К критике современной буржуазной политэкономии

Основное различие между классической механикой и неоклассической политэкономией в целом состоит в том, что первая приносит огромную практическую пользу, и эта польза настолько очевидна, что не нуждается в специальном внимании, тогда как вторая не приносит никакой достоверно подтвержденной пользы обществу в целом. Если неоклассические приверженцы отважатся возразить, что классическая механика тоже не приносит пользы анализируемым ею телам, а служит лишь инструментом выражения истины, они окажутся неправы. Ведь положения классической механики, во-первых, неверны, когда речь идет о высоких скоростях, а во-вторых, стали востребованными в эпоху широкого промышленного развития не потому, что преподносились в качестве кристаллов "чистой" теоретической истины, но потому, что пользование ими давало практический результат -- знание, характеризовавшееся высокой степенью точности и высокой востребованностью, а подчас и незаменимостью в инженерном деле, строительстве, других областях.

Второе отличие состоит в том, что формулы классической механики с успехом проходят эмпирическую проверку, тогда как основные формулы неоклассической политэкономии, включая формулы оптимизации выбора контрагентом, экономического роста, доходов для факторов производства, практически не поддаются эмпирической проверке. Прибавим, что неоклассическая политэкономия вообще не преследует в качестве цели выработку формул, поддающихся эмпирической проверке. Третье отличие состоит в том, что положения классической механики являются вполне допустимой абстракцией, не вызывающим нареканий способом отвлечься от несущественного, тогда как абстракции неоклассических экономистов предполагают выхолащивание самого существенного в экономической деятельности человека. Неоклассическое абстрагирование от экономической действительности, в противоположность ньютоновскому, есть именно разрыв с действительностью, отвлечение от ее важнейших свойств, подмена этих свойств выдуманными проблемами и положениями. Пусть даже этот возмутительный способ извращения экономической жизни и называет придуманные и явно противоречащие действительности высказывания "аксиомами", их содержание остается фантастическим и лишенным познавательного значения.

Итак, положения классической механики находят экспериментальное подтверждение, позволяют вычислять параметры движения тел, приносят пользу в науке и промышленности. Положения либерально-капиталистической теории не только не проверяются эмпирически, но опровергаются при первом же сопоставлении с действительностью. Положения механики имеют огромную практическую пользу для развития технологии и промышленности, а теория свободного капитализма, как показывает развитие капиталистической системы в России, принесла наибольшую выгоду, причем сугубо распределительного характера, лишь социальной группе коррумпированных бизнесменов. Предпосылки теории превосходства рынка, в отличие от предпосылок современных химии и физики, не только находятся в отчетливом противоречии с действительными свойствами объекта изучния, но и, как мы знаем на примере стран бывшего СССР, показали себя неспособными приносить общественную пользу при их реализации.

Неоклассическое экономическое учение ограничивается заявлением о собственной полезности, ибо его принципы годны лишь для составления задач для школьников и студентов. Ньютоновкая механика опирается на эксперимент, неоклассическая экономикс -- на интуитивное познание и, в еше большей степени, на объявление тех или иных плодов воображения кабинетных ученых законами экономики.

Ньютоновская механика проверена и в известных пределах подтверждена человеческим опытом, а постулаты неоклассических экономистов опровергаются первой же эмпирической проверкой. Очевидна вздорность попытки обоснования научности неоклассической политэкономии посредством утверждения о ее принципиальном сходстве с ньютоновской физикой.

Заявления о научном, даже о "строго научном" характере неоклассической политэкономии, о том, что это учение является своего рода механикой экономической жизни, являются вздорными и ложными. В действительности, неоклассическая политэкономия является системой метафизики. Поскольку эта неоклассическая система во всем, что касается экономических отношений опирается не на действительность, а на воображаемые "первоосновы" экономических отношений, она не может быть научной.

Некоторые из следствий этого таковы: неоклассическая экономикс не способствует выработке научного понимания роли государства в экономической жизни общества, неосновательно отрицает антагонизмы между собственниками и несобственниками, богатыми и бедными, рассматривает капиталистические отношения как наилучшие, а капиталистический класс -- как неких выдающихся лиц, перед которыми общество в долгу.

Само собой разумеется, что распространенность, систематичность и простота какой-либо теории не служат гарантией ее научности или предметной истинности. Экономические воззрения неправильно принимать на веру без предшествующих критических исследований, тем более что видные экономисты неоклассической и австрийской школ политэкономии отдают предпочтение постулированию научных положений и пренебрегают доказательностью. К экономической теории справедливо предъявить следующие требования: соответствия наблюдениям, выражения наиболее существенного в объекте исследования, некоторой практической ценности, соответствия критериям проверяемости, современному научному мышлению, максимальной свободы от субъективных предпочтений, личных интересов, эмоций и предрассудков исследователя, религиозности и метафизики. Задача научной теории состоит в предоставлении знания о некоторой части действительного мира. В противоположность этому, сугубо метафизическая и спекулятивная система способна раскрывать лишь воображение и предрассудки ее создателей, описывать мир с точки зрения субъективных интересов.

Умозрительные, диванные спекуляции неоклассических и австрийских экономистов имеют для экономической науки то же значение, что учение о флогистоне -- для химии. Необходимо показать принципальную связь неоклассических постулатов о рациональности автономного существа, о независимости потребностей и предпочтений этого существа от экономических отношений, методов познания неоклассической и австрийской политэкономии в целом именно с метафизическим, невежественным объяснением мира. Даже В. Зомбарт утверждал, что интерпретация общественных отношений посредством только аналогов законов механики, равно как поиск истоков общественный отношений в элементарных, простейших фактах психической жизни отдельных индивидуумов, не ведет к реализации научных возможностей.

Неоклассики доказывают, что с помощью универсальных моделей можно выработать чистое, научное знание. Если неоклассики правы, то нужно объяснить, почему из всех общественных и естественных наук лишь в современной экономикс моделирование является центральным элементом, что мешает постижению универсальных явлений химии или физиологии посредством кодирования умозрительного знания в алгебраические функции?Теория систем органов в физиологии не предполагает отображения физиологических процессов в виде алгебраических уравнений или приписывания некоторым формулировкам, полученным сугубо умозрительным путем, всеобъемлющего действия, но не является оттого менее научной.

Метод дедукции из догматизированных, введенных в научный оборот предрассудков охватывает не только концепции Л. Вальраса, но методологию всей неоклассической экономикс.Постараемся оценить познавательную состоятельность данного метода.

Известно, что Вальрас оправдывает разделение экономической науки на "чистую", т. е. абстрактно-дедуктивную и прикладную, эмпирическую. Специалистов абстрактно-дедуктивной экономики он наделяет правом разрешать важнейшие и сложнейшие проблемы эмпирической, "прикладной" экономики. Таким образом, чистая экономика берет шефство над эмпирической, получает возможность определять развитие экономической науки в целом. По мнению Вальраса и неоклассиков, положения чистой политэкономии заслуживают признания их руководящей роли в развитии теории и практики, особого статуса научного знания, к которому излишне относиться критически, которое, при его полной бездоказательности, нужно принимать на веру и развивать экономическую теорию на его основе, причем методом дедукции.

Предположим, что вальрасовско-неоклассический метод применим не только в экономической науке. Что представлял бы материал, добытый "чистой", сугубо абстрактной астрономией, добытый в изоляции от данных о движении планет в прошлом, от наблюдений и экспериментов? Разве мог бы такой материал стать истиной, сутью астрономических явлений в последней инстанции уже на том основании, что он объявлен таковой создателями трудов по абстрактной астрономии и принят за руководство к действию их последователями и популяризаторами? Мы знаем, что для доказательства научности своей дисциплины, "чистые" экономисты указывают на дедуцированность, логическую строгость, с которой осуществляется выведение моделей, формул, рекомендаций, выводов экономикс из первооснов. Но применение метода дедукции не может подтверждать научности неоклассической экономикс в совокупности, ее моделей, формул и рекомендаций уже потому, что не в состоянии способствовать выяснению вопроса истинности неоклассических положений об экономической деятельности человека.

Со всей логической и математической точностью выводя свое "знание" из наиболее простых и удобных для понимания, очевидных на первый взгляд, а потому якобы не нуждающихся в критическом отношении воззрений, теоретическая астрономия смогла бы выстраивать астрономико-математические модели на догматах о вращении Солнца вокруг Земли, свободном движении планет в зависимости от их предпочтений, даже о рациональности, полной самостоятельности планет, и настойчиво твердить о собственной научности. Пример с астрономией далеко не так фантастичен, как это может показаться на первый взгляд.

Аналогичной бессодержательностью характеризуется спекулятивное учение об универсальном горючем веществе. Получив широкое распространение среди европейских химиков XVIII века, учение о флогистоне постулировало существование особого вещества с отрицательной массой - флогистона, которое, являясь составной частью того или иного действительного вещества, придавало ему свойство горючести. Учение о флогистоне имеет то сходство с неоклассической политэкономией, что объясняет неизвестное выдуманным, умозрительным, непроверенным. В XIX веке химия в целом рассталась с метафизическим методом, что позволило эмпирически доказать ложноть учения о флогистоне, не тратить силы на его бесплодное логическое развитие. У созерцателя нет средств для открытия того, что может быть установлено только опытным путем. С тех пор химия достигла значительных теоретических и практических успехов и в ней, в противоположность буржуазной политэкономии, догматический подход с его тавтологичностью и верой в незыблемые первоосновы не имеет шансов быть принятым за научное исследование.

Попытка неоклассиков развивать экономическую науку умозрительно-дедуктивным, спекулятивным способом заслуживает такой же оценки научного сообщества экономистов, какую современные биологи дали бы попытке всю научную, теоретическую биологию вывести из нескольких, числом не более десяти, априорно заданных принципов жизнедеятельности выдуманной универсальной клетки. С аналогичным результатом можно было бы дедуцировать из нескольких высших постулатов, характеризующих якобы в конечном счете химические реакции некоего универсального вещества, некоего рационального вещества, логически правильной молекулы теорию органической химии. Какого успеха, каких практически важных открытий добилось бы научное сообщество в этих областях, если бы следовало методу построения "чистой науки", с таким упорством защищаемому неоклассиками? Химия и биология в этом случае не могли бы предоставлять эффективных инструментов для познания действительно существующих феноменов, закономерностей, практически важных отношений, но оставались бы схоластическими дисциплинами, подчиненными оправданию и утверждению в жизни некоторых выдуманных принципов.

Принятие метода, идентичного неоклассическому, в естественных науках позволило бы перейти от построения этих дисциплин на основе изучения естественного мира, к дедуктивному выведению теорий "чистой биологии", "чистой фармакологии" из каких угодно аксиом. Стало бы возможным принять на веру в качестве абсолютной истины, должного, причем без каких-либо эмпирических проверок, и ввести в научное обращение, например, следующей аксиомы: жизнь людей определяется незримым промыслом божества, что, следовательно, в соответствущей деятельности нужно опираться не на эмпирически выработанные знания, а на неведомые силы природы и на метафизическую систему их восхваления.

Абсурдное стремление выстроить математическую физиологию или медицину laissez faire, причем выстроить не на изученных биохимических процессах, а на идеальных постулатах о том, как реальный физиологический процесс должен развиваться, чтобы быть рациональным. Подобно тому, как такая неестественная медицина сможет лечить только несуществующие болезни и будет очень вредоносной настолько, насколько она прикасается к действительным пациентам и реальным болезням, настолько же теоретизирование об экономических отношениях посредством математического анализа воображаемых конструкций, осуществляемое в неоклассической и австрийской школах экономической мысли, бесплодны в постижении и вредны в попытке улучшения положения людей, участников экономических отношений. Подобно совету магов и шаманов, совет неоклассических экономистов выгоден главным образом им самим, а населению может принести выгоду только случайно.Безраздельно господствовавшая в XVII веке механическая философия упорно отвергала существование притяжения и электро-магнетизма, считая их ненаучными измышлениями. Механистические философы были заняты "разработкой моделей, которые смогли бы объяснить любое происходящее в природе явление исключительно на основе размера, формы и движения частиц материи". Подобно неоклассике, механистические философы от естествознания не особенно стремились эмпирически проверять свои предположения и модели.

В абстрактном лесном хозяйстве не эмпирическое исследование древесных пород, а только универсальные модели и выработанные умозрением принципы, якобы определяющие состояние и развитие деревьев всех семейств от тундры до тропиков могли бы быть признаны конвенциональными, если бы это первое строилось по методу неоклассической экономикс. Но как много полезных знаний можно было бы получить с помощью этого догматического "исследования" деревьев? Очень мало или, вероятнее всего, ноль, причем ситуация бы осложнялась выработкой большого количества бесполезных, вводящих в заблуждение положений, т. е. иллюзий. В противоположность этому, широко использующее наблюдение и эксперимент лесоведение закономерно получает возможность приносить практическую пользу обществу, улучшать продуктивность использования лесных ресурсов и давать эффективные рекомендации лесному хозяйству.

Сможет ли развиваться какая-либо наука при господстве в ней вальрасианско-неоклассического метода и людей, желающих заниматься теорией ради теории? Маловероятно, что сможет. Априористов биологии вальрасианско-неоклассический метод тоже наделил бы полномочиями решать важнейшие проблемы всей биологии, а в медицине обученных дедукции "врачей" наставлял бы развивать теоретическую медицину исходя из нужд самой медицины, повышать логическое и эстетическое совершенство теории.

Дисциплина, занимающаяся лишь дедукцией из неких первооснов, не в состоянии помочь обществу в постижении действительности, но, напротив, препятствует познанию действительности, подменяет научное знание о действительности химерами, проблемы -- псевдопроблемами. Господство в медицине схоластики, этого сочетания веры в абсолюты и аристотелевской логики, могло бы еще и теперь иметь последствием полное незнание человечеством клеточной теории и патофизиологии, направлять умы на ложный путь, на дедуктивное совершенствование догмата о грехопадении как универсальном источнике болезней или догмата о колдовстве. Господство вальрасианско-неоклассического метода приводит к аналогичному положению экономическую теорию, в которой принятие на веру догмата об автономной, но бесконечно хищной индивидуальности позволяет выдавать схоластическую апологию капитализма за науку об экономических отношениях.

Под руководством метода некритического априоризма, использовавшегося Вальрасом и являющегося фундаментом нынешней экономикс, любая наука, сколько-нибудь связанная с познанием действительного мира, сталкивается с подавлением, изживанием научного мышления претенциозной схоластикой, а научного знания -- догмами. К сожалению, в современной экономикс догматический подход узаконен и признан конвенциональным, что позволяет его приверженцам из-под ученого колпака, с научным апломбом преподавать, что центром производственной деятельности человека является рынок, что в рыночной экономике субъекты полностью свободны в своей экономической деятельности, что субъекты имеют свободную волю и экзогенные предпочтения, а их рыночные отношения ведут общество к благополучию.

Наиболее мощным спекулятивным элементом в современной политэкономии является неоклассическое экономическое учение. Взаимодействие неизменных, однотипных и изолированных существ, есть основа этой системы политэкономической схоластики, сочетающей обожествление слепой силы капитала, нивелировку человеческой личности, антиисторический и антиэмпирический метод с математическим аппаратом, призванным формализировать эту систему предрассудков и придать ей наукообразный вид.

Сможет ли развиваться какая-либо наука при господстве в ней вальрасианско-неоклассического метода и людей, желающих заниматься теорией ради теории? Маловероятно, что сможет. Априористов биологии вальрасианско-неоклассический метод тоже наделил бы полномочиями решать важнейшие проблемы всей биологии, а в медицине обученных дедукции "врачей" наставлял бы развивать теоретическую медицину исходя из нужд самой медицины, повышать логическое и эстетическое совершенство теории.

Дисциплина, занимающаяся лишь дедукцией из неких первооснов, не в состоянии помочь обществу в постижении действительности, а наоборот, является препятствием к познанию действительности, так как подменяет научное знание о действительности химерами, проблемы -- псевдопроблемами. Господство в медицине схоластики, этого сочетания веры в абсолюты и аристотелевской логики, могло бы еще и теперь иметь последствием полное незнание человечеством клеточной теории и патофизиологии, направлять умы на ложный путь, на дедуктивное совершенствование догмата о грехопадении как универсальном источнике болезней или догмата о колдовстве. Господство вальрасианско-неоклассического метода приводит к аналогичному положению экономическую теорию, в которой принятие на веру догмата об автономной, но бесконечно хищной индивидуальности позволяет выдавать схоластическую апологию капитализма за науку об экономических отношениях.

Под руководством метода некритического априоризма, использовавшегося Вальрасом и являющегося фундаментом нынешней экономикс, любая наука, сколько-нибудь связанная с познанием действительного мира, сталкивается с подавлением научного мышления претенциозной схоластикой, а научного знания -- догмами. К сожалению, в современной экономикс догматический подход узаконен и признан конвенциональным, что позволяет его приверженцам из-под ученого колпака, с научным апломбом преподавать, что центром производственной деятельности является рынок, что в рыночной экономике субъекты свободны в экономической деятельности, что субъекты имеют свободную волю и экзогенные предпочтения, а их рыночные отношения ведут общество к благополучию.

Отказ какой-либо дисциплины, которая претендует на научность, от своей познавательной роли, от деятельности по научному, критическому освещению сегмента действительности, соответствующего ее предмету, равнозначен отказу от притязаний на научность. Те предрассудки, которые неоклассические экономисты объявили первоосновами хозяйства, были, по крайней мере, перед лицом экономистов-любителей, освобождены от подозрения в крайнем субъективизме при помощи непонятной аналогии с геометрией. В более общем случае, любой предрассудок, закравшийся в разум вальрасианского априориста, сколь бы глуп, бессодержателен или психопатологически аморальнен он ни был, если только он служит развитию априорной теории, вполне может быть причислен им к научному знанию. Для ассоциирования своего предрассудка с точной наукой априористу достаточно дописать справа или слева от него "аксиома" или "универсальная аксиома". Представляется вероятным, что и в астрономии, если бы она развивалась по неоклассической методологии, исходные положения, например, затрагивающие сущность и движение планет, рассматривались бы не в качестве субъективных предпочтений или подлежащих проверке гипотез, но как универсальные аксиомы, как руководящий принцип развития представлений.

Раздел 2. Воззрения неоклассических и австрийских экономистов

Воззрения неоклассических экономистов: Дж. Кларк

Ключевые идеи неоклассической экономикс ясно и подробно изложены Джоном Б. Кларком в работах "Основы экономической теории" и "Распределение богатства". Приступим к их изучению.

В предисловии к "Распределению богатства" Дж. Кларк повествует о существовании всеобщего экономического закона гармонии. Современные критерии научности требуют обстоятельного изучения предмета, в ходе которого проверяются, совершенствуются и выдвигаются гипотезы; научные законы отражают наиболее часто встречающиеся, наиболее наиболее подтвержденные закономерности. Напротив, Дж. Кларк, задавая тон всей неоклассической школе, открывает экономический закон без того, чтобы утруждать себя какими бы то ни было доказательствами. Дж. Кларк учит: "распределение дохода в [капиталистическом?] обществе контролируется [sic!] естественным законом", который, при условиях защиты государством рыночных отношений и государственного невмешательства в сделки, "предоставит каждому участнику производства ту часть богатства, которую этот участник создает". Создается впечатление, что здесь речь идет об открытии Дж. Кларком нового экономического закона. Дж. Кларк нигде не сообщает, что этот "закон" заимствован им у какого-либо другого экономиста. Важными здесь являются два обстоятельства. Во-первых, данный гармонический закон, являясь сердевиной вульгарной политэкономии Бастиа, Сэя, Сениора, существовал и до Дж. Кларка. Во-вторых, ни упомянутые политэкономы, ни сам Дж. Кларк, ни его неоклассические последователи не соизволили отнестись к данному закону по-научному, критически, подвергнуть его полномасштабной эмпирической проверке. Напротив, этот гармонический "закон", объявленный в предисловии к "Распределению богатства" естественным (natural law), Дж. Кларк на протяжении всего труда молчаливо предполагает истиной в последней инстанции, и притом всеобъемлющей, освещающей самые разные области капиталистического хозяйства. Ибо, по убеждению Дж. Кларка, за "маской" экономических явлений капитализма неизбежно присутствует "естественный закон", т. е. за всеми неурядицами почти всегда кроется невидимое справедливое распределение доходов между собственниками рабочей силы, земли и капитала, - во всех случаях, когда метафизическая рыночная идиллия не извращается вмешательством общественных учреждений.

Поскольку Дж. Кларк ни в "Распределении богатства", ни в "Основах экономической теории" не удосужился доказать, что распределение общественного продукта в капиталистическом обществе имеет тенденцию осуществляться заявленным им способом, т. е. гармонически, у нас не может быть другого материала для опровержения, кроме самого закона. С этой целью перейдем к рассмотрению его предпосылок и следствий.

В "Распределении богатства" Кларк утверждает, что заработная плата может быть крайне низкой "вследствие присутствия маргинальных людей". Это равносильно утверждению, что рыночная система распределения всегда работает идеально, что проблему бедности следует искать не в систематической эксплуатации трудящихся, а в их чрезмерном количестве. Здесь Дж. Кларк, безусловно перекликается с М. Фридманом, что свидетельствует о качественном сходстве неоклассического и монетаристского понимания бедности. В соответствии с гармоническим и естественным законом распределения, Дж. Кларк обязан считать естественной и заслуженной не только нищету, высокую смертность и голодание миллионов людей, а любые действия демократических институтов власти, направленные на улучшение положения трудящихся, должен считать несправедливыми и вредными. Таково истинное содержание представляемой им неоклассической метафизики. Но на каком основании общественное вмешательство для облегчения бедности считается Кларком вредоносным, если не на основании слепой веры в рынок? Экономические труды Дж. Кларка и его последователей не содержат научных разработок, способных служить подкреплению этого логического следствия неоклассической доктрины. Государственная политика отвергается лишь основании предрассудка о том, что рыночное распределение отражает некую высшую гуманность, высшую эффективность, на которую только и способно капиталистическое общество с его миллионами "лишних", ненужных людей. Итак, неоклассическое понимание естественности своеобразно. Все то в общественной политике, что опирается на веру в рыночные учреждения и, сверх того, согласуется с неоклассической доктриной, естественно, а все остальное -- должно быть исключено из экономической науки, потому что, уразумейте-ка, отбрасывает ее назад.

Отметим, что гармонический закон неоклассиков не объясняет, почему доход того или иного участника экономических отношений именно таков, каков он есть. Какими бы ни были результаты конкурентно-капиталистического распределения, они объявляются естественными и справедливыми. Но можно ли научным путем прийти к такому заключению? Понятно, что в данном случае речь идет о вытеснении эмпирического исследования и научного, критического мышления донаучной верой в первоосновы экономического мира. Другая черта, указывающая на метафизичность и догматизм состоит в том, что следствия гармонического закона бесполезны и даже враждебны экономической политике общества, не позволяют улучшить экономическое положение сознательными усилиями общественных учреждений. Напротив, любое конкурентное равновесие объявляется наилучшим состоянием экономики, т. е. всем, на что в данный момент можно рассчитывать. Разительное неравенство в уровне жизни, возможностях работы и творческой деятельности неизменно представляется временным и общественно необходимым состоянием. Обоснованием необходимости бедности как условия экономического прогресса неоклассические экономисты, конечно, пренебрегают. Не получают обоснования и претензии на безусловную эффективность рыночно-капиталистического способа распределения. В частности, в трудах неоклассических экономистов не содержится доказательства того, что рыночная система предоставляет каждому ее участнику гарантию создать большее количество богатства, которое он мог бы создать в других обстоятельствах, при ином способе хозяйственной организации. Итак, разделяемый неоклассической школой экономистов гармонический закон является лишь видимостью экономического закона, фикцией.

Дж. Б. Кларк утверждает, что "закон конечной (final) производительности применим к любой отдельно взятой мельнице, магазину или шахте... применим ко всем мельницам...", ко всему народному хозяйству. Его анализ труда, капитала и производительности удивляет не только своей универсальностью, но и отсутствием опоры на факты, т. е. метафизичностью, выдуманностью. При этом, кларковское понимание отношений труда и капитала чрезвычайно просто. "Труд", - утверждает Дж. Кларк, - "создает область ABDE", а область BCD -- "отчетливый (sic) продукт капитала".

Человеку, не просвещенному неоклассической экономикс, совершенно непонятно, почему внутренняя область фигуры BCD есть "отчетливый" продукт капитала, а прямоугольник ABDF отражает вклад труда. В "Основах экономической теории" Кларк никак не доказывает это свое положение; он ограничивается его введением в теорию как истины a priori.

Интересно также, что Дж. Б. Кларк утверждает, что заработная плата изменяется благодаря свободным торгам, осуществляющимися между "индивидуальными людьми" (individual men). Но что понимает Дж. Б. Кларк под свободно заключенными сделками, например, можно ли считать свободным труд голодающего человека, который "обменивает" день своего труда на плохую еду, или неэффективный труд необразованного человека, обменивающий годы своего труда на условия, часто недостаточные даже для выживания. Сущность экономической свободы, содержание понятия "свободной экономической сделки", границы, составляющие, непременные условия свободного выбора Дж. Кларк самоуверенно обходит стороной.

Но свобода экономического действия не существует сама по себе, независимо от экономического положения субъекта в экономике, от необходимости удовлетворять собственные потребности, в том числе, в пропитании и крыше над головой. Экономическое положение нанимателя и трудящихся в капиталистической экономике в большинстве случаев является различным -- на одном полюсе находится накопленное богатство, а на другом -- лишь способность к труду, жесткая конкуренция и необходимость удовлетворять жизненно важные потребности. Можно ли сравнить потери капиталиста в случае, когда один из наемных рабочих в период экономического роста отказывается продолжать работу, и потери трудящегося, которого в период экономического кризиса увольняет капиталист?

Прежде всего оговоримся, что Дж. Б. Кларк не проводит четкой грани между трудом и рабочей силой, употребляет эти термины в одном и том же значении: "Для иллюстрации закона конечной (final) производительности труда (labor) мы" - говорит Дж. Б. Кларк - "выстраиваем рабочую силу (working force) [sic] элемент за элементом, оставляя объем капитала неизменным". Т.е., условия труда и используемый капитал остаются неизменными.

Дж. Б. Кларк только объявляет, что его модель описывает действительный рынок всеобщей конкуренции. Кларком не представлено доказательств того, что его модель описывает реально существующие конкурентные отношения, дает им всестороннее и обобщенное выражение.

Многие апологеты капитализма склонны опираться на философские измышления Бастиа, его идею общественной гармонии. Закон гармонического распределения общественного продукта неоклассиков не является исключением. Согласно построенной на его основе неоклассической теории, доход владельца каждого фактора производства определяется предельной производительностью данного фактора. Доход, который приносит фактор производства в неоклассике постулируется равным продукту, создаваемому данным фактором. Отсюда следует, что факторы производства рассматриваются как самостоятельные производительные сущности, независимые от человеческого труда и общественных отношений. Итак, по Дж. Кларку, доход каждой единицы фактора производства в конкурентной экономике должен быть равен продукту, производимому последней единицей фактора производства, используемой в производственном процессе.

Вышеприведенный закон предельного продукта, который по праву связывается с именем Дж. Кларка, не может быть принят в качестве истины в последней инстанции в экономической науке по следующим основаниям. Во-первых, поскольку факторы производства берутся сугубо абстрактно, изолированно от своей действительной производственной роли, в действительности рассчитать стоимость фактора производства или его предельную производительность в обществе в целом на основе неоклассической модели невозможно. Этот вопрос сведения всего капитала и всей рабочей силы к стандартным единицам факторов находится за практическими пределами современной науки. Тем менее понятно стремление неоклассических экономистов теоретизировать там, где для этого нет фактических оснований. Заметим, что данное обстоятельство само по себе лишает неоклассический закон распределения по предельному продукту всякой практической значимости. Если против этого обстоятельства будет выдвинуто возражение о возможности исчислить предельную проивзодительность фактора на конкретном предприятии, его можно отвести, вспомнив неоклассическую предпосылку о свободном и быстром переливе ресурсов между различными отраслями и предприятиями экономики. Поэтому, если на конкретном предприятии предельная производительность какого-либо фактора будет выше, чем в среднем по экономике, но это, в соответствии с неоклассической доктриной, содействует притоку данного фактора на предприятие и снизит его предельную производительность. Но, как уже отмечалось, расчет предельного продукта фактора от его использования в экономике в целом в реальности невозможен, - как по причине абстрактности понятия "фактор производства" и несводимости к нему действительных ресурсов, так и ввиду постоянного наличия в любой экономике огромного количества различных возможностей для использования ресурсов.

Во-вторых, нетрудно показать, что максима неоклассических экономистов "каждому фактору проивзодства -- по предельному продукту его" далеко не всегда означает справедливое распределение общественного дохода. Используя лишь неоклассическую модель, т. е. посредством одного только внутреннего анализа неоклассической теории покажем, что заработная плата, определяемая на основании принципа предельного продукта труда, далека от приписываемых качеств экономической эффективности и справедливости.

Для иллюстрации нерациональности неоклассического способа оптимизации труда и заработной платы, предположим, что в некоторой экономике установился баланс между трудом и капиталом, и этот баланс является характеристикой производственного процесса. Первоначальное равновесие образуется в точке B, где пересекаются кривая предельного дохода труда в денежном выражении (MRPL) и первоначальная кривая предельных расходов труда (MRCL1).

В такой экономике возможности для эффективного использования добавочного, дополнительного труда будут резко сокращаться. Предположим, что в силу некоторых "экзогенных" причин, предложение наемной рабочей силы увеличилось на 15%. (См. рис. 2). Есть ли это результат выхода на рынок "труда" поколения периода бума рождаемости, массовой иммиграции или пауперизации населения, - для нас второстепенно. Цель состоит в прояснении внутренних свойств неоклассической модели, допускающей изменение предложения "труда".

В результате этого в нашем примере, полностью соответствующего модели, представленной Дж. Б. Кларком, дополнительный продукт последнего из нанятых 15% рабочих будет равен лишь 40% от дополнительного продукта от найма последнего из первоначального количества рабочих. Это может быть вызвано технологическими характеристиками производственного процесса.

По Кларку, в этой ситуации заработная плата каждого трудящегося должна снизиться на 60%, дабы уравняться с резко сократившейся выработкой последнего нанятого трудящегося. Требуется обладание невероятным педантизмом, чтобы верить в экономическую эффективность такого регулирования этого идеального рынка в системе Дж. Б. Кларка. Эффективность рыночного решения не исследуется этим экономистом, но постулируется им исходя из веры, что любое равновесное состояние, которого достигла экономика в результате цивилизованной борьбы всех против всех является мудрейшим, лучшим для участников производственных отношений в их совокупности. Таким образом, ясно, что эффективность этого решения основывается не на научном подходе к вопросу, а только на личной убежденности Дж. Б. Кларка и других буржуазных экономистов.

Ясно, что "отчетливые" продукты труда и капитала весьма подвижны, волатильны. По Кларку, если количество рабочей силы представлено отрезком OC, тогда "отчетливый" продукт, созданный трудом, является OABC (см. рис. 2). А если рабочая сила представлена величиной OF, то есть поддерживает прежний уровень производительности всех ранее вовлеченных единиц труда и, сверх того, предоставляет дополнительный вклад в производственный процесс, "отчетливый" продукт, создаваемый рабочей силой видите-ли понижается и становится ODEF. При этом "отчетливый" продукт капитала, объем которого не изменился ни на 1 доллар, почему-то драматически возрастает на огромную область ABED. Созданная Дж. Б. Кларком неоклассическая модель рынка труда представляет большие колебания того, что по мнению Кларка есть "явные", познаваемые с первого взгляда продукты труда, капитала в зависимости от малейшего изменения объема труда или капитала, причем этот режим выдается за какое-то изображение абсолютной истины, за выражение самой сути эффективности.

Дж. Кларк не приводит ни одного доказательства того, что ситуация, подобная той, которая была описана в нашем примере, а в более общем случае -- все ситуации, которые могут произойти на абстрактном поле неоклассического рынка труда отражают какой-то всесильный, естестенный закон экономических явлений. Дж. Кларк постоянно твердит об этом естественном законе, о гармоничности распределения продуктов, произведенных в чисто капиталистических условиях, но нигде не удосуживается привести даже тень доказательства. Парадоксально, но метод повторения, вдалбливания какого-либо принципа играет в "строгой" неоклассической экономикс куда большую роль, чем доказательное научное мышление, для которого характерно стремление уйти от веры и опереться на факты.

В действительности, никакие разумные доводы не препятствуют иному пониманию вышеприведенного примера. Вместо того, чтобы понижать до нищенского уровня заработную плату и таким образом, останавливаясь на достигнутом, возвещать мудрость неоклассической экономики, практическим шагом является коллективное услие по изменению способа производства таким образом, чтобы и дополнительное количество рабочей силы использовалось с прежней производительностью. В неоклассической модели это будет выражено изменением наклона кривой предельной производительности труда на более пологий, на интересующем нас участке BE. Ясно, что изменение экономических условий является вызовом к действию, что приспособлением и верой в невидимую мудрость рынка нельзя достичь экономической эффективности. При этом экономическая эффективность должна отождествляться не с прибылью капиталистов, а с ростом благосостояния, с ростом возможностей всего общества трудящихся.

Концепция "естественного закона" Кларка, согласно которому всякий раз, когда рыночная экономика достигает равновесия, в ней совершается справедливое распределение общественного продукта, оттесняет на задний план важнейшие обстоятельства и характеристики экономических отношений в обществе. Причины развития технологии, роста производительности труда, творческие возможности людей организовать, улучшить производство, -- от всего вышеперечисленного неоклассические экономисты абстрагировались.

Дж. Б. Кларк и другие неоклассики приписывают все лучшее в экономической системе рыночным учреждениям, неосязаемой мудрости конкурентной капиталистической системы. Творческие силы человека эти буржуазные экономисты отчуждают от личности, причем делают это без всяких оснований, априорно. Более того, в своих теориях они разрушают личность и тем, что типизируют человека и всецело подчиняют его эгоистическому накоплению и гедонизму. Что касается механизма реализации творческих возможностей такого утопического существа, то здесь, по мнению буржуазных экономистов, дело всецело ограничивается механизмами конкуренции в капиталистическом обществе. Априорное низведение человека до уровня гедонистического робота дает буржуазным экономистам возможность приписать весь экономический прогресс капиталистической конкуренции -- институту экономической вражды. Понятно, что такой подход не выдерживает научной критики. Кооперация, эффект от разделения труда полностью игнорируется "общей" экономикс неоклассиков. Но цель абсолютизации конкуренции как единственного прогрессивного начала состоит не в предоставлении научного объяснения экономических отношений, а представлении общественных отношений в выгодном свете, в идеологическом воздействии с целью защиты учреждений капиталистического общества.

Цель Кларка -- показать, что рабочие, бедные в рыночной экономике, оттого бедны, что последний из них очень мало производит, что найм его уже совсем почти невыгоден капиталисту. Кларк опасается, что "если вскрылось бы, что они [наемные трудящиеся] проивзодят много, и получают лишь часть произведенного, многие их них стали бы революционерами". Неоклассическая система в лице Дж. Кларка объявляет, что заработная плата определяется в некоей "маргинальной зоне". Вот какие социальные последствия вытекают из этого положения неоклассической системы: "Посредством общего меркантилистского правила [sic] все люди [sic] данного уровня способностей должны получить то, что получают маргинальные люди [sic] тех же способностей. Этот принцип фиксирует [sic] рыночную величину заработной платы".

Некий "коммерческий принцип" делает предельные величины решающими для всего предложения, - говорит Кларк, как будто неустанное повторение и перефразирование выработанного им "естественного закона" повышает его научное значение. Вообще, согласно неоклассикам, предпосылкой уменьшения предельного продукта труда является постоянный объем используемого капитала.

Кларк доходит до явной крайности, утверждая, что помимо роизводительности "финального элемента" труда в рыночной экономике, "фактически, нет другого стандарта, которому [заработная] плата может следовать". Однако, никакого логического или эмпирического подтвреждения он не предоставляет. Предельная производительность труда, будучи неким китом, который поддерживает рыночную экономику Кларка, сама повисает в воздухе, поскольку Кларк изолировал производительность труда от его организации, уровня жизни трудящихся, их доступа к образованию и науке. Ведь производительность труда не приходит ниоткуда.

По Дж. Кларку, экономическая наука включает в себя экономические законы.. Очевидно, этот представитель неоклассической доктрины здесь непрямо указывает на общее стремление всех экономистов своей школы не исследовать, но постановлять законы экономической действительности. Дж. Б. Кларк отваживается утверждать, что конкуренция -- это результат свободы, которую имеют участники экономических отношений. С тем же правом можно постулировать обратное, что жесткая конкуренция -- это результат жестокой нужды, неэффективной организации общества.

"Все, что вмешивается в деятельность индивидуального предприятия пересекается с действием законов стоимости, заработной платы и процента, и изменяет саму структуру общества". Остается непонятным, почему структура общества, образованная исходя из вышеприведенных измышленных, эмпирически непроверяемых законов считается оптимальной. Ясно, что тоже по умолчанию, не допускающим критического отношения постулатом a priori эта структура общества приравнивается к оптимальной, к наилучшему из возможного. Кларк не ограничивается постулированием законов на отдельно взятом рынке и утверждает о применимости своего "естественного закона" об определении заработной платы предельным продуктом труда к производственной деятельности в общем, в государственных масштабах.

Дж. Б. Кларк полагает, что конкурентная борьба между производителями всегда была и остается гарантией технического прогресса. Едва-ли можно усомниться в том, что конкуренция во многом подталкивает техническое развитие общества. Но тот технический прогресс, который действительно вызывается к жизни ожесточенной конкуренцией между капиталистами, едва-ли может быть в сколько-нибудь значительной своей части направлен на служение интересам непривилегированного человека. В пример сказанному можно привести разорительные торговые войны, которые заканчивались установлением монополии, наконец, вооруженные столкновения между группами капиталистов.

Ведь конкурентная борьба ведется не с целью держать цену на уровне предельных издержек, не с целью благоприятствования потребителю. Конкурентная борьба всегда ведется для победы над конкурентами, изгнания конкурентов и завладения контролем над производством, для усиления сбыта товаров или услуг на определенной территории, т. е. для завоевания рынков сбыта и производственных мощностей.

Другим обстоятельством, препятствующим абсолютизации роли рыночных институтов, в частности, конкуренции в техническом развитии общества, является состояние недавно либерализовавшихся экономик, а также состояние капиталистических экономик стран Латинской Америки. В первой категории государств, несмотря на глубокие прорыночные, пробуржуазные реформы во всех областях экономической, культурной и социальной жизни, наблюдавшиеся за последние 20 лет темпы технического прогресса были очень низкими. Во второй категории государств продолжительное существование, традиции рыночных институтов также не порождают технических прорывов или существенного поступательного развития техники. Наоборот, наблюдается именно приспособление к результатам технического прогресса, достигнутого за их пределами.

Ясно, что конкурентная борьба между капиталистами не может привести к техническому развитию, благоприятному для всего общества, уже в силу своей сущности, заключающейся в разорении конкурентов, в использовании склонностей и предрассудков покупателей в качестве средства победы, а также в усиленном использовании способности наемных рабочих к производительному труду. Хозяйственная и технологическая связанность отдельных производств неоклассическими экономистами игнорируется. Промышленное развитие бездоказательно приписывается этими экономистами благодатной, но невидимой руке капиталистической системы.

Кроме того, развитие естественных наук и начальные этапы индустриальной революции происходили в условиях, когда рыночные институты еще только начинали зарождаться. Можно сказать, что развитие науки и технологий было важнейшим фактором промышленного скачка, который в условиях того времени привел к развертыванию и укреплению рыночных, капиталистических отношений. Как показывает практика, решающие достижения в области техники связаны с крупномасштабными исследовательскими усилиями, а не с ухищрениями отдельных товаропроизводителей.

Когда Дж. Б. Кларк утверждает, что конкуренция между производителями "спасала нас от отвратительного зла", заключавшегося в том, что рост населения во многих странах в отсутствие конкуренции якобы привел большую частью населения этих стран к бедственному существованию "ниже уровня голодания", он забывает о влиянии темпов роста благосостояния на темпы роста населения. Дж. Б. Кларк полагает, что в рыночной системе темп роста населения является экзогенной величиной. Как только дело заходит о воспроизводстве населения, Дж. Б. Кларк, еще недавно предписывавший личности полную, механически выверенную рациональность во всех экономических вопросах, отказывает личностям и в рациональных ожиданиях, и в элементарной разумности.

Дж. Б. Кларк утвреждает, что в случае приостановления технического прогресса, главным фактором которого является рыночная система, цивилизованное состояние людей будет поставлено под угрозу: "бедность будет возрастать до тех пор, пока ее наиболее жестокие эффекты не реализуют себя, и достаточное количество жизней будет разрушено, чтобы дать возможность выжившим добывать себе пропитание". Уверенность Дж. Б. Кларка в неспособности людей обеспечить себе удовлетворение даже минимальных физиологических потребностей, избежать массового вымирания без рыночной системы, является центральным элементом мифологизации конкуренции между производителями. Недоверие к творческим способностям людей и приписывание всего технического развития рынку заставляет Кларка выдавать цивилизацию и человеческую культуру за рыночную систему.

В начале одной из своих книг Дж. Б. Кларк утверждает, что люди обязаны своим благополучием капиталистической системе, а уже через несколько страниц пишет, что капиталистическое развитие сопряжено с практикой злоупотреблений, в частности, с "разрушением жизни молодых детей (young children) тяжелым и продолжительным трудом".

Дж. Б. Кларк, несмотря на свою теоретическую систему традиции laissez faire, убеждает в необходимости улучшения американской промышленной системы, подтверждает отсутствие социальной справедливости в американском капитализме. Выглядит странным, что рекомендации Дж. Б. Кларка по укреплению американского капитализма были сделаны на основе эмпирических наблюдений, замеченной социальной и экономической неэффективности, а не на основе математического анализа моделей рыночной гармонии: "Бесспорно, что в некоторых отраслях рабочее время может быть сокращено без снижения заработной платы, поскольку прибыли достаточно велики, чтобы выдержать некоторое снижение. В противоположность неоклассической традиции, Дж. Б. Кларк рекомендует создание сильных профсоюзов в этих отраслях. Но более всего интересно, то, что Дж. Б. Кларк отрицает практическую ценность ранее усердно развивавшегося им учения о рыночной гармонии: "радикальная политика laissez-faire, однажды доминировавшая в литературе и головах, теперь находит лишь очень немногих сторонников, достаточно прямых, чтобы пропагандировать ее или достаточно глупых, чтобы верить в нее". На этом рассмотрение экономических воззрений Дж. Б. Кларка заканчивается.

Вклад У. Джевонса в развитие неоклассической политэкономии; его заимствования у И. Бентама и Н. Сениора

В ряду основоположников неоклассической политэкономии следует назвать имя У. Джевонса. Этот экономист примечателен своими усилиями по утверждению в экономической науке господства рыночной проблематики и ее математического моделирования.

С первых страниц своей "Теории политической экономии" У. Джевонс наставляет, что общая наука об экономических отношениях непременно должна быть математической наукой. Джевонс не счел нужным пояснить, что именно понимает под математической наукой. Лишь ознакомившись со всей его "Теорией политической экономии" можно уяснить, что здесь имеется в виду, что У. Джевонс настаивает не просто на использовании в экономике математического инструментария, но на сведении всего научного экономического анализа к математическому, т. е. что экономистам вместо изучения экономической действительности следует заниматься математическим анализом идеальных и умозрительных конструкций.

У. Джевонс убежден что за исключением формулирования принципов, экономическая наука должна во что бы то ни стало ограничиваться познавательными возможностями логики и математики. По его мнению, экономический анализ должен сводиться к использованию математических методов для развертывания неоклассических первооснов и построенных на их основе конструкций. Напротив, если экономическая наука не будет сведена к экономико-математическим моделям, она перестанет перестанет быть наукой. Почему она перестанет быть наукой, в "Теории политической экономии" не сказано. Джевонс не пытается привести даже подобие доказательства своего определения сущности всей экономической теории. Одним бездоказательным декретом Джевонс хочет изгнать из экономической науки все, что не согласуется или не служит раскрытию неоклассических догматов о конкурентной гармонии.

Предлагаемый У. Джевонсом путь использования математики и логики как строительного материала для возведения здания неоклассических теории не только затрудняет, но делает ненужной и невозможной проверку истинности, а также совершествование первоначальных догадок. Неоклассическая экономика строится последовательно, блок за блоком, непрерывно показывая убежденность ее приверженцев в том, что строительство ведется на фундаменте некоего непогрешимого откровения. Методологическое наставление Джевонса крайне затрудняет критическое, научное отношение ко всем выдвигаемым догадкам и умозаключениям, а равно и к научному результату. Следует подчеркнуть, что весь процесс создания теории политической экономии У. Джевонса и неоклассики вообще лишен соприкосновения с фактами. Понятно, что логическое преобразование абстракций, на котором одним из первых настаивал У. Джевонс, может дать лишь конструкции, тождественные исходным положениям. В итоге мы получаем не научное исследование предмета -- реально существующих экономических отношений, а разрастание и самоутверждение произвольно установленных догм.

У. Джевонс не приводит никаких доказательств возможности и целесообразности сведения всего экономического анализа к математизированной метафизике, но пишет, что верность этого шага ему "кажется совершенно ясно". Будучи не в состоянии проследовать за У. Джевонсом в мир кажущегося, ограничимся указанием на несоответствие избранного У. Джевонсом способа введения тезиса "Экономика... должна быть математической наукой" в научный оборот современным критериям научности. Отметим также, что, вводя в экономическую науку этот принципиальный тезис, этот экономист опирается на софизм: либо политэкономия будет такой, какой ее желает видеть У. Джевонс, либо она вообще не будет наукой. Понятно, что будущее и экономики, и научности находится вне рамок умозрения первых неоклассиков и У. Джевонса в частности.

Замысел У. Джевонса состоит в том, чтобы на неизвестно как полученной "механике человеческого интереса" возвести здание "полностью дедуктивной математической теории" экономики. Удивительна смелость, с которой У. Джевонс ведет научное исследование: "в своих главных чертах, эта теория [его теория, теория У. Джевонса], независимо от того, является ли она полезной или бесполезной, должна быть [!] истинной". Если бы Джевонс занимался научной деятельностью, а не возведением в абсолют метафизических построений, он бы приводит доказательства верности своих построений, демонстрировал бы их практическую и научную ценность. Ему настолько нелегко разделять повествование своих мнений и пророчеств с научным анализом экономики, что он a priori, до какой-либо научной проверки заключает об истинности развиваемой им неоклассической теории. Понятно, что он рассчитывает или на легковерную и малообразованную публику, или на сознательных обманщиков, кровно заинтересованных в популяризации идиллического, безнадежно оторванного от социальных проблем понимания экономики. Первых У. Джевонс подкупает своей пророческой уверенностью, вторых -- наукообразностью капиталистической апологетики, ее кажущимся строгим и математическим характером.

У. Джевонс наставляет, что внутри самой экономической науки его теория проверке не подлежит, но "должна проверяться и выгодно использоваться [?] совершенно индуктивной наукой Статистики [sic]". У. Джевонс явно путает, - ведь статистика не является полностью или даже преимущественно индуктивной наукой. Статистика в большей степени, чем другие дисциплины опирается на математический аппарат. Более того, задачей статистики является сбор и систематизация исторических фактов, а не проверка научности какой-либо теории. Но корифей неоклассической экономикс намеренно затуманивает вопрос о научной роли статистики, - дабы избавить свою теорию от всего эмпирического, реального, от опасной критики со стороны политэкономии. Заявление У. Джевонса равнозначно, например, требованию превратить всю химию в сугубо дедуктивную науку об идеальном веществе, а научную проверку теорий такой "чистой", начисто отвлеченной от реальности химии объявить задачей не химии, а статистики. Хитроумный неоклассик добивается здесь не решения, а изгнания научных проблем из политэкономии, лишения политэкономии методов исследования и проверки ее собственных теорий, изолирования политэкономии от собственного предмета, ее превращения в вотчину спекулятивных метафизиков.

У. Джевонс объявляет, что "объектом Экономики [sic] является максимизация счастья посредством покупки [sic!] удовольствия". С этим нельзя согласиться. Ведь даже на капиталистических рынках осуществляется торговля не удовольствиями, а товарами. Здравомыслящий человек покупает товар не ради самого акта покупки, а с целью потребления, т. е. использования полезных свойств товара. Помимо этого, в экономической деятельности куда закономернее и рациональнее оптимизировать общее экономическое положение, чем счастье. Введение столь абстрактной, столь психологической категории в объект экономической науки едва ли может способствовать росту научных знаний об экономической действительности. С нашей точки зрения, счастье субъекта, насколько оно связано с его экономической деятельностью, относится к целям этой деятельности так, как частное относится к общему, т. е. забота о своем веселье и хорошем настроении может быть лишь частью его экономических целей.

У. Джевонс использует понятия "счастье" и "удовольствие" в одинаковом и очень широком, раздутом смысле. Он приписывает удовольствию и "боли" (pain) роль "суверенных господ" (sovereign masters) всех людей. По его словам, "все силы, которые воздействуют на разум человека, есть удовольствия и неудовольствия". Эти аргументы много раз повторяются, но нигде не доказываются в его "Теории политической экономии". Видимо, У. Джевонс полагает, что настойчивость в науке, подача одного и того же довода под разными соусами делает этот довод более знакомым публике и освобождает ученого от необходимости доказательства. У. Джевонс ошибается: повторение есть средство идеологической обработки, и нисколько не повышает истинность того или иного положения неоклассической экономикс.

Если У. Джевонс берет понятие "счастье" во всеобъемлющем смысле, это делает его понимание экономики еще менее содержательным. Ни данное понятие, ни построенное на нем понимание экономических отношений не поддаются содержательному и точному, научному объяснению. Заметим, что оперирование У. Джевонсом в поле психологии, превращение им термина "счастье" в одну из главных категорий экономического анализа, в императив экономического действия типичного индивида, не обходится без отделения этого термина от его конвенциональных значений, без углубления разрыва между экономикой и психологией. При этом, экономико-психологическое теоретизирование У. Джевонса опирается лишь на авторитет английского спекулятивного философа Дж. Бентама и повторения самого Джевонса, а значит, характеризуется неудовлетворительной доказательностью. Может быть, У. Джевонс действительно считает "слова Бентама по этому поводу [счастья]... слишком значительными и слишком полными правды [sic], чтобы быть пропущенными", но, поскольку сам автор "Теории политической экономии" обошелся без экономического исследования спекуляций Дж. Бентама, у нас нет оснований указывать на иные дефекты доктрины счастья этого философа, кроме ее полной измышленности и догматического характера.

Тот факт, что удовольствие и его антипод (pleasure and pain) есть сами категории, которые создаются человеком для систематизации его деятельности, У. Джевонса не смущает. Для этого вульгарного экономиста важно подчинить личность какому-нибудь принципу, чтобы вместо изучения экономической деятельности людей заниматься дедукцией из первооснов, а полученную систему выдавать за экономическую науку. Чувство удовольствия является лишь отражением действительности в психике человека, а поэтому не может быть первоосновой его экономической активности. Но У. Джевонс говорит об удовольствии и неудовольствии как о владыках человеческой психики, забывая, что они есть лишь выражения эмоционального состояния человека, и поэтому не являются ни суверенными по отношению к человеку, ни по отношению друг к другу. Таким образом, основывать экономическую теорию на данных рассуждениях, олицетворяющих донаучное мышление, означает ведение анти-научной деятельности, призванной подменить знание спекулятивной метафизикой, познание -- логико-математическим развитием нелепых, антиобщественных догм.

Наконец, объект экономики не может исчерпываеться отношениями продажи и покупки экономических благ. Наряду с отношениями и учреждениями обмена, в любой реальной экономике существуют отношения производства. Приверженцы историко-материалистического понимания общества отдают именно производственной сфере роль двигателя и стержня народного хозяйства.

Итак, фундаментом политэкономии У. Джевонса является догмат о влиянии на рыночное поведение всех людей двух абсолютов. Экономические отношения сводятся У. Джевонсом к отношениями рыночного обмена; покупка товаров и услуг подменяется им покупкой удовольствия. Согласно этой теории, все экономические решения каждого человека, все экономическое развитие общества вплоть до самого малозначительного экономического факта являются не только предустановленными, но и абсолютно независимыми, оторванными от воли, намерений, творческой деятельности людей. Такое понимание экономической деятельности человека как раба первоначал до неузнаваемости извращает человеческую психику и поведение, а потому является ненаучным.

Отметим, что У. Джевонс значительной частью своих взглядов обязан вульгарному экономисту Н. Сениору. В "Теории политической экономии" он многократно указывает на выдающийся вклад Н. Сениора в развитие политэкономии, в частности, в развитие теории капитала и теории гармонического распределения. Влияние идей Н. Сениора современную неоклассику и даже на австрийскую политэкономию трудно переоценить. Бем-Баверк утверждает, что Н. Сениор основал теорию воздержания, которая является в целом верной. Но содержание этой теории сводится к вздорному уравниванию общественной природы труда и капитала, к постулированию, что процент есть вознаграждение капиталиста за воздержание и, вместе с тем, заработная плата, которую законно и естественно получает капитал.

Экономический либерализм Н. Сениора неспроста возвеличивается представителями доктрин рыночной гармонии. Заметим, что Н. Сениор был незаурядным экономическим практиком и получил широкую известность благодаря своей защите свободы сделок на рынке труда, которую, в более умелой форме, проводят и неолиберальные экономисты. Н. Сениор убеждал: "...ни одна фабрика, на которой работают лица моложе 18 лет, не может работать более 11.5 часов в день, т. е. по 12 часов [sic!] в первые 5 дней недели и 9 часов в субботу. Следующий анализ показывает, что вся чистая прибыль происходит от последнего часа". К. Маркс вскрыл несостоятельность этого аргумента, указав, что уменьшение продолжительности рабочего дня понижает расходы нанимателя, в частности, объем используемых материалов, а следовательно, снижает прибыль нанимателя сравнительно небольшой степени. Сугубо хозяйственная несостоятельность этого довода дополняется небезупречностью с точки зрения здравого смысла: вначале Н. Сениор говорит, что ни одна фабрика не может работать дольше 11.5 часов в сутки, а затем, - что фабрика и несовершеннолетние трудящиеся должны работать по 12 часов в сутки с понедельника по пятницу. Более того, этот защитник свободы на рынке труда априорно игнорирует возможность даже круглосуточного использования фабричного оборудования, - например, путем задействования труда совершеннолетних в ночную смену. Ясно, что подход Н. Сениора к отношениям найма трудящегося является крайне предвзятым и отвлеченным от действительных проблем производства, способствует не получению научных знаний, а росту и укоренению предрассудков. Тем более показательна высокая оценка этого доктринера со стороны неоклассических экономистов и, в частности, У. Джевонса.

Продолжим критический разбор "Теории политической экономии" У. Джевонса, оказавшей большое влияние на развитие неоклассической экономикс. Согласно этому теоретику, "трудности политической экономии есть главным образом трудности ясного и полного понимания особенностей полезности", а фундаментом политэкономии является "полное и точное исследование проблематики полезности". По его мнению, от полезности благ всецело зависит их ценность. Но этого, конечно, недостаточно для научного объяснения ценности. Как видно, У. Джевонс отказывается от экономического объяснения полезности, воспринимает полезность китом, на котором держится свободный рынок. Отсюда видно, что он не в состоянии развить и экономическую теорию ценности. Поставив полезность за пределы экономических отношений, он неизменно подразумевает полезность и, следовательно, ценность экзогенно заданными, неэкономическими феноменами. В третьей главе данной работы влияние общественных отношений производства и распределения на субъективную сторону спроса будет исследовано подробнее. Здесь отметим, что представление этого основателя неоклассической доктрины о полезности как о ките и первопричине спроса образует ту зыбкую почву, критическое давление на которую ведет к обрушению большей части его полиэкономии.

Самоуверенно защищая права метафизики в науке, У. Джевонс уверяет, что политическая экономия может быть возведена только на законах потребления богатства. Понятно, что такой подход, предполагающий, конечно, измышление законов потребления богатства, выбрасывает за пределы науки производственные и распределительные отношения в обществе, делает их марионетками первопричин. Данный подход служит орудием отвлечения от неудобных особенностей хозяйственных систем. Очевидно, что созданию научной экономической теории У. Джевонс предпочитает исследование своего весьма ограниченного воображения, и априорно предполагает, что этот вид деятельности является экономическим анализом. Итак, учение этого выдающегося конструктора ортодоксальной экономикс строится на субъективных, психологических началах, причем последние не столько берутся из действительности, сколько выдумываются. Фантазия выдается за всеобщую психологию, а личностные начала поведения подменяются искусно созданным мифом. Эта особенность теоретизирования У. Джевонса была в полной мере перенята его последователями и является коренной чертой современной неоклассической политэкономии.

Экономические воззрения неоклассика Дж. Хикса

По мнению Дж. Хикса, "экономическая система частного предприятия" должна изучаться в полной изоляции от эмпирической действительности. Производственные отношения подлежат, по его словам, исключительно логическому исследованию, на основе принципов буржуахно-либеральной политэкономии. В полном согласии с ортодоксальной экономикс, Дж. Хикс допускает в методологию экономической науки лишь формальную логику и догматическое умозрение.

Реанимируя идеи вульгарной буржуазной политэкономии XIX века, Дж. Хикс утверждает необходимость раздельно изучать капиталистическую экономику и капиталистические учреждения. В частности, он безосновательно объявляет, что изучение всех экономических учреждений относится к компетенции историков, а не экономистов. В действительности, у экономистов нет не только научных оснований, но и научных возможностей для исследования капиталистического способа производства и распределения отдельно от реально существующих учреждений (institutions) наемного труда и частной собственности на средства производства. Аналогично, в сельском хозяйстве нельзя изучать и повышать урожайность полевых культур абстрагированно от почвы и климата, от распространенных сорняков и вредителей. В садоводстве нельзя повысить урожайность яблони лишь веруя в благотворность ее естественных сил, в выживание сильнейшего вида.

Кривая безразличия В. Парето, является, как верно указывает Хикс, геометрическим средством. Но это средство иллюстрирует неоклассические положения, а не экономическое поведение человека. Оно отображает предубеждения, фантазии и точно так же относится к действительности, как астрологические карты и руководства по хиромантии. Совокупность метафизических предпосылок, лежащих в основе анализа В. Парето, с математической необходимостью низвергает его экономический анализ с научного уровня на метафизический. Его плодами являются непроверяемые и практически бесполезные представления. Данная метафизическая модель способствует выработке лишь очень искаженного понимания человеческого выбора.

Созданная В. Парето теория рационального выбора основана на постулатах убывающей предельной полезности и полной информированности относительно вариантов выбора; первый постулат иллюстрируется вогнутой кривой безразличия, из второго выводится осмысленность кривой безразличия как инструмента экономического анализа. Но помимо достаточной информированности теория рационального выбора В. Парето приписывает людям обладание универсальным, неизменным и одинаковым алгоритмом выбора. Поэтому она описывает проблему выбора не как проблему собственно человеческого поведения и не как экономическую проблему, как заданную и исключительно техническую проблему, с решением которой под силу справиться ЭВМ. Уместность данного способа моделирования определяется близостью модели и оригинала, способностью модели быть проверяемой. В случае с теорией В. Парето эти условия не выполняются.

Экономическое исследование решений человека, требует систематического анализа решений реально существующих участников экономической деятельности, вскрытия решающих и второстепенных факторов. В противоположность, Дж. Хикс и В. Парето, следуя неоклассической традиции, навязывают априорный и единственно правильный алгоритм выбора. Вместо исследования экономической действительности, они занимаются апологией веры в механистические предрассудки. В частности, Дж. Хикс постулирует выбор центральным элементом экономической деятельности и тут же низводит его до технической проблемы. При исследовании экономических решений нельзя закрывать глаза на возникновение возможностей для этих решений, на создание условий, при которых возможен тот или иной акт выбора. Отвлеченные экономисты неоклассического направления не понимают, что располагаемые отдельным человеком возможности экономического поведения зависят не только от его предыдущих решений, но и от сложившихся экономических и, в особенности, производственных отношений. Научное объяснение экономических решений человека невозможно без вскрытия зависимостей между внешними условиями и мотивацией, без учета влияния общественных отношений и производственных возможностей на поведение отдельного человека.

Индивидуальная погоня за полезностью возведена рыночными метафизиками в ранг экономического закона и позиционируется как всеобщая первопричина экономического поведения.

Оптимизация выбора реальным субъектом с использованием кривых безразличия или правила об одинаковом соотношении предельных полезностей и цен товаров требует от него немалого объема информации и вычислений. При выборе между несколькими товарами требуется знание всех предельных полезностей. Как в этом случае определить требуемую для модели информацию? Ведь кривые безразличия на практике использовать или вовсе невозможно, в силу большого ассортимента товаров и невозможности даже приблизительно определить предельную полезность, или бессмысленно, например, когда требуется целая партия какого-либо товара, или крайне затруднительно. Явно, что неоклассическое объяснение гедонистически-рационального выбора не может найти сколько-нибудь масштабного применения для прояснения реальных явлений, сопутствующих экономическим решениям. Одной из ее основ является своебразное понимание человека, которое в данной работе проанализировано отдельно. А цель данной теории выбора может состоять только в затушевывании реальных экономических процессов, в популяризации неоклассических догм, в частности, о бесконечных потребностях каждого и о жесткой ограниченности экономических возможностей в краткосрочном периоде. Не вызывает удивления, что применение данной теории ограничивается самой неоклассической парадигмой, ее укреплением, иллюстрированием и вымышленными задачами, в которых универсальное неоклассическое существо максимизирует общую полезность от потребления. Теория гедонистического выбора является лишь логическим и графическим развитием метафизической доктрины неоклассиков.

По мнениею Дж. Хикса, открытие кривых безразличия позволило научно исследовать взаимоотношение между ценами и предельными полезностями. Рассмотрим обоснованность этого заявления. Дж. Хикс убежает: "мы можем считывать объемы, которые он [покупатель] купит непосредственно с его кривой безразличия, без какой-либо информации о количестве полезности, которое он извлекает из товаров [sic]". Но откуда взять данные для построения кривой безразличия? Является ли установление этих данных легким делом? Очевидно, что не является, требует информации, которую большинство субъектов не осознает. Поэтому кривая безразличия не имеет практической ценности для исследования выбора типичного потребителя. Будучи не способной пройти эмпирическую проверку и принести практическую пользу, она кривая берзразличия является графическим представлением метафизической проблемы, потому что действительные экономические субъекты формулируют проблему выбора иначе.

Вопреки Хиксу, на основе теории гедонистически-рационального выбора нельзя построить "полную теорию" спроса. Можно лишь графически представить неплатежеспособные нужды отдельного, изолированного человека. Выбор потребителя Хикса не является типичным, поскольку выбор типичного участника не может не изменять экономической диспозиции, в частности, изменяет общий объем платежеспособной потребности и цены товаров. Но вслед за изменением цен изменяются и те обстоятельства, которые у Хикса обозначены термином "бюджетное ограничение". Если бы Хикс изучал не выбор бесконечно малого относительного значения в данный момент времени, т. е., в бесконечно малый промежуток времени, он бы не смог выдавать леса за кочку, тех проблем выбора, с которыми сталкиваются люди к компьютерной проблеме выбора, с собранной необходимой информацией и отсутствием связи с действительностью. Таким образом, кривая безразличия, вопреки Хиксу, мало что способна принести для понимания потребительского выбора экономического субъекта и, в общем случае, для понимания экономических отношений.

Законам рыночного поведения, которые пытается дедуцировать Хаек из принципа уменьшающейся нормы предельного замещения, он приписывает способность "относиться (deal with) к реакции потребителя на изменение рыночных условий". Хикс пишет: "То, что начинается как анализм потребительского выбора между потребительскими товарами [sic], заканчивается как теория общего экономического выбора. Мы [теперь] недалеко от выяснения унифицирующего принципа всей экономикс", что "основание [общего экономического выбора] в точности подобно [sic]" выбору отдельного субъекта с нулевым экономическим весом. Далее, "рыночный спрос имеет почти те же качества, что и индивидуальный спрос". Но если это действительно так, то и общий экономический выбор должен не иметь экономических последствий, должен оставлять без малейшего изменения цены, количества произведенных товаров, склонности производителей к созданию тех или иных товаров. Если так, что значение общего экономического выбора, объясняемое Хиксом, равно нулю, ибо нуль умноженный даже на очень большое число экономических агентов, дает в результате нуль как экономический вес хозяйства в целом.

Пусть Хикс объяснит, почему выбор отдельного экономического субъекта ни на что не влияет, а тот же самый выбор, как его теоретики уверяют, перенесенный на совокупность экономических субъектов, становится определяющим все экономические явления? Каким образом это происходит, откуда привносится в рыночную среду, как ее понимают неоклассики, экономическая сила, совершенно неизвестно. Видимо, для понимания неоклассики недостаточно рассудка и требуется вера в неведомую силу рынка.

А поскольку, по Хиксу, экономический выбор на стороне спроса, который "в точности подобен" на уровне индивидуального субъекта и на уровне всей экономики, не может не иметь нулевого веса, если только строго следовать логике дедукции, то и хиксовы "унифицирующие принципы" экономической науки не могут обладать большим влиянием на экономическую жизни. Хикс не поднимается выше компьютерного моделирования выбора отдельно взятого покупателя, т. е. задач, решаемых, хотя и в другой форме, техническим персоналом бизнеса, плохо приспособленных для отражения всей полноты экономических явлений, а потому являющихся лишь частью экономического анализа, а не его основой.

Дж. Хикс поучает, что потребитель "находится в полном рановесии [sic] только в том случае, когда предельная норма субституции между любыми двумя товарами равна отношению их цен". Но это состояние полного равновесия в потреблении мало что способно принести покупателю, не является самоцелью его поведения. Реальный индвивид потребляет не для самого потребления, а для удовлетворения определенных нужд, и оптимизацию своего потребления осуществляет не механистически, не так, как это ему подсказывают неоклассики, а под влиянием различных факторов: примера, подаваемого его близкими, культурой, основных,значимых для выживания, поддержания физического и психического здоровья, и факультативных потребностей, причем последние изменяются под влиянием внешней среды более существенно по сравнению с первыми.

По Хиксу, размеры капиталистического предприятия ограничиваются убывающей предельной отдачей факторов производства. В "Стоимости и капитале" он наставляет, что "предельные издержки должны [sic] расти по мере расширения фирмы, дабы обеспечивать (ensure) ограничение ее экспансии". Странно, что в рыночной модели экономики Дж. Хикса рост фирмы сдерживается не размером рынка, не способностью и желанием населения приобретать ее товары, но ростом предельных издержек. Не менее странно, что Дж.Хикс приписывает законы убывающей предельной отдачи фактора производства миссионерскую роль сдержиания роста производства в отдельной фирме. Данное положение уже не соответствует современной неоклассической политэкономии; следовательно, с позиций этой последней Дж. Хикс ошибался. В самом деле, капиталистическое предприятие, в соответствии с современной неоклассикой, может одновременно увеличить все используемые факторы производства и этим избежать снижения предельной производительности какого-либо фактора. В этом случае рост производства конкурентной фирмы будет сдерживаться только субъективной оценкой нужности товара населением и его покупательной способностью.

В аргументации Дж. Хикса имеется и более существенный недостаток, перешедший в современную неоклассику и угрожающий внутренней целостности, непротиворечивости неоклассического объяснения экономики фирмы. Неоклассическая модель конкурентной фирмы содержит интересный парадокс: ведь средние издержки фирмы вполне могут превышать ее предельные издержки в точке пересечения кривой предельных издержек с предельным доходом. В этом случае неоклассическая рекомендация о выпуске, при котором предельные издержки соответствуют предельному доходу, является непродуктивной, обрекает фирму на убытки. Следовательно, неоклассический способ оптимизации экономического поведения на основе анализа предельных величин не является универсальным и единственно верным.

Малейшее добавление в неоклассические отвлеченности жизненного фактора, а именно, необходимости безубыточности производства, ведет к появлению противоречий. Здесь явствует противоречие между "строго научным" правилом наиболее эффективного выпуска фирмы и той частью экономических реалий, от которой неоклассики не смогли отвлечься. Хикс отмечает, что восходящий характер кривой предельных издержек является недостаточным условием для достижения состояния равновесия, что та ситуация, в которой средние издержки фирмы выше предельных "должна встречаться жертвованием предпосылки (?) свободной конкуренции". Отсюда следует, что Дж. Хикс, а вместе с ним и неоклассические экономисты отнюдь не безоговорочно поддерживают экономическую конкуренцию. Неоклассические экономисты отвергают всю ту конкуренцию, которая не согласуется с их идеализациями и которую они не могут описать в своих жестких, но отвлеченных, а потому и бессодержательных категориях рыночной метафизики.

Но Хикс не прав и в этом. Если средние издержки одной или нескольких фирм, действующих на рынке свободной конкуренции, выше предельных, в то время как средние издержки большинства фирм выше или равны предельным, то, допустив на минуту верность системы Хикса и следуя ее внутренней логики, нетрудно сделать вывод о том, что первая группа фирм будет вытеснена второй группой, что никакой угрозы для совершенной конкуренции это обстоятельство не представляет.

Дело принимает другой оборот только в случае, когда речь идет о типичной фирме, о фирме-образце, а следовательно, о всех и решающем большинстве фирм, присутствующих на рынке. В этом случае порок произвольного и редукционистского рассмотрения экономической деятельности Хиксом становится настолько очевидным, что его нельзя скрыть указанием на необходимость "жертвовать" (sacrifice) понятием, а следовательно, и наличием свободной конкуренции в отдельных случаях. "Только постулат несовершенной конкуренции "способен спасти что-либо от этого крушения и нужно запомнить, что эта угроза крушения касается основной части теории общего равновесия", - пишет Хикс. Учитывая, что далее Хикс пишет о том, что законы экономической системы в условиях значительной монополизированности примерно те же, что и при совершенной конкуренции, решительно непонятно, какую роль в теории общего равновесия Хикса играет конкуренция. В этой связи уместным является предположение, что под фасадом заботы о наивысшей экономической эффективности и конкурентном распределении ресурсов, Хикс привносит в неоклассическую теорию оправдание монопольного капитала в экономике, монополизированности рынков.

Нелепость приведенной ситуации показывает, к какому противоречию способен привести умозрительный подход: все фирмы в условиях совершенной конкуренции могут быть нерентабельными только оттого, что предельные издержки меньше средних, и поэтому, свободную конкуренцию нужно отбросить как неэффективную. Если принять во внимание этот странный метод Хикса рьяно защищать неоклассические предположения в общем случае, а при малейшей логической трудности отказываться от них, становится очевидной не только практическая, но и теоретическая несостоятельность его системы воззрений.

Перейдем к взглядам Дж. Хикса на экономическое поведение отдельного типичного человека. Прежде всего, бросается в глаза его концепция "частного индивида" (private individual). Совершенно непонятно, зачем для исследования экономической деятельности, которая базируется на взаимодействии людей, противопоставлять частного индивида "нечастному", видимо, общественному индивиду. Больше вопросов, чем ответов вызывает утверждение Хикса, что "частные индивиды" становятся предпринимателями в зависимости от обладания ими "предпринимательскими ресурсами" (entrepreneural resources). Это утверждение явно заимствовано Хиксом из обыденных, повседневных представлений о буржуазном обществе. Следуя за Хиксом, невозможно понять, не только почему у одних из его типических частных индивидов имеется достаточный первоначальный капитал для занятия капиталистической деятельностью, а у других такового не имеется. Нельзя понять, что определяет величину стартового капитала в его системе теоретической экономии. Если Хикс, как мы видели выше, постулировал схожесть рыночных законов в совершенно конкурентых условиях и на частично монополизированном рынке, эта схожесть уже не может затрагивать размеры необходимого первоначального накопления капиталиста, о чем Хикс благоразумно умалчивает.

Хикс утверждает, что даже несмотря на существование избытка или дефицита товаров в реальной экономической системе, она находится в равновесии, в ограниченном понимании этого термина. Хикс пользуется именно этим ограниченным пониманием, постановляя, что "сегодняшние [только ли сегодняшние?] предложения и спросы всегда уравниваются в конкурентных условиях", поскольку существование товарного избытка якобы в любом случае объясняется волей продавцов реализовать этот избыток позже. Поскольку у Хикса рыночная система является идеалом a priori, она не подлежит изучению с точки зрения эффективности. Ее фактическая неспособность уравнять даже платежеспособные потребности и выпуск капиталистических предприятий, не говоря уже о потребностях и возможностях человеческого общества, объявляется Хиксом лишь кажущимся провалом, на деле свидетельствующем о высокой мудрости участников рыночного обмена и системы в целом. Хикс объясняет товарный избыток сознательными актами продавцов, их желанием отсрочить продажу товара, ожиданиями продавцов. Было бы необоснованным ожидать от Хикса или других экономистов его направления сколько-нибудь содержательного исследования, эмпирического или логического, этого объявления рыночного дисбаланса гармонией на том лишь основании, что такова воля экономических агентов, которые вольны покупать товары, продавать или придерживать их на будущее. С непреодолимыми трудностями столкнулись бы экономисты неолиберализма, попытайся они истолковать неоднократное уничтожение готовых товаров, в том числе сельскохозяйственных в рамках учения о перманентной гармонии при конкуренции. Именно учение о всеобщей гармонии является основой взглядов Хикса на экономические отношения.

Дж. Хикс признает одну лишь возможность оторванности положений неоклассической экономикс от действительности. Сам факт глубокой отчужденности ортодоксальной политэкономии от действительности, ее антагонистичность научному прогрессу он, конечно, никогда не подчеркивал. Напротив, признание возможности оторванности гармонической теории от действительности придает анализу Дж. Хикса еще одну черточку научности, лишь усугубляет затушевываение важнейших элементов экономической действительности в этой теории. Более того, это полупризнание Дж. Хикса нисколько не сдерживает либеральных политиков и доктринеров рыночной свободы в их осуществлении всесторонней либерализации, приватизаций, в реализации экономической модели государства, экономящего на социальных расходах. Оно не сдерживает и самих гармонических теоретиков в их пропаганде исторической необходимости и благотворности общества рыночных свобод, не ухудшает их защиту экономических преобразований в интересах капитала. Это признание возможности отдельных несоответствий между гармонической теорией и капиталистической действительностью является совершенно неосновательным. Оно служит средством затуманить коренную противоположность метафизичного, основанного на вере мышления и современной общественной науки, экономики.

Неоклассический анализ отвлеченностей затушевывает экономическую роль трудящихся и социальных учреждений. Первые в трудах отвлеченных экономистов выступают лишь продавцами труда. Их экономическая жизнь сводится к роли рациональных и высоко мотивированных на потребление существ. Нельзя пропустить эту ошибку неоклассических экономистов.

Метафизика рыночной стихии не оставляет места для постановки важнейших экономических вопросов: о разделении общества на классы; о факторах и препятствиях роста производительности труда, о хронической бедности. Для гармонической и отвлеченной политэкономии, которая ставит в центр максимизацию прибылей и технические стороны рыночного равновесия, эти вопросы разрешаются априорно, побочно. От этого они, конечно, не становятся менее важными для экономической науки.

Воззрения неоклассических экономистов: Р. Солоу

На неоклассическом фундаменте строится модель экономического роста Р. Солоу. Основные черты модели Солоу, которые позволяют причислить ее к неоклассической экономикс, следующие: экономический рост изучается сугубо количественно и суммированно, посредством чрезвычайно упрощенной экономической модели; данная модель не поддается фальсификации, поскольку путем все нового и нового подстраивания второстепенных параметров (констант) можно неограниченно долго защищать ее сердцевину; модель основывается на догадке о гармоническом распределении общественного продукта между владельцами факторов производства; модель использует заведомо ложный постулат о независимости темпов технического прогресса от экономической организации общества, от хозяйственных мероприятий; модель уравнивает человеческие способности, творчество, научную деятельность с пользой, приносимой неодушевленными предметами труда и хозяйственными животными; модель низводит трудящихся к объекту экономических отношений, а труд - к совершенно бесправному предмету эгоистической эксплуатации.

Модель Р. Солоу показывает, что долгосрочный рост производительности труда зависит исключительно от технического прогресса. Этот последний постулируется величиной, совершенно не зависящей от экономической, хозяйственной организации общества, от инвестиций в частности. Инвестиции, по Солоу, есть фактор накопления капитала, но не фактор технического прогресса. Согласно модели, финансирование улучшений и расширений производственной, исследовательской и просветительской работы нисколько не влияет на долгосрочный экономический рост. Напротив, темпы роста производительности труда и уровня жизни в долгосрочном периоде полностью совпадают с темпом технического прогресса, который является экзогенной величиной. Но это означает, что темп роста благосостояния на душу населения также является экзогенной величиной и ни в малейшей степени не может быть объяснен анализом Р. Солоу. Экономические факторы технического прогресса остаются для Р. Солоу тайной. Чем обусловлен технический прогресс? Существуют ли экономические предпосылки чередования периодов научных и технических революций и периодов застоя? В своем "Вкладе в теорию экономического роста" Р. Солоу не нашел нужным освещать данные вопросы.

Темп экономического роста в модели Солоу исчисляется путем обычного суммирования двух величин: экзогенно заданного показателя технологического прогресса и столь же экзогенного, не имеющего отношения к данной теории показателя роста населения. Следовательно, сам темп экономического роста в модели рассматривается как величина изолированная от экономических отношений и экономической политики. Данное видение экономического роста является априорным, т. е. утверждается еще до исследования и неизменно поддерживается. Это крайне характерное для неоклассических экономистов позволяет причислить модель экономического роста Солоу к неоклассической теории. Ясно, что автономность долгосрочного экономического роста по отношению к инвестициям могла быть выведена Р. Солоу только из постулатов собственной модели. Но и рост населения сам по себе не является гарантией экономического роста. Во-первых, речь должна идти о росте трудоспособного населения, а, во-вторых, рост этого последнего должен сопровождаться соответствующим ростом производственных мощностей. Итак, Р. Солоу утверждает необходимость понимания экономического роста как величины внешней, не зависящей от экономических отношений без всякого эмпирического исследования, с помощью лишь нескольких алгебраических преобразований. Экономический рост, по Солоу, автономен от экономики. Таков вклад этой неоклассической модели в теорию собственно экономического роста. Закономерности и факторы развития народного хозяйства не находят отражения в этой модели. Характеризуясь грубым технологическим детерминизмом и обесцениванием экономических и социальных факторов экономического роста, модель Солоу остается в неоклассической традиции примером для подражания.

Практический вывод модели Солоу состоит в формулировании "золотого правила" накопления, согласно которому экономический рост в долгосрочном периоде не зависит ни от сбережений, ни от какого-либо другого элемента экономических отношений. Наилучший баланс между потреблением в настоящем и будущем достигается, когда норма сбережения ("s") равна степени фактора производства капитала ("альфа") в функции Кобба-Дугласа, при условии что эта последняя характеризуется постоянной отдачей от масштаба. Рекомендации о "золотой" норме сбережения, сформулированные на основе математической обработки непроверенных и неочевидных предпосылок модели Солоу, стоят и падают вместе с верностью этой модели, ее предпосылок и логики. Обратное утверждение - что постулаты могут быть неверны, а выведенное из них математическим путем соображение верно, не заслуживает подробного рассмотрения. Ведь при безошибочном математическом походе вывести из неверного соотношения верное невозможно. А при неполном или ошибочном математическом методе верное отношение можно установить лишь попав пальцем в небо.

Как видно, модель Р. Солоу не направлена на развитие представлений о природе экономического развития. Ее инструментарий используется для логического укрепления неоклассической парадигмы. В общем случае, подобные объяснения экономического роста преследуют цель выработки наукообразных доказательств того, что экономическая политика общества совершенно не затрагивает темпов роста уровня жизни населения в долгосрочном периоде, что экономический рост не нужно изучать в контексте экономических явлений. Напротив, из работ неоклассических экономистов следует, что экономический рост происходит в рыночной экономике автоматически, является ее непременным атрибутом. Но до тех пор, пока не представлено доказательств необходимости, практической ценности предпосылок модели Солоу, не осуществлена эмпирическая проверка ее выводов или, в виду крайней сложности таковой, ее предпосылок, рекомендации этой будут иметь научную ценность лишь как достойные научного исследования проявления буржуазно-либеральной мысли.

Теоретические положения неоклассической экономикс в целом

Изучение работ основоположников неоклассической политэкономии дает ключ к ее пониманию. Изложение неоклассической экономикс в западных и отечественных учебниках и пособиях лишено того содержательного и интереснейшего материала, который содержится в работах ее создателей, и нацелено скорее на массовое распространение неоклассических представлений, на их освящение схоластическим идеалом абстрактной научной истины, на их представление в качестве выдающегося достижения либеральной экономической науки, чем на их разностороннее научное освещение.

Отвергая навязываемые в этих книжках догматы о благотворной общественной роли рыночных капиталистических институтов, о необходимости нивелировки характера человека, об отсутствии экономических противоречий между бедными и богатыми и в некоторые другие нелепые назидания, отказываясь от веры в истинность метафизических спекуляций, рассмотрим критически наиболее несообразные идеи основоположников неоклассической политэкономии. Для выработки содержательного представления о неоклассической политэкономии необходимо также вскрыть положительные, сильные стороны этого учения, а равно исследовать его классовое значение.

В этой теории полезность для индивида равнозначна прибыли для фирмы. А если полезность индивида, стоящего во главе фирмы, насколько это касается деятельности фирмы, не совпадает с максимизацией полезности фирмы? Такой конфликт интересов между индивидуальной целью максимизации полезности и коммерческой целью максимизации прибыли в неоклассической экономикс не допускается. Подобно тому, как наемный рабочий на производстве, по мнению этих теоретиков, всецело должен быть подчинен цели максимизации прибыли предпринимателя, точно так же и предприниматель отдается в порабощение цели максимизации капитальной отдачи собственной организации.

Догмат о том, что все рабочие должны получать по предельному продукту наименее производительного наемного рабочего. Все тот, кто работает на самой непродуктивной мельнице или тот, сельскохозяйственный рабочий -- по выработке того, кто работает на самой непроизводительной земле из всех, что еще не заняты, кто сеет на пляже как пишет Дж.Кларк. Догмат о том, что в идеальных условиях якобы невероятно прогрессивной и эффективной рыночной экономики, каждый рабочий должен получать по труду самого малопроизводительного рабочего. В чем социальная основа подобного чудовищного заявления?

По мнению К. Каутского, мальтузианство выстроено на догмате о неизменности "рабочего фонда", или величины переменного капитала. Но этот догмат равнозначен положению, согласно которому рост численности трудящегося населения приводит к соответствующему снижению среднего уровня жизни отдельного трудящегося. Данное явление не может иметь место в современной экономике, поскольку рост трудящегося населения создает производственные возможности, тогда как Мальтусова логика требует допущения обратного: что численность трудящихся нисколько не влияет на производительные силы, возможности для разделения и роста производительности труда. Н. Бухарин подчеркивал роль классической буржуазной политэкономии в научной защите режима свободной торговли, и связывал эту деятельность со служением классических политэкономов национальным интересам Англии и частным интересам английских фабрикантов.

А. Смит, один из важнейших предшественников неоклассической политэкономии, учил, что совокупный годовой продукт общества "составляет доход трех различных классов народа: тех, кто живет на ренту, тех, кто живет на заработную плату, и тех, кто живет на прибыль на капитал. Это -- три главных, основных и .первоначальных класса в каждом цивилизованном обществе". Необходимо отметить, что в совокупный годовой продукт необходимо входят расходы на поддержание основных фондов в надлежащем состоянии. Следовательно, на ренту, заработную плату и прибыль с капитала распадается чистый общественный продукт. Но более интересно то, что Смит не воспринимает землю как законный фактор производства и утверждает, что доход земельных собственников "не стоит им труда и усилий, а приходит к ним как бы сам собой". Это утверждение Смита противоречит постулату неоклассической школы экономистов о полноценном участии земельных собственников в создании экономических благ. Этот постулат важен не сам по себе, но поскольку он является неотъемлимой частью неоклассической теории распределения, не подкрепляемой ничем кроме теоретических рассуждений и авторитета некоторых знаменитых экономистов. Поэтому необходимо иметь в виду, что при внешней схожести воззрений Смита и неоклассических теоретиков на распределение общественного дохода, в их воззрениях имеются существенные разногласия.

Видя в так называемем волчьем законе орудие экономического и социального прогресса, неоклассические экономисты упускают, что постоянная, мотивированная бесконечным эгоизмом борьба индивида со всеми остальными индивидами в куда большей степени характеризует воображение известных социальных доктринеров, чем реальные социальные отношения представителей семейства волчьих. Во-вторых, осталые экономисты не приводят никаких доказательств того, что искусственное создание и защита условий, в который некий волчий закон становится руководящим принципом общественной жизни, есть условие или даже только средство экономического прогресса. Неолиберальные догматики умалчивают о том, что, в отличие от семейств волчьих, борьба в человеческом обществе ведется неравная, с использованием богатого арсенала материальных и нематериальных средств.

Буржуазные экономисты необоснованно полагают, что слаборазвитые капиталистические государства обязаны создавать благоприятные условия для привлечения инвесторов из высокоразвитых капиталистических стран. Это равнозначно утверждению о необходимости продажи части, и притом лучшей части производительных сил и производительных возможностей правительством слаборазвитого государства частным гражданам развитых капиталистических стран. Разумеется, распоряжение доходами от использования таких инвестиций является частным делом международного предпринимателя, и редко представляет собой деятельность, сколько-нибудь направленную на развитие рабочей силы слаборазвитого в капиталистическом отношении государства. А источником этого дохода является именно деятельность рабочей силы и производительных возможностей государства капиталистической периферии.

Перейдем к рассмотрению взглядов Р. Лукаса, одного из важнейших неоклассических протагонистов второй половины 20 века. Р. Лукас полагает, что влияние экономической политики государства на благосостояние людей очень велико, что "когда начинаешь думать о них [социальных последствиях экономической политики], трудно думать о чем-то еще".

В своей статье "О механике экономического развития", получившей широкое признание и известность в кругах западных либеральных экономистов, Р. Лукас не показывает больших успехов в постижении экономического развития. Напротив, в рассуждениях Р. Лукаса присутствуют грубейшие ошибки.

Нельзя пройти мимо ошибочного отождествления Р. Лукасом, видимо, для целей обоснования своей теории преимущества рыночного экономического развития, жизненных стандартов населения и среднего дохода в денежном выражении на душу населения. Когда Р. Лукас указывает на 40-кратную разницу именно в уровне жизни между высокоразвитыми капиталистическими странами с одной стороны и Индией с другой, он делает это лишь на основании установленной Всемирным Банком (World Bank) 40-кратной различия в среднем доходе на душу населения в долл. США. Но во-первых, это различие не отражает разницы в степени трудности учета подлинного номинального дохода в Индии по сравнению с США. Большая часть экономической активности обычных американцев находится в легальном поле и поддается учету с куда меньшими трудностями, по сравнению с Индией. Во-вторых, и это главное, цены на продукты питания и особенно на жилье в Индии и США со всей очевидностью многократно разнятся. В-третьих, эта дедукция Р. Лукаса от среднего дохода на душу населения к уровню жизни уязвима еще и потому, что абстрагируется от распределения дохода. При исследовании уровня жизни населения поправка на неравномерное распределение национального дохода необходима для перехода от дохода среднего, "бесклассового" жителя к действительному среднему доходу представителя народных масс. Итак, первая ошибка Лукаса состоит в неправомерном отождествлении уровня экономического развития и дохода на душу населения в долл. США.

Переходя от исследования статического экономического положения к исследованию экономического роста, Р. Лукас совершает вторую ошибку. Он пишет, что поскольку средний рост экономики Южной Кореи в период с начала 1960-х по 1980-е гг. составлял 7.0 процента, ее национальный доход будет удваиваться каждые 10 лет. Это рассуждение неверно, ибо не принимает во внимание причины экономического роста, происходившего в Южной Корее в начале 1960-х гг. и возможностей сохранения этих причин. Если Р. Лукас полагает, что цифры экономического роста имеют значение сами по себе и определяют цифры экономического роста в будущем, он заблуждается. Надо ли говорить, что главной причиной высоких показателей экономического роста в Южной Корее в то время было восстановление ее экономики после тяжелой гражданской войны, причем осуществлявшееся при значительной иностранной помощи. Известно, что преодолевая последствия трех крайне разрушительных войн, экономика СССР и без западных кредитов показывала высокие темпы роста в 1920-е, 1930-е и в 1950-е гг. В типичном случае, восстанавливающаяся экономика всегда показывает очень высокие темпы роста. Возможность широкого внедрения заимствованных технологий, большие возможности для повышения производительности труда, возможность следования во многих аспектах по проторенной дороге, - все эти факторы экономического роста, вопреки их замалчиванию Р. Лукасом, вопреки этой частной попытке Р. Лукаса связать рыночную систему и высокие показатели экономического роста, неуклонно обесцениваются по мере преодоления развивающейся экономикой последствий кризиса, а в более общем случае -- отставания в развитии. Поэтому усилия Р. Лукаса отделить исследование экономического роста от исследования реальных основ экономического роста и распространить метафизическое, спекулятивное понимание экономики на экономический рост следует признать неоправданными и вредными с точки зрения интересов научного познания экономической действительности.

В той же работе Р. Лукас подвергает критике неоклассические модели экономического роста Р. Солоу и Э. Денисона (Denison), указывает на их неспособность сообразоваться с эмпирическими данными о росте экономики США.

Р Лукас утверждает, что "главные плюсы неоклассической системы... исходят из ее способности квантифицировать [sic] эффекты различных влияний [sic] на рост" . Мы уже знаем, как Р. Лукас "квантифицировал" уровень жизни населения. Его вклад в развитие неоклассической математизированно системы экономической метафизики является несомненным, но представляет собой отрицательную величину с точки зрения современных критериев научности, так как способствует все большему отдалению экономического мышления от исследования действительно существующих экономических отношений и выработки средств для их улучшения.

Р. Лукас утверждает, что "успешная теория [sic!] экономического развития, очевидно, нуждается в первую очередь в механике, содержащей [предпосылки] поддерживающихся роста и различий в уровнях дохода". Возможно, под успешной теорией здесь понимается та, что может, извиваясь, подгоняя константы и числовые параметры моделей, приспосабливаться к любым фактам. А значит, экономистам нужно изучать статистику, но только для изменения второстепенных положений в своих концепциях, для того, чтобы теории, базирующиеся на либеральных принципах, лучше сообразовывалась с эмпирическими фактами и "доказывали", как об этом говорит Фридман, верность принципов либерально-буржуазной идеологии. Этот эмпирический поиск, направленный на придание экономическим моделям видимости соответствия действительности, не имеет ничего общего с научностью, ибо не оставляет места для проверки базовых положений теории, но принимает их как безусловно истинные, а изменяет лишь второстепенные положения и константы.

В другой статье, посвященной проблемам эконометрики, Р. Лукас утверждает, что последствия общественного регулирования экономики могут быть оценены лишь посредством в формате исследования конструкций, построенных на неоклассических "микроэкономических основах" (microeconomic foundations). Разумеется, речь идет лишь о психологической догматике, в частности, об индивидуализме и рациональности. Но ведь этот догматический подход позволяет отвергнуть любое вмешательство общества в рыночную ситуацию, будь то помощь голодающим или бездомным безработным, только на том основании, что эта политика противоречит исходной догматике, безосновательно выдвинутой экономистами неоклассической школы. В действительности, эти последние являются лишь постулатами неоклассических экономистов, например ненаучное утверждение, будто все люди рациональны, или что голодающие выбирают сознательно идут на голод, дабы меньше работать.

Вдобавок, Р. Лукас догматически, ненаучно принижает значение тех причин изменения экономической системы, которые находятся вне "воли" рациональных индивидов. Так, по мнению Р. Лукаса, поведение экономической системы есть "такое, какое оно есть" уже потому, что на экономическую систему существенно влияет лишь рациональное поведение автономных акторов. А разве это явление существует вне теорий либерально-буржуазных экономистов? Нет, его существование не только не подтверждается, но и прямо опровергается опытом. Но согласно Р. Лукасу, кривая Филипса уже потому вводит в заблуждение, что она противоречит неоклассическому догмату о рациональном аутоматоне, - так называемым неоклассическим основаниям экономики. Таким образом, отклонение Р. Лукасом "альтернативных экономических мероприятий" и "интервенционизма", под которыми следует понимать вмешательство в экономику демократической власти, представителей всего общества, не только научно несостоятельно, но показывает завзятый догматизм этого представителя неоклассической политэкономии.

Г. Зиммель указывал на ограниченность применения неоклассической концепции спроса на отдельно взятый товар в экономической науке. По мнению Г. Зиммеля, определение экономической ценности любого товара требует большей информации, чем кривая спроса на этот товар, а именно исследование готовности, склонности человека к обмену, с использованием как минимум двух товаров: "Только при существовании второго объекта, который я готов отдать в обмен на первый... каждый из них может иметь измеряемую экономическую ценность". Поэтому кривая спроса на отдельно взятый товар не может иллюстрировать его экономической, меновой ценности.