К критике современной буржуазной политэкономии

Влияние на экономическую ценность товара не ограничивается его редкостью и субъективным удовлетворением, которое приносит его потребление. Ведь товарная редкость не является раз и навсегда данной, посторонней для экономики величиной, неким китом, на котором держится капитализм, но зависит от количества и организации труда, направляемого на производство и рост доступности товаров. С другой стороны, отождествление предельной полезности товара с готовностью платить за него совершенно затушевывает множество экономических явлений: действительной и ожидаемой доступности товара, возможностей потребителя отсрочивать потребление, создавать запасы. Таким образом, построение неоклассической концепции индивидуального спроса на отдельно взятый товар, заключающееся в субъективном преобразовании элементов неоклассического базиса, а также позиционирование этой концепции в экономических исследованиях в качестве могучего познавательного инструмента проблематичны.

Объективные условия, возникающие в результате рыночной конкуренции могут вести к возникновению веры св уществование силы, неподконтрольной отдельным экономическим агентам. Но приписывание ценообразования рыночным отношениям как таковым, как особой системе, ведет к необоснованному пессимизму в отношении планирования и экономической политики демократических институтов власти.

Объяснение экономической действительности с точки зрения гармонии интересов эгоистически настроенных участников не является в экономической науке единственным. Согласно экономической теории Г. Джорджа, экономический прогресс в капиталистическом обществе всегда приводит к росту ренты и, таким образом, к перераспределению доходов в пользу собственников земельных ресурсов. Эта теория представляет куда более сообразующееся с действительностью объяснение ренты, по сравнению с неоклассической. Таким образом, та гипотеза, согласно которой рента зависит от предельной производительности земли, совершенно не в состоянии объяснить, от чего зависит предельная производительность земли, если только речь идет об анализе экономической действительности, а не о решении школьных задач, в которых предельная или общая производительность земли дана в условии.

Любопытно отметить, что видный разработчик другой, еще более либертарной в отношениии эксплуатации человека человеком системы, Л. Мизес критикует и отвергает неоклассический подход к равновесию на отдельном рынке. "Если бы предприниматели могли точно предсказывать рыночную динамику, то не существовало бы ни прибылей, ни убытков. Цены всех факторов производства уже сегодня были бы приспособлены к завтрашним ценам товаров", - справедливо отмечает Мизес. Не следует ли это понимать таким образом, что предположение неоклассической экономикс о рациональных ожиданиях находится в противоречии с предположением о ценообразовании на отдельном рынке? Ведь при существовании действительно рациональных ожиданий и возможности перелива ресурсов из одной области в другую, кривые спроса и предложения превращаются в неадекватные инструменты анализа.

Кажущийся стройным и монолитным замок неоклассических абстракций обрушивается не только при сопоставлении с действительной экономикой, например, с исследованием неолиберальных преобразований на капиталистической периферии, их экономических и социальных последствий, но и при более тщательном теоретическом рассмотрении. Только материалистический и исторический подход к общественной практике способен внести решающий вклад в рассеивание метафизического тумана в теории и в уничтожение классового общества на деле.

Воззрения приверженцев австрийской школы политэкономии

Рассмотрим некоторые экономические взгляды, в частности, на общественную роль рыночных учреждений, Ф. Хаека, Б. Бем-Баверка, И. Кирцнера, раннего и позднего Шумпетера. Экономические идеи Ф. Хаека, - современного лидера австрийской политэкономии, - конечно, уступают неоклассической теории в логичности, внутренней связности, ясности изложения, при этом нисколько не уступают в метафизичности.

Основанная на горячей интуитивной убежденности, спекулятивная защита слепой силы капитала Ф. Хаеком указывает на глубокую деградацию австрийской политэкономии и является симптомом кризиса буржуазной экономической науки в целом. Ф. Хаек утверждает, что монополия не уничтожает, а допускает существование конкуренции. По его мнение, это происходит потому, что при монополии всегда существует возможность для конкуренции. Но разве потенциальная возможность конкуренции и реально существующая конкуренция -- это одно и то же? Отождествление возможности появления экономических явлений с их наличием настолько же характеризует Ф. Хаека как невежественного экономиста, насколько отождествление наличия раковой опухоли с ситуацией, когда ее развитие не исключено, свидетельствовало бы о ничтожности лечащего врача.

Замечательно, что Ф. Хаек, защищая "индивидуальные" экономические свободы и в целом придерживаясь "методологического индивидуализма", вся фальшь которого была показана в первом разделе этой работы, как только речь заходит о экономическом росте, начинает пропагандировать весьма нелиберальные меры, в частности, желательность органичения кредита не только коммерческих банков, но даже частных лиц друг другу. Крайний либерализм в одной области соседствует с иллиберализмом и надиндивидуализмом в другой области. Эта особенность воззрений Ф. Хаека остается тайной для многих экономистов.

Р. Скидельски пишет, что главным экономическим "знанием", которым обладал Ф. Хаек, была твердая убежденность во вредности и опасности любого вмешательств общественной власти в капиталистическую экономику. Обобщение Р. Скидельски неверно. В действительности Ф. Хаек крайне негативно относится к высоким темпам развития капиталистической системы, и для борьбы с этим явлениям убеждает в необходимости государственного вмешательства, в форме жесткой экономической политики, ограничивающей "неэффективные" инвестиции, вплоть до запрещения частным банкам выдавать кредиты. По мнению Ф. Хаека, в периоды экономического подъема правительствам, которые во что бы то ни стало должны бездействовать в периоды экономических кризисов, ибо их бездействие предположительно ведет к очищению экономики от неэффективных производств, предписывается "сократить пропорционально кредит" и "следовать выводам наших (?) теоретических аргументов до их практических последствий". Поэтому, вопреки Р. Скидельски, Ф. Хаек отнюдь не является принципиальным противником государственного вмешательства в экономику. Дело обстоит сложнее. Ф. Хаек ратует за осуществление полики экономической евгеники -- общественного культивирования экономической деятельности, но лишь той, которая в наибольшей степени соответствует капиталистическому пониманию эффективности. Ф. Хаек отвергает не любое вмешательство государства в экономику, а лишь то, которое не направлено на усиление роли класса предпринимателей в экономике и при котором государство не выполняет обязанность слуги командующего класса. Но последствия такой экономической политики, которая перекладывает экономические трудности на плечи наемных рабочих, могут быть обратными пожеланиям Ф. Хаека, ибо полнокровное и гармоничное развитие народного хозяйства несовместимо с разительными социальными контрастами и с превращением общественной власти в служанку какого-либо одного социального класса.

В книге "Цены и производство" Ф. Хаек занимает противоречивую позицию по отношению к количественной теории денег. С одной стороны, по его словам, "с практической точки зрения, было бы одной из худших вещей... если бы массы еще раз [sic] перестали верить [sic] в элементарные предположения количественной теории [денег]". С другой стороны, в количественной теории денег И. Фишера он видит "реально существующее [sic!] препятствие к достижению прогресса", а потому укрепление позиций этой теории в научных кругах приводит, по его мнению, к углублению разрыва между денежной и общеэкономической теорией. Под последней он подразумевает, конечно, австрийскую политэкономию. Это кажущееся противоречие нетрудно разрешить посредством логического развития утверждений Ф. Хаека. Действительно, с одной стороны, он желает, чтобы обыватели верили, т. е. некритически относились к слоганам и простейшим формулам монетарного объяснения инфляции; с другой, он ратует за объединение экономистов под флагом индивидуалистической, на его взгляд, политэкономии австрийцев. Отсюда видно, что отношение Ф. Хаека к экономической науке не только находится в противоречии с современными стандартами научности, но и прямо противоречит им. Тот факт, что в "Ценах и производстве" Ф. Хаек высказывается за авторитетную и простую денежную теорию для толпы и за отдельную теорию для профессионалов рельефно выражает отношение Ф. Хаека к науке и просвещению, и ставит его в один ряд со средневековыми обскурантами -- противниками научного прогресса.

В "Ценах и производстве" Ф. Хаек утверждает, что кредитная экспансия приводит к непропорциональному изменению цен на производственные ресурсы, изменяет структуру спроса на потребительские товары, снижает мотивацию населения к эффективной экономической деятельности. По его мнению, отклонение цен на ресурсы, а вместе с ними структуры инвестиций и товарного производства от неких естественно-равновесных состояний, резко усиливает, драматизирует дестабилизирующий эффект кредитной или денежной экспансии. Ф. Хаек настолько сильно антагонистичен последним, что без всякого обоснования и доказательства запугивает разрушительным "эффектом бабочки", пророчествуя, что малейшее органичение рыночных свобод или частной инициативы со стороны общественной власти, причем не только прямое, но и косвенное -- в виде денежно-кредитной экспансии, может привести к непредсказуемым и катастрофическим последствиям, к установлению диктатуры. Отсюда видно, что элементы конкретно-экономического анализа тесно переплетены в трудах Ф. Хаека с голословными спекуляциями. Понятно, что неразумная кредитная политика действительно может дестабилизировать экономику, но в то же время далеко не всякая кредитная экспансия угрожает обществу катастрофой. Назидания Ф. Хаека об универсальном, однобоком в своей негативности и даже угрожающем влиянии денежно-кредитной экспансии на народное хозяйство не только не находят фактического подтверждения, но и опровергаются ежедневной практикой центральных банков развитых капиталистических стран, которые оказывают несомненное стабилизирующее воздействие на рынки и экономические отношения. Также следует отметить, что крупная денежно-кредитная экспансия в большинстве случаев направлена на борьбу с экономическими трудностями, на предотвращение социальной и экономической катастрофы, на нормализацию экономики, которая уже находится в состоянии кризиса. Данная практика нередко является вынужденной, т. е. средством решения уже существующих экономических проблем, а не первоисточником экономических зол, таких как неустойчивость и хрупкость рыночных механизмов.

Отметим, что Ф. Хаек не вполне последовательно придерживается индивидуалистского метода в исследовании влияния монетарной политики на экономику. По его мнению, денежно-кредитная политика изменяет формы кривых предельной производительности всех факторов производства. Ф. Хаек постулирует, что предельная производительность факторов производства является важнейшим средством передачи импульса от изменений в монетарной политике к дезориентирующему изменению относительных цен в экономике. Но хаековская категория предельной производительности фактора производства качественно сходна с неоклассическими категориями предельных издержек и предложения факторов производства. Эти последние, по мнению самих австрийских экономистов, несовместимы с пресловутым методологическим индивидуализмом, т. е. с претензиями на "качественное" исследование экономики и принципиальной оппозицией к анализу обобщенных экономических показателей. Формально расставшись с практикой экономического агрегирования, Ф. Хаек берет ее на вооружение для критики кредитной экспансии. Ненаучность и беспочвенность монетарного анализа Ф. Хаека лучше всего вскрывается сравнением его односторонне- отрицательного отношения к расширительной денежно-кредитной политике со столь же универсальным и безусловным оправданием мер жесткой денежно-кредитной политики.

Знаменитый представитель австрийской школы экономистов Ю. Бем-Баверк разделяет далеко не все общепризнанные положения австрийской политэкономии. Его социальная характеристика капиталистических отношений, видимо, в некоторой степени почерпнута из действительности. Отдельные высказывания Ю. Бем-Баверка, сделанные им в книге "Капитал и процент", противоположны априорным, принимаемым на веру до научного исследования утверждениям К. Менгера, Л. Мизеса и Ф. Хаека о социальной безупречности капиталистического способа производства.

Так, разбирая учение А. Смита, Ю. Бем-Баверк отмечает порочность распределения и недооценку роли наемного труда в капиталистическом обществе: "[наемный] рабочий обычно получает мало -- в самом деле, очень мало -- в то время, как предприниматель получает много... его [рабочего] мизерная зарплата обменивается на более тяжелую работу, тогда как предприниматель получает немалую долю в продукте... часто и без личных усилий". Не имеющие и тени правдоподобия фантазии о гармоничности и всеобщей выгодности капиталистического способа производства, как это показывает работа самого Ю. Бем-Баверка, находят приют лишь в отвлеченности от исторического и практического знания, в кабинетном невежестве. Спекуляции австрийской школы о естественном и гармоничном характере капиталистического развития рассыпаются уже при беглом сопоставлении с фактами, при первых сопоставлениях с действительностью, а последовательный конкретно-исторический анализ позволяет вскрыть не только их полную вздорность, но и социальные корни.

В "Капитале и проценте" Ю. Бем-Баверк открыто заявляет, что процветание класса предпринимателей основано на отчуждении труда малоимущих классов. На некоторое время расставшись с австрийским методом умозрения, Ю. Бем-Баверк подчеркивает наличие социальной дистанции в капиталистической системе: "Предприниматель... редко или вообще никогда не был трудящимся, а трудящийся... редко или никогда не станет предпринимателем". Здесь несомненна попытка выхода из спекулятивной метафизики гармонии, которая, однако, не удалась. Ю. Бем-Баверк не смог пойти дальше этой отрывочной и непоследовательной характеристики капиталистического способа производства, что во многом объясняется принципиальной несовместимостью умозрительных концепций австриской политэкономии и научным исследованием экономических фактов и отношений.

Но Ю. Бем-Баверк разошелся с австрийскими ортодоксами и в оценке отношения экономики к другим наукам. Ю. Бем-Баверк формально отвергает изоляционистский подход неоклассиков и самоуверенное умозрение, скрываемое под загадочным словом "интуитивизм". В отличие от Л. Мизеса и Ф. Хаека, неутомимо твердивших о всеобъемлющей природе и полной истинности всех экономических догматов австрийской школы, Ю. Бем-Баверк признает, что экономические теории представляют научную и общественную ценность только в случае их опоры и взаимодействия с научными открытиями в других дисциплинах. По его мнению, теории и "объяснения экономикс не могут основываться на том, что наука, граничащая с ней признала неверным или невозможным; в противном случае, нить объяснения прерывается уже в самом начале".

Конечно, от допущенной в объяснении ошибки его нить не прерывается. Развитие умозрительного объяснения того или иного экономического факта далеко не сразу заводит исследователя в тупик. Умозрительное и невежественное объяснение фактов или отношений вполне может обладать признаками научности и даже пользоваться научными методами, но при этом быть безнадежно оторванным от действительности. В этом случае действительные свойства объекта исследования будут подменяться измышленными, а научное исследование -- блужданием по лабиринтам фантазии.

Итак, немалая, по меркам австрийской экономикс, заслуга Ю. Бем-Баверка состоит в указании на важность для экономики быть связанной с другими науками, в подчеркивании, что экономика не должна и не может развиваться в изоляции от других наук. Следует подчеркнуть, что явное пренебрежение неоклассических и австрийских экономистов эмпирическими исследованиями, достижениями общественных и естественных наук неминуемо ведет их к построению систем метафизики, главное достоинство которых состоит не в научном, а в идеологическом содержании. На деле, изоляционистский и умозрительный метод австрийской школы заимствуется и самим Бем-Баверком. Реализации научных методов исследования экономики он предпочел спекулирование в худших традициях телеологической метафизики.

Другой выдающийся представитель австрийской школы XX века - И. Кирцнер утверждает, что все участники экономической деятельности обязаны рынку многим из своего состояния. И. Кирцнер необоснованно утверждает, что "существование экономических закономерностей ведет к жесткому ограничению корректирующих способностей государства [в экономике]".

И. Кирцнер учит: "очевидные дефекты рынка [рыночной системы?] являются не дефектами... а неизбежными издержками, которые необходимы для социальной координации". Во-первых, бросается в глаза странное отношение к понятию дефект, неэффективность (inadequacy), в отношении рыночной системы. Кирцнер говорит, что дефект -- это часто не дефект, а должное. Но что такое "дефект рынка", остается неясным. Кирцнер рассматривает дефект вообще, неэффективность в вакууме. Во-вторых, и это главное, здесь без всякого эмпирического анализа рыночная неэффективность в самом широком охвате и значении уравнивается с необходимостью, с требованиями экономико-социальной системы. Поэтому нельзя согласиться с тем, что большинство видимых, да и вообще каких-либо рыночных дефектов вызваны требованиями социальной координации. Даже когда эта последняя осуществляется в интересах крупного капитала, провалы рынка обусловлены не социальной координацией, а наоборот, социальным хищничеством, - тенденцией расширения эксплуатации человека человеком, присущей рыночно-буржуазному обществу с момента его рождения.

По словам И. Кирцнера, "доброкачественные социальные учреждения" всегда образуются спонтанно. Из этого следует, что сколько-нибудь прогрессивные и эффективные общественные учреждения во всех случаях есть непреднамеренные, незапланированные, побочные продукты общественных процессов, в частности, ожесточенной конкуренции.

Отсюда видно, что И. Кирцнер оставляет метод абсолютного социал-атомизма и переходит к догматизированию о социальных атомах в целом. На примере И. Кирцнера и Ф. Хаека мы видим, что австрийская политэкономия все-таки вторгается в область социального, общественного. Третирование Ф. Хаеком термина "социальный", "социальная" скорее выражает его эмоции, чем сквозной принцип его экономических воззрений, не говоря уже об австрийской политэкономии в целом. Требования Ф. Хаека целиком положиться на неподвластную человеческому уму рыночную стихию напоминают богословские рассуждения и призывы во всем полагаться на божий промысел, неминуемо ведущий к гармонии, но вместе с тем непостижимый для слабеньких умственных сил человека.

То же самое в сущности говорит И. Кирцнер, только по поводу вполне земной силы, "невидимой руки" рынка. По Кирцнеру, чем больше места отведено спонтанности борьбы, так называемой свободной воле, тем лучше будет результат. Согласно всем вульгарным экономистам, общественное развитие есть всегда побочный продукт гедонистически обусловленного соперничества, а хищническая борьба как таковая, т. е. сама по себе, есть залог гармонии. Бросающиеся в глаза провалы промышленно неразвитых экономик, в течение многих десятилетий организованных по строго хищническим и либеральным принципам, эмпирически опровергают это положение вульгарной экономикс.

Но развитие человеческих обществ показало, что беспомощное преклонение перед невидимым и таинственным, а равно искание милостей у этого таинственного, не являются эффективными способами приспособления человека к вызовам окружающей среды. Массовая безработица, нищета, безграмотность, неквалифицированность, распространенность суеверий и жестоких предрассудков среди сотен миллионов людей, формировавшихся при капиталистических отношениях, свидетельствуют против поддерживаемой им австрийской гипотезы о спонтанности эгоистической борьбы как первоочередном условии общественного развития.

Воззрения Й. Шумпетера значительно отличаются от воззрений ортодоксов австрийской политэкономии, но сходны в ключевом моменте австрийской политэкономии -- в метафизической вере в прогрессивность капиталистических отношений. Рассмотрим аргументы Й. Шумпетера, часто используемые в обороне центрального убеждения либрально-буржуазных экономистов об универсальной благотворности институтов частной собственности на средства производства и наемной эксплуатации человека человеком. Шумпетер выступает против использования в экономической науки принципов универсализма и индивидуализма, говорит о необходимости разделения научного подхода к экономике и агитации, морализаторства. Й. Шумпетер уверен, что в капиталистической экономике "движущей силой является интерес индивида".

Шумпетер полагает, что современное государство возникло для обеспечения финансовых потребностей: "не будь финансовой нужды, не было бы и непосредственной причины для создания современного государства".

Согласно Шумпетеру, жизнь индивида образует "относительно короткий период", а следовательно отдельные трудности, возникающие перед индивидом не могут характеризовать классового, эксплуататорского характера общества. Он заявляет, что "продолжительное существование классовой позиции есть иллюзия, которая создается" - уразумейте-ка, - "огромной стабильностью классового характера как такового и его социального содержания". Далее, Шумпетер говорит, что классовые барьеры "должны" (must) быть преодоляемыми. Как будто конкуренция и жестокая борьба за существование, социальный статус не являются при капитализме условиями, стимулирующими хищничество и потребительское, мошенническое отношение людей друг к другу.

Шумпетер является идеологом свободной торовли, уверяет, что тарифы вредят "и рабочим, и капиталистам", однако несмотря на это, способствуют росту картелей, союзов сбытчиков продукции, что, вероятно, не рассматривается этим экономистом в качестве фактора, благоприятного для капиталистов. "При системе свободной торговли", - с научным апломбом фантазирует Шумпетер - "не будет конфликтов ни между различными нациями, ни между соответствующими классами различных наций".

Подчеркнуто общественный и отчасти материалистический, опирающийся на факты анализ позднего Шумпетера не должен привести к игнорированию того, что ранние воззрения этого экономиста во многих местах перекликаются с австрийской экономикс. В "Теории экономического развития" этот экономист рассматривает труд наемного рабочего не как труд человека, а как некие сервисы (services), которые в экономическом анализе не следует отличать от "сервисов", оказываемых товарами. Это воззрение не есть изобретение Й. Шумпетера. Оно было широко распространено и в XIX веке и высказывалось, в частности, Молинари. Этот подход к трудящемуся уравнивает труд человека и использование, скажем, тяглового животного или неодушевленного предмета. Единственное назначение этого ненаучного, безосновательного отношения к человеческому труду состоит в оправдании эксплуатации человека человеком, в придании эксплуатации наемного труда той же естественности, какую имеет эксплуатации молотка.

Приписывая депрессии "экономическую функцию" очищения от неэффективных структур, Й. Шумпетер возвещает, что кредитная политика государства "может быть успешной в том же смысле, в котором обдуманная политика расовой гигиены (racial hygiene) может привести к успехам, недоступным до тех пор, пока позволен произвольный ход вещей". Получается, что Шумпетерова концепция бизнес-цикла базируется на философии социал-дарвинизма. Естественное экономическое развитие он понимает как выживание сильнейшего, разорение слабого сильным. Но естественный ход событий в капиталистической экономике не удовлетворяет раннего Й. Шумпетера предлагавшего рычаги для ускорения социал-дарвиновского экономического отбора.

Индивид или капиталистический аутоматон?

Н. Г. Чернышевский полагал, что теория laissez passer в политэкономии ведет к принесению личности в жертву произволу буржуазной системы. Ниже доказывается, что то, что именуется неоклассическими экономистами индивидом, есть не индивид, а несамостоятельный аутоматон, ограничивающийся выполнением заданных функции и являющийся, как концепция, лишь средством мистификации деятельности по изолированию явлений экономической жизни от экономической теории, средством лишения экономической науки малейшего общественного значения.

Некоторые экономисты - теоретики, якобы в целях удобства, изображают людей раз и навсегда данными, неизвестно как сформировавшимися рациональными машинами, одинаковыми между собой в конечных целях и алгоритмах поведения. Теоретический человек неоклассических и австрийских экономистов есть существо бесконечно гедонистическое, бесконечно хищническое в отношении ресурсов окружающей среды. Кроме того, это существо полностью предсказуемо, наделено величайшей силой рационального мышления. Оно изолировано от всего чувственного и случайного, невосприимчиво к влияниям социальной среды, обладает жестко установленным набором предпочтений, который реализует с настойчивостью робота. Оно не подвержено влиянию общества, экономических и исторических условий даже в период своего развития. Не правда ли, это - идеальное существо для производства богатства, идеальный массовый человек? Именно такой идеал массового человека нам навязывают рассматриваемые экономисты. Именно такой субъект, утверждают они, обладает рациональностью в научном смысле этого слова и, самое главное, более всего способствует преуспеванию прогрессивного общества.

Метод исследования и австрийской, и неоклассической экономикс базируется не на изучении человеческой индивидуальности как она есть, а на приписывании всем людям строго определенных, раз и навсегда установленных свойств. По мнению А. Смолла, исследование общественных отношений даже несмотря на его фундаментальность не ведет к получению ценного знания, когда вместо конкрентых людей анализируются их "эскизы или касательные", когда интерес к содержанию вытеснен глупым формализмом. С чудовищной безосновательностью либерально-буржуазные экономисты устанавливают для всех людей одинаковые, неизменные и весьма низменные нормы "рационального" поведения, приписывают всем одни и те же психические качества. Но этот метод не оставляет места для изучения действительно индивидуального в экономических отношениях. Напротив, это - догматический коллективизм, который упрощает человека до простейшего существа, а общественные отношения - до полностью предсказуемых взаимодействий простейших существ. Заметим, что Н. Бухарину не удалось заметить коренной разницы между индивидуализмом и атомизмом, и он неверно характеризует познавательный метод австрийской политэкономии как индивидуалистический.

Социальный атомизм вместо декларируемого индивидуализма

Если верить неоклассической и австрийской политэкономии, коллективные идеи субъектов не имеют совсем никакого значения в действительной экономике; каждый субъект руководствуется только собственной выгодой, до крайности эгоистичен. Однако, разве не касается теория гедонистического оптимизатора, которую представляют нам и австрийские, и неоклассические экономисты, именно коллективного поведения? Подлинно индивидуалистическая теория должна оставлять место для индвидуальных особенностей человека, в частности, для различения гедонистического и альтруистического, потребительского и созидательного поведения, а также учитывать различную степень информированности субъектов относительно экономической действительности. Либеральным экономистам не удалось развить индивидуалистическое понимание экономической жизни: вместо индивидуального выбора, деятельности, целей в буржуазной политэкономии представлен всепронизывающий коллективный императив. Объявляемый неоклассическими и австрийскими экономистами истиной в последней инстанции, коллективный гедонистический императив часто воспринимается именно как непреложная истина, что ведет к негативным социальным последствиям. Данный постулат позволяет легко и с видимостью научности оправдывать культурное и экономическое неравенство, влияет на экономическую политику в обществе, используется как аргумент в лоббировании неолиберальных преобразований, ведущих к резкому снижению социальной защищенности и экономических возможностей малообеспеченного населения. Коллективный гедонистический императив, таким образом, не имеет градаций и не относится к человеческой индивидуальности, но служит преобразованию общества в интересах класса предпринимателей.

Согласно заверениям Ф. Хаека, австрийская политэкономия методологически основана на индивидуализме. По его словам, вся ортодоксальная политэкономия обязана всем своим знанием индивидуалистическому методу. Как видим, Ф. Хаек и здесь вводит в заблуждение, выдает догматику стадного гедонизма за индивидуалистический метод. Социальный атомизм неоклассической политэкономии и его абсолютная, крайняя форма в австрийской политэкономии следует рассматривать как способ изолировать предпочтения покупателей от собственно экономических отношений, а человека представить механизмом, бессознательной функцией неких предопределенных, заранее данных способностей, потребностей и алгоритмов поведения. Этот теоретический трюк используется для того, чтобы снять с капиталистического способа производства всю социальную ответственность. Даже голод и бездомность будут представлены этими господами, позорящими науку и отбрасывающими на много веков назад человеческую мысль, как проявление гармонии, рационального выбора и, вместе с тем, свободной воли.

По Кирцнеру, распределение ресурсов в капиталистической системе всецело определяется предпочтениями покупателей. Но если эти предпочтения есть тот самый кит, на котором держится капитализм, то на чем же держится кит? Подобно экономистам неоклассического направления, для австрийских политэкономов характерно удаление "первоосновы" экономики из области экономики, характерен отказ от исследования влияний экономических отношений на вкусы потребителей. Но предпочтения покупателей в действительностью не являются субстанцией, с которой индивид вступает в экономические и рыночные отношения, которую индивид проносит сквозь свою жизнь изолированно, в стеклянной колбе. К тому же, оба направления буржуазной экономической мысли склонны игнорировать тот факт, что решающее влияние на предъявление спроса оказывают не предпочтения, а покупательная способность и определяющие ее факторы.

Подчиненность человеческой деятельности хищничеству, всеобщее господство этого последнего, будь оно реальным, выражалось бы варварством, постоянной борьбой, столкновениями по самому ничтожному поводу. Сугубо эгоистическая природа человека несовместима с развитием предпосылок общественного производства, с разделением труда. По мнению А. Смолла, крайний эгоизм человека не допускает возникновения и существования какого-либо бизнеса: "ни одна компания на земле не могла бы просуществовать и минуты без общественного франшиза в той или иной форме". В кругах либеральных экономистов принято верить в обратное, но капиталистическое производство использует общественный характер человека, его цивилизованность. Эффективное хозяйство может строиться на взаимодействии образованных людей. Система из асоциальных хищников всегда будет отличаться убогостью. Без кооперации необходимое для теперяшнего уровня жизни знание и культура никогда бы не сформировались. Современное общество состоит из культурно, социально и экономически связанных людей.

Экономисты австрийской школы выступают за полную оторванность экономической теории от каких-либо "неатомарных" критериев благосостояния, а также за отсутствие общественного контроля над частным капиталом в случае монополии. Иллюстрацией этому является отрицание возможности оценить общий выигрыш производителей и потребителей и даже суммировать совокупность индивидуальных спросов в кривую рыночного спроса. Здесь очевидно противоречие между воззрениями неоклассиков, которые стремятся наукообразно обосновать, с графиками и вычислениями, преимущества свободной торговли над налогообложением или квотами, с крайним догматизмом Ф. Хаека утверждающего что любое, даже самое ничтожное вмешательство государства в то, что он понимает под свободой экономических агентов, может повлечь за собой катастрофические последствия для всей экономики, в том числе установление диктатуры. Здесь Ф. Хаек опять вступает в противоречие с собой: формально следуя методу индивидуализма, объявляющему общество несуществующим, а знание об обществе -- недействительным, тем не менее, делает положительное и вместе с тем пророческое, безапелляционное суждение об обществе.

Догмат о свободе выбора как антинаучное "доказательство" виновности нищего в нищете, а безработного -- в безработице, а также как антинаучное оправдание множества пороков капиталистического способа производства

Буржуазные экономисты в упор не замечают, что для человека крайне важна не просто свобода как некое абстрактное право, а свобода от нужды, свобода от материальной и духовной нищеты. Но приверженцы неолиберализма пропагандируют лишь абстрактную свободу, которая существует сама по себе и вместе с тем нигде. Степень экономической свободы индивида зависит не только от него самого, но и от его положения в обществе. Экономическая свобода заключается в возможности выбора экономической деятельности, в возможности использовать собственные способности для изменения окружающей среды без того, чтобы часть результатов деятельности присваивалась субъектами, не имеющими к ней отношения. В противоположность неоклассическим доктринерам, даже в среде буржуазных философов XX не допускалось понимание индивида как целого, оторванного от общества: "Индивидуальная душа -- иллюзия, как думали уже Юм, Милль и Гербарт; она не дана непосредственно в опыте, она не есть вспомогательное понятие, положенное в основу опыта... Она поистине -- лишь точка пересечения или точка соединения различных относительно связных психических процессов и лишь сознание образующейся при этом волевой результанты".

Несмотря н формальное провозглашение верховенства свободы выбора, неоклассическая модель совсем не оставляет места для свободного экономического выбора. Отказывая человеку в возможности проявлять инициативу в способе выбора между экономическими альтернативами, она выражает идею абсолютного утилитарного детерминизма. Методам наблюдения и эксперимента, изучению действительных экономических фактов и выявлению действительно существующих факторов экономического выбора экономисты неоклассической школы предпочитают метод построения универсальной модели, технику "рационального" выбора которой крайне затруднительно реализовать даже в лабораторных условиях, что свидетельствует о построенности этой части неоклассической теории на схоластических началах.

Насколько верно отражен психологический процесс личности в теории экономического выбора на основе полезности? Действительно ли экономический субъект в своей деятельности, в том числе направленной исключительно на удовлетворение личного, эгоистического интереса руководствуется принципом равного отношения предельных полезностей выбираемых благ к их ценам? Но как происходит осознание полезности? Какие факторы влияют на осознание полезности потребления? Может ли быть так, что потребление чего-либо вредно, губительно, но в то же время приносит полезность. Наоборот, возможны случаи необходимости потребления того или иного блага, несмотря на то, что индивиду такой акт потребления кажется неприятным, приносящим отрицательную полезность. То есть акт потребления может приносить удовольствие, например, в течение одного дня, но может также приносить в целом неудовольствие, если иметь в виду более долгий период времени. Какую именно предельную полезность будут в таком случае рассматривать экономисты рыночно-либеральной теории, остается неясным. Тем менее ясно, что делать рациональному существу, столкнувшемуся с такой проблемой выбора и имеющему в своем арсенале лишь умозрительные модели выбора.

Со всей очевидностью, теория выбора, в отличие от метафизических построений, должна изучать реально существующие явления, сопутствующие экономическому выбору личности. Более того, научная теория выбора не будет способствовать эффективной выбоработе знания, отсеву негодных гипотез, если отказываться развивать и беспристрастно оценивать различные, многообразные конкурентные гипотезы, затрагивающие проблему выбора. В числе конкурентных гипотез можно назвать гипотезу об влиянии на осознание личностью полезности от акта потребления и, следовательно, на ее экономический выбор общественных стереотипов. Эта гипотеза является иррациональной не на том основании, что ее исследование затруднит постижение экономических закономерностей. Считать эту конкурентную гипотезу иррациональной и отвергнуть ее без рассмотрения лишь на основании постулата, предположения экономистов неоклассической школы, противоречит научному мышлению современности. Отстаивать обратное положение равносильно признанию необходимости принимать на веру все то, что утверждается научным авторитетом. Итак, научная теория экономического выбора людей не может быть оторванной от своего предмета, от происходящего и наблюдаемого в действительности экономического выбора.

Либеральные экономисты учат, что свобода труда является характеристикой экономики совершенной конкуренции. Встает вопрос, допустимо ли существование свободной торговли наркотиками, героином в развитых обществах. Известно, что Великобритания навязывала свободную торговлю опиумом в Китае, но не у себя, не на внутреннем рынке. Будет ли на рынке наркотиков иметь место рациональность неоклассического агента -- покупателя? Выбор, который учитывает полезность лишь непосредственно акта потребления, но игнорирует несколько более отдаленные последствия потребления, рациональным не является.

Следует учесть, что даже наиболее важные потребности в капиталистической системе могут быть реализованы лишь при обладании покупательной способностью, которая в свою очередь определяется местом индивида в капиталистической системе. Участие в производственном процессе и получение доступа к средствам производства, технологии необходима вовлеченность в капиталистический труд, т.е. необходимо поступить наемным работником в капиталистическую фирму и, отказавшись от значительной части своих экономических свобод, подчиняться распорядку, цель которого состоит в максимизации прибыли капиталиста. Однако, наемный труд на капиталиста сопряжен с негативными экономическими последствиями для работника: во-первых, невозможность получить полную компенсацию за свой вклад в товарное производство. Во-первых, это речь идет о систематическом отчуждении предпринимателем существенной части произведенной в процессе труда стоимости, а следовательно, можно говорить лишь о частичной вознаграждаемости немного рабочего в частнокапиталистической экономике.

Буржуазные экономисты склонны забывать о чудовищном неравенстве в доступе к рынку рабочей силы между людьми в зависимости от их социального и гражданского статуса, в зависимости от того, находятся ли они внутри высокоразвитой капиталистической системы или вне ее. Нелепость политики буржуазной либерализации состоит в том, что реформаторы всегда говорят о необходимости конкурентного рынка, но забывают либерализовать самый важный рынок, рынок рабочей силы. Почему международные организации, такие как МВФ и ВТО не заняты устранением препятствий к конкуренции на рынке рабочей силы? Неужели по мнению либералов благоприятна только конкуренция между товарами? Или либералы используют свои теоретические наработки лишь как прикрытие для реализации индивидуалистических, никак не связанных с собственными теоретических принципов интересов, для них научное знание -- это инструмент повышения благосостояния группы лиц за счет остального общества. Так почему бы не положиться на невидимую руку рынка на рынке рабочей силы?

Еще один недостаток буржуазной "рациональной" экономической психологии состоит вот в чем. Если предельная полезность денег падает, почему капиталист должен быть заинтересован в активной деятельности? Разве от этого деятельность капиталиста не уменьшится в объеме и качестве, причем уменьшится в прямой зависимости от богатства капиталиста? Согласно рациональной теории, по мере накопления дохода, он будет все больше внимания уделять отдыху. Некоторые либеральные экономисты утверждают, что если трудящиеся перестанут нуждаться, они перестанут трудиться. Но поскольку неоклассические экономисты используют единое понятие индивида, которое охватывает и наемных рабочих, и капиталистов, эта черта экономического поведения должна в равной степени относиться к капиталистам.

Известнейшая либеральная максима, утверждающая, что потребности каждого человека бесконечны, поражает своей необоснованностью. Ведь если потребности бесконечны, то они не могут изменяться и появляться, расти или уменьшаться. Расти вообще может только конечное число. Кроме этого следует учесть, что психика отдельного человека обладает конечным объемом возможностей реагирования на стимулы внешней среды и на внутренние естественные стимулы. Отсюда следует, что и потребности, как выражение физиологических нужд и психической деятельности человека, конечны. Сознательный контроль потребностей еще более суживает их физиологическую ограниченность. Но либеральным кабинетным экономистам нет дела до действительности. Они рассматривают "потребность" вообще -- лишенную всякого конкретного содержанию, такую, какой им хотелось бы ее видеть. Эта максима, являющаяся одной их подпорок неоклассики, равно как и австрийской школы, выражает не объективную действительность, но предпочтения теоретиков и социальных классов, интересы которых они представляют.

Итак, человеческие потребности ограничены и зависят от окружающей среды. Важно уметь отделять экономические потребности от фантазии и нелепых прихотей. Действительный экономический выбор осуществляется в данный момент времени, а при конечности сознания потребности не могут быть бесконечными. Буржуазия вводит в науку догмат о вечно несчастном, нуждающемся, материально заинтересованном человеке. Это создает понятие идеального труженика, т. е. Такого, которого легче всего поощрять к тяжелому труду время от времени, которому можно показывать "морковку".

Но еще менее понятно, почему именно проблема выбора должна быть центральной для экономической теории? Почему нужно изучать единичные акты выбора человека, а не то, что формирует его общее отношение к другим экономическим агентам.

Само собой разумеется, что той свободой, которой неоклассические экономисты наделяют население, ему нужно пользоваться только в духе, определенном неоклассиками, т. е. осуществлять экономическую деятельность для обеспечения максимального роста собственности и уровня жизни капиталистов. Итак, наемные работники при капитализме свободны только на словах, формально, а на деле порабощены материальной нуждой. Условия труда, вовлеченности в производительную деятельность в капиталистической системе эффективно диктуются социальным меньшинством, владеющим средстами труда. Для получения экономической власти и привилегий необходимым и достаточным условием является завладение любыми производительными силами: землей, фабрикой, капиталом. Приверженность буржуазно-либеральному догмату свободного экономического выбора приводит к тому, что упускаются факторы, влияющие на экономические решения, определяющие деятельность и уровень жизни миллионов трудящихся.

Механистическая, роботоподобная рациональность субъекта в неоклассической утопии

Неоклассические экономисты изучению реальных экономических отношений предпочитают поучать и наставлять о должных формах экономической организации, о том как должно быть в силу каких-то незыблемых микроэкономических основ. Элементом этих основ является неоклассический догмат о рациональном выборе индивида, который распространяется неоклассической политэкономией на все случаи выбора всех без исключения индивидов. Это позволяет говорить о наделении каждого человека свойством рациональности, о выдвижении неоклассическими экономистами тезиса, рабочей гипотезы о повсеместной однотипности природы экономического решения, о существовании однотипного индивида, обладающего рациональностью, в ее неоклассическом понимании.

Рациональность и полная информированность неоклассического индивида означают, что в его экономической деятельности не происходит и не может происходить ошибок. Неудачи исключены, а разорения могут быть только намеренными. По неоклассикам, абсолютно все действия индивида не только полностью сознательны, но и в высшей степени правильны. Согласно австрийским буржуазным политэкономам, любая экономическая ситуация при капитализме -- лучшая из возможных, результат благотворного индивидуализма. Представители обоих учений согласны в том, что деятельность аутоматонов неуклонно ведет к еще большей гармонии. Но разве не недостатки экономической деятельности призвана изучать экономическая наука, разве ее задача не состоит в том, чтобы разрабатывать способы повышения эффективности трудовой, экономической деятельности человека? Если принять во внимание соображение рациональности, как объяснить разорение хозяйственных субъектов? Разве они вступали в хозяйственные отношения для того, чтобы разориться? Каждый факт разорения хозяйственного агента есть эмпирическое опровержение постулата неоклассических экономистов - о полной информированности. Ясно, что реальное положение дел опровергает неоклассическое понимание рациональности индивида уже тем фактом, что капиталисты нередко принимают ошибочные решения и разоряются, а иные способные к труду люди оказываются в капиталистической экономике без крыши над головой и без средств к существованию.

Осознанный выбор предполагает, прежде всего, надлежащую информированность субъекта о тех вариантах выбора, которые предоставляет внешняя среда. Сбор информации о вариантах экономического поведения всегда связан с затратой жизненной энергии, в большинстве случаев -- также с затратой материальных ресурсов. Ясно, что чем более полной выглядит картина возможных вариантов экономического действия, тем более затратно ее создание. Но если первые части данных собрать относительно легко -- они на поверхности, то в сложном конкурентном мире следующие частицы информации становится собирать все труднее. Следовательно, по мере приближения этого уяснения экономической действительности с точки зрения потенциального решения к полной информированности, будут возрастать издержки сбора информации, причем не линейно, а экспотенциально. Трудность будет состоять и в том, что процесс поиска информации никогда не может быть сведен в одну точку во временном интервале, и в то время, пока анализируется один сегмент экономической действительности, другой, проанализированный сегмент может измениться. Поэтому в гипотетическом и практически абсолютно бесполезном случае, когда субъект будет полностью информирован относительно всех возможных вариантов своего рыночного действия и их ближайших последствиях, издержки поиска этой информации будут равны не нулю, как утверждают неоклассические экономисты, но стремиться к бесконечности.

Единичный выбор с достаточной степенью информированности, конечно возможен и при капитализме, по крайней мере, на относительно стабильном рынке и в случае профессионального торговца. Но если вся деятельность всех субъектов состоит из непрерывных актов оценивания, когда речь идет о крайне многочисленных актах рационального выбора, их издержки нельзя не принимать во внимание. Ясно, что многие субъекты будут предпочитать не вкладывать дефицитное время, интеллектуальные и физические ресурсы в абсолютное большинство своих актов выбора, которые даже и приблизительно не будут напоминать их неоклассическую интерпретацию, а будут состоять в выборе из двух-трех наиболее доступных альтернатив, а иногда и в согласии на первую из сколько-нибудь приемлимых альтернатив.

Таким образом, принцип рационального выбора, общепринятый в неоклассической экономикс, согласно которому каждый индивид оптимизирует свою экономическую деятельность по единому, предустановленному неоклассиками критерию, не является общедоступным, бесплатным благом, безусловно имеет альтернативные издержки. Ошибочно считать рациональный выбор субъекта универсальной характеристикой его экономического поведения.

Осознанный выбор предполагает четкое понимание субъектом своих потребностей и определение соответствия между вариантами выбора и удовлетворением тех или иных желаний. Осознанный выбор требует наличия технологии выбора. А. Тверски в исследовании "Judgement under Uncertainty" удалось экспериментально доказать, что решение субъекта определяется конструированием проблемы выбора, его представлениями о возможностях выбора. Понимание рациональности экономистами неоклассической школы основано на решении уже готовой проблемы выбора, и следовательно, является рациональным лишь с точки зрения максимизации отдачи от единичного акта выбора, но не затрагивает других экономических аспектов: возникновение и формулирование проблемы выбора, влияние акта выбора на поведение других экономических субъектов и возможности выбора в будущем. Неодинаковое понимание ситуации экономическими агентами ведет к различному реагированию, к неодинаковым решениям. Повышение рациональности экономических агентов, возможно, выглядит достойной целью для неолиберальных теоретиков. Но рациональность экономических агентов сложнее и эффективнее той рациональности, которую представители неоклассической экономической мысли установили посредством логически связанной системы произвольных аксиом и считают эталоном экономической действительности. Видение человека как полностью осведомленного и невероятно рационального существа имеет больше оснований считаться кабинетной фантазией, чем научной концепцией.

Р. Будон полагает, что ошибка теории рационального выбора состоит в том, что она не принимает в расчет, что индивиды выбирают в зависимости от нестандартного понимания экономической ситуации, а неоклассика ничего не говорит о том, как вырабатывается понимание агентом экономической ситуации, в том числе собственных интересов. Он идентифицирует теорию рационального выбора с когнитивной теорией поведения, и утверждает что она редуцирует человеческую рациональность, полностью игнорирует аксиологическую рациональность, на которую во многом влияет социальное окружение индивида.

Р. А. МкКейн полагает, что понимание мотивации неоклассическими экономистами неверно на том основании, что предполагает отсутствие влияния постоянных предпочтений на экономические решения, более того, полностью исключает эту область из рассмотрения, тогда как в действительности экономические решения принимаются не на основе сиюминутной оценки и рационализации, а следуют определенной экономической позиции индивида.

Немаловажно и то, что при помощи неоклассической теории рациональности можно обосновать какое угодно действие тем, что оно приносит полезность. Точно так же, в теологии любое действие можно объяснить тем, что оно соответствует божьему промыслу. Но как индивид пересчитывает происходящие с ним события, например, потребление того или иного товара, в полезность? Как можно производить математические операции с тем, что в лучшем случае лишь очень смутно осознается индивидом; как провести эмпирическую проверку этого положения и как дать ему научную оценку, - эти вопросы не находят ответа в выдвигаемой неоклассическими экономистами XX века спекулятивной доктрине полезности -- технической основе неоклассического учения о рациональном индивиде. Там, где ученый ставит вопрос и проводит исследование, буржуазный экономист объявляет аксиому и с гордостью пытается поставить точку.

Добавим, что если во всем, что касается обмена, индивиды рациональны до крайности, - уже этим постулатом можно отвегнуть любое вмешательство правительства в экономику. А это практическое соображение делает излишним уже и саму централизованную экономическую теорию. Неоклассические ученые спекулянты признают, что они знают об экономике меньше своих рациональных и полностью информированных субъектов. Но тогда зачем они нужны? Конечно, они нужны для проповеди агностицизма, для затемнения экономических отношений и оправдания буржуазных властей.

Неоклассическая "рациональность" является не творческой, а реактивной, предполагает не изменение действительности, а приспособление к ней. Неоклассические экономисты не оставляют за своим аутоматоном ни волевых, ни умственных возможностей, используемых людьми для изменения личных перспектив, для активного конструирования экономических отношений, изменения доступных вариантов выбора и целенаправленного расширения горизонта экономических возможностей. Человек как сознательный субъект экономической деятельности исчезает за неоклассическими абстракциями. Остается только выхолощенное понятие индивидуума, в котором не содержится ничего индивидуального и человеческого. Это понятие -- лишь необходимый элемент капиталистической метафизики.

Экономическая эффективность в понимании неоклассических экономистов

Ж. Сэй разделяет производительные силы общества на три фактора, или производительных сервиса. По Сэю, каждый из этих факторов предоставляет его владельцу отдельный вид дохода. Вместе с тем, доходы всех трех производственных факторов в своих экономических свойствах аналогичны, что можно выразить максимой "процент на капитал есть верная копия заработной платы на труд". Ясно, что Ж. Сэй изначально приписывает рабочей силе человека ту же производственную роль, что и капиталу, т. е. априорно считает производительные сервисы труда и капитала самостоятельными. Именно это метафизическое допущение лежит в основе ортодоксального понимания процента как заработной платы капитала.

Нетрудно догадаться, что неоклассические экономисты, до всякого научного исследования предмета постулирующие гармоничность распределения общественного продукта, заимствовали у Ж. Сэя эту догадку о тождественности экономической природы факторов производства. В неоклассической экономикс данное положение воспринимается не как догадка и предмет исследования, а как всеобъемлющая истина в последней инстанции и предмет верования. Отметим, что австрийский экономист Ю. Бем-Баверк тоже вполне согласен с Ж. Сэем и объединяет вклад в производство капитала и труда в категорию "материальные услуги товаров", т. е. наряду с неоклассиками нивелирует качественные различия между производительными факторами.

Насколько содержательным является разделение производительных сил на самостоятельные, обладающие автономной производительной силой факторы? Какие основания были у Сэя и корифеев неоклассической доктрины считать экономическую сущность труда, земли и капитала одинаковой? Видимо, разделение производительных сил на самостоятельные факторы производства Ж. Сэй осуществил только для того, чтобы легче было постулировать принципиальное экономическое сходство этих факторов, а заодно и отсутствие противоречий между собственниками "труда" и нанимателями.

Неоклассическая экономикс есть теория предустановленной гармонии и отлично подходит для оправдания, конечно, псевдонаучного, наукообразного оправдания низкого уровня заработной платы. Годная к представлению какой угодно экономической несправедливости в свете рыночной необходимости, неоклассическая политэкономия имеет в запасе довод о том, что заработная плата всегда определяется предельным продуктом труда, и если низка заработная плата, то в том вина самих трудящихся, труд которых так малопроизводителен. Ниже мы покажем всю убогость и ничтожество этого неоклассического рассуждения. Подведем итог: Ж. Сэй и примкнувшие к его метафизическому положению неоклассики разделяют производительные силы на три фактора производства только для того, чтобы легче было их объединить, но уже в тисках гармонической доктрины.

Согласно неоклассикам, вознаграждение каждого фактора производства в рыночной экономике должно непременно основываться на его предельной производительности. Какое этому есть обоснование? Само по себе обстоятельство, что уже используемый фактор производства может быть устранен из производственного процесса только потому, что запрашиваемая за него цена не соответствует нынешнему предельному продукту этого фактора кажется абсурдной. Во-первых, каким образом экономические агенты узнают конечный продукт последнего из единиц факторов производства? Ведь экономические отношения -- это не школьная задача, в которой предельная производительность абстрактного и универсального фактора производства дана по умолчанию или легко вычисляется. В действительности, вычисление предельного продукта некоего универсального фактора требует астрономических вычислений. Нельзя игнорировать тот факт, что в сложившемся производстве большинство факторов уже приобретено и оплачено, а продажная цена капитального ресурса, как известно, значительно отличается от покупной. В-третьих, неоклассики совершенно игнорируют трение, с которым бы столкнулся их рациональный оптимизатор в реальной экономике. Едва ли кто-либо из работающих на предприятии по договору согласиться, например, на двухкратное снижение своей заработной платы только по той причине, что дополнительный продукт, который дает последняя единица социального труда, например по причине небольшого роста этого последнего и небольшой возможности производственных мощностей принять дополнительную рабочую силу, сократилась вдвое. Ввиду сложности вычисления предельной производительности универсального фактора производства , оптимизация производственной структуры по неоклассической системе на небольшом предприятии представляется делом крайне трудным. Вдобавок, такая оптимизация оплаты сервисов факторов производства, производимая постоянно ввиду изменения предельных продуктов, будет связана с необходимостью преодоления трения, противодействия участников экономических отношений, с издержками по преодолению такого противодействия.

Когда говорят о постоянной коррекции доходов на факторы производства в соответствии с их предельной производительностью, в это могут верить лишь метафизики, не связанные необходимостью даже однократной проверки своих догадок. Таким образом, нет никаких оснований утверждать, что вознаграждение, выплачиваемое за какой-либо фактор производства соответствует продукту последней единицы этого фактора во всей экономике.

Какими свойствами обладает ситуация наивысшей экономической эффективности в понимании неоклассических экономистов? Эта ситуация не равнозначна всеобщему экономическому равновесию, ибо собственно экономическое равновесие как ситуация экономической стабильности предполагает равенство потребностей и доступных ресурсов, удовлетворенность человеческих потребностей. Такое равновесие неоклассические экономисты решительно отвергают, но, по своему обыкновению, делают это не после обстоятельного изучения экономических отношений, а до всякого научного исследования предмета. В этом им приходит на помощь "аксиома" о бесконечных потребностях всякого человека. В данной работе опровержение этого ненаучного и попросту абсурдного догмата о бесконечных потребностях человека приводится отдельно. Здесь важно подчеркнуть, что даже по мнению самих неоклассических экономистов, неоклассический оптимум -- это состояние глубокой внутренней неудовлетворенности всех участников экономической деятельности. Неолиберальная экономическая политика, в известной мере способствующая перенесению асоциального, хищнического менталитета из неоклассической метафизики в действительность ведет, таким образом, к росту экономической дисгармонии и нестабильности, к усилению ожесточенной и затратной борьбой всех со всеми с целью удовлетворения завышенных потребностей.

В неоклассической экономикс не используется никаких критериев для определения экономической эффективности помимо соответствия анализируемой ситуации непроверяемым на практике, метафизическим конструкциям неоклассической теории. Такая эффективность не предусматривает использования возможностей для изменения действительности, но всегда требует безусловного приспособления к действительности, к действию в существующих технологических и организационных условиях. Эта эффективность действия полностью сводится к выбору между теми альтернативами, которые предоставляет первичное наблюдение действительности, и никогда речь не идет о выработке новых альтернатив на основе способности человека к творчеству. Игнорирование возможности преобразования окружающей среды человеком недопустимо для общей экономической теории, ибо это игнорирование сковывает практические действия.

Нельзя не заметить и наличие других проблемных мест в неоклассическом понимании эффективности. Так, рыночная система не является бесплатным инструментом экономической координации, не является естественным и общедоступным благом. Для того, чтобы выполнить неоклассическую предпосылку о полной информированности покупателей, рыночная система должна проделывать в современной экономике такую работу, что издержки ее функционирования будут приближаться к бесконечности. Неоклассические постулаты о полной информированности рыночных контрагентов, т. е. о полной прозрачности рыночной системы остро противоречит постулату о ее бесплатности и общедоступности. Существование рынка невозможно "бесплатно", без огромного количества агентов, посредников, советников. Известно, что возникновению частнокапиталистического предприятия способствуют, в том числе, изрержки и неэффективность механизма рыночного распределения. Действительно, тот факт, что институт рыночной координации является бесплатным и общедоступным в теории неоклассиков, не доказывает его бесплатности для реальных экономических агентов, равно как и отсутствия альтернативных моделей распределения ресурсов. Рыночный механизм сопряжен с издержками поддержания рыночной инфраструктуры, так и с издержками упущенных возможностей.

Но экономическое неравенство ведет к неравенству в возможностях развития человеческих способностей. В условиях разительного социального неравенства домохозяйств совершенная конкуренция неспособна к эффективному урегулированию проблемы развития рабочей силы. Согласно П. Гольбаху, тяжелый труд непривилегированного населения в значительной части направляется на удовлетворение потребностей в роскоши и прихотей эгоистических представителей имущих классов.

В этих условиях не может быть и речи о развитии индивидуальности и личности в среде непривилегированных классов. Напротив, это царство необходимости, в котором человек ниспровергается к уровню недалекого, постоянно обеспокоенного существа с раз и навсегда заданной экономической функцией, не в состоянии значительно улучшить свое материальное и культурное положение. Неоклассическое понимание рынка труда исключает индивидуальность трудящегося уже тем, что предполагает рассмотрение трудящегося не как индивида, а как бездушных единиц труда, задействование которых есть право, а не обязанность владельцев средств производства. Таким образом, когда неоклассические экономисты убеждают, что заработная плата может быть как угодно низкой, даже ниже уровня удовлетворения минимальных потребностей трудящегося, но при этом один капиталист может получать львиную долю производимого продукта, и это оправдывают это с точки зрения этики и экономической эффективности, они не способствуют развитию индивидуальности, но решительно отвергают индивидуальность и потребности трудящегося, поскольку вышеобозначенное состояние не оставляет места для развития индивидуальности трудящегося.

Капиталистический способ производства внутренне характеризуется не только выгодами, но и издержками конкурентной борьбы . Для обогащения и выживания в конкурентных условиях, хозяйственным огранизациям при капитализме необходимо постоянно бороться за расширение своего производства, за рынки сбыта, причем вне зависимости от чистой общественной пользы инициируемых ими производств. Понятно, что рыночный спрос совершенно не тождественен общественной полезности какого-либо товара. Это ясно уже потому, что спрос всегда выражает лишь платежеспособную потребность, а платежеспособность агента имеет корни в способе распределения общественного продукта.

Это равнозначно к наличию ограничений уровня жизни потребителя и производителя, являющихся следствием императива максимизации экономической отдачи от деятельности капиталиста. По мере развития производительных сил при капитализме действительные нужды потребителей все более подменяются навязанными императивом выгодного сбыта товаров, а действительные нужды трудящихся -- императивом выгодного капиталисту производства товаров. Кроме того, конкуренция всегда означает повышенную нервную нагрузку, неуверенность в будущем. (ссылка на Шумпетера). Разумеется, на навязываемое потребление массовый потребитель должен тратить те средства, которые он зарабатывает в капиталистической системе производства, т. е. потребительское бремя есть дополнительное бремя к экспроприации. Оно возрастает рука об руку с производительностью труда и с заработной платой рабочего в реальном выражении.

Потребительская агрессивность, конкуренция потребителей за эффектное потребление также играет на руку капиталистам, т. к. способствует росту сбыта их товаров, расширению рынков вглубь человеческой культуры. Напротив, экономическая эффективность зависит не столько от формы собственности, сколько от компетентности, квалификации трудящихся и управленцев.

Проповедью конкурентной борьбы и острых стремлений к потреблению, дабы собственники средств производства получали все больше рабочих рук и культурно-экономической политикой капиталисты искуственно расширяют предложение труда. Экономически это ведет к снижению расценок на труд, росту количества производимого продукта и прибылей капиталистов. Это приводит к включению все большего контингента в капиталистическую систему, т. е. организм, служащий удовлетворению потребностей капиталистов, к подчинению дополнительных порций человеческого интеллекта выработке все новых богатств. Капиталист имеет различные средства для стимулирования потребления и труда в его интересах, может нанимать деятелей искусства, газетчиков, социальных работников, вносить ресурсы дабы принудить эксплуатируемого им оставаться на дне. Школа либеральных экономистов оставляет без внимания тот факт, что мотивированный капиталистом трудящийся-ударник, возможно, и добьется для себя большего уровня жизни, ценой сокращения продолжительности жизни, но единственным гарантированным бенефициаром от повышения трудовой, конкурентной мотивации трудящегося является капиталист: чем больше энергии трудящегося направляется в капиталистическую систему, тем больше прибавочной стоимости оседает в кармане владельца средств производства.

Итак, проблема оптимального распределения ограниченных ресурсов неоклассическими экономистами решается без сопоставления теории и практики, раз и навсегда, посредством отождествления наивысшей эффективности распределения ресурсов в человеческом обществе с непроверенной моделью распределения. Разумеется, фантазировать проще, чем исследовать экономическую действительность. Куда легче иметь дело с застывшими и общепринятыми принципами и применять для их развертывания графический и математический аппарат, чем сталкиваться с многообразием внешних явлений.

Синтез новейшей политэкономии: воспроизведение предпосылок неоклассической и классической буржуазной политэкономии

До сих пор экономическое учение Дж. М. Кейнса считается одним из главных вызовов неоклассической экономикс. Для того, чтобы разобраться в состоятельности такого взгляда, необходимо установить, насколько примиримы противоречия между учениями Кейнса и неоклассиков. Выяснение этого вопроса важно для установления практического и научного влияния неоклассической экономикс. Ведь если даже те, кого научное сообщество считает влиятельными критиками неоклассической доктрины, копируют в своей критике ее коренные ошибки, воздействие неоклассической доктрины на научную мысль должно быть очень велико.

Отметим, что краеугольный для неоклассической теории принцип "laissez faire" с началом экономических трудностей в США в 1930-х гг. потерпел фиаско, что повергло в кризисное состояние всю систему либерально-буржуазной экономической теории. Внутри буржуазной политэкономии резко усилились разногласия. Основатель кейнсианства попытался модернизировать рыночную политэкономию. Он расстался с несколькими отжившими идеями неоклассической экономикс: с экономическим "законом" Ж. Сэя о постоянном равенстве совокупного спроса и совокупного предложения, с постулатом о быстром и беспрепятственном приспособлении заработной платы и процентной ставки к экономическим условиям и с постулатом о постоянном равенстве сбережений и инвестиций. Теория Кейнса выделялась тем, что в отличие от неоклассической экономикс, постулировавшей безупречность рынка и капитализма неоклассической доктрины, умела предоставить связное объяснение экономического кризиса. Это последнее строится на догадке о превышении общественных сбережений над общественными инвестициями в докризисный и кризисный периоды. Кейнсианская опасность для либеральных экономистов состоит в том, что данное объяснение экономического кризиса косвенным образом указывает на неэффективность конкурентно-капиталистической системы распределения и капиталистического способа производства в целом. Неудивительно, что в среде либеральных экономистов Дж. Кейнса считали опасным противником.

Но либеральное понимание кейнсианства пренебрегает исследованием его догматического содержания, в том числе неоклассических заимствований, и потому является неполным и крайне односторонним. Дж. Кейнсу не удалось выйти за рамки сугубо рыночного объяснения экономики. Депрессия 1930-х гг. в США была объяснена им в терминах спроса и предложения. По ту сторону науки остались вопросы о том, как формируется индивидуальный спрос; какие внутренние, системные элементы капиталистического хозяйства его определяют; важнейший вопрос о взаимодействии роста занятости населения с ростом спроса на потребительские товары. В учении Кейнса капитализм предстает в бессодержательной плоскости рыночных явлений; ситуативный анализ универсального капитализма сводится к анализу рынков и спекулятивной психологии.

Новаторская аргументация Дж. Кейнса в немалой степени способствовала подтверждению прав гражданства и выживанию в экономической теории важнейших составляющих метода и умозрительной основы неоклассической политэкономии. Поэтому, вопреки расхожему мнению, кейнсианство не только не способствовало кризису, но модернизировало и заметно усилило экономическое умозрение, дотоле находившееся в глубоком кризисе. Проведенный Дж. Хиксом синтез неоклассики и кейнсианства убедительно показывает их принципиальное сходство. Противоположные в своих выводах, неоклассическое и кейнсианское учения характеризуются неспособностью перенести экономический анализ за пределы рыночной проблематики, антиисторичностью, крайней отвлеченностью и умозрительностью экономического анализа, а также подменой исследования экономических отношений весьма бездоказательным моделированием сферы обмена. Следовательно, опровержение основ и метода неоклассической доктрины равнозначно опровержению системы кейнсианства.

Во второй половине XX века широкое распространение получили экономические взгляды М. Фридмена. Его монетаристское учение, ограничивающее вмешательство государственных учреждений в денежно-кредитные отношения, построено на той же микроэкономической аксиоматике, что и неоклассическая экономикс. Опираясь в важнейших вопросах на непроверенные догадки, приверженцы монетаризма декретируют, что в денежно-кредитной сфере органам общественной власти следует строго ограничиваться обеспечением роста денежной массы на том уровне, который соответствует средним темпам экономического роста. Более многосторонняя денежно-кредитная политика общественных учреждений, по словам М. Фридмена, усиливает финансовую неопределенность в экономике, нервирует и отпугивает предпринимателей.

Монетаристское учение не принимает в расчет того, что создание наиболее благоприятного инвестиционного климата отнюдь не является единственной задачей общественной власти. Популярное среди экономических ортодоксов вменение государству роли привратника предпринимателей не соответствует действительной природе общественной власти. Но именно этого требует от общества священная аксиома монетаризма, перешедшая в теории М. Фридмена и неоклассиков из вульгарной политэкономи XIX века. Вдобавок, экономический рост является стабильным только в умозрительных и плоских спекуляциях; в действительности, экономический рост есть развитие экономических отношений, отличающихся в капиталистическом обществе противоречивостью с сложностью. Поэтому монетаристский постулат о необходимости увеличивать денежную массу из года в год на предварительно заданную величину нужно рассматривать не как научное орудие для обеспечения обществу устойчивого роста благосостояния, а как одностороннее выражение комплекса экономических догм, не имеющих отношения к экономической действительности. Монетаризм выводит своебразные следствия из микроэкономической догматики, но ввиду широкого использования непроверенных положений, универсального и антиисторического анализа, его принадлежность к ортодоксальной экономической парадигме нельзя поставить под сомнение.

Монетаристские и неоклассические идеи продолжают оказывать большое влияние на экономическую политику в России. По мнению Г. Колодко, неолиберализм основан на принципах монетаризма; для распространения этого первого используются популистские лозунги, в частности, прогрессивности рыночных отношений, свободы труда, бесконечной свободы рыночной инициативы. Рассмотрим монетаристское понимание производительной деятельности человека. В этой области монетаризм не имеет своих собственных позиций, но полностью разделяет неоклассическую идею априорной гармонии между свободным наемным рабочим и свободным капиталистом.

Согласно М. Фридмену, "три основные категории капитала: (1) [sic] материал, "нечеловеческий" (nonhuman) капитал, такой как здания, машины, инструменты, земля и прочие природные ресурсы; (2) человеческие существа, включая их знания и навыки; и (3) объем денежных средств". Заметим, что М. Фридман невежественно смешивает человеческие существа как таковые и здания и машины, т. е. априорно рассматривает человека как средство для извлечения прибыли. Более того, М. Фридман относит здания и машины к первой категории капитала, а о людей -- ко второй, видимо, менее важной категории. Ясно, что фридмановское понимание человека как придатка экономической системы, и человеческого труда как объекта эксплуатации не представляется возможным совместить с теорией, в которой именно человек, а не рациональный, эгоистичный и абстрактный собственник капитала выступает субъектом экономики. Монетаристское учение подчиняет жизнедеятельность человека росту капитала и богатства, причем львиная доля продукта достается нанимателю. Согласно этой теории, человек есть служанка капиталистического процесса обогащения, в своем отвлеченном отражении ничем не отличается от лошади или каменного угля. Но, помимо микроэкономического "фундамента" неоклассики, монетаризм с его жестким требованием ограничения вмешательства государственных органов в денежно-кредитные отношения явным образом опирается на мальтузианство. Рассмотрим эту отличительную сторону воззрений монетаристского корифея М. Фридмена.

В труде "Теория цен" М. Фридмен убеждает, что традиция высокой рождаемости или многодетности является главным фактором нищеты. Подобно Т. Мальтусу и неоклассическим экономистам, корифей монетаризма ищет причины нищеты где угодно, только не в экономических отношениях. Он выносит проблему бедности за рамки экономического анализа. Все апологеты теории гармонии единодушно твердят, что бедность не может быть следствием экономических отношений, но есть выражение общей отсталости, дикости, низкой производительности труда человека. Неоклассические экономисты сваливают вину на политический фактор, который препятствует развитию рынков и проявлению благотворности рыночной стихии. Напротив, М. Фридмен в экономическом труде поучает, что главная ответственность лежит на биологическом факторе. Не противоречиями способа производства, а легкомысленным отношением к деторождению объясняет он безработицу, бедность и тяжелое экономическое положение масс: "исторически, главным источником относительной материальной нужды, были, по-видимому [sic!], большие семьи". Последующие рассуждения в этой же работе куда более определенны: "В нашем веке одна вещь сделала больше всего [sic] в западном мире для уменьшения относительной нужды и нищеты -- широкое распространение знаний и способов контрацепции и вызванное этим резкое [sic] снижение числа многодетных семей". Разглагольствуя о контрацепции в "Теории цен", М. Фридман старается уйти от изучения экономических причин бедности. По его мнению, экономическая наука плохо приспособлена для улучшения экономического положения рядовых людей. Любые осознанные меры экономической политики, кроме тех, что направлены на передачу всех средств производства, земель, природных ископаемых, которыми располагает общество, в частные руки, энергично, но безосновательно отвергаются буржуазно-либеральными экономистами. Замечательно, что по М. Фридману, люди сочетают биологическую иррациональность с экономической рациональностью: с одной стороны, рационально стремятся к богатству и принимают глубоко продуманные экономические решения, с другой -- слишком много рожают. В действительности высокая рождаемость отнюдь не является иррациональным социальным феноменом. Отметим, что нельзя изолировать это явление от производственного уклада общества и хозяйственных потребностей семьи. Но М. Фридмен и слышать не хочет ни о влиянии технического прогресса и образования на производительность труда, ни о влиянии распределительных отношений в обществе на образование и культуру, ни тем более о взаимозависимости социальных, распределительных и производственных отношений в целом.

По М. Фридмену, государственным учреждениям следует сконцентрировать свою деятельность на бесхитростной монетарной политике и борьбе с высокой рождаемостью среди бедных. Вмешательство общественных учреждений в собственно экономические отношения; усилия, направленные на снижение неравенства в экономических и образовательных возможностях; предоставление социальных гарантий трудящимся, - все это монетаристы считают лишним и опасным. По их мнению, данные мероприятия сковывают рационального предпринимателя, который лишь при защите его положения государством способен спасти малоимущее и избыточное население от нищеты, обеспечить мотивацию труда. Малоимущим слоям населения, которые не могут в рыночной системе стать достаточно конкурентоспособными для того, чтобы перестать жить за чертой бедности, следует разъяснять, что многодетная семья есть фактор народной нищеты. Но к чему может привести подобная социальная политика? Весьма вероятно, что она приведет к снижению количества рабочих рук, производимых средств производства и, разумеется, общественного продукта. Более того, если рождаемость в высшем классе останется прежней, тогда снизится относительное количество трудящихся в экономике. Необходимость поддерживать уровень жизни привилегированного класса, столь ясно осознаваемая буржуазными экономистами, приведет к усилению социальной нагрузки на трудящихся. Итак, мальтузианско-монетаристкое понимание нищеты, безработицы и низкой проивзодительности труда однозначно требует борьбы с бедными. Мизантропическая доктрина нищеты Т. Мальтуса, продолжающая занимать научный пьедестал, нашедшая поддержку у М. Фридмена, Дж. Кларка и неолиберальных экономистов, красноречиво свидетельствует о научной нищете, бесплодности и асоциальности капиталистической теории экономики.

Недалеко ушла от классической политической экономии и относительно современная теория "общественного выбора". Ее основоположник Дж. Бьюкенен определяет, однако, что экономикс как дисциплина нацелена на решение только экономических проблем. Эту тривиальную задачу экономической науки Дж. Бъюкенен понимает своеобразно. По его мнению, все экономические проблемы есть суть проблемы распределения редких ресурсов между различными альтернативами. Дж. Бьюкенен пишет, что любая экономическая проблема существует в той же плоскости, что проблема распределения, которая "встает перед индивидуумом на необитаемом острове [sic], всем известным Крузо". Проблема Крузо "в основании своем достаточно схожа с таковыми общества и отдельных сообществ". Итак, все, что не является проблемой распределения, Дж. Бьюкенен догматически изгоняет из экономической науки. Его метод исследования вполне достоен вульгарной политэкономии.

Дж. Бьюкенен уверяет, что концептуальная симплификация и универсализация не приносят ущерба. Главное, чтобы свойства экономического равновесия не применялись к политическим или нерыночным отношениям. "Внутри того, что Хаек назвал "чистой логикой выбора", формальная теория максимизации полезности, мощный математический инструментарий предложил эстетическое удовлетворение утонченным... все более элегантное [sic] и формалистическое содержание теории общего равновесия... дает удовольствие для талантливых, критерии для критически настроенных, и убеждения для некоторых из тех, которые оставались неубежденными", - декламирует в научном труде Дж. Бьюкенен.

Дж. Бьюкенен учит, что общественного интереса и общественного благосостояния вообще не существует. Его нет "в обществе свободно выбирающих индивидов, и нет никакай причины выдумывать такую концепцию для аналитического удобства". Дж. Бьюкенен забыл, что существование "общества свободно выбирающих индивидов" никем не доказано. Это лишь идея, выдвинутая либералистской экономией, и, вполне вероятно, такое общество не только нигде и никогда не существовало в действительности, но и не будет никогда существовать. Вершиной схоластического абсурда является заявление Дж. Бьюкенена о недопустимости выдвижения понятия общественного благосостояния внутри выдуманной либералистской модели по той причине, что понятие общественного интереса и аксиомы неоклассических моделей совершенно противоречат друг другу. Дж. Бьюкенен, вероятно, отождествив выдуманную экономику и действительную, отказывает общественному благосостоянию в праве на существование лишь на том основании, что оно противоречит представлениям, идеям либералистских экономистов о действительности. Видимо, экономическая действительность для Дж. Бьюкенена и других неоклассиков настолько малопривлекательна по сравнению с непростыми, математическими моделями равновесия, что о ней в научных трудах вообще излишне писать, дабы не мешать развитию логических концепций, графиков и моделей, чему сочинение Дж. Бьюкенена "Экономикс: Между предсказательной наукой и моральной философией" служит печальной иллюстрацией.

Служение обществу Дж. Бьюкенен, да и все буржуазно-либеральные экономисты нашего дня оставляют за рамками науки. Они не только жестко догматизируют науку, изгоняют из нее критический дух, но и подчиняют ее эгоистическим целям элиты, таким как обслуживание капиталистического класса и принесение высоких доходов, а вместе с ним и эстетического наслаждения. Эти так называемые ученые в действительности узурпируют науку; они ученые по должности. Общество, его экономические проблемы им глубоко безразличны.

Негативное влияние буржуазно-либеральной экономической теории на экономическую мысль в России

Преобразование народных хозяйств в государствах, сравнительно слабо развитых в капиталистическом отношении, осуществляется буржуазно-либеральными экономистами весьма однообразно, по универсальному шаблону. Их решения исходят не из того что есть и не из действительных интересов и потребностей хозяйственных агентов, но из того что должно быть, из предустановленного в экономических спекуляциях. Суть данной экономической политики состоит в либерализации экономики в интересах крупной и мелкой буржуазии, в снижении роли демократических институтов, в решительных преобразованиях с целью приближения сложных и многообразных экономических отношений к псевдорациональной утопии неоклассиков. В. И. Ленин отмечал, что "утопия есть слово греческое: "у" по-гречески значит "не", "топос" - место. Утопия -- место, которого нет, фантазия, вымысел, сказка". Поскольку в обоснование всеобщей либерализации неоклассическая экономикс приводит вымышленный, фантастический идеал гармонии, выводы нынешей буржуазной политэкономии и основанная на них политика экономических преобразований в части обещаний всебщего благоденствия демонстрируют ярко выраженный утопический характер. Рассмотрим влияние буржуазно-либеральной идеологии на экономику России, а также на представления об экономике в научном сообществе.

Перестройка в СССР и приватизационные мероприятия в России традиционно оправдываются назревшей необходимостью реализации якобы единственно правильных, научных и экономически эффективных либеральных принципов хозяйствования. На либерализацию советской экономики были направлены решения XXVII Съезда КПСС. Неоднократные атаки на Госплан СССР, подчеркивание необходимости резкого и быстрого повышения роли рыночных учреждений в народном хозяйстве были лишь первым этапом капитализации этого последнего. Либеральные реформаторы уже на этом этапе неутомимо подчеркивали роль предприимчивости и материальной заинтересованности, фактор личности в экономической жизни.

С точки зрения обоснованности своих предложений и претензий, либеральные практики СССР второй половины 1980-х гг. ничем не отличались от метафизиков неоклассической и австрийской экономикс. Экономические реформы в СССР осуществлялись не для роста уровня жизни населения, а для реализации абстрактных идей, которые неоправданно считали доказанными и общественно полезными. Так, М. Горбачев, заявляя, что с внедрением "принципов самоокупаемости и самофинансирования... нельзя затягивать", не только не счел нужным оправдывать свою спешку, не только голословно навязывал внедрение в общественную жизнь этих так называемых принципов, не только не удосужился разъяснить населению их подлинное содержание и социальные последствия, но всячески старался затуманить вопрос разглагольствованиями о повышении эффективности производства, темпов экономического роста, мотивации. Ясно, что его реформаторская команда вполне придерживалась буржуазных лекал экономической политики. С одной стороны, это преобразование экономики с целью создания наилучших условий для социальных элит, с другой -- демагогическое прикрытие этой политики рассуждениями о свободном обществе. Итак, "реформирование" советского народного хозяйства и последовавшие за ним развал обрабатывающей промышленности, глубокий кризис сельского хозяйства, снижение занятости и уровня жизни, опиралось теоретически на догматикку свободной конкуренции, немалый вклад в которую сделали неоклассическая и австрийская школы политэкономии.

Готовя второй этап капитализации народного хозяйства, заключавшийся в введении частной собственности на средства производства и распродажах общественного имущества в частную собственность, М. Гобрачев убеждал, что централизованное ценообразование "не лечит экономические болезни, а лишь развращает работников [sic]", являясь к тому же "чрезвычайно [sic] опасной тенденцией". В действительности, большую общественную опасность представляли именно попытки либеральной команды М. Горбачева лечить выдуманные болезни народного хозяйства по метафизическим шаблонам либерализма. Ведь именно политика грабежа народного хозяйства, проводимая под прикрытием его реформирования, породила основную массу социальных и хозяйственных проблем в странах бывшего СССР. Теоретики свободной экономики закрыли глаза на то, что на этапе приватизации предприятий бывшего СССР трудящееся население не имело средств для их покупки, да и не могло их иметь по причине замораживания вкладов и девальвации рубля. Платежеспособностью, достаточной для покупки общественных предприятий по символической цене обладали лишь представители теневой экономики, но такая мелочь не могла смутить либеральных адвокатов неограниченного экономического хищничества.. Устанавливавшийся ими режим мог найти лишь метафизическое обоснование, т. е. опираться на невежество и слепую веру.

Рыночные реформы 1990-х гг. в России привели к преобладанию краткосрочных целей в политике предприятий, падению квалификации служащих, разложению коллективного труда, не говоря уже о распаде десятков тысяч эффективных трудовых коллективов. Рыночные реформы 1990-х гг. в России привели к преобладанию краткосрочных целей в политике предприятий, падению квалификации служащих, разложению коллективного труда, не говоря уже о распаде десятков тысяч эффективных трудовых коллективов. Экономическая политика, проводившаяся по принципам вашингтонского консенсуса в России, привела к крайне негативным последствиям, не соответствует потребностям современности, необходимости развития науки и технологий. Противопоставление планирования и развитой рыночной системы неверно, поскольку само развитие рынка и его контрагентов невозможно планирования, учета того, что экономическая политика всесторонне влияет на деятельность. Форсированная приватизация мотивировалась не хозяйственными или социальными целями, но стремлением расхищать государственную собственность.

Одной из главных причин текущего экономического кризиса в России является направленная на защиту бизнесменов экономическая политика. Минимизация, в противоположность оптимизации, публичного регулирования экономических отношений, а также максимизация, вместо оптимизации деятельности финансового посредничества, привели к подчинению производственного сектора финансовому, к росту нестабильности российской экономики. Господство "либертарианской [sic] элиты в Америке с 1980-х годов привело к повышательной длинной волне коньюктуры". Но откуда такая уверенность? Здесь присутствует логическая ошибка Post hoc ergo propter hoc. Наконец, тогда господствовала не либертарианская, а либерально-буржуазная элита. В период обострения экономического кризиса 2008 г. многие предприятия производственного сектора России не обладала достаточными возможностями для получения краткосрочных кредитов, временного финансирования своих оборотных средств. Проведение в жизнь либеральных принципов привело к тому, что финансовая помощь оказывалась по преимуществу крупным банкам. Это не могло не усугубить роста власти олигарзии над российской экономикой, усилило неравенство возможностей между представителями крупного и мелкого бизнеса, а следовательно, нагрузку на пролетариат.

Таким образом, экономические принципы либерализма уже во времена "перестройки" доказали свою пригодность в качестве идейного прикрытия политики целенаправленного усиления социального неравенства и ограничения экономических возможностей трудящихся. Рассмотрим экономический либерализм в современной России и его влияние на экономическую теорию.

По мнению С. Моисеева, фундаментальной характеристикой мейнстримовской экономики является господствующий формализм. Все 130 исследовавшихся российских учебников по экономической теории оказались лишь азубчным изложением теорий западного мейнстрима. С. Моисеев вскрыл связь авторов отечественных учебников по экономической теории с американским учебным заведением "Massachusetts Institute of Technology", содержащуюся в отечественных учебниках приверженность правилам надлежащей экономической политики, популяризацию неоклассического синтеза, моделей Р. Солоу и П. Самуэльсона. Многие буржуазные критики экономикс считают, что в 1970-х гг. макроэкономика регрессировала до положения формалистской дисциплины.

Для отечественых экономистов либерально-капиталистических взглядов характерно крайне шаблонное и поверхностное понимание западного капитализма. "В развитых странах заработная плата квалифицированных работников уже давно обеспечивает им удовлетворение повседневных потребностей (полноценное питание, жилье, транспорт, медицинское обслуживание, отдых и т.д.)".

Преподавание неоклассической экономической теории также во многом содействует ее некритическому восприятию и, что еще более вредоносно, развитию шаблонного, стереотипного восприятия экономической жизни. Буржуазно-либеральные идеи служат основой современного экономического образования в России. В одном из российских учебников по мировой экономике высказывается мнение, во-первых, о ключевой роли регионализации в мировой экономической интеграции, а во-вторых, о том, что регионализация заключается в процессе "срастания экономик соседних стран в единый хозяйственный комплекс на основе глубоких и устойчивых экономических связей между их компаниями". Но мнение о том, что интеграция экономик сводится к интеграции бизнеса крайне однобоко и выражает не столько экономическую действительность, сколько неоклассические и близкие к ним идеальные принципы. Выгода в акцентировании именно такого положения дел в теории состоит в том, чтобы проблемы интеграции экономик подменять проблемами мирового развития крупных капиталистических фирм, проблемы трудящихся, народов разных стран - проблемами мирового капитала и его собственников. Несмотря на засилие либеральной догматики в образовательных учреждениях России и коммерческих общественных организациях, растет осознение пагубности политики оставления общественного хозяйства на произвол рыночной стихии.

Российские последователи неоклассической доктрины утверждает, что расширение потребностей в товарах "по сравнению с предшествующими эпохами или современной К. Марксу азиатской цивилизацией" увеличивает "личностный потенциал человека". На той же странице мы читаем мнение по другому вопросу, а именно, что отечественные экономисты советского периода поставили себя вне цивилизации, а на следующей - что перед отечественной экономической теорией в 1990-х гг. стояла проблема возвращения "к науке западного образца" (20). Тот же экономист утвреждает, что неоклассическая экономикс, которую он необоснованно выдает за западную экономическую науку, не удовлетворяет предложенным К. Поппером критериям для оценки научных теория.

Увлекательно обосновывая необходимость продолжения приватизации и строительства постиндустриального общества Г. Попов утверждает, что "на старте", видимо имея в виду процесс перехода российской экономики к полностью конкурентной экономике, "необходимы демилитаризация и демонополизация". Объявление в одном предложении о необходимости демилитаризации и демонополизации свидетельствует, вероятно, о большой высоте экономических взгядов Г. Попова, готового сочетать экономическую и военную политику для достижения требуемого состояния конкурентной экономики. Вместо научного анализа приватизации, эффективности общественного и рыночного сегмента экономики в разные периоды, статьи апологетов конкурентного общества "с отбором лучших, с разорением худших" (123), характерным образчиком которых является статья Г. Попова, изобилуют лишь ссылками на неоклассические догмы, как будто они когда-либо были доказанными истинами и ядовитой риторикой: "Прошлое, госсоциализм -- в каждом из нас, в каждой нашей клетке, в каждом нашем гене. Поэтому" (?) "проблема выхода из социализма -- это не только проблема страны, экономики, государства. Это проблема и каждого из нас... в наше время выйти из социализма - значит выдавить из себя по каплям неприемлимое для нас наше прошлое, "сменить кожу," - с пятнадцатилетним опозданием разглагольствует на страницах журнала "Вопросы экономики" Г. Попов. Причем такие мелкие вопросы как приватизация жилья "может происходить бесплатно, платно, или в комбинированном варианте", а в ходе общей приватизации "должен возникнуть" (каким образом? На основании либеральных лекал?) "рыночный [сектор] с реальной конкуренцией".

Одна из последовательниц идеи экономической свободы для капиталистов безосновательно утверждает, что повышение ценности товара с помощью рекламных кампаний, искусственное стимулирование населения к покупке "новых фирменных товаров", развитие и эксплуатация потребительских стереотипов являются характеристиками прогрессивной, эффективной экономики. Т. Субботина указывает, что этот способ конкуренции невозможен без технологического и культурного "лидерства", не доступен капиталистам в слаборазвитых странах, к которым относит и Россию. А залогом успешного экономического развития, по Субботиной, является "разработка новой (sic) продукции повышенной потребительской и рыночной ценности". По Субботиной, навязывание покупателям новой продукции с завышенной ценностью является законной и даже прогрессивной функцией высокоразвитого бизнеса. Вот до каких пошлостей и асоциальных представлений доводит следование неоклассической наукообразной мистике.

Российскими экономистами традиционно игнорируются безработица и ее социальные последствия. Между тем, угроза безработицы постоянно нависает над трудящимся в капиталистической стране. Она исходит как от стремления менеджеров капиталиста нанимать работников, наиболее полно подчиняющих свою жизнь делу капиталиста, а также от общей нестабильности капиталистической системы, от спонтанных переливов ресурсов между различными отраслями и регионами. Не следует забывать о высокой степени концентрации жилищной собственности в "развитых" капиталистических государствах и в крупных городах России, что приводит к сочетанию безработицы и бездомности.

За рост влияния неолиберальных идей на экономическую политику в России одиозно выступает В. Мау. Он убежден, что частичная "либерализация" российской экономики есть лишь вынужденная и неполноценная альтернатива неолиберальным реформам. По словам В. Мау, к частичному реформированию прибегают не для развития в России капиталистических отношений, а потому, что некие политические факторы заставляют общественные институты отказаться от исполнения значительной части социальных и экономических обязательств и возложить часть социальной ответственности на бизнес.

Этот авторитетный в буржуазных кругах России экономист убежден, что пользование бизнесом общественными благами, в частности защиты обществом исполнения контрактов следует возложить как на судебную, так и на правоохранительную, уголовную систему. Это обосновывается доводом о снижающейся производительности "факторов роста". Что В. Мау имеет в виду под понятием фактор роста, остается неизвестным. Видимо, рядовым экономистам следует принять это понятие либерально-буржуазных экономистов в качестве новой аксиомы. Непонятно, в какой связи состоят "экономические факторы роста" с неоклассическим понятием факторов производства, а еще большее непонятно, как можно говорить о производительности факторов роста, и чем экономические факторы роста отличаются от производительности экономических факторов роста. Но В. Мау постулирует, что "личная безопасность предпринимателей" является одним из главных факторов роста. Здесь отчетливо видно следование традиции буржуазных экономистов, защищающих не интересы трудящихся, а интересы богатейших социальных классов. Так, В. Мау обеспокоен не общим уровнем законности, не безопасностью всех граждан или условиями труда и здравоохранения миллионов трудящихся, не образованием и школьным питанием, а личной безопасностью предпринимателей. По мнению В. Мау, именно отсутствие должной заботы общества о личной безопасности предпринимателей, губит экономический рост в России. Нельзя согласиться с тем, что предпринимателей нужно охранять за общественный счет лучше, чем трудящихся.

От российских либералов нередко приходится слышать, что рынок должен служить предпринимателям: "создание рыночных институтов... должно служить раскрытию потенциала предпринимательской инициативы". Но про тех, кто не является капиталистами, про большинство населения многие экономисты современности забывают. Создается впечатление, что российские экономисты либерального толка предпочитают служению науке и обществу прислуживание толстосумам, с радостью утверждают законность их прав на эксплуатацию человека человеком, объявляют их достойнейшими людьми, флагманами любого общества. То, куда такие флагманы ведут общественную культуру и, самое главное, народное хозяйство, горе-экономистов не интересует ни в малейшей степени.

По мнению А. Самохвалова, переход от экономики планирования к капиталистической организации экономических отношений сам по себе не приводит к росту эффективности производства. Такие проблемы, как изменение уровня жизни трудящихся и их социальных возможностей при переходе от социалистической к капиталистической организации экономики, А. Самохвалов обходит стороной. Но для повышения конкурентоспособности, по его словам, "требуется осознание властной элитой [sic] особенностей национальной экономики... [ee] потенциала развития, ее актуального и возможного позиционирования". Конечно, в общем случае сознание социальной элиты не может быть средством повышения производительности труда. А. Самохвалов, с одной стороны, переоценивает роль государственной власти в экономики, а с другой, в неоклассических традициях чрезмерно абстрагируется от технологических и социальных предпосылок экономического развития, от экономического положения трудящихся. К сожалению, для многих российских экономистов наибольший интерес представляет работа на коммерческие и административные органы, при полной незаинтересованности в проблемах народного хозяйства, в экономических трудностях населения. Так же как искусство в феодальном обществе чуралось, не замечало простых людей, так и многие экономисты совершенно чужды проблемам основной массы населения собственной страны и других стран.

Экономисты, ограниченные в своих взглядах шорами метафизической теории гармонии, едва ли способны изучать закономерности экономической действительности. Если образованность понимать в соответствии с Н. Г. Чернышевским, - как совокупность трех качеств: обширных знаний, без которых человек является невеждой, способности к систематическому мышлению и способности использовать знания с общественной пользой, придется признать, что экономисты, подготовленные в традициях отвлеченного экономического анализа, далеки от образованности в своей профессии. Главная причина тому -- принципиальная несовместимость систем спекулятивной метафизики и научного объяснения общественных явлений.

Исследователи, бегущие от трудностей на истоптанные дороги посредственности, по мнению Т. Гексли, заменяют "испытующий дух кучей почтенных и общепринятых традиций". Неудивительно, что в этом случае научная деятельность сводится к шаблонному освещению микроскопических проблем и достигает микроскопических результатов. Подход к исследованию в этом случае предполагает не столько критическое примение и осмысление методов исследования, сколько бездумное следование за традициями. Образовательная и научная практика российских экономистов свидетельствует о том, что весьма распространившееся с начала 1990-х гг. эпигонское, некритическое следование конвенциональной методологии экономикс значительно снижает содержательность, творческий характер, общественную и научную ценность экономических исследований. В более общем случае, данная практика приводит к широкомасштабному вытеснению привычки критического мышления вытесняется привычкой добросовестного следования за авторитетом, причем не только среди научных сотрудников, но и среди студентов, - будущих специалистов и практических участников экономических отношений.

К сожалению, многие сторонники либерализма редко задумываются о том, что реальная "невидимая рука рынка" не бесплатна, как это негласно постулировано неоклассикой, а требует огромного содержания. Без оплаты грандиозной надстройки, состоящей из брокеров, спекулянтов, рекламных агентов, консультантов, многочисленных торговых учреждений; без жертвоприношений "добровольной" безработицы, "добровольной" бездомности, постыдного для современного общества "образования", хронической и якобы тоже добровольной бедности рабочего класса, существование капитализма невозможно!

Раздел 3. Капитализм и его буржуазная интерпретация.

Неолиберализм как практическое выражение метафизической политэкономии. Критика неолиберального капитализма.

Ранее мы показали, что современная буржуазная политэкономия в лице неоклассических и австрийских экономистов рассматривает творческие силы человека лишь под углом зрения интересов капиталистов. Вместо того, чтобы рассматривать хозяйственную деятельность как орудие общественного человека, как средство достижения им жизненных целей, буржуазная политэкономия по-прежнему считает человеческую деятельность средством накопления капитала. В этой главе будет изучена практическая сторона неоклассического и австрийского экономических учений, объединяемая доктриной неолиберализма.

Представители неолиберализма учат, что деятельность правительств и государственных учреждений должна в основном сводиться к установлению и поддержанию специфической формы экономических отношений. Что представляет из себя эта, по словам неолиберальных экономистов, наиболее эффективная форма экономической организации? Речь идет о таком режиме экономических и социальных отношений, который способствует полной реализации экономических интересов предпринимателей, т. е. богатейших лиц в обществе.

Заметим, что современная буржуазия представляет собой не только относительно немногочисленный, но и недоступный для большинства населения сегмент общества. Создание капиталистического производства требует наличия первоначального капитала. Организаторы производства должны быть знакомы с юридической системой, различными экономическими учреждениями, т. е. обладать социальным капиталом. В условиях ограниченности материальных ресурсов покровительство, защита государством экономических интересов этого класса невозможна без пренебрежения и ущемления экономических возможностей и положения непривилегированного населения. Социальное значение неолиберализма состоит в том, что оправдывает низведение всех общественных институтов до положения жандарма интересов богатейшего класса, а общество в целом воспринимает лишь как слугу или придаток этого последнего.

Научная функция неолиберализма состоит в том, чтобы оправдать подчинение общественных учреждений и общественных отношений интересам богатейшего социального класса. Эту работу, с явным пренебрежением к стандартам современной научности, пытаются выполнять неоклассическая, австрийская и некоторые другие ответвления буржуазной политэкономии. Усилия ее исследовательских групп направлены как на подкрепление старых и разработку новых универсальных "доказательств" необходимости капитализации общества, так и на дисредитацию экономической и социальной деятельности общественных учреждений, в том числе объединений трудящихся. Нападкам подвергаются даже демократические учреждения за их априорную коррупционность, сам принцип демократического представительства.

Политическая функция неолиберализма заключается в практическом осуществлении режима неограниченной капиталистической эксплуатации человека человеком, в давлении на правительства и общественные учреждения с целью склонения их к проведению буржуазной либерализации народного хозяйства и всего общества. Подчеркнем, что неолиберальная доктрина усиленно насаждается именно в странах капиталистической периферии, тогда как за полную либерализацию экономик - флагманов капиталистического мира те же неолиберальные экономисты выступают куда менее настойчиво и последовательно.