Консул

Глава 17 В КАПКАНЕ

Андрей сошел с крыльца, чтобы сесть на велосипед и ехать на работу, когда его окликнула Марта:

— Здесь тебе открытка, из газеты выпала.

Петраков быстро пробежал ее глазами.

— От Петра Захарова. Просит зайти, чтобы потолковать о ремонте большой виллы. Работа на верфи кончается. Очень кстати такое предложение. С обедом меня не жди. — Андрей сунул открытку в карман, вскочил на седло велосипеда и заработал ногами.

За шестнадцать лет работы маляром Петраков приобрел славу хорошего, непьющего мастера. На верфи сейчас заканчивает отделочные работы в каютах.

Андрей, насвистывая, макал кисть на длинной ручке в ведро с краской, отжимал ее о край ведра и, не уронив ни капли на пол, наносил краску на стену. В кают-компанию заглянул советский инженер-приемщик. Молодой, веселый, но весьма придирчивый. Он постоял, посмотрел.

— Отлично работаете, — неожиданно сказал он. — В Советском Союзе были бы ударником.

— А может быть, и буду, — в тон ему ответил Петраков.

"А может быть, и впрямь буду", — подумал он, и от одной этой мысли становилось празднично на душе. И радовал предстоящий заказ. В связи с ожидаемым прибавлением семейства расходы возрастут. Марта ушла с работы. Нужны всякие пеленки, коляска, кроватка. Все это требует денег. Очень кстати предложение Петра. Петр Захаров. Еще до революции поселился в Финляндии, участвовал в мировой войне, затем в походе белофиннов на Советскую Карелию. Потом завел антикварную лавочку. Лавка была скорее клубом для белоэмигрантов, чем доходным предприятием. Редко кто заходил порыться в старом хламе. Захаров стал коммивояжером одной пушной фирмы, ездил несколько раз в Ленинград на пушные аукционы. И однажды привез оттуда себе жену-балерину, чернявую девчонку, чуть ли не втрое моложе себя. Но роскошную жизнь своей молодой жене он обеспечить не мог: фирма вскоре разорилась, и Захаров занимался тем, что скупал и перепродавал разное старье. Андрей раньше частенько заходил в лавочку к Захарову. Но потом у него появилась Марта, обзавелся собственной семьей, да и надоело попусту трепаться и переливать из пустого в порожнее с белыми офицерами, для которых Петраков был "нижним чином".

Петраков закончил работу в кают-компании, и пошел разыскивать инженера-приемщика.

— Всё? — спросил Петраков.

— Нет, еще надо косметику навести в коридорах, в машинном отделении. Грузили уголь, заливали мазут, испачкали стены, — сказал приемщик. — Еще дня на два работы хватит. А сейчас свободны.

Петраков поехал к Петру.

Дверь ему открыла чернявка, как заочно называл Андрей жену Захарова. Она поздоровалась, кликнула мужа, а сама убежала в комнату, подпрыгивая на своих тоненьких ножках.

Вышел Петр. Он погрузнел, в коричневом суконном халате, отделанном золотистым шнуром, выглядел эдаким барином. В квартире тоже перемены: в столовой новая дорогая мебель, а в кухне, через которую прошел Петраков, заметил белый американский холодильник, который он видел только в богатых квартирах.

— Разбогател? — спросил Андрей.

— Да. От нескольких фирм теперь работаю. Разъезжаю по заграницам, закупаю разные товары. Должно когда-нибудь улыбнуться человеку счастье. Вот я и о тебе подумал. Одному иностранцу надо отремонтировать загородную виллу. Возьмешься?

— Надо посмотреть, — ответил Андрей. — А что за иностранец?

— Да кто его знает, — прикрыл ладонью зевок Петр. — Зашел ко мне в лавку, сказал, что старинный фарфор собирает, купил у меня китайскую вазу. Не торговался: видно, состоятельный. Спросил, не знаю ли я хорошего маляра. Я вспомнил про тебя. Он оставил адрес. Вот, возьми. Просил приехать сегодня.

— Далековато, — посмотрел на адрес Петраков. — Это километров двадцать от города. Ну да ладно. Оставлю велосипед у конечной трамвайной остановки, а дальше поеду на автобусе…

Сошел, как было указано в записке, на девятнадцатом километре и пошел по тропинке. В лесу, в густых зарослях, стоял одноэтажный дом. "Какая же это богатая вилла?" — подумал Петраков. Видно, ошибся. Но решил все же зайти. Поднялся по ступенькам на застекленную террасу. Уже темнело, и в доме светился огонь. Вышел мужчина. Толстые стекла очков делали глаза неестественно большими.

Петраков спросил, туда ли он попал, и показал записку с адресом.

— Туда, туда, — ответил по-русски с сильным акцентом хозяин дома. — Проходите.

Петраков шел следом и осматривал комнаты. Ремонт пустяковый, просто надо освежить комнаты, которые казались нежилыми. Самая необходимая мебель, и никаких признаков семейного жилья.

"Ерундовая работа. Едва ли стоит связываться, да еще ездить в такую даль. Никакой выгоды", — размышлял Андрей.

— Садитесь, — пригласил хозяин, вводя Петракова в кабинет, в котором стоял письменный стол, диван и несколько стульев. На столе ни бумаг, ни чернильницы, ни настольной лампы, один желтый кожаный портфель.

— Вы советский гражданин? — спросил хозяин.

— Нет еще.

— Значит, живете по нансеновскому паспорту. Подали заявление о приеме в советское гражданство? Чего это вы решились?

— Хочу, чтобы мой будущий ребенок не был от рождения беженцем.

— Отличная мысль, — одобрил хозяин. — И вы надеетесь, что после всего того, что вы совершили против своей родины, вам дадут советский паспорт?

— Я надеюсь, — твердо сказал Петраков. — Но откуда вам об этом известно? Петр Захаров, что ли, рассказал? И какое это имеет отношение к ремонту вашей дачи?

— Я никакого Петра Захарова не знаю, а вот о вас знаю все. И я полагаю, что у вас хватило ума, чтобы не рассказать консулу Яркову главное.

— Нет, рассказал, как на исповеди… И все же давайте перейдем к делу. Какой ремонт вам требуется?

— Да, перейдем к делу, — согласился хозяин. — Я полагаю, что вы не информировали Яркова о том, что являетесь агентом германской разведки — Рейхсзихерхейтсхауптамта?

— Что-о-о? — изумленно уставился в какие-то незрячие глаза хозяина Андрей.

— А то, что вы дали письменное обязательство служить германской разведке и оказывать любую помощь в борьбе против Советской России. И получили аванс, который даже не отработали.

Холодный пот выступил на лбу Петракова, а по спине пробежали мурашки… Он совсем забыл об этом.

В двадцать первом году, еще не остыв от мятежного угара, все еще надеясь взять реванш за поражение, участники кронштадтского мятежа бежали в Финляндию и готовы были связаться с чертом, дьяволом, с кем угодно. Тогда все давали какие-то клятвенные письменные обязательства французам, англичанам, немцам, получали деньги, слыли за героев, создавали какие-то союзы, братства, партии. Все это распадалось и опять создавалось. Немцев интересовали прежде всего люди, имевшие связи в России, офицеры. У Петракова не было интересных для немцев связей, и о нем забыли. И он забыл.

— Но это было шестнадцать лет назад, — сказал Андрей. — Тогда не было гитлеровской Германии, я давал какую-то подписку тогдашнему вермахту.

— Нет, это было не в 1921-м, а в 1934 году.

— Вы ошибаетесь! — воскликнул Петраков.

Хозяин дачи вынул изо рта сигару, положил ее в углубление пепельницы, не торопясь раскрыл портфель, лежавший на столе, и извлек из него две пожелтевшие бумаги.

— Узнаете? — спросил он.

Да, это была его, Петракова, расписка в получении двухсот марок и подписка — какая-то клятва "бороться с коммунистической Россией до конца".

— А конец еще не наступил, — многозначительно сказал хозяин, снова защемив желтоватыми зубами кончик сигары.

— Но когда это написано? — спросил Петраков.

— Извольте посмотреть.

В конце листка рукой Петракова стояла дата — "26 июня 1934 года". И никаких следов подчистки или исправления.

— Но это подлог! — воскликнул Андрей.

— Можете жаловаться советскому консулу, — откинувшись на спинку стула и глядя сычьими глазами на Андрея, произнес немец и захохотал.

— Да, я пойду и все расскажу советскому консулу, — в ярости сжав кулаки, стараясь сдержать бивший его озноб, сказал Петраков.

— Ну и чего же вы этим добьетесь? Вам откажут в советском гражданстве. Мы постараемся представить вас перед финскими властями как советского шпиона. А это означает многолетнее тюремное заключение. И никто за вас не вступится. Вы — человек без гражданства. Тем строже с вас спросят. Вашу жену посадят в тюрьму за принадлежность к подпольной коммунистической организации. Ребенка ей позволят родить, но определят в приют для сирот.

Человек с сычьими глазами явно наслаждался произведенным эффектом. Петраков сидел бледный, растерянный. "Надо пойти к Яркову. Рассказать", — лихорадочно пульсировало в голове Андрея.

И гитлеровец словно угадал намерение Петракова.

— Вам известен большевик Нагнибеда? — выложил хозяин дачи свой последний козырь.

— Мы служили с ним на линкоре "Петропавловск", — пораженный осведомленностью немца, ответил Петраков.

— Совершенно верно. И этот Нагнибеда, которого вы засадили в корабельную тюрьму, ничего не забыл. Он решил с вами рассчитаться.

— Но он и понятия не имеет о моем существовании. — Петраков совершенно был сбит с толку.

— И вы его не узнали? — Гитлеровец приблизил свое лицо к Петракову. Казалось, у него не глаза, а фары на лице. В толстых стеклах многократно отражался свет лампы. — Так знайте: Нагнибеда и консул Ярков одно и то же лицо. Он сменил отцовскую фамилию на фамилию матери. Мы ему поможем, подкинем джокер — фотокопию вашей подписки.

Петраков, ошалевший от внезапного удара, потерял дар речи.

— Я понимаю смятение вашего духа, — произнес немец самым добродушным тоном. — Вам надо дать время поразмыслить. Срок — одни сутки. Скажу больше: вы для нас интереса не представляете. Мы гуманны и потребуем от вас выполнить одно-единственное задание. Весьма посильное. Не опасное. Вы курите сигары?

— Нет. Только сигареты. Сигары мне не по карману.

Немец отвернул манжет на левой руке, посмотрел на часы.

— Завтра ровно в одиннадцать часов вы будете здесь. Уйдете отсюда состоятельным. Не явитесь, струсите — завтра же вечером вы и ваша жена будете арестованы охранкой. А сейчас вы свободны.

Немец встал и распахнул дверь, проводил Петракова к выходу. Вышел на террасу и смотрел, как Петраков, согнувшись, шел, шатаясь, по тропинке.

"Он придет, — решил Вебер, усмехаясь. — никуда не денется!"

"Я не приду сюда, не приду", — твердил Петраков, все еще плохо соображая, что произошло. Выйдя на шоссе, он остановился. Ноги сделались ватными, и он сел на край придорожной канавы, обхватив рукой деревце, чтобы не свалиться. "Что мне делать? — прижался он щекой к прохладному стволу березы. — Ехать домой, рассказать все Марте? Она умная, сумеет посоветовать. Но может ли он нанести ей такой удар? Ведь, выходит, он скрыл это от нее. Без умысла. Забыл. Она и тогда ему еле простила его прошлое. Его Марта — коммунистка?.. Возможно ли это?.. Скрывает от него?.. Не доверяет?.. Поехать к Петру Захарову? Ведь он одобрил его решение о принятии советского гражданства. И вдруг горячая мысль обожгла Петракова. Петр Захаров женат на советской балерине. Он заодно с Ярковым. И как он не узнал в Яркове Нагнибеду? Но ведь прошло столько лет… Кудрявый Нагнибеда стал совсем лысый, и эти дымчатые очки, и одежда… И что хотят от него гитлеровцы? "Задание посильное, не опасное", — сказал этот немец с глазами-фарами. Почему же он, Петраков, не спросил, что именно от него хотят. Может быть, приехать завтра и спросить, потом уже решать? Выполнить поручение и в качестве вознаграждения потребовать не деньги, а возвращения проклятой подписки и расписки за какие-то двести марок. Вернуть ему эти марки — и квиты…

Прошел один автобус, другой, а Андрей все еще не имел сил подняться. Наконец сел в третий. Доехал до конечной остановки, где стоял его старый, видавший виды велосипед. Но Петраков понял, что у него нет сил ехать на велосипеде. Сел в трамвай. Пришел домой и сказал Марте, что устал, расскажет обо всем после. Отказался от обеда. Лег на кровать и как в колодец провалился.

Проснулся потому, что Марта, сжав его бессильные пальцы в кулак, натягивала на него голубой чепчик, обшитый кружевом.

— Я думаю, — сказала она, — у нашего младенца будет голова не больше твоего кулака. Вот на него я и буду примерять чепчики. Вон какая большая рука у нашего папы, — приговаривала она, завязывая голубые тесемки у запястья Андрея. — Только вот не такие корявые пальцы с грязными ногтями, а розовое личико будет выглядывать из этого чепчика… Давай-ка будем парить твои руки в мыльной воде и смазывать их свиным салом, чтобы они стали мягкими. У папы должны быть чистые руки и чистая совесть. Правда?

Андрей зарылся с головой в подушку.

— Так ты получил работу? — спросила Марта. — Большая квартира? Сколько тебе обещали заплатить? Я составила список; нужно множество вещей для нового человечка, и папе надо заработать много-много денег. Да?

— Завтра утром поеду окончательно договариваться, — глухо сказал Андрей. Пристально посмотрел на Марту, на ее похорошевшее лицо: глаза излучали нежный свет материнства. — Скажи, Марта, ты коммунистка?

— Кто это тебе сказал? — вспыхнула она, даже шея покраснела.

— Так, просто сам подумал. И к подругам ли ты ходишь? Знаешь ли ты, чем грозит это тебе и твоему ребенку?

— Наш ребенок будет коммунистом, вот это я твердо знаю. Своих убеждений я от тебя не скрывала. Я думаю, что этого достаточно… И нечего тебе разлеживаться. Вставай, будем ужинать, раз от обеда отказался.

Ночь у Андрея была бессонная. В предрассветный час ему стало страшно. Он готов был разбудить Марту и рассказать ей все-все. Подошел к ее кровати. Марта спала глубоким, блаженным сном. Голова чуть повернута набок, припухшие губы полураскрыты, туго налитые руки с голубыми прожилками лежат вдоль тела. Отдыхают. Так спят люди с чистой совестью. Нет, не потревожит он ее сна…

В одиннадцать часов Петраков был на даче.

Сегодня он получше присмотрелся к ней. Вокруг ни клумб, ни цветов, внутри никакого признака семейного уюта: ни скатертей, ни ваз, ни безделушек. Больше похожа на деловой дом, на контору.

Петраков постучал в дверь, ведущую с террасы вовнутрь дома. На окне приоткрылась тяжелая портьера, блеснули очки.

— Итак, — защелкнув дверь на автоматический замок, сказал немец, словно и не прерывался вчерашний разговор, — с каким же решением вы пришли?

— Пришел узнать, что, собственно, вы от меня хотите.

— Я уже сказал — пустяковое дело, не опасное, не трудное для вас, важное для нас.

— Вы вернете мне мою подписку и расписку в получении денег? Свой долг в двести марок я принес, хотя в те годы эти марки ничего не стоили.

— О, я ценю вашу аккуратность в расчетах. И раз уж разговор зашел о деньгах, то могу сказать, что за услуги мы платим щедро. Вот вам две с половиной тысячи марок. Половина вознаграждения. Вторую половину вы получите через два дня, когда мы убедимся, что вы выполнили задание.

Петраков, обычно любивший хорошо заработать, отодвинул пачку денег.

— Мы вернем и вашу подписку и вашу расписку и никогда не будем больше беспокоить вас, — поспешил заверить Вернер. — А сейчас я вам объясню, что от вас требуется. Когда вы заканчиваете работу на пароходе?

— Завтра-послезавтра.

— Отлично. Пароход уходит в Ленинград во вторник. Сегодня воскресенье. Что вам надлежит сделать завтра?

— Подновить кое-где стены в коридорах, в машинном отделении.

— Отлично. В стене машинного отделения вы расшиваете якобы трещину, делаете углубление и закладываете туда вот эту сигару. Заделываете так, чтобы комар носа не наточил…

— Не подточил, — машинально поправил Петраков.

— Спасибо. Проклятый русский язык!.. Закрашиваете. Вот и все. Я думаю, пять тысяч за такую безделицу плата щедрая? А еще говорят, что немцы скупые.

Петракова снова стал колотить озноб. Он понимал, что затевают гитлеровцы.

— Пишите расписку, — приказал Вебер.

— Нет, новой расписки я писать не буду и денег не возьму. Заплатите, когда сделаю, — пытался увильнуть Петраков.

Вебер сунул руку в карман.

— Расписку напишете или не выйдете отсюда живым.

Страх липкой тиной обволакивал сердце Андрея.

— Пишите! — закричал взбешенный Вебер. — Пишите: "Я, Андрей Петраков…"

Ручка тряслась в пальцах Андрея.

— Вы пишете, как курица ногой! Вы трусливый, истеричный человек.

Вебер подошел к стоявшему в углу столику, налил и один и другой стаканы воды из стеклянного кувшина.

— Выпейте воды, успокойтесь! С вами сам становишься неврастеником, — сказал Вебер и осушил свой стакан.

Во рту у Андрея действительно пересохло. Он выпил полстакана воды. Дрожь унялась. Страх отступил. Возникло чувство какого-то озорства, беспечности. "И чего это я перепугался? — думал Петраков. — Напишу. Принесу Марте кучу денег. Через неделю принесу еще… А сигару? Сигару выброшу. Ну и хитер ты, доннер веттер нох ейнмаль! — вдруг вспомнил Петраков немецкое ругательство. — Ишь кого вздумал запугать. Петракова! А? — И со дна сердца поднялась злоба на Нагнибеду, на Яркова: — Решил, значит, со мной рассчитаться? Петра Захарова мне подсунул…"

"Я, Андрей Петраков, — писал он уже твердым почерком под диктовку Вебера, — получил от VI отдела Главного управления имперской безопасности Германии аванс — две тысячи пятьсот марок за выполнение особо важного задания". Подписался. Поставил дату.

— Вот эта штука, — вынул Вебер из коробочки толстую коричневую сигару с золоченым фирменным пояском посередине. — Заделать в стене вы ее можете в любом положении.

— И в любом положении она взорвется? — спросил Петраков.

— Ум готтенс виллен, нихт! — воскликнул Вебер, сложив ладони и подняв их вверх. — Я могу вам по секрету сказать, что в этой сигаре заложено секретное задание для нашего человека в России!.. — Вебер положил руку на плечо Петракова: — Бедняга. Вы сегодня переволновались. Вечером у вас будет болеть голова. Выпейте тогда содовой воды и любой порошок от головной боли… Желаю успеха, — потряс он руку Андрея. — Итак, я жду вас здесь в среду, вручу вам еще две тысячи пятьсот марок, вашу подписку и обе расписки. Вы станете самый свободный и весьма обеспеченный маляр во всей этой поганой стране. Захотите — пожалуйте в нашу Германию. Примем вместе с супругой, постараемся забыть, что она была коммунисткой.

"Заложит! Лишь бы у него не тряслись руки и чтобы он хорошо заделал стену", — думал Вебер, глядя, как Петраков быстро и энергично шагал по тропинке.

"Ну и черт с ним! — рассуждал про себя Петраков. — Заложу. Подумаешь, секретное письмо. Не я, так другой пошлет его. И что тут особенного?"

Завидев приближающийся на шоссе автобус, Петраков побежал, чтобы успеть сесть, и ноги несли его, и он не чувствовал тяжести тела — мог бы добежать до самого Гельсингфорса. Вскочил на подножку. Занял свободное место. Вот Марта обрадуется — сколько денег я ей сейчас выложу! Никогда таких в руках не держал. Скажу, что богатый иностранный капиталист поручил переделать двухэтажную виллу.

Сошел у знакомой трамвайной остановки. Взял свой старенький велосипед, легко вскочил на него и закрутил педали. Но постепенно терял ощущение легкости, с трудом двигались ноги, стала болеть голова. "Переволновался, прав этот немчура". Чем ближе подъезжал к дому, тем сильнее ломило голову. К дому уже шел, еле передвигая пудовые ноги, ведя за руль велосипед.

Марта, увидев его, всплеснула руками.

— Ты что, папа, заболел? Почему такой бледный? Почему шатаешься? Напился, что ли?

— Отстань, у меня болит голова, дай мне пирамидон и содовой воды.

— Наверно, грипп. Никуда я тебя завтра не отпущу. Бог с ней, с работой. Лишь бы ты был здоров.

Марта разыскала в аптечке пирамидон, развела чайную ложку соды в воде. Петракова колотил озноб.

Марта расшнуровала ему башмаки, помогла снять пиджак, уложила в кровать. "Чем-то напоил меня проклятый фашист", — мелькнула в голове Андрея вялая мысль.

Утром дело чуть не дошло до драки. Марта уцепилась за мужа и не пускала его на работу:

— Хворый ты, грипп у тебя, ишь какие синяки под глазами!

— Я должен ехать. Понимаешь — должен! Сегодня я заканчиваю работу и получаю расчет. И работы там осталось на несколько часов. Пароход должен во вторник уйти, и из-за одной недоделанной стены его не примут советские инженеры.

— Да, — сдалась Марта. — Соберись с силами. Советский пароход должен быть сдан в срок. А вечером я тебя напою липовым чаем, дам побольше моченой морошки… Поезжай на автобусе. Есть у тебя двадцать пенни?

— Есть, есть. Я действительно поеду на автобусе, а не на велосипеде.