждает, что "атаки на экономикс исходят из неприязни к применению научных методов к исследованию социальных проблем". Это остроумно - исключить действительное общество из рассмотрения, а затем утверждать, что экономикс научно исследует социальные проблемы. Представители австрийской школы экономикс необоснованно отрицают возможность решения социальных проблем нерыночными механизмами, отрицают влияние социальной среды на личность, не видят в общественной среде, влияющей на выбор и формирующей самих индивидов объекта, достойного научного изучения.

Понимание денег в австрийской политэкономии существенно различается -- от идей Хаека по организации конкурирующих частных валют до предложений некоего Ротбарда (Rothbard) о стопроцентном обеспечении современных денег золотыми резервами правительств.

Хаек утверждает о частных валютах, что "если бы капиталисты могли производить для себя деньги [имя в виду именно частные валюты, currencies], какие им только нужны, конкурентная система уже давно преодолела бы существенные колебания в экономической активности и длительные периоды депрессий". Однако, почему частные валюты должны были привести к преодолению экономических циклов и кризисов не уточняется Хаеком. Не предоставляет Хаек в своей статье о пути к свободной монетарной системе никаких доказательств этого утверждения, доказательства заменены бесцеремонными постулатами, назиданиями. О какой научной ценности может идти речь в этом случае? Ценность таких исследований сугубо метафизическая, так как они дают ориентиры для более дотошных экономистов масштаба помельче дедуктивно обосновывать идеи, пришедшие на ум руководящим экономистам. Все это является подходом ненаучным, схоластическим.

Ф. Хаек является проводником идей либерального фашизма. Выступает за создание социального и экономического режима максимального благоприятствования к существующим собственникам средств производства, к либерализации их практик, уничтождению всякого общественного контроля, том числе, надо это понимать, в хлеботорговле, в торговле другими продуктами питания и найме рабочей силы. Это ведет к режиму наименьшего благоприятствования, к абсолютной социальной беззащитности тех, кто не имеет в собственности средств производства, большинства населения в любой стране. Интересы капиталистов становятся де-факто законом, а интересы всех, кто не является капиталистами, вовсе не признаются легитимными. Но неужели общественное хозяйство действительно должно принадлежать и беспощадно эксплуатироваться какой-либо одной социальной прослойкой?

В этом духе частных валют, развивая его и будучи верным принципам децентрализации и образования порядка из хаоса, неосознанно, можно защищать частные охранные структуры, доказывать уже при либерализации, что нужно не правовое государство, а конкурирующие между собой банды братков, т. е. "частное" обеспечение безопасности для тех, кто может платить. Этот дарвиновский эволюционизм австрийского политэконома Хаека, однако, есть проявление невежества, поскольку отрицает прогресс, достигнутый человечеством, образование порядка и общественных отношений из хаоса, дикости, произвола и варварства в прошлом, которому с умственным развитием человека остается все меньше места, и который все более вытесняется механизмами правового государства всеобщего благосостояния. В этом нигилизме по отношению к прошлому, к построенной на жертвах, на ошибках человеческой цивилизации, в непонимании необходимости ограничивать ожесточенное противостояние людей, корысть и эгоизм, состоит крупнейший порок экономической метафизики Ф. Хаека.

Но разве для строительства здания необходимо обладать всеобъемлющим знанием относительно всех компонентов строительства, разве нельзя пользоваться разделеним труда: каменщики отвечают за укладку строительного материала, электромонтеры -- за проводку, инженеры -- за общее руководство? Разве этим аргументом о невозможности полного, абсолютного знания Хаеку удалось бы опровергуть необходимость строительства здания по плану, использование осознанного разделения труда? В таком случае, как и почему Хаек считает себя уполномоченным использовать этот аргумент для критики планового народного хозяйства? Почему он не ратует за случайную, невидимую координацию при строительстве жилищ, - потому что в результате такой координации получится не удобный и прочный многоэтажный дом, а множество лачуг и сараев? Но в экономике рецепт Хаека может привести к тем же последствиям, - вместо скоординированных усилий -- взаимно противоречащие усилия, усобицы, всеобъемлющая корысть и обман, вместо процветающей экономики и мощного производства -- конкурирующие челноки, финансовые пирамиды и преступные сообщества.

По мнению К. Менгера, экономическая деятельность координируется "спонтанными рыночными силами". Спонтанность здесь означает признание за экономистами роли наблюдателей, утверждение агностицизма относительно того, что предполагается процессом рыночной координации, самоустранение исследователя от изучения части явлений и отношений действительного мира.

Последователи Ф. Хаека и австрийской школы вообще постулируют, что экономический порядок рождается из хаоса, в результате "рыночного процесса" и "ценового сигнализирования". Эта деятельность не опирается на объективную действительность, не ставит целью ее изучение, а вместо экспериментальной или статистической проверки гипотезы ограничивается одним ее провозглашеним, постольку она не соответствует современным стандартам научности, имеет схоластический, псевдонаучный характер.

Хаек убежден в невозможности разума постигнуть экономические отношения при капитализме: "времена, обстоятельства и процессы... и детали не могут быть вявлены с какой-либо уверенностью в точности выявленного". Стремление к постижению экономических, а в частном случае -- капиталистических отношений Хаек необоснованно связывает с популярным в западной культуре словосочетанием wishful thinking и утверждает, что рыночная экономика не предполагает постижения человеческим разумом, что явления экономической реальности настолько сложны, что любые попытки их исследования заранее обречены на провал. Здесь Ф. Хаека пересекается с богословской схоластикой, а не с методами общественных и естественных наук. Ф. Хаек весьма отстал от века. Несмотря на то, что Хаек наделяет себя самого правом постулировать, вырабатывать экономическое знание из своего воображения, он не верит в познавательные возможности человека и бездоказательно лишает, в своих писаниях, человечество права на познание общественной и капиталистической экономики. Таков парадокс методологии этого отсталого интуитивно-догматического направления буржуазной экономической мысли, скатившейся к поучениям малокультурных обсурантов средневековья и несовместимой с задачей роста научного знания об обществе.

Для прояснения того метода, посредством которого Ф. Хаек пытается развернуть и обосновать свою концепцию эволюционной этики, а также дискредитировать идеи целенаправленного общественного развития и социальной сраведливости, достаточно рассмотреть несколько примеров.

Поставив вопрос: "чем люди больше всего обязаны моральной практике капиталистов?" - Хаек тут же дает на него ответ: "самими их [sic] жизнями". Отметим мимоходом, что Хаек говорит "их (their) жизнями", а не "мы обязаны своими жизнями", т. е. исключает себя из того большинства людей, которые по его мнению обязаны капиталистам всем на свете. Главное, что следует подчеркнуть -- это софистический метод, используемый Хаеком для достижения своих идеологических целей. Вышеприведенный диалог Хаека является характерным образцом аргументирования этого австрийского буржуазного мыслителя. Всего в одном предложении Хаек дает ответ на вопрос вселенского размаха и настолько принижает способности основной массы населения, что его плагиаторы едва ли смогут удержаться от самостоятельного шага, от громкого призыва к анархическому режиму полурабства, к состоянию капиталистической раздробленности. Между тем, сама постановка этого вопроса в экономической науке неуместна и смехотворна: ведь капиталисты тоже люди, и, выходит, они обязаны своими жизнями собственной моральной практике; кроме того, капиталисты существовали не всегда.

Аналогичной догматической риторикой, вроде "жизнь не имеет другой цели, кроме себя самой" и "религиозные взгляд, - что мораль выработалась в процессах [sic!], недосягаемых для человеческого сознания... может быть правдивее [sic]... чем рационалистическое заблуждение [sic - "truer... than delusion!], что человек создал изобрел [sic] мораль посредством разума", Хаек пытается убедить читателей в пагубности общественного регулирования производства и труда. После этого становится ясно, что не только неоклассической, но и австрийской политэкономии, вождем которой во второй половине 20 века оставался Ф. Хаек, безразлична личность как участник экономической деятельности, а равно и познание экономической действительности. Разница состоит в том, что неоклассические экономисты изолируют теорию от действительности "одним махом", воздвигая барьер из догматов, которые впоследствие преобразуются в соответствии со всеми правилами логики и математики, тогда как австрийские буржуазные экономисты пользуются догматическим методом на каждом шагу, открыто порывают с научным познанием.

О пренебрежении Ф. Хаеком достижений общественных наук говорить не приходится. В работах этого экономиста отчетливо видно пренебрежение к научной методологии, упорядоченному мышлению, здравому смыслу, наконец, к воздержанности в неясных вопросах. Но для профессионального обскуранта и софиста научные познания излишни. Они могли бы лишь сдерживать, а не усиливать ожесточенные нападки Хаека на наемных рабочих и экономическую науку. Именно поэтому Хаек освободил свою интутивную и произвольную доктрину экономики от какого-либо научного балласта. Его крайне самоуверенное и безусловное оправдание буржуазной эксплуатации поддерживается не менее грубыми и настойчивыми попытками дискредитировать научное познание общественных отношений. Мы видим, что Ф. Хаек является ярым приверженцем идеи тотальной эксплуатации человека человеком, осуществляющейся посредством режима неограниченной диктатуры капиталистов, посредством полного замещения общественной власти и учреждений властью капиталистов. Оправданию режима фашистствующего буржуазного либерализма, или "либерал-фашизма", и подчинен экономический иррационализм Ф. Хаека.

Н. Бухарину в "Политической экономии рантье" удалось выявить основные логические и социологические элементы австрийской школы политэкономии. "Учитывая, что определение ценности, даваемое австрийской политэкономии, принципиально основывается на субъективной оценке индивида и не выходит за пределы индивидуального, субъективного, случайного, это определение ценности не может рассчитывать на объективную ценность, ничего не дает науке и обществу". Основным понятием австрийской школы политэкономии является полезность, что выводит развитие общественных явлений за пределы экономической дисциплины, позволяет объяснять экономическое развитие лишь постулатами и аксиомами, нисколько их не проверяя, полностью изолируя теоретические положения в этой области от действительности. Согласно Бухарину, для рантье, для социальной группы живущей доходом с ценных бумаг, характерна психология потребителя и обостренный индивидуализм, а для трудящихся -- психология производителя.

Н. Бухарин указывал, что рост значения разделения труда в товарном производстве ведет снижению влияния субъективного удовлетворения покупателя от потребления товара на его экономическое поведение. В частности, Н. Бухарин отметил, что торговые предприятия при закупках товаров не могут руководствоваться субъективной предельной полезностью потребления товара. Для австрийских экономистов очень характерно стремление не открыть экономические законы, а предписывать их, а заодно экономические нормы и вечные тайны, устанавливать границы познаваемого и непознаваемого. В своей работе Н. Бухарин подверг разносторонней критике метод изолирующей абстракции, использовавшийся ранними австрийскими обскурантами.

Н. Бухарин заключил, что социологическая роль разработок К. Менгера и Ю. Бем-Баверка состояла в безусловном оправдывании не только капиталистической системы производства в целом, но и любых ее эксцессов. В своей работе Н. Бухарин показал, что конструкция абстрактной экономики, созданная ранними представителями австрийской полиэкономии, была построена лишь на воображении и классовом интересе буржуазии, а не на объективном исследовании действительно существующих отношений производства и распределения.

В целом, австрийский догмат суверенного потребителя устанавливает, что потребительские предпочтения уже без учета платежеспособности являются конечной причиной, определяющей экономическую жизнь в рыночной экономике: "предпочтения потребителей управляют распределением потенциальных факторов производства". В действительности сами предпочтения человека есть следствие доступных способов поведения, следствие его социализации, приобщения к экономическим отношениям. Австрийские экономисты спекулируют о влиянии выбора отдельного человека на экономику, но крепко закрывают глаза перед влиянием сложившейся системы экономических отношений на желания, возможности, действия и экономическое положение представителей различных социальных классов. Объявляя неограниченную свободу выбора, многие забывают слова Н. Г. Чернышевского о том, что наемные трудящиеся при капитализме только в абстракциях и на словах свободны, а на деле - закабалены материальной нуждой.

Общее в методе австрийской и неоклассической экономикс

Неоклассических и австрийских экономистов объединяет вера в возможность дедуцирования экономической теории из нескольких предпосылок. Нетрудно убедиться, что экономическое содержание их теорий находится уже в самих "аксиомах", т. е. предустановлено заранее и не зависит от экономических фактов, что есть вернейший признак ненаучного, догматического мышления. Принятая за конвенцию безапелляционность в познании всесторонне ограничивает экономический анализ, сводит его к тенденциозному истолкованию любых экономических фактов в свете рыночных категорий. Умозрительный анализ неоклассиков и австрийских теоретиков эффективен в качестве идеологического средства и показывает, как в кривом зеркале, содержание и значимость капиталистических правил и постулатов.

Важной чертой методологии обеих школ является отчужденность экономической мысли, в частности, экономических проблем, от социальной и экономической действительности и положения трудящегося населения. Если теория базируется на принципах, отражающих предпочтения ученых, их миросозерцание, то этим наносится ущерб ее научности. Теоретическое развитие в неоклассике, подобно таковому схоластики, группируется вокруг нескольких центров либерального мышления. Социальная изолированность экономикс дополняет ее теоретическую отвлеченность.

Другая общая черта - отрицание социальной природы человека. Экономическому поведению человека приписывается свойство постоянства, единожды заданный алгоритм. Вследствие этого человек изображается изолированным от социальной среды, невосприимчивым к ее изменениям, не способным быть подвергнутым негативным воздействиям со стороны собственников капитала. Но экономическое поведение действительно существующего человека, и в этом нет никакого сомнения, формируется, воспитывается его окружением. Таким образом, ни о какой постоянной рациональности говорить не приходится. С таким же основанием можно ввести в экономикс веру в невидимую организующую силу божества, которое несмотря на кризисы и страдания своей незримой рукой ведет всех в светлое будущее. Буржуазные экономисты вовсе и не приступали к доказательству того, что населению в его стремлении к свободе, радости, процветанию и безопасности нужно всегда опираться на эгоистическую систему конкуренции и экспроприации. Доказать это в соответствии с научными стандартами нашего времени будет отнюдь не легче, чем благотворность полагания на божество.

В противоположность неоклассическим экономистам, открывшим истины в последней инстанции, из которых осталось всего-то логически и математически вывести стройное здание экономической науки, выдающийся философ И. Лакатос считал важнейшими качествами научной дисциплины открытость ее методологии к опытной проверке, способность методологии к улучшению. По И. Лакатосу, нет ничего более ошибочного и ненаучного, чем, приспосабливать факты к незыблемым стартовым посылкам. Исследуя развитие математики, И. Лакатос выступает против отождествления математики и формализованной математики, которая характеризуется им как научно бесплодная и практически бесполезная, а стоящая за ней формалистическая философия математики -- как ненаучная догматика. Выходит, что сторонники того догматического положения, что все человеческое знание должно строиться не на основе изучения действительности, а путем дедуцирования из незыблемых первоначал присутствуют не только в экономической теории. Поэтому никак нельзя считать австрийский и неоклассический способ теоретизирования чем-то оригинальным, а тем более -- прогрессивным.

К. Поппер также акцентирует внимание на необходимости разграничения метафизических и научных положений. "Чувство уверенности, - говорит К. Поппер, - ни в коем случае не может оправдать научного высказывания... Можно ли оправдать какое-либо высказывание тем, что К. Р. П. бесповоротно уверен в его истинности? Единственным ответом является "нет", и любой другой ответ был бы несовместим с идеей научной объективности". Здесь К. Поппер указывает на вполне очевидное различие между научностью и субъективной уверенностью, между познанием и фантазированием. Это различие, однако, не существует для знаменитого австрийского экономиста Л. Мизеса, который ведующую роль в познании экономической действительности приписывает интроспекция, работе воображения, а полученный таким образом возводит в ранг "чистой" научной истины. Удивительно, что это чудовищное для ученого заявление Л. Мизеса поддерживается другими австрийскими буржуазными экономистами, и поэтому характеризует идеал научности всей школы австрийских политэкономов. Этот идеал является вполне средневековым, схоластическим. Путь к нему лежит через смешение науки и фантазии, знания и предрассудка, через тенденциозный обскурантизм. В противоположность этому, К. Поппер считал фундаментальной проблемой познания разработку критериев, позволяющих отличять научные теории от систем метафизических спекуляций и, таким образом, защищать науку от наукообразных суеверий. Научная теория должна допускать возможность эмпирической проверки. Исследование логической формы теории является способом ее проверки и определения отношения к научному мышлению. Так, следует различать научные, опирающиеся на эмпирическую действительность, и тавтологичные теории.

Согласно К. Попперу, научная ценность теории определяется не ее эстетическими качествами, такими как простота и симметрия, и не конвенциональным использованием этой теории, а результатами эмпирической проверки базисных высказываний этой теории. В свою очередь, базисное высказывание описывает то явление, наступление которого в действительном мире теория при наличии определенных обстоятельств отвергает, так что если это явление наступает, то теория должна считаться опровергнутой. К. Поппер утверждает, что росту научного знания сопутствует "переход к теориям, лучше поддающимся проверке... к теориям со все более богатым содержанием... более высокой степени точности". Здесь под точностью следует понимать соответствие теоретических выводов эмпирической действительности. Что касается всех тех положений неоклассической и австрийской политэкономии, которые затрагивают индивида и его экономические решения, то нет ничего легче, чем опровергнуть их эмпирически, ибо они предстают ложными при первых лучах научного исследования. С другой стороны, нет ничего более ненаучного и лицемерного, чем разработка опирающихся на эти ложные положения сложных экономико-математических систем, которые являются лишь математизированной мифологизацией человека и общества, а выдаются за научное знание.

Понимае научной дисциплины как совокупности научных фактов, методов и теорий критиковалось Т. Куном. Т. Кун считает, что научная деятельность основывается не столько на обычном накоплении теоретического материала, сколько на его критическом осмыслении. Согласно Т. Куну, научная парадигма как принятый образец, модель исследования, не должна использоваться шаблонно, нектитически, вслепую, поскольку сама по себе "представляет собой... объект для дальнейшей разработки и конкретизации в товых или более трудных условиях".

Итак, общепризнанные "открытия" философии науки XX века, частично впитавшие в себя результаты учения Маркса-Энгельса, показывают несостоятельность попыток буржуазных экономистов провести грань между "теоретической" и "практической" политэкономией. Их разграничение преследует антинаучную цель, заключающуюся в сохранении метафизики, в защите слепой веры в те или иные тенденциозные постулаты. Только для изолирования, разграничения теории и практики, система умозрительных догматов именуется буржуазными экономистами "чистой", "теоретической" политической экономией. Но то, что знание является частью научной теории не ислючает, а требует его эмпирического подтверждения и некоторой практической пользы.

Буржуазная экономическая мысль известна своей приверженностью "закону" выживания наиболее приспособленных экономических агентов, оправданием конкуренции и капитализма как необходимых условий для его действия, которое всегда считается общественно полезным. Здесь очевидно внутреннее противоречие в австрийской политэкономии, которая то заявляет о приверженности методологическому индивидуализму, то постулирует относительно развития общества в целом. Фантазирование и производство пустых догматов заменяет и в австрийской, и в неоклассической политэкономии исследование того, что делает человека приспособленным к экономическим вызовам современности, заменяет исследование действительного положения отдельно взятой личности в капиталистической системе. Отвлеченный, устанавливающий вековечные догматы, назидательный социальный атомизм не оставляет места в этих учениях для конкретного индивидуализма. Ведь тогда пришлось бы говорить о значении тех или иных факторов, обладание которыми поощряется или не поощряется настоящим экономическим порядком, о выборочной селекции, о преимуществах одних и дискриминации других. Но неоклассические экономисты совсем не заинтересованы в конкретном анализе экономической действительности, в исследовании противоречий. Напротив, цель состоит в макскировке противоречий и списании всех экономических явлений на нечто экзогенное, твердое и неизменное. А для этого требуется внутренне обездвижить как экономическую систему, так и ее составляющие, приписать им механистический и единообразный характер. Именно поэтому буржуазные экономические практики всегда говорят о некоей приспособленности к экономическим реалиям, умалчивая о действительных, не вымышленных факторах экономического и общественного благополучия человека.

Ф. Хаек причисляет неоклассику к "количественному" направлению экономического анализа, а австрийскую школу -- к "качественному". Хаека не интересует главное сходство обоих школ, которое состоит в слепой вере в благотворность невидимой руки рынка и отрицает силе разума в возможности познания собственно рыночного процесса координации. В сущности, различие состоит лишь в различном методе доказательства абсолютного превосходства и экономической эффективности рыночно-капиталистического режима.

Ф. Хаек жалуется, что буржуазными экономистами сделано недостаточно для прояснения связи между денежной массой и ценами: "у нынешней монетарной теории едва-ли имеются идеи, которые не были известны писателям [sic] того периода [первой половины XIX века]". Хаек объясняет эту странную ситуацию неверно избранной методологией экономической науки, безосновательным замещением "качественных" методов исследования "количественными". Нельзя согласиться с тем, что Хаек приписывает неоклассической школе "количественный" метод исследования, поскольку метод этой школы в действительности является не количественным, а умозрительным, т. е. метафизической спекуляцией, обогащенной математикой, а потому не может считаться методом исследования экономической действительности. Еще один австрийский экономист И. Кирцнер полагает, что позднее вальрасианское понимание общего равновесия в действительной экономике является логическим развитием понимания общего равновесия в "чистой", абстрактной экономике. Кирцнер находит, что теории равновесия Мизе и Вальраса очень близки. Спрос и предложение в модели Мизе находятся постоянно в состоянии равновесия, а когда экономические участники совершили все необходимые сделки в мизезианской теоретической экономии наступает "простое состояние покоя" (the plain state of rest). Теория равновесия Маршалла предполагает самостоятельное вычисление равновесной цены экономическими агентами.

Отметим, наконец, что приверженцы обеих школ сознательно упускают исследование частной собственности, а феномен частной собственности составляет важнейшую область исследования в политической экономии. Теории неоклассиков и австрийцев не содержат научного обоснования якобы всеобщей полезности частной собственности на средства производства. Исследование его воздействия на экономическое положение и развитие не признаются неоклассическими и австрийскими экономистами за предмет экономической науки. Австрийские экономисты декларируют необходимость или вредность той или иной формы общественной организации в зависимости от личной интуиции.

В обоих учениях имеет место абсолитизация рыночного начала - "панмаркетизм" и, наряду с ним, эгоистическое понимание общественных отношений - "панэгоизм". Эти два элемента, безусловно, выражают догматический характер методов этих учений. Государство вводится в неоклассическую политэкономию только для воплощения в жизнь отвлеченных приципов, идеалов и "золотых правил". В австрийской политэкономии государство является принципиальным злом, помехой для капиталистов в их стремлении осуществлять финансовую диктатуру и наиболее размашисто увеличивать свой капитал и власть над простыми гражданами.

Таким образом, от "строгой" буржуазной теории экономики требуется полное согласие с предустановленными идеями, а изучение конкретных явлений и проблем приносится в жертву математическому разбору практически бесплодных ситуаций. Такой разбор можно сравнить с математическим исследованием перемещения ангелов по кончику иглы; приняв за аксиому, что на кончике иглы может сидеть десять ангелов, исследование будет посвящено математической разработке этой аксиомы, заниматься построением всевозможных схем и решением систем уравнений. Понятно, что такое расходование умственных сил людей в исторической перспективе себя не оправдывает. Вместо отвлеченных предметов и абстрактных существ куда полезнее исследовать свойства реальных объектов.

Спекулятивный фундамент современной буржуазной политэкономии

От либеральных экономистов часто приходится слышать, что неоклассическая экономикс очень схожа по своей сути с классической или ньютоновской механикой. По их мнению, сходства состоят в абстрактности, универсальности и математизированности объяснений. Классическая механика, - утверждают теоретики "чистой" экономической науки, в частности, У. Джевонс, - использует абстрактные, отвлеченные от реальности понятия, такие как понятия силы и абсолютной упругости тела. Аналогично, экономикс строится на отвлеченных, но, тем не менее, научных понятиях рационального индивида, отдельного фактора производства с убывающей предельной производительностью, на субъективно-гедонистической концепции потребления.

Одним словом, многим экономистам познавательные методы в механике и экономикс представляются сходными. В той и другой представления о мире явлений вырабатываются путем математических действий с абстрактными предметами. Именно этот метод, уверяют либеральные экономисты, делает возможным выявление самых важных свойств экономических отношений, а также способствует удалению из поля зрения специалиста всего случайного и постороннего. Такова позиция всей неоклассической экономикс в вопросе о первоначальных абстракциях, которые, видите ли, как и в ньютоновской механике, подобраны главным образом с целью обеспечения удобства и продуктивности дальнейшего исследования. Посмотрим, насколько сходство неоклассической экономикс и ньютоновской механики реально и насколько -- иллюзорно.