Кочевая цивилизация казахов: основы жизнедеятельности номадного общества.

На врага ли поспешно ударить

Такое важное значение, которое придавалось облавным охотам, вероятно, можно рассматривать как одну из форм реминисценци-рующего переживания некогда всеобщего способа жизнедеятельности кочевых народов. Тем более, что источники недвусмысленно указывают на то, что монголы, прежде чем стать кочевниками, были охотниками (Владимирцов, 1934; Козин, 1941 и др.), а в последующее время сочетали охоту со сководством (Пиков, 1980. С. 129-130; Кычанов, 1980. С. 144).

В этой связи следует отметить важную, на наш взгляд, мысль В. Г. Мордковича о том, что охоту можно рассматривать как акцию по очищению экологической ниши от диких животных в пользу домашних. И в этой борьбе за пастбища, полагает он, огромные массивы степных пространств были освоены скотоводческим хозяйством человека прежде всего за счет освобождения их от конкурентных видов диких животных (Мордкович, 1982. С. 183-186). Иначе говоря, необходимость охотничьего промысла обусловливалась потребностью освобождения среды обитания от конкурентных видов диких копытных животных, вытеснения и занятия их места в данной экологической нише.

Таким образом, можно предположить, что возникновение сезон-но-мигрирующего охотничье-скотоводческого хозяйства первоначально было одним из многих вариантов развития системы материального производства в условиях кризиса земледелия и аридиза-ции климата. В последующее время именно этот тип хозяйства оказался наиболее приспособленным к изменяющимся условиям среды обитания и конкурентоспособным, позволив значительно расширить жизненное пространство древним насельникам в процессе освоения новой экологической ниши. В результате развития охотничье-скотоводческого хозяйства и его проникновения в засушливые районы происходило познание природно-климатических условий, накапливался опыт экологической адаптации, совершенствовалась организация системы материального производства, вырабатывалась технология ведения хозяйства в новой географической среде. Одновременно происходило очищение экологической ниши от конкурентных видов диких животных. Следует подчеркнуть, что этот процесс общественного развития носил спонтанный и совершенно объективный, независимый от воли и желания людей, характер. Иначе говоря, динамика историко-культурного развития общества под влиянием трансформации географической среды детерминировала возникновение сезонно-мигрирующего охотничье-скотоводческого хозяйства в аридной зоне Евразии как закономерного и наиболее оптимального способа освоения новой экологической ниши, явившегося важной ступенью в качественной перестройке скотоводческого хозяйства и становлении кочевничества.

В своем дальнейшем развитии по мере постепенного сокращения и уменьшения числа конкурентных видов диких животных сезонно-мигрирующий охотничье-скотоводческий тип хозяйства неизбежно достигает своего объективного предела и исчерпывает себя как форма жизнедеятельности человека. Скотоводство, вытесняя посредством симбиоза с охотой диких животных из мест их обитания, в конечном счете, перестает нуждаться в охоте и самостоятельно заполняет освободившуюся экологическую нишу и осваивает ее во всеобщем масштабе. Кочевое скотоводство становится единственно возможной и наиболее рациональной формой материального производства в аридной зоне Евразии. Будучи более сбалансированным типом хозяйства в экологическом отношении, оно обеспечивает максимальную утилизацию природных ресурсов среды обитания.

Охота, и в том числе облавная охота, в последующее время играет только лишь вспомогательную, в основном регулирующую, роль и по мере необходимости выступает средством уничтожения конкурентных видов диких животных, когда их естественный цикл размножения и численность популяции начинают задевать интересы человека. Поэтому дикие копытные на пустынно-степных просторах Евразии могли сохраниться только на тех территориях, которые не были освоены человеком. Интересно отметить, что как только в 1931/32 гг. была проведена кампания по оседанию кочевников-казахов, освободившаяся экологическая ниша стала немедленно заполняться дикими животными, прежде всего сайгаками, число которых в последующее время достигло нескольких миллионов голов (Фадеев, Слудский, 1982 и др.).

Весьма важное значение для анализа проблемы генезиса номадизма имеет вопрос о причинах, побуждающих все население включаться в процесс сезонных миграций. Как нам представляется, важнейшими причинами, повлекшими за собой всеобщую нома-дизацию населения, явились: большие затраты труда, требующие концентрации некоторой массы людей (Капо-Рей, 1958. С. 231 и др.), необходимость обеспечения соответствующей организации выпаса животных, их водообеспечения и т. д., многоцелевая продуктивность пользовательных свойств (мясо, молоко, шерсть, тягло, транспорт и т. п.), потребность скорейшего использования скотоводческой продукции, организации ее хранения и сбережения, длительный цикл биологического воспроизводства животных, защита стад, создание предметов материальной культуры, обеспечение быта, репродуктивных функций, воспитание детей, передача им опыта и знаний экологической адаптации (семья) и т. д.

Поскольку основные детерминирующие причины номадизации основной массы населения очевидны, то все же остается неясным, когда и в результате чего в процесс сезонных кочевок преимущественно мужской части населения были вовлечены женщины, старики, дети, больные и др.? Казалось бы ответ ясен: когда на оседло-стационарных поселениях не осталось скота, когда вся масса животных была вовлечена в миграционный процесс. Думается, что это могло произойти тогда, когда сезонно-мигрирующий тип хозяйства в части охоты исчерпал потенциал и емкость среды обитания, т. е. когда экологическая ниша была в принципе освобождена от конкурентных видов диких животных и была заполнена домашним скотом. Во времени этот процесс мог занять несколько столетий, а мог быть достаточно кратковременным, но в любом случае он должен был охватывать период, достаточный для накопления соответствующего экологического опыта (минимум 3-5 поколений) и освобождения среды обитания от диких животных (минимум 100-150 лет), а также многократного прироста животных. Судить об этом, вероятно, можно по такому показателю, как изменение структуры стада, в частности по возрастанию удельного веса мелкого рогатого скота - основного и главного вида животных в составе стада кочевников, и конского поголовья. А доля крупного рогатого скота, по-видимому, должна была понизиться как минимум до 20%, чтобы можно было перейти к номадизму. Подтверждением этому является сопоставление структуры стада кочевников в средневековье и новое время. Так, например, в хозяйстве казахов в среднем по всему Казахстану удельный вес крупного рогатого скота составлял 12,3% (Хозяйство казахов…, С. 97 и др.). При этом, как показывают специальные расчеты, для обеспечения прожиточного уровня средней семье в условиях кочевого образа жизни было необходимо как минимум 20-25 голов скота в условном переводе на лошадь (Руденко, 1961; Шилов, 1975. С. 83 и др.). Интересно, что при таком количестве скота доля крупного рогатого скота составляет в среднем 20% всего поголовья (см. параграфы 3.1., 8.1. и др.). Следует отметить, что у монголов доля крупного рогатого скота в структуре стада не превышала 14% (Марков, 1976. С. 104 и др.), а по другим данным - 22% (Гонгор, 1979. С. ПО и др.), у тувинцев-14,6% (Ванштейн, 1972. С. 15 и др.) и т. д. Таким образом, в процессе эволюции сезонно-мигри-рующего типа хозяйства происходит постепенное освобождение экологической ниши от конкурентных видов диких животных, в результате чего она осваивается скотоводческим хозяйством кочевников. На этой основе в процесс сезонных передвижений по мере возрастания трудовых затрат вовлекается вся масса скотоводческого населения. Вследствие этого происходит становление и формирование кочевничества как специфической системы материального производства и соответствующего образа жизни.

Эволюция номадизма.

По вопросу о развитии кочевого хозяйственно-культурного типа с момента его становления и вплоть до новейшего времени историография проблемы носит достаточно однозначный характер. В литературе утвердился взгляд, что кочевничество эволюционировало по направлению от высокой мобильности и исключительной подвижности, не знавшей какой-либо территориальной привязки, ко все менее интенсивному кочеванию и в конечном счете к постепенному оседанию на зимовках либо летних пастбищах. Одним из первых, по-видимому, данную точку зрения обосновал М. П. Грязнов, а вслед за ним С. Е. Толыбеков, С. И. Руденко и особенно последовательно С. А. Плетнева, А. М. Хазанов н др. (Грязнов, 1955. С. 21; Толыбеков, 1959; Руденко, 1961; Плетнева, 1967; Хазанов, 1975 и др.). Согласно схеме, например, С. А. Плетневой, сквозь которую ею рассматриваются практически все социально-экономические, политические и этнокультурные аспекты истории кочевых народов, номадизм в своем эволюционном развитии проходит первоначально стадию так называемого «таборного», т. е. круглогодичного, кочевания по неурегулированным маршрутам и, наконец, стадию кочевания с постояннными жилищами на зимовках, которая вела к оседанию номадов (Плетнева, 1982 и др.) - С более дробной дифференциацией периодов развития кочевничества выступил А. М. Хазанов. Правда, отдельные элементы схемы С. А. Плетневой, особенно стадия таборного кочевания, подвергались критическому анализу в современной литературе (Хазанов, 1975. С. 10-11; Марков, 1976. С. 282; Кадырбаев, 1980. С. 37 и др.).

Весьма близко к этой диахронной схеме прилегает концепция С. Е. Толыбекова, согласно которой кочевники-казахи в своем историко-культурном развитии проходят три стадии пастбищного скотоводства. Во-первых, стадию чистого кочевничества, якобы имевшую место в Казахстане в XV-XVIII вв. и характеризующуюся круглогодичным кочеванием и отсутствием сезонных пастбищ. Во-вторых, стадию полукочевого скотоводства, отличительной особенностью которой являлось пребывание на одном месте не менее б месяцев в году. Возникновение и существование такого типа хозяйства относится им к концу XVIII- началу XX вв. Третья стадия - «пастбищно-экстенсивного, почти оседлого скотоводства»- имела место в горных, лесных и лесостепных районах и характеризовалась постоянными зимовками, постройками для скота и жильем, сенокошением и хлебопашеством (Толыбеков, 1971. С. 466-490).

На наш взгляд, трудно согласиться с этим суждением. И вот почему. Еще в XIX в, было замечено, что монголы в зимний период года кочуют в отличие от казахов, которые «…проводят зиму на одних и тех же местах, перекочевывая в это время года только в редких, исключительных случаях… Монголы же перекочевывают по временам с места на место и зимою, хотя и реже, чем летом…» (Певцов, 1951. С. ПО). Это было обусловлено тем, что в Монголии, находящейся на высокогорье (в среднем 1500 м над уровнем моря), сильные ветры в зимний период года сдували снег и, следовательно, не возникало препятствий к кочеванию (Мурзаев, 1952. С. 105, 192-219 и др.). Совсем другое дело в Казахстане. Здесь снежный покров, стабильно залегающий на большой территории в среднем на 6 месяцев в году, препятствовал кочеванию в этот период года. Поэтому казахи, за исключением лишь тех, кто находился в бесснежных районах, весь зимний период проводили оседло на стационарно устроенном стойбище (см. параграф 4.2). Иначе говоря, традиция оседло-стационарного зимования у кочевников-казахов, как и у монголов -зимнего кочевания, была обусловлена природно-климатическими условиями и никак не была связана с историко-эволюционным развитием номадизма.

Вместе с тем археологические данные также не подтверждают теорию «таборного кочевания». У кочевников-казахов XV-XVIII вв. широко были распространены зимние жилища (Жолдасбаев, 1975 и др.). Другим важным аргументом, опровергающим указанную точку зрения, являются климатологические данные, свидетельствующие о том, что в 1500-1800 гг. имела место так называемая «малая ледниковая эпоха», сопровождающаяся всеобщим похолоданием и увлажнением климата (Шнитников, 1957. С. 113-116, 138-168, 170-182, 198-199, 271-272, 280-281, 301; Ле Руа Ладюри, 1971; Хабдулина, Зданович, 1984. С. 139, 151; Герасимов, 1985. С. 62 и др.). Следовательно, в условиях более холодных и снежных зим ни о каком кочевании не могло быть и речи. В этой связи явно надуманными представляются стадии таборного и круглогодичного кочевания без зимних стойбищ и стадии «чистого кочевничества», постулируемые авторами указанных схем. При этом, следует заметить, кочевничество возникает на стыке засушливой и увлажненной эпох и в основном развивается в субатлантическое время по схеме Блитта-Сернандера, т. е. в период похолодания и увлажнения (Шнитников, 1957 и др.).

Следует также отметить, что кочевание по неурегулированным пастбищам в силу самих природно-климатических условий было в принципе невозможно, поскольку ландшафтность и посезонно-зональное расположение растительного покрова, сезонное распределение атмосферных осадков и т. п. с самого момента возникновения номадизма императивно предполагали посезонно-зональную дифференциацию пастбищных угодий, а следовательно, их строгую географическую заурегулированность. Вследствие этого имела место естественно возникающая и природно закономерная посезонная дифференциация всех пастбищных территорий (см. параграф 4.1. и др.). Таким образом, ни одна из указанных схем эволюционного развития кочевого скотоводческого хозяйства не представляется достаточно обоснованной.

Необходимо также остановиться на том, что во всех схемах отдавалась дань процессу седентаризации, как конечной стадии эволюционного развития номадизма. Надуманность данного постулата очевидна, поскольку в рамках аграрного общества при существовавшем в доиндустриальную эпоху уровне развития производительных сил занятие земледелием возможно только в тех районах, где количество атмосферных осадков не менее 400 мм либо имеется стабильный поверхностный сток (речная сеть). В этом смысле Казахстан, представляющий на более чем 95% засушливую зону с числом атмосферных осадков менее 400 мм и со слаборазвитым гидрографическим режимом, так же как и Монголия, Джунгария, Аравийский полуостров, Сахара и т. д., не представляет никаких условий для оседания. Проведенное в 1931/32 гг. насильственное оседание привело к массовому голоду и гибели почти 50% всего казахского населения и массовой откочевке за пределы Казахстана (Абылхожин, Козыбаев, Татимов, 1989 и др.). Волюнтаристская кампания по освоению целинных и залежных земель привела к эрозии 10 млн. га плодородных земель (Казахстан, 1969 и др.), а современные методы ведения животноводства способст-зовали уничтожению еще 55 млн. га (Правда. 1979. 5 июня), что составляет треть всех сельскохозяйственных угодий республики. В настоящее время ситуация еще больше усугубилась. На половине всей территории Казахстана земля либо эродирована, либо находится на последней стадии сбоя. Иначе говоря, оседание и оседлый образ жизни, соответствующие ему способы ведения хозяйства неэффективны в ареальных экосистемах даже в условиях индустриального общества и приводят к тому, что из сферы хозяйственного освоения выпадают миллионы гектаров земли. Альтернатива кочевничеству как стратегии природопользования не найдена даже в таких развитых и богатых странах, как Саудовская Аравия, ОАЭ, Кувейт и др. Что же касается Северной Африки, то здесь рядом стран было принято соглашение, запрещающее занятие земледелием в тех районах Сахеля, где осадков выпадает меньше 500 мм в год. Эта изогиета является границей региона, внутри которого возделывание земли при помощи современных методов приводит к опустыниванию территории (Григорьев, 1985. С. 202). В этой связи, видимо, закономерны такие экологические катастрофы, как гибель Арала, Балхаша и т. п. Вследствие этого необходимо признание того, что процессы седентаризации в ареальных экосистемах принципиально невозможны в аграрном обществе и никогда в исторически обозримое время не имели места. Поэтому следует отказаться от мысли, что эволюционное развитие номадизма завершается оседанием. Процессы седентаризации могли иметь место только за пределами ареальных экосистем - в маргинальных зонах либо в оседло-земледельческих ареалах. В ареалах номадизма оседание никогда не имело природной и материальной базы и даже в условиях индустриального общества нет альтернативы кочевничеству как наиболее рациональной стратегии природопользования. В своем историческом развитии номадизм постепенно умирает как способ производства, поскольку не может быть полностью адаптирован к условиям индустриального и урбанизированного общества.

Попытаемся реконструировать процесс эволюции номадизма. На наш взгляд, кочевничество с момента своего возникновения эволюционировало по направлению от меньшей подвижности (отгонов-перегонов) ко все большей («чистое кочевничество»). В пользу данной интерпретации, главным образом, свидетельствуют не только совершенствование конского снаряжения (псалии, удила, стремя, седло и т. п.) и системы завьючивания транспортных животных (Вайнштейн, Крюков, 1984 и др.), но и постепенная рецессия кибиточного способа кочевания, для которого любые естественные рубежи (горы, холмы, пересеченный рельеф, неровности почвы, камни, реки, озера и т. п.) служили практически непреодолимым препятствием. Переход на завьючивание предметов материальной культуры (юрты, утвари, предметов быта, мебели, одежды и т. п.) на лошадь и верблюда и постепенный отказ от кибиточного спосооба кочевания, остаточные переживания о котором, например, у казахов фиксируются в XV-XVI вв. (Рузбихан, 1976 и др.), способствовал резкой интенсификации системы передвижений, увеличению скорости и частоты кочевания, расширению ареала миграций и т. д. (Гумилев, 1971; Вайнштейн, 1973; Кадырбаев, 1980; Вайнштейн, Крюков, 1984 и др.). В результате этого формируется тип классических кочевников, общепризнанным эталоном которых для всех исследователей стали казахские номады (кошпелі)-адаевцы табынцы, баганалинцы и аназские племена са-баа, руала, амарат (Першиц, 1961. С. 32 и др.), совершавшие перекочевки до 2000 км и более в течение года. Однако, как нам кажется, это крайняя специализация, являющая собой предельный вариант номадизма, который не должен заслонять для нас типический образ кочевника, совершающего сезонные миграции в диапазоне 50-100 км в течение года, проводящего зимний период года оседло на станционарно устроенном стойбище (кстау) и ведущего кочевой образ жизни в теплый период года.

В процессе эволюции номадизма по направлению от меньшей подвижности ко все большей происходила интенсивная трансформация материальной культуры формирующихся номадов применительно к качественно новому образу жизни и типу хозяйства. В частности, генеральной линией эволюции становится постепенное изживание нетранспортабельных и трудно хранящихся материалов (металл, керамика, стекло и т. п.), замена громоздких, тяжелых и плохо завьючиваемых предметов материальной культуры легкими и транспортабельными материалами (кожа, кошмы, дерево и т. п.), поддающимися быстрой сборке и разборке (юрта, мебель и т. п.). Именно такой перестройке подвергаются все части и элементы материальной культуры кочевников, что легко прослеживается при сравнении, например, материальной культуры саков и скифов, сарматов и усуней, юечжи и других номадов прошлого с культурой поздних кочевников (Масанов, 1960; Акишев, Кушаев, 1963; Маргулан и др., 1966; Маргулан, 1986; Он же, 1987; Аргын-баев, 1987; Муканов, 1987 и др.). На наш взгляд, переломным этапом явилась середина 1 тысяч, н. э., когда становление классического номадизма в Центральной Азии (тюрки-тюцзюе, теле и др.) привело к возрастанию роли кочевников в судьбах народов Евразии и Северной Африки, их широкому выходу на арену мировой истории, коренному преобразованию этнополитической карты ойкумены (Вайнштейн, 1973; Вайнштейн, Крюков, 1984 и др.). Аналогичные процессы трансформации происходят применительно к сфере собственности, социально-экономическим отношениям, семье и браку, хозяйственной типологии и духовной культуре и т. п. (Марков, 1976; Хазанов, 1975; Першиц, Хазанов, 1979; Еремеев, 1979; Он же, 1982 и др.).

Таким образом, сложившаяся в IV-III тысяч, до н. э. система материального производства - комплексное оседло-земледельческое со все более усиливающейся, особенно в период ксеротерма, скотоводческой ориентацией хозяйство и соответствующий ей образ жизни - в результате целого комплекса объективных причин (возрастание значимости скотоводства, появление всадничества и разнообразных технических и технологических новшеств, различных форм отгонно-перегонного хозяйства, снижения роли земледелия, углубления процессов адаптации, выработки новых социокультурных стереотипов, изменения природно-климатических условий, антропогенного фактора, политических и этнодемографических трансформаций и т. п.) в процессе своего исторического развития подвергается разбалансировке и дестабилизации. Вследствие этого снижаются адаптивные свойства данной хозяйственно-культурной системы и начинается ее постепенная перестройка, которая, по-видимому, с наибольшей силой охватила вторую половину II тысяч, до н. э. (эпоха бронзы)-начало I тысяч, до н. э. (эпоха раннего железа). В этот период, по-видимому, с одной стороны, данная система материального производства исчерпала свои потенциальные возможности и резервы имманентного развития, а с другой, получают распространение всевозможные отклонения инадап-тивного характера, выражающие огромную вариантность и изменчивость форм производственной деятельности человека.

Наряду с этим климатические изменения, которые, по образному выражению Э. Ле Руа Ладюри лишь «спускают с цепи» причинность чисто антропогенного характера» (Ле Руа Ладюри, 1971. С. 225), обусловливают постепенное освобождение экологической ниши, т. е. рецессию оседло-земледельческого типа хозяйства, что в свою очередь стимулирует активную эволюцию спонтанно возникающих инадаптивных групп населения и их хозяйственных механизмов. На этом этапе историко-культурного развития в процессе дивергенции, по-видимому, получают распространение самые разнообразные типы хозяйственно-культурной деятельности - разброс и амплитуда их могли достигать самых полярных точек, но основная концентрация происходила вокруг различных вариантов отгонно-перегонного типа хозяйства.

В своем дальнейшем развитии инадаптивные группы, интенсивно заполняя освобождающуюся (речные долины, низкогорные районы и т. п.) и вновь возникающую (степь, полупустыня, пустыня, горы) экологические ниши, должны были пройти жесткий контроль эвадаптирующего отбора и обрести свою собственную устойчивость и экологическую сбалансированность. В результате среда обитания как бы отторгает не прошедшие адаптивного отбора хозяйственные группы. Быстрее и эффективнее других, на наш взгляд, смогли приспособиться к данным географическим условиям те социокультурные образования, которые смогли выработать соответствующие адаптивные механизмы во всех сферах деятельности и культуры посредством интенсивной аккумуляции информации высокой плотности об особенностях функционирования природных ресурсов новой экологической ниши.

Как нам представляется, экзамен выдержали лучше других те хозяйственные группы, которые смогли органически объединить скотоводство с занятием охотой на диких копытных животных, что потребовало высокой степени сезонной подвижности на первых порах весьма немногочисленной группы людей (пастухов), тогда как остальная часть населения (женщины, дети, старики, больные и какая-то часть мужчин) могла какое-то время базироваться в оседло-земледельческих поселениях. На этой основе формируется сезонно-мигрирующий охотничье-скотоводческий тип хозяйства, постепенно вовлекающий по мере высвобождения экологической ниши от конкурентных видов диких животных в процесс сезонных передвижений все большие группы населения и все большую массу домашних животных, что приводит к увеличению доли более подвижных видов животных (овец, коз, лошадей, а позднее верблюдов) и уменьшению удельного веса крупного рогатого скота в структуре стада. Оседло-земледельческие поселения в этом случае могут трансформироваться в зимние либо сезонные стойбища, либо совсем забрасываться в зависимости от конкретных природных условий, рельефа, рисунка миграционных передвижений и т. п. К середине 1 тысяч, до н. э., видимо, относится время окончательного становления кочевничества.

Следующим этапом в эволюции номадизма становится фаза углубления адаптивных возможностей системы, которая посредством имманентного накопления информации преобразуется и приобретает новое качество. Кочевничество эволюционировало от меньшей ко все большей подвижности, от непродолжительных передвижений на небольшие расстояния ко все более интенсивным и частым перекочевкам на все более значительные расстояния. И если в предшествующий период только складывалась система посезонного использования пастбищных угодий, то на данном этапе все больше возрастает плотность миграционных передвижений и прежде всего концентрация номадов на сезонных территориях. По-видимому, именно в 1 тысяч, до н. э.- середине 1 тысяч, н. э. осваиваются под зимние пастбища безводные пространства пустынь, заканчивается формирование меридиональной, вертикальной, радиальной, широтной, эллипсоидной систем кочевания (Аки-шев, 1972; Хазанов, 1975; Марков, 1976 и др.). Однако в целом скорость и ареал передвижения еще незначительны, а миграционный рисунок не отличается большой насыщенностью. К середине 1 тысяч, н. э. кибиточная система кочевания на повозках достигает своего предельного уровня развития и в течение последующего тысячелетия полностью исчерпывает свой потенциал и отмирает

К середине 1 тысяч, н. э. накапливается новый запас информации в виде целого ряда технологических инноваций (появление стремени, новых элементов конской упряжи и снаряжения, в частности жесткого седла, способов завьючивания, войлочной решетчатой юрты, других предметов материальной культуры, широкое распространение кожи, шерстоваляльных и других новых сырьевых материалов и т. д.) (Вайнштейн, 1973; Он же, 1989; Он же, 1989а: Вайнштейн, Крюков, 1984; Кадырбаев, 1980; Амброз, 1973 идр.) и все более возрастает опыт экологической адаптации, увеличиваются знания об особенностях функционирования природных ресурсов среды обитания и т. п. В результате кочевое скотоводство вступает в новую стадию развития - стадию «классического кочевничества», совпадающую с новым этапом аридизации географической среды (Шнитников, 1975. С. 268-271, 278-279 и др.). Этот этап в эволюции номадизма характеризуется максимальной приспособленностью к природно-климатическим условиям и высочайшей специализацией, принимающей порою крайние формы (передвижения на расстояние до 1000-2500 км с количеством перекочевок до 60-120 в течение года), активным участием кочевников в этнополитических процессах на Евразийском континенте, захватом политической и военной гегемонии в Азии, Северной Африке и Юго-Восточной Европе. В этот период номадизм стабилизируется в своем развитии, достигая максимального уровня своего потенциала. Вплоть до эпохи Великих географических открытий и широкого распространения огнестрельного оружия кочевники играют доминирующую роль в жизни народов Евразии, поскольку полностью контролируют внутриконтинентальную торговлю, караванные пути и дороги, имеют неоспоримые преимущества в военной сфере и т. д. (Владимирцов, 1934 и др.).

Рубеж XV- XVI вв., знаменующийся общим кризисом номадизма, его вытеснением на периферию всемирно-исторического процесса, падением его влияния в военно-политической сфере, является началом нового, третьего этапа в исторических судьбах кочевничества. Если прежде кризисные явления (отсутствие кормов в неурожайные годы, аграрное перенаселение, джут и т. п.), порождаемые в основном природно-климатическими изменениями, снимались посредством экспансий и массовых инвазий за пределы ареальных экосистем, то с этого времени наступает период стагнации и постепенного упадка. На этом этапе кочевничество, сохраняя свое приоритетное положение в сфере природопользования в аридных зонах, постепенно замыкается в своем внутреннем развитии и вступает в фазу стагнации и застоя. Характерной чертой данной стадии развития является формирование нового этнокультурного облика кочевых племен, их постепенное включение в орбиту политического и военного господства крупных централизованных государств: Российской империи (казахи, калмыки, туркмены, киргизы и др.), Китая (монголы, джунгары и др.), Франции (номады Северной Африки), Турции (кочевники Ближнего Востока и др.) и т. д. Из власть предержащих номады становятся властьзависимыми. Не менее очевидной чертой рассматриваемой фазы общественного развития является отсутствие серьезных технико-технологических новаций, организационных и социокультурных усовершенствований и изобретений.

В новейшее время, в век индустриально-урбанизированного развития, по-видимому, наступает финальная стадия развития номадизма: города, промышленные предприятия, земледелие осваивают земли номадов и вытесняют их все глубже в пустыню. Результатом этого являются беспрецедентные по своей жестокости «эксперименты» по оседанию кочевников, приводившие к голоду и массовому вымиранию некогда гордых «властителей мира». Попытки некоторых государств оказать помощь номадам и интегрировать их в социально-экономическую структуру современного общества, видимо, обречены на неудачу.