К югу от мыса Ява

XI

Николсон медленно встал на ноги, сжимая рукоятку «кольта». Кивнул на распростертую фигуру священника:

— Этот человек мертв. — Его спокойный голос тихо вторгся в нависшую тишину. — У него в спине нож. Кто-то в этой шлюпке убил его.

— Мертв! Вы сказали, он мертв? Нож в спине! — Лицо Фарнхольма потемнело, он дернулся вперед и опустился на колени рядом с Ахмедом. Когда он снова был на ногах, его рот превратился в тонкую белую полоску на темном лице. — Он, действительно, мертв. Дайте-ка мне пистолет, Николсон. Я знаю, кто это сделал.

— Оставьте пистолет в покое! — Николсон твердо отстранил Фарнхольма. — Простите, генерал. Пока с капитаном не все в порядке, этой шлюпкой командую я. И я не могу позволить вам взять закон в свои руки. Кто это сделал?

— Сайрен, конечно! Только взгляните на эту паршивую собаку: сидит, ухмыляется.

— «Улыбка ж скрывала кинжал под плащом», — проговорил Уиллоуби. — Голос его был слабым и хриплым, но сон, вероятно, повлиял на него благотворно.

— Ни под каким он ни под плащом, — сухо произнес Николсон. — Он торчит в спине Ахмеда. И все из-за моей преступной забывчивости, — добавил он с горечью внезапного понимания. — Я совсем забыл про нож, бывший наряду с двумя топориками в оснащении шлюпки номер два… Но почему Сайрен, генерал?

— Господи всемогущий, приятель, конечно, это Сайрен! — Фарнхольм показал на священника. — Мы ищем хладнокровного убийцу, не так ли?

Николсон посмотрел на генерала:

— И это все?

— Что значит «это все»?

— Вы прекрасно меня поняли. Если нам придется застрелить его, я пролью слез не больше вашего. Но давайте сначала поищем хоть какие-нибудь доказательства.

— Какие же еще вам нужны доказательства? Ахмед сидел лицом к корме, не правда ли? И был зарезан в спину. Значит, убийца находился позади него. А в шлюпке к носу от него располагались только три человека — Сайрен и двое его головорезов.

— Наш друг переутомлен, — раздался голос Сайрена, бесстрастный и ровный. — Слишком много дней в открытой шлюпке делают с человеком ужасные вещи.

Фарнхольм сжал кулаки и двинулся вперед, но Николсон и Маккиннон схватили его за руки.

— Не будьте идиотом, — грубо сказал Николсон. — Насилием делу не поможешь, да и не можем же мы затевать драку в столь маленькой шлюпке. — Он задумчиво посмотрел на человека на бушприте. — Возможно, вы и правы, генерал. Я, действительно, слышал, как кто-то передвигался по шлюпке прошедшей ночью, и слышал нечто похожее на глухой удар. Позднее я уловил всплеск. Однако я оба раза проверил, и все оставались на своих местах.

— Всплеск, говорите? — Фарнхольм заглянул под банку, на которой сидел священник. — Его ранец исчез, Николсон. Интересно, догадываетесь ли вы, куда? Они убили Ахмеда, забрали его ранец и выкинули за борт. Дважды, услышав шум, вы видели Ахмеда сидящим прямо. Кто-то, должно быть, поддерживал его в таком положении — вероятно, при помощи торчащей в спине рукоятки ножа. И кто бы это ни был, он должен был сидеть за Ахмедом, на бушприте. А там сидело только трое этих псов. — Фарнхольм тяжело дышал, не сводя глаз с лица Сайрена и стиснув кулаки.

— Похоже, вы правы, — признал Николсон. — И что же за всем этим кроется?

— Кроется за чем?

— Вы прекрасно знаете, за чем. Не ради же тренировки они его убили. Какие у них мотивы?

— Да откуда же я, черт побери, знаю?

— Послушайте генерал, мы не совсем тупицы. Несомненно, вы в курсе. Вы немедленно заподозрили Сайрена. Вы ожидали, что с ранцем Ахмеда может что-нибудь случиться. К тому же Ахмед был вашим другом.

Лишь на мгновение в глубине глаз Фарнхольма мелькнула смутная тень, заставившая Сайрена напряженно сжать губы. Солнце еще не взошло, и Николсон не был уверен, что эти двое обменивались взглядами. Однако всякое подозрение о сговоре между ними выглядело бы абсурдным — дай Фарнхольму пистолет, и от Сайрена остались бы одни воспоминания.

— Полагаю, вы имеете право знать. — Фарнхольм, казалось, твердо держал себя под контролем, в то время как его мозг неистово работал, выдумывая историю, которую предстоит вынести на суд. — Теперь это более не опасно. — Он отвел взгляд от Сайрена, посмотрел на лежавшего у ног мертвого священника и выражение его лица смягчилось: — Вы сказали, Ахмед был моим другом. Да, был, но весьма недавним, и только потому, что отчаянно нуждался в товарище. Его звали Ян Беккер. Он соотечественник Ван Эффена. Жил на Борнео — Голландском Борнео — неподалеку от Самаринды, долгие годы. Представитель крупной амстердамской фирмы, он инспектировал целую сеть речных каучуковых плантаций. Кроме того, занимался и другим.

Он замолчал, и Николсон подтолкнул его:

— То есть?

— Я точно не уверен. Он работал в качестве агента на голландское правительство. Я знаю только, что несколько недель назад он пошел на риск и выявил прекрасно организованную японскую «пятую колонну» в Восточном Борнео, десятки членов которой были немедленно расстреляны. Он также умудрился завладеть полным перечнем всех японских агентов в Индии, Бирме, Малайзии и Ост-Индии. Этот перечень находился в ранце и стоил бы для союзников бешеных денег. Японцы узнали, что Беккер похитил секретнейшие данные и назначили за его голову фантастическую цену — за живого или мертвого, — предложив подобное же вознаграждение за возвращение или уничтожение списков. Все это мне рассказал сам Беккер. Сайрен же каким-то образом узнал о содержимом ранца. Он заработал свои деньги, но, клянусь Богом, ему их не получить.

— Так вот почему Беккер — или как бы его ни звали — маскировался?

— Это была моя идея, — тяжело проговорил Фарнхольм. — Я-то считал, что был весьма и весьма предусмотрителен. Мусульманские священники ненамного отличаются от всех остальных священников в мире. К ним относятся, как к пьяницам, их презирают и всячески избегают. Я изо всех сил старался походить на горького пропойцу, какого всегда выбирают в попутчики подобные люди. И все-таки мы были недостаточно проницательны. Да и не могли быть. Во всей Ост-Индии для Беккера не нашлось бы безопасного места.

— Ему и так невероятно везло до прошлой ночи, — признал Николсон. — Значит, поэтому-то японцы столько с нами возились?

— Господи всемогущий, приятель, да это же теперь просто очевидно! — Фарнхольм нетерпеливо покачал головой, затем снова посмотрел на Сайрена: в его глазах более не читалось гнева — лишь холодное, твердое намерение. — Я бы скорее предпочел оказаться в одной шлюпке с королевской коброй, но не с этой свиньей. Я не хочу, чтобы вы пачкали руки кровью, Николсон. Дайте мне пистолет.

— Как удобно, — пробормотал Сайрен. — «Чего-чего, — подумал Николсон, а смелости ему не занимать». — Поздравляю, Фарнхольм. Я восхищен вами.

Николсон посмотрел на него с любопытством, потом перевел глаза на генерала.

— О чем он говорит?

— Откуда, черт побери, мне знать? — раздраженно ответил Фарнхольм. — Мы теряем время, Николсон. Дайте мне пистолет!

— Нет.

— Боже, да почему «нет»? Не будьте глупцом, дружище. Наши жизни не стоят ни гроша, пока этот человек в шлюпке.

— Очень может быть, — согласился Николсон. — Однако подозрение, как бы оно ни было сильно, еще не доказательство. Даже Сайрен имеет право на суд.

— Во имя всего святого! — Фарнхольм окончательно вышел из себя. — Неужели вы не понимаете, что сейчас не время староанглийских представлений о правосудии и справедливости? Не время и не место. Это вопрос жизни и смерти.

Николсон кивнул:

— Да, я знаю. Сайрен не узнал бы и собственную мать, если бы это ему оказалось нужно. Возвращайтесь на свое место, генерал; прошу вас. Я отвечаю за безопасность людей ни шлюпке. Боцман, разрежьте один из концов натрое и позаботьтесь об этих типах. Ничего страшного, если узлы будут немного тугими.

— Неужели? — вскинул брови Сайрен. — А что, если мы откажемся подчиниться подобному обращению?

— Придется привыкать, — бесстрастно сказал Николсон.

Маккиннон тщательно связал Сайрена и двух его людей, выказав мрачное удовлетворение от затягивания веревок. Для подстраховки боцман привязал концы их к рым-болту на носовом фальстеме. Фарнхольм более не протестовал. Интересно, однако, что, вновь заняв свое место рядом с мисс Плендерлейт, он сел так, чтобы, разговаривая с ней, одновременно наблюдать за бушпритом шлюпки. Его карабин лежал под боком.

Сделав свое дело, Маккиннон пробрался на корму, к шкотам, и сел возле Николсона. Боцман вытащил ковш и мерный сосуд для принятия воды, затем повернулся к старшему помощнику. Человек шесть в шлюпке разговаривало — эта болтовня после восхода солнца не продлится долго, — и его приглушенные слова не было слышно и за два фута от шкотов.

— До Дарвина еще очень далеко, сэр, — уклончиво начал он.

Николсон пожал плечами и улыбнулся. Лицо его при этом потемнело.

— И вы туда же, боцман? Возможно, мое решение неправильно. Я абсолютно убежден, что Сайрен никогда не предстанет перед судом. Но я не могу убить его. Сейчас, во всяком случае.

— Он ждет своего шанса, сэр. — Маккиннон выглядел обеспокоенным. — Убийца. Вы ведь слышали, что рассказал Фарнхольм.

— В том-то все и дело, что слышал, — тягостно кивнул Николсон. Он бросил взгляд на Фарнхольма, потом на Маккиннона, потом на свои руки. — И не поверил ни единому слову из его истории. Это была ложь от начала и до конца.

Солнце выкатилось огромным сверкающим шаром над восточным горизонтом. Примерно через час все разговоры на шлюпке прекратились, и каждый остался наедине с собственным адом. Час следовал за часом, солнце все выше взбиралось в пустынную выцветшую синеву, а шлюпка была так же неподвижна, как и несколько последних дней кряду. Николсон понимал, что они значительно сместились к югу, ибо сильное течение от пролива Банка до Зондского пролива господствует в Яванском море восемь месяцев в году. Однако никакого движения окружавшей их воды не было, заметного, по крайней мере, невооруженным глазом.

На борту шлюпки все также замерло. Под неуклонно приближавшимся к зениту солнцем любое усилие оборачивалось истощением и прерывистым хриплым дыханием. Время от времени мальчик беспокойно шевелился и разговаривал сам с собой на одному ему понятном языке, однако с наступлением дня, делающим горячий влажный воздух все более удушливым, его двигательная активность и желание разговаривать постепенно сходили на нет, и, в конце концов, маленький Питер покорно и с удовольствием ложился на колени Гудрун, задумчиво вглядываясь в ее чистые голубые глаза. Мало-помалу его веки тяжелели, и тогда он мирно засыпал. Николсон предлагал девушке отдохнуть, но она лишь улыбалась и качала головой. Старший помощник внезапно с неким удивлением понял, что мисс Драхман, разговаривая, почти всегда улыбалась. Николсону еще не доводилось слышать ее жалоб или видеть выражение неудовольствия на ее лице. Заметив, что девушка как-то странно на него смотрит, Николсон через силу улыбнулся и отвёл глаза.

Временами с боковых скамей по правому борту доносилось приглушенное бормотание генерала и мисс Плендерлейт, говорили они много. Во время же пауз они просто сидели и смотрели в глаза друг другу, и тонкая, изможденная ладонь мисс Плендерлейт неизменно покоилась в руках Фарнхольма. Два или три дня назад это неизбежно бы повеселило Николсона, но теперь старший помощник более не находил в этом ничего смешного. Это выглядело скорее трогательно — Дарби и Джоан терпеливо дожидаются конца, совсем его не страшась.

Взгляд Николсона медленно скользил по шлюпке. По сравнению со вчерашним днем особых перемен не было, не считая того, что люди казались еще более ослабевшими и выбившимися из сил, которых едва хватало, чтобы переместиться в последние одинокие клочки тени. Не нужно быть врачом, чтобы видеть, что от безразличия до безжизненности всего один шаг. Некоторые были настолько плохи, что лишь за счет сознательного усилия воли могли приподняться за полуденной дозой воды. Кое-кто, ко всему прочему, уже глотал с трудом. Еще сорок восемь часов – и большинство умрет. Николсон знал, где находилась шлюпка: недалеко от Ноордвахтерского маяка, в пятидесяти милях к востоку от побережья Суматры. Если в следующие двадцать четыре часа не пойдет дождь или не задует ветер, то дальнейшее уже потеряет для них всякий смысл.

По большому счету, единственным радостным моментом было здоровье капитана. Сразу после рассвета Файндхорн пришел в себя и сидел теперь между банкой и скамьей, явно не собираясь более терять сознания. Он уже мог нормально говорить — насколько позволяло раздираемое жаждой горло, — и ни разу еще не кашлянул кровью. За последнюю неделю капитан здорово потерял в весе, но, несмотря на это, выглядел даже крепче прежнего. Для человека с пулей в легком или в стенке грудной клетки, к тому же лишенного всякой медицинской помощи, подобный прогресс казался чудом, во что Николсон отказался бы поверить, не лицезрей он это воочию. Даже теперь старший помощник находил восстановительные способности Файндхорна, стоявшего на пороге пенсионного возраста, весьма труднообъяснимыми. Николсон прекрасно сознавал, что у Файндхорна не осталось никого и ничего — ни жены, ни семьи, и это делало его мужество и неожиданную поправку еще более поразительными. Й все-таки, как ни горько это было признавать, конец в любом случае неумолимо близился. Быть может, объяснение лежало в чувстве ответственности Файндхорна, быть может, в чем-то другом. Трудно сказать. Николсон вдруг понял, что слишком устал, чтобы думать об этом. Он закрыл глаза от яркого блеска моря и незаметно для себя заснул под полуденным солнцем.

Он проснулся от звука пьющейся воды; пьющейся не маленькими, экономными глотками, а с жадным хлюпаньем и урчанием, словно бы у человека был в горле насос. Сначала Николсон решил, что кто-то пробил их последний бак, однако тут же увидел, что дело не в этом. Молодой солдат Синклер, сидевший на банке возле мачты, держал у рта черпак. Это был восьмидюймовый черпак, вмещавший много воды. Синклер откинул голову назад и осушал последние капли.

Николсон с трудом поднялся на ноги, осторожно пробрался вперед меж распростертых тел и забрал черпак из руки юноши. Старший помощник дал паре капель медленно скатиться себе в рот и поморщился от острого соленого привкуса. Морская вода. В этом не было никаких сомнений. Юноша поднял на Николсона широко раскрытые безумные глаза и тупо уставился на него. По меньшей мере шесть человек наблюдали за ними с апатичным безразличием. Кто-то наверняка видел, как Синклер опускал черпак в море и затем пил, но никто не остановил его. Никто даже предостерегающе не крикнул. Возможно, они решили, что это было хорошей идеей. Николсон покачал головой и посмотрел вниз на солдата.

— Это была морская вода, не так ли, Синклер?

Солдат ничего не ответил. Сумасшедшие пустые глаза не отрываясь и не моргая смотрели на Николсона.

— Вы выпили всю ее? — настойчиво спросил Николсон, и на этот раз юноша ответил монотонной серией ругательств.

Несколько секунд старший помощник молча изучал лицо Синклера, потом устало пожал плечами и отвернулся. Солдат привстал с банки, протягивая к черпаку скрюченные пальцы. Николсон слегка оттолкнул его, и он снова грузно опустился на свое место и положил голову на руки, медленно, из стороны в сторону покачивая ею. Поколебавшись, старший помощник отправился на корму.

Миновал полдень, солнце пересекло зенит, и жара усилилась. Шлюпка теперь казалась совсем вымершей, и даже Фарнхольм и мисс Плендерлейт покорились неспокойному сну. И когда после трех часов дня уже самые стойкие поверили, что они потерялись в бесконечном чистилище, наступила неожиданная перемена.

Перемена была такой неуловимой, что поначалу не смогла запечатлеться в шатком сознании людей. Первым ее заметил Маккиннон, сразу понявший ее значение. Немного поморгав от отраженных глянцевой поверхностью моря и бивших в глаза солнечных лучей, боцман выпрямил спину, обследовал горизонт от севера к востоку и впился пальцами в руку Николсона.

— В чем дело, боцман? — быстро спросил Николсон. Но Маккиннон лишь смотрел на старшего помощника, раздвинув потрескавшиеся воспаленные губы в счастливой улыбке. Николсон воззрился на него безучастным, непонимающим взглядом, подумав было, что, вот, и Маккиннон перешагнул грань. И вдруг до него дошло.

— Ветер! — Его голос прозвучал лишь слабым, каркающим шепотом, но лицо Николсона, ощутившее первые прохладные прикосновения бриза, отображало всю гамму испытываемых чувств. Почти тут же он, в точности, как и Маккиннон, оглядел северо-восточный горизонт и в первый и единственный раз в жизни хлопнул боцмана по спине. — Ветер, Маккиннон! И туча! Вы ее видите? – Он вытянул руку туда, где из-за горизонта только начинала выползать голубовато-лиловая облачная гряда.

— Вижу, сэр. Сомневаться не приходится. Двигается прямо на нас.

— А ветер усиливается с каждой минутой. Чувствуете? — Он потряс спящую санитарку за плечо. — Гудрун! Просыпайтесь! Проснитесь же!

Она зашевелилась, открыла глаза и подняла их на Николсона.

— Что такое, Джонни?

— Для вас — мистер Николсон, — сказал он с притворной строгостью. — Хотите увидеть самое прекрасное зрелище на свете? — Тень недоброго предчувствия пробежала по ясной голубизне ее глаз, и, поняв, о чем она думает, он снова улыбнулся. — Дождевая туча, глупышка! Чудесная, великолепная дождевая туча. Будьте добры, растрясите капитана.

Воздействие на экипаж шлюпки известия о приближающемся дожде было ошеломляющим, произошедшая с людьми перемена — просто невероятной. Через две минуты все, без исключения, проснулись и жадно вглядывались в северо-восток, возбужденно переговариваясь. Хотя нет, было одно исключение. Молодой солдат Синклер не удостоил весть абсолютно никакого внимания и сидел на банке в полнейшем безразличии, уставившись себе под ноги. Остальные же вели себя, как обреченные на смерть, которым снова даровали жизнь. Так оно и было. Файндхорн распорядился раздать всем по дополнительной порции воды. Гряда облаков теперь ощутимо приблизилась. Ветер крепчал, холодя уставшие от жары лица. Надежда вновь вернулась на шлюпку, а желание жить — к ее обитателям. Николсон смутно сознавал, что это возбуждение и физическая активность имеют чисто нервную природу и, вероятно, подтачивают последние силы. Он сознавал также, что любое разочарование, любой каприз внезапно повернувшейся фортуны станут теперь равносильны смертному приговору. Ничто, однако, этого пока не предвещало.

— Долго ли еще, как вы думаете, дружище? — раздался голос Фарнхольма.

— Сложно сказать. — Николсон перевел взгляд на северо-восток. — Полтора часа, возможно, а возможно и меньше, если ветер будет крепнуть. — Он посмотрел на капитана. — А вы как считаете, сэр?

— Меньше, — кивнул Файндхорн. — Ветер определенно усиливается.

— «Несу я море свежести иссохшим цветам», — торжественно продекламировал второй механик. Он радостно потер руки. — Под «цветами» следует понимать «Уиллоуби». Дождь, дождь, восхитительный дождь!

— Подождите ликовать, Уилли, — предостерег Николсон.

— Что вы имеете в виду? — резко спросил Фарнхольм.

— Только то, что дождевые облака не всегда оборачиваются дождем, — сказал Николсон как можно более безмятежным тоном. — Не сразу, по крайней мере.

— Не хотите ли вы сказать, молодой человек, что наше положение ничуть не улучшится? — На шлюпке был только один пассажир, называвший Николсона «молодым человеком».

— Ну конечно же, нет, мисс Плендерлейт. Облака выглядят достаточно тяжелыми и должны, прежде всего, защитить нас от солнца. Однако главное — ветер. Если он подхватит нас и не будет слабеть, мы способны достичь Зондского пролива в течение ночи.

— Тогда почему вы до сих пор не подняли паруса? — вопросил Фарнхольм.

— Потому что, судя по всему, дождь БУДЕТ, — терпеливо проговорил Николсон. — Мы должны приготовить емкости для воды, стаканы, ковш, — все, что имеется в наличии. Да и пока ветра все равно не хватит, чтобы переместить нас за минуту даже на пару футов.

Большую часть следующего часа никто не произнес ни слова. С осознанием, что спасение не будет столь немедленным, доля прежнего безразличия вернулась. Но лишь доля. Ни один человек не закрыл глаза и не уснул. Туча подходила к шлюпке по траверзу, со стороны правого борта, и поглощала все внимание людей. Вероятно, поэтому никто из них не удосужился посмотреть на Синклера, пока уже не стало слишком поздно.

Первой его заметила Гудрун Драхман, стремительно вскочила на ноги и бросилась к юноше. Его глаза закатились так, что зрачки исчезли совсем и были видны только белки. Он конвульсивно дергался, И неистово, как в лихорадке, стучал зубами, посерев лицом. Когда девушка приблизилась к нему, ласково называя по имени, он рывком встал на ноги, оттолкнул ее с такой силой, что она упала в объятия генерала, и затем, прежде, чем кто-нибудь успел прийти в себя, сорвал с себя рубашку и, швырнув ее подходившему Николсону, прыгнул за борт, врезавшись плашмя лицом в воду и обдав шлюпку каскадом брызг.

Несколько секунд никто не шелохнулся. Все произошло слишком быстро. Однако банка была действительно пуста, а по зеркальной поверхности моря расходились круги. Николсон застыл на полпути, держа в руках разорванную рубашку. Девушка по-прежнему опиралась на Фарнхольма, бессмысленно повторяя: «Алекс, Алекс». И вдруг сзади, по правому борту, раздался еще один всплеск, на этот раз не такой громкий. Вслед за Синклером в воду прыгнул боцман.

Второй всплеск вернул Николсона к действительности. Быстро нагнувшись, старший помощник взялся за отпорный крюк шлюпки и, став коленями на боковую скамью, навис над бортом. Почти не задумываясь, он достал пистолет и держал его свободной рукой. Отпорный крюк предназначался для Маккиннона, пистолет — для молодого солдата. Объятия охваченного паникой тонущего человека расцепить практически невозможно, а если он к тому же и сумасшедший, то одному Богу известно, чем все это может закончиться.

Синклер молотил руками по воде в двадцати футах от шлюпки, а только что показавшийся на поверхности Маккиннон уверенно следовал за ним, когда Николсон заметил нечто, бросившее его в холодный пот. Он кинул за борт отпорный крюк, описавший в воздухе широкую дугу и упавший в воду в нескольких дюймах от плеча Маккиннона. Боцман инстинктивно положил руку на крюк и обернулся с испуганным непониманием.

— Назад, приятель, назад! — закричал Николсон. Даже в панике, старший помощник обратил внимание на то, что его голос хрипл и надтреснут. — Ради Бога, скорее!

Маккиннон медленно двигался в направлении шлюпки, но не по собственной воле: он по-прежнему держался за отпорный крюк, который Николсон стремительно вытягивал на борт. Лицо Маккиннона все еще выражало недоумение. Боцман посмотрел через плечо туда, где более чем в тридцати футах от него бессмысленно барахтался Синклер, затем снова повернулся к шлюпке, открыл рот, дабы что-то сказать и вдруг громко закричал от боли и яростно заработал руками по направлению к шлюпке. Пять неистовых гребков — и он был у борта. Втащенный в шлюпку полудюжиной рук, Маккиннон соскользнул лицом на перекрестную скамью, и, когда его ноги оказались внутри, сероватое, рептилеобразное существо разжало на его икре зубы и бесшумно ушло под воду.

— Господи, что… что это было? — Гудрун увидела мимолетный зловещий оскал и блестящее змеевидное туловище. Ее голос дрожал.

— Барракуда, — безжизненно проговорил Николсон. Он старательно избегал смотреть девушке в лицо.

— Барракуда! — Ее потрясенный шепот говорил о том, что она слышала все об этой, наверное, самой ненасытной морской убийце. — Но Алекс! Алекс! Он ведь там! Мы обязаны помочь ему! Немедленно!

— Мы не можем ничего сделать. — Он не собирался отвечать ей так резко, однако полное бессилие повлияло на него более, чем он подозревал. — Ему теперь не поможет никто и ничто.

Не успел Николсон договорить, как над водой пронесся мучительный вопль Синклера — получеловеческий-полуживотный. Он раздавался снова и снова, полный безмерного ужаса. Синклер судорожно метался по воде, временами взмывая над ней туловищем и так сильно прогибая спину, что его волосы почти касались поверхности. Солдат, как безумный, молотил руками, вспенивая море вокруг, словно сражался с невидимыми врагами. «Кольт» в руке Николсона прогремел шесть раз в быстрой последовательности, вздымая около Синклера фонтаны брызг. Это были суматошные, неприцельные выстрелы, даже не претендовавшие на попадание. Их почти можно было назвать небрежными — все, кроме первого, в который Николсон вложил всю свою меткость и который поразил Синклера прямо в сердце. И задолго до того, как запах карбида и голубоватые струйки дыма отнесло к югу, водная поверхность обрела спокойствие, когда Синклер скрылся под ней.

Через двадцать минут море перестало быть синим, обратившись в молочно-белый пенившийся ковер, сотканный потоками дождя, поглотившего все пространство от горизонта до горизонта.

Прошло около трех часов, близилось время заката. Увидеть солнце было невозможно, ибо шквалы дождя по-прежнему один за другим следовали на юг, и в меркнущем свете все небо налилось свинцовой серостью. Дождь лил и лил, хлеща по беззащитной шлюпке, но никого это, казалось, не волновало. Промокшие до нитки, дрожащие под холодными струями люди, к чьим рукам, туловищам и ногам зябко липла тонкая хлопчатобумажная одежда, были счастливы, несмотря на парализующий шок, испытанный ими от смерти Синклера. Холодный дождь утолил их жажду и, подобно благостному бальзаму, успокоил ожоги и воспаленную кожу. Им удалось наполнить один из баков четырьмя галлонами свежей дождевой воды, а шлюпка, подгоняемая неслабеющим бризом, уже покрыла многие мили, отделявшие их при мертвом штиле от теперь неуклонно приближавшегося западного побережья Явы. И наконец они были счастливы, как никогда и не мечтали, потому что спасение было совсем рядом, и чудеса по-прежнему могли происходить, а их невзгоды благополучно завершились.

Первым, как всегда, заметил низкий и длинный силуэт, маячивший на двухмильном удалении сквозь брешь в стене дождя, Маккиннон. За считанные секунды они спустили потрепанные люггер и кливер и демонтировали саму мачту. Затем прижались ко дну шлюпки, так что даже с близкого расстояния она выглядела лишь пустой дрейфующей лодкой, едва различимой в пелене дождя и, вероятно, не стоящей внимательного осмотра, попади она в поле зрения. И она попала: длинный сероватый силуэт изменил курс, дабы блокировать линию их дрейфа; и они могли теперь только благодарить Бога, что зоркие наблюдатели сумели разглядеть шлюпку сквозь дождевую мглу.

Это был торпедный катер ВМС США, а американские торпедные катера нельзя было спутать ни с каким другим судном. Длинный и широкий развал бушприта, семидесятифутовый корпус, обшитый клееной фанерой и движимый тремя высокооборотными двигателями, четырехствольные торпедные установки, пулеметы 50-го калибра, — все это безошибочно указывало на тип корабля. Он не нес никакого флага, однако, словно бы желая развеять последние сомнения относительно его национальной принадлежности, стоявший на палубе катера матрос развернул большой стяг, тут же туго забившийся по ветру. И даже в сгущавшихся сумерках звездно-полосатое полотнище было, наверное, самым легко узнаваемым флагом из всех.

Все теперь поднялись со дна шлюпки и приветственно махали руками. Двое на катере махнули в ответ: один — из рулевой рубки, другой — у одной из носовых башен. На шлюпке люди принялись собирать свои скромные пожитки, и мисс Плендерлейт едва успела надеть шляпу, когда катер резко сбавил, а потом и вовсе дал задний ход, скользя в футе от их борта и исполински возвышаясь над маленькой лодкой. Пара концов перелетела через полосу воды и аккуратно приземлилась на нос и корму шлюпки. Вскоре судно подошло к шлюпке впритирку, и Николсон, положив одну руку на его борт, поднял другую в приветствии, когда из-за рулевой рубки появилась приземистая фигура.

— Эй, там! — Николсон широко улыбнулся. — Дружище, как же мы рады вас видеть!

— Ваша радость — ничто по сравнению с нашей. — На загорелом лице блеснули белые зубы почти одновременно с неуловимым движением левой руки, после которого у стоявших на палубе матросов внезапно возникли в руках автоматы, а в правой руке говорившего — пистолет. — Боюсь, ваше ликование будет более быстротечным, нежели наше. Настоятельно прошу сохранять спокойствие.

Николсона будто ударили под ложечку. Несмотря на всю выпитую старшим помощником воду, во рту у него пересохло, и он с трудом придал голосу спокойный тон:

— Это что, неудачная шутка?

— Вынужден с вами согласиться. — Фигура на борту катера слегка наклонилась, и только тогда Николсон разглядел характерно натянутую кожу в уголках узких глаз. — И, видимо, для вас совсем не смешная. Смотрите. — Он взмахнул рукой, и звездно-полосатое полотнище тут же куда-то исчезло, замененное затрепетавшим на ветру флагом Страны восходящего солнца.

— Довольно посредственная уловка, не так ли? — продолжал человек. — Мы ждем вас уже давно, и счастливы наконец лицезреть.

Он внезапно прервался и, обнажив зубы, навел пистолет на генерала, вскочившего на ноги с поразительной для его лет стремительностью, замахиваясь обеими руками с пустой бутылкой от виски. Но бутылка предназначалась для Ван Эффена, полуобернувшегося в предчувствии удара, но слишком поздно. Тяжелая бутылка угодила ему чуть выше уха, и голландец как подкошенный рухнул через банку. Японский офицер уставился на Фарнхольма.

— Еще одно такое движение, и вы умрете. Вы что, спятили?

— Нет, но этот человек — да, и умереть пришлось бы всем нам. Он тянулся за пистолетом. — Фарнхольм с негодованием посмотрел на упавшего Ван Эффена. — Я слишком далеко зашел, чтобы умирать вот так.

— Вы умный старик, — вкрадчиво проговорил офицер. — Вам, действительно, не на что рассчитывать.

«Действительно, не на что, — беспомощно подумал Николсон, — не на что совсем». Он ощутил непреодолимую горечь от того, что им пришлось преодолеть столь многое, и что все должно было закончиться именно так. Николсон услышал глухое бормотание Питера за своей спиной и, обернувшись, увидел мальчика, стоящего на корме и смотрящего на японского офицера сквозь решетку перекрещенных пальцев. Питер не выглядел особенно испуганным, просто замер в удивлении. Яростное отчаяние нахлынуло на Николсона: поражение может принять любой, однако присутствие ребенка делало его невыносимым.

Две санитарки сидели по обе стороны старшего помощника. Темно-карие глаза Лины были широко раскрыты от ужаса. В голубизне же глаз Гудрун читались лишь грусть и отчаяние, точно отражая собственное настроение Николсона. Николсон медленно обводил глазами шлюпку и везде натыкался на все те же страх, отчаяние и ошеломляющую, щемящую горечь поражения. Правда, лицо Сайрена было бесстрастным, как всегда; глаза Маккиннона стреляли из стороны в сторону, быстро оглядывая то шлюпку, то катер, будто оценивая все ничтожные шансы на сопротивление. И наконец генерал казался неестественно беззаботным: обняв хрупкие плечи мисс Плендерлейт, он что-то шептал ей на ухо.

— Какая трогательная и жалостная сцена, вы не находите? — Японский офицер притворно горестно покачал головой. — Но, заметьте, собирается дождь, и дождь сильный. — Он посмотрел на надвигавшуюся с северо-востока гряду облаков и плотную пелену дождя, уже рябившую темневшее море менее чем в миле от них. — Я не люблю мокнуть под дождем, особенно если в этом нет никакой необходимости. А посему предлагаю…

— Всякие предложения излишни. Вы что, думаете, я собираюсь заночевать в этой чертовой шлюпке? — Николсон обернулся на глухой, раздраженный голос Фарнхольма, вставшего в полный рост с кожаным саквояжем в руке.

— Что… что вы делаете? — воскликнул старший помощник.

Фарнхольм взглянул на него и улыбнулся, изогнув верхнюю губу с ленивым презрением, поднял глаза на стоявшего на катере офицера и ткнул большим пальцем в направлении Николсона.

— Если этот дурак попытается наглупить или каким-то образом удержать меня, пристрелите его.

Николсон уставился на генерала в полнейшем недоумении, затем посмотрел вверх, на офицера, и не обнаружил в нем не только недоумения, но даже и тени замешательства. Довольно ухмылявшийся японец начал быстро говорить на совершенно непонятном Николсону языке, и Фарнхольм тут же с готовностью ему ответил, бегло произнося слова чужой речи. И затем, прежде чем старший помощник успел осознать, что происходит, генерал сунул руку в свой саквояж и, вытащив оттуда пистолет, принялся пробираться к борту шлюпки с саквояжем в одной руке и оружием — в другой.

— Этот джентльмен сказал, что нас ряды видеть. — Фарнхольм улыбнулся Николсону сверху. — Боюсь, это относилось только ко мне, желанному и, как видите, высокочтимому гостю. — Он повернулся к японцу. — Вы поработали превосходно. Ваша награда будет соответствующей. — Тут он резко перешел на иностранный язык — японский, понял Николсон, — и разговор длился почти две минуты.

Первые капли нового дождевого шквала забарабанили по палубам катера, и Фарнхольм снова взглянул на старшего помощника.

— Мой друг предлагает вам подняться на борт в качестве пленников, — сказал Фарнхольм. — Однако я пытаюсь убедить его, что вы слишком опасны и вас следует расстрелять на месте. Мы намерены обсудить способ вашего устранения в более комфортных условиях. — Он снова повернулся к японцу. — Привяжите шлюпку к корме. Терять им нечего, и было бы в высшей степени неразумно оставить их у борта. Идемте, друг мой, давайте спустимся вниз. — Он насмешливо поклонился. — Капитан Файндхорн, мистер Николсон, мое почтение. Спасибо, что подбросили. Благодарю также за неизменную обходительность и профессиональное мастерство, без которого встреча с моими добрыми друзьями была бы невозможной.

— Будь ты проклят, предатель! — медленно, с яростью проговорил Николсон.

— Вот он, молодой голос слепого национализма. — Фарнхольм печально покачал головой. — Это грубый и жестокий мир, молодой человек. И в нем каждому приходится так или иначе зарабатывать на жизнь.

Он небрежно, с издевкой махнул рукой.

— Au revoir. Приятно было провести время в вашем обществе.

Секундой позже он скрылся за непроницаемой стеной дождя.