Колыбельная для бронехода

12. Планы и то, как внезапно они иногда меняются

База, на которой я пришел в сознание, была «резервной», то есть состояла из двух лачуг и гаража, и при ней имелся огород для отвода глаз. Вернее, когда-то тут, вероятно, кто-то жил «на всем своем», но потом в подвале оборудовали клинику и обосновался партизанский врач по имени Диего, тот самый, который говорил про стимулятор.

Я провел тут пару дней, восстанавливая форму после четырехдневной комы, пока Кастильо решал организационные моменты где-то далеко на другой базе.

Эти самые базы, как рассказал мне врач, находятся практически везде по периферии обжитой территории, и найти их все крайне сложно, так как над головой — густые кроны деревьев высотой метров в пятьдесят, с дрона не увидеть. При этом обжитая территория занимает значительную площадь, ее периметр весьма длинный, а по ту сторону периметра — бесконечные леса. Прочесывать эти самые леса очень сложно, так как нужно много людей, а их-то у Саламанки как раз и мало. То есть, партизан еще меньше, всего лишь человек пятьсот, но правительственные войска вынуждены круглосуточно охранять шахты, столицу, космопорт и резиденцию «правительства» особенно, и это при том, что на боевом дежурстве состоит примерно одна тысяча из четырех. Еще надо охранять конвои и обрабатывающие комбинаты время от времени. То есть, занята вся тысяча. Опять же, если провести облаву-прочесывание, то это ставит прочесывающие войска в невыгодное положение, потому что если они найдут партизан, то будут драться с ними в условиях, выгодных партизанам. При этом в лесах крайне сложно применить как бронемашины, так и вертолеты, а бронеходы запросто могут угодить на заранее заложенные вокруг баз партизан мины.

И даже более того: ну прочесали войска полосу в сорок километров — только что, если база в сорок одном километре от границы обжитой территории? А если расположить базу в сотне километров, в девственном лесу — как ее найти? Площадь, которую надо прочесать, становится настолько огромной, что пока Саламанка прочешет всю стокилометровую полосу по периметру периферии — восставшие обустроят пять баз на уже прочесанной территории.

Что до бронетехники, то бронемашин у Саламанки около сорока штук, и это даже не легкая боевая техника, а скорее полицейская. То есть, броня там только от ручного огнестрела и спасает, и на них если и смонтировано оружие — то максимум крупнокалиберный пулемет. Еще имеется несколько машин потяжелее, а именно — обычные «Пумы», произведенные германцами, всего их шесть или семь, там уже скорострельные пушки установлены, но в целом ничего особенного, с моей точки зрения. Притом, все эти машины колесные, то есть их использование вне дорог крайне проблематичное.

А с вертолетами все совсем-совсем печально, ну или весело, смотря с какой стороны смотреть: их у Саламанки всего восемь, из них четыре — альбионовские «Варриеры», полутранспортные-полуударные машины с минимумом брони, турельным автоматическим гранатометом калибра сорок миллиметров и парой крупнокалиберных пулеметов на турелях по бокам, из которых могут стрелять транспортируемые вертушкой пехотинцы.

— А таких длинных труб по бокам от корпуса у этих вертолетов нет? — спросил я у врача.

— Ну я как бы не совсем уж темнота, — усмехнулся Диего, — и знаю, как выглядят противотанковые пусковые установки. Их нет. На всей планете противотанкового оружия как такового нет в принципе, и вы как человек военный уже догадались, почему.

Я, конечно же, действительно догадался: всякий противотанковый гранатомет или ракета — это оружие, которое можно захватить и повернуть против правительственной техники. Саламанка не дурак и никаких средств, с помощью которого можно было бы победить его бронеходы, просто не купил. Кое-какое вооружение для бронеходов, применяемое против танков, других бронеходов и так далее, у Саламанки есть, исключительно на случай пиратского налета, но пока нет пиратов — этот ключевой арсенал хранится прямо в резиденции диктатора. Как итог, восставшим в принципе негде взять оружие, способное поразить бронеход, и единственным действенным способом остаются дистанционно управляемые мины, благо, на шахтерской планете взрывчатки просто валом.

Остальные четыре вертолета — вообще гражданские модели: две летающие «скорые помощи», один пассажирский и один транспортный. То есть, все вертолеты, которые вообще были на Нова Эдеме, диктатор конфисковал и превратил в военные транспортно-десантные. У них вообще всего два пулемета винтовочного калибра.

— Вот такие дела, — подытожил свой рассказ врач. — У нас были даже «летающие парамедики», многие колонии на несчастный миллион населения могут таким похвастаться? Не-а. И при этом потеря медицинских вертолетов — это вообще наименьшая из всех бед, которые случились с нашей медициной за последние двадцать лет.

Постепенно я составил общую картину: повстанцы могут свободно заниматься, чем хотят, везде, где нет правительственных войск. В их распоряжении мастерские, источники снабжения, больницы. Когда колонна ССОНЭ выдвигается куда-то, где сейчас находятся восставшие — последние вынуждены поспешно скрываться. Вообще на планете в принципе отсутствует иная связь, кроме радиостанций различной мощности, от карманных до стационарных. Верней, раньше была еще столичная информационная Сеть, но диктатор с началом восстания ее попросту «упразднил»: остались сайты информационного характера, от кулинарного сайта и до местной онлайн-газеты, но возможность двум людям обменяться через Сеть информацией пропала. Поскольку Саламанка контролирует радиоэфир и способен по пеленгу находить подпольные передатчики, восставшие выработали способы противодействия. Если в городе малая группа занимается своими делами — их оповещают местные жители, которые следят за дорогой, и те поспешно скрываются. Если же группа побольше и скрыться быстро не получится — например, несколько раненых находятся на операции — тогда значительный отряд становится в засаду у дороги и вступает в бой, по радио оповещая товарищей в городе, и те получают гораздо больше времени, даже если заслон не сможет нанести конвою поражение.

В то же время Саламанка контролирует столицу, шахты и космодром, то есть все, что ему нужно для поддержания режима, и обе воюющие стороны не могут навязать друг другу генеральное сражение. Восставшие не способны взять штурмом шахты, поскольку горнодобывающих мест много и они хорошо укреплены. Даже если они возьмут одну шахту, заплатив за это куда большей кровью, чем защищающий гарнизон — дальше что? Удержание шахты ничего не решает, а уничтожение ее резко снизит поддержку населения. Таким образом, восставшие могут только устраивать засады на дорогах, а военные — проводить противопартизанские операции.

Врач также поведал мне, что Саламанка одно время рассматривал даже такой план, как уничтожение частных ферм, а фермеров ждала принудительная «шахтеризация». Кормить население диктатор планировал при помощи привозного продовольствия либо путем строительства централизованных гидропонных ферм. Таким образом он получил бы контроль также и над всем продовольствием планеты, тем самым уморив партизан голодом. Секретные фермы, в отличие от секретных баз, нельзя скрыть в лесу, посевам нужно солнце, а потому они легко обнаруживаются с воздуха.

Но план не состоялся: Меркадо убедил Саламанку, что импорт провианта планете просто не по карману, так как он будет ну очень дорогим, да к тому же поставит Нова Эдемо в зависимость от жадных торговцев. Ну а гидропонные фермы построить не получится, потому что достать оборудование будет ну очень сложно и дорого, миллион населения потребует ну очень много ферм, и сами эти фермы дадут умирающим от голода партизанам шанс утащить за собой всю планету, потому как гидропонная ферма — штука очень уязвимая. Нет, население бы не вымерло благодаря гуманитарной помощи и эвакуации со стороны более могущественных соседей, но удержать власть при ужасных беспорядках не удалось бы, да и самого Саламанку запросто можно будет при этих беспорядках убить. Диктатор без службы безопасности и армии во время смуты — легкая мишень для кого угодно, в том числе для ограбленных ранее корпораций, и это уже не говоря о том, что гибнущая колония утрачивает право на невмешательство со стороны космических государств.

Через два дня появился Антон Кастильо на внедорожнике, а вместе с ним еще три вооруженных человека.

— Ну вот мы и решили все вопросы по поводу соответствия определению законных комбатантов и воюющей стороны, — улыбаясь, сказал он мне после приветствия и гордо продемонстрировал полосы из ярко-желтой клейкой ленты на обоих рукавах.

— Да ладно? — хмыкнул я и двинулся к машине, сопровождаемый взглядами охранников.

Но на ее капоте я действительно обнаружил желтый щит с аббревиатурой «PLA», а на дверках — желтую полосу с надписью «Popola Liberiga Armeo»[1].

— А враг уже знает, что значит желтая полоса на рукаве? — спросил я у Антона.

— Да. Саламанке отправлено уведомление, что мы — воюющая сторона и требуем от него придерживаться законов и обычаев войны. Правда, у всех нас есть очень большое сомнение, что он с нами согласится.

Я усмехнулся.

— Ну так для него ваше самоназвание не имеет значения. Он, конечно же, и дальше будет считать вас преступниками. Но, как вполне справедливо заметила Дани два дня назад, мнение диктатора-узурпатора действительно ничего не значит для галактического сообщества.

…Равно как и для меня ничего не значит мнение похитивших меня террористов. Но вслух я этого, конечно же, не сказал.

Мы с Антоном уединились в доме и обговорили кое-какие моменты. В обмен на одну из картин Хелсинга я согласился помочь новоиспеченной народной армии свергнуть тирана и скрыть факт моего похищения, выдавая его за добровольное участие в освободительной войне.

— Ты только имей в виду один момент, Антон, — сказал я тихо в самом конце. — Я вообще идеалист, который не делит преступников на «своих» и «чужих», но сейчас даже мой идеализм уже не важен. Любая хрень, любое нарушение законов и обычаев войны — все это будет не только предательством по отношению к твоим согражданам и соратникам. Я буду рассматривать это в первую очередь как предательство по отношению ко мне. Любой кретин, просто снявший повязку — это не только дезертир, это еще и бандит, бросающий тень на мою репутацию самим фактом своего существования. Раз ты гарантировал мне соответствие твоего войска стандартам настоящего ополчения — соблюдай этот уговор. Любое отклонение даст мне даже не повод, а необходимость наш уговор пересмотреть. А когда я буду сидеть в бронеходе — любой пересмотр будет не в твою пользу. Надеюсь, ты четко это понимаешь и адекватно оценил свои способности сделать из своих соратников порядочную армию.

Мы вместе с врачом вышли из дома и двинулись к машине. При этом я заметил, что у всех троих охранников круглые глаза и они смотрят то на планшет в руке одного из них, то на меня.

— Ну я просто еще почти никому не рассказал, кто ты такой, — с усмешкой пояснил Антон, — вот парни и удивились, увидев в нашем захолустье знаменитость галактического масштаба.

Когда мы прибыли на более крупную базу, в данный момент являющуюся главной, партизаны устроили мне очень теплый прием, настоящую овацию. Ничего удивительного в этом, конечно же, нет: мое прибытие с целью присоединиться к их борьбе с их точки зрения значит много больше, нежели просто появление одного опытного бронеходчика. Им кажется, что за моей спиной незримо реет флаг Федеративного Содружества, я для них — рука помощи, протянутая одним из самых могущественных доминионов Млечного Пути.

И этот торжественный момент отравляет только то, что я рад их видеть намного меньше, чем они — меня.

Я сразу кое-как от официоза отмахнулся: дескать, нет времени, я прибыл дело делать, а не речи толкать. Антон и Дани, которая оставалась тут за главную, а также еще четыре человека, с виду люди солидные и серьезные, хоть и в очень малой степени военные, устроили мне осмотр базы, и мне пришлось признать, что хоть база с точки зрения военного искусства и была весьма посредственно обустроена, это все равно оказалось много лучше того, что я ожидал.

— А это все благодаря Меркадо, — сказал Кастильо. — Он заблаговременно, то есть еще до того, как я всерьез задумался о восстании, заказал одному торговцу собрать для него базу данных с учебниками по военному делу, материалами по конкретным случаям и войнам, тактико-техническими характеристиками техники и оружия, все такое прочее. Ну, тот ему и привез четыре накопителя по двести терабайт каждый — просто вагон информации, в том числе видео, чертежи, отчеты, книги… Нам из этого пригодилось менее одного процента — но как раз поэтому Саламанка знатно облажался со всеми своими попытками нас прижать своими силами. У него, конечно, есть в том числе и кадровые военные, прежде работавшие на корпорации, они занимают все ключевые посты в армии, но и мы оказались не так просты. Нам ведь известны основные методы борьбы оккупационных и правительственных войск с партизанами и восстаниями.

Но меня в первую очередь волновали бронеходы: от того, что я увижу, прямо зависят мои дальнейшие действия.

Ангар бронеходов восставшие оборудовали в приземистом здании, некогда бывшем коровником. У входа нас встретил седоусый крупный человек с мозолистыми руками и очками на ястребином носу.

— Знакомьтесь, это наш главный инженер и теперь еще и главный механик бронеходов, Густаво. Ну а это…

— Кирин Ковач по прозвищу «Призрак», — кивнул Густаво и протянул мне руку: — наслышан, весьма наслышан. Когда четыре года назад летал на Новую Померанию в командировку — наслушался и даже фильмов насмотрелся.

— Вы раньше имели дело с обслуживанием бронеходов? — поинтересовался я, пожав ему руку.

— Естественно. Все бронеходы на Нова Эдемо ранее были модернизированы мной, раньше я был главой технической службы сил самообороны… Ну то есть не так чтобы именно мной от начала и до конца: комплекты для модернизации закупались у производителей. Но работы осуществляла моя группа инженеров.

— Ага, — подтвердила Дани, — переход Густаво на нашу сторону создал Саламанке настолько большие проблемы, что месяца два после этого его бронеходы проявляли очень низкую активность. Потом он, видимо, нашел замену.

Мы вошли в ангар и я сразу же увидел три бронехода, из которых крайний был кое-как выкрашен в мою ливрею: черное с оранжевым, красные молнии, а также белые надписи «Кирин Ковач» на русском и эсперанто и японский иероглиф «попытай удачи!»

А вот сами бронеходы оказались древними, как говно мамонта. Классический «Мародер» — едва ли не самая старая модель бронехода, которую все еще можно найти в продаже и которых наштамповали так много, что для них все еще выпускается обвес и модернизации. Секрет успеха машины, морально устаревшей еще лет сорок назад, прост: простота в эксплуатации, огромный потенциал для модернизации и апгрейдов и модульная конструкция с возможностью конфигурации под любые запросы и возможности. Ну и еще один неявный плюс — некоторый перекос в сторону безопасности пилота в ущерб боевым характеристикам. Несколько меньшая пожароопасность, пусть и ценой отсутствия катапульты, сделала «Мародера» привлекательным вариантом в глазах «периферийного» наемного пилота, который больше всего озабочен своим выживанием, а не славой и победой. И как раз поэтому «Мародеры», безнадежно устаревшие и уступающие новейшим машинам «военного времени», все еще пользуются спросом как машины «мирного времени» в местах, где не планируют больших войн.

Меня такое положение дел скорее устраивает, чем не устраивает: да, старье. Но чем допотопней оружие, тем больше мастерства требуется от воина. А мастерство — это как раз то, в чем у меня большое преимущество.

В этот момент сбоку послышался звук уроненного инструмента. Поворачиваю голову и встречаюсь взглядом с хрупкой девчушкой, которая буквально остолбенела, увидев меня, она-то и уронила инструмент.

В принципе, меня такой реакцией девушек не удивить, а вот что все же удивило, и очень неприятно — так это ее возраст. Лет пятнадцать, не больше.

— Кто это?! — возмущенно спросил я у Густаво.

— Это Сабрина, моя помощница, — ответил он.

— Да мой вопрос про другое! Какого черта она тут делает?! Антон, а ты вообще в курсе, что детям в армии не место?! Это совершенно неприемлемо даже для ополчения!

— Так она же не комбатант, — возразил Антон.

— Какая нахрен разница?! Почему ты притащил на военную базу ребенка?!

— Так она как бы сама… — вяло возразил он.

— Охренеть аргумент. Нет никаких «сама» на твоей базе, отвечаешь за все ты как командующий. Особенно за несовершеннолетних, которые тут оказались! Вот что, детка, — повернулся я к девочке, — ты не обижайся, но ты маловата, чтобы участвовать в революции. Честно. Война не для детей, так что собирайся и дуй домой, к родителям. Сейчас тебя кто-нибудь отвезет.

Девчушка сжала кулачки, одарила меня крайне недружелюбным взглядом, рывком развернулась и убежала куда-то во внутренние помещения.

— У нее нет ни дома, ни родителей, — медленно проговорил Густаво. — Мать умерла при родах, а отец погиб во время разгона демонстрации.

— Блин, — вздохнул я. — Нехорошо вышло, жестоко… Но могла бы и сказать, что такое дело…

— Не могла бы, — все так же медленно ответил Густаво. — С того момента, как во время демонстрации бронеход наступил на ее отца в шаге от самой Сабрины, девочка больше не разговаривает.

И я понял, что мои планы меняются.

[1] «Народная Освободительная Армия» (эсперанто)