Но нет ничего удивительного в том, что Прексасп смог опередить одинокого раба, даже если покинул лагерь на берегу Нила через неделю после его отправления, а не сразу же вслед за ним.
Прикинув в уме время, необходимое Прексаспу на преодоление расстояния от Мемфиса до Суз, Пирхум убедился окончательно, что даже самый быстрый его гонец не сможет упредить вельможу и в том случае, если Прексасп предпочел кружной путь: через Газу, Тир и далее на Арвад, короткому пути через Иерусалим с последующим переходом по малообжитой засушливой местности в сторону города Сиппар на Евфрате. Наверняка Прексасп уже на подступах к Сузам, если не в самой столице!
На мгновение Пирхум растерялся.
Лелея тайком ото всех, даже от Верховного собрания жрецов Вавилона, свой замысел, он рассчитывал послать быстрого гонца в престольные Сузы, который в беседе с глазу на глаз предупредит царевича о готовящемся покушении на его жизнь; жрец надеялся, что благодарный Бардия осыпет его, Пирхума, неисчислимыми милостями, когда взойдет на отцовский престол. Не далее как вчера задуманное им казалось вполне реальным и легко исполнимым, но сегодня все его планы рушились, как выстроенная наспех плотина, не выдержавшая напора воды. И только потому, что он не догадался раньше прикинуть в уме, как быстро царедворец Камбиза сможет достигнуть многовратных Суз.
...Он уже подходил к набережной Евфрата, когда дробный цокот копыт вывел его из задумчивости - держась середины улицы, ехал на буланом скакуне гонец-перс с очередным донесением от наместника Вавилона в столицу Персии, в канцелярию царевича. Еще не осознав окончательно, чем может быть полезен ему этот гонец, Пирхум уже шел ему наперерез. При виде знатного вавилонянина молодой всадник попридержал коня.
"Вряд ли он согласится помочь мне; надо действовать иначе!", мелькнуло в голове жреца прежде, чем он успел сблизиться с настороженно взирающим на него гонцом наместника.
- Воин Камбиза, знаешь ли ты, что за твоей спиной следует смерть, и что жить тебе осталось считанные часы?
Гонец испуганно оглянулся. Правой рукой он схватился за рукоять акинака - невольная реакция вооруженного человека перед лицом грозной опасности.
- Нет, воин, тебе не дано видеть ее! Чем же ты успел прогневить Ахурамазду, если он положил конец твоим дням в юном возрасте?! - Явно встревоженный словами жреца, гонец промямлил что-то невразумительное, но Пирхуму и не было столь важно, что именно тот ответил. - Мне жаль тебя, воин Камбиза! Ведь если ты избежишь когтей смерти сегодня, то в недалеком будущем тебя ждут слава и почести. Это мне удалось прочесть на твоем челе!
Побледневшее, растерянное лицо гонца загорелось румянцем надежды. Конечно, обратись к нему с подобным пророчеством простой халдей в давно не стиранных одеждах и со сверкающим взглядом голодных глаз, перс попросту осмеял бы нахала, а то и прогнал бы от себя угрозой обнажить акинак. Но перед персом, совсем еще юношей, стоял верховный жрец главного храма Вавилона, с которым ему не раз приходилось сталкиваться в переходах дворца наместника. Вряд ли гордый жрец расчитывает на вознаграждение; да и пояс его пуст, если не считать двух серебряных лидийских монеток и небольшого свинцового бруска, которые он захватил на всякий случай, покидая дворец. Вряд ли могущественный священнослужитель Мардука позарится на такие жалкие крохи! Еще раз внимательно взглянув на суровое, властное лицо пердставшего перед ним жреца, гонец преисполнился к нему безграничным доверием.
- Отведи от меня руку смерти, великодушный жрец, или научи, как это сделать, и тогда требуй от меня любое вознаграждение, кроме свободы моей, так как любой перс предпочтет смерть неволе!
- Ты успеешь отблагодарить меня, воин Камбиза, когда исполнится предначертанное тебе судьбой, и ты, возвысившись над своими славными соратниками, станешь наравне с другими великими Персиды. А пока следуй за мной! В храме Мардука ты обмоешься освященной водой, я собственноручно вручу тебе талисман, и холодная рука демона смерти не посмеет коснуться тебя!
Пирхум обошел всадника, уверенный, что суеверный перс поспешит за ним. Он не ошибся: дробный цокот копыт сопровождал его всю дорогу до высоких ворот храма, не мешая, однако, жрецу продумать в деталях свой новый, мгновенно возникший замысел.
А он зиждился на следующем. Еще ассирийские владыки проложили сеть благоустроенных дорог, связавших различные города обширной империи с Ниневией и Ашшуром. На этих дорогах ставились на определенном расстоянии друг от друга пикеты воинов; под их охраной здесь дежурили круглосуточно во все времена года царские курьеры, имевшие в своем распоряжении быстрых и выносливых скакунов. Гонец из любого пункта империи, добравшись до одного из пикетов, передавал письмо курьеру, и тот мчался на свежем скакуне дальше, добираясь до следующего пикета и передавал глиняную табличку или кусок кожи с нанесенными на нее письменами очередному курьеру. И это повторялось несколько раз, прежде чем донесение со всей возможной для того времени быстротой не достигало адресата...
Позже мидийцы, покорившие Ассирию и разрушившие до основания Ниневию, а затем перенявшие от них бразды правления персы расширили сеть этих дорог, раскидав их по всем своим сатрапиям. Строительство их стало одной из важнейших повинностей покоренных персами народов.
И сейчас Пирхум задумал незаметно вложить в кожаную сумку гонца письмо к царевичу. Ведь если б человек, посланный им к Бардии, добирался бы до Суз более десяти долгих дней, то письмо, окажись оно в сумке гонца, уже послезавтра будет в столице!
Пирхум провел спешившегося перса в одно из тех полутемных служебных помещений, которые вплотную лепились друг к другу во дворе храма. Быть может, гонец ожидал какого-то подвоха, или попросту решил держаться на всякий случай настороже, но он не снимал руки с рукояти акинака, настороженно оглядывался по сторонам. Велев персу подождать, Пирхум быстрым шагом направился в другое помещение, в котором хранились всевозможные письменные принадлежности. Оставив дверь открытой, чтобы не зажигать светильник, он быстро и умело заполнил небольшой лоскут хорошо выделанного пергамента значками, напоминающими собою клинопись на глиняных табличках. Теперь ему осталось только вложить пергамент в курьерскую сумку.
На обратном пути Пирхум зашел к надсмотрщику над рабами, приказал ему принести в помещение, где оставался перс, сосуд, наполненный нагретой на солнце водой. Не успел Пирхум вернуться к продолжавшему держаться за рукоять акинака гонцу наместника, как его уже обогнали два плечистых, обнаженных по пояс раба с тяжелой амфорой, наполненной до самого широкого горла прозрачной водой. Ближайший к священнослужителю не поднимающий глаз держал в свободной руке легкий бронзовый ковшик.
- Обмойся этой священной водой из неиссякаемого источника, воин Камбиза, и этим ты наполовину оградишь себя от грозной, притаившейся за твоей спиной напасти! - обратился Пирхум к встревоженному персу, когда доставившие амфору рабы удалились.
- Я причинил тебе столько хлопот, великий жрец...
- Торопись, пока демон смерти не опередил нас, - перебил его Пирхум. - Я подожду тебя у выхода.
Курьерская сумка была в помещении, акинак гонца охранял ее. Убийство перса не входило в расчеты жреца, - не один любопытный глаз сопровождал, наверное, персидского всадника и старшего жреца, когда они двигались сквозь толпу в сторону храма Мардука, и необъяснимое исчезновение гонца могло принести немало бед для всех священнослужителей Вавилона...
Пирхуму показалось, что прошла целая вечность, прежде чем прекратился плеск воды в помещении, где купался гонец.
- На этом пергаменте начертаны могущественные заклинания, которые отведут от тебя руку безжалостной смерти, воин Камбиза! - встретил он вышедшего во двор гонца. Оказавшись на залитом солнцем дворе, тот невольно зажмурился, черные волосы его влажно блестели, словно политые финиковым маслом. - Но знай, ты не должен касаться его, ведь в этом случае заклинания потеряют свою магическую силу. И второе, воин Камбиза! Ты должен избавиться от талисмана сразу же, как только он отгонит от тебя готовых действовать демонов смерти. Ибо тот, в чьих руках он окажется в полночь, не доживет до восхода Шамаша, а умрет страшной и мучительной смертью. - Пирхум вперил свой неподвижный гипнотизирующий взгляд в черные глаза перса. - Как же мне передать этот талисман, воин Камбиза, ведь ты не должен его касаться?!
Юному гонцу ситуация не казалась столь безвыходной.
- Но ведь ты, мудрый всезнающий жрец, можешь бросить пергамент мне за пазуху. Мой туго затянутый пояс не позволит ему выпасть раньше времени. А через время, которое ты мне укажешь, я попросту развяжу его, и пергамент упадет к моим ногам.
- Ты не учел, воин Камбиза, - усмехнулся Пирхум, - что при этом талисман коснется твоего голого тела, и тогда он неминуемо потеряет силу. - Заметив, что лицо перса приняло обиженно-беспомощное выражение, Пирхум продолжил. - Не отчаивайся, выход есть, и я подскажу тебе его. Я вложу этот пергамент в твою сумку, а ты перед наступлением сумерек или даже раньше, выбросишь ее сместе с содержимым. Надеюсь, это не доставит тебе больших затруднений.
Гонец задумался. Затем на лице его появилось хитрое выражение, как у тамкара, увидевшего в своей лавке покупателя с поясом, набитым серебряными и свинцовыми брусками.
- Твой совет хорош, мудрый жрец! Вот моя сумка!
Содержимое курьерской сумки нельзя было извлечь, не взломав при этом печати наместника, но в нее можно было вложить аккуратно еще не один скатанный тонкой трубочкой пергамент, подобный тому, какой был в руках Пирхума. Жрец принял из рук перса сумку и без особых затруднений опустил в нее свое послание царевичу, но когда письмо исчезло в чреве сумки, кровь ударила в голову Пирхума и сердце учащенно забилось. Он вспомнил, что встреченный им гонец направлялся к воротам Бела.
- Послушайте меня, воин Камбиза, не гонец ли ты нашего наместника? слегка заикаясь от волнения, спросил Пирхум.
- Ты не ошибся, мудрый жрец, - ответил перс. - Уже полгода, как я приставлен к нашему наместнмку.
- И по какой дороге направишь ты сейчас своего скакуна?
- В сторону города Опис. Но почему это интересует тебя?
Пирхум облегченно вздохнул, тяжесть упала с его плеч.
- Но в таком случае, каким образом ты оказался в Новом городе, у ворот Бела? Ведь насколько я понял, твое донесение должно отправиться в Сузы, а через ворота Бела дорога идет на запад, в сторону Ханаана! Быть может письмо предназначено Камбизу?
- Нет, мудрый жрец, письмо это отправится в стольные Сузы. Ты соизволил спросить меня, почему я оказался в Новом городе. Я отвечу, хоть причина может показаться тебе малоубедительной. Сегодня днем я должен был встретиться с одной девушкой с Улицы горшечников, и поэтому торопился предупредить ее, что только вечером смогу освободиться, когда выполню поручение наместника. Девушка горда и знает достоверно, что только встречи с нею помогают мне бороться с тоскою по родине, и не явись я вовремя на свидание, в отмеску она могла бы целый месяц избегать меня, терзая этим мое сердце!
- Тогда торопись, воин Камбиза, ты и так изрядно задержался. Но бойся вызвать гнев наместника... И помни, что боги на твоей стороне: менее чем через час ты передашь сумку другому курьеру, и тогда тебе ничто не грозит вплоть до возвращающей детство старости. Так поспешай же, воин великого Камбиза! Перс приосанился, поправил пояс и разгладил складки одежды.
- Я никогда не забуду об услуге, которую ты мне оказал сегодня, великодушный жрец! Отыскав меня в любое время дня и ночи, ты можешь потребовать от меня любое вознаграждение, и я буду в твоем распоряжении. Слово перса нерушимо, как гранитная скала.
...Проводив гонца за ворота храма, словно тот был одним из самых почетных посетителей, Пирхум вызвал к себе надсмотрщика над рабами.
- Успел ли ты разглядеть этого персидского воина? - обратился к нему священнослужитель.
- Если понадобится, я сумею отличить его от тысячи других!
- Я ненароком выболтал ему сегодня очень важную тайну и теперь нить моей жизни в его руках. Поскольку его язык может принести мне и храму много неприятностей, перс должен умереть, и не позже, как сегодня ночью. Надеюсь, ты еще не разучился метать остроотточенный нож, как делал это в молодости?! Ты выследишь его сегодня вечером, когда он покинет казарму и отправится в город. Перс простодушен и доверчив, и тебе не доставит труда заманить его в укромное место за городской стеной, где нет любопытных глаз и где можно быстро и незаметно сбросить безжизненное тело в волны реки. Вот тебе деньги, купишь на них нож, которым не поднимающие глаз разделывают рыбу перед посолом. И запомни: нож должен остаться в теле перса. Когда его выловят в реке, нож наведет на ложный след. Ты все понял?
- Да, мой господин.
- Тогда ступай. Если оправдаешь мое доверие, завтра же получишь свободу. И ты, и твои дети! - увидев, как заблестели радостью глаза лидийца, жрец понял, что уже никто в мире не сможет предотвратить смерть гонца...
Ни для кого из великих Персии не было секретом, как сильно любит Бардия, если не сказать боготворит, своего старшего брата Камбиза. Еще в дни своей безмятежной юности царевич следовал за ним повсюду, когда это позволяли обстоятельства и неусыпные наставники, порою досаждая Камбизу своим присутствием, но не замечая этого. Предложи кто-нибудь Бардии превратиться в тень брата и тот согласился бы незамедлительно и не раздумывая, готовый на что угодно, лишь бы никогда не разлучаться с ним. Некоторые проявления этой пылкой братской любви были непонятны для взрослых, и с их точки зрения безрассудны: не раз в детстве упрашивал Бардия своего старшего брата, чтобы тот уступил ему уже ношенный нательный хитон. И когда недоумевающий Камбиз уступал настойчивым просьбам, радости Бардии не было предела, и он долго не менял одеяний, издававших так полюбившийся ему запах брата. С уходящими в вечность годами чувство это не ослабевало, и все оставшиеся в Персиде, не участвовавшие в походе Камбиза великие знали, как тяжело переживает сейчас царевич продолжительную разлуку со своим братом.
Быть может, единственный, кто не замечал этой любви, или принимал ее как должное был не способный ни понять, ни испытать подобное чувство, привыкший к угодливости и раболепию окружающих первенец Кира, наследник престола, властный Камбиз.
Став царем и собираясь в поход на Египет, он не взял с собой Бардию, несмотря на его неоднократные просьбы, оправдывая свой отказ тем, что оба сына Кира не должны одновременно подвергать себя опасности. Ведь войско фараона многочисленно и достаточно сильно, и все может случиться...
Понимая неоспоримую правоту Камбиза, вынужденный подчиниться, Бардия тем не менее тяжело переживал предстоящую разлуку. Что говорить о мягкосердечном Бардии, если даже у сурового, никогда не проявляющего родственных чувств Камбиза во время торжественного прощания на глазах выступили слезы, которые он поспешил смахнуть, посчитав это слабостью, непростительной для мужа, предназначенного судьбой царить над всеми народами Азии.
Так что же могло измениться сейчас, о чем дознался с помощью своих соглядатаев Камбиз, решившись на святотатственный поступок: вероломное убийство своего единоутробного брата?!
Любой приказ владыки был для Прексаспа законом, волеизъявлением божества. Единственное, что так и осталось непонятным для него: каким образом ему удастся убить в тайне от персов царевича? Вельможа понимал желание владыки, чтобы о смерти Бардии никто не дознался до поры до времени - весть о ней способна переполошить всю державу; достигнув ушей злоумышленников, она может подтолкнуть их к восстанию. Да и в интересах самого Прексаспа так организовать покушение, чтобы никто из любопытных смертных не присутствовал при этом и не помешал ему.
Но как проникнуть незамеченным к Бардии сквозь плотную толпу окружающих его оросангов? [оросанг (древнеперс.) - имеющий заслуги перед государством и царем] Каким образом вынести труп из переполненного слугами дворца, если даже у спального покоя царевича стоят неподкупные стражники со скрещенными копьями? Разве что бесплотный дух способен пройти мимо них незамеченным!
И тогда тревога поселилась в сердце Прексаспа - как ни напрягал он свой ум, озарение не соизволило снизойти к нему. Не раз просыпался он среди безмолвной ночи весь в холодном поту от того, что кто-то, стоящий в изголовье, голосом Камбиза, гулким, словно исходящим из мрачного подземелья, напоминал ему неустанно: "Тайно! Ты должен убить его тайно! Тайно! Тайно!" Порою царедворцу казалось, что он близок к помешательству.
Со всеми своими тревогами и сомнениями предстал Прексасп перед царем. Внимательно выслушав его, владыка персов и мидян задумался, словно забыл о присутствии вельможи.
- Ты прав, мой верный Прексасп, оговоренное мной ограничение весьма затруднит тебе выполнение задачи, - вымолвил наконец царь. - И все же о смерти Бардии никто не должен знать до тех пор, пока я не вернусь в Персию. А я застрял здесь, как бревно в болоте, и, как видно, еще не скоро смогу покинуть этот край. Египтяне побеждены в битве, но еще не покорены... А за время, которое мне предстоит здесь провести, враги смогут растерзать Персиду, дознавшись о смерти Бардии, и о том, что я все еще далеко, за много переходов от родины, - Камбиз еще раз внимательно всмотрелся в лицо Прексаспа. - Бардия должен умереть!
- Велики, видимо, прегрешения царевича, если ты решился на это, владыка!
- Безумный Бардия готовит мятеж... Безраздельная власть над Персидой не дает ему покоя, снится ночами... Но не станем отвлекаться, ты и так слишком задержался в лагере... Я научу тебя, каким образом ты сможешь избежать всех затруднений.
- Я весь внимание, владыка!
- Это время года Бардия обычно проводит в крепости Сикайтавати, развлекая себя охотой в горах Мидии и долгими беседами с магами об учении Спитамы Заратуштры. В крепость эту ведет потайной ход, прокопанный еще при Киаксаре. Проложили его рабы, захваченные при взятии Ниневии. Начинаясь в спальном покое, он выходит на поверхность в заросшем густым кустарником овраге. Об этом потайном ходе знали до сих пор только члены нашей семьи, а теперь и ты будешь знать о нем. Вечером я пришлю в твой шатер план местности вокруг Сикайтавати. Мне не раз приходилось охотиться там в золотую пору моей юности, и я хорошо знаю там каждый кустик, словно был не охотником, а загонщиком зверей. По приметам, которые я укажу тебе в своем плане, ты без труда найдешь потайной ход, ведущий в опочевальню царевича.
- Я запечатлею его в своей памяти, как лицо матери!
- После полуночи ты проникнешь в опочевальню, убьешь Бардию способом, который сочтешь наилучшим, но так, чтобы ни одна капля крови не пролилась на ложе и не рассказала утром встревоженным слугам о том, что произошло минувшей ночью; затем вынесешь труп потайным ходом и закопаешь его в овраге. Царевич не достоин церемоний при погребении, которых придерживались и которые завещали нам наши предки! - Камбиз умолк. Внимательно слушавший царя Прексасп кашлянул, отвернувшись в сторону.
- Разреши, владыка, я продолжу...
- Говори! - в голосе царя сквозило неподдельное удивление.
- Закопав тело царевича в овраге и закидав его тяжелыми камнями, которые я приготовлю заранее, я вновь проникну подземным ходом в спальный покой, со всею тщательностью закрою лаз, чтобы утром никто не догадался, что им пользовались совсем недавно. Ведь царевича рано или поздно кинутся искать. Затем, переодевшись в одежды Бардии, я выйду через двери, ведущие в спальный покой. При свете факела стражники примут меня за царевича, и кто из них посмеет остановить меня?! Минуя их, я взойду на крепостную стену и с помощью веревки спущусь в ров. Вряд ли еще кто-нибудь кроме стражников, будет бодрствовать в эту ночь, сжигая в плошках дорогое масло или жир, и я надеюсь, что не будет нежеланной встречи с одним из оросангов Бардии. А наутро все решат, что Бардия покинул крепость столь странным способом, никого не предупредив и не приказав никому следовать за собою. И все в Сикайтавати будут изо дня в день ждать его возвращения...
- А чтобы все произошло так, как мы с тобой задумали, я дам тебе письмо, в котором потребую от Бардии, чтобы он немедленно прибыл ко мне. Ты оставишь его в опочевальне на таком месте, где оно наутро сразу же бросится в глаза слугам...
В то утро Губар, смотритель царского дворца в Сузах встал с головной болью. Два дня тому назад неизвестно откуда сорвавшийся ураган снес, словно легкую паутину, строительные леса, возведенные у западной, еще не достроенной стены новой пристройки к основному комплексу дворцовых зданий - росло могущество Персии и, как наглядное этому подтверждение, рос и хорошел царский дворец, заложенный еще при Ахемене. Вместе с рухнувшими лесами на земле оказались тяжелые медные чаны с гашеной известью, кучи гипса, алебастра, шамота, смешанного с солями ангобы. Все, что было заготовлено впрок помощниками Губара и царского ваятеля, все, что было поднято на леса на спинах не поднимающих глаз под наблюдением тучных надсмотрщиков, яростные, необузданные порывы ветра сбросили вниз, а потоки хлынувшего с неба дождя превратили в ни на что не пригодную грязь. Поэтому и вынужден был Губар сидеть вчера допоздна, подсчитывая убытки при мерцающем свете масляных светильников, чтобы иметь возможность тотчас же отчитаться перед грозным царем по его возвращении из покоренного Египта. Засидевшись далеко за полночь, утомленный Губар не заметил, как кончилось оливковое масло в одном из светильников, и он начал коптить перед тем, как совсем потухнуть, заполнив комнату угарным чадом. Губар дышал им, подсчитывая необходимое количество различных строительных материалов, которое понадобится вновь заказать владельцам мастерских, чтобы возместить потери, нанесенные разбушевавшимся ураганом. Поэтому и проснулся он с тяжелой головной болью. Губар с удовольствием забросил бы все дела и искупался в бассейне, проточная вода которого подогревается целебными струями горячего источника. Но его ждали накопившиеся за два дня письма, прибывшие со всех концов обширной державы и даже из-за ее пределов: глиняные таблички, папирусные свитки, листы пергамента, деревянные дощечки, исписанные клинописью, иероглифами, финикийскими "священными значками", как называли их, прежде чем перенять, древние греки. Еще при Кире заведовал Губар царской почтой, сохранил он эту почетную должность и при Камбизе. В его обязанности входило чтение всех писем, доставленных в Сузы царскими курьерами от сатрапов, наместников городов, многочисленных лазутчиков, тайных соглядатаев, персидских и иноземных тамкаров, состоявших на службе у владыки Персиды - их разведовательное рвение подогревалось персидским золотом. Отобрав наиболее важные с его точки зрения сведения, Губар спешил доложить о них царю, или же, составив сводку, пересылал ее туда, где находился отсутствующий во дворце владыка.
Губар владел несколькими языками и выделялся своими обширными познаниями даже среди магов. Хитрый и гибкий царедворец, он не мог не понимать какие преимущества дает ему знание событий, происшедших порою за много парасангов от столицы. Слух о них дойдет до остальных придворных только через несколько дней, а то и спустя несколько недель. Поэтому он начинал обычно свой день с просмотра поступивших писем; отложив их просмотр на день, в крайнем случае на два дня его могло заставить только из ряда вон выходящее событие, подобное этому урагану, доставившему так много убытков и новых забот.
Взламывая печати и освобождая курьерские сумки от содержимого, Губар наметанным глазом сразу заметил некое несоответствие, когда очередь дошла до сумки, доставленной из Вавилона. В то время как сама сумка и один из двух свитков, находящихся в ней, были опечатаны цилиндрической печаткой наместника, второй свиток даже не был перевязан тонкой льняной нитью и не был опечатан. Смотритель царского дворца мог бы не обратить на это внимания, решив, что всему виной халатное отношение к своим обязанностям одного из писцов наместника, если бы вдобавок ко всему пергаментные листы не отличались друг от друга своим цветом и качеством выделки, словно были изготовлены в разных мастерских. Решив, что перед ним жалоба одного из слуг наместника на своего господина, или же донос, вложенный тайно в курьерскую сумку, Губар отложил было неопечатанный свиток в сторону, но затем передумал и вновь взял его в руки. Еще только разворачивая его, выхватив глазами отдельные строки из середины свитка, он понял, что в его руках не тайный донос. Невольно оглянувшись на дверь, как будто кто-то мог следить за ним, начал он читать.
"Царевичу, сыну Кира, моему господину, - твой раб Пирхум. Да будет мир царевичу, моему господину.
Открыли мне страшную тайну всевидящие боги: "Ослепленный злобою царь персов и мидян Камбиз задумал умертвить в тайне от персов и остальных своих народов брата Бардию. Послал он в Персию из своего лагеря под Мемфисом вельможу, чье имя Прексасп. Велел ему царь убить царевича. Сообщи об услышанном царевичу, дабы успел он предпринять ответные меры, если не хочет в расцвете сил своих отправиться в страну, откуда нет возврата".
Тотчас же после откровения богов, объятый ужасом за царственную особу моего господина, вместилище ангельской доброты и божественного величия, пишу я эти строки, мой господин.
Поверь своему верному рабу - не лжет он. Открыто его сердце и чисты его помыслы. Вели своим слугам схватить Прексаспа, когда он приблизится к твоему дворцу, чтобы выполнить задуманное Камбизом. Вели своим слугам схватить близких и родных того, кто согласился на убийство, вели доставить их пред твои царственные очи. Испугавшись за их участь, сознается во всем Прексасп, и тогда ты, мой господин, убедишься, что не лгал тебе верный раб твой Пирхум.
И еще вот о чем поведали мне бессмертные боги: "Будет Бардия царить над народами Азии. Должен он восстать против злокозненного Камбиза и свергнуть отринутого богами с трона, иначе рано или поздно акинак подосланного братом нерассуждающего убийцы вонзится ему в спину и прервет нить его жизни".
Это велели мне всевидящие боги передать царевичу, моему господину".
В первую минуту Губар не знал, что и подумать, настолько невероятным и неправдоподобным было то, о чем говорилось в необычном письме.
"Кто этот Пирхум, написавший и отправивший свиток? Если судить по письму, он либо халдей, либо ассириец - именно таким, уже устаревшим стилем писались когда-то донесения, предназначенные для ассирийских владык и вавилонских царей. И, если судить по этому письму, отправитель уже не молод, по всей вероятности, он был одним из приближенных ко дворцу Набонида. Видимо, он и сейчас сохранил свое влияние, если смог вложить этот свиток в опечатанную сумку гонца тайком от наместника. А может быть, он нашел более простое решение: подкупил курьера? Но кто бы то ни был этот неведоомый Пирхум, каким образом узнал он о решении Камбиза убить брата Бардию, если находился в Вавилоне или в одном из пунктов вблизи дороги, ведущей из этого города в престольные Сузы? Неужто и вправду именно его избрали всевидящие боги, чтобы уведомить ни о чем не подозревающего царевича?" Выходец из племени магов, а поэтому и сам маг, воспринявший с детства все их секреты, наблюдения, обряды, учения и мифы, Губар был хорошо знаком со всеми теми ухищрениями, к которым прибегают порой служители бессмертных богов, чтобы одурманить сознание людей, не гнушаясь при этом ничем, даже обманом. И все-таки, несмотря на это, а может быть как раз благодаря этому Губар искренне верил в существование многочисленных богов, населяющих небесные чертоги. Ни тени сомнения не зародилось в нем при чтении строк, которые говорили о том, что боги снизошли до смертного и открыли ему наяву или во сне тайный замысел Камбиза. Так древние ваятели, искусные и одухотворенные мастера, испытав на себе силу воздействия созданного ими же прекрасного произведения искусства, искренне верили, что в изваяниях из камня, металла или пластичной глины живет тот бог или богиня, кого изображает данная статуя.
Для Губара вопрос был не в том, правда или ложь в письме, вопрос был в том, как именно поступить ему сейчас. Губар был царедворцем Камбиза, и служил он Камбизу, а не царевичу, и не было ему решительно никакого дела до того, действительно ли владыка персов и мидян вознамерился убить своего брата. "Пусть так! - думал он, рассхаживая по комнате. - Что может измениться в этом случае для меня? Допустим, то, о чем сообщает письмо, правда, этот неведомый Пирхум не лжет. Но если он узнал об этом, находясь за сотни парасангов от Египта, значит, об этом говорит весь персидский лагерь под Мемфисом. А отсюда вытекает, что кто-то уже давно сообщил Бардии о намерении Камбиза. У каждого владыки были, есть и будут и единомышленники, и тайные и явные враги, таков уж род человеческий! Предупрежденный Бардия предпримет, конечно же, ответные меры, чтобы обезопасить себя. Владея в данный момент всеми ресурсами огромной державы, он легко рассправится с Кабизом, если только этого пожелает. Что стоит ему пообещать Амиртею власть над Египтом? И тогда Камбиз, зажатый с одной стороны Египетским войском и с другой стороны - войском Бардии, окажется в весьма незавидном положении. И тогда я, бывший доверенный Камбиза, куда денусь я?! В лучшем случае останусь не у дел! Итак, если то, о чем говорится в письме, соответствует истине, лучшим выходом для меня будет, если я тотчас же отправлюсь в Сикайтавати и покажу письмо царевичу. Но если письмо лживо от начала и до конца, и оно направлено в Сузы, дабы посеять непримиримую вражду между родными братьями?! Кто же этот злоумышленник, назвавший себя Пирхумом, с кем он связан? Пусть письмо лживо, но я не могу не дать ему ходу, сам Камбиз не простит мне этого. И в этом случае я должен торопиться в Сикайтавати, заручиться разрешением Бардии на тщательное и доскональное расследование: когда и каким образом письмо попало в курьерскую сумку. Необходимо найти злоумышленника, заставить его говорить, и тогда он наведет на след остальных, участвовавших в преступном заговоре. Я брошу этого неведомого Пирхума к ногам владыки, если даже для этого мне придется допросить всех курьеров, начиная с того гонца наместника Вавилона, которому писцы вручили курьерскую сумку!"
Приняв это решение, Губар не стал медлить. Пока воины, которых выделил ему начальник охраны дворца, снаряжались в дорогу, он бегло просмотрел остальные письма. В них не оказалось ничего существенного и важного. Полчаса спустя он уже выезжал из городских ворот и направил своего коня в сторону крепости Сикайтавати. На дорогах Персиды уже давно было спокойно, поэтому его сопровождали только четыре всадника.
Губар поропился, но не потому, что опасность, нависшая над Бардией, подхлестывала его. Поездка в Сикайтавати отнимет два-три дня, и это в то время, когда у смотрителя дворца накопилось так много неотложных дел. Поэтому он избрал пусть неудобный, но самый кратчайший путь к горной крепости. На большем своем протяжении это была узкая тропинка, на которой с трудом могли разминуться два путника; она петляла по крутым отрогам покрытых девственным лесом гор и лишь изредка спускалась в узкие долины. На ней, обычно безлюдной, можно было встретить разве что одинокого пастуха в грязной овечьей шкуре, с длинной суковатой палкой, которой он погонял покрытых репейником овец и коз, или же повстречаться ненароком со сборщиком меда диких пчел. Толстоствольные вековые древья, могучие дубы и грабы подступали к самой тропинке, и всадникам нередко приходилось склоняться к самой холке коня, чтобы проехать под раскидистыми ветвями деревьев, дарящих живительную тень, но способных также укрыть в своей буйной листве и дикую кошку, грозу одинокого путника.
Цокот подкованных копыт разносился далеко окрест, отражаясь от пологих отрогов гор, но, несмотря на это, лес по-прежнему жил своей жизнью, не обращая внимания на вторгнувшихся в его пределы пришельцев. Где-то внизу продирался сквозь густой кустарник дикий кабан со своим ненасытным семейством, внезапно за спиной всадников раздался ни с чем не сравнимый трубный рев лесного оленя, призывающего отставшую подругу полакомиться сочной травой, и весь путь Губара и его спутников услаждало непрерывное пение юрких пташек, притаившихся в густой листве.
Прошло уже несколько часов, как всадники покинули Сузы. На бронзовых от загара лицах воинов, облаченных в плотные доспехи, блестели капельки пота, но они не упоминали об усталости даже в разговоре друг с другом. Глаза их были полны молодого задора и того легкого опьянения, которое неминуемо появляется у каждого восприимчивого человека при виде первозданной природы, буйных красок развернувшейся перед ним панорамы и налитого густой синевой бездонного неба. Только Губар, погруженный в свои невеселые мысли, не замечал ничего вокруг. Лишь изредка вскидывал он голову и смотрел вперед, выискивая взглядом поваленное грозою дерево, неподалеку от которого выбивался из-под земли родник с холодной, хрустально чистой водой. Гортань Губара, не привыкшего к ограничениям, давно уже пересохла, а от однообразного и монотонного покачивания вельможе нестерпимо хотелось спать.
Вода родника, от которой ломило зубы и сводило челюсти, освежила всех, но все-таки следовало отдохнуть и людям, и лошадям. Губар знал одну неширокую, но пологую полянку, расположенную чуть выше по склону; взяв за узду своего скакуна, он стал взбираться вверх, приказав воинам следовать за ним. Подъем в этом месте не был крутым, и скакуны легко преодолели его, ведь недаром мидийцы называли этих животных "ослами гор".
Добравшись до полянки, воина стреножили коней, достали запасы провизии, захваченной в дорогу, уселись прямо на траву и стали есть, негромко переговариваясь. Губар не последовал их примеру, но не из чванливости, а из боязни, что цветочная пыльца может пристать к одежде и оставить на ней невыводимые пятна. Он снял со спины своего скакуна розовый чепрак, расстелил его на траве и с удовольствием улегся, подложив влажные еще от родниковой воды руки под голову. Некоторое время он прислушивался к стрекоту кузнечиков и прозрачнокрылых стрекоз, мирному жужжанию диких пчел и желтых он с длинным брюшком. Здесь, на высоте, трава не успела выгореть и пряно пахла, одурманивая сознание; в тени многолетних деревьев было прохладно, дышалось легко, и он не заметил, как погрузился в сладостный сон.
Разбудил его еле слышимый, заглушенный листвой деревьев цокот копыт. Еще находясь а полусне, но уже насторожившись, Губар решил, что это копьеносцы покинули его, спящего. Насколько ни была дикой эта мысль, в данном случае она была наиболее правдоподобной: этой дорогой никогда не пользовались караваны тамкаров, да и отряды царских воинов или местного сатрапа также избегали ее. Второй мыслью в голове Губара, когда, приподнявшись с чепрака, он убедился, что молодые воины спят, была мысль о том, что по глухой горной тропинке идет отряд бежавших от своего хозяина рабов; похитив где-то лошадей, они пытаются тайком перебраться из пределов Мидии в Персию, и далее, опять-таки избегая обжитых мест, к себе на родину.
Другого объяснения Гудар найти не мог.
Встреча с беглыми рабами всегда опасна, не поднимающие глаз дорого продают приобретенную после побега свободу. Но Губар никогда не был трусом, к тому же кровь рабовладельца вскипела в нем и ударила в голову. Если эта догадка соответствовала истине, следовало послать одного из сопровождавших его воинов в ближайший гарнизон, чтобы там организовали погоню за непожелавшими смириться со своей участью. И он стал тихо, стараясь не издавать лишнего шума, спускаться вниз. Он выбрал себе такое место для наблюдения, откуда часть тропинки от родника до очередного поворота открылась перед ним, словно на ладони, в то время как самого его увидеть снизу, было почти невозможно.
Всадников еще не было видно, но, судя по звукам, они приближались с той стороны, куда направлялся Губар со своим небольшим отрядом. Вот из-за поворота показался первый всадник, за ним второй, третий... Один за другим выезжали всадники на узкую тропинку, растянувшись в цепочку, и Губар без труда определил по их приплюснутым сверху шапочкам и желтому оперению стрел, торчащих из высоких колчанов, что перед ним сарангии. Только передний всадник отличался своим одеянием. Он был в простом шерстяном хитоне, с сутулых плеч ниспадал короткий дорожный плащ. Он почти что не был вооружен, только акинак с блестящей на солнце рукоятью висел у него на поясе.
Еще не разглядев самого всадника, Губар узнал его коня. Это был благородный нисейский скакун Прексаспа. Оросанг Камбиза недаром гордился отменной выездкой и торчащими кверху ушами скакуна, - конь стоил целого стада баранов!
"Прексасп? Что делает в этом забытом богами и людьми ущелье знатный вельможа, который, как мне известно, направился в поход на египтян?" удивился Губар. Он забыл, кому именно, если верить письму из курьерской сумки, поручил необузданный Камбиз убить своего брата. Но тут же ровные строчки письма, прочитанные утром, всплыли в его памяти, и он, уже собиравшийся окликнуть Прексаспа и выйти из своего укрытия, вновь притаился, как охотник в ожидании дичи, а затем лег в траву, чтобы кто-нибудь из всегда бдительных сарангиев не обнаружил его.
"Но Прексасп возвращается из Сикайтавати! - молнией сверкнуло в его голове. - Значит, он уже успел выполнить приказ нашего владыки и теперь торопится в Мемфис, чтобы обрадовать Камбиза! Прексасп избирает необжитые места, где никто из случайных встречных не сможет узнать его, чтобы в дальнейшем, некоторое время спустя, сопоставить убийство царевича с появлением на границе Персии с Мидией знатного вельможи, того, кто обязан находится сейчас в далеком Египте, на берегу Пиравы, и разделять все опасности с царем персов и мидян! А может быть, Прексасп узнал, благодаря случайности о том, что царевич предупрежден своим доброжелателем и готов схватить убийцу, и поэтому вынужден возвращаться к своему властелину ни с чем?!"
В любом случае Прексаспу не следовало встречаться с Губаром на этой узкой тропинке, которая ведет в Сикайтавати.
Губар не чувствовал ни малейшей досады при мысли, что ему не удалось предупредить Бардию, и тот, по всей видимости, уже мертв. Напротив, такой исход устраивал его больше, чем какой-либо другой. Когда владыка вернется в Персиду из победоносного похода, Губар покажет ему письмо неизвестного автора и обрисует события так, будто благодаря ему, всегда преданному своему господину, этот свиток не побывал в руках Бардии, и лишь благодаря ему, Губару, царевич не предпринял необходимых мер, чтобы отвести от себя руку убийцы.
Но сейчас следовало убедиться, ушел ли царевич в страну мертвых. Если Бардия жив, Губар вручит ему свиток, если же тело его уже отдано диким зверям и хищным птицам, ничего не остается, как ждать возвращения с берегов Пиравы грозного Камбиза, не остановившегося перед убийством родного брата.
Отряд сарангиев, возглавляемый Прексаспом, скрылся среди многочисленных деревьев; вот уже и цокот копыт стих в отдалении, заглушенный непрерывным птичьим гомоном. Губар вернулся на стоянку, разбудил своих сладко посапывающих во сне телохранителей, и некоторое время спустя они продолжили свой путь.
В крепости, воздвигнутой еще при Киаксаре руками урартян, взятых в плен во время похода этого воинственного царя Мидии в пределы Урарту, текла повседневная мирная жизнь, словно в ней не произошло ничего необычного, достойного внимания людей. А открытые ворота, когда к ним подъехал со своим небольшим отрядом Губар, въезжала с невыносимым скрипом тяжелогруженная, запряженная двумя онаграми, повозка; по грубоплетенной, в кровавых пятнах рогожке, прикрывающей две коровьи туши, ползали крупные, с зеленым отливом, мухи. На крепостной стене, выложенной из массивных каменных блоков, удлиненными язычками рыжего пламени блестели на солнце острия копий, а во дворце крепости лениво переругивались, словно им давно надоело это пустое занятие, две пожилые, с вылинявшими от времени волосами, женщины-рабыни, стиравшие на воинов.
Начальник крепости, мидиец, сухопарый старик, сидел на корточках перед входом в жилые покои и гибкой хворостиной почесывал за ухом огромного пса. Голова собаки лежала на вытянутых передних лапах, глаза животного были закрыты от удовольствия. Губар знал, что гордый старик никогда, даже ради приличия, не встанет и не пойдет ему навстречу. Даже сейчас, заведомо предупрежденный часовыми, ветеран Астиага делал вид, что не замечает Губара, и поэтому смотритель царского дворца сам направил своего коня в его сторону.
Между ними не было личной вражды, как об этом мог бы подумать посторонний наблюдатель. Отчуждение и взаимное пренебрежение возникло между магами и воинским сословием Мидии еще тогда, когда состарившийся Астиаг непомерно возвысил и приблизил к себе магов, только им доверив все значительные должности во дворце и державе, в ущерб остальным великим Мидии. Это была вражда, поражденная глухой завистью и взаимным недоверием не между отдельными людьми, а между различными слоями рабовладельческого общества.
- Мир и благоволение богов тебе, Артембар! - приветствовал спешившийся Губар начальника крепости. Заслышав голос мага, пес приподнял голову и недовольно заворчал, обнажив свои крупные, желтые клыки.
- Мир и тебе, хитроумный Губар, - ответил Артембар, не отрываясь от своего занятия. Успокоенный продолжавшейся лаской и спокойным голосом хозяина, огромный пес опустил голову на могучие лапы и закрыл глаза. - Что заставило тебя покинуть Сузы?
- У меня срочное дело к царевичу, храбрый Артембар. Мне нужно его видеть, и немедленно. Проводи меня в его покои...
- Не надо торопиться, Губар. Нашего царевича нет в крепости, хоть мы и ждем его с часу на час. Ночью он спустился с помощью веревки с крепостной стены, и до сих пор еще не вернулся.
Губар сразу почувствовал неладное. Итак, Бардия попал-таки в расставленные Прексаспом сети.
- Ты сказал, что он спустился с крепостной стены, - обратился он к Артембару. - Кто-нибудь сопровождал при этом Бардию?
- Никто... Все остальные обитатели крепости не отлучались этой ночью, я уже проверил.
- И ты не опасаешься за царевича? - как можно спокойнее спросил Губар. С явным недоумением взглянув на него, Артембар все-таки соизволил ответить.
- Пока не вижу причины, из-за которой я должен волноваться... По всей видимости, нашего царевича томила бессонница, и он решил спуститься к речке, чтобы искупаться в ее холодных струях. Проведя бессонную ночь, он спит сейчас, наверное, на какой-нибудь поляне... Явится вечером, лишь только проголодается!
Артембар всем своим видом демонстрировал, что ему не хочется поддерживать этот разговор. Губар хоть и догадался, что Бардия уже никогда не вернется в крепость, решил не торопить событий. Нетерпение или тревога, проявленные им сейчас, могут разбудить в Артембаре ненужные подозрения. И не сейчас, в момент разговора, а немного позже, когда он, наконец-то, встревожится из-за долгого отсутствия царевича.
И действительно, почему должен беспокоиться он, Губар, если этого не делает Артембар, который прекрасно знаком со всеми повадками и привычками царевича?! Или же он умело, подобно опытному царедворцу, скрывает свое беспокойство?
До наступления сумерек осталось совсем немного. Передав скакуна конюху, Губар прошел в предоставленную ему комнату, куда немного времени спустя не поднимающий глаз, выглядевший вдвое старше Артембара, принес легкий ужин на широком подносе: кусок горячего, обжигающего пальцы, мяса, две головки чеснока и пару лепешек. Всю остальную часть широкого подноса занимала съедобная зелень. И, чего совсем не ожидал смотритель царского дворца от Артембара, раб принес ему завернутую в виноградный лист щепотку соли.
Губар не испытывал чувство голода. Он лишь слегка пощипал мясо, затем подошел к окну. Вечерело. Закатные лучи уже окрасили пурпуром расположенные на западе склоны вечных гор. Внизу, во дворе крепости, слышались бряцанье оружия и негромкие человеческие голоса. Выглянув из оконного проема, вельможа увидел, как из раскрытых настержь ворот выехали два отряда вооруженных всадников, и не успел он выпрямиться и отойти от окна, как его заставил вздрогнуть одновременный рев нескольких боевых труб, напоминающих своей формой рог буйвола, но гораздо больших размеров. Оглушающие звуки труб, повторяемые эхом, были слышны далеко окрест. Они, как догадался Губар, должны были привлечь внимание царевича и напомнить ему, что пора возвращаться в крепость.
Итак, Артембар начал беспокоиться.
Бездеятельность томила Губара, и он решил спуститься во двор крепости. Здесь он обратился к Артембару, выхаживающему по вымощенному камнем двору.
- Царевич еще не вернулся?
- Ума не приложу, где он может быть, - ответил тот, уже без прежней заносчивости. - Еще в полдень, до твоего приезда, я послал воинов разведать окрестности, но они не нашли царевича...
- Ты можешь и моих людей привлечь к поискам, - предложил вельможа, оглядывая новый отряд всадников, покидающий крепость.
- Как бы потом не пришлось разыскивать и твоих воинов среди этих глухих ущелий, - ответил Артембар. - Пусть лучше помогут разжечь костры на стене, и в дальнейшем следят за ними...
Всю короткую летнюю ночь горели костры на крепостной стене. Отряды всадников выезжали и въезжали в открытые настержь ворота; то в низу, в ущелье, то на плоскогорье к востоку от крепости, раздавался ослабленный расстоянием рев боевых труб, но поиски Бардии не дали результата. Вряд ли кто из гарнизона Сикайтавати сомкнул глаза хоть на один час в эту ночь.
К утру все были измучены до предела, но найти царевича так и не удалось. Всю ночь Артембар провел вне крепости, у раскрытых ворот, встречая и провожая группы всадников. Он и сейчас находился там, и когда прекрасно выспавшийся Губар подошел к нему, ветеран Астиага уже не скрывал своей тревоги. От былой заносчивости не осталось и следа, перед Губаром был сгорбленный, сморщенный старик, даже не пытавшийся скрыть свою растерянность, и царедворцу стало немного жаль ветерана.
- Артембар, кто из обитателей крепости видел царевича последним? обратился к нему вельможа. Голос его был полон участия.
Воины, стоявшие на страже у его дверей в первую половину ночного времени, - Артембар не отрывал своего взгляда от дороги, убегавшей вниз, на дно ущелья.
- Если это не затруднит тебя, вели позвать стражников. Я хочу в твоем присутствии задать им несколько вопросов.
- Зачем они тебе понадобились, Губар?
- Хочу помочь тебе... Быть может, Бардия, выходя из опочивальни, сказал им, куда он направился, и тогда нам легче будет искать его.
- Это маловероятно, но все-таки могло быть! - глаза Артембара засветились надеждой. - Оба стражника в караульном помещении. Вызвать их во двор, или мы сами пройдем к ним?
Губар преставил себе тяжелый, спертый вохдух непроветриваемого караульного помещения, и поспешил сделать отрицательный жест. - Нет, поговорим с ними здесь, так будет лучше!
Царедворец был совершенно спокоен. Еще вчера, после встречи с Прексаспом, приготовил он себя к мысли, что Бардии нет в живых. В крепости он окончательно утвердился в этом. И сейчас он хотел достичь окончательной ясности. Воины, стоявшие на страже у покоев Бардии, могли помочь в этом вельможе.
- Сказал ли вам царевич хоть что-нибудь, когда вы видели его в последний раз? - обратился к ним вельможа, когда оба воина предстали перед ним и Артембаром.
Нет, великий, - ответил один из них, молодой, но уже с проседью в густой бородке. - Царевич прикрыл за собой дверь и молча прошел мимо нас.
- Не прохол ли кто-нибудь в его покои? Быть может, вы слышали шум борьбы, разговор, в общем, все, что могло показаться вам подозрительным? Губар был заранее уверен в отрицательном ответе.
- Нет, великий, ничего подозрительного мы не слышали, - отвечал все тот же воин, второй согласно кивал головой. - И за то время, которое мы провели на страже у дверей царевича, никто не появлялся в коридоре. Правда, великий, перед тем, как царевичу выйти из комнаты, я, да и мой напарник, слышали в ней легкие шаги, но это не показалось нам странным и не встревожило нас - царевич часто читает по ночам.
"Читал", - хотел поправить стражника Губар, но вслух произнес:
- Когда царевич вышел из опочивальни, держал ли он что-нибудь в руках?
- Да, великий, под мышкой у него был небольшой сверток.
- Хорошо. Вы мне больше не нужны... - воины развернулись и пошли в сторону ворот. Когда они скрылись, Артембар с надеждой посмотрел на Губара.
- И к какому выводу ты пришел, хитроумный Губар? - спросил он.
- Ты уже был в опочивальне царевича? - вопросом на вопрос ответил тот.
- Нет... Неужели ты думаешь, Губар, что Бардия в своей комнате? В таком случае он давно бы вышел, ведь он не ел уже больше суток!
- И все-таки следует осмотреть опочивальню. Нам следовало сделать это еще вчера.
...Первое, что бросилось в глаза Губару, когда они вошли в покои царевича, был пергаментный свиток, лежавший на низком столике из полированного черного дерева, стоявшем у изголовья неприбранного ложа. Бесшумно шагая по мягкому ворсу ковра, Губар подошел к столику и взял в руки свиток - тот был опечатан цилиндрической печаткой самого Камбиза. "Чтобы Бардия да не прочел письмо от брата? - засомневался вельможа. Значит, оно не попало в его руки, а не попав в его руки, каким образом оно оказалось здесь, в опочивальне царевича? Неужто Прексаспу удалось подкупить кого-то из гарнизона Сикайтавати? Как бы там ни было, но допущен непростительный промах: подброшенно нераспечатанное письмо!" Осторожно, чтобы не слышал Артембар, смотритель дворца ломал печать. Слуга Камбиза, он счел себя обязанным исправить ошибку Прексаспа.
- Появлялся ли кто-нибудь от Камбиза в последние дни?
- Нет, Губар, после того, как владыка отправился походом к берегам Пиравы, никто не приходил в нашу крепость от его имени... - ветеран Астиага стоял у входа в опочивальню, беспомощно опустив свои жилистые руки, покусывая в нетерпении губы.
- Как же так, бесстрашный Артембар, здесь, на этом столике, я нашел письмо от нашего владыки, предназначенное царевичу. Ведь не ветер занес сюда это письмо через раскрытое окно!
Артембар заглянул через плечо Губара.
- Не время сейчас гадать, каким образом письмо попало в покои царевича! Прочти его скорее, и, быть может, благодаря ему, мы наконец-то узнаем, куда и зачем отправился Бардия!
Губара не надо было уговаривать.
- Но имей в виду, Артембар, то, что мы прочтем сейчас письмо нашего владыки, предназначенное царевичу, должно остаться нашей, только нашей тайной. Надеюсь, ты понимаешь, какие неприятности грозят нам в случае, если ты когда-либо проболтаешься об этом и слух о нашем самовольстве дойдет до ушей царя?
- За меня можешь быть спокоен. Так не томи же душу, читай!
- Я готов. Слушай внимательно, - прежде чем приняться за чтение царского письма, вельможа слегка приосанился. - "Брату моему, сыну великого Кира, от владыки персов и мидян, Камбиза. Слышал я, брат мой, что ты, нарушив запрет отца, строишь против меня козни, собираешь вокруг себя злоумышленников, чтобы, восстав, отнять у меня власть, данную мне Ахурамаздой. Не верю я этому, но тревога поселилась в моем любящем сердце, - поспеши развеять ее. Не могу я питать зло против сына Кира, - так торопись ко мне, чтобы я мог заключить в объятия и простить моего неразумного брата"... Это не может быть правдой, храбрый Артембар! Неужели наш царевич готовил мятеж? - даже ко всему привычный и ко всему готовый Губар был потрясен.
- Никогда Бардия не носил подобных мыслей в своем сердце, Губар, я могу ручаться за это собственной головой! - начальник крепости был удивлен не менее смотрителя царского дворца. - Чей-то поганый язык безжалостно оклеветал царевича перед нашим владыкой! Неудивительно, что встревоженный царевич поспешил к Камбизу, - он торопился развеять черные мысли владыки. Спустимся во двор, мне надо успокоить воинов, а то они совсем сбились с ног.
- Подожди, потрудись выслушать меня. Ведь не мог же царевич отправиться в дальний путь один, без телохранителей?! К тому же, как ты сказал мне вчера, он спустился со стены по веревке. Значит, он решил идти пешком? Это смешно, будь благоразумным!
Рано или поздно, но подобные сомнения могли возникнуть и в голове Артембара, поэтому царедворец хотел подсказать ему разумное объяснение "неразумного" поведения Бардии, на случай, если ветеран Астиага сам не сможет найти его. "Раз Камбиз желает, чтобы смерть царевича осталась до поры до времени тайной для персов, значит, о ней пока никто не должен догадываться!" - думал смотритель царского дворца.
- Внизу, в ущелье, пасется наш табун, и Бардия в любое время дня и ночи может взять там любого скакуна. Кто посмеет отказать ему? Наверное, так оно и было на самом деле, не стоит даже проверять. Я уверен, что Бардия, расстроенный этим ужасным письмом нашего владыки, поспешил тотчас же отправиться к нему, забыв о существовании остальных обитателей Сикайтавати. Насчет телохранителей... Царевич сюда прибыл всего лишь с двумя копьеносцами. А как только наш царевич достигнет столицы, то, конечно же, захватит с собою хорошо вооруженный отряд всадников...
Губару хотелось как можно больше побыть в опочивальне, что-то неосознанное, тревожное удерживало здесь вельможу. И когда он увидел маленькое красное пятнышко на белом рисунке ковра, его внимание сразу же отключилось, и он больше не слышал начальника крепости. "Все-таки, как я и подозревал, нить жизни Бардии оборвана именно здесь, в этой попчивальне, подумал он. - Но как убийцам удалось вынести труп? Прексасп не мог довериться воинам, стоявшим в ту ночь на страже, да и как он мог узнать заранее, кто именно будет охранять царевича?! Значит..." Губар подошел к оконному проему и выглянул наружу - внизу был мощенный камнем двор крепости. "Неужели Прексасп оставил тело Бардии здесь, в опочивальне, надеясь, что сюда никто не посмеет войти?! Но ведь он оставил письмо Камбиза на видном месте, рассчитывал как раз на то, что кто-то его обнаружит! Как же мог Прексасп, если он не заручился помощью демонов, проникнуть сюда, убить царевича, вынести тело так, что икто его не заметил?! Конечно же, как я не догадался об этом раньше! К спальному покою подходит потайной ход, и Прексасп знал о нем! Вот и вся разгадка! А письмо понадобилось ему для того, чтобы убедить обитателей Сикайтавати в том, что царевич цел и невредим и торопится сейчас в Мемфис к Камбизу!"
- О чем ты задумался, Губар? - услышал он словно издалека голос Артембара. Тот опять стоял в дверном проеме и ждал его с нетерпением. Нам больше не следует здесь оставаться...
- Если ты торопишься, Артембар, то иди, успокой воинов, да и сам отдохни, ведь ты не сомкнул глаз за всю ночь. А я, с твоего позволения, побуду здесь немного. Быть может, мне удастся найти еще что-нибудь, например, письмо самого царевича, в котором он предупреждает тебя о своем поспешном отъезде.
- Проще было разбудить меня и предупредить, что он решил покинуть Сикайтавати, - проворчал уже совсем успокоенный Артембар, недовольный, однако, желанием Губара задержаться в спальном покое. Но ветеран чувствовал себя обязанным царедворцу, и поэтому не мог ему отказать. Только не задерживайся слишком долго.
Оставшись один, вельможа без труда обнаружил потайной ход. Откинув тяжелый настенный ковер, он увидел отверстие лаза, замурованное двумя объемными прямоугольными блоками из розово-коричневого туфа. Эти блоки, с виду массивные, но на самом деле легкие настолько, что их без труда поднял бы один человек, заметно отличались своей окраской от остальной стены. Убедившись, что потайной ход существует и его догадка верна, вельможа поторопился покинуть опочивальню. Душа царевича где-то здесь: еще сегодня и завтра она будет рядом с телом Бардии, ведь только на четвертый день может она отправиться на небо, где присоединится к остальным душам, тем, что движут планеты по их извечному пути среди мерцающих звезд. И не стоит смертному нарушать ее покой, ведь душа способна слышать и понимать все, о чем говорят поблизости!
В этот день Сикайтавати напоминал собою сонное царство - спали все, в том числе и воины, сопровождающие Губара. Ничем не нарушаемая тишина царила в крепости, и вельможа проводил томительные часы в отведенному ему покое в ожидании, когда его телохранители выспятся и он сможет отправиться в обратный путь. Непривычное бездействие томило его, он вновь и вновь возвращался мысленно к последним событиям, благодаря которым удалось ему проникнуть в тайну царя.
"Значит Бардия готовил мятеж... Но кто они, эти великие, в ком даже царевичу удалось распознать своих единомышленников и затем привлечь на свою сторону? Кто они, эти великие, не испугавшиеся гнева Камбиза?! Я знаю не одного и не двух оросангов царя, кто желал бы видеть на высоком троне Персиды добросердечного Бардию. Но разве кто-нибудь из них, даже самый смелый и отчаянный, решится высказать вслух свое тайное желание? Они не сделают этого даже опьяненные вином, опьяненные золотистой хаомой! Уж не говоря о том, чтобы поддержать царевича в его честолюбивых замыслах. Так кто же они, эти великие, кто притаился до поры до времени под личиной рабской покорности, притаился так, что даже я не смог разглядеть в них врагов Камбиза, я, знающий о них благодаря доносам соглядатаев решительно все! Но они существуют, они уже действуют, раз слух о преступном заговоре достиг ушей владыки персов и мидян!..
И все-таки, несмотря на решительность наших оросангов и великих, я уверен, что планы Бардии были построены не на песке, они не были прихотью слабоумного. Решись он выступить против Камбиза, успевшего противопоставить себе многих и многих, и вся Персия, а за нею и Мидия поддержала бы царевича. И он решился, к моему большому удивлению. Этот царевич был не так прост, каким казался многим, и мне в том числе...
Да и персида не так прочна, как я думал об этом раньше. А сейчас, когда один сын Кира мертв, а другой в любую минуту может отправиться ему вслед там, на песчанных берегах многоводной Пиравы, трон Персиды окажется незанятым. И тогда... И тогда держава Ахеменидов развалится, как брошенная на землю вязанка дров. Если огни восстаний вспыхнут одновременно во всех сатрапиях, персы окажутся бессильны их потушить...
Зародившись в Сикайтавати, слух о том, что царевич отправился в Мемфис после получения письма от венценосного брата, может побудить заговорщиков к решительным действиям. Кто из них будет сомневаться, что царевич обо всем расскажет грозному владыке и назовет их имена? И сейчас все зависит от того, были они связаны между собой, знали они друг друга как участников будущего мятежа, или смерть Бардии прервала все связи между ними. Никто из великих не решится в отдельности на выступление, но если их четверо, или хотя бы трое, и они объединятся... Это будет тем первым камешком, который рождает лавину в горах. Власть над Персидой - о, это цель, заманчивая для многих. Кто бы не рискнул своей жизнью, свободой, достоянием, жизнью и свободой близких в надежде заполучить в свои руки и стать господином Азии? И я готов решиться на смертельный риск, но... меня никто не поддержит ни в Персии, ни в Мидии, разве что брат мой, Гаумата... Постой, Гаумата! - Губар вскочил со своего ложа, - Гаумата! Вот кого не составит труда возвести на высокий трон Персиды! И как я мог забыть, что мой брат как две капли воды похож на царевича! Видно, сами боги хотят, чтобы Гаумата отнял власть у Камбиза, отомстив ему за старую незаслуженную обиду!"
Проверив, по-прежнему ли письмо Пирхума у него в поясе, Губар со всею поспешностью покинул опочивальню. Идея, зародившаяся в его голове, требовала быстрых и решительных действий. Он нашел своих воинов спящими в караульном помещении, тотчас же разбудил их и велел собираться в дорогу. Он сам нашел начальника караула и приказал ему открыть ворота, пока его воины приводили себя в должный порядок. Губара жгло нетерпение, чувство уже давно им забытое.
Гаумата! Губар понимал, что только от решительности и бесстрашия брата зависело сейчас, сможет ли державой, которую выпестовал Дейока, вновь править мидиец, пусть даже на первых порах под личиной перса!
В месяце тайгартиш [месяц, соответствующий маю-июню (древнеперс.)] исполнилось четыре года, как Гаумата не появлялся ни в Сузах, ни даже в Экбатанах. Стыдясь увечья, которое нанес ему Камбиз в порыве гнева, маг предпочитал не отлучаться далеко от своего жилища на берегу горной речки, посвятив все свое время чтению глиняных табличек, доставленных его дедом из разрушенной воинами Киаксара Ниневии, и наблюдению за движением планет среди ночного неба. Лишь изредка выбирался маг в крепость Пишияувади, чтобы навестить своего отца, начальника этой крепости, выстроенной у подножия горы Аракадриш.
В месяце тайгартиш исполнилось четыре года, как Губар в последний раз видел своего обиженного судьбой брата, простившись с ним за городскими стенами Суз. Неотложные дела, обязанности смотрителя царского дворца и распорядителя почты, прибывающего ежедневно со свех концов огромной державы, не позволяли ему покинуть Сузы даже на несколько дней, чтобы навестить родные места, прижать к груди своих престарелых родителей и наговориться вволю со своим умным, наблюдательным и начитанным братом, который обрек себя на добровольное заточение в своем тесном жилище на берегу холодоструйной речки, зародившейся в снегах вечно лохматой горы.
В месяце тайгартиш исполнится четыре года после злополучного, врезавшегося Губару в память, празднования двухлетней годовщины со дня воцарения необузданного Камбиза, когда мидиец Гаумата победил в кулачном бою перса Зопира...
...Третий день подряд царило тогда ничем не омрачаемое непрерывное веселье на переполненных празднично одетой, шумной толпой мощенных камнем улицах Суз. Бородатые, черноголовые жители столицы Персиды и окрестных поселений; именитые гости со всех сатрапий и из-за пределов державы; чванливые, с несгибаемыми спинами и неторопливой походкой номархи и жрецы Египта, прибывшие с дарами от фараона, решившего задобрить грозного владыку презираемых ими азиатов, чтобы отвратить его от помыслов покорить Черную землю, поработить пи-роми [пи-роми (друвнеегипет.) - буквально: доблестный человек; так называли себя древние египтяне; остальные народы, по их мнению, не заслуживали этого названия]. Не привычные к такому шумному многолюдью, одетые в множество разноцветных одежд, и все-таки мерзнувшие по вечерам, немногословные посланцы царя арабов. Загорелые, с обветренными лицами и с мужественным взглядом из-под мохнатых бровей, избороздившие все известные и неизвестные моря то ли купцы, то ли пираты из неприступного, омываемого со всех сторон морскими волнами Тира и далекого Карфагена. Рослые, изнеженно-полные, с неожиданно белой кожей и голубыми глазами, переполненные высокомерием к варварам посланцы сиракузского тирана. Всегда готовые к ссоре, алчные, воинственные, побывавшие во всех концах Ойкумены в поисках плодородных земель, способных снабдить хлебом покинутую родину, создавшие новое искусство, полное красоты, грации и гармонии и возомнившие о себе настолько, что даже собственных богов они видели подобными себе, атлетически сложенные эллины с берегов Эгейского Понта и Понта Эвксинского. Представители многих племен и народов прибыли с дарами к владыке персов и мидян в месяце тайгартиш. Только воинственные саки, разгромившие два года назад полчища Кира, не присутствовали на праздновании второй годовщины со дня воцарения Камбиза.
Тысячи крутолобых баранов, сотни быков, коров и телят, неисчислимое количество всевозможной птицы, горы фруктов, овощей и съедобных трав готовили и подавали на столы не поднимающие глаз, приналежащие царскому дому. Сотни амфор греческого, лидийского, каппадокийского вина и десятки карасу сладкого вина урартов были выпиты в эти дни в домах, на улицах и площадях Суз. Здравицы в честь Камбиза, осененного благодатью Ахурамазды, не смолкали ни днем, ни ночью.
Но в третью ночь опьяненные Сузы словно вымерли, в домах рано гасли огни, на улицах лишь изредка можно было встретить заблудившегося перса или гостя владыки. Все люди спали загодя, устав от непрерывной попойки, чтобы завтра с первыми лучами рассвета оставить свои жилища на попечение женщин и торопиться за город, где утром должны были начаться состязания атлетов. Немало персов, привыкших к тяготам и лишениям нелегкой воинской службы, предпочли в эту короткую летнюю ночь спать под открытым небом, за городской стеной, как можно ближе к царскому шатру - насколько позволяла выставленная для его охраны недремлющая стража. По сравнению с теми, кто спал в своих домах, у этих персов будет немалое преимущество, и они смогут занять лучшие места!
Губар хорошо помнил этот день, словно все произошло только вчера. Как обычно, состязание началось соревнованием конников. Десятка три всадников сбились в тесную группу перед царским шатром, нетерпеливо ожидая сигнала распорядителя соревнований и присматриваясь друг к другу, стараясь понять в эти последние минуты, на что способен каждый из них. Тонконогие скакуны плясали под наездниками, рвали удила, стараясь схватить зубами за круп впереди стоящую лошадь. Губару показалось тогда, что передние всадники тронулись с места прежде, чем успел махнуть рукой распорядитель соревнований, подавая сигнал к началу состязаний. Тут же притихшая было толпа взволнованно зашумела и зашевелилась. Самые нетерпеливые повскакивали с мест, но из сразу усадили.
Губар знал достоверно, что лучшие всадники Лидии и Мидии не было приглашены на эти соревнования, а воин в персидском одеянии, восседающий на огненно-рыжем скакуне, был не кто иной как эламит. Об этом знали немногие из присутствующих, но они не проговорились бы об этом даже во сне. Ведь Камбиз не догадывался о замене и принял эламита за перса. Это Гобрий, желая доставить удовольствие владыке, предпринял затею с переодеванием, договорившись заранее с сатрапом Элама. Казалось, все шло именно так, как задумал Гобрий, когда первые четыре всадника выскочили из-за пологого холма, за которым скрылась вся группа около пяти минут назад. Впереди несся наездник в персидском одеянии, понукая своего скакуна ударами стрекала и голых пяток. Скакун "перса" выглядел совершенно свежим будто только что был выведен из конюшни. За ним, отставая на корпус коня, несся мидиец, непокрытая голова которого скрылась в распущенной гриве скакуна. Третьим следовал бактриец, изо всех сил мочаливший свою лошадь, за ним наездник из Лидии.
Роняя пену, распластавшись над землей, скакуны приближались к той обозначенной короткими вешками черте, за которой наездникам разрешалось применять всевозможные приемы, бесполезные в бою, но способные помочь соревнующимся прийти первыми к царскому шатру: сталкивать друг друга на полном скаку, набрасывать часть своей верхней одежды на глаза скакуна противника и тому подобное. Единственное, что запрещалось соперникам - это касаться собственным стрекалом чужого коня - бдительные судьи карали за это строго и неукоснительно.
Эламит первым пересек эту черту, но, оглянувшись, он увидел, что мидиец с каждой секундой приближается к нему. Конец его стрекала стал совсем невидимым, настолько часто оно поднималось и опускалось над крупом огненно-рыжего скакуна. Персы, которых было большинство среди зрителей, громкими криками поддерживали теряющего свое преимущество всадника. Но их крики и старания эламита оторваться от преследователя оказались напрасными, - мидиец настиг его. Когда они поровнялись, мидиец занес свою правую руку, чтобы ребром ладони ударить что есть силы по обнаженной, тонкой, как у мальчика, шее эламита, но тот вовремя заметил опасность, сделал еле уловимое движение в сторону, и рука мидийца рассекла воздух. Толпа притихла в ожидании скорой развязки.
Не встретив преграды для своей руки, мидиец потерял равновесие на какое-то краткое мгновение и стал съезжать с чепрака. Быть может, ему удалось бы жадержаться, если б его жеребцу не вздумалось схватить зубами левую голень эламита (боевых скакунов в древности специально обучали, чтобы они во время битвы хватали зубами и били копытами вражеских пехотинцев), и она не сделала резкое движение в бок всем корпусом. Падая, мидиец успел схватиться за широкий пояс эламита, и они оба оказались на земле...
Над толпой поплыл гул недовольных голосов, но правила не были нарушены, и даже судьям не к чему было придраться.
А между тем всадник из Бактрии, опередивший всадника из Лидии, приближался к царскому шатру. Забыв о своем огорчении, зрители вновь заорали во всю мощь своих глоток, как кричат при затмении солнца или луны, а разгоряченный скачкой счастливый наездник, соскочив с коня, уже спешил к царю за наградой...
Владыка персов и мидян ничем не выдал своего недовольства и щедро наградил победителя.
В соревновании колесниц первой пришла к финишу, как и следовало ожидать, египетская квадрига. Умелые мастера с берегов Пиравы сделали такую легкую, изящную, и в то же время прочную колесницу, что ее без особого труда в случае необходимости мог поднять и нести на плечах один из не поднимающий глаз.
В стрельбе из лука судьи признали победителем молодого перса. Юноша, по всей видимости, совсем недавно достиг возраста, который позволял ему жениться [т.е. возраста 16 лет]. С его широких плеч свешивалась до самой земли барсовая шкура. Юноша с первого же выстрела сбил стрелой митру, прикрепленную к концу вертикально стоявшего шеста. Не было ему равных и в стрельбе по куклам, установленным на расстоянии в двести локтей. Зрители радостно приветствовали каждый его удачный выстрел и разочарованно вздыхали, когда камышовые стрелы летели мимо цели.
Однако выступление этого стрелка было последним поводом для выражения радости собравшимися зрителями. В следующем состязании, борьбе, победил иониец из Милета. Уже при жизни о нем слагали легенды, слава о нем гремела по всей Азии и за омывающими ее морями, и вступающие с ним в единоборство заранее примирялись со своим поражением. И царедворцы Камбиза не сомневались в его победе, поэтому Гобрий распорядился приготовить лавровый венок, чтобы наградить будущего победителя по обычаям его родины и родины его предков.
И тогда...
Но лучше Губару не вспоминать об этом!
Кулачный бой, вобравший в себя все, на что способен человек! Выносливость и упругость мышц, быстроту и точность мышления и реакции, глазомер, умение обуздывать свои эмоции, способность ориентироваться в быстроменяющихся ситуациях, бесстрашие и благородное великодушие к поверженному противнику. Кулачкый бой, тренирующий не только тело, но и дух! Сколько парфироносных владык, не говоря уже о простых смертных, посвящали ему часть своего досуга и с гордостью носили на челе шрамы не от меча или копья, а от кулака соперника, шрамы бестрепетного мужества и отваги.
Было время, когда Губар пытался устыдить своего брата, убедить его, что увлечение кулачным боем постыдно и недостойно священнослужителя. Оправдываясь, Гаумата называл ему имена египетских фараонов, царей Урарту, Ассирии и Вавилона, тиранов греческих городов и колоний, которые любому времяпровождению предпочитали горячий поединок с достойным противником. Многие из них, поверившие в свой исключительный дар вести кулачный бой и возомнившие себя непобедимыми, отправились в страну молчания, пропустив резкий, сильный и точный удар в висок, нанесенный соперником, разгоряченным поединком.
Доводы брата отскакивали от Губара, как отскакивают от боевого бронзового щита глиняные шары, запущенные пращой. И в конце концов он был вынужден отступиться от Гауматы. К тому же и вступивший на отцовский перстол Камбиз, никогда не принимавший участия в подобных состязаниях, был большим почитателем кулачного боя, любил наблюдать за искусными атлетами и всегда щедро награждал победителей.
...Поединки проходили на лишенной травяного покрова, заранее выровненных площадках. Первые пары составлялись по воле слепого жребия. По мере того, как число бойцов уменьшалось, освободившиеся площадки тотчас же занимались наседавшей толтой: при этом впереди на самых лучших местах, оказывалась шустрая вездесущая детвора. Глаза подростков горели неподдельным восторгом, - к концу состязаний они были не способны не только кричать, но даже внятно говорить, и спешили выпить теплого козьего молока, чтобы вернуть голос.
В последнем, решающем поединке, который должен был выявить победителя, встретились мидиец Гаумата и перс Зопир. Могучий перс к этому времени бросил на землю бойцов из Кархемыша и Вавилона, третий атлет, сириец из многолюдного Сидона, благоразумно отказался вступать с ним в бой. В свою очередь Гаумата победил поочередно жителя далекой Каппадокии, атлета из Сард и могучего бойца из островного Тира, чьи волосатые руки, словно надутые воздухом, свисали ниже колен. После боя с ним, продолжавшегося более получаса, у Гауматы оказались рассеченными нижняя губа и правое ухо. Пока мидиец бился в последнем поединке, вкладывая в бой весь свой опыт и умение, Зопир важно восседал рядом с Камбизом, ловя на себе восхищенные взоры многочисленных зрителей. Чтобы сохранить тепло и не дать остыть своим мышцам, перс набросил на себя несколько чистых шерстяных хитонов, так что только голова атлета оказалась непокрытой.
Окончив поединок с бойцом из Тира, Гаумата подошел к своему не поднимающему глаз, который вытер его блестевшее от пота обнаженное тело куском мягкой материи, смазал раны каким-то ароматным снадобьем, от действия которого кровь мгновенно остановилась. И хоть грудь Гауматы еще тяжело вздымалась, красные пятна на разгоряченном теле, следы тяжелых ударов, не успели разойтись, и даже песочные часы, выставленные распорядителем соревнований на всеобщее обозрение и отсчитывавшие время, положенное атлету для отдыха после проведенного поединка, еще не опорожнились, владыка персов и мидян велел бойцам вступить в новый бой, тот который выявит победителя. Милостиво и даже чуть-чуть лукаво он подмигнул Зопиру и что-то шепнул ему при этом, отчего мясистые губы перса расплылись в довольной улыбке. Только отойдя от владыки на несколько шагов, позволил себе Зопир обернуться к нему спиной и сбросить разноцветные хитоны, обнажив свое сильное, мускулистое, прекрасно вылепленное тело, которому позавидовали бы боги греков. Губар, наблюдавший во время поединков только за своим братом и его противниками, и на остальных бойцов не обращавший ни малейшего внимания, впервые рассмотрел могучего перса. Он недовольно вздрогнул, страшась за своего брата, неуверенный в благоприятном для него исходе поединка - Зопир был на голову выше Гауматы и гораздо шире в плечах. О силе его удара и тяжести огромного кулака имели представления все, кто видел, как выносили за задние ряды зрителей потерявшего сознание атлета из Вавилона, у которого закатились глаза и кровь шла горлом после одного-единственного удара могучего перса в грудь зазевавшегося и не успевшего отскочить противника.
Никто не сомневался в победе любимца Камбиза, и меньше всех сам Зопир. То ли он рассчитывал на усталость Гауматы, то ли успел изучить как следует его манеру вести поединок за то время, которое мидиец бился, изнемогая, с опытным бойцом из Тира, а сам перс восседал, важный, рядом с владыкой - как бы там ни было, но самоуверенный перс сразу же пошел в решительную атаку, которая, казалось, через несколько быстротечных минут сокрушит мага. Прижав подбородок к волосатой груди и выставив вперед шишковатый лоб, держа перед собой кулаки-кувалды и опустив локти так, чтобы они прикрывали живот, готовый нанести мощный удар в любую секунду, Зопир напоминал собою дикого ощетинившегося кабана, который, опустив к земле голову и выставив вперед страшные клыки, несется на посмевшего нарушить его покой.
Обнаженное тело мидийца было также внушительно своей силой и пропорциональностью, и все же рядом с могучим персом Гаумата выглядел хрупким, еще не оформившимся юношей. Губару пришла на ум легенда о Давиде и Голиафе, слышанная им в молодости на открытом всем ветрам песчаном берегу моря каспиев, от одного из жрецов племени израилитов, которое поселил в эти края после опустошительного карательного похода в Ханаан грозный ассирийский воитель Саргон Второй. Но если в том неравном поединке, как говорит старинная легенда, победил Давид-Гаумата, то сегодня все шансы, несомненно, на стороне Голиафа-Зопира...
Зрители были довольны началом боя, казалось, он кончится через несколько минут, когда не выдержавший стремительного натиска их соотечественника ошеломленный мидиец пропустит тяжелый удар Зопира и в тот же миг окажется на земле. Обычно в подобных поединках атлеты кружили друг около друга, выискивая подходящий момент для молниеносного и точного, сокрушающего удара, и это напоминающее танец кружение могло продолжаться часами. И никто, даже царь, не смел торопить бойцов или же принудить их к более решительным действиям. Ведь за поединком наблюдают сейчас сами боги, падкие до всевозможных зрелищ и увеселений, и поэтому все должно быть справедливо, честно и не вызывать ни малейших сомнений в том, что победа одержана только благодаря силе или смекалке атлета.
Зопир уже несколько раз бросался вперед, подбадриваемый громкими и страстными криками смертных, - небожители более спокойно выражают свои чувства, когда любуются красотой человеческого тела и поражаются его возможностям. Одна бесплодная атака сменяла собой другую, кулаки Зопира рубили воздух, не касаясь, однако, мидийца. Уже и перс стал тяжело дышать, и сильное тело его блестело, словно смазанное оливковым маслом. Во время очередной бурной атаки, когда зрителям показалось, что наконец-то перс настиг своего противника, Гаумата сделал резкий выпад вправо, выполнив при этом полоборота, и Зопир, не ожидавший встретить пустоту, пронесся мимо, теряя равновесие и все больше склоняясь вперед, напомнив Губару на какое-то мгновение согбенного жнеца, склонившегося с острым серпом в руках над жнивьем. Затем, споткнувшись о какую-то неровность, перс все-таки не удержался на ногах и упал вперед, распластавшись у возвышения, на котором восседал владыка персов и мидян, изодрав в кровь колени и широкие ладони. Взглянув на Камбиза, Губар заметил, как тот побледнел от еле сдерживаемого гнева и закусил губу.
Тяжело поднялся Зопир, не сводя своих налитых кровью глаз с пританцовывающего Гауматы. Мидиец поджидал его в центре площадки, жадно хватая воздух черным от грязи ртом. Теперь притихли все, даже персы. Вся толпа, как единое многоликое существо, затаила дыхание и перестала шевелиться. В таком напряженном поединке один точный удар решает все. Это понимали и Зопир, и Гаумата. И как раз этот молниеносный удар боялись пропустить затаившие дыхание зрители, Камбиз и его оросанги.
Тучный перс потерял к этому времени больше жизненных сил, к тому же он сбил свое дыхание во время смутившего многочисленных зрителей падения. Стараясь восстановить дыхание, атлет стоял на одном месте, только поворачиваясь в сторону беспрерывно кружившего вокруг него Гауматы. Так изголодавшийся волк кружит, бросаясь из стороны в сторону, вокруг отбившейся от стада коровы, ловя тот единственный миг, когда можно будет вцепиться в свою жертву и избежать при этом ее острых рогов.
С каждой минутой восстанавливал перс свои недюжинные силы, дыхание его опять стало ровным и глубоким. Быстрыми семенящими шажками приблизился он к мидийцу, его правый кулак, казалось, пронзит грудь соперника, если тот не успеет отскочить назад или в сторону. Но Гаумата остался на прежнем месте. Он всего лишь слегка присел, наклонив при этом голову, подставляя свой широкий лоб под огромный кулак Зопира. Раздался характерный хруст ломаемых пальцев и рвущихся сухожилий. Рука перса безвольно повисла вдоль тела, гримаса боли исказила его лицо. И в тот миг, когда мидиец сделал шаг вперед и чуть в сторону, направляя кулак левой руки в неприкрытую челюсть перса, над притихшей в ожидании развязки толпой раздался громкий и повелительный голос Камбиза: "Остановись, Гаумата!"
Но владыка запоздал, рука мидийца достигла цели, и потерявший сознание Зопир рухнул к его черным от пыли ногам...
- Подойди ко мне! - царь не заметил в волнении, как привстал со своего мягкого сиденья. Тотчас же, словно подброшенные пружиной, вскочили на ноги те из великих, кто заслужил честь сидеть рядом с Камбизом.
Подбежавший к Гаумате не поднимающий глаз подал ему шерстяной хитон, и мидиец напялил его со всею поспешностью на обнаженное тело, и только тогда приблизился к Камбизу.
- Гаумата, ты победил в честном и равном бою, я восхищен твоим искусством и награжу тебя так, как достойно тебя и твоего господина! Камбиз уже успел взять себя в руки, хоть и был по-прежнему бледен. Царь не скрывал, что его огорчило неожиданное поражение Зопира, его любимца. - Но скажи мне, маг, почему ты ослушался меня и не пощадил соперника? Ведь я крикнул во всю силу моего голоса, чтобы ты остановился и не наносил удара, в котором уже не было необходимости!
- Владыка! - Гаумата еще тяжело дышал. Пот струйками бежал по его грязному разгоряченному лицу. - Чтобы не было никаких сомнений в моей победе, я должен был бросить своего соперника на землю. Этого и хотел я добиться, нанося удар, единственный за все время нашего поединка. Но клянусь тебе, владыка, я не слышал твоего голоса! Даже шума толпы не слышит боец во время боя, мог ли я услышать голос одного человека?!
- Если ты не слышишь голос своего владыки, то зачем тебе надобны уши, Гаумата? - Прищурившись, Камбиз пристально смотрел в глаза мидийца. Именно они виновны в том, что ты, вольно или невольно, ослушался своего господина, и я велю отрезать их и бросить на съедение бродячим псам, чтобы они не подводили тебя больше! Взять провинившегося и исполнить мою волю!
Гаумата дернулся, но цепкие руки царских телохранителей удержали его. "Будь справедлив, владыка!" - крикнул он, попытавшись вырваться. Но Камбиз не ответил; молча покинул он возвышение и удалился в шатер.
Тут же, перед белоснежным царским шатром, когда многие зрители, не пожелавшие лицезреть злодеяние, творимое над победителем, стали расходиться, царские палачи отрубили уши сникшему от сознания собственного бессилия Гаумате...
В начале ночи, когда холодные южные звезды рассыпанной горстью драгоценных камней засверкали на черном бархате небосклона, позволил Губар своим утомленным спутникам искать место для привала - опасался вельможа, что в непроглядной темноте он может легко сбиться с дороги. А утром, с первыми лучами рассвета, наскоро умывшись и позавтракав, они вновь тронулись в путь, и поэтому лишь к середине следующего дня достигли жилища Гауматы. Увидев издали приземистое строение храма огня, неподалеку от которого находился дом Гауматы и дома других магов, вельможа почувствовал, как учащенно забилось его сердце - это были его родные места, эти тополя и кипарисы вместе с ним поднимались к солнцу, здесь, на берегах этой речушки прошли его беззаботное детство и пытливая юность...
Гаумата, как обычно наблюдавший всю ночь движение планет среди неподвижных созвездий, в этот час спал в одном из покоев своего жилища, и Губару ничего не оставалось, как дожидаться его пробуждения. Вельможа сам показал телохранителям помещение, где они могли отдохнуть после дороги, дал распоряжение слугам и рабам Гауматы, чтобы они приготовили поесть ему и его спутникам, и только после этого позволил себе спуститься в прохладу подвала, где прямо на земляном полу стояли высокие, в человеческий рост, сосуды с терпким кисловатым вином. Торопясь к брату, Губар заранее предвкушал наслаждение, с каким он опустошит рог этого освежающего после утомительной дороги напитка.
Вельможа относил себя к тому типу людей, которых еще Спитама Заратуштра называл добронравными, уподобляя их золотому кубку, который становился тем чище, более сверкающим и радующим глаз, чем больше его обжигают в священном огне. Так же действует и вино на добронравного человека: выпитое в умеренном количестве, оно действует облагораживающе зажигает в смертном огонь жизни, разгоняет кровь, улучшает память и обостряет ум. Поэтому Губар всегда пил этот благославенный дар небожителей, когда чувствовал себя утомленным, или же перед долгим и важным для себя разговором.
Торопясь к брату, царедворец не готовил заранее ни речей, ни вступительных фраз, ни всевозможных доводов, чтобы повлиять с их помощью на умонастроение Гауматы, зная, что они бесполезны в беседе с ним. Никакие уговоры, никакие разумные доводы и мотивы не окажут ни малейшего влияния на Гаумату; брат решится на любой поступок, согласится на все, что угодно, только тогда, когда сам приникнется необходимостью и важностью предстоящего действия. Губар ценил это качество в своем младшем брате и уважал его за это. Способный понимать собеседника с полуслова, Гаумата не нуждался в долгих и нудных, утомительных для обоих, пояснениях. Но если собеседник пытался утаить что-либо, Гаумата умело притворялся непонятливым, и обычно выпытывал из него все, что тот пытался скрыть.
Вельможа успел наполнить во второй раз пожелтевший от вина рог, когда в подвал спустился Гаумата. С искренней радостью обнял и расцеловал его в губы [именно так приветствовали друг друга при встрече знатные персы] Губар. Затем отстранил чуть-чуть от себя, чтобы лучше разглядеть - митра на голове Гауматы скрывала увечье, нанесенное ему по приказу Камбиза, и смотритель царского дворца смог еще раз убедиться, как поразительно, неправдоподобно похож его младший брат на царевича, ушедшего в страну, откуда нет возврата.
- Гаумата, Бардия убит по приказу Камбиза, - произнес Губар сразу же после того, как братья обменялись приветствиями. - Один из царедворцев, чье имя Прексасп, оборвал нить жизни царевича, выполняя злую волю нашего повелителя.
- Мне искренне жаль царевича... - отозвался Гаумата. Он поднес правую руку к голове, словно хотел дотронуться указательным пальцем к мочке своего уха. - Как я слышал, он был добр сердцем. Чем на этот раз вызван гнев владыки?
- Бардия готовил мятеж. Но не это важно, брат мой. Никто из персов не догадыввается о его смерти. Ни здесь, в Персиде, ни там, на берегах Пиравы. О ней знает только Прексасп исполнивший волю Камбиза, знаю я, а теперь знаешь ты...
- Каким же образом ты узнал об убийстве? - Гаумата слегка нахмурил свой широкий лоб. Задавая вопрос брату, маг сделал ударение на слове "ты". - Перехватил донесение Прексаспа, посланное Камбизу, или же присутствовал при убийстве?
- Этого донесения у меня нет, да и вряд ли Прексасп писал письмо. Но при мне письмо, написанное каким-то халдеем по имени Пирхум. Оно должно было предупредить Бардию, но немного запоздало. Заполучив письмо в свои руки, я торопился с ним в Сикайтавати, где охотился царевич, но не нашел его среди живых. Артембар, начальник крепости, решил, и я сам навел его на эту мысль, будто Бардия отправился в Мемфис: оправдываться перед Камбизом...
Гаумата ленивым движением нагнулся, взял с почерневшей от времени и сырости лавки рог, наполнил его вином из сосуда.
- Я надеюсь, что не только ради того, чтобы известить меня о смерти Бардии, торопился ты ко мне, брат мой?
Почувствовав в голосе брата сухость и нежелание продолжать разговор на эту тему, Губар нахмурился.
- Да, Гаумата, не только ради этого я торопился к тебе - пусть вымрет род Кира, а заодно с ним и род Ахеменидов, мне нет до этого дела! О смерти царевича ты узнал бы сам рано или поздно, и я спешил к тебе не потому, что был не в силах хранить эту тайну. Я спешил к тебе, чтобы сказать громогласно: "Гаумата! Отомсти Камбизу за обиду, которую он нанес тебе, а значит и всему нашему дому! Займи высокий трон Персиды!"
Прежде чем ответить брату, Гаумата опорожнил рог.
- Я не могу мстить Камбизу, так же как и любому смертному, брат мой. Или ты забыл, что я маг, и обычаи нашего племени не позволяют мне осквернить себя убийством человека. Необузданный Камбиз сам, рано или поздно свернет себе шею. И еще, брат мой, я не честолюбив. За четыре года, проведенные мной в этой тиши, я многое успел понять и переоценить. Но никогда, даже во сне, я не думал и не мечтал о троне Персиды!
Неожиданно для себя Губар вспылил.
- Ты не честолюбив, ты никогда не мечтал о троне Персиды, допустим, это не так уж плохо. Но задумывался ли ты когда-нибудь о судьбе Мидии?! Я имею в виду судьбу ее племен, судьбу тех, кто прославил себя бесстрашием и ратной доблестью во всей Азии и изгнал из ее пределов наводивших на всех панический ужас полчища скифов!
- По вине великих Мидии слава ее канула в прошлое, и вряд ли в ближайшее время ее удастся воскресить, мой Губар. Не тешь себя несбыточными иллюзиями! - проронил Гаумата.
- Согласен с тобою, поскольку все рассуждают так же, как ты сейчас! Оглянись вокруг и ты увидишь, как мельчают наши вельможи, сыновья и внуки тех, от одного взгляда которых трепетали повелители соседних народов! О, они по-прежнему горды! О, они по-прежнему недосягаемы! О, они по-прежнему неприступны и высокомерны, но только в общении между собою, при встречах друг с другом. Их можно уподобить бесстрашному тигру, который рычит и скалит клыки при встрече с другим тигром, но беспомощно поджимает хвост и спешит взобраться на дерево при виде стаи голодных диких собак, сильных своей сплоченностью. Разве не так, разве я утверждаю то, что противоречит истине?
- Я не спорю с тобой, брат мой...
- Конечно, тут трудно спорить! Посмотри, как меняется осанка и выражение лица у любого мидийского вельможи, когда в его владениях появляется любой, даже самый простой, ничтожный перс-чиновник! Он держится не радушным хозяином, а жалким просителем, в то время как перс держит себя с ним свысока, не забывая, однако, смотреть ему в руки в ожидании богатых подарков. И он получает их! Заискивающий хозяин преподносит их тому, чей отец каких-то двадцать лет назад падал ему в ноги при встрече и спешил целовать подобострастно ступни. Страшится ли хозяин жалоб или ложного доноса своего гостя, расчитывает ли на помощь перса, если нужда заставит его явиться в Сузы с какой-нибудь просьбой? Кто знает об этом!
- Я внимательно слушаю тебя, но до сих пор не могу уяснить, почему это так взволновало тебя, - вымолвил Гаумата.
- Я выплескиваю желчь, которая накопилась в моем сердце за эти годы! - продолжал Гуабар. - Погляди: наши вельможи согласны на второстепенные роли, которые им отвели персы! Уже забыты ими те славные времена, когда мидийцы были первыми во всей Азии, и фараоны, цари и тираны искали дружбы с ними. А ведь еще не все из них ушли в страну молчания, есть среди них те, чье поколение купалось в лучах славы, кто помнит былое могущество Мидии, кто видел своими глазами, как царские орлы на штандартах Киаксара и Астиага гордо реяли над зубцами крепостей и цитаделей Персии, Элама, Урарту, Ассирии, Фрагии и Каппадокии. Ведь есть же среди них те, кто помнит, как цари Вавилона огораживались от нас искуственными озерами и широкими каналами, страшась вторжения непобедимых мидийских полчищ! Но где они сегодня, орлы с овеянных славой мидийских знамен?! Они в персидском обозе, кудахчут вместе с голодными курами и вступают в схватку с петухами из-за вонючего помета персидского фазана!
- Нам трудно что-либо изменить, на все воля Ахурамазды...
- Не будем притворяться друг перед другом, Гаумата, здесь нет посторонних! - Губар не на шутку разозлился. - Боги всегда на стороне тех, кто не прожигает свои дни в бездействии. А они сейчас смеются, я уверен, видя, как мидийцы добывают своими акинаками громкую славу для Персии, расширяя ее границы. Разве не мидийские воины, предводимые Гарпагом, полководцем Астиага, покорили персам ионийские города? Разве не мидийская конница обратила вспять многочисленную конницу Креза еще тогда, когда перс на коне выглядел свиньей, взобравшейся на ограду, а Кир мечтал о десяти тысячах всадников и всячески поощрял тех персидских юношей, которые подчинили своей воле коня и научились управлять им на полном скаку?
- Не преувеличивай, брат мой, - перебил его Гаумата. - Выставляя вспомогательные отряды и участвуя в походах наших царей, персы научились владеть оружием не хуже нас, а в отсутствии храбрости их никто не мог обвинить.
- Пусть так, - согласился царедворец, - я не сведущ в военном деле. И все же... Ты много читал, но слышал ли ты о том, чтобы один народ подчинился добровольно другому? Народ, который привык повелевать и властвовать, подчинился без борьбы тому народу, который платил ему прежде дань и поставлял своих юношей для несения службы в далеких гарнизонах? Нет, молчат об этом глиняные таблички, папирусные и пергаментные свитки, не мог ты прочесть в них о чем-либо подобном!
- Равноправные договоры о дружбе и взаимовыручке заключали между собой правители соседних народов...
- Равноправные договоры - это совсем другое дело, - вновь перебил своего брата Губар. - Ты можешь мне не поверить, но и у меня, выросшего в нашем племени, появлялось желание убить человека, такое же острое и нетерпеливое, требующее немедленного удовлетворения, как чувство голода или жажды. Однажды, когда я впервые посетил Вавилон и, будучи еще совсем юным и легкоранимым, смотрел на все достопримечательности этого неповторимого, тогда еще свободного города широко раскрытыми глазами, поражаясь и удивляясь, как дикарь, подошел ко мне халдей. Как выяснилось позже, он был чиновником царя Валтасара, заведовал теми, кто записывал для вечности на глиняных табличках все события, имевшие место в истекшем году не только в Вавилоне, но и за его пределами. Те события, которые так или иначе могли повлиять на жизнь халдейского царства. А надо тебе сказать, что Астиаг умер незадолго до того, как я отправился в путешествие по городам Междуречья. Кир уже покинул Экбатаны и перебрался в Сузы, окруженный персидскими вельможами. Персы, еще не одержавшие ни одной победы, уже чувствовали себя властителями Азии, быстро приспособившись к этой необычной для себя роли.
- Так же, как это сделали бы и любые другие на их месте! - вставил Гаумата.
- В Вавилоне, - продолжал, словно не расслышал брата, Губар, - я чувствовал себя не совсем свободно, так как незадолго до этого слуги Валтасара задержали нескольких лазутчиков Кира. Великий Кир, едва вступив на престол, уже задумал покорить своего ближайшего соседа, старого и вернейшего союзника Мидии, чтобы хоть этим деянием подтвердить свое право на мидийский престол... В городе было неспокойно, неудачное время выбрал я для своего путешествия. Халдеи готовились к вторжению, поэтому в каждом иноземце видели вражеского лазутчика. И когда чиновник заговорил со мной, я, признаюсь, испугался, решив, что он задался целью разоблачить меня, чтобы получить за это награду из царских рук. Я открылся ему, признавшись, что, я мидиец, из племени магов, путешествую, чтобы расширить круг своих знаний о вселенной и обычаях других народов...
- Ну и как повел себя этот халдей? - заинтересовался Гаумата.
- Слышал бы ты, как он смеялся над нами, - громко воскликнул Губар, как он поносил всех мидийцев без исключения за то, что они добровольно уступили верховную власть над Азией никому не известным до этого персам! Слышал бы ты, как он бранил мидийских вельмож, не сумевших после кончины Астиага прийти к всеобщему согласию, выбрать из своей среды наиболее достойного, возвести его на престол, издавна принадлежавший роду Увахштры, и служить счастливому избраннику верно и мужественно, для блага родины и всех мидийцев. Молодой, еще не умеющий сдерживать своих чувств, не смог я тогда проникнуться всей справедливостью его горьких, но правдивых слов. Горячая кровь ударила мне в голову, помрачила сознание... Как я сожалел тогда, что не было при мне акинака! С каким удовольствием я вцепился бы ему в глотку, в его выпирающий кадык, чтобы заставить замолчать его, сдавить кратер, из которого извергалась жгучая хула на мидийцев! Какого труда стоило мне сдерживаться, выслушивая его насмешки!
- Что же было дальше, чем все это кончилось? - поторопил брата Гаумата.
- Спокойным голосом, стараясь не выдать охватившее меня волнение, принялся я убеждать его, будто персы восстали, одолели нас в решающем сражении, и даже взяли в плен Астиага. К чему я выдумал это? Я считал тогда, так же как и сейчас считаю, что рабство в результате поражения из-за переменчивого военного счастья менее позорно, чем добровольное рабство, на которое мы сами себя обрекли. Ведь издавна, со дня сотворения первого человека, благочестивого Йимы, все захваченное во время войны становилось собственностью победителя...
- Вряд ли уже в то время создания богов вели между собой опустошительные войны ради добычи, - проронил Гаумата.
- Веком раньше, веком позже - не в этом суть, - не стал спорить Губар. - Но дай мне высказаться! Халдей слушал меня с открытым ртом, изредка задавая вопросы: когда восстали персы, когда они одержали победу над нами и взяли в плен Астиага, и так далее. Он был несказанно поражен, но, кажется, поверил всему, что я сочинил тогда, пытаясь защитить честь мидийцев. И как он мог меня проверить, если северные и восточные границы халдейского царства были закрыты, ни один халдей не допускался в пределы Персиды, а в шестидесятивратном Вавилоне со дня на день ждали со страхом наступления объединенных персидских и мидийских полчищ? Вельможи, так же как и жрецы многочисленных храмов, уже успели упрятать свои накопленные веками сокровища и продавали за бесценок рабов иноземным тамкарам. Да, вот еще что, - добавил Губар, рассмеявшись. - Он побежал тогда, после разговора со мной, во дворец Валтасара, словно ужаленный скорпионом. Вот будет смешно, если он велел таки своим писцам записать все то, что я наплел ему тогда в порыве гнева и охватившей меня обиды! - заключил Губар, засмеявшись еще громче. Он не был пьян, вино лишь слегка окрасило его щеки. - Но вернемся к нашему разговору. Теперь у нас с тобой появилась возможность возродить былую мощь Мидии, вернуть на свое место кичливых персов, так неужели мы пренебрежем ею? Ты можешь сейчас занять высокий трон Астиага, так согласен ли ты рискнуть, брат мой?
Гаумата, слушавший рассеяно старшего брата, поднял на него свои черные умные глаза. Будь Губар немного внимательнее, он смог бы прочитать в них сожаление, если не насмешку.
- Ты хорошо знаешь, мой убеленный сединами брат, что я не военачальник, и даже не старейшина племени - нет в моем подчинении храбрых воинов, привыкших держать в сильных руках разящее оружие. Я не властен над соплеменниками, которые готовы пойти за мной в огонь и воду. Я маг, и могу повести за собой только несколько моих слабосильных прислужников из этого храма огня, в котором я священнодействую уже четыре года. Но какой прок от этих людей, которые страшатся вида человеческой крови больше самой смерти!
- Все это так, но ты не учел других факторов... - попытался возразить ему Губар, но Гаумата остановил его коротким жестом правой руки.
- Да, я могу повести и пастухов из соседних поселений, которые хотя и верят каждому моему слову и слепо пойдут за мною в пасть демонов, но не обучены ни военному строю, ни командам старших, которые должен знать каждый воин и своевременно выполнять в сражении. Брат мой, кто последует за магом, у которого нет ничего за душой?! Я не владею ни золотом, ни серебром, ни вздымающими пыль стадами баранов и коров. На какие же деньги я вооружу приверженцев, чем буду кормить их во время похода?
- Если ты решишься, - золота хватит в сокровищницах Суз и в Экбатанах, а как их прибрать к нашим рукам - моя забота!
- Но и золото сейчас не столь важно, гораздо важнее поддержка великих Мидии. Неужели ты рассчитываешь на помощь мидийских вельмож? Напрасно! Да будь я не магом, рядовым священнослужителем заброшенного храма огня, а грозным военачальником, знатным вельможей, наконец, и в этом случае я был бы наивным ребенком, если бы рассчитывал на искреннюю поддержку тех, кто распылил силу мидийских племен, собранных в один кулак Дейокой. Никто из них никогда не поможет своему соотечественнику, видя в нем прежде всего своего соперника, завидуя ему, боясь его усиления больше, чем засилья персов... Ведь любой из великих Мидии мнит себя достойным высокого трона и считает себя обделенным судьбой только потому, что не ему подчинены остальные вельможи, хотя бы в пределах все той же Мидии. Ты уже, наверное, слышал эту шутку, которая могла бы вызвать смех, если бы не была такой горькой: "Купи мидийского вельможу за ту цену, которой он достоин, и продай его за ту цену, которую он сам себе назначит, и ты станешь богаче самого Креза!" И хоть все они переполнены чванством и высокомерием, как болезненный нарыв переполнен зловонным гноем, никто из них не решится поднять знамя восстания против персов, а если и решится, то другие тотчас предадут его, помогут персам изничтожить его и искоренить его род. В этом беда, в этом проклятие, которое тяжким бременем повисло над Мидией!
- Не все так мрачно, как это выглядит в твоих глазах!
- Все так и есть на самом деле, ты сам предложил мне не кривить душою, - слегка повысил голос Гаумата. - Но я не вельможа, я маг, и тем более не могу рассчитывать на помощь тех, кто распоряжается воинами, в чьих руках и оружие, и деньги. Или, может быть, ты рассчитываешь на помощь магов, ослеплен надеждой, что они помогут поднять народ и вооружить его?
Только сейчас почувствовал Губар, что ускользнувшая было нить разговора вновь в его руках, и совершенно успокоился.
- И я был бы наивным ребенком, если б думал так, Гаумата, ведь от добра добра не ищут. У магов сейчас такие привилегии, какими они не пользовались даже при Астиаге! Мидийские маги главенствуют сейчас над всеми жрецами Азии, и ждать большего они уже не могут. Они могут только растерять достигнутое! Благодаря походам Кира и сына его Камбиза учение Спитамы Заратуштры распространилось в такие уголки Азии, проникнуть в которые самостоятельно наши священнослужители никогда не решились бы. Вслед за Вавилоном они рассчитывают прибрать к рукам и Черную землю на берегах Пиравы, разрушив местные жрамы и заменив их храмами огия. Затем очередь дойдет до Иерусалима, Сидона и Тира... Ни о чем другом в данную минуту они и думать не хотят. Собственное благополучие, - вот первостепенная забота всех священнослужителей, всех времен и всех народов. А то, что любимая Мидия превращается постепенно в обычную сатрапию Персиды, "благословенной" Персиды, их не волнует и никогда не будет волновать. В этом я с тобой согласен целиком и полностью. Нет, я не расчитываю на поддержку магов, не настолько я глуп!
- Тогда на чью помощь ты рассчитываешь?! Или ты полагаешь, что Ахурамазда спустится с хрустальных небес, вручит мне, своему избраннику, власть над народами и племенами Азии, заставит всех завистников подчиниться моей воле и оградит меня от их неприкрытой зависти и от их направленных в спину акинаков?
- Не кощунствуй, брат мой, не подобает твоим устам произносить подобное. Я уже говорил, что Ахурамазда никогда не приходит на помощь тому, кто губит свои дни в праздном бездействии... Но ты забыл о персах, недовольных необузданным Камбизом, а число их велико - вот кто поможет тебе взойти на престол Дейокидов и удержаться на нем вопреки зависти великих Мидии!
- Твои надежды смешны, брат мой, прости меня за вольные слова. Перс никогда не поддержит мидийца, тем более мага. Они давно поняли, какие преимущества и привилегии дает им безраздельная власть над другими народами, и никогда добровольно не уступят ее другому народу. Ведь они еще не успели развратиться огромным богатством и безраздельной властью, как успели это сделать мы за каких-то неполных сто пятьдесят лет...
- Они будут помогать тебе не как мидийцу, а как персу, своему соотечественнику, - вот в чем суть! Гаумата, неужели ты забыл, что ни один смертный не мог отличить тебя от ушедшего в страну молчания царевича? Ты двойник Бардии и обязан сейчас воспользоваться этим обстоятельством. Ты будешь действовать от имени царевича по крайней мере в первое время, пока мидийские вельможи не осознают, насколько выгоднее быть первыми у престола, чем вторыми. Остальное я беру на себя, я хорошо знаком с принципами управления государством, и буду твоим верным помощником. Подумай хорошо, Гаумата, прежде чем ответить - такой возможности ни у нас, ни у других мидийцев больше не будет. Вспомни о судьбе Мидии! К тому же, только так ты сможешь отомстить вероломному Камбизу. Только ради этого стоит рискнуть, ведь недаром утверждали мудрецы, у которых мы учились в свое время, что нет ничего на свете сладостнее мести... И что такое в конце концов наша недолгая жизнь перед лицом вечности?
- Не думал я, что ты можешь быть таким сладкоречивым, - произнес Гаумата, выпив еще один рог кисловатого вина.
- Значит, ты согласен рискнуть? - вскинулся Губар. - Да тут и риска никакого нет, поскольку тебя не отличить от Бардии!
- Я давно понял, на что ты рассчитываешь, но хотел, чтобы ты сам сказал об этом. Да, я поразительно похож на ушедшего в страну, откуда нет возврата, царевича. Кое-кто уже в этом увидел бы перст судьбы. Допустим, я соглашусь перевоплотиться в Бардию и выступлю от его имени. Ты, естественно, поможешь мне и подтвердишь, если появится в этом необходимость, что я не кто иной, как младший сын Кира. Допустим даже, что в первое время не будет сомневающихся в этом. И как сомневаться, если некому будет оспаривать у меня свое имя?! Но ведь стоящий во главе многотысячного войска Камбиз, почувствовав, что трон ускользает из-под него, не будет молчать, на него это не похоже. Камбиз раскроет глаза персам, он поспешит признаться им, что сам велел убить царевича, и его оросанг Прексасп подтвердит, что истинный Бардия уже в стране молчания. Но, допустим, хоть это и мало вероятно, нам удастся схватить Камбиза прежде, чем он успеет раскрыть перед своими царедворцами тайну смерти Бардии, и с этой стороны нас не будет поджидать опасность. Но существует другая, не менее грозная, и я не вижу, как мы сможем ее обойти. Ведь по обычаю, который установлен не нами, я, взойдя на престол и умертвив Камбиза, должен буду жениться на обеих дочерях Кира, моих "сестрах", которые в настоящее время являются женами царя. Уверен ли ты, что ни одна из них не уличит меня перед персами во время пышного свадебного обряда или даже несколько позже? Я уверен в обратном, и тогда конец - ты знаешь, как поступают с наглыми самозванцами не только у нас в стране, но и повсюду в цивилизованном мире. Нас обоих предадут самой лютой казни, долгой и мучительной, и мы будем ждать смерти, как избавительницы от мук.
- Сколько раз ты рисковал своей жизнью, когда охотился на дикого зверя в окрестных лесах, Гаумата? Мне ли говорить, что ждет нас в случае неудачи? Но выслушай меня! За годы своего недолгого царствования злокозненный Камбиз успел натворить столько злодеяний, что никто не придаст значения его словам, когда он примется уличать тебя перед своими оросангами и остальными персами. Великие решат, что он хочет очернить Бардию, чтобы столкнуть его с трона. Это не страшно, лишь бы ты успел укрепиться на престоле к его возвращению с берегов Пиравы!
- Допустим, но остаются еще дочери Кира!
- И дочери Кира не повредят нашим замыслам! Младшей уже нет в живых, Камбиз и ее лишил жизни. Ты еще не мог слышать об этом, а я знаю достоверно, из самых надежных источников. Говорят, что Камбиз застал ее темной ночью в объятиях одного из своих "бессмертных"... Что касается Атоссы, старшей дочери Кира, то я думаю, что нет у владыки более злого и непримиримого врага, чем его первая жена. Ты ни разу с нею не встречался, ты не можешь знать ее так, как знаю я ее - это гордая и властная женщина, умная и своенравная, настоящая царица, призванная повелевать народами. При виде ее приходит на ум легендарная Семирамида, ассирийская воительница, или Томирис, царица саков, разгромившая полчища Кира. Превыше всего ставит Атосса почет, который ей оказывают окружающие, и безраздельную власть над ними. Но до сих пор, как нелюбимая и покинутая, подвергнутая опале жена владыки, Атосса не видела ни почета, ни власти... Камбиз открыто пренебрегает ею, предпочитая ей младшую сестру, и вот уже три года, как она мечется разъяренной тигрицей, запертая в стенах царского гарема в Сузах, покинутая и терзаемая глухой ревностью; но ее глухие стоны утопают в мягких складках роскошных ковров, ниспадающих с высокого потолка на пол...
- Я слышал, что, отправляясь в поход на египтян, Камбиз взял с собой только младшую сестру.
- Представь себе, сколько яда накопилось в сердце Атоссы, как ненавидит она своего венценосного брата, того, кому она в день бракосочетания принесла в приданое Мидию! Пообещай ей власть, пообещай ей, что она всегда будет твоей первой женой и ты всегда будешь прислушиваться к ее советам, пообещай Атоссе, что ее сын, зачатый от тебя, наследует в будущем высокий трон Персиды, и можешь быть уверен, что она никогда тебя не выдаст. Тем более если узнает, что истинный Бардия убит по приказу Камбиза одним из его оросангов. Всегда и всюду она подтвердит, что ты, и только ты - сын Кира, ее брат и достойный муж.
- Если родной брат пренебрег ею, значит, она этого заслуживает, молвил Гаумата. - По крайней мере передо мной возник образ волчицы, а не хрупкой женщины, созданной для наслаждения.
- Какой бы она ни была, ты должен жениться на ней, потому что Атосса принесет в приданое Мидию, эта формальность должна быть соблюдена хотя бы ради того, чтобы персы ничего не заподозрили на первых порах. Но если ты сомневаешься, что все будет именно так, как я сейчас предсказываю, тебе нет нужды раскрываться перед дочерью Кира. Ты, я вижу, не имеешь ни малейшего представления о супружеской жизни знатных персов...
- А какую роль может сыграть это обстоятельство в задуманном тобою, Губар? - спросил Гаумата.
- Что может выдать тебя, навести ее на мысль, что ты не истинный Бардия? Только твое увечье, ведь иначе вас не отличила бы даже родная мать. Но, брат мой, под царской тиарой никто и никогда не увидит своего увечья. Никогда не увидит его и гордая Атосса, даже если ты захочешь сойтись с нею в своей опочивальне: супруги-персы никогда не предстают друг перед другом обнаженными при свете дня или ярких светильниках. Жена приходит в покои мужа и ложится на его ложе лишь по его зову и только тогда, когда все предметы исчезают, поглощенные кромешной темнотой. К тому же, брат мой, кто может помешать тебе поступить с Атоссой после свадьбы обряда так же, как поступил с нею Камбиз: запереть ее в гареме и забыть навсегда, что она вообще существует на свете, наказав евнухам, чтобы они следили неукоснительно за царицей и не позволяли ей общаться даже с обитателями гарема?! И все-таки я больше склонен к первому варианту. Я уверен, что она никогда не выдаст тебя персам - она предпочтет отомстить вероломному Камбизу как за себя, так и за своего брата Бардию.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги