Как приручить лису и превратить её в собаку. Сибирский эволюционный эксперимент

Глава 9 Хитрый как лис

Идея совместных исследований по изучению доместицируемых лис представляла интерес не только для генетиков, таких как Анна Кукекова, но и для специалистов в области этологии. Обри Мэннинг в период организации этологической конференции 1971 г. в Эдинбурге был покорен опубликованными в западных научных журналах отчетами о беляевском эксперименте – и точно так же поколение этологов 1990-х гг. понимало, насколько значимы результаты новосибирских ученых и какие важные исследования могут быть проведены в далеком российском питомнике, где выводят одомашненных лис. Это время было отмечено неожиданным всплеском работ, посвященных когнитивным способностям животных и формам их обучения. Экспериментальные лисы давали великолепную возможность для изучения различий в познавательных способностях одомашненных животных и их неприрученных сородичей.

Людмила Трут и Дмитрий Беляев соглашались с тем, что генетические изменения, произошедшие у лис в ходе доместикации, должны были «заставить» мозг животных обучиться навыкам более социального поведения по отношению к человеку. Пушинка научилась проявлять особую привязанность к Людмиле, которая считала, что лиса демонстрирует зачаточные рассудочные способности. Хитроумное поведение в истории с обманутой вороной показывало, что Пушинка обладает навыком стратегического предвидения. Но у Людмилы не было никакого опыта в изучении когнитивных способностей животных, она никогда не пыталась проводить исследования в этой области.

Узнать, что происходит в голове у животного, очень непросто. Наверное, каждый владелец собаки наблюдал, как его питомец, бережно держа в зубах кость, уходит в угол комнаты или за кресло и, царапая когтями пол, «закапывает» ее. О чем «думает» пес в этот момент? Может быть, ваш терьер или гончая попросту забавляется? Или это игра, наподобие игр детей в воображаемое чаепитие или в пожарных? Или же умная собака решила, что полезно припрятать косточку на черный день? А о чем «думают» кошки, набрасываясь друг на дружку из засады за дверью? Возникают ли в их мозгу сцены охотничьих поединков, а носясь по комнате, они воображают, что спасаются от страшного хищника? Наконец, вполне вероятно, что наши домашние любимцы просто-напросто следуют велениям инстинктов— именно так считал Чарльз Дарвин, описавший собаку, которая каждый раз делала на ковре 13 полных оборотов, прежде чем улечься спать[13].

На самом деле мы почти ничего не знаем о природе ментальной деятельности животных. Изучая их поведение, труднее всего найти ответ на вопрос о том, как оно связано с эмоциональной и мыслительной сферами. И хотя Дарвин не видел здесь непреодолимой пропасти между человеком и животными, в ХХ в. этологи, изучавшие генетическую основу поведения (например, Конрад Лоренц, в опытах которого птенцы серого гуся благодаря импринтингу начинали считать своей матерью резиновый мячик), высказывались на этот счет чрезвычайно осторожно, стараясь избегать антропоморфизма и проецирования человеческих форм мышления на животных. Выводы, сделанные Джейн Гудолл из ее наблюдений за шимпанзе, вызвали весьма бурные дебаты о самой возможности проникновения во внутренний мир животных. При этом наблюдения Гудолл и других этологов пробудили большой интерес к разработке новых методов изучения мышления животных.

Многие зоопсихологи, взявшиеся за это дело, такие как Бернд Хайнрих и Гевин Хант, следуя примеру учителя Людмилы Леонида Крушинского и нобелевского лауреата Николаса Тинбергена, изучали животных в их естественной среде обитания. Немало исследований было посвящено животным, которые, подобно приматам, освоили использование орудий труда. Например, в мире пернатых мастером по изготовлению орудий является новокаледонский ворон (Corvus moneduloides)^{117}. Эта птица изготавливает из веток и листьев приспособления для извлечения насекомых из-под коры дерева. Ворон вставляет свое орудие в трещину в коре, насекомое, проявляя оборонительную реакцию, цепляется за него, и птица вытаскивает свою добычу наружу. Делать подобные инструменты вороны учатся на первом или втором году жизни: они наблюдают за взрослыми птицами, которые возятся со своими приспособлениями, и набираются опыта, проходя путь от неумелых новичков до мастеров. Начинают вороны с того, что очищают ветки от листьев и сучков. Гладкими ветками удобно зондировать трещины в коре. Постепенно вороны переходят к более сложным инструментам, таким как ветки с крючком на конце. Они выбирают небольшую ветвь, которая ближе к концу раздваивается. Один отросток ворон отделяет клювом почти у самого основания, получая орудие в форме буквы V на конце, где одна из сторон получившейся вилки гораздо короче другой. Потом, усердно работая клювом, птица заостряет кончики своего инструмента.

Новокаледонские вороны умеют изготовлять орудия из заостренных по краям листьев пандана. Они скручивают листья, придавая им форму, напоминающую наконечник копья, и используют в качестве зонда для извлечения пищи. Ставя опыты с этими птицами в лаборатории, ученые обнаружили, что вороны охотно используют для производства орудий куски картона и алюминия. После этого в лесах Новой Каледонии были установлены видеоловушки, чтобы выяснить, проявляют ли птицы такую же изобретательность в природе. На полученных видеозаписях видно, как вороны используют для изготовления орудий перья и сухие травинки. Съемки также показали, что иногда птицы применяют свои приспособления для добычи ящериц. Свои лучшие и любимые орудия вороны сохраняют, чтобы использовать снова и снова^{118}.

Почему новокаледонские вороны активно используют орудия, а другие виды птиц – нет? В поисках ответа специалисты ищут причины, которые, вероятно, влияют на воронов, но не на других птиц. Рабочая гипотеза состоит в том, что эту способность вороны развили под влиянием целой комбинации факторов. Считается, что в условиях сниженной конкуренции за пищу с другими видами, а также в отсутствие сильного давления хищников вороны могли тратить много времени на эксперименты с орудиями. Кроме того, у этих птиц достаточно длительный период взросления, что позволяет молодняку учиться необходимым навыкам у родителей и других взрослых сородичей.

Кроме исследований процесса обучения немало работ посвящено способности животных к запоминанию. Здесь тоже сделано немало удивительных открытий. Что касается памяти, то мало кто из животных может соперничать с сойкой – птицей семейства врановых, включающего воронов, сорок и грачей. Одни виды соек не делают серьезных запасов на черный день, в то время как другие могут в течение девяти месяцев запасти от 6 000 до 11 000 семян и точно запомнить, где они спрятаны. Эта способность, видимо, как-то связана с очень большим размером такого отдела их мозга, как гиппокамп^{119}. Западные кустарниковые сойки значительно превосходят всех остальных птиц: они не только помнят расположение многочисленных тайников с припасами, но запоминают даже, кто наблюдал за ними, пока они прятали пищу. Сойки могут вернуться к тайнику и перенести спрятанные семена в другое место – скорее всего, чтобы подстраховаться от любителей чужих припасов^{120}.

Некоторые виды животных проявляют элементарные способности к счету. Шимпанзе понимают, что на одной тарелке лежит больше аппетитных сладких кусочков банана, чем на другой. Собаки, приученные получать определенное количество кусков пищи, будут терпеливо ожидать недостающие куски, если им выдадут меньше положенного. Если распределить пищу неравномерно, так что одна собака получит больше другой, обделенное животное будет выражать явное недовольство. Пустынные муравьи, живущие в ландшафте, где мало ориентиров, помогающих найти путь домой, могут оценивать, сколько шагов они сделали, выйдя из гнезда на поиски пищи. Исследователи разработали особую методику: они прикрепляли к ногам муравьев, находящихся в фуражировочном походе, крохотные легкие ходули, которые увеличивали длину их шага на 50%. Пронаблюдав за возвращением насекомых в муравейник, ученые обнаружили, что, прошагав на ходулях дистанцию на 50% (пропорционально увеличению длины шага) длиннее, чем требовалось, муравьи останавливались и начинали разыскивать свое гнездо. Это поведение нельзя объяснить иначе как предположением, что муравьи способны отслеживать, сколько шагов они сделали^{121}.

В период бума зоопсихологических работ исследование мыслительных способностей животных сильно продвинулось вперед. Все больше ученых стали признавать, что эти возможности присущи не только человеку. Конечно, самые убедительные доказательства были получены на приматах. Идея наличия у них зачатков мышления не нова и восходит к первым десятилетиям ХХ века. Немецкий исследователь Вольфганг Келер в 1910-х гг. руководил приматологической станцией Прусской академии наук на Канарских островах. Проводя наблюдения над человекообразными обезьянами, он описал, насколько креативно те могут действовать при решении различных задач. К примеру, приматы ставили деревянные ящики один на другой, чтобы добраться до подвешенной связки бананов, и использовали длинные палки, сбивая плоды с ветвей. Все эти уловки Келер описал в получившей широкую известность монографии «Исследование интеллекта человекообразных обезьян», опубликованной в 1917 г. в Германии. Келер был уверен, что подобные действия невозможны без наличия у обезьян начатков мышления. Однако в последующие десятилетия такие утверждения вышли из моды: поведение животных стало принято объяснять с точки зрения условных рефлексов и инстинктов. И все же исследования, проведенные Джейн Гудолл, Дайан Фосси и такими их последователями из нового поколения приматологов, как Франс де Вааль, Дороти Чени, Роберт Сейфарт и Барбара Сматс, вновь привлекли внимание зоопсихологов к работам Келера. Особенность этого этапа исследований состояла в том, что ученые изучали сложные формы поведения карликовых шимпанзе и других приматов и в естественной среде, и в лабораторных условиях.

Весьма плодотворным оказалось исследование социально-когнитивных способностей животных. Этим термином обозначают их умение оценивать ситуацию, сложившуюся в группе, к которой они принадлежат, например, в группе шимпанзе в лесу или в группе собак, которых выпустили порезвиться на собачьей площадке. Этологи изучают, как животные реагируют на сигналы, посылаемые их сородичами, равно как и существами других видов: скажем, каким образом собаки могут так точно «считывать» настроение своих хозяев и тому подобное. Именно в этой области изучение одомашниваемых лис могло принести наиболее ценные плоды.

Один из ведущих исследователей социально-когнитивных способностей животных Брайан Хэйр отправился в Академгородок, чтобы поставить эксперимент с лисами. Хэйр в то время еще работал над диссертацией; его научным руководителем был Ричард Рэнгем, с которым они впоследствии опубликовали совместную статью о «самоодомашнивании» бонобо. «Коньком» Хэйра был сравнительный анализ социально-когнитивных навыков у разных видов животных, в частности у собак и приматов^{122}.

Из собственных исследований и работ других авторов Брайан Хэйр хорошо знал, что такие приматы, как шимпанзе и бабуины, демонстрируют сложные формы восприятия социальных связей. Это становилось ясно, например, из того, как они осуществляют взаимный груминг (уход за шерстью)^{123}. Обливаясь пóтом под палящим африканским солнцем, исследователи вели наблюдения за шимпанзе и гориллами в надежде отметить что-то необычное в их поведении. Однако выяснилось, что многие приматы проводят час за часом погруженными в спокойный взаимный груминг, со стороны напоминающий медитативный транс. Хотя главной задачей груминга является избавление от эктопаразитов, было похоже, что он еще и снимает напряжение внутри группы. У животного-реципиента снижается уровень гормонов стресса, и у обоих участников процесса усиливается циркуляция веществ, вызывающих удовольствие, таких как эндорфин. Часто сложными ритуалами груминга управляет строгое социальное правило взаимности. Уход за шерстью партнера требует немало времени, а в конкурентной «рыночной» среде, господствующей в природе, именно время играет роль своеобразной «валюты выживания». Расходовать ее следует очень осмотрительно. Тратить время на занятия, не обещающие никакого вознаграждения, рискованно, и приматы вполне способны взвешивать все за и против. Приматолог Габриэль Шино, проанализировав результаты 36 исследований социального поведения у приматов, обнаружил, что обезьяны четко отслеживают, кто из сородичей вступает с ними в отношения груминга, и оказывают им ответную услугу. Иногда «платой» за груминг становится помощь в поиске пищи или воды. В мире груминга нужно точно знать, кому можно доверять, и животные чутко реагируют на любые изменения социальной среды в этом аспекте^{124}.

Другое исследование показало, что у некоторых видов обезьян выработались особые правила формирования альянсов и коалиций, создаваемых для определенных целей. У бабуинов выстроена система «товариществ», в соответствии с которой животные знают, на кого из сородичей можно положиться, а на кого – нет^{125}. В сезон размножения самцы-бабуины низкого ранга ищут помощи друг у друга, чтобы получить доступ к самке, находящейся под охраной доминирующего самца. По наблюдениям Крейга Паркера, это происходит следующим образом: низкоранговый бабуин, делая угрожающие жесты в сторону самца-доминанта, одновременно поглядывает на другого самца, как бы призывая его присоединиться. Иногда этот номер удается, и бабуин, позвавший товарища, который отвлекает внимание грозного самца, получает награду, спарившись с его подругой. Оказавший услугу товарищу самец тоже не остается без награды: когда он окажется в сходной ситуации, ему, скорее всего, также придут на подмогу^{126}.

Социальные взаимодействия в животном мире могут включать и обман. Например, карликовые зеленые мартышки, они же верветки, заметив хищника, издают особые тревожные звуки. Некоторые верветки стали использовать эти сигналы для того, чтобы одурачить сородичей и спасти свою жизнь. При встрече двух групп верветок, занимающих соседние территории, между ними нередко происходят столкновения. Приматологи Дороти Чени и Роберт Сейфарт, проанализировав 264 случая таких стычек, выяснили, что иногда самцы низкого ранга в отсутствие хищников издают ложные крики тревоги. Представляется, что они пытаются таким образом переключить внимание на ложную угрозу и избежать участия в межгрупповом конфликте, при котором именно эти низкоранговые самцы наверняка пострадают сильнее других^{127}.

По всей видимости, животные гораздо глубже понимают социальную среду, в которой обитают, чем это считалось раньше. Своими исследованиями собак и приматов Брайан Хэйр внес большой вклад в изучение социально-когнитивных процессов. Работы его предшественников показали, что при прохождении так называемого «теста на выбор предметов» – классического метода изучения социальных способностей – шимпанзе даже уступают собакам, которые выполняют его просто блестяще^{128}. Суть теста в том, что на стол ставят два непрозрачных контейнера, в один из которых незаметно для шимпанзе помещается еда. Опыты показали, что шимпанзе практически не улавливают визуальных сигналов, подсказывающих, в каком из контейнеров находится пища. Вы можете указывать на нужный контейнер взглядом или пальцем, касаться его или класть на него какой-нибудь предмет – все будет без толку. Шимпанзе не воспринимают эти подсказки и не руководствуются ими при выборе. Зато собаки справляются с подобным заданием поистине гениально, реагируя на то, что обезьяны полностью игнорируют^{129}.

Проведя собственные сравнительные исследования интеллекта шимпанзе и собак, Хэйр получил доказательства, подтверждающие превосходство собак в данном отношении. Почему именно собаки прекрасно справляются с этим тестом? Не потому ли, что они всю свою жизнь проводят вблизи человека и обучаются реагировать на подобные сигналы? Или это врожденная способность всех представителей семейства псовых, включая волков и лис, а не привилегия одних только собак? Проверить это можно было только экспериментальным путем, и Брайан Хэйр наряду с собаками стал тестировать волков. Собаки, как и ожидалось, справились с задачей блестяще, а вот волки оказались совершенно невосприимчивы к сигналам^{130}. Итак, не все псовые демонстрируют соответствующую способность. Хэйр также проверил щенков собак разного возраста, и все они без исключения успешно прошли тест. Потом он сравнивал таким же образом собак, различавшихся по интенсивности взаимодействия с людьми, и опять все подопытные животные справились с задачей. Отсюда Хэйр сделал вывод, что количество времени, проведенное в общении с человеком, никак не сказывается на успешности прохождения теста.

По всем признакам выходило, что у собак имеется врожденный «талант» для выполнения подобных задач. Но это был только частичный ответ на поставленный вопрос. Почему собаки приобрели врожденную способность к решению сложных задач на социальное взаимодействие, а шимпанзе – нет? Брайан Хэйр предположил, что это различие как-то связано с тем, что собака – животное одомашненное. В статье, опубликованной в 2002 г. в журнале Science, он писал: «Вероятно, способности к восприятию социальных сигналов, которыми, в отличие от их предков-волков, обладали отдельные собаки… давали им селективное преимущество»^{131}. В процессе одомашнивания те собаки, что были достаточно умны для «схватывания» социальных сигналов, посылаемых людьми, оказывались в выгодном положении. Животные делали то, что от них ожидали люди, и в награду получали больше еды. Возможно, они могли воспринимать и такие сигналы, которые не предназначались специально для них, и тем самым им удавалось перехватить еще немного пищи.

Такое объяснение не лишено смысла. Подобная способность для собак была бы прекрасной адаптацией к новым условиям жизни, возникшим под действием отбора, производимого новыми хозяевами. Брайан Хэйр решил, что ему удалось то, о чем мечтает каждый начинающий ученый, – найти элегантное и красивое решение важной проблемы^{132}.

Однако у его научного руководителя Рэнгема было другое мнение на сей счет. «Конечно, – доказывал он своему соавтору, – выработка такой способности могла иметь отношение к доместикации, но является ли чисто адаптационистское объяснение (человек отбирал именно тех животных, которые уже имели социальные навыки) единственно возможным?» Рэнгем считал, что способность собак воспринимать социальные сигналы человека вовсе не обязательно возникла в результате целенаправленного отбора. Он выдвинул альтернативную гипотезу. Быть может, эта способность возникла как случайный, побочный продукт одомашнивания?^{133} Рэнгем предположил, что она сформировалась непреднамеренно, в «комплекте» с теми признаками, которые человек отбирал специально. Хэйр решил принять вызов и проверить две конкурирующие гипотезы; они с Рэнгемом даже заключили пари на сей счет.

В мире было только одно место, где Брайан мог бы проверить свою гипотезу, и это была лисья ферма в Академгородке. Только здесь процесс одомашнивания проводили с чистого листа, и только здесь исследователи точно знали, по какому признаку производился отбор. Очень важно было то, что лисы отбирались не по признаку их способности к восприятию социальных сигналов. Поэтому, если прав был Брайан Хэйр, то и доместицируемые, и контрольные животные должны были одинаково плохо проходить тест на выбор предметов. Если же был прав Ричард Рэнгем и социальная способность действительно возникла как побочный продукт одомашнивания, тогда «элитные» лисы при прохождении теста должны справляться с ним на одном уровне с собаками, а контрольные – нет. Итак, Брайан Хэйр связался с Людмилой и спросил, согласна ли она, чтобы он приехал в Новосибирск и провел соответствующее исследование. Людмила ответила, что с радостью примет его. Получив грант в размере $10 000, Хэйр отправился в Академгородок. Его ожидал теплый прием со стороны Людмилы и других сотрудников института, и, к большому удивлению Брайана, он скоро стал своим в этом тесном кружке ученых. Ему даже пришлось по вкусу, как русские неправильно произносили его имя – они называли его Брэйн[14].

Ручные лисы очаровали Хэйра с первого взгляда, едва только он увидел, как неистово они виляют хвостами в знак приветствия. Довольно скоро Брайан решил, что тест, ранее проведенный на волках и собаках, нужно модифицировать^{134}. Для эксперимента с лисами он использовал две установки. Первая была схожа с использовавшейся при тестировании собак и волков: перед лисой на расстоянии чуть больше метра ставили столик, на нем две перевернутые чашки, под одной спрятана подкормка^{135}. Ассистент подавал животному сигналы, глядя на «правильную» чашку или указывая на нее. Выбор, который делала лиса, фиксировался. Во втором варианте теста корм не использовали: в вольер ставили столик, на котором справа и слева лежали хорошо знакомые лисятам игрушки.

Как только Хэйр продумал все детали экспериментов, возникли неожиданные затруднения. Во-первых, ему потребовались столики, и это не казалось проблемой до тех пор, пока он не столкнулся с пережитками плановой экономики, определявшей многие особенности советского образа жизни. Когда Брайан попросить принести стол, ему ответили, что его изготовят в институтской мастерской. И это будет не какая-нибудь дрянная поделка, а настоящее чудо русской инженерной мысли, которым мог бы гордиться сам Беляев. Заказ ушел в мастерскую, и вот через две недели стол прибыл. «Это была самая красивая вещь, которую я когда-либо видел, – с теплотой вспоминает Хэйр. – Я назвал его “Спутник”. Всем показалось, что это очень забавно»^{136}.

И еще одно затруднение предстояло преодолеть. Для чистоты эксперимента животные должны были находиться точно посередине вольера, а не правее или левее. Как этого добиться? Кто-то из сотрудников фермы предположил, что лис вполне можно выдрессировать, но у Брайана на это не было времени, да и любая предварительная тренировка стала бы ненужным вмешательством в эксперимент. Он решил положить на пол каждого вольера, прямо посередине, широкую деревянную доску в надежде, что животные предпочтут сидеть на ней, а не на проволочной сетке, которая служила дном вольеров. Институт предоставил все необходимое, доски были уложены в нужных местах, и, когда Хэйр на следующий день пришел на ферму, все без исключения лисы лежали именно на досках посреди вольеров.

Всего в опытах участвовали 75 лисят, причем каждого тестировали неоднократно^{137}. Результаты были однозначными. При сравнении «элитных» лисят со щенками собак обе группы продемонстрировали одинаковые способности. При сравнении «элитных» лисят с контрольными первые оказались сообразительнее, и намного, как при поиске спрятанной еды, так и при выборе игрушки, к которой прикасался Брайн или его ассистент^{138}.

Эти результаты подтверждали гипотезу Рэнгема. Лисята из контрольной группы никак не реагировали на посылаемые им социальные сигналы, в то время как детеныши доместицируемых лис справлялись с заданием даже чуть лучше, чем щенки собак. Следовательно, социально-когнитивные навыки возникли «за компанию» с другими признаками, в качестве побочного продукта при одомашнивании.

«Ричард оказался прав, а я нет, – признает Хэйр, – и это полностью изменило мое мировоззрение»^{139}. Теперь он стал иначе смотреть на эволюцию интеллекта и на сам процесс доместикации. Прежде ученый полагал, что древние люди целенаправленно вели отбор собак на сообразительность, что привело к развитию у последних социально-когнитивных навыков. Но если этот признак может возникнуть в ходе отбора на неагрессивное поведение, как это произошло с лисами, то и одомашнивание волка могло начаться без отбора по социальным навыкам. Теперь Хэйр думал, что именно отбор на неагрессивность и стал ключевым моментом в доместикации волка, ведь как раз те животные, которые от рождения вели себя спокойнее и сумели пристроиться к человеческим группам, получали преимущество в выживании благодаря доступу к обильному источнику пищи. Волки вполне могли сами инициировать процесс своего одомашнивания, как и предполагал Дмитрий Беляев. Это предположение справедливо и по отношению к «самоодомашниванию» Homo sapiens. Новое понимание позднее привело Хэйра к совместной работе с Ричардом Рэнгемом по изучению «самоодомашнивания» бонобо.

Людмила была уверена, что Дмитрий Беляев был бы доволен, узнав о результатах, полученных Брайаном Хэйром, ведь они полностью согласовывались с теорией дестабилизирующего отбора. Достаточно «встряхнуть» геном лисиц, просто поместив животных в новую обстановку, где неагрессивное поведение по отношению к человеку станет залогом успеха, и вы получаете целый набор других новшеств – пятнистый окрас, приветливо виляющие хвосты колечком и улучшенные социально-когнитивные навыки.

Проведенные Хэйром исследования вдохновили одну из сотрудниц Людмилы проверить, насколько легко ручные лисы смогут обучиться выполнять задания, которым обычно обучают дрессированных собак. Ирина Мухамедшина присоединилась к команде, будучи 19-летней студенткой Новосибирского государственного университета. Но у нее имелся многолетний опыт дрессировки собак, которых она держала дома. По ее словам, «ежедневно видя лис, виляющих хвостами или нетерпеливо подпрыгивающих в надежде получить хоть капельку человеческого внимания», она и решила попробовать дрессировать этих животных точно так же, как делала это с собаками^{140}. С позволения Людмилы она взяла на воспитание «элитного» лисенка, и в ее маленькой квартире поселился Виля шести недель от роду. Таким образом, Ирина могла начать его обучение с самого юного возраста. Одновременно она стала работать с Анютой, другим ручным лисенком, содержавшимся на ферме. Ежедневно в течение трех недель Ирина посвящала 15 минут их обучению, угощая лисят лакомством, если они правильно реагировали на ее команды «лежать», «сидеть» и «встать». Оба детеныша быстро научились понимать команды и выполняли их так же дисциплинированно, как собаки. Это внушало Людмиле надежду, что когда-нибудь она сможет убедить людей заводить «элитных» лисят в качестве настоящих домашних питомцев. Если лисы могут с такой легкостью освоить выполнение простых команд, то ничто не препятствует их обучению всем навыкам, необходимым для спутника человека.

В 1980–1990-х гг. ученые значительно продвинулись и в изучении коммуникативных способностей животных. Людмила знала об этих исследованиях и надеялась, что когда-нибудь сможет глубже изучить новый тип вокализации («вокализация “ха-ха”»), появившийся у ручных лис.

В исследованиях по общению животных планка доказательства издавна была установлена очень высоко, особенно это касалось вопросов коммуникации между людьми и животными. Причиной этому стала история коня по кличке Умный Ганс. В самом начале ХХ в. некий Вильгельм фон Остен стал знаменит в Германии благодаря своему коню, которому он приписывал невероятные умственные способности. Фон Остен утверждал, что Ганс может решать арифметические задачи, распознавать мелодии и даже отвечать на вопросы, касающиеся европейской истории. Конечно, Ганс не говорил; давая ответ на арифметическую задачу, он отстукивал ответ копытом или же кивал или мотал головой, что означало «да» или «нет». Слухи о курьезе дошли до Прусской академии наук. Академики решили устроить проверку способностей Ганса в строго контролируемых условиях. Конь давал правильный ответ на все предложенные вопросы, но… только в том случае, если этот ответ был известен хотя бы одному из людей, находящихся в помещении. Если вопрос задавался по частям двумя людьми и каждый из них не знал, что спрашивает другой, Ганс отвечал ничуть не лучше, чем если бы он отвечал наугад. Ганс был, конечно, очень умным конем, но его ум не имел ничего общего с человеческим мышлением. Он просто умел улавливать тончайшие телодвижения или изменения мимики экспериментаторов, которые, предлагая ему на выбор правильный и неправильный варианты ответа, непроизвольно давали подсказку, используя язык тела. С тех пор исследователи мышления животных стали внимательно следить за собой, чтобы не стать жертвой такого самообмана.

Новые, тщательно подготовленные исследования убедительно доказали, что у многих видов животных имеются весьма сложные коммуникативные системы. Прекрасный пример представляют те же верветки, изучавшиеся в национальном парке Амбосели в Кении. Жизнь верветок полна опасностей. В кустарнике прячутся леопарды, а в небе барражируют орлы, выжидающие удобный момент, чтобы утащить в своих когтях зазевавшуюся обезьянку. Кругом полным-полно змей. К счастью, верветки умеют предупреждать друг друга об угрозах и делают это весьма необычным образом. У этих обезьян имеется система предупреждающих сигналов, оповещающих о различных опасностях. Заметив поблизости орла, верветки испускают особый кашляющий звук, и другие верветки начинают пристально вглядываться в небо или сразу прячутся в кусты, где чувствуют себя в безопасности. При появлении леопарда издается сигнал, напоминающий лай. В этом случае обезьяны ищут спасения на высоких деревьях. А если они видят питона или кобру, затаившихся в высокой траве, то производят особый «набатный» сигнал, заставляющий сородичей замереть и оглядываться вокруг. Таким образом, каждая разновидность сигнала предполагает свой специальный адаптивный ответ со стороны его получателей^{141}.

Хотя коммуникация животных очень интересовала Людмилу, у нее не было опыта исследований в данной области. За долгие годы эксперимента она и ее сотрудники зафиксировали богатый репертуар новых звуков, издаваемых лисами, начиная от скуления и хныканья «элитных» лисят, жаждущих общения с человеком, и заканчивая различными видами лая. В этом наборе были и звуки, производимые Коко, и те странные «хааау, хааау, хау, хау, хау», напоминавшие человеческий хохот. Но ни один из сотрудников Института цитологии и генетики не имел понятия, как изучать вокализации, и Людмила никогда не помышляла всерьез заняться их исследованием, пока в 2005 г. на горизонте не появился человек, готовый взяться за это дело.

В то время Светлане Гоголевой, или просто Свете, было 22 года. Она работала в лаборатории Ильи Володина, молодого профессора Московского государственного университета, который когда-то окончила Людмила^{142}. Володин специализировался в области изучения коммуникации у животных. Прочитав про эксперимент по одомашниванию лис, Света поняла, что он дает уникальную возможность узнать, как доместикация может повлиять на коммуникативные способности животных. Володину эта идея понравилась, и они вдвоем обратились к Людмиле с предложением провести сравнительный анализ вокализации у лис из «элитной», контрольной и агрессивной групп. Людмила, как обычно, обрадовалась новой возможности и пригласила Свету присоединиться к проекту.

В первую очередь, по мнению Людмилы, надлежало сделать пробные записи звуков, издаваемых животными из всех трех групп. Когда записи были готовы, она отправила их в МГУ, чтобы узнать мнение Светы и ее научного руководителя. Прослушав пленки, Света и Володин пришли в восторг. Им не доводилось слышать ничего подобного. «Проанализировав первую порцию записей, – вспоминает Света, – мы решили, что я должна немедленно ехать в Новосибирск и начать работать с этими уникальными животными». Исследование началось летом 2005 г. «Сначала я немного нервничала, – говорит Света, – ведь я была всего лишь студенткой». Но все ее опасения как рукой сняло при встрече с Людмилой. «Она показалась мне очень доброй и симпатичной женщиной», – вспоминает Света. В своем кабинете, за чашкой чая Людмила рассказала гостье о Беляеве и его эксперименте. «Людмила была очень дружелюбной и часто улыбалась при разговоре, – говорит Света. – Ее улыбка и мягкий голос рассеяли мое беспокойство»^{143}.

Работать с агрессивными животными было очень трудно, зато общение с ручными лисами доставляло много удовольствия. Света особенно подружилась с лисицей по кличке Кафедра. Она тепло вспоминает свою первую встречу с этой ласковой лисой, которая «легла на бок и издала длинную серию звуков, состоявшую из бормотания и вздохов». А когда Света начала поглаживать Кафедру, та уткнулась мордой ей в рукав и стала лизать ее пальцы.

Света начала свое исследование с каталогизации разнообразных звуков, издаваемых лисами из трех групп^{144}. «Как правило, я начинала работу между десятью и половиной одиннадцатого утра, сразу после утреннего кормления животных, – рассказывает она. – У меня был список лис, и я могла выбирать любую из них для исследования». С самого начала ей стало понятно, что агрессивные животные были самыми шумными. Но громкость издаваемых звуков как таковая Свету мало интересовала. Ей хотелось понять происхождение звуков и определить, есть ли различия в вокализации между тремя экспериментальными группами. Для этого она протестировала по 25 самок из каждой группы.

Вооружившись магнитофоном Marantz PM-222, Светлана подходила к клеткам, стараясь делать это строго единообразным, четко отрепетированным образом. Она останавливалась примерно в метре от клетки и, если животное начинало издавать звуки, записывала их в течение пяти минут. Всего ей удалось записать 12 964 звуковых сигнала, поданных 75 самками, которые она распределила по восьми категориям. Четыре типа вокализаций издавали все животные, независимо от того, к какой группе они относились, а из четырех других два типа были свойственны только «элите», а два других – только агрессивным или контрольным лисам.

Два звука, специфичных для агрессивных и контрольных животных, напоминали фырканье и кашель. Что касается вокализаций, характерных только для «элитных» лис, то это были те самые звуки, которые она услышала от Кафедры, – бормочущие и вздыхающие. Лисы издавали их ритмичными сериями из пяти тактов: бормотание – вздох – бормотание – вздох – бормотание. Именно так возникал странный «хохот», хорошо знакомый Людмиле.

Затем Света принялась за углубленный анализ «вокализации “ха-ха”». Она изучила акустическую микродинамику звуков, исследовав их длительность, амплитуду и частоту. Оказалось, что эта звуковая комбинация и в самом деле очень напоминает человеческий смех. Ни одно другое животное не способно на подобное подражание. Света сопоставила спектрограмму (то есть визуальные репрезентации звуков) этих лисьих бормотаний и вздохов со спектрограммой человеческого смеха и не нашла никаких серьезных отличий. Людмила оказалась права. Эти звуки были невероятно, сверхъестественно схожи. Спектрограммный анализ позволил Свете и Людмиле выдвинуть радикальную и смелую гипотезу, что ручные лисы используют «вокализацию “ха-ха”», чтобы привлекать внимание человека и сделать общение с людьми более продолжительным. Они предположили, что каким-то образом эти животные убедились, что нас, людей, привлекает подобие человеческого смеха^{145}. И хотя исследовательницы не знают, как именно это произошло, трудно представить более элегантный способ установления тесных взаимоотношений между двумя разными видами животных.