Часть вторая. Приготовления к отъезду

6. Биверс на отдыхе

1

– Мэгги сюда никогда не вернется, Мэгги сыта по горло, – сообщил Джимми Ла в ответ на вопрос Гарри. Он готовил коктейль: серебристая лента вермута из шейкера лилась поверх кубиков льда в стакан, уже отчасти наполненный какой-то жидкостью. Джимми выдавил лимонную цедру вокруг края стакана, затем опустил ее в кубики льда.

– Сыта по горло жизнью или сыта по горло Тиной? – уточнил Биверс.

Джимми Ла положил на барную стойку свежую бумажную салфетку с маркировкой «Сайгон», напечатанной красными наклонными буквами над силуэтом рикши. Он поставил напиток Гарри Биверса на чистую салфетку и ловко смахнул намокшую, порванную, что лежала рядом на стойке, и сказал:

– Тина для Мэгги слишком уж… правильный.

Бармен подмигнул Гарри, затем отступил назад. Гарри неприятно поразился, обнаружив себя под прицелом взглядов наклеенных на зеркало злобных, подозрительных длинномордых демонов с кошачьими усами. Пока Джимми Ла стоял у стойки, демоны прятались за его спиной. Где-то он уже видел эти злобные рожи, кажется, в 1-м армейском корпусе, но больше ничего вспомнить не удалось.

Было четыре часа дня, и Гарри просто убивал время до звонка бывшей жене. Джимми Ла наливал из блендера какое-то немыслимое пенистое зелье единственному, кроме Гарри, клиенту – какому-то чудиле с петушиным желтым ирокезом и огромными розовыми очками.

Гарри развернулся на табурете лицом к большому прямоугольному обеденному залу ресторана Пумо: узловатые бамбуковые стулья и бамбуковые же столы со стеклянными столешницами; коричневые лопасти потолочных вентиляторов, похожие на полированные весла, медленно вращались над головой; белые стены разрисованы гигантскими папоротниками и пальмовыми листьями. Это место выглядело так, будто в любую минуту сюда могла войти Сидни Гринстрит[37].

За стойкой в дальнем конце ресторана распахнулась дверь – в открывшемся помещении два вьетнамца в белых передниках нарезали овощи, а за ними на газовой плите булькали кастрюльки. А дальше, за плитой, взгляд Гарри уловил нежданный, как мираж, трепет полупрозрачной шторки. Он чуть подался вперед, чтобы получше рассмотреть, и почувствовал знакомую внутреннюю дрожь, когда увидел Виня, шеф-повара ресторана Пумо, метнувшегося к открытой двери. Винь родом из Анлата – деревни, где был расквартирован 1-й корпус, – она находилась всего в паре-тройке километров от Я-Тука.

А затем Гарри увидел, кто открыл дверь.

Буквально чуть ниже поля его зрения маленькая улыбающаяся вьетнамская девочка осторожно, но быстро двигалась в ресторан. Она почти достигла барной стойки, когда Винь ухватил ее за плечо. Рот малышки округлился в изумленное «о», и Винь втащил ее обратно на кухню – дверь захлопнулась, отрезав выплеск сердитых выкриков на вьетнамском.

В пугающе четкой слуховой галлюцинации Гарри Биверс услышал тяжелое дыхание М. О. Денглера у себя за правым плечом, а также отдаленные выстрелы и вопли. Тусклыми пятнами бледнели лица в центре бескрайней тьмы. И тут он вспомнил, где видел рожи демонов – это были лица маленьких черноволосых женщин, кидавшихся на них с поднятыми кулаками. «Ти номер дьесят! Ти номер дьесят!»

Перед Гарри Биверсом словно разверзлась бездна. На мгновение его охватил ужас небытия – жуткое тошнотворное чувство, будто он никогда не существовал на свете, как существовали более простые, более нравственные люди.

Словно со стороны он услышал себя, спрашивающего, что на кухне делает ребенок.

Джимми Ла подошел ближе.

– Это Хелен, младшая дочка Виня. Они оба иногда торчат здесь. Хелен, наверное, искала Мэгги, они давние подружки.

– У Тины, должно быть, хлопот полон рот, – проговорил Гарри, чувствуя, что удается понемногу взять себя в руки.

– Видели «Вилледж войс»[38]?

Гарри покачал головой. До него только сейчас дошло, что он инстинктивно сунул руки в карманы, чтобы скрыть их дрожь. Джимми поискал за барной стойкой, из стопки меню вытащил газету и протянул Гарри последней страницей вверх. «Доска объявлений „Войс“ – гласил заголовок над тремя колонками плотного текста объявлений разных размеров кегля. Гарри обратил внимание, что два из них заключены в кружок.

Первое гласило: «Кормежка для кошки. Скучаю по тебе, проклятый. Буду в среду в 10 у „Майка Тодда“. Бродяжка». Второе было набрано заглавными буквами: «ТОЛЬКО ЧТО РЕШИЛА, ЧТО РЕШИТЬСЯ НЕ В СИЛАХ. МОЖЕТ, „МАЙКЛ ТОДД“, А МОЖЕТ И НЕТ. ЛА-ЛА».

– Поняли, о чем я? – спросил Джимми. Резкими движениями он начал доставать из-под бара стаканы и энергично крутить их под струей в раковине.

– Оба объявления дала твоя сестра?

– Кто же еще, – ответил Джимми. – У нас в семье все чеканутые.

– Жаль мне Тину.

Джимми усмехнулся и поднял взгляд от раковины.

– А как поживает доктор? Изменения есть?

– Ты же знаешь его, – ответил Гарри. – С тех пор как умер его сын, тусоваться с ним не слишком весело. Totalemente[39].

Через секунду Джимми спросил:

– И что, едет с вами на охоту?

– Я бы предпочел, чтобы ты называл это миссией, – огрызнулся Гарри. – Слушай, а Тина собирается когда-нибудь показаться на свет божий?

– Может, позже… – сказал Джимми, отводя глаза.

В ресторане Пумо работали и жили два вьетнамца. Если он находил хотя бы пару тараканов, то переворачивал всю кухню вверх дном, а с Мэгги Ла вел себя как подросток. «ЛА-ЛА», вот уж точно. Старый товарищ Боба Биверса стал просто очередным… несколько мгновений он копался в памяти, пытаясь отыскать слово Денглера – вспомнил: «мультяшным».

– Передай ему мой совет: заявиться в номер «Майкла Тодда» с охренительным ножиком за поясом.

– Ага, Мэгги это возбудит не по-детски.

Гарри бросил взгляд на свои часы.

– Гарри, в планы вашей миссии входит посещение Тайбэя? – спросил Джимми, впервые явив признаки реальной заинтересованности.

Биверс ощутил нечто вроде укола предостережения. На виске дернулся нерв:

– А вы с Мэгги разве не из Тайбэя?

И тут до него дошло! Кто сказал, что Тим Андерхилл все еще живет в Сингапуре? Гарри бывал в Тайбэе в кратковременном отпуске и легко мог представить себе, что Тим Андерхилл предпочел остаться жить там – в гремучей и похотливой смеси Чайна-тауна и Додж-Сити, какими он помнил те места. Он понял, что суд Божий, ошибочно считающийся дремлющим, на самом-то деле все это время бодрствовал, что все предписано и продумано заранее. Бог все предусмотрел и спланировал загодя.

Гарри вновь устроился поудобнее на барном стуле, заказал еще один мартини и, отложив конфронтацию с бывшей женой еще на двадцать минут, принялся выслушивать разглагольствования Джимми Ла о неприглядных аспектах ночной жизни столицы Тайваня.

Джимми поставил перед ним исходящую парком чашку кофе. Гарри сложил салфетку, сунул ее во внутренний карман пиджака и бросил взгляд на разъяренных демонов. Он увидел ребенка, летящего на него с поднятым ножом, и сердце его зачастило. Он улыбнулся, и горячий кофе обжег ему язык.

2

Вскоре Гарри стоял у телефона-автомата рядом с мужским туалетом в узком коридоре подвального этажа. Свою бывшую жену он пытался для начала отыскать в галерее Марии Фарр, располагавшейся на первом этаже бывшего склада на Спринг-стрит в Сохо. Пэт Колдуэлл Биверс ходила в частную школу Марии Фарр, а когда галерея, казалось, стала приходить в упадок, взяла ее под крыло, сделав одним из своих любимых благотворительных проектов. (Еще в самом начале вовлечения его жены в работу галереи Гарри терпеливо сносил званые обеды с художниками, чьи работы представляли собой ржавые трубы, беспорядочно разбросанные по полу, аккуратные ряды поставленных на торец алюминиевых слитков, розовые колонны, инкрустированные похожими на бородавки наростами, которые напоминали Гарри исполинские эрекции. Ему до сих пор не верилось, что авторы-исполнители этих подростковых шуточек зарабатывают звонкую монету.)

На звонок ответила сама Мария Фарр. Это был дурной знак.

– Мария, – сказал он, – как приятно снова слышать твой голос. Это я.

По правде, звук голоса Марии – все согласные твердые, словно галька, – вновь напомнил Гарри, как он не любил ее.

– Мне нечего сказать тебе, Гарри, – ответила Мария.

– Уверен, это к счастью для нас обоих, – сказал Гарри. – Пэт еще у тебя?

– Даже будь она здесь, я бы тебе не сказала. – Мария повесила трубку.

Второй звонок – в справочное бюро, где ему сообщили номер телефона «Рильке-стрит», литературного журнала, еще одного объекта непреходящей благотворительности Пэт. Офисы редакции располагались на Дуэйн-стрит и на самом деле были лофтом, принадлежавшим Уильяму Тарпу, редактору журнала. Поскольку Гарри провел с Тарпом и его обнищавшими соавторами меньше вечеров, чем с Марией Фарр и ее художниками, Тарп воспринимал его всерьез.

– Редакция «Рильке-стрит», Уильям Тарп слушает.

– Билли, дружище, здравствуй! Это Гарри Биверс, бывший муж твоей лучшей помощницы. Звоню в надежде найти ее у тебя.

– Гарри, – ответил Тарп. – Тебе повезло. Мы с Пэт как раз монтируем тридцать пятый выпуск. Классный получится номер. Подъедешь?

– Если пригласите, – сказал Гарри. – Как думаешь, могу я поговорить с милейшей Патрицией?

Бывшая жена Гарри взяла трубку через мгновение:

– Гарри, как мило, что ты позвонил. Надо же, я как раз вспоминала тебя. У тебя все в порядке?

Ага, значит она уже в курсе, что Чарльз выставил его.

– В порядке, в порядке, все отлично. Даже есть желание отпраздновать. Как насчет того, чтобы выпить или пообедать после того, как тебе надоест сюсюкаться со стариной Билли?

Прикрыв рукой трубку и коротко переговорив с Уильямом Тарпом, Пэт отозвалась:

– Гарри, через часик.

– Неудивительно, что я всегда обожал тебя, – проговорил он, и Пэт сразу же дала отбой.

3

Когда его такси проезжало мимо винного магазина, Гарри попросил остановиться и подождать, пока он сходит за бутылкой. Он выскочил из машины, пересек тротуар, взмахивая полами пальто, и вошел в похожее на сарай, нещадно освещенное помещение с широкими проходами и пастельно-голубыми неоновыми вывесками «Импорт», «Пиво», «Превосходное шампанское». Он было направился к «Превосходному шампанскому», но сразу же замедлил шаг, увидев, что перед ним по проходу шагают три молодые женщины с экспрессивными начесами и в немыслимых драных одежках. «Панкуши» всегда возбуждали Гарри. Три девушки, шепча и хихикая, о чем-то совещались над корзиной с бутылками недорогого красного, их пушистые разноцветные головки, словно ядовитые орхидеи, вздрагивали и кивали в ответ на очередную только им понятную шутку.

Одна из них, выкрашенная в пшенично-розовый, ростом была почти с Гарри. Выудив из корзинки бутылку бургундского, она медленно крутила ее в длинных пальцах.

Все три девицы были одеты в черное рванье, словно подобранное на улице. Самая низенькая из них изогнулась рассмотреть бутылку, которую ласкали пальцы самой высокой, чуть приоткрыв Гарри круглую попку. Кожа девушки была песочного, почти золотистого оттенка. На мгновение Гарри почудилось, что он знает ее. Затем он увидел профиль девушки, резко очертившийся на голубом неоновом фоне вывески. Мэгги Ла.

Гарри заулыбался и шагнул вперед, отчетливо сознавая резкий контраст между своим костюмом и лохмотьями девушек.

Мэгги вдруг отделилась от подружек и скользнула дальше по проходу, две другие поспешили за ней. Высокая протянула руку и опустила на плечо Мэгги. Гарри разглядел впалую щеку, покрытую темной щетиной: высокая оказалась мужчиной. Гарри замер на месте с застывшей на лице улыбкой. Тыльной стороной ладони Мэгги провела по небритой щеке мужчины. Вся троица продолжила путь по проходу и повернула в сторону «Превосходного шампанского», не заметив Гарри.

Мэгги и ее друзья свернули в боковой проход, вдоль которого тянулись холодильники, облитые бледно-голубым светом неоновой вывески. В тот момент, когда Гарри наконец вспомнил, что зашел сюда купить бутылку шампанского, чтобы задобрить Пэт, он увидел Мэгги, открывающую стеклянную дверцу холодильного шкафа. На ее лице было выражение сентиментальной сосредоточенности. Она выдернула бутылку «Дом Периньон» и проворно спрятала ее под одеждой, потратив на все про все не более полутора секунд. Гарри вдруг с необъяснимой ясностью представил себе темную холодную бутылку шампанского, приютившуюся меж грудей Мэгги.

Ни секунды не раздумывая, Гарри рванул на себя стеклянную дверцу холодильника и выхватил другую бутылку «Дом Периньона». Ему вспомнилось загадочно улыбающееся лицо вьетнамской девочки, пытающейся прошмыгнуть к нему через дверь кухни «Сайгона». Он сунул бутылку под пиджак, полу которого она, однако, оттопыривала. Мэгги Ла и ее друзья-оборванцы неторопливым шагом направились к секции кассовых аппаратов в начале магазина. Гарри запустил руку под пальто, перевернул бутылку и сунул ее за пояс горлышком вниз, после чего застегнул пиджак и пальто. Теперь бутылка оттопыривалась едва заметно. Гарри направился вслед за Мэгги к кассам.

Из них работала только часть. Сотрудники щелкали кнопками и продвигали бутылки вина по лентам транспортеров. Мэгги с друзьями благополучно проследовали мимо пустой кассы, охранника в форме, мающегося без дела у витринного стекла, и вышли из магазина.

– Эй, Мэгги! – крикнул Гарри и протрусил мимо ближайшей необслуживаемой кассы. – Мэгги!

Охранник поднял голову и сдвинул брови. Гарри показал в сторону двери. Теперь уже все у входа в магазин смотрели на него.

– Увидел свою давнишнюю приятельницу, – пояснил Гарри охраннику. Ничего не ответив, тот отвернулся и снова привалился спиной к стеклу.

К тому моменту, когда Гарри выбежал на тротуар, Мэгги след простыл.

Всю дорогу до Дуэйн-стрит Гарри искал ее, вглядываясь в прохожих на тротуарах. Когда такси остановилось и Гарри ступил на металлическую дорожку, что вела к зданию склада, приютившего лофт Уильяма Тарпа, у него вдруг мелькнула мысль: а ведь там, куда мы едем с «миссией», миллион таких вот Мэгги.

4

Гарри Биверс вручил охлажденную бутылку «Дом Периньон» изумленному и обрадованному Уильяму Тарпу и провел пять-десять минут, лицемерно восторгаясь готовящимся к печати выпуском «Рильке-стрит». Затем ненакрашенную седеющую Пэт Колдуэлл Биверс, которая сейчас больше чем когда-либо напоминала бобтейла, полжизни мечтательно-уныло кружившую вокруг него, он повез в ресторан «ТрайБеКа» – из тех, что Тим Андерхилл характеризовал «с претензией на изящество». Стены здесь покрывал красный лак. На каждом столике светили неброские лампы с латунными абажурами. Неслышно, словно паря, двигались по залу осанистые официанты. Гарри думал о Мэгги Ла, ее золотистой коже, бутылке шампанского и других интересных вещах, могущих поместиться в ложбинке ее маленьких, но таких волнующих грудок. При этом он на лету сочинял и в деталях описывал подробности их будущей «миссии», а Пэт, хоть и улыбалась частенько и, казалось, наслаждалась вином, супом, рыбой, – так вот, его не покидала уверенность, что Пэт не верила ни единому его слову. Как и Джимми Ла, она поинтересовалась, как, по его мнению, дела у Майкла и как он выглядит, и Гарри ответил – отлично, все отлично. Ее улыбки казались Гарри полными сожаления: то ли о нем, то ли о Майкле Пуле, то ли о мире в целом – понять не удавалось. Когда подоспел момент попросить денег, Пэт лишь спросила: «Сколько?» Пару тысяч. Она полезла в сумочку, достала чековую книжку и авторучку и без какого-либо выражения на лице выписала чек на три тысячи долларов.

Протянув руку через стол, Пэт передала чек Гарри и зарделась пятнами от скулы до скулы, а Гарри подумал, как же не к лицу ей такой румянец.

– Само собой, я рассматриваю это исключительно как кредит, – сказал он. – Эти деньги, что ты дала, Пэт, пойдут на доброе дело, и я не шучу.

– Значит, правительство хочет, чтобы вы выследили этого человека и выяснили, убийца он или нет?

– В двух словах – да. Разумеется, характер операции, так сказать, «получастный», что позволит мне заключить контракты на написание книги, на выпуск фильма и все такое. Надеюсь, ты понимаешь, что все это строго конфиденциально.

– Ну, конечно.

– Знаю, ты всегда умела читать между строк, но… – он как будто позволил предложению завершиться самому. – Я бы был не до конца искренним с тобой, если бы умолчал о том, что дело это сопряжено с определенной долей опасности.

– О да, – кивнула Пэт.

– Жутковато даже думать о таком, но, если я вдруг не вернусь, я хотел бы, чтобы меня похоронили в Арлингтоне[40].

Она снова кивнула.

Гарри выговорился, умолк и стал искать взглядом официанта.

Слова Пэт ошарашили его:

– Знаешь, до сих пор бывают минутки, когда я очень жалею, что ты попал во Вьетнам.

– Ну а что с того? – спросил он. – Я каким был, таким и остался. И никогда не был никем кроме себя.

Они расстались на выходе из ресторана.

Пройдя несколько шагов, Гарри обернулся с улыбкой, зная, что Пэт глядит ему вслед. Однако она, ссутулившись, удалялась по тротуару; переполненная комковатая сумка у бедра раскачивалась в такт шагам.

Он направился в свой банк и вошел в пустой вестибюль. Здесь он воспользовался банкоматом, чтобы внести сумму с чека Пэт и еще одного, полученного сегодня, и снять наличными четыреста долларов. В газетном киоске на углу он купил журнал «Скру»[41], сложил его и сунул под мышку с чужих глаз долой. По холодку он вернулся на Западную 24-ю улицу в свою однокомнатную квартиру, которую подыскал себе после того, как Пэт наиболее решительно, чем делала это много раз, объявила, что хочет развода.

7. Конор за работой

1

«Странное дело, – думал Конор. – С момента воссоединения ко мне то и дело возвращаются былые дни, как будто Вьетнам был моей настоящей жизнью, а все, что потом, – приятными воспоминаниями, этаким послесвечением». Все труднее становилось сосредоточиться на настоящем, удержать в нем рассудок, былые дни продолжали врываться в его жизнь, порой даже физически. Несколькими днями ранее старик без задней мысли вручил ему фотографию: на снимке, который сделал рядовой SP4 Коттон, был запечатлен Тим Андерхилл в обнимку с одним из своих «цветочков».

Было четыре часа дня, и Конор лежал в постели, страдая серьезным похмельем после церемонии торжественного открытия Мемориала. Считается, что люди с возрастом лучше справляются с давлением, однако по опыту Конора все обстояло как раз наоборот.

Еще три дня тому назад у Конора была работа: почти пять недель он проработал плотником, благодаря чему смог бы оплачивать жилье, по крайней мере, до тех пор, пока Пул и Биверс не подготовят все к поездке в Сингапур. В Хэмпстеде, на Маунт-авеню, в каких-то десяти минутах ходьбы от крохотной, с едва ли не комичным минимумом мебели квартирки Конора в Южном Норуолке, адвокат-миллионер лет шестидесяти с лишком по имени Чарльз Дэйзи («Зови меня Чарли!»), только что женился в третий раз. Дабы ублажить новую женушку, Дэйзи решил переделать весь первый этаж своего особняка: кухню, гостиную, комнату для завтраков, обеденный зал, комнату для отдыха, маленькую столовую, примыкающую к кухне, прачечную и комнату для прислуги. Подрядчик Дэйзи, белобородый старожил по имени Бен Рем, нанял Конора в помощь своей команде, в которой не хватило рук. На протяжении ряда лет Конор три или четыре раза работал с Беном. Как большинство бригадиров плотников, поистине виртуозов в работе с деревом, Рем бывал угрюм и непредсказуем, но к плотницкому делу относился как к нечто большему, чем просто занятию, благодаря которому можно оплачивать жилье. По мнению Конора, работа с Ремом настолько тесно граничила с удовольствием, насколько это вообще возможно.

И в первый же рабочий день Конора Чарли Дэйзи раньше обычного вернулся домой из офиса и зашел в гостиную, где Конор и Бен Рем клали новый дубовый пол. Чарли долго стоял, наблюдая за их работой. Конор даже немного занервничал: быть может, хозяину не нравится его внешний вид? Дабы предотвратить неизбежные боли от многочасового стояния на коленях на твердом полу, Конор толсто обмотал их тряпками. Вокруг лба он повязал пеструю бандану, чтобы пот не попадал в глаза. (Бандана натолкнула вдруг на мысль об Андерхилле, «цветочках» и надвигающемся разговоре.) Возможно, подумал Конор, клиент решил, что он выглядит малость неряшливо. Поэтому не слишком удивился, когда Дэйзи сделал шаг вперед и кашлянул в кулак: «Кхм!» Конор и Бен коротко переглянулись. Клиенты, в особенности богачи с Маунт-авеню, горазды на самые неожиданные заморочки.

– Вы, молодой человек, – заговорил Дэйзи. Конор поднял голову и заморгал, болезненно сознавая, что стоит на четвереньках, как лохматый пес, перед этим франтоватым маленьким миллионером.

– Я верно угадал? – продолжил Дэйзи. – Ведь вы были во Вьетнаме?

– Да, сэр, – ответил Конор, приготовившись к неприятностям.

– Молодчина! – Дэйзи протянул Конору руку для рукопожатия. – Я знал, что так оно и есть.

Выяснилось, что от его единственного сына осталось имя на Стене – он погиб в Хюэ во время Тетского наступления[42].

В течение нескольких недель эта работа была, пожалуй, лучшей в жизни Конора. Почти каждый день он учился чему-то новому у Бена Рема: маленьким хитростям и премудростям, которые в одинаковой степени связаны как с техническим мастерством, так и с концентрацией и бережливостью. Через несколько дней после рукопожатия с Конором Дэйзи появился как-то под вечер, неся в руках серую замшевую коробочку и фотоальбом в кожаном переплете. Конор и Бен устанавливали новую перегородку на кухне, выглядевшей на тот момент как после бомбежки: развороченный словно взрывом пол, болтающиеся провода, торчащие трубы. Дэйзи пробрался через завалы к ним со словами:

– До той поры, пока я не женился во второй раз, единственное, что согревало мне сердце, было вот это.

Коробочка оказалась футляром для медалей сына Дэйзи. На блестящем атласе покоились «Пурпурное сердце», «Бронзовая звезда» и «Серебряная звезда». Альбом же хранил множество фотографий из Вьетнама.

Старик Дэйзи болтал без умолку, показывая пальцем на снимки заляпанных грязью танков М-48 и голых по пояс юнцов, обнимающих друг друга за плечи. «Не просто так люди выдумали путешествие во времени, – подумалось Конору. – Жаль только, что бойкому старику-адвокату не хватает смекалки, чтобы просто заткнуться и позволить фотографиям говорить самим за себя».

А фотографии говорили. Хюэ находился в зоне действия 1-го корпуса, это был Вьетнам Конора, и потому все, что он видел в альбоме, было ему знакомо.

Вот долина Ашау в объятиях вздымающихся и опадающих гор, и долгая вихляющая вереница людей, карабкающихся вверх по склону, след в след хлюпающих по жидкой грязи. (Денглер: «Да, если проскочу долину Ашау, мне сам черт не брат, потому что я самый безбашенный сукин сын в этой долине».) Мальчишки-солдаты, размахивающие пацификом на поляне в джунглях, один из них с грязной марлевой повязкой на голой руке. Конор представил раскрасневшуюся, радостную физиономию Денглера на месте лица этого мальчишки.

Конор смотрел на изнуренное усатое лицо, силящееся усмехнуться над стволом М-60[43],установленного на большом зеленом вертолете. Питерс и Герб Рехт погибли в точно такой же вертушке, перебрасывавшей плазму, пулеметные ленты и еще шестерых бойцов через горный склон в двадцати километрах от Кэмп-Крэндалла.

Конор пригляделся повнимательнее к патронам в ленте М-60.

– Мне кажется, вам знаком этот вертолет? – спросил Дэйзи.

Конор кивнул.

– Много их видели, когда были там?

Это был вопрос, и вновь в ответ он смог лишь кивнуть.

Два молоденьких, будто едва со школьной скамьи, солдата, явно повоевавшие не больше недели, сидели на поросшей травой плотине и, запрокинув головы, пили из фляжек.

– Этих мальчиков убили вместе с моим сыном, – сказал Дэйзи.

Влажный ветер взъерошил стриженые волосы мальчишек. За их спинами по израненному взрывами полю бродили тощие волы. Конор словно наяву ощутил во рту жуткий вкус мертвой воды из пластиковой фляги.

Увлеченно, простодушным голосом человека, обращающегося больше к самому себе, чем к своим слушателям, Дэйзи давал пояснения и комментарии к фотографиям людей, таскающих 3,5-дюймовые реактивные снаряды на крышу здания; кучкам рядовых, валяющих дурака перед деревянной хижиной, в которой вскоре разместится РПК[44] Уилсон Мэнли; солдатам, дымящим травкой; солдатам, спящим на пыльной пустоши, очень похожей на зону высадки Сью; простоволосым ухмыляющимся солдатам, позирующим с безразличными ко всему молодыми вьетнамками…

– А вот этого парня, смотрите, я не знаю, – показал Дэйзи. Как только Конор увидел лицо, его словно оглушило и он едва слышал голос адвоката: – Здоровый тип, тот еще сукин сын, да? И похоже, мутил с этой крошкой.

Дэйзи искренне заблуждался. Должно быть, новая жена перезапустила его гонады – зачем же еще он возвращался домой в четыре тридцать пополудни?

Солдатом-здоровяком со спущенной на шею банданой был Тим Андерхилл. А «крошка», один из его «цветочков», – юношей, настолько женственным, что запросто можно было принять за девушку. Улыбаясь фотографу, они стояли на узкой улочке, запруженной джипами и рикшами, то ли в Дананге, то ли в Хюэ.

– Сынок? – окликнул его Дэйзи. – Ты в порядке, сынок?

На секунду Конор задумался, отдаст ли ему Дэйзи фотографию Андерхилла.

– Ты малость побледнел, сынок, – заметил Дэйзи.

– Не волнуйтесь, – ответил Конор, – все хорошо.

Остальные фотографии он просмотрел на скорую руку и сказал:

– Поверьте мне на слово, черта с два такое забудется…

Позже Бен решил, что для отделки кухни необходима еще одна пара рук, и нанял Тома Войцака.

Конор опоздал на работу на несколько минут. Когда он вошел в разгромленную кухню, увидел расслабленно привалившегося к каркасу новой перегородки незнакомца с длинными тронутыми сединой светлыми волосами, завязанными хвостом. На незнакомце была поношенная водолазка под клетчатой рубашкой. Под пивным пузом висел потертый пояс для инструментов. На переносице виднелась свежая ссадина, на сбитых костяшках пальцев – ссадины подзажившие, цвета пережаренного тоста. Белки глаз – в красных прожилках. В памяти Конора словно всплыл пузырь, лопнувший незабываемой вонью горящего дерьма, облитого керосином. Вьетнам, рядовой-пехотинец.

Бен Рем вместе с другими плотниками и малярами сидели или развалились на полу, потягивая из своих термосов утренний кофе.

– Знакомься, Конор, – сказал Бен. – Том Войцак, твой новый партнер по отделке кухни.

Несколько мгновений Войцак оторопело смотрел на протянутую ему руку, затем с неохотой пожал ее.

«Ну-ка, ублюдки, пейте до дна! Эта хренотень – настоящий бальзам для души!» – вспомнилось Конору.

Все утро они молча обшивали гипсокартоном стены кухни – каждый свою.

После того, как в одиннадцать миссис Дэйзи принесла кофейник свежего кофе и удалилась, Войцак прорычал:

– Видел, как она подвалила ко мне, а? Еще до того, как мы здесь закончим, я окажусь в спальне этой сучки и оприходую ее прямо на полу.

– Кто б сомневался! – рассмеялся Конор.

Войцак в мгновение ока пересек кухню, оставив на полу парящую лужицу кофе и крутящуюся чашку, подлетел вплотную к Конору и, оскалив зубы, прошипел ему в лицо:

– Не вздумай мне помешать, педик, иначе я тебя грохну.

– Отвали, – Конор оттолкнул Войцака. «Сбить его с ног ударом головы, войти в клинч и размять его адамово яблоко ударом с левой», – мелькнула мысль, но тут Войцак отряхнул плечи, словно прикосновение Конора испачкало его, и отступил.

В конце дня Войцак бросил свой пояс для инструментов и молча наблюдал за тем, как Конор складывает свои инструменты перед уходом.

– Ишь, какой аккуратный маленький засранец, – прокомментировал он.

Конор громко захлопнул ящик с инструментами:

– Войцак, у тебя много друзей?

– Думаешь, хозяева тебя усыновят? Ошибаешься.

– Ладно, забей, – Конор встал.

– Что, тоже был там? – Войцак очень старался, чтобы в его голосе не промелькнуло любопытство.

– Ага.

– Секретарем-машинисткой?

Пытаясь унять душившую ярость, Конор покачал головой и отвернулся.

– В каком служил «хозяйстве»?

– Девятый батальон, двадцать четвертый пехотный полк.

Смех Войцака просипел, как порыв ветра над насыпным гравием. Конор развернулся и, не останавливаясь, благополучно вышел из дома.

Оседлав свой мотоцикл, он долго сидел, уткнувшись невидящим взглядом в темно-серые зерна гравия подъездной дорожки и стараясь не думать ни о чем. Небо над головой и даже воздух казались такого же мрачного оттенка, как гравий. Холодный ветер студил лицо. Он чувствовал, как отдельные острые камушки упираются в подошвы его ботинок.

Несколько мгновений Конор пребывал в уверенности, что вот сейчас заведет свой «харлей» и помчится, отдавшись на волю скорости, и так же не думая ни о чем и не останавливаясь укатит на сотни миль… Скорость и дальние путешествия всегда дарили ему ощущение легкой, светлой пустоты. Мысленно он увидел, как развернулись перед ним полосы автострад, полетели мимо неоновые вывески отелей, придорожные закусочные со шкворчащими на грилях гамбургерами…

Он так и сидел на мотоцикле, обдуваемый холодным ветром, когда услышал, как в доме захлопали двери и густым баритоном что-то прогудел Бен Рем.

Конору вдруг очень захотелось, чтобы ему позвонил Майкл Пул и сказал: «Мы выдвигаемся, малыш, собирай манатки и встречай нас в аэропорту».

Бен Рем открыл дверь и ухватил взглядом Конора. Он вышел из дома и надел тяжелое отделанное овчиной джинсовое пальто.

– Ну что, до завтра?

– А мне больше некуда податься, – ответил Конор.

Бен кивнул. «Харлей» с грохотом пробудился к жизни, и Конор отъехал в тот момент, когда остальная бригада выходила из дома.

В течение трех-четырех последующих дней Войцак и Конор словно не замечали друг друга. Когда Чарли Дэйзи наконец расчуял другого ветерана и появился с неизменным футляром и фотоальбомом, Конор сложил свои инструменты в ящик и вышел. Он чувствовал, что просто не вынесет находиться рядом, пока Войцак будет разглядывать фото Андерхилла.

В ночь перед нежданно оказавшимся последним его рабочим днем у Дэйзи Конора в четыре утра разбудил кошмар – ему приснились М. О. Денглер и Тим Андерхилл. Промаявшись до пяти, он встал, приготовил кофе и выпил почти весь кофейник перед тем, как отправиться на работу. Осколки кошмара цеплялись за сознание все утро.

Они с Денглером прячутся в блиндаже – дрожа от страха, пережидают обстрел. Андерхилла не видно, он, должно быть, в темном углу рядом с ними или в другом, но отлично слышен его или не его зычный голос, очень похожий на голос Бена Рема: голос перекрывает почти весь шум снаружи.

В Драконовой долине никаких блиндажей не было.

Труп лейтенанта сидит спиной к дальней стене, ноги раскинуты в стороны. Кровь из аккуратного разреза на его шее залила все тело, окрасив грудь в насыщенно- красный цвет.

– Денглер! – во сне говорит Конор. – Денглер, взгляни на лейтенанта! Этот засранец втянул нас в эту заваруху, и теперь он покойник!

Очередная ослепительная вспышка в небе, и Конор видит карту Коко, зажатую в зубах лейтенанта Биверса.

Конор касается плеча Денглера, и тело Денглера валится ему на ноги, и Конор видит, что лицо его изуродовано, а в зияющем провале рта – карта Коко. Он вопит во сне и в реальной жизни и просыпается.

На работу Конор приехал рано и ждал остальных снаружи. Через несколько минут на своем «Блейзере» подъехал Бен Рем – он подвез еще двоих работяг, живших поблизости от него. Имея маленьких детей и арендную плату, эти двое не имели за плечами опыта Вьетнама – слишком были молоды. Наблюдая за тем, как они выбираются из машины, Конор с удивлением ощутил в себе едва ли не отцовские чувства по отношению к этим крепким молодым плотникам: они не обладали достаточным опытом, чтобы уловить разницу между Беном Ремом и большинством других подрядчиков.

– Ты как, Рыжик? – окликнул его Рем.

– Как огурчик, дядя!

Через минуту прибыл Войцак на длинном автомобиле, покрытом черной грунтовкой и лишенном всех наружных украшений и деталей, даже дверных ручек.

Как только они приступили к работе, Конор впервые заметил, что Войцак, который обшил в два раза большую площадь стены, чем он, откровенно халтурил: будто вкалывал на подрядчика, спешащего закончить грязную работенку по ремонту лачуг из картонных коробок из-под яиц. Бен Рем был дотошным и требовательным, и чтобы соответствовать его требованиям, швы надо оставлять гладкими и ровными. Работа Войцака выглядела так же неряшливо, как и его убогая машина. По шву на ленте виднелись комки и морщины, которые останутся там навсегда: они будут заметны даже после того, как стены оштукатурят и покроют двумя слоями краски.

Войцак заметил, что Конор внимательно разглядывает его работу:

– Что-то не так?

– Да почти все не так, старина. Ты раньше с Беном работал?

Войцак положил на пол инструменты и шагнул к Конору.

– Ты, мелкое рыжее чмо, ты говоришь – мне, что у меня руки не из того места растут? А случаем не заметил, что я сделал в два раза больше тебя? Да тебя держат здесь только за то, что ты пустил слезу над фотками хозяина: командир хочет, чтобы мирняки были счастливы.

«Командир? – подумал Конор. – Мирняки? Мы – что, вернулись на оперативную базу?»

– Ты в курсе, что эти снимки сделал его сын? – вслух спросил он.

– Эти снимки сделал черномазый по фамилии Коттон.

– Твою ж мать… – Конор почувствовал, что должен немедленно сесть.

– Коттон служил в одном взводе с младшим Дэйзи. А тот попросил продать ему копии снимков, понял, болван?

– Я знал Коттона, – сказал Конор. – И стоял рядом, когда он покупал их.

Мне лично пофиг, кто делал снимки, мне лично пофиг, живой он, мертвый или где-то посередине. А еще мне пофиг, если здесь кто-то думает, что ты весь из себя герой, потому что я сейчас вижу перед собой просто гребаного зануду, понял? – Войцак сделал к Конору еще один шаг, и тот увидел в его глазах ярость и страдание, так тесно переплетенные друг с другом, что казались неотличимы. – Ты все понял? Я двадцать один день провел в огневом контакте, двадцать один гребаный день и двадцать одну ночь!

– Я лишь о том, что надо будет убрать морщины на швах, и все…

Но Войцак уже ничего не слышал. Глаза его напомнили Конору вертушки на палочке.

– Баба! – завопил он.

– Так это ж у тебя только бабы на уме, – ответил Конор.

– Я классный отделочник! – проорал Войцак.

Эту сцену прервал Бен Рем, грохнув кулаком по гипсокартонной панели. Из-за спины подрядчика выплыла миссис Дэйзи с кофейником в руке.

Войцак вяло улыбнулся ей.

– Довольно, – сказал Рем.

– Я с этим придурком работать не могу, – заявил Войцак, буквально воздев руки к потолку.

– Он постоянно меня провоцирует, – защищался Конор.

– Чарли будет вне себя, если услышит в доме брань, – нервно проговорила миссис Дэйзи. – По его виду, возможно, и не скажешь, но он весьма старомоден.

– Кто здесь занимается отделкой, в конце-то концов, а? – Войцак наклонился и поднял с пола резак и кисть. – Глаза его пришли в норму. – Я всего лишь хочу делать свою работу, и все.

– Да вы взгляните, как он ее, черт возьми, делает!

Повернувшись к Конору, Бен сделал серьезное лицо и сказал, что хочет с ним поговорить.

Он повел Конора по коридору в разгромленную маленькую столовую. За спиной Конор услышал шепот: Войцак что-то промурлыкал миссис Дэйзи, пытаясь втереться в доверие, а та хихикнула.

В маленькой комнате Бен, ступая через дыры в полу, прошел к стене и привалился к ней спиной.

– Этот парень – муж моей племянницы Эллен. У него за плечами тяжелый боевой опыт… там, за океаном, и я всячески пытаюсь ему помочь. Не стоит говорить мне, что он клеит швы, как моряк после трехдневной пьянки. Я делаю для него все, что могу. – Он взглянул на Конора, но не смог надолго удержать его взгляд. – Хотел бы я, Рыжик, сказать тебе что-то еще, но увы… Ты, малыш, хороший рабочий.

– Можно подумать, я все время, что был во Вьетнаме, расслаблялся на пикниках… – Конор помотал головой и приказал себе замолчать.

– Я заплачу тебе за несколько дней вперед. А летом работа тебе будет точно, приезжай.

Вот только лето еще так нескоро… Но Конор сказал:

– За меня не беспокойтесь. У меня тут кое-что намечается. Собираюсь отправиться путешествовать.

Рем смущенно-неловко махнул рукой в отпускающем жесте:

– Только держись подальше от баров.

2

Когда Конор вернулся на Уотер-стрит в Южном Норуолке, он понял, что не в силах вспомнить что-либо с той минуты, как расстался с Беном Ремом. Словно он, оседлав свой «харлей», умчался в сон, от которого очнулся, лишь когда заглушил мотоцикл перед многоквартирным домом, в котором жил. Он чувствовал себя уставшим, пустым, подавленным. Он не понимал, как умудрился, проделав весь путь домой в трансе, избежать аварии. Он не понимал, почему до сих пор жив.

Чисто механически он проверил почтовый ящик. Среди рекламного мусора, адресованного «постоянному жителю», и обращений политиканов штата Коннектикут обнаружился надписанный от руки продолговатый белый конверт с почтовым штемпелем Нью-Йорка. Конор отнес почту к себе наверх, выбросил все ненужное в корзину для мусора и достал из холодильника пиво. Он взглянул на себя в зеркало над кухонной раковиной: морщины на лице, мешки под глазами. Мужчина еще не старый, но уже не молодой, замученный какой-то… Конор включил телевизор, скинул пальто на свой единственный стул и плюхнулся на кровать. Он вскрыл белый конверт, больше не в силах испытывать терпение, и заглянул в него. В конверте лежал длинный прямоугольник голубой бумаги. Конор вытянул чек и внимательно изучил. После секундного замешательства и неверия он перечитал надпись на лицевой стороне. Сумма две тысячи долларов США, получатель платежа – Конор Линклейтер, чек подписан Гарольдом Дж. Биверсом. Конор поднял конверт с груди, снова заглянул в него и обнаружил записку: «Готовность номер один! Детали вылета сообщу. Мое почтение, Гарри (Боб!)».

3

Конор долго-долго смотрел на чек, затем убрал его и записку обратно в конверт и задумался, куда бы их спрятать. Если положить на стул, может ненароком сесть на него, если оставить на кровати – тот запросто попадет в узел с простынями, когда он свернет их, отправляясь в прачечную самообслуживания. Если положить на телевизор, то по пьяни, приняв ненароком конверт за мусор, может выбросить его. В конце концов мысли Конора притормозили полет, когда взгляд остановился на холодильнике. Он поднялся с кровати, нагнулся открыть дверь холодильника и аккуратно положил конверт на пустую полку прямо под упаковкой полудюжины «Молсон Эль».

Он побрызгал водой в лицо, пригладил волосы щеткой и переоделся в черную джинсу и вельвет – в чем приезжал в Вашингтон.

Затем Конор прогулялся до бара «У Донована» и опрокинул четыре «ерша» еще до того, как появились первые посетители. Прислушиваясь к себе, он не мог разобраться, чего в душе больше: радости от получения денег на поездку или огорчения от потери работы; а может, огорчение от потери работы и из-за придурка Войцака перевешивает радость от получения денег. В итоге посчитав, что скорее счастлив, чем нет, он решил, что по этому поводу стоит выпить еще.

Со временем бар заполнился. Конор надолго зацепился взглядом за хорошенькую посетительницу, пока наконец не почувствовал себя трусом и не слез со стула, чтобы поговорить с ней. Она проходила практику, связанную с какой-то работой на компьютерах. (По вечерам процентов шестьдесят посетительниц «У Донована» чудесным образом превращались в практиканток «какой-то работы на компьютерах».) Вместе они несколько раз выпили. Конор поинтересовался, не желает ли она посмотреть его прикольную маленькую квартиру. В ответ она назвала его прикольным маленьким ухажером и сказала «да».

– О, да ты настоящий домосед, а? – спросила девушка, когда они вошли и он включил свет.

После того как закончили заниматься любовью, девушка наконец спросила о припухлостях у него на спине и животе.

– «Эйджент оранж», – ответил он.

Проснулся он один – с похмельем и сожалением, что нельзя сейчас увидеться с Майклом Пулом, поговорить с ним об «Эйджент оранж» и поспрашивать о Тимоти Андерхилле.

8. Доктор Пул на работе и отдыхе

1

– О, то что надо, – воскликнул Майкл. – В январе в Сингапуре пройдет медицинская конференция, в связи с чем организаторы предлагают участникам льготные тарифы на перелет.

Он поднял взгляд от номера «Американского врача». В ответ Джуди лишь поджала губы и уставилась в экран на телешоу «Сегодня». Она завтракала стоя у разделочного столика центральной секции, Майкл же сидел в одиночестве за длинным кухонным столом. Три года назад Джуди заявила, что эта кухня ее достала, она устаревшая и неудобная – и потребовала ремонта. Теперь Джуди по утрам ела стоя, отделенная от мужа восемью футами непомерно дорогой древесины нового стола.

– Тема конференции? – спросила Джуди, не отрываясь от экрана.

– «Педиатрия и травматология» с подзаголовком «Травматология и педиатрия».

Джуди бросила на него полуудивленный, полунасмешливый взгляд, прежде чем откусить кусочек хрустящего тоста.

– Должно получиться. Если нам повезет, то через неделю-другую разыщем Андерхилла и все уладим. Плюс еще неделю будет действительна бронь на обратные билеты.

Джуди продолжала молча смотреть в телевизор, и Майкл, не выдержав, спросил:

– Слышала вчерашнее сообщение Конора на моем автоответчике?

– Когда это я прослушивала твои сообщения?

– Гарри Биверс послал Конору чек на две тысячи на дорожные расходы.

Ответа не последовало.

– Конор глазам своим не поверил.

– Как, по-твоему, справедливо было отдавать работу Тома Брокау[45] Брайанту Гамбелу[46]? Мне всегда казалось, что Гамбел несколько легкомыслен.

– А мне он всегда нравился.

– Ну, вот и радуйся. – Джуди отвернулась убрать свои пустые тарелку и чашку из-под кофе в посудомоечную машину.

– И это все, что ты можешь сказать?

Джуди резко повернулась к нему – она с заметным усилием сохраняла самообладание:

– Ах, простите. Еще пару слов мне дозволено сказать? По утрам я скучаю по Тому Брокау. Как так? А вот так: признаюсь, старина Том иногда возбуждал меня. – Телесная близость в их с Джуди браке закончилась четыре года назад, в 1978-м, когда их сын Роберт, Робби, умер от рака. – И теперь шоу уже не кажется мне таким интересным, как и многое другое. Но это «многое другое» в жизни случается, не так ли? Странные порой вещи случаются с сорокаоднолетними мужьями. – Она взглянула на свои часы, а затем бросила на Майкла косой, обжигающий взгляд. – У меня всего двадцать минут, чтобы доехать до школы. Умеешь ты выбирать моменты…

– Ты так ничего и не сказала по поводу нашей поездки.

Джуди вздохнула.

– Где, по-твоему, Гарри раздобыл деньги, которые послал Конору? На прошлой неделе звонила Пэт Колдуэлл и рассказала, что Гарри напел ей какую-то сказку о задании государственной важности.

– Вот как… – Майкл помолчал немного. – Биверс любит строить из себя Джеймса Бонда. Хотя, в общем-то, какая разница, где он достал деньги.

– Хотела бы я знать, почему тебе так важно удрать в Сингапур с несколькими психами, чтобы искать там еще одного больного на голову, – Джуди яростно одернула свой коротенький парчовый жакет и на секунду напомнила Майклу Пэт Колдуэлл. Она не пользовалась макияжем, и в коротких светлых волосах виднелись пепельные пряди седины.

И тут впервые за это утро она искренне взглянула на него:

– А как же твоя любимая пациентка?

– Посмотрим. Сегодня днем скажу ей.

– А твои партнеры, полагаю, займутся остальными пациентами?

– Причем с радостью.

– Ты же тем временем с не меньшей радостью рванешь в Азию.

– Ненадолго.

Опустив глаза, Джуди улыбнулась с такой горечью, что у Майкла все внутри перевернулось.

– Я должен убедиться, что Тиму Андерхиллу не нужна помощь. Он – наше неоконченное дело.

– А вот как это понимаю я. На войне убивают людей. И детей тоже. На то она и война. Но когда война окончена – она окончена, вот и все.

– В некотором смысле ничто и никогда вообще не заканчивается.

2

Джуди говорила правду: в Я-Туке Майкл Пул убил ребенка. Обстоятельства произошедшего были неоднозначными и туманными, однако факт оставался фактом: он выстрелил и убил маленького мальчика, стоявшего в тени задней стены хижины. Майкл был ничем не лучше Гарри Биверса – он был, по сути, таким же, как Гарри Биверс. С Гарри Биверсом все произошло почти в точности, как и с ним: был Гарри и был голый ребенок… Все, кроме финала их встречи, но именно исход дела имел значение.

Несколько лет назад Майкл прочел в каком-то уже благополучно забытом романе, что ни одна история не существует без своего прошлого и прошлое истории есть то, что позволяет нам понять ее. И это верно не только для историй из книг. Он был тем, кем был в данный момент – сорокаоднолетним педиатром, проезжающим на своем автомобиле через провинциальный городок с томиком «Джейн Эйр» на правом пассажирском сиденье, – в какой-то мере потому, что застрелил мальчика в Я-Туке, но в большей степени потому, что до того, как его выгнали из колледжа, он познакомился, а затем женился на хорошенькой студентке основной специализации Джудит Рицманн. Когда его призвали в армию, Джудит писала ему два или три раза в неделю, и даже теперь некоторые из этих писем он помнил наизусть. Именно в одном из них она написала, что хочет, чтобы их первый ребенок был непременно сыном, и что хочет назвать его Робертом. Майкл и Джуди были такими, какие есть, из-за того, что сделали в прошлом. Он женился на Джуди, он убил ребенка, а потом пил, пил… Пока он учился на медицинском факультете, Джуди cодержала его. Роберт – сыночек, родной, милый, болезненный, самый красивый Робби – родился в Вестерхольме, прожил свою бессобытийную и бесценную жизнь ребенка в этом провинциальном городке, в котором души не чаяла его мать и которым тяготился его отец. Роберт поздно начал ходить, поздно заговорил, слабо учился в школе. Майкл давно понял, что ему абсолютно безразлично, будет ли его сын учиться в Гарварде, да и в любом другом колледже. Сын был его отрадой, лучиком света в его жизни.

К пяти годам из-за частых головных болей Робби положили в больницу, где работал его отец, и у мальчика обнаружили первую злокачественную опухоль. Позже появились другие опухоли – на селезенке, печени, в легких. Майкл купил сыну белого кролика, и мальчик назвал того Эрни в честь одного из персонажей сериала «Улица Сезам». Когда у Робби наступала ремиссия, он таскал с собой Эрни по всему дому, как плюшевого мишку. Болезнь Робби длилась три года, и годы эти, казалось, обладали собственным ритмом, вели отсчет своего собственного времени, не связанного с временем окружающего мира. Когда сейчас Майкл оглядывался назад, ему казалось, что те тридцать шесть месяцев пролетели самое большее за двенадцать, а каждый час тогда тянулся неделю, каждая неделя – год, и все три года унесли молодость Майкла.

Но в отличие от Робби, он пережил эти три года. В больничной палате он держал сына на руках, когда тот тихо боролся за последний вздох: Робби очень легко расстался с жизнью. Майкл опустил родного мертвого мальчика на кровать, а затем – вновь, практически в последний раз – обнял жену.

– Когда вернусь домой, я не хочу видеть этого чертова кролика, – сказала Джуди. Она хотела, чтобы Майкл убил его.

Он и в самом деле едва не убил кролика, хотя слова жены показались ему похожими на приказ глупой злой королевы из сказки. Майкл разделял яростное отчаяние жены в такой степени, что был способен совершить подобный поступок. Вместо этого он отвез кролика к полю на северной окраине Вестерхольма, достал из машины клетку, распахнул ее дверцу и позволил Эрни выпрыгнуть наружу. Эрни огляделся вокруг кроткими глазами (так похожими на глаза Робби), сделал пару несмелых прыжков вперед, а затем припустил к лесу.

Майкл завернул на парковку перед больницей Святого Варфоломея и только сейчас осознал, что всю дорогу от своего дома на Редкоут-Парк к Аутер-Белт-роуд и затем к больнице – практически через весь Вестерхольм – он ехал со слезами на глазах. Он миновал семь поворотов, пятнадцать знаков «стоп», восемь светофоров и преодолел плотный поток машин в сторону Нью-Йорка на Белт-роуд, практически не видя ничего из этого. Он не помнил, чтобы вообще проезжал через Вестерхольм. Щеки были мокрыми от слез, веки распухли. Он достал из кармана носовой платок и вытер лицо.

– Давай не глупи, Майк, – приказал он себе, взял с сиденья «Джейн Эйр» и выбрался из машины.

На другой стороне парковки возвышалось огромное, неправильной формы строение цвета перепревших листьев с башенками, арочными контрфорсами и сотнями узких окошек, словно пробитых в фасаде.

Главная обязанность Майкла в больнице состояла в том, чтобы произвести осмотр всех родившихся за ночь детишек. Делал он это раз в неделю, и вот уже два месяца с тех пор, как в отдельной палате больницы изолировали Стейси Тэлбот, он старался задерживаться на осмотре новорожденных как можно дольше.

После того как Майкл закончил с последним младенцем, он бегло навестил послеродовое отделение, дабы удовлетворить свое любопытство по поводу матерей осмотренных им крошек, а затем поднялся на лифте на девятый этаж в отделение онкологии, или «Раковое ущелье», – однажды он ненароком услышал, что так назвал его один интерн.

Лифт остановился на третьем этаже, и знакомый Майклу хирург-ортопед Сэм Штейн шагнул в кабину. Обладатель красивой белой бороды и массивных плеч, Штейн был дюймов на пять-шесть ниже Майкла, однако из-за непомерного тщеславия хирурга Майклу всякий раз казалось, что тот смотрит на него с большой высоты, хотя на деле это Штейну, чтобы смотреть коллеге в глаза, приходилось задирать бороду верх.

Десять лет назад Штейн проявил непростительную небрежность, прооперировав юного пациента Майкла, после чего с раздражением отмахивался от жалоб мальчика на усиливавшиеся боли, называя их истерией. В конце концов под давлением всех лечивших мальчика врачей, в особенности Майкла Пула, ортопед был вынужден вновь прооперировать ребенка. Ни Штейн, ни Майкл не забыли того случая, и Майкл больше никогда не направлял к нему своих пациентов.

Штейн быстро глянул на книгу в руке Майкла, нахмурился и перевел взгляд на светящуюся панель лифта в попытке угадать, куда едет коллега.

– По моему опыту, доктор Пул, у достойного медика редко сыщется свободное время для художественной литературы, – заметил он.

– У меня его вообще нет, – отрезал Майкл.

Майкл добрался до двери в палату Стейси Тэлбот, не встретив больше ни одного из почти семидесяти врачей Вестерхольма. (Он прикинул, что около четверти из них в настоящее время не разговаривает с ним. А тем немногим, кто общался со Штейном, следовало бы призадуматься, что делает хирург в отделении онкологии. У медиков такое в порядке вещей.)

Майкл полагал, что для кого-то вроде Сэма Штейна история болезни Стейси Тэлбот тоже в порядке вещей. Для него же происходящее с ней слишком напоминало то, что случилось с Робби.

Он вошел в палату Стейси и сощурился – его встретила темнота. Девочка лежала с закрытыми глазами. Он ненадолго остановился, прежде чем подойти к ней. Жалюзи были опущены, свет выключен. В плотном темном воздухе чахли цветы из магазина на первом этаже больницы. Под множеством трубок и трубочек поднималась и опускалась грудь Стейси. На простынке рядом с ее рукой лежал томик «Приключения Гекльберри Финна» с закладкой: судя по всему, Стейси дочитала книгу почти до конца.

Майкл шагнул к кровати, и девочка открыла глаза. Краткое мгновение потребовалось ей, чтобы узнать доктора, затем она улыбнулась.

– Как хорошо, что это вы, – проговорила она.

По большому счету, Стейси числилась уже не его пациенткой: по мере того как болезнь забирала себе ее мозг и тело, Стейси передавали от одного специалиста к другому.

– Принес тебе новую книгу, – Майкл положил «Джейн Эйр» на столик. Затем присел на койку и взял руку Стейси в свою. Обезвоженная, сухая кожа, казалось, источала жар. Майкл видел каждый коричневый волосок ее бровей, прижатый к покрасневшей коже. Волосы все выпали, и голову ее прикрывала яркая вязаная шапочка, из-за которой Стейси слегка напоминала девочку с Ближнего Востока.

– Как, по-вашему, Эммелина Грэнджерфорд[47] болела раком? – спросила Стейси. – Сама-то я думаю, что вряд ли. Я все надеюсь прочитать книжку, где рассказывается о ком-то вроде меня, но такая никак не попадается.

– Ты не совсем обычный ребенок, – сказал ей Майкл.

– Знаете, иногда мне кажется, что все это никак не может происходить со мной, что я просто выдумала все это и на самом деле лежу дома на своей кровати и классно притворяюсь больной, чтобы не ходить в школу.

Майкл открыл ее амбулаторную карту и бегло просмотрел бесстрастный отчет о развивающейся трагедии девочки.

– Нашли еще одну, – доложила Стейси.

– Вижу…

– Наверное, проделают очередную дырку в голове. – Она попыталась улыбнуться, глядя искоса на него, но не смогла. – Мне, кстати, понравилось ездить на компьютерную томографию. Прямо сказочное путешествие. Мимо сестринского поста! По длиннющему коридору! Да еще на лифте!

– Должно быть, весьма впечатляюще.

– А еще я все время теряю сознание и потому должна целыми днями лежать.

– И женщины в белом уделяют внимание всем твоим нуждам.

– К сожалению.

И тут глаза девочки расширились, и она сжала его руку горячими пальцами. Когда боль отпустила, она расслабилась и проговорила:

– В такие вот моменты одна из моих тетушек всегда говорит, что будет молиться за меня.

Майкл улыбнулся и крепко сжал ее руку.

– А я в такие моменты всякий раз думаю, – продолжила Стейси, – что тому, кто выслушивает молитвы, мое имя уже, наверное, порядком надоело.

– Знаешь, попробую попросить кого-нибудь из сестер время от времени вывозить тебя ненадолго из палаты. Тебе, похоже, нравится путешествовать на лифте.

На секунду лицо Стейси осветилось надеждой.

– Еще хотел сказать тебе, что и сам собираюсь немного попутешествовать, – сообщил Майкл. – Ближе к концу января уеду на две-три недели. – Маска болезни вновь вернулась на лицо Стейси. – Лечу в Сингапур. Может, еще и в Бангкок.

– Один?

– Нет, со мной еще пара человек.

– Звучит очень загадочно. Наверное, я должна поблагодарить вас за то, что предупредили меня заранее.

– Пришлю тебе оттуда кучу открыток с заклинателями змей и слонами, переходящими улицу, по которой катят рикши.

– Круто. Я отправлюсь кататься на лифте, а вы – в Сингапур. Так что не заморачивайтесь.

– Если захочу заморачиваться – буду.

– Только не делайте мне одолжений. – Она отвернулась от него. – Я правда не хочу, чтобы вы обо мне беспокоились.

На мгновение Майклу почудилось, будто все это с ним уже было. Он наклонился и нежно провел рукой по лбу Стейси. Ее лицо скривилось.

– Мне жаль, что ты сердишься на меня, но я загляну на следующей неделе и сможем поговорить об этом еще.

– Да откуда вам знать, что я чувствую? Я же глупая. Вы и представить себе не можете, что творится у меня внутри.

– Веришь, нет, кое-какое представление об этом я имею, – сказал он.

– Вы когда-нибудь видели томограмму изнутри, доктор Пул?

Майкл поднялся, наклонился поцеловать девочку, но та снова отвернулась.

Когда он выходил из палаты, Стейси плакала. Прежде чем уйти из больницы, Майкл зашел в сестринскую.

3

В тот же вечер Пул позвонил друзьям и сообщил, что прилетает чартерным рейсом.

– Круто, старик, просто здорово, – среагировал Конор.

– Ты не поверишь, я как раз сидел и гадал, когда же ты проявишься, – ответил Гарри Биверс.

– Мой ответ тебе известен, Майк, – сказал Тина Пумо. – Кому-то все же надо присматривать за лавочкой.

– В глазах моей жены ты только что стал полубогом, – ответил Майкл. – Что ж… Ну, может, ты попытаешься раздобыть для нас адрес Тима Андерхилла? Его книги карманного формата в мягкой обложке издает «Гладстоун хаус» – кто-нибудь там должен знать адрес.

Они договорились перед вылетом собраться выпить вместе.

4

На следующей неделе как-то вечером в сильную метель Майкл возвращался домой. Вдоль обсаженной деревьями дороги то и дело попадались брошенные автомобили, помятые либо серьезно поврежденные, – словно тела павших после битвы. «Люстра» на крыше полицейской машины тревожно мигала в нескольких сотнях ярдов впереди: красный, желтый, голубой, желтый, снова красный. Видимость была плохой, машины едва ползли в один ряд мимо высокого белого борта скорой и полицейских, размахивающих светящимися жезлами. На мгновение Пулу почудилось, что он увидел Тима Андерхилла – смазанный метельной пеленой, весь облепленный снегом и оттого похожий на гигантского белого кролика, тот стоял рядом со своей машиной и размахивал фонарем. Зачем – хотел остановить его? Указать ему верный путь? Майкл повернул голову и увидел, что это дерево – всего лишь тяжело обремененное снегом дерево. Желтый отсвет мигалки патрульной машины метнулся через лобовое стекло и коротко мазнул по переднему сиденью.

9. В поисках Мэгги Ла

1

«Все с самого начала пошло не так, – думал Тина Пумо. – Буквально сразу все стало разваливаться». Он возненавидел «Палладиум» и «Ночной клуб Майка Тодда». А также «Палестины», «Рокси», «Си-Би-Джи-Би», «Мэджик», «Данситерию» и «Ритц». Мэгги и не собиралась показываться в «Майке Тодде», как и ни в одном из других клубов. Он часами мог торчать у барной стойки и пить в буквальном смысле до упаду, и никто ничего не заметит, разве что эти людишки, ночные выпивохи, будут топтать его на пути к очередной бутылке «Роллинг Рок»[48]. В первый раз, когда он пробрался мимо швейцара в огромное, похожее на сарай помещение, которое «Палладиум» использовал для рекламных вечеринок и закрытых приемов, он возвращался с затянувшейся рабочей встречи с бухгалтерами «Сайгона». На нем тогда был его единственный костюм из серой фланели, купленный еще до войны во Вьетнаме и явно ему тесный в талии. Пумо бродил в толпе, пытаясь отыскать Мэгги. Со временем он обратил внимание, что едва ли не каждый окидывал его пристальным взглядом, после чего отступал в сторону, давая пройти. В переполненном зале его окружала своего рода демилитаризованная зона, санитарный кордон из пустого пространства. В какой-то момент он вдруг услышал за спиной смех и обернулся – не сможет ли он разделить с кем-то шутку, но увидел, что лица всех, кто в эти секунды смотрел на него, словно обратились в камень. Наконец он добрался до барной стойки и сумел завладеть вниманием молодого тощего бармена с подведенными тушью ресницами и светлым колтуном на макушке.

– А скажите, вы, случаем, не знаете девушку по имени Мэгги Ла? – спросил Тина. – Я рассчитывал сегодня вечером здесь встретиться с ней. Миниатюрная, китаянка, хорошенькая такая…

– Знаю ее. Может, и появится – попозже, – ответил бармен и направился к другому концу стойки.

На мгновение Тину захлестнула ярость. «Может, у „Майка Тодда“, может нет… Ла-ла». До него дошло, что это сообщение – очередная издевка над ним. Он кинулся вон из бара и, придя в себя на улице, обнаружил, что стоит перед светленькой девушкой, лет шестнадцати на вид, с нарисованными на обеих щеках звездами и облаченной в блестящее облегающее черное платье-рубашку. Девушка была как раз в его вкусе.

– Поедем ко мне, – предложил он.

Девушка разлепила похожие на розовый бутончик губы и раскрыла одну из тайн, проговорив:

– Я не езжу домой к наркам[49].

Все происходило через неделю после Хеллоуина. По меньшей мере две последующие недели выбраться в город возможности у Тины не сыскалось: в борьбе с насекомыми у себя в ресторане он разворотил всю кухню. Каждый раз, когда дезинсекторы снимали очередную секцию стены, оттуда высыпали полчища тараканов, стремясь укрыться от света, – их убивали в одном месте, на следующий день они появлялись в другом. Долгое время тараканы как будто «базировались» за кухонной плитой «Гарленд». Дабы фумигант не испортил пищу, Пумо и кухонный персонал приклеили толстые листы прозрачного пластика между плитой и поверхностями для готовки, а заодно и во всех других местах, где пытались истребить насекомых. Тяжеленную плиту весом в три тысячи фунтов вытолкали на середину кухни. Шеф-повар Винь жаловался, что он и его дочь не спят по ночам из-за того, что за стенами кто-то бегает. Не так давно они переехали жить в ресторанный «офис» – маленькую комнату в подвале, потому что сестра Виня родила еще одного ребенка и ей потребовалась их комната в ее доме в Квинсе. Офис ресторана имел «стандартную» обстановку – письменный стол, диван и коробки с документами. Теперь диван перешел к Гудвиллу, стол втиснули в угол гостиной Пумо, а Винь и Хелен спали на брошенном на пол матрасе.

Это временное нелегальное положение выглядело так, будто становится постоянным. Хелен не только не могла здесь спокойно спать, но еще и мочилась в постель – на матрас – всякий раз, когда заснуть все же удавалось. Винь утверждал, что энурез девочки усилился сразу после того, как она увидела сидевшего в баре Гарри Биверса. А Гарри Биверса вьетнамцы почему-то считали дьяволом, насылающим проклятья на детей. Их загадочная истерия была наивной и искренней, и переубедить их не удавалось. Иногда Пумо готов был придушить Виня, но поступи он так – не только угодил бы за решетку, но и никогда бы уже не сыскал такого шеф-повара.

Одна проблема следовала за другой. Вот уже десять дней от Мэгги ни звонков, ни весточек. А по ночам начал сниться Виктор Спитальны, выбегающий из пещеры в Я-Туке, облепленный пауками и осами.

Департамент здравоохранения вынес Тине второе предупреждение, а инспектор продолжал нудить о нецелевом использовании нежилого помещения: маленький офис провонял мочой.

За день до того как Мэгги разместила в «Вилледж войс» очередное объявление, Майкл Пул снова позвонил Пумо и спросил, не найдется ли у него минутка справиться в издании «Глэдстоун хаус» насчет адреса Тима Андерхилла.

– Конечно, найдется, а как же, – пробурчал в ответ Тина. – Я же целыми днями валяюсь в постели и читаю поэзию.

Однако номер в справочнике все же отыскал. Ответившая на звонок женщина направила его в редакционный отдел. Другая женщина, назвавшаяся Корасон Фэйр, сообщила, что ничего не знает об авторе по имени Тимоти Андервуд и переадресовала его женщине по имени Дина Мэллоу, та переключила его на Сару Гуд, которая, в свою очередь – на Бетси Флэгг, и последняя по крайней мере слышала о Тимоти Андервуде, верно? Нет? Я соединю вас с отделом рекламы. В отделе рекламы Джейн Бут отфутболила его к Мэй Апшоу, а та – Марджори Фэн, которая ушла в астрал на пятнадцать минут и вернулась с информацией о том, что десять лет назад мистер Андерхилл написал в издательство письмо с просьбой под страхом серьезного недовольства автора сохранять в тайне его материальное положение и местонахождение, а всю корреспонденцию, включая таковую от поклонников, направлять ему через его агента, мистера Фенвика Тронга.

– Фенвик Тронг? – уточнил Пумо. – Это его настоящее имя?

Следующим днем была среда. Пумо отвез Виня на рынок, Хелен – в школу, после чего направился к газетному киоску на углу Восьмой улицы и Шестой авеню купить свежий номер «Вилледж войс». Немало киосков располагалось и ближе, но от Восьмой улицы и Шестой авеню было всего несколько кварталов до кафе «Ла Гросерия», где можно посидеть под бледным солнцем, роняющим лучи через высокие окна, не спеша потягивать капучино, а потом еще одно, где хорошенькие официантки с бледными сонными лицами зевали и изящно потягивались, как балерины, и где можно прочитать каждое слово на странице объявлений «Вилледж войс».

Сообщение Мэгги он нашел прямо над рисунком в центре страницы: «Вьетнамский котяра. Попробуем еще разок в том же месте, в то же время? Автографы и татушки. Лети с другими на Восток и захвати с собой тип-А[50]». Должно быть, ее брат узнал об их планах от Гарри и рассказал ей.

Пумо представил себе, каково это будет – отправиться в Сингапур с Пулом, Линклейтером, Гарри Биверсом и Мэгги Ла. Тотчас его желудок сжался, а капучино вдруг обрел привкус меди. Мэгги наверняка потащит с собой массу ручной клади, большую часть которой составят бумажные пакеты. Просто из принципа как минимум дважды потребует смены отеля. Возьмется флиртовать с Пулом, провоцировать и задевать Биверса и виртуально усыновлять Конора. Пумо почувствовал, что начинает потеть. Он дал знак, чтобы его рассчитали, расплатился и ушел.

В течение дня он несколько раз набирал номер Фенвика Тронга, но линия агента была занята напропалую.

В одиннадцать вечера он отдал не слишком нужные распоряжения о закрытии ресторана, принял душ, переоделся и поспешил к служебному входу «Палладиума». Минут пятнадцать он мерз в компании с полудюжиной других людей на огороженной территории, похожей на собачий проволочный вольер, затем кто-то наконец узнал его и впустил.

«Если бы не статья в „Нью-Йорке“, – подумал он, – черта с два я попал бы сюда».

В этот раз на нем был пиджак от «Джорджо Армани», отдаленно напоминающий кольчугу, свободные черные брюки с защипами, рубашка из серого шелка и узкий черный галстук. «Сегодня я, может, и смахиваю на сутенера, – мелькнула мысль, – но никак не на нарка».

С бутылкой пива в руке Пумо дважды прошелся взад и вперед по всему залу, прежде чем признаться себе: Мэгги продинамила его второй раз подряд. Сквозь толпу он пробрался к столикам – за ними, облитые неровным светом свечей, склонялись друг к другу экстравагантно одетые молодые люди, и Мэгги среди них не было.

«Ни с того ни с сего все полетело к чертям, – подумал Пумо. – С какого-то момента моя жизнь потеряла смысл».

Вокруг него кружились и прыгали парни и девушки. Из невидимых динамиков ревел модный синтезаторный рок. На мгновение Пумо захотелось вернуться домой, натянуть голубые джинсы и послушать «Роллинг стоунз». Мэгги не собиралась появляться здесь – ни в этот вечер, ни в какой-либо другой. В один прекрасный день какой-нибудь ее новый амбалистый бойфренд возникнет у него на пороге, чтобы забрать то, что осталось от Мэгги: пластмассовый тюнер, маленький желтый фен «Пони-про» и записи похожей на собачий лай музыки.

Пумо протолкался к бару и заказал двойной водка-мартини со льдом. «Поменьше оливок, поменьше вермута и поменьше льда», – вспомнил он, как заказывал себе выпить Майкл Пул в маленьком клубе Мэнли, где не было ни оливок, ни вермута, ни льда – только кувшин с подозрительно желтоватой «водкой», которую, уверял Мэнли, он раздобыл у полковника из Первой воздушно-десантной дивизии.

– Гляжу, ты повеселел впервые за этот вечер, – прозвучал рядом низкий голос.

Пул повернул голову и натолкнулся на взгляд высокого создания неопределенного пола в камуфляжной форме. Над ушами создания блестела гладко выбритая кожа, черные блестящие волосы воинственно топорщились на макушке, а на затылке свисали до спины. Тут Пумо заметил груди, выпирающие под камуфляжной рубашкой привидения, а под поясом – женственную округлость бедер. «Интересно, каково в постели с женщиной с мужской стрижкой?» – мелькнула мысль.

Пятнадцатью минутами позже девушка уже прижималась к нему на заднем сиденье такси.

– Прикуси меня за ушко, – прошептала она.

– Прямо здесь?

Она наклонила к нему голову. Одной рукой Пумо обнял ее за плечи и легонько сжал зубами мочку уха. Над ухом и на виске ее темнела тонкая черная щетина.

– Сильнее.

Когда он сильнее прикусил мочку, девушка поежилась.

– Ты не назвала своего имени, – сказал Пумо.

Девушка скользнула рукой к его паху. Затем прильнула грудью к его плечу. Он почувствовал приятное возбуждение.

– Друзья называют меня Дракулой, – ответила она. – Но не потому, что я сосу кровь.

Она не разрешила ему включить в квартире свет, и в спальню им пришлось пробираться в полной темноте. Захихикав, она толкнула его на кровать.

– Просто ляг и лежи, – сказала она и расстегнула ему ремень, сняла с него туфли и стянула брюки. Он избавился от пиджака-кольчуги и сорвал с себя галстук.

– Красавчик Тина, – шепнула Дракула и, склонившись над ним, лизнула его напряженный член. – Всякий раз, когда я это делаю, мне кажется, будто я в церкви.

– Ух ты… – проговорил он. – Где ж ты была всю мою жизнь?

– Тебе лучше не знать, где я была. – Длинным ногтем она легонько царапнула его мошонку. – Не переживай, дурных болезней у меня нет. И живу я практически в кабинете врача.

– Это почему?

– Наверное, просто потому, что мне нравится быть девушкой.

Опустошенный, одуревший от алкоголя, Пумо позволил ей продолжить. Когда она села на него верхом, широко расставив ноги, то сделалась похожей на воина из племени апачей с выщипанными бровями:

– Ну как, нравится тебе Дракула?

– Да я, пожалуй, женюсь на Дракуле, – ответил он.

Она расстегнула камуфляжную рубашку и стянула ее, обнажив упругие, конической формы груди.

– Укуси, – велела она, толкнув ими в лицо Пумо. – Кусай сильно, пока не скажу «стоп».

Он осторожно куснул один из сосков, и она сжала его виски костяшками пальцев.

Сильней. – Она впилась ногтями в его член.

Он крепче сомкнул зубы на соске.

– Еще сильней!

Когда он почувствовал на губах кровь, она вскрикнула и застонала, крепко обхватив руками его голову.

– Вот так, хорошо. – Одна ее рука оторвалась от его головы и вновь отыскала его член. – Все еще стоячок? Какой хороший Тина.

Наконец она позволила ему поднять голову. Из-под ее груди вниз по ребрам сбегала тонкая струйка крови.

– А сейчас маленькая Драк снова пойдет в церковь.

Пумо рассмеялся и вновь откинулся на подушку. «Интересно, – подумал он, – слышали ли Винь или Хелен ее крики?» – и решил, что, скорее всего, нет: его квартира находилась двумя этажами выше.

После какого-то показавшегося бесконечно долгим горячечного исступления оргазм Пумо выстрелил петляющими лентами семени на ее щеки, брови, в воздух. Она застонала и, упав на него, прижалась к его телу так, что его руки оказались зажаты под ее ногами, и поразила его тем, что принялась обеими руками втирать сперму себе в лицо.

– Никогда так не кончал с тех пор, как мне было лет двадцать, – признался он. – Но знаешь, моим рукам почти больно.

– Бедный мальчик, – она погладила его по щеке.

– Нет, правда, буду несказанно тебе признателен, если слезешь с моих рук.

Победно взглянув на Пумо, она вдруг крепко ударила его в висок.

Пумо дернулся, пытаясь подняться, но Дракула снова нанесла удар. На секунду он почувствовал, что не в состоянии пошевелиться. Она оскалилась в ухмылке, зубы и глаза ее сверкнули в темноте, и вновь ее кулак влепился ему в висок.

Он попытался позвать на помощь, но получил еще один удар.

– Убивают! – завопил он.

Его никто не слышал.

Незадолго до двадцатого по счету удара по вискам зрение Пумо вдруг прояснилось и он увидел, что Дракула, крепко сжав губы с размазанной помадой, безразлично смотрит на него.

2

Пумо очнулся в той же темноте, не понимая, насколько позже. Губы его пульсировали и распухли каждая, казалось, до размеров бифштекса. Во рту ощущался привкус крови. От боли ломило все тело: с равной силой ее источали два центра – голова и пах. Внезапно запаниковав, он протянул руку к пенису – и нашел его неповрежденным. Пумо открыл глаза и, подняв руки, поднес их к лицу – они были темны от крови.

Он оторвал голову от подушки взглянуть вниз, на свое тело, и острая, обжигающая боль пронзила голову от виска до виска. Он упал обратно, заполошно дыша. Переведя дух, Пумо поднял голову на этот раз более осторожно: он лежал голый на влажных простынях. В этот миг он почувствовал, что продрог до костей. То вспыхивая, то угасая, тонкая раскаленная нить боли пронизывала голову точно посередине. Теперь губы напоминали ему два шершавых красных кирпича.

Влажными пальцами он коснулся лица и прикинул, как бы ему подняться с кровати. Затем согнул правую руку, чтобы взглянуть на время – часов на запястье не было.

Он повернул голову. С прикроватной тумбочки исчезло радио с цифровыми часами.

Пумо сполз с кровати, нащупав опору сначала одной ногой, затем опустившись на пол обоими коленями и прижимаясь грудью к краю кровати. В этот момент он проглотил комок горькой рвоты. Когда ему удалось подняться на ноги, все вокруг поплыло, а в глазах потемнело. Он ухватился за изголовье кровати ноющими от боли руками. Рана на виске горела и пульсировала.

Обхватив голову руками, Пумо заковылял в ванную. Не зажигая света, он обмыл лицо холодной водой, прежде чем решился взглянуть на себя в зеркало. На него смотрела гротескная багрово-фиолетовая маска, лицо Человека-слона[51]. Желудок Пумо скрутило, его вырвало в раковину, и, прежде чем упасть на пол, он снова потерял сознание.

10. Разговоры и сны

1

– Да, я лежу пластом. И нет – насчет поездки я не передумал, – сказал Пумо. Он говорил по телефону с Майклом Пулом. – Видел бы ты меня сейчас… Хотя нет, лучше не надо. Зрелище то еще. Мной можно детей пугать, поэтому я почти никуда не выхожу.

– Это что – шутка такая?

– Да если бы. Меня избила какая-то психопатка. И заодно ограбила.

– То есть ты подвергся разбойному нападению?

Пумо замялся:

– Вроде того. Я бы рассказал подробности, Майк, но, честно говоря, слишком уж они… щекотливые.

– Намекни хотя бы.

– Намекни… Никогда не снимай того, кто назовется Дракулой. – После того как Майкл от души рассмеялся, Пумо продолжил: – Я остался без наручных часов, электронных часов с радио, новеньких туфель из кожи ящерицы от «Маккриди и Шрайбера», вокмена, моего верного «Уотчмэн», зажигалки «Данхилл», нерабочей, правда, пиджака от «Джорджо Армани». Исчезли все мои кредитные карточки и почти триста долларов наличными. А когда эта сволочь, она или он, смылась, то оставила дверь внизу открытой, и какой-то чертов бомж обоссал мне всю прихожую.

– И что ты обо всем этом думаешь? – спросил Майкл и тут же застонал: – Ох, прости за дурацкий вопрос. Я имею в виду, как ты вообще себя чувствуешь? Почему не позвонил мне сразу же?

– Вообще? Я чувствую, что готов прямо сейчас прибить кого-нибудь, вот как я чувствую себя вообще. Эта история потрясла меня, Майк. В мире столько зла. Я понял, что не могу чувствовать себя в безопасности – нигде, ее просто не существует. В любое мгновение с любым может случиться ужасное. Из-за этой сволочи я теперь боюсь высунуть нос из дому. Каждый, у кого есть хоть капля здравого смысла, должен с опаской выходить на улицу. Прошу вас, ребята, пожалуйста, будьте осторожны, когда прилетите туда. Не рискуйте понапрасну.

– Хорошо, – пообещал Майкл.

– Причина, по которой я не стал звонить тебе или кому-либо еще, – единственная хорошая вещь, которая вышла из всей этой истории. Мэгги объявилась. Скорее всего, я просто разминулся с ней в том месте, где наткнулся на Дракулу. Бармен рассказал ей, что видел, как я уходил с кем-то. И на следующий день Мэгги пришла, чтобы проверить, так ли это. И нашла меня с физиономией вдвое шире обычной… В итоге она переехала обратно ко мне.

– Как говорит Конор, не было бы счастья, да несчастье помогло. Или вроде того.

– Кстати, мне удалось пообщаться с агентом Андерхилла. Точнее, с его бывшим агентом.

– Ну, не тяни.

– Суть в том, что есть информация, будто наш паренек на самом деле отбыл в Сингапур, как, сам помнишь, он постоянно говорил. Тронг – так зовут его агента, Фенвик Тронг, хочешь верь, хочешь нет, – он не в курсе, в Сингапуре Тим все еще или нет. Там все как-то странно получилось. Андерхилл всегда депонировал свои чеки в филиале банка в Чайна-тауне. А Тронг даже не знает его адреса. Корреспонденцию ему отправлял на почтовый ящик. Время от времени Андерхилл звонил ему, чтобы устроить разнос, а пару раз даже увольнял. Думаю, в течение пяти-шести лет его звонки становились все более оскорбительными, более жесткими. Всякий раз, когда Андерхилл звонил, Тронгу казалось, что тот пьян, либо обкурился, либо под чем-то, либо все три кайфа одновременно. А через несколько дней перезванивал, каялся и умолял Тронга снова работать с ним. В конце концов, он как-то раз довел Тронга, и тот сказал Тиму, что больше не сможет работать на него. Тронг предполагает, что с тех пор Тим агентирует свои книги сам.

– Значит, вполне вероятно, что он все еще там, но выяснить это мы должны сами.

– Майкл, по-моему, он законченный псих. Я бы на твоем месте тоже остался дома.

– Выходит, разговор с агентом убедил тебя, что Тим Андерхилл может быть Коко.

– Хотелось бы мне ответить, что это не так.

– Мне тоже.

– Так что подумайте, ребята, вот о чем: заслуживает ли он того, чтобы рисковать своей головой? – спросил Тина.

– Своей головой я бы скорее рискнул ради Андерхилла, чем ради Линдона Бэйнса Джонсона[52].

– Ладно, давай прощаться: пришла моя лучшая половинка, – сказал Тина.

2

– По-моему, взрослые мужчины давно перевелись, если они вообще когда-то существовали, – заявила Джуди. – По сути все они просто повзрослевшие мальчишки. Это унизительно. Майкл умница, такой заботливый, труженик, и все такое, но то, во что он верит, просто смехотворно. Просто когда ты достигаешь определенного уровня, его ценности кажутся ну просто детскими.

– Они по крайней мере такие зрелые, – сказала Пэт Колдуэлл. Этот разговор женщины вели по телефону. – Что же до Гарри, иногда я боюсь, что он просто инфантилен.

– Майкл по-прежнему верит в армию. Сам он отрицает, однако это так. И воспринимает эту детскую игру за реальность. Ему всегда нравилось быть одним из их отряда.

– Гарри, похоже, лучшее время своей жизни провел во Вьетнаме, – сказала Пэт.

– Фишка в том, что Майкл возвращается. Ему снова хочется служить в армии. Хочет стать частью их отряда.

– Мне кажется, Гарри хочет просто заняться хоть чем-то.

– Чем-то заняться? Он может пойти работать! Например, снова начать работать юристом.

– М-м-м, пожалуй…

– А ты в курсе, что Майкл собирается продавать свою долю в практике? Что хочет переехать в Вестерхольм и работать в бедном районе? Он считает, что делает недостаточно. Я о том, что есть у него такой пунктик: врачом нужно работать именно в таком месте, чтобы понять, насколько здесь все политизировано, ты не поверишь, сколько внутри этого мирка борьбы, но именно там настоящая жизнь – такая, какова она есть.

– Выходит, он использует эту поездку, чтобы дать себе время и обдумать свое решение? – предположила Пэт.

– Нет, он ее использует, чтобы поиграть в армию, – ответила Джуди. – А про его непроходящее раскаяние из-за Я-Тука лучше вообще не вспоминать.

– Вот как… А Гарри, по-моему, даже гордится тем, что произошло в Я-Туке, – сказала Пэт. – Как-нибудь при случае я покажу тебе его письма.

3

В ночь перед вылетом в Сингапур Майклу снился сон. Он шел ночью по горной тропе, направляясь к группе людей в военной форме, сидящих вокруг маленького костра. Когда он подходит ближе, то видит, что это вовсе не люди, а призраки: через их тела смутно просвечивает пламя костерка. Призраки повернулись и следят за его приближением. Их военная форма изорвана и задубела от засохшей грязи. Во сне Майклу понятно, что он служил с ними – когда они были людьми. И тут один из призраков, Мелвин О. Элван, встает и делает шаг навстречу.

– Не связывайся с Андерхиллом, – говорит Элван. – В мире столько зла…

В ту же ночь Пумо снится, что он лежит в кровати, в то время как Мэгги Ла меряет шагами спальню. (В действительности Мэгги снова исчезла, как только его лицо стало приходить в норму.)

– Невозможно победить катастрофу, – говорит ему во сне Мэгги. – Единственное, что остается, – это пытаться удержать голову над водой. Представь себе слона, его степенность и грациозность, его врожденное благородство. Сожги ресторан и начни с нуля.

11. Коко

Ставни бунгало были закрыты из-за жары. Тонкая пленка конденсата лежала на розовых оштукатуренных стенах, и сам воздух здесь, теплый, влажный и густой, казался розовым. Удушливо и остро пахло экскрементами. В одном из двух массивных кресел сидел связанный мужчина – время от времени он начинал кряхтеть, шевелиться и пытаться выдраться из веревок. Женщина не двигалась, потому что умерла. Коко был невидим, но глаза мужчины неотрывно следовали за ним: когда знаешь, что вот-вот умрешь, можешь видеть невидимое.

Если ты в деревне, скажем…

Если дым очага качнется и вновь устремится вертикально вверх. Если курица подняла ногу и замерла. Если свиноматка насторожилась, подняв голову. Если ты видел все это. Если ты видел, как дрожит лист, видел, как висит в воздухе пыль…

Тогда, возможно, ты увидишь, как бьется жилка на шее Коко. Увидишь, как стоит, прижавшись к стене хижины, Коко с пульсирующей на шее жилкой.

Коко знал точно: глухое местечко сыщется всегда. В городах, где люди спят на тротуарах, в перенаселенных городах, где люди спят на кровати по очереди, в перенаселенных городах, где ни один человек не в состоянии ощутить себя в тишине и покое. Именно в таких вот городах всегда найдутся укромные места – заброшенные и забытые всеми. Места эти оставляют за собой богатые люди или же сам город оставляет их за собой.

Богатые люди все вывозят и забывают, а ночью в дом бесшумно врывается вечность вместе с Коко.

Его отец сидел в одном из двух массивных кресел, которые оставили богачи. «У нас все идет в дело, – сказал его отец. – У нас ни одна часть животного не пропадает понапрасну».

Кресла у нас не пропадают понапрасну.

Жило в нем одно воспоминание – об увиденном в пещере, и в том воспоминании ни одна часть животного не пропадает понапрасну.

Одно знал Коко точно: они считали, что кресла недостаточно хороши для них. Где бы они ни бывали, везде кресла были лучше.

Женщина в расчет не идет. Роберто Ортис просто привел ее с собой. Для таких, которые не в счет, у него даже не хватало карт, тем более для тех, кого они приводят с собой. Когда они отвечали на письма, предполагалось, что они придут одни, но такие вот, как Роберто Ортис, не придают значения тому, куда идут, как и тому, кого они там увидят, и на все про все у них уйдет десять минут… Они никогда не думали о картах, никто не склонялся над ними по ночам и не говорил: «У нас ни одна часть животного не пропадает понапрасну». Женщина была наполовину индианка, наполовину китаянка, кем-то в этом роде, может, просто евразийкой, просто женщиной, которую Роберто Ортис «снял», которую он рассчитывал трахнуть, как Пумо-Пума трахал шлюху по имени Дон Куччио в Сиднее, Австралия… – просто трупом в кресле, который даже карточки не получит.

В правом кармане его пиджака лежали все пять карт «Слон, вставший на дыбы», все, что осталось от колоды их полка, и четыре из них были подписаны именами – легонько, карандашом. Биверс, Пул, Пумо, Линклейтер. Он припас их для поездки в Америку.

В левом кармане пиджака лежала колода обычных игральных карт «Оркид бой», сделано в Тайване.

Когда он открыл дверь, изобразив на лице улыбку здоровяка Тима Андерхилла типа «эй, парниша, как делишки», и увидел стоявшую рядом с Роберто Ортисом женщину, у которой наготове тоже была отработанная улыбочка типа «привет, не обращайте на меня внимания», он понял, зачем здесь два кресла.

В пещере не было ни кресел, ни тронов для владык земли. Пещера заставила Коко трястись от ужаса, его отец и дьявол заставили его трястись от ужаса.

– Да все нормально, – сказал он. – Пустовато, конечно, но найдется кресло на каждого, так что заходите, присаживайтесь, не обращайте внимания на голую обстановку, мы в ней постоянно что-то меняем, на самом-то деле я здесь не работаю…

О, я молюсь здесь.

В общем, уселись они в кресла. Да, мистер Роберто Ортис привез всю документацию, достал ее, улыбаясь, и мало-помалу во взгляде его стало проявляться любопытство, он заметил пыль повсюду и пустоту.

Когда Коко взял из рук мужчины документы, он включил режим невидимости.

Все они получили от него письмо одинакового содержания.


«Дорогой (имя),

Я решил, что больше не в силах молчать, скрывая правду о событиях, имевших место в деревне Я-Тук, месте дислокации 1-го корпуса в 1968 году. Справедливость должна наконец восторжествовать. Вы поймете, что сам я не могу донести правду об этих событиях до глаз и ушей мировой общественности. Я принимал в них непосредственное участие и, кроме того, свой ужас, пережитый в тех событиях, отразил в художественных произведениях. Как представителя, в прошлом либо в настоящем, мировой прессы, как человека, который посетил место чудовищного, не раскрытого до сих пор преступления и увидел его собственными глазами, – не заинтересует ли вас обсуждение этой темы? Меня не интересует прибыль, которую могут принести публикации истинной истории деревни Я-Тук. Вы можете написать мне (адрес), если решите приехать на Восток, чтобы заняться этим вопросом. Я лишь прошу вас – из соображения моей личной безопасности, – воздержаться от обсуждения этой темы с кем-либо или даже упоминания о ней, а также от каких-либо заметок или записей, включая личный дневник, обо мне или деревне Я-Тук до нашей с вами первой встречи, на которой я прошу вас иметь при себе следующие удостоверяющие вашу личность документы: а) паспорт и б) копии всех газетных сообщений и статей, которые написали вы лично либо принимали участие в написании, касающиеся операции американского 1-го корпуса в деревне Я-Тук. Как мне видится, наша с вами встреча обещает быть весьма плодотворной.

Искренне Ваш,

Тимоти Андерхилл».

Коко нравился Роберто Ортис. Нравился очень.

– Я полагал, что просто покажу вам свои паспорта и оставлю материалы, – сказал он. – Мы с мисс Баландран планировали навестить Лолу, а уже вечер, скоро будет поздновато для встречи, мисс Баландран особенно хотела познакомить меня с Лолой, такая форма развлечения весьма популярна в этом городе, не могли бы вы завтра заглянуть ко мне на ланч в отель, у вас будет достаточно времени просмотреть материалы в этой папке…

– Вы знаете Лолу?

– Нет.

Коко нравилась его гладкая смугловатая кожа, блестящие волосы и самоуверенная улыбка. Все у него было самое-самое: самая белоснежная рубашка, самый гламурный галстук и самый стильный голубой блейзер. И была у него мисс Баландран, а у нее были длинные золотистые ноги, и ямочки, и она была знатоком местной культуры. Он собирался что-то ему оставить, а встречу организовать на своей территории, прямо как это сделали французы.

Но у французов были только они сами, не было у них мисс Баландран, которая так мило улыбается, так тихонько, так сексуально уговаривала его согласиться.

– Разумеется, – сказал Коко, – вам следует поступить так, как советует ваша очаровательная «сопроводительница», осмотреть все достопримечательности, а сейчас задержитесь на минутку, выпейте что-нибудь и позвольте мне тем временем взглянуть на то, что вы принесли…

Роберто Ортис не заметил, как зарделась мисс Баландран, услышав «сопроводительницу».

Два паспорта?

Изящно одетые, с безукоризненными манерами, они сидели в креслах и улыбались ему с таким доверием и уверенностью в себе, ни секунды не сомневаясь, что через несколько минут они уже будут на пути к ночному клубу, где их ждут ужин, и напитки, и прочие удовольствия.

– Двойное гражданство, – пояснил Ортис, украдкой глянув на мисс Баландран. – Гондурас и США. В папке, помимо уже знакомых вам публикаций, имеется подборка и на испанском.

– Очень интересно, – сказал Коко. – В самом деле, весьма интересно! Я на секундочку – принесу вам напитки, и мы сможем поднять бокалы за успех нашего предприятия, а также за ваш незабываемый вечер в этом городе.

Зайдя за кресла сзади, он вышел на кухню, включил и выключил кран холодной воды, выдвинул и задвинул со стуком ящик буфета.

– Хотел вам сказать, мне очень нравятся ваши книги, – прилетел из гостиной голос Роберта Ортиса.

На разделочной доске рядом с раковиной лежали молоток, мясницкий нож, автоматический пистолет, нераспакованный рулон обвязочной ленты и маленький коричневый бумажный пакет.

– А из них «Расчлененный», пожалуй, больше всех, – продолжал свою мысль Роберто Ортис.

Коко положил пистолет в карман пиджака и взвесил в руке молоток.

– Благодарю! – откликнулся он.

Оба оставались в своих креслах, дожидаясь его. Коко неслышно выскользнул из кухни – он был невидим и бесшумен. Они просто сидели и ждали напитков. Коко подошел сзади к Роберто Ортису и поднял руку, и мисс Баландран даже не поняла, что он здесь, пока не услышала «шмяк» молотка, влепившегося в голову Роберта Ортиса.

– Тихо! – скомандовал Коко.

Роберто Ортис сложился в кресле – без сознания, но не мертвый. Струйка крови, словно след улитки, медленно выползла из его носа.

Коко бросил молоток и быстро прошел между креслами.

Мисс Баландран, вцепившись пальцами в подлокотники, смотрела на него глазами величиной с блюдце.

– Хорошенькая какая… – проговорил Коко, достал из кармана пистолет и выстрелил ей в живот.

Люди по-разному реагируют на боль и страх. Но оказавшись на пороге вечности, они неизменно обнажают свою истинную сущность. «Ни одна часть животных не пропала понапрасну». Воспоминания – все, чем они были, – вроде как взяли верх. Коко прикинул, что девица может встать и пойти к нему, сделать пару шагов, прежде чем поймет, что половина ее внутренностей осталась в кресле. На вид девчонка, подумал он, забияка, в обиду себя не даст, прямо настоящий боец. Однако сейчас она была не в силах даже подняться с кресла – ей это даже в голову не приходило. Долго-долго она ослабляла пальцы и снимала руки с подлокотников, она не хотела опускать взгляда. Она обделалась, как лейтенант Боб Биверс тогда в Драконовой долине. Ноги ее вытянулись, голова затряслась. И на мгновение она вдруг постарела лет на пять.

– Господи боже, – проговорил Коко и выстрелил ей в грудь.

Грохот больно ударил по ушам, мгновенно отразившись от оштукатуренных стен. Девушка словно растаяла в кресле, и Коко показалось, будто звук выстрела убил ее до того, как вторая пуля вошла в тело.

– А веревка у меня только одна, – посетовал Коко. – Видишь?

Он опустился на колени и сунул руки меж скрюченных ног Роберто Ортиса, чтобы вытянуть веревку из-под кресла.

Роберто Ортис негромко стонал, пока Коко связывал его. Когда веревка затянулась у него на груди, зажав руки, он издал несильный выдох, пахнув жидкостью для полоскания рта. Шишка размером с бейсбольный мяч багровела около его виска, и струйка крови позади нее легла на волосы красной змейкой, напомнившей Коко дорогу на карте.

С полки на кухне он взял мясницкий нож, моток ленты и коричневый пакет. Нож он бросил на пол и достал из пакета чистую махровую тряпку. Зажав нос Ортиса между указательным и большим пальцами, Коко потянул вверх и засунул тряпку ему в рот. После чего оторвал кусок ленты и трижды обмотал вокруг нижней половины лица Ортиса, закрепив кляп.

Коко достал из кармана обе карточные колоды и уселся на полу, скрестив ноги. Карты он положил на пол рядом, а ручку ножа – себе на бедро. И принялся ждать, когда очнется Ортис, вглядываясь в его глаза.

Если вы думаете, что в жизни много хорошего, если вы из тех, кто считает, что в жизни существуют лучшие мгновения, то вот оно, хорошее, одно из лучших мгновений, – приближается.

У Ортиса вокруг глаз были паутинки крохотных морщин, и они казались грязными – забитыми грязью, потому что цвет кожи лица оливковый. Похоже, он недавно вымыл волосы – густые, черные, блестящие и волнистые, они и впрямь напоминали волны, бегущие одна за другой. Его можно было бы назвать красавцем, если бы не боксерский маленький, изогнутый нос-капля.

Наконец Ортис открыл глаза. Надо отдать ему должное: тотчас ухватив ситуацию, он попытался рвануться вперед. Путы мгновенно погасили его рывок еще до того, как он начал движение, и Ортис секунду боролся с ними, прежде чем понял тщетность усилий. Он просто сдался, сидел и осматривался по сторонам, силясь осмыслить происходящее. Он перестал крутить головой и застыл, когда увидел мисс Баландран, словно растаявшую в своем кресле, затем взглянул прямо на Коко и вновь попытался вырваться из кресла, но даже поняв, что не удастся, не сводил глаз с Коко.

– Ну вот мы с тобой и вдвоем, Ортис, – сказал Коко. Он поднял с пола полковую карточную колоду и показал ему рубашку карты – старого доброго слона, вставшего на дыбы. – Эмблему узнаешь?

Ортис покачал головой, в глазах его плавала боль.

– Ты должен рассказать мне правду, как все было на самом деле, – продолжил Коко. – Не лги, постарайся вспомнить все, не напрягай понапрасну ошметки своих мозгов. Ну-ка давай, смотри как следует.

Он внимательно наблюдал за тем, как Роберто Ортис пытается сосредоточиться и как в его глазах вспыхнула слабая искра пробуждения крохотной клеточки памяти.

– Я не сомневался, что вспомнишь. Ты тогда появился с остальными гиенами и наверняка видел ее где-то. Ты там шастал всюду и наверняка загонялся, что твои выдраенные до блеска башмаки заляпает грязью – ты был, был там, Роберто. Я вызвал тебя сюда, потому что хотел поговорить с тобой. Задать тебе пару серьезных вопросов.

Тряпка и лента не заглушили стона Роберто Ортиса. В его больших теплых карих глазах плескалась мольба.

– А говорить тебе ничего и не надо. Просто кивай.

Если ты видел, как дрожит лист.

Если курица замерла на одной ноге.

Если ты все это видел, то, значит, ни одна часть животного не пропала понапрасну.

– Слон – это символ 24-го пехотного, верно?

Ортис кивнул.

– И ты согласишься с тем, что слон воплощает в себе такие черты: благородство, изящество, уравновешенность, упорство и терпение, выносливость, силу и осторожность в мирное время, ярость и мощь – во время военное?

Ортис выглядел сбитым с толку, но кивнул.

– И как, по-твоему, можно ли назвать произошедшее на территории базирования Первого корпуса в деревне Я-Тук злодеянием?

Чуть замявшись, Ортис кивнул.

Сейчас Коко находился не в сумрачной комнате бунгало с розовой штукатуркой на стенах на окраине тропического города, а в промерзшей тундре под высоким темно-синим небом. Сильный ветер, не затихая, срывал снег, кружил его и выкладывал тонким ребристым слоем над толщей вечной мерзлоты в сотни ярдов. Далеко на западе темнела гряда ледников, похожих на обломанные зубы. И над всем этим где-то в недосягаемой выси виднелась рука Бога и указывала на него.

Коко вскочил на ноги и ударил рукояткой пистолета по шишке на голове Ортиса. Как в комиксе, глаза Ортиса как бы резко всплыли – вылезли из орбит. Тело обмякло. Коко уселся на пол и стал ждать, когда жертва очнется вновь.

Когда веки Ортиса затрепетали, Коко влепил ему пощечину – Ортис рывком поднял голову и дико уставился на него.

– Ответ неправильный, – сказал Коко. – Даже военные трибуналы, как бы несправедливы они ни были, не смогли доказать, что там имело место какое-либо злодеяние. Это был Божий промысел. Сущий Божий промысел. Знаешь ли ты, что это значит?

Ортис покачал головой. Зрачки его глаз казались нечеткими – размытыми.

– Ладно, неважно. Вот что мне хотелось бы знать: помнишь ли ты конкретные имена. Например, имя Тина Пумо, Пумо по кличке Пума?

Ортис вновь покачал головой.

– Майкл Пул?

Ортис устало покачал головой.

– Конор Линклейтер?

Ответ тот же.

– Гарри Биверс?

Ортис поднял голову, припоминая, и кивнул.

– Понятное дело. Он же говорил с тобой, да? И был вполне доволен собой, без намека на раскаяние? «Дети тоже могут убивать, – сказал тогда он, верно? – И не важно, что ты сделаешь с убийцей». А еще он сказал: «Слон заботится о себе сам». Так все было?

Ортис кивнул.

– Какой же ты дебил, Роберто. Гарри Биверса помнишь, а всех остальных – нет. Все это люди, которых мне надо найти, выследить… Если, конечно, они сами не приедут ко мне. Шутка! Как, по-твоему, что я с ними сделаю, когда найду?

Ортис вскинул голову.

– В смысле, как по-твоему, должен я поговорить с ними? Эти люди были моими братьями. Мне удалось выбраться из всего этого дерьма, я мог бы сказать, что вычистил свою долю из выгребной ямы и теперь очередь кого-то другого, я мог бы сказать, что могу начать все сначала, и пусть ответственность берет на себя кто-то другой. Каково твое доброе мнение на этот счет, Роберто Ортис?

Посредством интеллектуальной телепатии Роберто Ортис сообщил, что Коко теперь должен позволить кому-то другому нести ответственность за чистку выгребной ямы.

– Не так-то это просто, Роберто. Пул был женат, когда мы были там, господи прости! Неужели ты думаешь, что он обо всем рассказал жене? У Пумо была еще и Дон Куччио, так неужели ты думаешь, что сейчас у него есть подружка, или жена, или то и другое? Лейтенант Биверс строчил письма женщине по имени Пэт Колдуэлл! Видишь, это никогда не кончается! Вот что значит вечность, Роберто! Это значит, что Коко должен продолжать и продолжать свое дело, вычищая мир… следя за тем, чтобы ни одна часть не пропадала понапрасну, чтобы то, что переходит из одного уха в другое, выкорчевывалось, искоренялось и ничего бы не оставалось, не пропадало понапрасну…

На секунду перед глазами Коко пала красная пелена. Мир превратился в бескрайний поток крови, смывающий все, уносящий с собой дома, и коровы, и железнодорожные составы – очищающий все.

– Знаешь, зачем я попросил тебя принести все копии твоих статей?

Ортис покачал головой.

Коко улыбнулся, протянул руку, поднял с пола толстую папку с копиями статей и раскрыл ее на коленях.

– О, классный заголовок, Роберто: «В самом ли деле погибли тридцать детей?» Скажи-ка, это из разряда желтой журналистики или что? Ты и впрямь можешь гордиться собой, Роберто. Можно поставить в один ряд с таким вот «Йети пожирает тибетского младенца». И каков же твой ответ? Неужто тридцать детей умерли?

Ортис не пошевелился.

– Не хочешь говорить – что ж, это нормально. Бесы являются нам в каких угодно личинах – их столько…

Пока Коко говорил, он достал из кармана коробок спичек, поджег папку и помахал ею, чтобы разгорелось хорошенько.

Когда пламя подползло к пальцам, Коко уронил горящие листы и раскидал их ногами. Невысокие язычки пламени оставляли на деревянном полу жирные черные отметины.

– Обожаю запах огня, – сказал Коко. – И запах пороха. И запах крови. Знаешь ли ты, что это запахи очищения?

Обожаю запах пороха.

Обожаю запах крови.

Он улыбнулся трепещущим на полу маленьким язычкам пламени.

– Обожаю даже запах горящей пыли, – он с улыбкой повернулся к Ортису. – Хотел бы я, чтобы на этом работа моя завершилась. Но по крайней мере я обзавелся двумя недурными паспортами, пригодятся. Может статься, когда закончу дело в Штатах, отправлюсь в Гондурас. А что, вполне логично. Отправиться туда после того, как рассчитаюсь со всеми, с кем должен рассчитаться, – он закрыл глаза и принялся раскачиваться взад-вперед. – Работа никогда не дает скучать, верно? – Он перестал раскачиваться. – Хочешь, прямо сейчас развяжу тебя?

Ортис испытующе посмотрел на него, затем медленно-медленно кивнул.

– Какой же ты тупой… – вздохнул Коко.

Он покачал головой, грустно улыбаясь, поднял с пола пистолет и направил его в середину груди Роберто Ортиса. Затем посмотрел прямо в глаза жертве, снова покачал головой, сохраняя на лице грустную улыбку, обхватил правое запястье левой рукой и нажал на спуск.

И стал наблюдать за тем, как расстается с жизнью Роберто Ортис, – подергиваясь в агонии, силясь что-то сказать. Кровь напитала темным красивый блейзер, погубила великолепную рубашку и роскошный галстук.

Вечность, ревностная и бдительная, наблюдала вместе с Коко.

Когда все кончилось, Коко написал свое имя на одной из игральных карт сувенирной колоды, крепко сжал в руке рукоять тесака и рывком поднялся с пола, чтобы выполнить грязную часть работы.

Загрузка...