Корабли Санди. Повести

Глава шестнадцатая УДИВИТЕЛЬНАЯ СУДЬБА

Сборка Центра подвигалась крайне медленно, нам нужна была помощь, и в первую очередь помощь самого конструктора. Но автор был отстранен от изготовления своей машины.

Тогда, предварительно созвонившись по телефону, мой отец, Мария Даниловна и Терехов сходили в райком и обстоятельно поговорили обо всем с первым секретарем Кравцовым. В райкоме были удивлены. Позвонили Рябинину. Рябинин сказал:

- Я во всем иду ему навстречу. Терехов не соответствовал занимаемой им должности начальника конструкторского бюро, однако я не снимал его, пока он не закончил работу над проектом своей машины. Теперь он работает в цехе инженером. Для доводки машины я выделил специально оборудованную мастерскую и бригаду слесарей во главе с опытным наладчиком. И он еще жалуется?

- Но Терехов отстранен от участия в изготовлении своего детища. Вычеркнут даже из авторской заявки… Как вы это объясните?

Рябинин ухитрился объяснить - не понимаю как. Все дело было в том, что с ним слишком уж носились. Если Терехов говорил одно, а Рябинин другое, то верили Рябинину.

И вот тогда в редакцию газеты «Известия» поступило коллективное письмо молодых инженеров из конструкторского бюро нашего завода. Там стояла и подпись Валерия, хотя ему ох как не хотелось подписываться. Ведь он был пока только и. о.- исполняющим обязанности начальника конструкторского бюро, к нему еще только присматривались, и его подпись под письмом, осуждающим Рябинина, означала, что главный инженер этого ему не простит.

Но если Валерий боялся Рябинина, то еще больше он боялся уронить себя в глазах товарищей по работе - конструкторов, инженеров, рабочих и, конечно, отца.

А Рябинин ничего и никого не боялся - его занесло, как Зинку. Зинка вся была в отца.

От «Известий» явился худенький веселый очкарик, до того юный на вид, что дородный важный Рябинин и не подумал принять «это явление» всерьез. Но на этот раз он сглупил, недооценив силу прессы. Он был слишком уверен, что «свыше» не допустят никаких фельетонов о Рябинине. Но корреспондент отнюдь и не торопился строчить острый фельетон. Изучив все подробности конфликта, собрав материал, он сумел добиться партийного обсуждения конфликта в стенах завода. В повестке дня собрания стоял один-единственный вопрос: об этике инженера. И это было персональное дело инженера Рябинина.

Собрание действительно получилось острое. И хотя я на нем не была, но представляю, как оно протекало. Кое-что мне рассказал отец, кое-что Мария Даниловна и другие. Разговоров об этом было много.

С Марией Даниловной очень считались на заводе. Она могла и директора, и главного инженера приструнить при случае. К ней шли со всеми неприятностями, со всеми бедами, и она почти всегда как-то умела помочь. Историю с Тереховым она знала во всех подробностях, от всех ее участников, кроме разве Рябинина. Мария Даниловна - депутат Моссовета, Герой Социалистического Труда. Идя на это собрание, она приколола к синему выходному костюму орден Ленина.

В президиуме сидели один из секретарей горкома партии, секретарь райкома и директор завода Иван Иванович Медведев.

В президиум был избран Наташин отец, Андрей Павлович Бережков, слесарь, имеющий на заводе собственную лабораторию, и Алла Кузьминична Бережкова, знатный бригадир, что дало повод секретарю райкома пошутить насчет «семейственности» состава президиума.

Человек, устроивший все это, скромно сидел в уголке, во втором ряду, и что-то писал в блокнот, снимая для этого очки.

С докладом об этике инженера выступил… Рябинин. Доклад был умный, содержательный, он был одновременно этико-философским и чисто практическим, ибо докладчик приводил примеры, за которыми недалеко ходить…

Конечно, он назвал для примера и фамилию Терехова, получившего выговор за неэтичность и занимавшегося кляузами.

Лучше бы Рябинину этого не говорить…

Слово взял конструктор из КБ лет сорока, но вихрастый и курносый, как мальчишка. Я его знала.

Он без долгих разговоров зачитал коллективное письмо в редакцию «Известий». А зачитав, спросил, как же это может быть - в семидесятых годах и на московском заводе? Пусть ему разъяснят этот грустный анекдот!…

Выступили еще два конструктора, потом Бережков - очень деловое выступление, все по тому же поводу. Затем мой отец…

Он спокойно рассказал, как мы работаем над сборкой Центра, как это трудно, и что автор, по существу, лишен возможности руководить сборкой своей машины и это тормозит работу. Затем отец тоже спросил, как это может быть, что фамилия изобретателя исключена из авторской заявки?

А Рябинин хмурился все больше и больше. Медведев огорченно вздыхал и вытирал вспотевшее лицо носовым платком. Ему было так неловко, так стыдно за Рябинина, что он как потупил глаза, так и не поднимал.

Председатель со страдальческим лицом предоставил слово следующему… Товарищу Добиной.

Сразу стало тихо-тихо. Все благожелательно и с уважением следили, как Мария Даниловна поднялась по ступенькам и встала рядом с кафедрой. Ее встретили аплодисментами, она улыбнулась людям, поклонилась и, когда все стихли, Мария Даниловна начала как-то задумчиво и грустно:

- …Слушала я сейчас одного выступающего, другого, третьего, смотрела на товарища Рябинина, как он хмурился, сердился, как не хотелось ему слушать горькой правды, а передо мной стоял образ того Рябинина, каким он впервые пришел на завод тридцать лет назад. Совсем еще юный, худенький паренек в стоптанных ботинках - в Москву-то он пришел пешком из села Рождественского с Оки, - в отцовской солдатской шинелюшке, опаленной порохом. И цеха того уже нет, снесли за ветхостью, и станков тех кет, на которых он тогда учился работать,- устарели, и списали их за ненадобностью. А в новых цехах, оснащенных умными станками и автоматами, львиная доля труда его - Рябинина Владимира Петровича. О нем говорят: он рос вместе с заводом… не совсем точно. Это завод рос вместе с ним, вместе с такими, как он. Завод-то создавали люди.

Помню, как Володя Рябинин днем работал у станка, а вечером бежал на рабфак. -А вот он уже в институте - быстро время бежит - вот уже инженером стал недавний крестьянский паренек. А там, слышу, в аспирантуре… заочной, потому что все дни он по-прежнему на заводе. Всякого навидались мы за эти годы - и хорошего, и плохого, а вот товарища Рябинина я помню принципиальным, смелым, дружелюбным, до страсти любящим свой завод и его людей. Повторяю: и его людей!

Четверть века он у нас главный инженер. С любыми вопросами шли к нему люди - и с производственными, и с личными. И всегда-то поможет Владимир Петрович, посочувствует, поймет. Требовательность, умение понять человека, подобрать и поставить специалиста туда, где он может принести наибольшую пользу. И всегда завод и его люди были у Рябинина на первом месте. Дало заведование кафедрой в институте, преподавательская работа со студентами не вытеснила из его сердца завод.

Профессор, доктор наук, но прежде всего - инженер. При такой занятости Рябинин мог часами убеждать человека, решившего уйти с завода из-за слепой обиды или бросить институт из-за семейных неурядиц. Что-то в нашем главном инженере, хоть он давно и профессор, было - наварное, молодость души…

И я не могу понять, когда, с какого времени, почему он стал превращаться в того Рябинина, каким мы знаем его теперь.

Прости уж меня, Владимир Петрович, но я тебе по-партийному, по-рабочему скажу то, что теперь думают о тебе люди. Если ошибусь, они меня поправят, при всех говорю. Теперь ты не тот, прежний,- руководитель, друг и товарищ. Вроде вот с нами вместе (прости, что тыкаю, это я по старой памяти, как тридцать лет назад), но душой ты уже отошел от нас. Теперь уже боятся идти к тебе с бедой или недоразумением на производстве. К Ивану Ивановичу Медведеву идут - жалеют, что он на пенсию собирается уходить,- к тебе нет. Иван Иванович, может, не посмеет тебе поперек сделать, но хоть посочувствует.

Умный, ученый, опытный, много видевший, много знающий, как же ты, при твоих-то уме и способностях, не нашел дорожку к сердцу родной твоей дочери? Зина-то на глазах у всех пропадает… Скажут: чего общественность смотрела? А это тот редкий случай, когда общественность бессильна, потому что Зине Рябининой может помочь лишь один человек: родной отец! От обиды на которого она и гибнет. А теперь вот, Владимир Петрович, эта позорная история с Тереховым, твоим бывшим учеником.

Чем тебе не угодил Юрий Терехов? Что оказался талантливее тебя, так он же твой ученик, а учитель должен радоваться, если ученик превзошел его, значит, будет кому передать дело рук своих и будет кому продолжить его. Или не понравилось, что не подхалимничает, не заискивает перед тобой, собственные мысли имеет и высказывает их без опасения? А тебе что - хочется запугать, чтоб тебя боялись, чтоб твой авторитет превыше всего был, пусть даже во вред заводу, которому ты отдал всю жизнь? А навязывание соавторства… совестно даже говорить об этом…

Я заканчиваю, товарищи. Предлагаю вынести товарищу Рябинину строгий выговор. Терехова вернуть в конструкторское бюро и дать возможность самому довести свое изобретение. И конечно, уничтожить фальшивую авторскую заявку, предварительно разобравшись, чьих рук это дело, и написать новую от имени самого изобретателя.

Говорят, Марии Даниловне так аплодировали, что чуть стекла не вылетели. Ей устроили настоящую овацию. Хлопали, пока она не дошла до своего стула и не села.

Юра Терехов, кажется, заплакал, укрыв лицо в ладони,- нервы-то ему потрепали изрядно. Товарищи из конструкторского бюро старались загородить его от любопытных глаз.

Председатель предоставил слово сердитому мастеру (кажется, его звали Василий Кузьмич), но тот сказал, что от выступления отказывается, так как лучше, чем сказала Мария Даниловна Добина, уже не скажешь. Он присоединился к предложениям Марии Даниловны и захотел только добавить: «поручить парткому проверить выполнение и доложить на следующем собрании». В общем, прения на этом закончились, а добавлений было множество, и самых дотошных. Кто-то из пожилых коммунистов предложил было вернуть отцу прежнюю бригаду, само дело того требует: собрать и наладить такую сложную машину, как «сборочный центр»,- дело не шуточное, нужны… гм, опытные, дисциплинированные наладчики… Все поняли, что он хотел сказать.

Но отец поднялся и заявил с места, что соберет и с новой бригадой, с которой он уже сработался, и не откажется от нее. Ребята многому научились - и вообще хорошие, только пусть руководит сборкой сам автор чертежей Терехов.

На этом и порешили коммунисты, проголосовав единогласно.

Рябинин больше не промолвил ни слова. Тяжелое полное лицо его словно окаменело. Он ни на кого не смотрел… То, что ему вынесли строгий выговор, потрясло его: никак он этого не ожидал.

Все расходились с каким-то ощущением праздника в душе: восторжествовала справедливость. Лица подобрели, глаза сияли радостью.

Юрий подошел к Марии Даниловне и при всех расцеловал ее. Он был тронут до глубины души…

Как-то, возвращаясь домой, я встретила Зинку и Зомби. Она шла из своего общежития, которое находилось неподалеку. Я кивнула ей и хотела пройти, но она приостановилась и сказала, указывая Зомби на меня:

- Вот самый добрый человек, которого я знаю. Она даже подонка вроде тебя и то никогда бы не предала. Она способна даже меня пожалеть.

- Что значит - даже тебя? Будто ты уж такая плохая. Больше напускаешь на себя, назло кому-то. Как тебе не совестно, Зина! И вообще я не такая уж добрая, как тебе кажется… А может, ты ради хохмы сказала так?

Про себя я отметила: надо будет подумать на досуге, добра ли я. Ни разу об этом не задумывалась. И плохо ли это, если добра?

- Вот именно, - хихикнул Зомби, - всякий добр лишь для себя. Вообще люди делятся на волков и овец. Один писатель даже пьесу такую написал. Или ты ешь, или тебя съедят.

Я запротестовала, но Зомби и слушать не стал. Ну и черт с ним. Всмотрелась в Зину. Странное у нее было выражение лица: торжественное и торжествующее. Как будто она решилась и, преодолев что-то в себе, осуществила это решение. На что она может решиться рядом с таким подонком, как Зомби? Я взглянула на него: он посмеивался, как всегда. Мы обе вызывали в нем невольный смех. Он ведь чрезвычайно смешлив.

Интересно, кто не знает, что он вор, может догадаться по внешности? И может, и нет, смотря что в нем видеть…

Одет он обычно, ничего стильного, добротное пальто, меховая шапка, пуховое кашне. По виду обычный служащий. И только глаза пусты, мрачны и, при всей его смешливости, никогда не смеются. Навсегда уверовал, что человек человеку волк, и ничто его не разубедит. Если же встретит бескорыстного, доброго, то скажет о нем - овца.

- Владя! - Зина взяла меня за руку. Она была без перчаток, и пальцы ее покраснели от холода.- Владя, когда мне будет совсем плохо и я позову тебя, ты придешь?

- Зачем же ждать плохого, позови меня раньше,

- Ты придешь,- кивнула она. Зомби смеялся.

- Хватит тебе, Зинка, резину тянуть,- лениво сказал он,- пошли. До свидания, барышня.

Они ушли. Меня отродясь никто не называл «барышня». Откуда он выкопал это слово? Теперь называют просто «девушка». Правда, есть балет «Барышня и хулиган», но вряд ли Зомби его видел.

Как оттащить Зинку от таких, как Зомби? Ее бывшая компания взялась за ум, так Зинка сменила их на других, которые отнюдь не собираются этого делать.

Кто только не разговаривал с ней «по душам». И местком в полном составе, и комсомольцы во главе с Юрой Савельевым, и мастера, и бригадиры, и сердобольные работницы, не говоря уже о ее друзьях, как Ермак, я, мой отец, тот же Шура Герасимов, который хотел жениться на ней, хотя ему и девятнадцати лет нет. Шура не идет в армию: больные почки. К тому же он единственный сын больной и старой, нуждающейся в уходе женщины.

Но Шура не из-за угроз и уговоров взялся за работу. Он действительно полюбил эти поразительные новые станки. Работать на них для него такое наслаждение, как шахматисту по призванию играть в шахматы.

Олежка Куликов работает добросовестно, уже не тяготясь, но пока без увлечения. С увлечением он только играет на балалайке. Олежка записался в инструментальный кружок и каждый вечер бежит в заводской клуб на репетицию.

А братья Рыжовы… Те с возрастом просто поумнели, в них проснулась практичность, стремление заработать побольше денег и тратить их «с умом». Они приоделись, помогают своим глухонемым родителям и часто разговаривают об армии, куда их призовут через год.

Пришла домой, а папа уходит к Шуре.

- Тебе не будет скучно? - спросил он.

- Нет, не будет. Иди.

Настроение испортилось. Я думала, мы сегодня посидим с ним, как прежде, за чаем, обсудим вчерашнее собранна…

Но зато пришел Ермак, даже не позвонив предварительно. Был в наших краях и решил заглянуть. Я так обрадовалась, что чуть не расцеловала его в передней. Но он так скромен, и приходилось крепиться и ждать, когда он сам меня поцелует… не только как сестру.

- Хотите чаю? - спросила я, когда он разделся (я еще ни разу не видела его в форме) и, улыбаясь, прошел в комнату.

- Потом. Сначала хочу посмотреть на тебя - так соскучился!

- Правда?

- Правда, Владя.

- А почему же не приходил?

- Некогда было. Готовился к очень серьезной операции.

- Опасной?

- Нет. Нисколько. А где Сергей Ефимович?

- Ушел к Шуре. Ах да, ты же и не знаешь подробности.

Мы сели рядом на диване, и я рассказала ему все-все новости. И про режиссеров, и про Шуру, и даже о вчерашнем собрании - то, что мне было известно. Ермак, чуть улыбаясь, слушал, не сводя с меня глаз… Он несколько осунулся, черты его стали еще резче. Но яркие серые глаза улыбались, ликовали. Он чему-то очень радовался помимо нашей встречи. А встрече радовался тоже, и я почувствовала себя счастливой.

- Какая-то удача на работе? - спросила я.

- Большая удача, Владя. Давно этого добивался. Словно гора с плеч. Так я рад!

- Ты прямо ликуешь. Рассказать нельзя?

- Все расскажу… Через несколько дней.

- Понимаю, такая работа. Почему-то я вспомнила лицо Зины…

- Только скажи, это касается Зины Рябининой? Ермак кинул на меня быстрый взгляд.

- Ты говорила с ней?

Я рассказала, как встретила ее и Зомби и какое у нее было лицо. Ермак перевел разговор на другое.

Потом мы пили чай, разговаривали, он дал мне прочесть письмо его друга океанолога Санди. Ушел он ровно в двенадцать. Папы еще не было. Весь вечер мы с Ермаком были одни в квартире, и он даже не поцеловал меня. Это понятно, раз он меня не любит.

Когда Ермак ушел, а папа все еще не приходил, я с горя стала слушать пластинки. Прослушала несколько песен Таривердиева, Птичкина, Петрова, и так мне стало грустно, что я бросилась на постель и расплакалась, как маленькая.

Да и чему, собственно, радоваться? Ермак меня не любит и вряд ли когда полюбит. Мама тяжело больна и бросила нас ради Моржа. Папа больше всех на свете любил меня, теперь он больше всех любит Шуру. В университет я, наверно, опять не попаду, даже на вечерний… столько желающих, такой конкурс! Да и с завода было жалко уходить. Разве поступить на заочный?

А главное, у меня не было подруги. В школе я дружила с Наташей, а теперь вижу ее совсем редко: ей некогда. Майе тоже некогда. Она решила во что бы то ни стало поступить в университет. Все вечера напролет занимается, зубрит и читает. И говорит, что ее просто не посмеют не принять!

Вообще-то и мне некогда, но я не могу без дружбы. Стоит Наташе или Майе позвонить мне, как я бросаю все свои занятия и бегу к ним. Но они звонят крайне редко, только когда так переутомятся, что уж не в силах воспринимать прочитанное. А когда я зову их к себе, или в кино, или просто «подышать воздухом», ни та, ни другая не бросают своего дела ради меня. Геленку я совсем теперь не вижу: усиленно готовится к конкурсу.

И Ермака вижу редко…

Когда я была школьницей, то никогда не чувствовала себя одинокой, а теперь чувствую. Мне кажется, такое же точно чувство (неудовлетворенную потребность в дружбе) испытывает Миша Дорохов.

Своих товарищей по школе он теперь видит очень редко: одни, уже учатся в институте и загружены по горло лекциями и общественной работой, а если выпадает неожиданно свободный вечерок, они проводят его с новыми друзьями, студентами. Те, кто работает, и подавно заняты, ведь они и работают и учатся на вечернем или готовятся к экзаменам.

А с водителями такси у Миши настоящей дружбы пока не получается. Большинство из них семейные - жена, дети, надо им уделять время, хозяйству. Молодые таксисты либо тоже учатся, либо… им нужен друг лишь для того, чтоб распить бутылку-другую в ресторане.

Все это мне рассказал сам Миша Дорохов. Во время моих хождений по режиссерам Миша не раз подбрасывал меня на своем такси, специально дожидаясь у ворот завода. Миша Дорохов очень славный парень. Я бы от души хотела, чтоб он нашел себе друга. Без дружбы никак нельзя. Даже любовь не может заменить дружбы, разве что на время…

Мне вдруг стало легче. Тоска моя постепенно проходила. Завтра мы будем все вместе - мой отец, его новая бригада и я - собирать машину Терехова, и нам через свое ремесло откроется смысл видимого мира.