Зубная фея

День всё тянулся и тянулся, будто резиновый. За окном, словно в замедленной съёмке, кружились снежинки. Их тихий, однообразный полёт сливался с монотонным объяснением Елены Павловны про дроби. И от этого слияния мои верхние веки превращались в числители, а нижние — в знаменатели, их неудержимо влекло друг к другу, а голову так же неумолимо тянуло к парте.

Вдобавок ко всему нас с Танькой оставили после уроков убирать класс. Мы переворачивали вверх ногами стулья, гоняли между партами пыль, лениво елозили по доске насквозь пропитанной мелом тряпкой.

— А у меня секрет! — неожиданно объявила Танька, окуная в ведро с мутно-коричневой водой заскорузлую мешковину.

Мешковина сразу поменяла цвет со светло-серого на буро-сизый. Брезгливо сморщившись, Танька вытащила её из воды двумя пальцами и шлёпнула поверх швабры. Вокруг сразу натекла грязная лужа, которую Танька с нехарактерным для неё усердием принялась размазывать по полу.

— Секрет! — многозначительно повторила Танька и покосилась в мою сторону.

Я промолчала. Танькины секреты — дело известное. Опять небось обнаружила в оконных рамах уснувшую муху и устроит ей похороны с почестями. Или будет превращать воронье перо в Жар-птицу. Тоже мне секреты! Одни глупости.

— Пойдём!

Танька задвинула ведро за шкаф, бросив в него тряпку — киснуть до лучших времён. Схватила в одну руку портфель, в другую — мой рукав и поволокла меня в коридор, вниз по лестнице, в гардероб.

Затянув меня в таинственную глубину курток и шуб, облепивших вешалки, она покопалась в портфеле, вытащила из него помятый, замусоленный конверт, а из конверта достала открытку.

— Смотри!

На открытке была японка — с палочками в чёрных волосах и в оранжевом кимоно, расшитом райскими птицами и цветами. Японка хитро улыбалась, щуря и без того раскосые глаза. Но самое интересное было не в этом. Оказалось, что если слегка повернуть открытку и посмотреть на неё немножко сбоку, кимоно японки делалось из оранжевого зелёным, птицы взмахивали крыльями, а сама японка закрывала правый глаз и лукаво подмигивала.

А стоило открытку покачать из стороны в сторону, японка принималась моргать часто-часто, словно к чему-то призывая и будоража воображение.

Вот это секрет так секрет! День сразу перестал быть тягучим и унылым. Вместе с переливами удивительной открытки всё вокруг закрутилось, завертелось, обрело смысл и краски.

— Ну?! — притопнула ногой Танька, тряся своим трофеем у меня перед носом и требуя восхищения или, по крайней мере, удивления.

— Откуда это?

— Вот! — Танька оттопырила нижнюю губу, обнажив мелкие острые зубы. На месте одного из них зияла тёмная дыра.

— Что? — не поняла я.

Танька закатила глаза и даже по лбу себя постучала, чтобы показать, до какой степени она поражена глубиной моего невежества.

— Зубная фея подарила!

Про Зубную фею я слышала впервые. Я вообще не очень хорошо разбираюсь во всяких чародеях, колдунах и прочих волшебниках. А из фей знаю только про фею Драже из балета «Щелкунчик». И ещё мне вдруг вспомнился отрывок стишка из раннего детства: «Три очень милых феечки сидели на скамеечке и, съев по булке с маслицем…» Но Танька, услышав про феечек, даже обиделась:

— Что ты мне сказки рассказываешь? Я тебе серьёзно…

Притянув к себе мою голову, она впилась губами мне в ухо и жарко зашептала про Зубную фею и про то, как она забирает у детей их молочные зубы.

— Как забирает? — испугалась я. — Выдёргивает, что ли?

— Она что, по-твоему, садистка? — рассердилась Танька.

— Не знаю, — честно призналась я.

Образ Зубной феи рисовался в моём воображении нечётко и расплывчато. Но даже в этой нечёткой расплывчатости явно проступали зловещие железные щипцы в её руке, похожие на те, которыми мой папа вытаскивает из доски лишние гвозди.

— Не-е-е, — успокоила меня Танька, — она берёт только те, которые сами выпадают.

С видом недосягаемого превосходства посвящённого человека перед непосвящённым Танька поведала мне, что как только выпадет молочный зуб, его следует с вечера аккуратно завернуть в носовой платок и положить под подушку и сразу лечь спать, а наутро засунуть под подушку руку, а там вместо зуба обязательно — ОБЯЗАТЕЛЬНО!!! — будет подарок от Зубной феи.

Я слишком хорошо знала Таньку, её неуёмную страсть к фантазиям и способность на пустом месте раздуть из дохлой мухи слона. Но в доказательство своей правоты она снова продемонстрировала зияющую пустоту на месте бывшего зуба и ткнула в моё лицо подарок феи. Японка хитро прищурилась и подмигнула мне правым глазом.

— А зачем они ей нужны, эти зубы? — я сделала последнюю попытку пробить брешь в хитросплетении Танькиных доводов.

Она только плечами пожала:

— Для коллекции…

Для коллекции! Убийственная простота и логичность этих слов растопили мои сомнения окончательно.

— Тань, а подарки хорошие?

— Всякие. У меня полно.

И, нацепив пальто и шапку, Танька опять поволокла меня, на этот раз из гардероба на улицу, через сквер — к себе домой, хвастаться феиными подарками.

Улица встретила нас морозом и ослепительным — особенно после полумрака школьной раздевалки — сиянием сугробов. Снег скрипел, переливался и подмигивал мне отовсюду: с крыш домов, заиндевевших веток деревьев, даже из-под ног. И казалось, что это не снег вовсе, а тысячи, нет, миллионы японок призывно щурят свои раскосые глаза и манят, манят в удивительную, полную приключений и подарков жизнь.

Придя домой и скинув пальто и ботинки, Танька подставила табуретку и полезла куда-то на шкаф.

— Вот! — пыхтя и отряхиваясь от пыли, она вывалила прямо на пол содержимое здоровенной коробки из-под маминых зимних сапог.

От вида несметного богатства у меня захватило дух. Чего только среди феиных подарков не было! Теннисные мячи и маленькие стеклянные шарики, карнавальные маски и пучки разноцветных перьев, носовые платки с вышитыми на них голубями и розами, бусы из камней и ракушек, прошлогодние календари, значки, оловянные солдатики с ружьями и пиками и крошечные фигурки заморских глиняных божков… По-моему, у Таньки и зубов-то столько отродясь не было, сколько надарила ей за них Зубная фея.

Мне стало завидно. И обидно. Таньке за её мелкие острые зубки, которые, по правде говоря, и не стоят-то ничего, — гора подарков. А у меня уже штук пять выпало, а то и все шесть. Белых, отборных, хоть в коллекцию, хоть в музей. А взамен — пустота, шиш, дырка от бублика!

— А ты их под подушку клала?

Я помотала головой.

— Ну вот! В следующий раз выпадет, ты его под подушку, и — бац! — утром подарок!

Я вздохнула. Когда он ещё будет, следующий раз? А подарков хотелось тотчас же, прямо сейчас. Танькины бусы и перья не давали мне покоя, дразнили буйными красками и неуёмной роскошью. И японка с открытки всё мигала, мигала…

— А ну, разевай пасть! — устав от моих душевных терзаний, приказала Танька.

Я послушно открыла рот, и Танька по-хозяйски сунула туда руку. Как заправский дантист, она один за другим ощупывала мои зубы. От её пальцев пахло школьным мелом, столовскими котлетами и немножко мокрой мешковиной.

— Шата-а-ается! — Танька с кровожадным удовольствием надавила мне на нижний зуб с правой стороны и тут же отдёрнула руку. — Не кусайся!

— Больно же! — возмутилась я, захлопнув рот.

— Расшатывай, — велела мне Танька, — к вечеру выпадет.

Я надавила на зуб языком. Потом тихонько потрогала его кончиком пальца. Зуб откликнулся лёгким, едва заметным шевелением.

Танька надела на лицо сердобольное выражение и высыпала на стол гору сухарей и сушек:

— На вот, грызи!

Я взяла ванильный сухарь с тёмными пятнами запечённых в нём изюмин и принялась мусолить его во рту.

— Ты правым грызи! Который шатается!

Я послушно надкусила тем самым зубом — нижним, с правой стороны, — которому суждено было отправиться в коллекцию Зубной феи. Зуб, едва дрогнув, остался стоять на месте.

После сухаря в ход пошли сушки. После сушек — леденцы. Потом — горсть пыльных лесных орехов. Стол был весь усыпан крошками, фантиками и скорлупой, а зуб всё не хотел выпадать. Меня уже начало мутить, когда Танька вдруг спохватилась:

— Скоро мать придёт, а у меня уроки…

Вытолкав меня в коридор, она нахлобучила на мою голову шапку, сунула в руку портфель и широко распахнула дверь.

— Под подушку… в носовой платок… не забудь… — неслось сверху, пока я торопливо спускалась на первый этаж.

Выскочив из Танькиного подъезда, я поспешила через сквер, мимо школы, к своему дому. Вечер уже выползал из переулков и подворотен, но фонари ещё не зажглись. Снег потух, перестал сверкать и переливаться. Он уже не подмигивал мне, как тысячи, нет, миллионы раскосых, хитроглазых японок.

Натруженный сухарями и сушками зуб ныл. Мороз щипал за щёки, запястья и голую шею — впопыхах я забыла у Таньки варежки и шарф. Свободную от портфеля руку я спрятала в карман пальто. В тёплом кармане замёрзшие пальцы отогрелись и нащупали скомканные конфетные обёртки, автобусные билеты, несколько монет и одинокую, давно забытую ириску. Вкусную квадратную ириску в красном фантике с чёрным котом.

Нижний зуб с правой стороны приклеился к ириске сразу же, как только она очутилась у меня во рту. Вслед за нижним зубом в ириску намертво впечатался верхний. Я попыталась открыть рот, но зубы не разжимались, будто их зацементировали. Казалось, теперь никакая сила не сдвинет с места мой заветный, предназначенный для феи, нижний с правой стороны зуб. Не видать мне ни бус, ни оловянных солдатиков, ни открытки с хитроглазой японкой. Зубная фея растаяла в белёсой морозной дымке, взмахнув на прощание огромными железными щипцами.

Дома меня ждала мама с половником и красным от кухонного жара лицом.

— Где ты была? — разволновалась она, как только я ступила на порог. — Где твои варежки? Где шарф?

— М-м-м… — промычала я неоткрывающимся ртом, — фы феишь ф фуфную фею?

— Всё ясно, — вздохнула мама. — Ты была у Таньки.

И ушла на кухню доваривать суп, оставив меня в полном неведении относительно своей веры в существование Зубной феи.

Мне вдруг стало одиноко и безразлично. Камнем навалилась усыпляющая грусть и её вечная спутница — зевота. Она буквально распирала меня, сводила скулы, выворачивала челюсти.

— У-у-а-а-а! — не в силах сдерживаться, я зевнула во весь рот.

Челюсти разжались со странным чпокающим звуком. Больно не было. Только немного странно смотреть на выпавшую изо рта ириску с замурованными в ней моими собственными зубами. Правым верхним зубом и правым нижним…

В тот вечер я отправилась в постель раньше обычного. Сон мой был тревожен и неспокоен из-за прокравшейся в него полузнакомой женщины с чёрными волосами и деревянными палочками в голове. Она плавно кружила вокруг моей кровати и непрерывно подмигивала мне правым глазом. Потом она низко наклонилась к подушке и потянулась за ириской, тщательно завернутой в носовой платок. От её пальцев терпко пахло школьным мелом, столовскими котлетами и немножко мокрой мешковиной. Кимоно её шуршало у меня над ухом. Лунный свет играл в шёлковых складках. Райские птицы взмахивали крыльями. А женщина всё мигала, мигала, мигала…

Едва проснувшись, я нетерпеливо пошарила рукой под подушкой и обнаружила туго спелёнутый носовой платок, мною же засунутый туда прошлым вечером. В платке по-прежнему покоилась твёрдая как камень ириска с двумя навеки застрявшими в ней зубами…

— Сама виновата, — припечатала Танька, внимательно изучив мои оголившиеся дёсны и ириску с торчащими из неё зубами.

Мы стояли у школьного крыльца и отчаянно опаздывали на первый урок: Вдоль дорог растекалась оттепель. Сугробы покрылись твёрдым непробиваемым панцирем.

— Я?

— Ты ж её до смерти напугала!

— Напугала? — растерялась я.

— Знаешь, чего она боится? Больше всего на свете?

— Чего?

— Ка-ри-е-са! А от чего бывает кариес?..

Мне стало стыдно и неловко. Могла бы и сама догадаться. Кариес бывает от конфет. Вот почему она проигнорировала мои запечатанные в ириске зубы и не взяла их для коллекции! Испугалась кариеса и исчезла навсегда.

— Не реви, — отчего-то смутилась Танька.

А я и не ревела. Просто мокрый угрюмый ветер выжал из глаз непослушные слёзы.

— И вообще… — стараясь не смотреть на меня, виновато пробормотала Танька, — я всё выдумала.

— Что? — не поняла я.

— Наврала тебе тогда. Про подарки. И феи никакой нет.

Какая глупость! Какая чудовищная, нелепая, несправедливая глупость! Мне было совершенно ясно, что врала она сейчас, а не тогда, когда крутила японкой перед моим носом. Не могла она выдумать про фею. Танькиной убогой фантазии не хватило бы, чтобы такое придумать. А как же карнавальные маски и пучки разноцветных перьев, бусы из камней и ракушек, оловянные солдатики с ружьями и пиками и крошечные фигурки заморских глиняных божков? А прошлогодние календари? А носовые платки с вышитыми на них голубями и розочками? А японка в оранжевом кимоно и палочками в чёрных волосах? Кто ей всё это подарил, если не Зубная фея?

— На вот, — в знак примирения Танька вытащила из портфеля красножёлтое яблоко, обтёрла его замызганным платком и сунула мне в руку.

Яблоко сочно хрустнуло и обдало мои щёки сладкими брызгами. Верхний зуб с левой стороны подался и заходил ходуном. Из мелкой россыпи льдинок на асфальте мне подмигнули тысячи, нет, миллионы крошечных солнц…

Вечером я достала из комода чистый носовой платок. В самый его центр поместила новенький, только что выпавший молочный зуб — верхний с левой стороны. Аккуратно загнула уголки. Потом ещё раз. И ещё. Положила платок под подушку — с самого края, чтобы ей легко было его найти. И крепкокрепко закрыла глаза.

В ту самую ночь ко мне впервые пришла Зубная фея…

Загрузка...