Конец времен. Новый взгляд на пророчества майя

Наш самолет медленно кружил в воздухе, ожидая разрешения на посадку, которое должно было поступить с земли. Вдали возвышалась «Дымящаяся гора» — так с языка ацтеков переводится название знаменитого вулкана Попокатепетль. Впрочем, в обиходе его зовут просто Попо. И хотя в этот день Попокатепетль был спокоен, от его вершины — как дыхание, вырывающееся из ноздрей дракона, — подымалась струя дыма. Но даже без этого красноречивого признака, свидетельствующего о по-прежнему бурлящей в недрах Попокатепетля вулканической активности, я прекрасно знал, что представляет собой истинный характер этой горы. Характерный заостренный конусообразный силуэт Попокатепетля и языки застывшей на склонах лавы выдавали подлинный бурный нрав этого вулкана. Они свидетельствовали о долгой череде страшных извержений, некоторые из которых пришлось пережить и древним ацтекам.

Но в тот день грозный вулкан был спокоен. Его вершина гордо возвышалась над пеленой облаков, поблескивая в лучах утреннего солнца. Она была вся припорошена снегом. Это могло бы показаться странным, учитывая то, что «Дымящаяся гора» расположена в тропических широтах, неподалеку как от раскаленных пустынь штатов Чиуауа, Сонора и Коауила, так и от джунглей Юкатанского полуострова. Удивительная в условиях тропиков снежная шапка Попокатепетля объясняется его гигантской высотой. Хотя в самой Мексике Попокатепетль и является всего лишь второй по высоте горной вершиной, уступая 248 метров вулкану Орисаба (высота Орисаба — 5700 метров, высота Попокатепетля — 5452 метров)[5], он в два раза выше американского вулкана Маунт Сэнт-Хеленс и в полтора раза выше Этны — самого большего и активного вулкана Европы. Неудивительно, что страшная сила Попокатепетля вызывала у ацтеков благоговейный ужас.

На календаре был март 1998 года. Я вновь готовился ступить на землю Мексики спустя три года после публикации моей книги «Пророчества майя». В отличие от моего предыдущего визита в Мексику, когда я имел возможность путешествовать инкогнито, на сей раз я ехал туда во главе туристической группы. Когда наш самолет зашел на посадку, я почувствовал некоторое смутное беспокойство — но не оттого, что я боялся аварии самолета или вдруг испугался, что Попо вздумается «рвануть» в тот самый момент, когда наш лайнер будет пролетать в непосредственной близости от него. Нет, истинной причиной моего беспокойства было опасение, что наша турпоездка, организованная журналом «Куэст» (в настоящее время, к сожалению, не издающимся), не оправдает ожиданий всех ее участников.

Но когда я сошел с трапа самолета и попал в теплые объятия столицы страны Мехико, все мои страхи рассеялись как дым. У меня появилось ощущение, что наши гости, большинство из которых были в Мексике впервые, просто не смогут не получить удовольствие от пребывания в этой замечательной, полной жизни стране.

И все же, несмотря на огромную радость от новой встречи с Мексикой, я не мог не чувствовать ощутимого внутреннего волнения. За время, которое прошло после написания «Пророчеств майя», я сделал ряд новых открытий, касающихся календарных познаний майя. Я также предпринял серьезную попытку изучения основ иероглифической письменности майя, которая, как теперь ясно, была не менее изощренной, чем письменность Древнего Египта. И мне особенно не терпелось увидеть вновь древние храмы майя — не потому, что я надеялся прочесть старинные надписи, сохранившиеся на их стенах, для этого моих знаний было явно недостаточно, но для того, чтобы воочию почувствовать их особую атмосферу. Из опыта я знаю, что у каждого места есть свой spiritus loci (древнерим. «дух места». — Прим. пер.), своя атмосфера, которая, хоть и неосязаема, но не менее реальна, чем запах или внешний вид. Я с волнением ждал возможности проверить, возникнет ли у меня по возвращении в древние города майя то же ощущение, что и во время моих предыдущих визитов туда, — ощущение, что существовавшая в Центральной Америке индейская цивилизация возникла значительно раньше, чем ныне принято считать. А еще мне хотелось «настроиться на волну» этих мест, ощутить ее своим подсознанием. Этот прием не раз помогал мне в ходе исследований таких, казалось бы, не похожих друг на друга объектов, как египетские пирамиды и памятники культур каменного века в Британии и Австралии. Опытным путем я установил, что когда я даю свободу моему подсознанию, у него проявляется поразительная способность давать ответы на вопросы, которые мой сознательный разум решить был не способен. Я не могу дать этому естественного объяснения, но ответы порой приходят ко мне во время неожиданных встреч, из книги, случайно открытой на странице, на которую я до тех пор не обращал должного внимания, или просто благодаря тому, что я могу случайно увидеть, прогуливаясь по улице. Спускаясь по трапу авиалайнера, доставившего нас в Мехико, я чувствовал, что мой разум открыт для нового, я знал, что у тайны календаря майя есть еще более глубокие слои, чем те, которые Морису Коттереллу и мне удалось раскрыть в «Пророчествах майя». Я надеялся, что в этот раз мне удастся найти новые ключи к разгадке этой тайны — и понять, как она вписывается в общую картину человеческой цивилизации.

Откройте любую книгу о майя — и вы прочтете, что основополагающие элементы своей цивилизации они придумали не сами, а позаимствовали у других. Следует отметить, что цивилизованные народы Центральной Америки — те, кто строил города и пирамиды и сооружал площадки для игры в мяч, — придерживались в основном одной и той же веры. Конечно же, религиозные обряды несколько варьировались в зависимости от исторического периода, конкретной нации и местности, но в них всех было достаточно общего, чтобы считать их в сущности проявлениями одной религии. Древнейшая из известных нам центральноамериканских культур, исповедовавших эту религию, — это цивилизация ольмеков, пережившая период расцвета с 1200 года до н. э. по 100 год н. э. Однако вполне возможно, что истинными родоначальниками мезоамериканской цивилизации были даже не ольмеки, а еще более древние их предшественники.

В «Пророчествах майя» я уже повторял утверждение, сделанное «спящим пророком Америки», медиумом и экстрасенсом Эдгаром Кейси, который заявлял, что цивилизация в Центральную Америку была принесена атлантами — пришельцами с исчезнувшей в пучине вод Атлантиды. Официальной наукой эта гипотеза, конечно же, отвергается как абсолютный вздор. Конкретные археологические свидетельства существования Атлантиды и в самом деле непросто найти — тем более относящиеся к указанной Платоном эпохе (десятое тысячелетие до н. э.), но сама гипотеза о том, что Атлантида действительно существовала, далеко не опровергнута. Внимательно изучив произведения Платона — в особенности диалоги «Тимей» и «Критий», — я пришел к убеждению, что история Атлантиды основана на реальных событиях. На мой взгляд, эти диалоги отражают память человечества о событиях столь давних, что даже в современную Платону эпоху (две с половиной тысяч лет назад) все, что об этих событиях помнили, было лишь дальним, слабым отголоском чего-то давно произошедшего. А так как в литературных памятниках майя я уже встречался с похожими отголосками, я был внутренне готов к возможности того, что среди руин их древних городов, которые мы намеревались посетить в ходе поездки, мы наткнемся на дополнительные подтверждения моих догадок.

Одним из камней преткновения на пути исследователя мезоамериканских цивилизаций является то естественное чувство отвращения, которое невольно вызывает исключительная жестокость их религиозных ритуалов. Безграничная кровожадность религии мезоамериканцев нашла свое отражение в гротескном содержании значительной части их изобразительного искусства, и в еще большей степени — в том немногом, что сохранилось от их литературы. Нет сомнений, что на прибывших в Центральную Америку испанских конкистадоров языческие обряды коренного населения произвели самое ужасающее впечатление. Ацтеки особенно выделялись размахом практикуемых ими человеческих жертвоприношений. Суеверные до крайности, они были известны тем, что вырывали все еще бьющиеся сердца из груди своих жертв и предлагали их в качестве «пищи» ацтекскому богу Солнца. Но этого им было недостаточно: во время других религиозных обрядов они сдирали кожу с живых пленников и, натянув ее на себя, носили так в ходе «священных» ритуалов, которые могли длиться неделями.

К сожалению, жуткие картины массовых человеческих жертвоприношений и других проявлений необычайной жестокости — это первое, с чем приходится столкнуться начинающему исследователю культуры майя или ацтеков. Одного дня, проведенного в самом большом из городов майя, Чичен-Ица, достаточно, чтобы убедиться, что они были далеко не теми миролюбивыми мудрецами, какими их представляли самые ранние, романтически настроенные исследователи. Как и для древнегреческих полисов времен Солона (638–558 гг. до н. э.), постоянные междоусобные войны с соседями были для городов-государств майя стандартным явлением. При этом военнопленных они часто подвергали пыткам и жестоким казням.

Если бы цивилизация майя этим и исчерпывалась, то моим первым инстинктивным желанием было бы держаться от нее подальше. Однако там явно было что-то еще. В тех местах, где находятся руины их городов, царит какая-то особенная атмосфера, от этих руин исходит какое-то особое ощущение. И это ощущение подсказывало мне, что за кровавыми деталями ритуальной бойни в виде человеческих жертвоприношений, которая периодически разыгрывалась на вершинах и на ступенях пирамид майя, скрывается глубокая, великая тайна. У меня сложилось стойкое чувство, что то, с чем столкнулись прибывшие в Центральную Америку испанцы, — и то, что запечатлено в тысячах оставшихся от майя настенных росписях и скульптурах, — представляет собой остатки чего-то гораздо более высокого и благородного. Именно это «что-то» привлекло меня в мой самый первый приезд в Мексику и продолжает манить меня, заставляя возвращаться в эту страну снова и снова. Однако главная причина, почему мне так интересны майя, заключается в следующем: я считаю, что в глубине их цивилизации скрывается особое, актуальное для нас сегодня «послание». Желание найти это «послание» и довести его до человечества на понятном современному миру языке явилось для меня достаточным стимулом, чтобы я смог преодолеть инстинктивное чувство отвращения, вызываемое кровавыми обрядами и привычкой приносить в жертву себе подобных майя. Вот почему я вновь направился в Мексику, желая на месте изучить художественное и документальное наследие этой древней цивилизации.

По прибытии в столицу Мексики город Мехико я был поражен ощущением покоя, исходившем от этого города. Вопреки, казалось бы, всем ожиданиям 26 миллионов обитателей Мехико ухитряются жить в относительной гармонии друг с другом. А ведь 26 миллионов — это больше, чем население Лондона и Нью-Йорка, вместе взятых. 26 миллионов — это немыслимо громадное количество народа! То, что эта огромная масса людей умудрилась поместиться и существовать на столь малом, в сравнении с их числом, пространстве, на мой взгляд, не что иное, как настоящее чудо.

При всем этом, разумеется, и для Мехико, и для Мексики в целом характерно наличие целого ряда проблем. Несмотря на то что нефтедобывающая промышленность Мексики переживает подъем, в результате чего страна, постоянно наращивая объем экспорта нефти, зарабатывает немалые прибыли, ее значительная часть по-прежнему находится в состоянии крайней бедности. Целый ряд обширных районов страны относится к депрессивным и значительно отстает по уровню своего развития от наиболее развитых в промышленном и экономическом отношении регионов Мексики. Продолжающийся отток населения из этих районов в столицу обрекает Мехико на статус города «третьего мира». Печальным свидетельством тому являются трущобные кварталы, «ведьминым кругом» опоясывающие город, — как поганки могучий дуб. Но несмотря налегшее на плечи города дополнительное бремя в виде избыточного притока населения из беднейших регионов страны, Мехико удается сохранить и свое достоинство, и опрятный внешний вид. Так, вопреки всем разговорам о проблемах, вызываемых перенаселением, центральная часть города показалась мне довольно чистой и ухоженной. Даже ставшая притчей во языцех загазованность воздуха Мехико, напоминавшая мне лондонский смог, которым я дышал еще в детстве, в отдельных районах практически не чувствовалась. Проезжая по улице Пасео-де-ла-Реформа — одной из главных магистралей города, вдоль которой расположены офисы иностранных банков и транснациональных корпораций, — я отметил, что воздух там был даже чище, чем тот, которым мне доводилось дышать в Лос-Анджелесе. Яркий солнечный свет, не испытывавший, похоже, никакого влияния смога, падал на поверхность огромных высотных зданий, стоявших по обе стороны Пасео-де-ла-Реформа, и они блестели, будто частокол из огромных кусков хрусталя, выросший посреди парковой зелени. Вид на эту часть города создавал твердое впечатление, что Мексика хочет и стремится занять место в ряду ведущих индустриальных держав мира и делает все, чтобы это стало возможно.

Сердце старого Мехико — это центральная площадь Конституции, которую жители мексиканской столицы с давних пор по традиции именуют Сокало. У этого названия — своя любопытная история. В 1843 году в центре площади заложили основание под памятник к 100-летию независимости Мексики, но далее дело не пошло, строительство остановили, памятник установили в другом месте, а площадь стали называть Сокало, что означает «основание, фундамент». Это название вошло в обиход, и часто центральные площади в других городах также называются Сокало.

С севера к площади Сокало примыкает громадных размеров кафедральный собор Мехико, построенный в стиле барокко. На восточной стороне площади расположен Национальный дворец — официальная резиденция президента Мексики. Это величественное здание — более строгое по своей архитектуре и менее вычурное, чем кафедральный собор, — было построено на руинах ацтекских пирамид и является одной из главных туристических достопримечательностей города. Впрочем, основной достопримечательностью считается даже не само здание, а настенные росписи внутри него, знаменитые «муралес», принадлежащие кисти самого прославленного мексиканского художника Диего Риверы. Эти росписи в ярких деталях живописуют историю страны, начиная с великолепия доколониальных цивилизаций, период испанского владычества, смуту и хаос, закончившиеся казнью императора Максимилиана, и до демократической революции 1910–1917 годов, заложившей основы современной республики.

Придерживавшийся марксистского мировоззрения Диего Ривера, чьи идеи о светлом будущем Мексики символически выразил огромный портрет Карла Маркса, который он поместил в центре росписей Национального дворца, выдержал и все остальные фрески в «идеологически верном» с точки зрения соблюдения марксистских догм ключе, — отображая во всех мрачных подробностях зверства испанских конкистадоров, фрески Риверы совершенно умалчивают о варварской жестокости ацтеков. Но, наверное, не стоит винить в подобной «избирательной исторической памяти» одного лишь Риверу: на протяжении уже нескольких веков мексиканское общество пытается найти способ как-то оправдать прошлую историю страны и примириться с ней — с историей, в которой было слишком много периодов, когда человеческая жизнь не стоила и понюшки табака. Поклонение дохристианским богам в Мексике сопровождалось человеческими жертвоприношениями, масштаб которых трудно даже представить. Можно спорить о том, было ли вторжение испанцев в Мексику положительным или отрицательным явлением в истории страны, однако очевидно, что именно это событие, которое даже суеверные ацтеки вряд ли могли бы напророчить, стало отправной точкой для движения Мексики к современности. Крушение ацтекской империи под натиском испанских конкистадоров стало также одним из поворотных пунктов мировой истории, последствия которого мы ощущаем по сей день.

ЗАВОЕВАНИЕ МЕКСИКИ

Самая первая испанская экспедиция к побережью современной Мексики, за которой последовали другие, состоялась в 1511 году. Эта экспедиция отправилась к берегам Мексики с Кубы, ставшей к тому времени испанской колонией. Небольшой корабль испанцев отплыл из Гаваны, однако потерпел крушение у восточного побережья Юкатана, неподалеку от острова Косумель.

Выжившие после этого кораблекрушения испанцы сумели добраться до берега, где попытались отыскать золото, которое, как они полагали, могло в изобилии водиться в этих краях. Однако вместо золота они обнаружили свирепые племена индейцев, которые оказались совсем не рады пришельцам. Большинство испанцев погибли в схватках с туземцами и из-за болезней, некоторые же из них были захвачены в плен живьем и затем принесены в жертву местным божествам. Начало, можно сказать, было неудачным.

Дальнейшие разведывательные вылазки, предпринятые испанцами к побережью Юкатана, также не принесли особого успеха. Испанцы узнали, что когда-то на полуострове существовали большие, богатые города, но с тех пор почти все они были покинуты и разрушены, а местное население вернулось к примитивной жизни. Золота здесь было крайне мало, а почва — по сравнению с Кубой и другими островами Карибского моря, — неплодородна. Неудивительно, что на некоторое время испанцы отказались от дальнейших исследований Юкатана и переключили свое внимание на другие районы Южной Америки.

В 1519 году Эрнан Кортес возглавил значительно более крупную и хорошо вооруженную экспедицию испанцев: вместе с Кортесом к берегам Косумеля прибыла эскадра из одиннадцати кораблей. На Косумеле Кортес и его люди долго не задержались, однако сумели показать туземцам, что намерения у них самые серьезные. Проплыв вдоль побережья Юкатана, испанцы поняли, что в этом обедневшем регионе сокровищ им не найти. Поэтому Кортес обратил свои взоры на северо-запад: где-то там, по слухам, собранным предыдущими экспедициями, располагалась богатая империя туземцев. Как стало ясно впоследствии, Кортес не прогадал.

Одним благоприятным последствием короткой остановки, которую испанцы сделали на Косумеле, стало вызволение из неволи ранее плененного индейцами земляка Кортеса, Херонимо де Агилара. Он был лишь одним из двух оставшихся в живых членов экспедиции 1511 года, и за восемь лет среди индейцев сумел выучить местный язык. Диалект языка майя, которым он овладел, был распространен по всему Юкатану, а также в областях к западу от него (побережье современного мексиканского штата Табаско. — Прим. пер.), поэтому Агилар впоследствии сослужил экспедиции Кортеса неоценимую службу в качестве переводчика.

В Страстную пятницу того же года Кортес высадился на побережье Табаско, в устье реки Рио Грихальва. Его отряд состоял из 508 солдат, около 100 матросов и 16 лошадей. В распоряжении Кортеса было 38 арбалетчиков, 13 мушкетеров и несколько бронзовых пушек с обслугой. Снарядившись таким образом и прихватив с собой большие запасы пороха и боеприпасов, люди Кортеса отправились в один из самых беспрецедентных военных походов в истории, увенчавшийся завоеванием империи ацтеков.

Как и на Юкатане, индейцы, жившие вдоль побережья Мексиканского залива, поначалу встретили конкистадоров отчаянным сопротивлением. Однако испанцам вскоре удалось внушить местному населению, что сопротивление бессмысленно, в то время как союз с могущественными пришельцами может принести немалые дивиденды. Прослышав от местных индейцев о несметных богатствах расположенной во внутренних районах Центральной Мексики империи ацтеков и увидев, в каком страхе те держали подвластные им прибрежные племена, Кортес немедленно пообещал последним в обмен на мир и союз с испанцами избавить их от ацтекского владычества.

Союз был тут же заключен — порабощенные ацтеками племена давно мечтали о независимости. В качестве подтверждения установившейся между ними дружбы туземцы преподнесли в дар Кортесу нескольких индейских девушек-рабынь. Среди них была одна незаурядная женщина, по имени Малинчин или Малинцин, которую испанцы вскоре почтительно прозвали Донья Марина. Молодая, красивая и смышленая, она впоследствии стала возлюбленной Кортеса. Что еще примечательней, у Доньи Марины оказались необыкновенные способности к языкам: она знала юкатекский диалект языка майя и язык ацтеков науатль, а за короткие сроки выучила и испанский. Как переводчик она оказалась еще более ценной для Кортеса, чем его соотечественник Агилар.

Наглядно продемонстрировав обитателям прибрежных районов военное превосходство испанцев, Кортес принял решение расширить первоначальную миссию экспедиции: теперь их задачей была не только торговля, но и прямая колонизация новых земель. Преодолев сопротивление некоторых своих офицеров, которые выступали против этой, как они считали, авантюры, Кортес основал на территории Мексики поселение Вилла-Рика-де-ла-Вера-Крус (исп. Богатый Город Истинного Креста) и убедил солдат избрать его капитан-губернатором новоиспеченной колонии. Затем он отдал распоряжение уничтожить все корабли, доставившие его отряд в Мексику, за исключением одного. Оставшееся судно, нагруженное немалыми ценностями — в том числе богатыми подарками, присланными Кортесу ацтекским императором Монтесумой, — Кортес отправил королю Испании. Тем самым все пути назад оказались отрезанными. Всем — и довольным им, и недовольным — оставалось только следовать за Кортесом.

Заключив союз с индейцами побережья и оставив в Вера-Крус небольшой гарнизон из пожилых и увечных солдат, Кортес повел свой отряд в глубь страны.

ИМПЕРИЯ АЦТЕКОВ

Когда в 1520 году солдаты Кортеса прибыли в Центральную Мексику, история самих ацтеков в этом регионе насчитывала менее двухсот лет: их воинственное племя впервые появилось в долине Мехико в 1325 году. Легенда гласит, что родиной ацтеков было место, называемое Ацтлан. Науатль, язык индейцев долины Мехико и окрестных областей, схож с языками северных индейских племен, таких, как яки, живущих по обе стороны мексикано-американской границы на территории как Мексики, так и североамериканского штата Аризона. На основании этого считается, что легендарный Ацтлан находился значительно севернее Мехико. Однако, согласно ацтекским преданиям, Ацтлан был расположен на острове, что в засушливой Северной Мексике было бы невозможно. Следует также добавить, что сами ацтеки «ацтеками» себя не называли. Они называли себя «кулуа-мешика». Под этим же именем они были известны и своим соседям.

Согласно древней легенде, которую ацтеки-мешика пересказали испанскому хронисту, записавшему ее, в долину озера Тескоко, на месте которого вырос современный Мехико, их привел вождь по имени Теноч, обладавший даром ясновидения. Во сне к нему пришло видение, согласно которому его народ был обязан скитаться с места на место до тех пор, пока им не встретится орел, поедающий змею. Когда ацтеки пришли к озеру Тескоко, то увидели, что его берега уже были обжиты пятью разными племенами. Те, естественно, не горели желанием потесниться ради новых пришельцев и предложили им поселиться на островке посредине Тескоко.

Тот остров был никем не обитаем — за исключением большого количества ядовитых змей. Очевидно, что исконные обитатели приозерья решили, что даже если мешика согласятся на предложенную землю, там-то уж с ними разделаются ядовитые гады. Если это было действительно так, то они здорово просчитались.

Ступив на остров, Теноч и его соплеменники наконец-то увидели знамение, которое они так долго искали: орла, поедающего змею. Воодушевленные тем, что пророчество сбылось, мешика поселились на острове и заложили на нем город, который в честь своего ясновидящего вождя они нарекли Теночтитланом. Что же касается змей, то их мясо у них считалось деликатесом, поэтому наличие змей на острове они истолковали как еще один знак благоволения богов.

За короткий срок мешика удалось сплотить соседние племена, говорящие на языке науатль, в один мощный союз и подчинить себе Центральную Мексику. Официальная религия нового государства была лишь отчасти мешикского происхождения: в значительной степени она была позаимствована ацтеками у более древних мезоамериканских культур, которые предшествовали им.

Главным источником своей религии и культуры. сами ацтеки называли цивилизацию тольтеков, которые, по их словам, когда-то повелевали всей Мексикой из своей столицы, легендарного города Толлан.

Тольтеки считались зачинателями архитектуры, скульптуры и живописи. Само слово «тольтек» на ацтекском языке значит: «строитель», «архитектор». Тольтекам, говорилось в ацтекских сказаниях, обязаны все другие мексиканские племена достижениями культуры и искусства. Они обучили их возделывать сельскохозяйственные растения, строить каменные здания, изготовлять ткани, высекать статуи и рельефы.

Истинное местоположение Толлана уже не одну сотню лет является предметом спора среди ученых. До недавнего времени превалировала точка зрения, согласно которой легендарным Тол-ланом должны считаться развалины древнего поселения, найденные вблизи городка Тула, что в штате Идальго, в 50 милях к северу от Мехико. С первого взгляда это предположение выглядит логичным, хотя бы из-за сходства названий (Тула-Толлан). Однако проблема заключается в том, что, судя по результатам археологических исследований данных развалин, этот город в действительности недостаточно древен: он был покинут жителями лишь во второй половине XII века н. э… В настоящее время все больше ученых склоняется к тому, что название «Толлан», что в переводе с науатль означает «место камышей», применялось к любому священному городу — религиозному центру, построенному по типу изначального, более раннего легендарного «Толлана». Судя по всему, расположенная в штате Идальго Тула является одним из таких городов-подражателей. Более вероятным кандидатом на место легендарного Толлана тольтеков мне представляется гораздо более древний, чем Тула, город Теотиуакан, о котором более подробно я расскажу ниже.

Империя ацтеков была самой страшной и кровожадной из всех цивилизаций Северной и Южной Америки, с которыми столкнулись испанцы. Ацтеки были помешаны на человеческих жертвоприношениях: вырезание и вырывание все еще бьющегося сердца из груди живых людей было главным таинством их религии. По некоторым подсчетам, в ходе церемонии освящения одного из своих храмов они принесли в жертву около 20 тысяч человек. К сожалению, это не было единичным случаем: каждый год ацтеки убивали во славу богов до 50 тысяч человек, поднося идолам их свежевырванные сердца, или же, в ходе еще более омерзительного ритуала, содрав кожу с живых людей, носили ее как накидку, пока та не начинала разлагаться.

Ацтеки занимались человеческими жертвоприношениями, потому что верили, что богам требуется пища. Любимой пищей богов они считали жизненную силу людей, олицетворением которой были свежевырезанные сердца, в обилии сваливаемые на жертвенники ацтекских храмов. Дабы удовлетворять незаурядные аппетиты богов к человеческой крови и плоти, в ацтекском обществе имелась поделенная на военные отряды специальная каста воинов. Их задача состояла в ведении войн против соседних индейских племен — не столько ради присвоения чужого добра, сколько в целях захвата пленников для человеческих жертвоприношений. Для этого ацтеки порой намеренно провоцировали покоренные племена на мятеж, чтобы иметь повод направить против восставших карательную экспедицию — и захватить их в плен. Неудивительно, что соседние народы боялись и ненавидели ацтеков. Но они лелеяли надежду о том, что сбудется древнее пророчество о возвращении Кетцалькоатля — легендарного бога-человека с белой кожей и бородой, чья власть над тольтекским царством была узурпирована столетия назад, в результате чего Кетцалькоатль был вынужден покинуть страну, отправившись в изгнание за океан. Они верили, что Кетцалькоатль когда-то отберет свое царство у ацтеков-узурпаторов, с оружием в руках положив конец их владычеству, и что под его правлением наступит новый век мира, процветания и справедливости. Согласно пророчеству, возвращение Кетцалькоатля должно было состояться в первый год «камыша» по ацтекскому календарю. Легко тогда представить себе чувства, охватившие правителя ацтекской империи, Монтесумы II, когда в тот самый первый год «камыша» он получил донесение о высадке на побережье Мексики белых бородатых людей. Во время своей первой встречи с Кортесом повелитель ацтеков искренне думал, что перед ним — сам Кетцалькоатль. Когда же Монтесума осознал свою ошибку, было уже поздно. В ходе двухлетней военной кампании испанцы установили свой контроль над Мексикой и принялись энергично обращать местное население в христианство. В результате когда-то самая могущественная и богатейшая империя Нового Света буквально за считаные годы превратилась в колониальную провинцию далекой Испании.

На высадившегося на мексиканское побережье и после нескольких месяцев пути прибывшего в Теночтитлан Эрнана Кортеса столица ацтеков произвела неоднозначное впечатление. Кортес был поражен гигантскими размерами города, его богатством и архитектурой, а также рукотворными плавучими садами и огородами, на которых ацтеки выращивали сельскохозяйственные культуры. Вместе с тем его ужаснул удушающий запах смерти, висевший над этим во всех остальных отношениях цивилизованным городом. Очень скоро пришельцы узнали, что запах этот исходил с вершин пирамид Теночтитлана — из венчавших их и обильно окропленных человеческой кровью храмов ацтекских богов. Идолопоклонничество ацтеков и их черствое безразличие к человеческим страданиям произвели самое удручающее впечатление на испанцев. Крайне возмущенный видом туземных капищ и источаемым ими смрадом, Кортес решил изгонять злых духов язычества посредством христианского креста. В нарушение дипломатического протокола, он обратился к Монтесуме со следующей речью:

«Сеньор Монтесума, я не могу понять, как столь мудрый и блистательный владыка до сих пор не осознал, что идолы ваши — не боги, но злые создания, именуемые дьяволами. А чтобы ты и жрецы твои увидели это, разреши мне, с твоего позволения, водрузить над этой башней крест, а в той части святилища, где стоят идолы ваши, Уицилопочтли[6] и Тецкатлипока, отделить место и установить образ Богородицы [образ которой Монтесума уже видел]. И ты увидишь как страшатся идолы образа Ее и поймешь, что они обманывают тебя»^{3}.

Резкий ответ Монтесумы на довольно бесцеремонное требование Кортеса подчеркнул глубину пропасти, разделявшей мировоззрения коренных жителей Америки и европейских завоевателей:

«Сеньор Малинче[7], если бы я знал, что ты оскорбишь наших богов, я не разрешил бы тебе приходить сюда. Мы вполне довольны нашими богами: они даруют нам доброе здравие, дожди и обильные урожаи, и победы над врагами, когда мы того пожелаем. Наше дело — поклоняться им и приносить им жертвы. Я прошу тебя впредь не говорить о них так дерзко»^{4}.

Этот «обмен любезностями», состоявшийся на вершине самой главной пирамиды империи, стал поворотным моментом в отношениях между ацтеками и конкистадорами. Теперь, когда вопрос стал о вере, ни одна из сторон не была согласна на компромисс. Монтесума был вне всякого сомнения оскорблен словами Кортеса о «ложности» ацтекской религии, но и конкистадоры, со своей стороны, окончательно утвердились во мнении, что индейцы — дьяволопоклонники, которых для их же блага — и, если потребуется, то даже силой, — следует обратить в истинную веру. Хотя за два года войны испанцам пришлось потерпеть и ряд неудач, в конечном счете они сломили сопротивление ацтеков и установили свое господство над их империей. Главную пирамиду Теночтитлана испанцы взорвали с помощью пороховых зарядов, а из ее обломков построили здания в европейском стиле, прежде всего — церкви. При этом завоеватели поставили себе целью стереть любую память о языческой религии индейцев, поэтому всех идолов, которых они смогли найти, они уничтожили или закопали в землю.

После покорения Теночтитлана и центральных областей ацтекской империи солдатам Кортеса потребовалось еще несколько лет, чтобы подчинить испанской короне всю остальную Мексику. Впрочем, большая часть вассальных ацтекам племен была более чем рада освободиться от своих прежних хозяев и в силу этого с готовностью принимала власть конкистадоров.

Разделавшись с ацтеками, испанцы вновь повернули свои, взоры к землям майя. В декабре 1523 года на завоевание территории теперешней Гватемалы отправился соратник Кортеса дон Педро де Альворадо. В то время Гватемальское нагорье было населено несколькими индейскими народностями, наиболее значительными из которых были киче и родственные им какчикели. Альворадо покорил киче с особой жестокостью: их вождей он перебил, а столицу, город Утатлан (индейское название — Гумаркаай), сжег. Годом позже, в 1524 году, Кортес отправил на юг еще одного из своих доверенных людей, Кристобаля де Олида, задачей которого была взять под испанский контроль часть центральноамериканского перешейка, занимаемую современными Гондурасом и Никарагуа. Высадившись в заливе Байа де Тела[8] на атлантическом побережье современного Гондураса, Кристобаль де Олид основал на его берегу город Триунфо-де-ла-Крус. Однако долго радоваться своим успехам Олиду не пришлось: вскоре он сам взбунтовался против верховной власти Кортеса на новых территориях и попытался добиться полной самостоятельности от своего бывшего покровителя и командующего, однако эта попытка бунта явилась неудачной. Большинство из тех, кто окружал и сопровождал Олида, не пошли за ним и расправились с самим Олидом и его немногочисленными сторонниками. Через год после убийства Кристобаля де Олида Эрнан Кортес лично прибыл в Гондурас, чтобы подтвердить здесь как свою собственную власть, так и власть испанской короны в регионе. Неподалеку от места, где находилось основанное Олидом поселение, Кортес основал новую колонию, получившую название Пуэрто-Кавальос. Тремя столетиями позже город в честь его основателя переименовали в Пуэрто-Кортес. Жившие на полуострове Юкатан майя пока еще сохраняли свою независимость, однако теперь они были окружены со всех сторон испанскими войсками и крепостями.

Лучшей защитой от испанской экспансии для майя служили труднопроходимые джунгли, покрывавшие значительную часть населенной ими территории. Большая часть полуострова Юкатан к северу от Пуэрто-Кортес как раз и была покрыта такими густыми лесами, что делало завоевание и покорение этих земель крайне затруднительным Испанцы предпринимали попытки колонизации Юкатана начиная с 1527 года, но закрепиться там на постоянной основе им не удавалось вплоть до 1540 года, когда в северном Юкатане была основана первая крупная крепость с постоянным гарнизоном — Мерида. Но даже после этого — возможно, из-за отсутствия на полуострове залежей золота и серебра, — Юкатан оставался малопривлекательным для испанских колонизаторов и переселенцев.

В результате совокупности этих причин майя лучше всех удалось сохранить первозданность своей цивилизации и культуры, уберечь их от влияния других цивилизаций. И хотя майя были силой и принуждением обращены испанцами в католичество, они сумели сохранить, пусть даже и в несколько видоизмененной форме, многие черты своей дохристианской религии. Языки майя тоже выжили и сохранились в условиях повсеместного господства испанского языка на территории Мексики. В настоящее время насчитывается как минимум 30 различных диалектов, представляющих три основные ветви языка майя — юкатекскую, польскую и кичеанскую. Безусловно, ученым повезло, что эти языки дожили до наших дней. Без них важнейшее достижение майянистики XX века — дешифровка письменности майя — была бы невозможна.

СООБЩЕНИЯ МОНАХОВ

Завоевание Мексики было во многих своих аспектах выдающимся историческим событием. Одним из безусловно положительных результатов этого вторжения явилось то, что Кортес решительно положил конец практике человеческих жертвоприношений.

Вместе с тем невозможно отрицать и тот факт, что, прямо или косвенно (посредством ввезенных из Старого Света инфекционных болезней и принуждения индейцев к непосильному труду), испанские завоеватели повинны в гибели миллионов коренных жителей Мексики. Действительно, многие конкистадоры мало чем отличались в своем поведении от настоящих пиратов, и на их совести лежит значительное число погубленных жизней. При этом дошедшие до нас свидетельства современников указывают на то, что бесчинства завоевателей были не единственной причиной повышенной смертности среди коренного населения. Эти источники отмечают также и то, что для многих индейцев радикальные изменения, вызванные в их жизненном укладе вторжением конкистадоров, стали глубочайшим потрясением, с которым они не смогли справиться психологически. Настолько острым для этих людей было ощущение потери культурных ориентиров, что у них пропадало желание жить дальше: они кончали жизнь самоубийством или просто тихо угасали.

Я долго задавался вопросом; почему это произошло? Ответ на него пришел ко мне через несколько лет после написания «Пророчеств майя», и я постараюсь изложить его в настоящей книге.

Очевидно и то, что вслед за Кортесом в Мексику устремился мутный поток лиц, которые являлись нежелательными элементами в самой Испании, — разного рода ненасытных авантюристов, разорившихся мелких дворян, жаждавших немедленного обогащения, ростовщиков, жуликов, всякого рода мошенников и даже прямых преступников, спасавшихся от уголовного преследования у себя на родине. Это «вторая волна» конкистадоров нередко была еще более жестокой по отношению к туземцам, чем первопроходцы. Желая быстрее сколотить себе состояния на возделывании новых земель или на разведении скота, они рассматривали индейцев лишь как источник бесплатного, подневольного труда. Безусловно, это накладывало крайне уродливый отпечаток на историю развития Мексики в колониальный период.

Однако не все прибывшие в Новый Свет испанцы являлись безжалостными эксплуататорами. Некоторые из них были людьми благочестивыми: ими двигало желание спасти индейские души, обратив их в католическую веру, а также сохранить память о лучшем из культуры доколумбовой эпохи, прежде чем все ее следы окончательно исчезнут.

Наиболее примечательным из таких миссионеров — хотя бы в силу того, что из-под его пера вышло несколько религиозных и историко-этнографических трудов, — является францисканский монах Бернардино де Саагун. Саагун окончил Саламанкский университет и принял монашеский обет в ордене францисканцев. Б 1529 году орден направил Саагуна, которому тогда было 30 лет, в земли Новой Испании. Со времени завоевания Мексики Кортесом к тому моменту прошло менее десяти лет. На корабле, отплывшем в Новый Свет с Саагуном на борту, также находились несколько индейцев. В свое время их привезли на показ в Испанию, и теперь они возвращались домой. Молодой монах, в котором оказались задатки талантливого лингвиста и этнографа, воспользовался их присутствием, прямо на корабле взявшись за изучение языка ацтеков — науатль. Прибыв в Мексику, Бернардино де Саагун за короткий срок достиг такого успеха в изучении языка науатль, что мог изъясняться на нем почти столь же свободно, как и те, для кого он был родным. Способность де Саагуна общаться с индейцами мешика на их родном языке и явная симпатия, с которой он к ним относился, позволила ему быстро завоевать доверие местного населения. Благодаря этому индейцы поведали Саагуну многие тайны своей религии и культуры. лось получить от индейцев ценную информацию о древних цивилизациях Нового Света. Другой такой заслуживающей внимания фигурой был Диего де Ланда, ставший впоследствии первым католическим епископом Юкатана. Ланда, который, как и Саагун, был францисканцем, прибыл на Юкатан в сороковых годах XVI столетия. За годы, проведенные в Мексике, епископ Ланда нажил себе немало врагов — как среди испанских поселенцев, так и среди майя. Самым печально известным его деянием стало аутодафе, организованное им в юкатанском городке Мани, в ходе которого испанскими инквизиторами было сожжено значительное количество книг майя, написанных на изготовленной из древесной коры бумаге. В наши дни эти книги (также известные как «кодексы» майя) считались бы бесценными историческими памятниками. Однако, с точки зрения католического духовенства середины XVI века, эти оригинальные манускрипты были опасным хранилищем языческих учений и тем самым препятствовали обращению туземцев в христианство. Ланда и его соратники, видевшие в дохристианских культах индейцев дьявольское наущение и зло, рассчитывали, что, предав огню всю попавшую в их руки литературу майя, они искоренят и их языческую веру.

Его книги, подробно описывающие календарную систему ацтеков и религиозные празднества, приходившиеся на то или иное время года, заставляют поежиться. Как недвусмысленно следует из пассажей, посвященных календарям, практически каждое ацтекское празднество сопровождалось жертвоприношениями — причем не только мужчин, но также женщин и детей. Приняв во внимание вышеперечисленное, трудно представить, что у испанских властей был иной выход, кроме как полностью запретить погрязшие в кровавых ритуалах религиозные культы Мезоамерики.

Бернардино де Саагун был не единственным, кому удалось получить от индейцев ценную информацию о древних цивилизациях Нового Света. Другой такой заслуживающей внимания фигурой был Диего де Ланда, ставший впоследствии первым католическим епископом Юкатана. Ланда, который, как и Саагун, был францисканцем, прибыл на Юкатан в сороковых годах XVI столетия. За годы, проведенные в Мексике, епископ Ланда нажил себе немало врагов — как среди испанских поселенцев, так и среди майя. Самым печально известным его деянием стало аутодафе, организованное им в юкатанском городке Мани, в ходе которого испанскими инквизиторами было сожжено значительное количество книг майя, написанных на изготовленной из древесной коры бумаге. В наши дни эти книги (также известные как «кодексы» майя) считались бы бесценными историческими памятниками. Однако, с точки зрения католического духовенства середины XVI века, эти оригинальные манускрипты были опасным хранилищем языческих учений и тем самым препятствовали обращению туземцев в христианство. Ланда и его соратники, видевшие в дохристианских культах индейцев дьявольское наущение и зло, рассчитывали, что, предав огню всю попавшую в их руки литературу майя, они искоренят и их языческую веру.　

К счастью для нас, Диего де Ланда не только сжигал книги. Он также стал автором труда по истории Юкатана под названием Relation de las Cosas de Jucatan («Сообщение о делах в Юкатане»). Эта важнейшая работа является сжатой компиляцией всего того, что Ланда сумел узнать о религии и культуре майя. В «Сообщении» подробно описываются праздники и божества майя, их традиционные костюмы и календари, а также содержится информация о флоре и фауне Юкатанского полуострова. Но, как мы увидим позже, главная ценность книги Ланды состоит в том, что он включил в нее своеобразный «Розеттский камень», четыре столетия спустя ставший ключом к разгадке древней письменности майя.

Поскольку дешифровка письменности древних майя — тема сложная и обширная, в книге «Пророчества майя» я ограничился лишь теми ее аспектами, которые непосредственно относились к проблематике той книги, а именно — календарными символами майя^{5}. Возможно, мое тогдашнее решение ограничить рассмотрение проблемы письменности древних майя лишь этими ее аспектами являлось ошибкой, так как за последние двадцать лет в области дешифровки текстов майя был сделан огромный прорыв и в распоряжении ученых появилась масса новых данных.

В результате я пришел к выводу, что если мы хотим по-настоящему понять тайны цивилизации майя, то нам обязательно нужно ознакомиться с плодами работы ведущих современных исследователей письменности майя — таких, как Дэвид Фрейдель, Линда Шиле, Питер Мэттьюз и Майкл Ко. Как я покажу в дальнейших главах книги, их исследования заставили меня по-новому взглянуть на древние пророчества майя и подтолкнули меня к новым, неожиданным открытиям, касающимся возможного источника астрономических познаний майя.

Интерес к доколумбовой — или скорее докортесовской — культуре Центральной Америки проявляли не только монахи-францисканцы. В конце XVII века дон Карлос де Сигуэнса-и-Гонгора, видный мексиканский ученый и писатель, член ордена иезуитов, собрал обширнейшую коллекцию индейских манускриптов и иероглифических рисунков. Одним из ближайших друзей Сигуэнса-и-Гонгора был дон Хуан де Альва, сын Альвы Кортеса Ицтлилцочитля, который, в свою очередь, был прямым потомком властителей Тескоко (наряду с Теночтитланом и Тлакопаном, города — члена тройственного союза, управлявшего империей ацтеков)[9]. Получивший прекрасное образование на испанском языке и на родном языке ацтеков науатль, Альва Кортес Ицтлилцочитль стал автором одной из самых ранних работ (на испанском языке), посвященных истории империи ацтеков. Сигуэнса, бывший профессором математики основанного в Мехико университета, а также живо интересовавшийся астрономией, был особенно заинтригован изложенной в книге Ицтлилцочитля обширной информацией о календарной системе, которой, по словам Ицтлилцочитля, ацтеки пользовались до прибытия испанцев. Сигуэнса также обнаружил упоминания о некоем Календарном камне, пропавшем после падения ацтекской империи. С помощью этого камня ацтеки вели счет времени, разделяя его на циклы длиною в 52 и 104 года.

Используя находившиеся в его собрании документы докортесовской эпохи, Сигуэнса сумел идентифицировать ряд ключевых дат истории ацтеков, в том числе дату основания Теночтит-лана, которая, как выяснилось, относится к 1325 году. Ему также удалось составить приблизительную хронологию индейских цивилизаций, предшествовавших ацтекской, начиная с цивилизации тех, кого ацтеки называли ольмеками (в переводе с науатль это имя означает «люди из страны каучука»). Ольмеки, чья цивилизация предшествовала более поздним тольтекам, населяли территорию современного мексиканского штата Табаско, где в изобилии произрастают каучуковые деревья. Сигуэнса полагал, что в действительности колыбелью ольмекской цивилизации была легендарная Атлантида и что помимо всего прочего ольмеки возвели великие пирамиды Теотиуакана.

В 1697 году Сигуэнсу посетил совершавший кругосветное путешествие итальянец Джованни Карери. В те времена кругосветные экспедиции все еще были большой редкостью, что, видимо, объясняет тот факт, что испанские власти, в принципе крайне неохотно допускавшие любых иностранцев на территорию своих колоний, все же позволили итальянскому подданному Карери сделать остановку в Мексике. Пока Карери гостил в Мехико, Сигуэнса показал ему свой архив и изложил ему свои теории, касающиеся календарной системы ацтеков.

Вернувшись домой, Джованни Карери опубликовал книгу «Джиро дель мондо» («Путешествие вокруг света»), в которой описал свои приключения, в том числе встречу с Сигуэнсой. Его воспоминания о беседах с доном Карлосом оказались не слишком четкими, однако то, что они все же попали в печать, оказалось колоссальным благом — дело в том, что вскоре профессор Сигуэнса скончался, а его архив попал в руки членов ордена иезуитов. Что именно сталось с этими бумагами, точно не известно, но, по всей видимости, большая их часть погибла, когда иезуиты были изгнаны из Мексики в 1767 году по постановлению колониальных властей.

Хотя большая часть того, что Карери написал о Мексике, в Европе была встречена насмешками, его рассказ о Календарном камне ацтеков привлек внимание как минимум одного видного ученого — барона Александра фон Гумбольдта. Гумбольдт дружил с Гёте, Шиллером и Меттернихом и был всемирно знаменитым европейским естествоиспытателем. В 1798 году он намеревался присоединиться к группе французских ученых, сопровождавших армию Наполеона в Египет, однако зафрахтованное им для этой цели судно погибло во время шторма. Тогда Гумбольдт решил поменять курс: заручившись разрешением испанских властей, он пересек Атлантику с целью исследовать флору, фауну и топографию американских владений Испании.

После нескольких лет, посвященных исследованиям Южной Америки, в 1803 году Гумбольдт — вместе с немалым количеством сопровождавшего его научного оборудования — прибыл в порт Акапулько, который находится на тихоокеанском побережье Мексики. Добравшись оттуда до Мехико, немецкий ученый сумел завоевать благосклонность колониальных властей, в результате чего он получил доступ в закрытые архивы. По счастливому совпадению, всего за 12 лет до приезда Гумбольдта, во время строительных работ неподалеку от кафедрального собора Мехико в земле был обнаружен большой, украшенный замысловатой резьбой камень. Осмотрев камень, Гумбольдт согласился с выводами местного историка Антонио де Леон-и-Гамы, что это был тот самый Календарный камень ацтеков, о котором говорил Сигуэнса. Более того, в символах, использовавшихся ацтеками для обозначения 18 месяцев года (согласно мезоамериканскому календарю. — Прим. пер.), немецкий естествоиспытатель увидел параллели с восточноазиатскими знаками зодиака. Что же касается Календарного камня, то, наперекор мнению католического духовенства, Гумбольдт заявил, что тот не был алтарем для человеческих жертвоприношений, а имел исключительно астрономическое и календарное предназначение.

После того как в 1821 году Мексика добилась государственной независимости от Испании, окончательно потерял силу и запрет колониальных властей на посещение Мексики лицами, не являющимися подданными испанского короля. Одним из первых европейцев, посетивших независимую Мексику, стал англичанин Уильям Лаббок, прибывший морем из Ливерпуля в 1822 году. Увиденный им ацтекский Календарный камень произвел на него не меньшее впечатление, чем на Гумбольдта. Вернувшись из Мексики с гипсовым слепком Календарного камня и большим количеством других артефактов, Лаббок выставил их на всеобщее обозрение в специально арендованной по этому случаю галерее на лондонской Пикадилли. Как и состоявшаяся несколько лет перед этим в Королевской академии выставка, посвященная цивилизации ацтеков, организованная Лаббоком экспозиция имела невероятный успех. Европейцам стало ясно, что доколумбова Мексика была отнюдь не просто страной варварских, кровавых суеверий, какой она представлялось им ранее.

Но это было лишь началом — вскоре благодаря усилиям американских и европейских исследователей мир узнал и о затерянных в джунглях Юкатана таинственных городах майя.