Король дзюдо

Глава 1 Те же и Юрик

Как-то неудачно все у меня складывается. Ведь мы могли бы стать настоящими друзьями с Королем. Он единственный парень, к которому меня потянуло, у нас с ним много общего, как говорится, в наших достоинствах. Зато недостатки у нас разные.

Точнее, все, что во мне есть плохого, у него в квадратной степени: самолюбие, гордость непомерная, пижонство.

Положа руку на свое честное сердце, могу признаться: все хорошее в нем тоже посильнее, чем у меня, — обаяние, смелость, находчивость, уверенность, неоспоримые качества вожака, актерский талант, наконец.

Может быть, у каждой яркой личности черты характера должны быть в каком-то равновесии? Одно сдерживает другое? Если увидишь очень сильную черту, не сомневайся, что есть и очень слабая, диаметрально противоположная? Я читал где-то, что сентиментальные люди зачастую бывают крайне жестокими: могут проливать слезы над бездомной собачкой и не помогать человеку в беде.

Но тогда, выходит, все предопределено с рождения и человек ни в чем не виноват?

Не думаю. Преодолевать себя больше мужества требуется, чем, например, из просто смелого стать еще более смелым. Лично мне нравятся трусы, внезапно, в трудную минуту, ставшие храбрыми, а не храбрые, ставшие трусами или даже пусть и оставшиеся такими же храбрыми. И еще, наверное, поэтому мне нравятся слабаки, которые годами идут к силе, до изнеможения занимаясь с гантелями, а не просто силачи от природы. Вероятно, встреть я абсолютно совершенного человека во всех отношениях, вскоре бы в нем разочаровался. Ему ведь расти некуда, он достиг потолка…

Такой человек, видимо, был бы большущим занудой и обязательно принялся бы поучать других, как стать таким, как он. Ведь если тебе самому уже некуда стремиться, ты можешь только учить других. Кстати, и в спорте. Станет спортсмен, скажем, олимпийским чемпионом, достигнет ослепительных высот и переходит в тренеры. Понятно, я его за это нисколько не осуждаю. Жизнь так уж устроена: не можешь сам, учи других на своем опыте, если он, к счастью, есть.

Извините, отвлекся я от наших баранов, как сказал бы пастух… Не стали мы настоящими, закадычными друзьями с Витькой.

Нет, слово «закадычные» неуместно. Пожалуй, оно сродни слову «собутыльники», они встречаются лишь для того, чтобы «за кадык» залить. Сколько же слов мы говорим, не зная их истинного значения! Моя покойная бабушка говаривала: «Выпала мне такая планида». Планета, значит. Наверное, это выражение было «научным» термином у древних астрологов, гадающих по звездам.

Мне тоже выпала кое-какая планида. Мы провели состязания по дзюдо на абсолютного победителя: среди «мужчин» и среди «женщин».

Схватки начались по жеребьевке. Моим противником оказался Славка, Витькиным — Сашка.

Я одержал верх над Славкой, Король — над Сашкой.

Затем я победил Сашку, а Король — Славку.

Потом мы схватились с Королем. И как я ни старался, он внезапно применил бросок с захватом подколенного сгиба двумя руками, и я проиграл, хоть и умудрился упасть на живот. Король сразу же применил удушающий прием, и мне пришлось хрипло взмолиться: «Маита» (сдаюсь).

Среди «женщин» на первое место вышла Клава. Следовательно, Нина «завоевала» второе место, как и я. Девчонок-то у нас только двое! Света не в счет. Если уж мы «уке», то она «уке» вдвойне. Да и весовые категории разные. Одно дело тренироваться, другое — соревнования, и в схватках Света не участвовала.

Король возгордился и стал приставать к самому Юрику, вызывая его на поединок. Чтобы не обижать своей явной победой старосту, наш тренер отказался:

— Не хочу подрывать твой заслуженный авторитет.

— А свой? — хитро спросил Король.

— Свой — тем более, — засмеялся Юрик. — Вдруг ты победишь!

Прошло уже два с половиной месяца, 75 дней, как организовали секцию: с 1 июня по 15 августа.

Мы отметили наш скромный юбилей в парке, в том самом кафе-мороженом, где Король когда-то сорил деньгами.

На этот раз, отчетливо помня, что обжорство, даже мороженым, приводит к болезни, Нина, Клава и Сашка жадничать не стали. Посидели скромно: по две порции мороженого и по бутылке «Байкала» на человеко-единицу.

Юрик хотел за всех заплатить, но Нина настояла на складчине.

Я знал, что Король при деньгах, но со своими прежними купеческими замашками он выступать не стал. Во-первых, смешно, среди нас двое взрослых людей, получающих зарплату. Во-вторых, Юрик вдруг спросит: «Наследство получил?» — выкручивайся тогда.

Ну а другой богач, Сашка, — известный скупердяй, он и свою-то долю на краешке стола отсчитывал и пересчитывал по копеечке.

Позже, в сарае, Король сообщил мне задание: завтра утром мы едем втроем, с Сашкой, на толкучку.

Едем так едем, мне нужно войти в доверие к Федотычу. А для этого надо было проявить себя, чтобы комар носа не подточил.

У меня были далеко идущие планы. Помните, ночью на кладбище Федотыч сказал Сашке: «Приходи в мастерскую»?

Я догадался, что за мастерская! Там он наверняка свои гибкие пластинки печет как блины. Мне бы только до мастерской добраться… Простейшая логика подсказывала: если уничтожить причину, то и следствия не будет. Чем тогда торговать?

О следствии-то я думал, о последствиях, увы, не задумывался.

Ранним утром, когда в назначенный час Король и Сашка зашли за мной, я уже был одет и примерял перед зеркалом два красочных объявления на картонках, соединенных веревочками и перекинутых через плечи. Одно на спину: «Продам взрослого сиамского кота», другое на грудь: «Куплю моложавого спаниеля. С короткими ушами не беспокоиться».

Король и Сашка остолбенели, увидев мои объявления. Я важно поворачивался к ним то грудью, то спиной, как манекенщица, чтобы оценили.

— Каково? — важно сказал я.

Сашка заржал.

— Не видел никого глупее себя? — с иронией спросил его Король.

— Не видел, — со смехом выдавил Сашка.

— Зачем это тебе? — устало сказал мне Король. Я ему надоел своими фокусами.

— Для маскировки, — серьезно ответил я. — Пусть все думают, что я совсем по другому делу на толкучку пришел.

— Для маскировки… — снова заржал Сашка. — Да тебя сразу заприметят.

— Снимай, пугало огородное, — приказал Король.

И я нехотя расстался с объявлениями, ворча:

— Много вы понимаете… Там столько людей, еще и не с такими плакатами. Один дядька сыромятные намордники предлагал, в скобках — «для собак».

Король только головой покачал:

— Раньше ты мне казался умнее.

— Первое впечатление обманчиво, — возразил я.

На станции мы взяли билеты, и я спросил:

— А что мы в такую рань?

— Пока милиция спит, — хохотнул Сашка, многозначительно похлопав по своему кейсу.

На толкучку мы прибыли в шесть утра, она уже бурлила.

Мы пробрались в музыкальный ряд. Король был прав: покупатели нас сами искали.

Поучившись у Сашки и Короля, я толкнул за каких-то полчаса восемь пластинок, по два рубля каждую. Мне еще и спасибо говорили. Особенно шли нарасхват записи ансамблей «Роллинг Стоунз», «Битлз», ну, само собой, «Абба» и «Бони М».

Я отвел очередного покупателя за газетный киоск, вручил ему пару пластинок из Сашкиного кейса, спрятал деньги, поднял голову и… за длинным парнем, который отошел, передо мной открылся наш Юрик.

— Мне сказали, тут пластинки… — зачастил он и осекся, уставившись на меня.

— Сашка попросил, — промямлил я. — Он свою фонотеку распродает, но по той же цене, по какой и купил, — поспешно заверил я Юрика, глядя над его плечом на Короля и Сашку, подпирающих забор.

— Эй! — позвал я их.

Юрик обернулся. Они подошли на ватных ногах.

— Я сказал, что ты со своими пластинками расстаешься, — торопливо проговорил я Сашке, — за ту же цену, что и покупал.

— Ага, — закивал Сашка. — За ту же!

— А мы ему помогаем, — подхватил Король, — он стесняется. Одному ему тут год отираться.

— Да-да… — озабоченно произнес Юрик. — Света просила что-нибудь ультрасовременное достать. Везет же мне! Что же вы раньше молчали?

— Откуда ж мы знали, что вам нужно? — приободрился Сашка, выхватив у меня кейс. — Вам я бесплатно.

— Нет, нет, нет, — запротестовал Юрик. — Ты когда-то тратился, а я… Почем?

— По рублю, — сбавил цену Сашка.

— Дешево, — удивился Юрик, отобрав себе из нашего обширного ассортимента пять пластинок и весело сказал: — Спасибо. Выручили. Вечером не опаздывайте.

И заторопился на ближайшую электричку.

— Пронесло, — с облегчением вздохнул Король. Правильно говорят азиатские философы, что только гора с горой не встречается.

— Ты зачем нас позвал? — напустился на меня Сашка.

— Растерялся, — честно ответил я.

— Он растерялся… — передразнил Сашка. — Из-за тебя пять рублей потеряли! Вычтем из твоего гонорара.

— Нечестно, — взял под защиту мои интересы Король. — Любой из нас мог на его месте оказаться.

— Если бы я со своими плакатами пришел, такого бы не случилось, — обиженно заметил я.

— Юрик слепой? — раскричался Сашка. — Он же увидел бы, что ты не сиамских котов продаешь!

— Кто продает сиамского кота? — сразу же подскочил к нам взъерошенный мужичок. — Самец? Самка мне не нужна. Она без самца диким криком орет! За сколько? — Он нам рта не давал разинуть. — А какой окрас? Молодой? Чистокровный или помесь?

— Помесь! — гневно выпалил Сашка.

— И даром не нужен, — отмахнулся мужичок, растворился в толпе и мгновенно вернулся. — А собаками не интересуетесь? Могу предложить щенка водолаза или молодого спаниеля, хотите?

У меня чуть челюсть не отвалилась.

А Сашка прямо-таки взбеленился:

— Вы что, сговорились? Не нужен нам твой молодой! — заорал он на мужичка.

— Нам нужен моложавый, — умненько вставил я.

Сашка схватился за голову.

— Такой породы не знаю, — озадачился мужичок и вновь исчез.

Король хмыкнул:

— Сумасшедший дом.

В это утро мы продали пятьдесят пластинок. Я «заработал» шесть рублей за вычетом убытков от Юрика, разделенных на троих. Дальше оставаться было нельзя: мы уже примелькались на толкучке.

— Такими темпами ты не скоро на «Жигули» накопишь, — выговаривал мне в электричке Сашка за нерасторопность.

— Я не волшебник, я только учусь, — сказал я, насупившись, будто бы от обиды.

— Ладно. Для начала ничего, — подобрел он. — Аппетит приходит с едой.

— Хотя бы показали, как вы пластинки делаете… — искательно улыбнулся я ему.

— Любознательный какой, — покосился на меня Сашка.

— Не доверяете? — бубнил я. — Ведь теперь связан же с вашей шайкой одной веревочкой.

Сашка чуть не подпрыгнул на лавке:

— Шайкой?

— Не придирайся к словам. Пусть не с шайкой, а с фирмой «Федотыч и К», — смягчил я свое выражение. — Не чурка с глазами, чтобы не понимать: такое количество пластинок не из фондов Эрмитажа.

Король и Сашка переглянулись.

— «Не спеши, — пропел Сашка, — еще не спето столько песен…»

— «Еще звенит в гитаре каждая струна», — кивнул я. — Ну?

— Увидишь, увидишь, — пробурчал Сашка. — Сказал же, не спеши.

— Что ж, подождем. Нам не привыкать.

Я и правда поспешный человек, особенно в дзюдо. Тороплюсь все время, поэтому Король у меня и выигрывает. Он еще быстрее, чем я, соображает. Сашка-то мне проигрывает схватки из-за своего врожденного тугодумства — не умеет вперед даже на ход рассчитывать. Зато денежки считать умеет этого у него не отнимешь. Ему бы в банке работать!

Но как говорила моя бабушка, «дурак дураком, а хитрый». Не хочет меня к мастерской подпускать. А может, сам Федотыч пока не разрешил? Скорее всего, разжигает мое любопытство, водит на веревочке, на коротком поводке. Заслужи, мол, доверие.

Интересный тип. Я заметил у него в прошлый раз на кисти руки наколку — кинжальчик, перевитый змеей. Очень символический рисунок, лучше не придумаешь. Острый он и ядовитый, Федотыч. Как только Король не видит?.. Может, и видит, да глаза закрывает, плывет себе по течению, благо сверху не дождь, а деньги капают.

Недаром древние говорили, что человека надо проверять богатством, тюрьмой и войной. Испытание «богатством» Король не выдержал, а до тюрьмы, видать, не так уж и далеко…

Глава 2 Выхожу на объект!

Люблю утром поваляться в постели. Особенно когда надо срочно куда-то идти. А когда никуда не надо спешить, то и подавно. Я отдернул занавеску с оконца и опять плюхнулся на диван. Лежал и раздумывал.

Король и Сашка ни о чем не подозревают, Федотыч ко мне относится вроде бы неплохо, первый экзамен на толкучке я выдержал.

Теперь бы мне шашечку динамита — и в ту мастерскую. На худой конец сойдет и топор — томагавк по-индейски.

Где она, эта проклятая мастерская? Подайте ее сюда немедленно, пока я полон сил после затяжного здорового сна! Живо все «раскурочу», что по-русски означает: пыль пойдет по закоулочкам!

В сарай ввалился Славка:

— Вставай. Айда на реку, дрыхало.

— Выйдь на реку, чей стон раздается!.. — вскочил я. — Сейчас сбегаю домой пошамаю, а ты здесь посиди посторожи вверенные тебе заприходованные матценности на случай самовоспламенения, утруски и очень окислительных процессов.

— У тебя случайно голова не болит? — спросил Славка.

— Болит. — У меня голова что-то побаливала.

— От брехни, — с удовлетворением сказал Славка.

Я побежал завтракать, обкатывая по мозговым извилинам внезапно родившуюся идею.

Родители собирались в турпоход. Отец взял неделю в счет отпуска. Лето кончается, а осенью пойдет потоком с полей сахарная свекла — успевай поворачиваться.

На радость родителям, я умял пять котлет — почему родители радуются, когда их отпрыски много едят? — и все размышлял над своей внезапной гипотезой, то есть научным предположением. В моем случае можно даже сказать — предвидением.

Хорошие мысли всегда приходят по утрам, когда тело еще не так стеснено одеждой. Зимой, например, мне вообще ничего путного в голову не приходит. Взять хотя бы древних римлян: наденут легкие сандалики, завернутся в тонкую простыню (в хитон, по-итальянски) и думают, думают… А загнать бы их за Полярный круг, напялить на них унты и медвежью доху — много бы они вам надумали.

Все началось с пустяка, со Славкиного вопроса: болит ли у меня голова. Ясно, болит, раз я попал в такую компанию. И в сердцах чертыхнулся про себя: пусть уж лучше головы болят у Федотыча, Сашкиного дядьки, Сашки и Короля!

От этого пожелания оставалось сделать только один шаг до моей идеи, гипотезы и предвидения. Что, если…

Все великие открытия совершаются с этого предположения: что, если… Так был изобретен пароход, локомотив, самолет, спутник и расческа. Пытливые умы всегда задавались вопросом «что, если…».

А то! Дед Пихто!

Привел же меня Король без разрешения «крестного отца музыкальной мафии» Федотыча в сторожку. Почему бы и мне кого-нибудь не привести?

Я привожу Славку: тоже, мол, хочет поправить дефицит платежного баланса.

Славка приводит Нину: ей, дескать, надо свести концы с концами после покупки к осени польского плаща, тем более с капюшоном.

Нина, та приводит Клаву, чтобы она могла завести себе сберкнижку, которую спит и видит всю свою сознательную жизнь, ведь из всех тайн на свете она любит только тайну вклада, желательно крупного.

Клава приводит Свету — известную меломанку, мечтающую об импортных дисках, как известно кусающихся в цене, по дешевке.

Света приводит Юрика, заявляющего, что на одну зарплату не проживешь!

Ошарашенный Федотыч тут же прикрывает свою лавочку и… укорачивает мой язык спецножницами для резки кровельного железа и колючей проволоки.

Жаль. Хорошая была идея.

…Я пожелал родителям счастливого пути, выслушал наставления на неделю, внимательно осмотрел харчи, заготовленные для меня впрок в холодильнике на время длительного отсутствия предков, получил пять рублей на хлеб, молоко и другие мелкие расходы, смахнул воображаемые слезы разлуки, затем затрясся от глухих рыданий, чем потряс родителей (мать уже хотела было отказаться от турпохода), и вернулся в сарай.

Славка уже изнывал от ожидания. По привычке он спросил, что именно я заглотил на завтрак.

— Изволил откушать скромно, — сообщил я. — Легкий стрелковый завтрак в Версале: спаржа, холодный цыпленок, три бутерброда с красной икрой, чашка черепахового бульона, сыр бри, бокал игристого шампанского и три головки молодого чеснока.

— Фу! — поморщился он. — Отвернись и не дыши.

— Котлеты без чеснока не бывают. Без него, запомни, только торт «Сказка», — справедливо заметил я. — Должен и сам знать.

— Я знаю, — сказал он. — Но не в таких же количествах!

— Никто не запретит питаться красиво, — ответил я. — Резко возросший уровень жизни обязывает. Пять котлет дома метанул, как одну.

— Мне бы твой аппетит, — позавидовал Славка. — Я только две мисочки борща съел, а второе осилить не мог.

Знаю я его мисочки — емкостью с котел для целой пионерской дружины.

— Бедняжка, — пожалел я его. — Второе-то тебе зачем?

— Большой расход энергии, — сказал Славка. — И гигиена питания подчеркивает, что завтрак должен быть солидным. Завтрак съешь сам, слышал?.. Это вот плотно ужинать вредно: страшные сны замучают.

…Мы пришли на пляж. Возле часовни, на том берегу, Сашка показывал своим приятелям приемчики.

Я невольно подумал: «Почему он их не привлек к бизнесу?»

И сам себе ответил: малолетки еще, только пятый класс закончили. Такие могут подвести нежданно-негаданно. На них полагаться нельзя в серьезном деле. По себе знаю, каким лопухом был в пятом классе.

Неожиданно я вспомнил о Вальке Портнове. Господи! Сто лет его не видел. С ним-то свободно можно было посоветоваться: он парень серьезный.

«Обстоятельный, — сказала бы покойная бабушка. — Работящий. Будущей жене подарок». И как я о нем забыл? Далее в секцию его не позвали. Наверное, обиделся смертельно?

— Зайдем к Вальке? — сказал я Славке.

Славка его тоже сто лет не видел.

Выяснилось, Валька на нас и не думал обижаться. Просто ему было некогда. Он затеял полную реставрацию деревянной галереи на втором этаже. Ему даже слепой дед помогал: придерживал бруски, которые Валька отшлифовывал на самодельном верстаке во дворе.

— Привет, — устало поздоровался с нами он, смахивая стружки с головы. — Вконец ухандокался. Некогда даже рыбу половить. Осень на носу, дожди пойдут…

Рыболов он был замечательный. Сядет на свою лодчонку, пустит впереди нее кружки с пескарями и сплавляется себе вниз по течению вдоль лопушков у бережка. По пять щук за утро брал! Иногда и на судачка фартило. Или заякорится напротив дома на быстряке и давай плотву таскать — только успевай наживлять распаренную пшеницу. Талант-самородок, гений.

— Чего ж ты нас на помощь не позвал? — удивлялся Славка, глядя на ремонтные работы.

— А у вас что, два сезона каникул? — скептически сказал Валька. — Достаточно, что я один гроблюсь, — и он с удовлетворением оглядел дело рук своих.

Галерея уже была почти готова, кое-где он ее застеклил, превратил в большую веранду.

— Клёво! — похвалил его работу Славка.

— Как дзюдо? — с завистью спросил Валька.

— Мы тебя еще научим, когда освободишься, — пообещал я ему. — Наверстаешь.

— Осенью, осенью, — пробормотал Валька, намекая на известный анекдот: «летом, летом». В этом анекдоте человек в пиджачишке, подбитом ветром, встречается жестокой зимой с приятелем в шубе. Приятель пристает к нему с расспросами про житье-бытье, а тот поспешно отвечает: «Летом, летом».

— Без понта, — заявил я, что на мальчишеском жаргоне означало: не обманываю.

Может быть, это словечко к нам из Древней Греции докатилось. Греки называли Черное море, кажется, Понтом: обманчивым, переменчивым, коварным. Недаром оно и сейчас называется Черным, а не Голубым, каким на первый взгляд кажется.

До обеда мы помогали Вальке, потом Славка затрусил домой. Биологические часы, которые находятся у него наверняка в желудке, подали ему обеденный сигнал точного времени. Насчет еды Славка придерживался железного распорядка. Даже в малолетстве во время землетрясения в Ташкенте (они с отцом ездили туда на экскурсию), когда их завалило в шашлычной, он не пропустил обед и смолотил шесть шашлыков. Сам его отец любил об этом рассказывать, восхищаясь самообладанием сына.

Валька объявил перерыв, разогрел деду обед, сервировал ему стол на свежем воздухе — нам есть не хотелось, — и мы пошли искупнуться, смыть трудовой пот и остудить мои мозоли. К Вальке мозоли не приставали — ладони у него были тверже камня.

К моему взволнованному рассказу Валька отнесся на удивление спокойно:

— Тебе больше всех нужно?

— Надо же Витьку спасать… — растерялся я.

— Кто тебе сказал? Он сам, как ты говоришь, не хочет.

— Потом благодарить будет, — вконец смешался я.

— Откуда ты знаешь? Идеалист ты, Леня, — определил меня Валька. — Всех стрижешь под свою гребенку. Мне бы твои заботы… Лучше не связывайся. Видать, этот Федотыч — еще тот Федот! «Все образуется», — говорил граф Лев Толстой.

Но мою затею отыскать и разгромить мастерскую Валька одобрил.

— Представляю себе их вытянутые рожи, — засмеялся он. — Не забудь меня пригласить на премьеру. Я такие хохмы люблю. Бегать жаловаться им не придется.

Я сразу воспрянул духом. С таким союзником, как Валька, море по колено!

— Не теряй времени. Действуй, сын мой, — по-отечески напутствовал он меня. — Черные стрелки уже проходят циферблат.

— В темном подвале жулики сидят, — в тон ему откликнулся я, обернувшись уже издали.

Он вдруг остервенело замахал рубашкой и оглушительно засвистел. С ним случаются такие взрывы энтузиазма.

Помнится, весной у соседа была свадьба, и Валька встречал ее, приплясывая у ворот, и пронзительно дудел на детской дудочке, потешая всех. А на деле сам потешался.

…По пути домой я встретил местного гения со странной фамилией Котодавченко. Ему было лет под пятьдесят, но он всячески молодился: носил гриву волос, в которых зияло пятнышко разраставшейся лысины, цеплял на пиджак значок «Ну, погоди!» и щеголял в вытертых джинсах. День и ночь он сочинял афоризмы и отсылал их в «Крокодил», иные из них, к его удивлению, печатали. Он жил рядом с Валькой и любил приставать ко всем мало-мальски знакомым с просьбой оценить его шедевры по пятибалльной системе.

И сейчас он меня не упустил:

— Послушай-ка новенькое. — Достал из кармана свернутую трубкой школьную тетрадь без обложки, развернул и зачитал: — «Когда трамваи ищут новых путей, они сходят с рельсов». Как?

— На три с плюсом, — не оценил я.

Он обрадовался:

— Это Эмиль Кроткий сочинил. Я на вас, дураках, проверяю. Послушай мой: «Кибернетик — это инженер нечеловеческих душ».

— Четверка, — попытался я его задобрить, чтобы увернуться из расставленных сетей.

— Погоди, — резко схватил он меня за руку, и я чуть было не применил приемчик. — «Живи хоть в подвале, лишь бы чердак работал!» А? Голова — понял?

— Пятерка! — завопил я, не найдя лучшего способа отвязаться.

— «И в темноте подземелья засияет солнце», — выстрелил он мне вдогонку еще одним афоризмом.

«Пророческий афоризм, — подумал я. — Все у меня выйдет удачно. На пятерку с плюсом, по системе Котодавченко».

И все же пришлось во второй раз съездить на толкучку, чтобы снова предстать пред светлые очи Федотыча.

Я превзошел сам себя, продав двадцать пластинок. Такой рекорд необходимо было поощрить, и Сашка, видимо по приказу свыше, пригласил меня ночью на чаепитие в кладбищенскую сторожку.

Напрасно я выдул там шесть стаканов чаю: мастерскую мне так и не показали.

— В следующий раз не зовите, — капризно заявил я, расставаясь с гостеприимным хозяином. — Ночью я иногда сплю, а не надуваю свой мочевой пузырь. Он у меня один.

— Он хотел взглянуть на… — нерешительно сказал Король.

Федотыч глянул на него, и тот умолк.

— Романтики, — Федотыч дружелюбно взъерошил мне волосы. — Ведь от своих у нас секретов нет? — спросил он компанию.

— Нет, — прогудел Сашкин дядька. — Свой парень. И язычок острый.

— Оттачиваю на друзьях, — кивнул я в сторону Короля и Сашки. — Держу порох сухим.

— Говоришь много, — попенял Федотыч.

— Зато много делаю, — намекнул я на те пластинки, которые продал на толкучке. — Еще как следует не развернулся. Одни цветочки.

— А ягодки потом… Придется тебе показать, — сказал Федотыч. — Общественность, как я вижу, «за». Но уже поздно. — Он ненатурально зевнул. — Завтра приходи, ангел мой.

— В последний раз, — предупредил я его. — Обиженный и оскорбленный, он уходил в свою берлогу коротать долгую ночь в одиночестве, которое нарушал лишь скрип запечного сверчка, вызывающего на свидание свою сверчиху.

Сашкин дядька часто-часто заморгал бегемотовыми глазками.

А Федотыч разразился неправдоподобным смехом:

— Учись и ты, старик, красиво выражать свои убогие мысли, — посоветовал он фотографу.

— Дурное дело не хитрое, — отмахнулся тот и выспренно произнес: — Вернувшись домой, он искупался в ванночке для проявителя, закрепился в другой и, фотоувеличив себя во весь рост, не поместился на собственной кровати, что привело к разлитию желчи и побагровению носа с волосатой бородавкой, доставшейся ему в наследство от неизвестных предков, ранее проживавших без прописки под Сен-Жерменским мостом, что напротив известного заведения с громким названием «Фоли Бержер». Не спал он тоже всю ночь: гудели клаксоны «бьюиков» загулявших шалопаев и одинокий ветеран битвы при Сомме стучал деревянной ногой по брусчатке предместья. Пришлось закрыть окно, — окончил свою тираду Сашкин дядя, не такой уж кретин, как могло показаться с виду такому идиоту, как я.

Своим последним «пришлось закрыть окно» он меня доконал, убив наповал и не сняв с меня тапочки.

Уже не выпендриваясь, я пожелал спокойной ночи и скромно удалился с Королем и Сашкой.

— Что, слопал? — торжествовал Сашка. — У него библиотека — закачаешься. Вся на макулатуру.

— Закачавшись, он рухнул, как поверженный бурей дуб, придавив бездомного кота, — пробормотал я. — И еще кого-то.

— Именно придавил. Именно дуб! — восхищался Сашка дядькой.

— А ты чего молчал, как король на именинах? — остановил я Витьку.

— Успеется… Тебе же обещали: завтра.

— Червонец заработал сегодня и не рыпайся, — процедил Сашка. — Не мальчик, а прямо киножурнал «Хочу все знать».

— По нам другой киножурнал плачет — «Фитиль», — не остался я в долгу.

— Смотри, как бы тебе фитиль не вставили, если будешь лезть на рожон, — предупредил Сашка.

— Надоели вы мне, — громко зевнул я, щепотью перекрестив рот. — Ох, грехи наши тяжкие.

Мы свернули за угол, и нас внезапно остановил, простите, милиционер.

— Чего по ночам шляетесь? — вежливо спросил он.

— Мы полуночники, — прикинувшись, сказал ему Король. — Лунатики-полуночники.

— Небось за яблоками лазали, — «догадался» дежурный.

— Вещдоки отсутствуют, — похлопал меня по животу Сашка. — Мы их съели.

— А запили шестью стаканами чаю без сахара. На кладбище, — ввернул я.

— Геть по домам. Одна нога здесь, другая там! — заявил милиционер.

— А туловище осталось одиноко лежать посредине мостовой в серебристом свете луны, — посочувствовал я нам, «безногим».

И мы побежали прочь.

А милиционер нежно проверещал вслед свистком, чтобы прибавить нам скорость.

…В сарай я зашел только для виду. Выждал чуть и помчался к Вальке — советоваться. Он мне говорил, что спит на веранде.

Я разбудил Вальку и кратко обрисовал создавшееся положение.

— Спи, — недовольно сказал он, накрылся одеялом с головой и глухо добавил оттуда: — Завтра приходи.

Делать нечего, я побрел обратно. И недалеко от нашего двора увидал того же милиционера.

Вытянув руки вперед, как заправский лунатик, я с остекленевшим взглядом, стараясь не моргнуть, двинулся к нему навстречу. Я шел неумолимо прямо на него.

Он испуганно посторонился и кошачьим шагом двинулся за мной по пятам.

Я подошел к своему сараю. Не опуская левую руку, нашарил правой ключ в кармане, отворил дверь, подошел к дивану, сделал по-военному четкий разворот, чуть не задев руками вошедшего следом дежурного, рухнул на постель и захрапел.

Милиционер потоптался, мягко вышел и осторожно закрыл за собой дверь, чтобы меня не донимала яркая луна.

— Бедный ребенок, — донесся из-за двери его задумчивый голос.

Ничего себе «бедный»! Сегодня этот «ребенок» ни за что ни про что десятку ограбастал.

Преступный тип, а не лунатик.

У меня был знакомый лунатик. Хлебом не корми, дай походить по крышам. Его даже коты за своего признавали. Идет он, лунатик, по крыше, а они, коты, за ним гуськом, как за лидером. Родителям приходилось своего непутевого на ночь в комнате закрывать, а на окне решетку ставить.

После этого он зачах и чуть не умер. В санатории для лунатиков его лечили электричеством. От лунатизма-то он избавился, но потом облысел.

С лунатиками шутки плохи, доложу я вам. Вот потому-то я и придуривался при встрече с милиционером.

Глава 3 Рисованные кирпичи

Надежда, что Федотыч покажет свою тайную мастерскую, уже только чуть теплилась во мне. Я понял его планы. Он может морочить мне голову бесконечно, считая, что разжигает мое любопытство и тем самым привязывает к себе. Это становилось, как я уже говорил, словно бы будущей наградой за труды, стимулом. Попасть в эту «святая святых» дано, мол, не каждому.

Мне почему-то все время вспоминалось то, что он сказал тогда Сашке у входа в сторожку, когда я, выйдя через люк из подземного хода, попал на кладбище. Он сказал что-то вроде «приходи подземным ходом прямо в мастерскую». Значит… Значит, в мастерскую можно пройти из подземелья, минуя сторожку?

Утром я поделился своими соображениями с Валькой.

— Плохо смотрел, — упрекнул он меня.

— Не пойму, — размышлял я, вспоминая. — Слева был тупик, перекрытый стенкой, справа ступеньки к люку. Никаких других ходов…

— Вместе сходим, — проговорил Валька, — если тебе сегодня не покажут.

После тренировки я небрежно предложил Сашке и Королю:

— Пошли к Федотычу.

— Разбежался, — отказался Сашка. — Он не приглашал.

— Откуда знаешь? Ты его видел? Он же вчера звал, — возразил я.

— Заходил я к дядьке. Экскурсия откладывается на неопределенный срок, — отрезал Сашка.

Руки у меня были теперь, что называется, развязаны. Вступал в действие план, намеченный с Валькой. Я поспешил к нему.

— Не уверен, сможем ли ту дверь открыть, — сомневался я. — Тогда-то мне повезло — ножиком удалось.

— А инструмент на что? — потряс Валька увесистым звякающим чемоданчиком. — Дело мастера боится.

В том, что он мастер, я не сомневался.

Еще он мне похвастался фонарем. Такие я видел лишь у кондукторов поездов. Не фонарь — прожектор.

— Может, и ружье возьмем? — кивнул я на двустволку, висящую на ковре в Валькиной комнате, — память об отце, скитавшемся неизвестно где по нашей необъятной отчизне.

— Угу, — рассеянно произнес Валька. — Предпочитаешь пулемет Дегтярева или базуку? Сойдемся на рогатке?

— Мало ли что, — неопределенно молвил я. — Опасность подстерегала их на каждом шагу, но им, вооруженным до зубов, сам черт был родным братом, а ведьма — сестрой. Они…

— Аут, — прервал мои восклицания Валька. — Извини, в больших дозах я тебя выносить не могу.

— Недержание речи, — промямлил я. — Какой Цицерон пропадает!

— Если бы Цицерон пообщался с тобой полдня, он попросил бы изолировать его в одиночке. Лет… на пять, — прикинул срок Валька.

Он неожиданно наметил путь — через кладбище, а не с острова из часовни. Так сказать, доказательство теоремы от обратного.

Валька — человек практичный. И считает всякую романтику, которой заразил нас Король, чепухой и бредом, не стоящим выеденного яйца. Яйцо-то хоть можно съесть!

Я однажды давал ему почитать А. Грина, и Валька потом обозвал его романтические произведения сказочками. Вальку можно понять: он с малолетства вкалывает. «Я городской деревенский житель, — говорит он. — За водой сходи, дрова наколи, уголь загрузи, кабанчика накорми, навоз за ним убери, за курами последи. Все удобства — во дворе. И трудодни не записывают. Та еще романтика!»

— Знаешь, Валюхан, — заметил я. — Они с жиру бесятся, а если бы вот ты занимался бизнесом на музыкальном фронте, я слова бы не сказал.

— Да мне просто некогда, — усмехнулся он. — И потом я торгашей не перевариваю.

Отец мой как-то матери говорил, что не переваривает продавцов, таксистов и официантов.

«По одному нахалу обо всех судишь? — возразила ему она. — Среди них много достойных людей». «Наверняка много, — согласился отец. — Уж такой я невезучий: мне они почти не попадались. Я за свою жизнь столько «жалобных книг» исписал — потолще «Трех мушкетеров» получилось бы. И слово-то какое противное: «жалоба»! Значит, они из меня жалобщика делают? Зачем им «книги» такие даны? Значит, заранее знают их натуру. Удивляюсь, что еще «челобитных книг» или каких-нибудь там «плачевопиющих ведомостей» нет!»

Юрик нам рассказывал, что во время олимпиады в Москве торговлю вели сотни студенческих отрядов. Молодые продавцы, всегда с улыбкой, никакого обсчета, никакого недовеса. И «жалобная книга» на виду, а не у директора магазина дома под подушкой. Не поверите: за всю олимпиаду во всей Москве, где работали студенты, ни одной жалобы не появилось. Так что торговец торговцу — рознь.

Мы с Валькой не спеша дошли до кладбища, обогнули его с тыла, перелезли через ограду и прокрались к лазу подземного хода. Тихонько открыли люк, спустились по ступенькам.

Валька включил свой прожектор. Стало светло, как в операционной.

— Этот ход куда ведет? — спросил он.

— На остров.

— А этот? — свернул вправо Валька.

— Сам видишь, в тупик.

Мощный луч уперся в самую стенку из нового кирпича, перегораживающую проход.

— Там по пути других ходов не было? — поинтересовался Валька.

— Один только. Во двор монастыря ведет. Он тоже теперь новой стеной перекрыт… И сыро. Вода с потолка капает.

— Ну, для любой мастерской сырость — смертельна. У меня даже в погребе сухо. — Валька внимательно обводил лучом фонаря тупик.

Подошел к самой стенке. Его черный силуэт выделялся на ней, охваченный круговым сиянием от фонаря.

— Может, выстучать стену? — приблизился я к нему.

— Незачем, — с удовлетворением ответил он. — Гляди.

В кладке едва заметно выделялось что-то похожее на полукруглую дверцу, тоже сложенную из кирпича.

— Кирпичи-то на дверце нарисованы! — воскликнул Валька и поцарапал по ней ногтем. — Фанера, раскрашенная под кирпич. Ничего себе!

Он достал из чемоданчика остро отточенную стамеску и, вставив ее в зазор между фанерой и кирпичами, открыл дверь. Луч фонаря ворвался в просторное помещение.

С другой стороны на фанерной двери была ручка, мы вошли и закрыли ее за собой.

Вот она, мастерская! Загадочный станок в углу, записывающий механизм со специальным рекордером, стеллажи, на которых стопками лежали гибкие пластинки, куча рентгеновских снимков, длинный дощатый стол, три табуретки, обшарпанная чугунная ванна, над ней на полках стояли мешочки с какими-то химикалиями и пустое ведро, безабажурная лампа под потолком и плечистый шкаф, поставленный наискось в углу.

— Обстоятельно устроились! — восхитился Валька. — Подпольный филиал Апрелевского завода, дочернее предприятие фирмы «Мелодия».

С потолка донесся какой-то скрип, затем скрежет: очевидно, над нами передвигали что-то тяжелое.

Валька тут же выключил фонарь. Мы метнулись было к фанерной дверце, но за ней послышался хруст чьих-то шагов.

— Скорее, — прошипел Валька, схватив меня за руку.

В минуту опасности все действия, направленные к спасению, становятся автоматическими.

Хорошо, что шкаф был пустой, — нам удалось мгновенно его отодвинуть. Мы протиснулись за шкаф и притаились.

Лампа вспыхнула. Затем на потолке откинулся квадрат дверки, вниз опустилась лестница, появились ноги, спина и затылок Федотыча. Почти одновременно открылась фанерная дверь, и вошли друг за дружкой Король и Сашка.

— Тайная вечеря, — чуть слышно прошептал мне на ухо Валька. Он любил живопись и собирал репродукции старых мастеров. — Библейский сюжет.

К счастью, «вечеря» продолжалась недолго. Федотыч вручил Королю и Сашке по новой партии пластинок.

— Тонировать сегодня не будем? — спросил Сашка.

— Пока есть, — ответил Федотыч. — Исходный материал подготовить треба.

— Окрашивать рентгеновские снимки будете? — подал голос Король.

— Буду, — вновь заговорил Федотыч. — Полудка в ванне облупилась, черт бы ее унес!.. Ничего, как-нибудь, — сказал он сам себе.

Я напряг слух: дальше разговор вдруг зашел обо мне.

— Ленька выражает недовольство, — сообщил Король. — Намекает в подтексте, что с нами не на равных.

— Мечтает побывать на производстве, — хохотнул Сашка.

— Вы ребята надежные, смелые, — польстил им Федотыч. — А он… Подождем месяц-другой. Ну, бывайте.

Скрипнула фанерная дверь — «надежные, смелые ребята» ушли с товаром.

«Неужели мы здесь до утра просидим?» — подумал я. От неудобной позы затекло все тело.

Словно испытывая нашу удачу, Федотыч полез по лестнице вверх и исчез, оставив люк открытым.

— Живо! — скомандовал Валька. Мы, обдирая пуговицы, выбрались из-за шкафа, стремглав пересекли мастерскую и отдышались только за дверцей, в подземном ходе.

— Надо было все разгромить, — говорил я по пути домой. — Р-раз — и готово!

— Если ты имеешь двустволку, то не забывай, что ты не единственный такой на свете, — изрек Валька.

— Думаешь? — засомневался я.

— От хорошей порции дроби в зад никто не застрахован.

— Слушай, уступи свой афоризм Котодавченко, — посоветовал я.

— У него и так половина моих, — признался Валька.

Нам вновь встретился — мне, во всяком случае, вновь — тот же дежурный милиционер. Я хотел опять прикинуться лунатиком и то же самое посоветовать Вальке, но ему помешал бы чемоданчик вытянуть руки, да и подходящий момент я упустил.

— Мальчик, а мальчик, — сочувственно сказал мне милиционер, когда мы с независимым видом, как рабочие после второй смены, проходили мимо. — Ведь ты лунатик.

— Враки, — спокойно откликнулся я.

Он хотел еще что-то сказать, но передумал. Себе дороже.

— Чего он?.. — удивился Валька.

Я ему рассказал.

— Родители не отпустят. Ты лучше скажи, что теперь делать будем?

— Авось придумаем, — обнадежил Валька. Цели намечены, тернистый путь известен. Дело за малым: пришел, увидел, разгромил!

Я проводил его до самого дома. Блестела в очень лунном свете река, роща застыла высоким забором на том берегу. Вдали светились фонари на мосту, отражаясь своими яркими головами в воде. Где-то в монастыре одиноко взбрехивал пес. Тихо было вокруг и пустынно до того, что ты сам казался себе сиротой.

У Валькиных ворот стоял слепой дед.

— Чего не спишь? — смутившись, буркнул Валька.

— За тебя волнуюсь, — просто сказал дед.

Хорошо, когда за кого-нибудь кто-то волнуется. За меня вот никто не волнуется. Мои далеко, в турпоходе, и вернутся лишь через два дня. Нет-нет, они там за меня тоже волнуются. Может, даже больше, именно потому, что они далеко.

Я возвращался домой тихой, сонной улочкой. Из колонки звучно падали редкие капли. Пусть я не лунатик, но давно стал полуночником — это уж точно. Отзвук шагов бежал впереди меня, как верная собака.

Глава 4 Поездка и в прошлое и в будущее

В субботу, 23 августа, на толкучку мне идти не пришлось, как, впрочем, и Королю с Сашкой.

Юрик прочитал в областной газете репортаж о секции дзюдо при Доме офицеров. И решил нас туда свозить:

— Посмотрите, как говорится, воочию.

Правда, там занимались не подростки, а молодые солдаты и офицеры. Но тем более интересно не на новичков поглядеть.

Конечно же мы смотрели передачи о дзюдо с олимпийских игр. Да ведь одно дело, например, увидеть спектакль по телевизору, совсем другое — самому побывать в театре и увидеть актеров живьем. Так и с дзюдо.

Никого в секции Юрик не знал, однако твердо надеялся, что нас не погонят. И мы поехали на электричке.

— Федотыч нам прогул не простит, — злорадно шепнул я Королю, услышав, что объявили Узловую..

— Уважительная причина, — с досадой на мою интонацию сказал Король.

— Уважительных причин бывает только две: болезнь или смерть, как говорит наш физик в школе, — усмехнулся я.

— Мы к Федотычу не нанимались, — заявил Король.

— А я думал, нанимались, раз он нам платит.

На этот весомый аргумент Король не нашелся, что сказать.

Когда объявили новую станцию, Юрик неожиданно вспомнил про Москву.

— Во время олимпиады каждую станцию в метро объявляли дважды: на русском и на английском. И самое смешное, что по-английски так же, как по-русски, только с акцентом: «Пиарк культьюры», — вытянув губы трубочкой, произнес он. — «Льэрмонтовскайа», «Виодный стадьэон»!..

Мы расхохотались.

— Вы понимайт, чтьо йа скаузал? — спросил он нас.

— Ми фас понимайт, — сквозь общий смех напыщенно ответил Сашка. — Йа боуваль ф Маузкфе и жиль окьолё мюотро «Рейчной фоксаль».

— Сашка, ты гений, — захлопала в ладоши Нина. — У тебя огромные способности к английскому языку. А как же называлась станция «Юго-Западная», где мой дядя живет? — обернулась она к Юрику.

Он опять сложил губы трубочкой:

— Майн зе доорс, нэкст стоп — двери закрываются, следующая остановка… перевел он, — «Йуго Сьападнайа»!

— Ой, умру, — чуть не каталась по лавке Клава. — Уморили. Ха-ха-ха!

— Это не я уморил, — вытер слезы Юрик, — а дикторы в метро.

Посыпались всякие анекдоты и были, дорога пролетела быстро.

Мы вышли на привокзальную площадь и двинулись по улице Мира к Дому офицеров.

С волнением узнавал я памятные места, словно блудный сын, вернувшийся на родину. Петровский сквер с памятником Петру I, почему-то указывающему чугунной рукой на небоскреб Управления железной дороги, а не на реку (теперь там широко раскинулось водохранилище), где он строил свой флот.

Очевидно, такие же чувства привязанности к городу, в котором прожил столько лет, обуревали и Короля. Он все время толкал меня локтем:

— Гляди, гляди, все большие тополя спилили и посадили маленькие каштаны.

— Университет! — воскликнула Нина, увидев вывеску на фронтоне красного кирпичного дома.

— Старое здание, — снисходительно сказали ей мы с Королем. — А новое построили на месте Митрофановского монастыря.

В этот момент я любил Короля точно так же, как после первого знакомства с ним. Впрочем, я наверняка не переставал его любить, иначе зачем бы я за него боролся?..

Нас с ним радовало все новое: низкие светильники, поставленные на подстриженных газонах, плитки тротуаров и старые знакомые: памятник Победы с вечным огнем у подножия, мемориальная доска Кольцову на здании Строительномонтажного техникума…

«А помнишь?..», «А помнишь?..» — перебивали мы с Королем друг друга.

Я, как сейчас, вспомнил: когда открыли эту мемориальную доску Кольцову у входа в техникум — бывшую духовную семинарию, — взволнованная событием девушка сказала на митинге в микрофон: «Мы все рады, что в нашем монтажном техникуме учился великий поэт Кольцов!»

В секции нашу группу встретили дружелюбно и сказали, что мы пришли слишком рано: тренировка дзюдоистов начнется через два часа.

Все, кроме Короля и меня, отправились в кинотеатр «Пролетарий» на новый фильм «Пять вечеров». Мы же решили побродить по городу, пообещав Юрику не опаздывать.

Сначала я повел Короля в мой двор, на угол Энгельса и Комиссаржевской. Во дворе по-прежнему стояло множество сараев, в ногу с веком превращенных в гаражи. Я даже встретил знакомого пацана, не из друзей. Он проехал мимо на велосипеде, крикнув:

— Что-то тебя уже месяц, наверное, не видно!

А ведь я здесь уже год не жил.

Я показал Королю свои прежние окна на третьем этаже, и мы направились на Студенческую, где раньше обитал Король, и полюбовались на его окна. Он потащил меня к своему другу, но никого дома не оказалось. Мы бродили по городу, вспоминая разные разности, и чуть не опоздали в Дом офицеров. Наши уже волновались за нас.

После двухчасовой тренировки настоящих дзюдоистов, которую мы наблюдали с балкончика в спортивном зале, мы возвращались в наш городок притихшие и подавленные. Нам до них далеко. Как работают! Нет, как работают!

Даже сам Юрик расстроился, глядя, как мы расстроились.

— Обормоты вы этакие, — ругал он нас, утешая. — Они уже больше года занимаются. Им же по восемнадцать-двадцать лет. Лучше представьте, какими вы в этом возрасте будете.

Действительно, что унывать? Нам всего по четырнадцать. Как же мы об этом забыли? Все впереди.

— Но ничего, ведь все впереди, лишь бы болтался хвост позади! — громко продекламировал я Киплинга. У меня есть довоенное издание «Маугли», и там перед каждой главой замечательные стихи. Это строки из песни обезьян «Бандар-Лога».

И я продолжил:

— Мчимся мы цепью, отваги полны, в свете завистливом бледной луны. Правда, завидны вам наши прыжки? Правда б, хотелось вам лишней руки? Но ничего, ведь все впереди, лишь бы болтался хвост позади!

Словно о нас и о дзюдо написано: про «лишнюю руку» и про эти «прыжки».

Все приободрились, повеселели, начались новые стихи и всякие байки, и мы не заметили, как вернулись домой.

Пусть здесь и дома пониже, и асфальт, так сказать, пожиже, но мы-то прежние. Мы дышим, живем, растем, и впереди у нас запас прочности на много-много лет. А что жить мы будем вечно — в этом никто — не сомневался. Даже давно уже взрослый Юрик!

Глава 5 Операция откладывается

Перед началом тренировки — Юрик еще не пришел — Король разглагольствовал:

— Все олимпиады бесполезны, потому и прекрасны. А праздник оттого и праздником называется, что люди не работают, а отдыхают. Будни — работа, праздник — отдых. Так и олимпиада — отдых и развлечение.

— Только не для спортсменов, — сказал я.

— Ну, для спортсменов тоже праздник. Они четыре года его ждали, работали, словно слоны. Теперь надо показать, чего ты достиг, выложиться до конца — и отмучился. Я же говорю, практической пользы никакой! Все эти результаты: на долю секунды быстрее, чем раньше, на сантиметр выше, на полкилограмма больше — ничего человечеству не дают. Сами рекорды пошли на крохотные частицы измерений. Если бы не было электроники, в иных случаях трудно даже узнать бы кто победил. В будущем единицей измерения вполне может стать миллионная доля секунды и миллиграмма. Спорт достиг своего потолка. Многие рекорды устанавливаются за счет совершенствования спортивных снарядов и снаряжения: супервелосипеды, суперобувь, фибергласовые шесты, все большая обтекаемость яхт, синтетические паруса, спортановые покрытия беговых дорожек, микроклимат в залах…

— Чего ж ты тогда спортом занимаешься, если он бесполезен? — прервала его Нина.

— Чтобы развиться физически, а не для рекордов.

— В чем-то ты, может, и прав, — сказала Клава. — Только ты главное забыл: все чемпионаты Европы, мира, а уж олимпиады в особенности, сближают людей разных стран.

— Открыла! — удивился Король. — В газете прочитала? А я о чем? Я с самого начала сказал, что олимпиада — праздник. Где ж людям сближаться, как не на празднике? Не на работе же. Люди разных стран в одном цеху или учреждении работать пока не могут.

— А СЭВ, ООН, ЮНЕСКО? — поддел его Славка.

— Он бы ответил с присущим ему блеском, повергнув в прах своих докучливых оппонентов, да помешали срочные текущие дела, — сказал Король, увидев входящего в зал Юрика.

И я невольно подумал: ведь я ему, Витьке, подражаю во всем, даже в манере разговаривать. Вот откуда взялись у меня всякие клоунские штучки-дрючки, замысловатые рассуждения от третьего лица. У меня вообще развита подражательность.

Кому я только в жизни не подражал! Литературным и киногероям, друзьям-товарищам, папе с мамой и покойной бабушке, к месту и не к месту ссылаясь на них.

В третьем классе я даже подражал соседу по парте в почерке: так тесно лепил букву к буковке, что без лупы прочесть невозможно.

Зря я полагал, что у меня нет актерских способностей. Все актерское мастерство идет от подражания. Перевоплощение ведь разновидность подражания. Я и в секцию нашу, наверное, пошел, чтобы от Короля не отставать. Таким уж я уродился: ничто хорошее мне не чуждо. Сам себя не похвалишь — от других не дождешься.

…Как обычно, мы сделали разминку и начали тренировку.

— Забыл? Такой прием запрещен, — предупредил Юрик Короля за произвольный начальный захват моей ноги. — Можно захватывать только поднятую ногу.

И мне потом досталось от Юрика: длительный захват за пояс тоже запрещен.

После вчерашнего посещения Дома офицеров Юрик стал вдвое строже: Славку отчитал за недостаточно выпрямленную стойку и неподстриженные ногти.

А Нине с Клавой строго внушил:

— Если в борьбе лежа нижний борец обхватывает ногами ногу держащего противника, то удержание не считается.

Свету Юрик похвалил:

— У тебя «сутеми» неплохо. Молодец.

«Сутеми» — это приемы уступания.

Закончив тренировку, мы перешли к успокоительным упражнениям.

Когда мы успокоились, меня снова взбудоражили: в дверях появились загорелые отец и мать. Я отца не сразу признал, он был с усами и бородкой. Собственно, я его узнал лишь потому, что он стоял рядом с мамой.

— Мы вернулись! — воскликнули они.

Мать бросилась меня обнимать и целовать, а я, используя движения «сутеми», увиливал от объятий и поцелуев, однако не переходя в контратаку.

Я понимаю, что родители соскучились, сам соскучился, но нельзя же при всех тискать и лобызать меня, как маленького. Вот у отца — выдержка. Судя по глазам, он тоже был не прочь заключить меня в смертельные объятия, но сдерживался и расспрашивал Юрика про завод.

Затем мама наконец перестала меня тормошить, похвасталась, что они поймали в походе «щуку с бревно», дала мне секунду переодеться и повела домой за руку.

Я обернулся и скорчил всем рожу: ничего, мол, не поделаешь.

Дома я битый час слушал их рассказы о походе, которым сам Мюнхгаузен позавидовал бы. И под тропический ливень они попали, и чуть не утонули на болоте, и папа браконьера поймал.

— Самый большой браконьер — твой сахзавод, — заметил я отцу.

Он смутился:

— Очистные доведем до конца — вода в реке будет как слеза.

— Пока она слезами браконьеров полнится, — поддакнула мне мама. — Хорошо, хоть вы отходы ниже города спускаете…

— Соловья баснями не кормят. — Я капризно застучал ложкой по столу. — Где дом полной чашей? Где изба, которая красна не углами, а пирогами? Где восточное гостеприимство, той, дастархан и наша русская скатерть-самобранка?

— Ой! — всплеснула руками мама. — Ты же целую неделю голодал. Я же все по пути купила. — Она притащила из передней пузатую сумку с продуктами и принялась жарить-парить, вытурив нас, мужчин, из кухни.

Отец убежал на завод. И я поел за двоих. Мама глядела на меня, радуясь и огорчаясь моему аппетиту:

— Одни мощи остались. Не волнуйся, больше мы никуда не поедем, и спать ты будешь здесь, в своей комнате, чтобы холодильник был все время у тебя под рукой.

Я чуть не подавился.

— Летний сезон еще не кончился, — возразил я, парируя угрозу лишиться возможности ночевать в сарае. Тогда операция, задуманная мною с Валькой, сорвется. Из дома ночью труднее уйти. — До первого сентября еще четыре дня, я могу и в своей летней резиденции пожить.

— Живи, — согласилась она. — Совсем от дома отбился. А как твои успехи?

Я кратко доложил:

— Сногсшибательные!

— Смотри, — беспокойно предупредила она меня, — если тебе шею сломают, в школе отстанешь.

— Если мне сломают шею… — важно начал было я.

— Да ну тебя, — засмеялась она и вновь стала озабоченной. — Я имела в виду ногу.

— Буду ходить в школу на костылях. Учителя из жалости повысят отметки, как инвалиду спортивного фронта.

— Соскучилась я по твоему трепу, — искренне призналась мать. — Ну, скажи что-нибудь еще, — попросила она. — Я твой голос начала забывать.

Можно подумать, что они уезжали лет на десять!

Воодушевленный пожеланиями трудящихся, я выдал тираду:

— Звезды благоприятствовали ему. Рожденный под знаком «Стрельца», в багровом плаще утренней зари и леопардовой шапке-ушанке, он был похож на поэта лорда Байрона и писателя Лордкипанидзе одновременно. Все девушки, женщины бальзаковского возраста, все гризетки, субретки, матроны, мегеры, грымзы и мымры не сводили с него восхищенного взгляда. Всё! — закончил я.

— Надеюсь, меня ты не относишь к этим грымзам и мымрам? — улыбаясь, спросила мать. — Я всего лишь женщина бальзаковского возраста.

— А это сколько? — Я не знал.

— Сорок. Почти сорок… — взгрустнула она.

— Ты у меня самая молодая, — похвалил я ее. — Мы с папой присвоим тебе высокое звание Гризетки. А гризеткам, почитай Дюма, больше семнадцати лет не бывает. «Где мои семнадцать лет? На Большом Каретном!» — запел я.

— Ну тебя, — повторила она. — Ты лучше ответь: где твои семнадцать бед?

— Здесь, — я стукнул себя по груди. — У него было только одно сердце, да и то отдано многолюдной семье.

— Решено, — подтвердила мать. — Отдадим тебя после школы на факультет журналистики. Так и быть, беги. Тебя, наверное, ребята ждут, — отпустила меня она.

Я чмокнул ее в щеку и унесся на быстрых парусах к Вальке.

Увы! Напрасно гремели литавры и полыхала медь. Валька лежал больной.

— Утром два пакета холодного молока из погреба выдул, — хрипло сказал он.

— Жадность никого до добра не доводила, — уныло проворчал я. — Придется мне одному.

— Не вздумай, — встрепенулся Валька. — Вдвоем нашли, вдвоем и пойдем. Отвечай потом за тебя.

— Я осторожно.

— Ни шагу, — обиделся он. — Иначе я на тебе крест поставлю.

— Учти, крест только попы ставят на тех, кто дьяволом одержим, — просветил я его.

— Ты и одержим дьяволом, — слабо рассмеялся он.

— Ладно, не пойду, — успокоил я. — Тебе вредно волноваться.

— А ты не волнуй, — примирительно произнес он. — Ты мне температуру сбивай, а не наращивай.

— Побольше молчи в тряпочку, тебе говорить нельзя. — Я подоткнул ему одеяло и посидел возле него, пока он не заснул.

Тихо пришел слепой дед.

— Если вы мне его не поставите на ноги дня за два, я вам этого не прощу, — грозным шепотом сказал я деду.

— Простишь. — Он безошибочно дернул меня за чуб.

Конечно, прощу. Я такой.

Глава 6 Угроза

На обратном пути меня окликнул из окна Сашка:

— Зайди.

Раньше у него мне бывать не приходилось. Неплохо он устроился — позавидовать можно. Стереофонический магнитофон с колонками и тюнером, приемник, проигрыватель, застекленные полки с дисками. На стенах огромные фотографии ансамблей «Ху», «Битлз», «Роллинг Стоунз», «Абба» — очевидно, дядькиной работы.

Сашка был не один в своем вигваме — угловой комнатке. В кресле восседал Король со стереонаушниками и притоптывал в такт только ему слышной музыки носком башмака. Сашка выключил проигрыватель, и Король снял наушники.

— Отличная вещь. А, это ты?.. — увидал он меня.

— Присаживайся, — Сашка показал мне на тахту. — Разговор есть.

Я сел:

— Продолжайте ваши показания.

Король поморщился, а Сашка небрежно сказал:

— Федотыч сегодня приглашает. Сбор у часовни в 12.00 ночи.

— Я не пойду, — откинулся я на подушку.

— Как? — оторопел Сашка.

— Чего я там не видел? Опять чаи гонять? Передайте, что я завязал. — Мне теперь и впрямь там было делать нечего. Все, что надо, мы уже разведали с Валькой.

— Рискуешь, — протянул Сашка. — На неприятность нарываешься.

— Например? — спросил я.

— Например, расскажет твоему отцу, чем ты на толкучке занимаешься, — помолчав, ответил Сашка.

— Не станет, — возразил я.

— Почему?

— Ясно же почему, — ответил за меня Король. — Тогда ему придется и про себя рассказать. Не городи чепуху! — Он встал и пересел ко мне. — Ты же меня подводишь: я за тебя поручился.

Я пожал плечами:

— Болтать не собираюсь. А хозяин мне, как вам, не нужен. Ну а деньги могу вернуть, хоть я их и сам заработал. Пусть пользуется. Не люблю, когда меня за нос водят.

— Мы с ним сегодня же поговорим, — смешался Король.

— Не сегодня, а завтра. Новый день с двенадцати ночи начинается, — поправил я его. — И, честно говоря, надоело. Каникулы кончаются, пора за труды праведные.

— Струсил? — воскликнул Сашка.

— Хотя бы… Вон, наткнулись же однажды на Юрика. Не хватало еще своих родителей там встретить или кого-нибудь из учителей! — прикинулся я трусом. — Я с этим решил покончить, что и вам, мои дорогие, советую от всей широкой души.

— Трус, — повторил Сашка и напал на Короля: — Все ты… Привел! Я тебя предупреждал, отговаривал.

Король высокомерно поглядел на него:

— Если у тебя есть фонтан, заткни его, дай отдохнуть и фонтану. Про Кузьму Пруткова слышал?

— Не-а…

— Оно и видно. Не выступай, ты не на сцене, а мы не в зале. Не хочет он — не надо. Сказал же Ленька, что не проболтается. И я ему верю.

— Верю всякому зверю, — пробормотал, стушевавшись, Сашка.

— Вы тут выясняйте отношения, а я пошел. Гудбайте, камрадос! — И я направился к двери. На пороге обернулся и с чувством произнес: — Больше всего на свете он любил независимость и поэтому уехал на Таити, где женился на толстой полинезийке, заболел слоновой болезнью и умер. После этого критики признали его гением.

— Кого? — опешил Сашка. Он никак не мог привыкнуть к моим выступлениям.

— Поля Гогена. — Я закрыл за собой дверь. Проходя под окном, привстал на цыпочки и сказал сквозь занавеску в комнату: — Тот самый Гоген, которому Ван Гог подарил собственное ухо, когда у него сломались японские стереонаушники.

— Кретин! — высунулся в окно Сашка с такой прытью, что мы столкнулись лбами.

Потирая будущую шишку на лбу, я пришел в свой сарай. Вот уж кто кретин — Сашка. Ни Гогена не знает, ни Ван Гога. Я читал замечательную книгу Стоуна «Жажда жизни» о великом французском художнике постимпрессионисте Ван Гоге. В минуту душевной депрессии он действительно отрезал бритвой свое ухо и подарил своему другу, не менее великому художнику Гогену. Сейчас такие друзья перевелись — в лучшем случае книжку или завалящую пластинку подарят. Но они же не гении, их можно извинить. Я с удовольствием подарил бы Сашке хвост, если б он у меня был, чтобы… чтобы он сметал им пыль со своих дисков.

Вел я себя у Сашки смело и ни капли не сомневался: Федотычу будет доложено.

Ночью мне приснилось, как Федотыч, подперев дверь сарая бревнышками, облил крышу бензином и сжег меня живьем, заметая следы…

Я проснулся. Лицо горело, на стене лежали красные отсветы от направленной на меня настольной лампы, которую я забыл выключить.

Скорей бы выздоравливал Валька. Сделаем дело, и я смогу спать спокойно у себя дома, через стену от папы и мамы. Уж они меня в обиду не дадут. Если Федотыч такой обормот, чтобы и наш дом поджечь, они сначала спасут меня, а уж потом цветной телевизор.

И ходить теперь надо посередине улицы, избегая кирпичей, «случайно» падающих с крыш, как было с Шерлоком Холмсом, объявившим войну коварному профессору Мориарти.

Я выключил свет, снова заснул и проснулся опять — на сей раз вроде бы от запаха дыма. Неужто взаправду горю или мне это вновь почудилось?..

Я привстал. Напротив меня кто-то сидел, покуривая. Разгорающийся от затяжек огонек выявлял из темноты толстые губы Федотыча. Мы молчали. Дыхание у меня остановилось. «Снится», — мелькнула мысль.

Внезапно снящийся мне, как я считал, Федотыч больно ущипнул меня за ногу. Я вскрикнул.

— Нет, я не снюсь, — словно угадал он. — Крючок у тебя на двери слабенький — гвоздиком можно скинуть.

Я даже слова вымолвить не мог.

— Дружки твои напели бог весть чего, — продолжал Федотыч. — Решил сам проверить. Врут?

— Врут, — выдавил я.

— О чем врут? — спросил он.

— Не знаю… — слабо ответил я.

— А говоришь, врут… Так и будем считать, что врут. Договорились?

— Договорились, — выдохнул я.

— Это и хотелось от тебя услышать. Ты парень сообразительный. Такое взаимопонимание всегда приятно, — спокойно курил Федотыч.

Я нащупал кнопку лампы и включил ее, а то в темноте меня прямо оторопь брала.

Федотыч моргнул от света и приветливо улыбнулся:

— Не страшно одному?

— Кого бояться? — Но дрожащий голос выдавал меня.

— Считай теперь, некого. — Федотыч огляделся. — У тебя здесь неплохо.

— Кто мой сарай показал?

— Какая разница? Ну, Витя… Ну, Саша… Я и сам в шнурок не сморкаюсь. Не все ли равно?

— Пожалуй, да, — осторожно согласился я.

И оттого, что он говорил так спокойно, обыденно, как бы невзначай, меня охватил ужас.

— Ну, бывай! — Он встал. — Я не первый день живу. И никто от меня вот так запросто не уходил, пока сам не разрешу. Приятных сновидений.

— Приятных… — осмелел я, видя, что он собрался уходить. — После вашего визита бабочки на зеленом лугу не приснятся.

— Да… Бабочек не гарантирую, — засмеялся он. — Не бери себе много в голову. Живи, как живется… А я ведь знаю, о чем ты думаешь. — Снова сел.

— Парапсихология? — криво улыбнулся я.

— Я не паровоз. Просто психология, без всякого пара, — неуклюже сострил он. — А думаешь ты вот о чем: уйдет сейчас этот тип — бегом домой признаваться. Не спорь! — Он предупреждающе поднял ладонь. — Родители «ах», «ох» — и в милицию! Вообще-то здесь два варианта. Первый: накажут и промолчат — испугаются. Сын такого известного человека — позор на весь город. Второй вариант: милиция, приходят ко мне. А я ничего не знаю, первый раз слышу! Заходил он ко мне два раза с товарищами, чай пили, умоляли меня подземный ход показать… Романтики! На свою голову приключений ищут. Так ведь? Пластинок никаких я тебе не давал, ты их у Сашки брал… Примутся Сашку и Витьку тормошить. Они же не темные придурки. Сашка заявит: ну было, мол, помогали собственную фонотеку распродавать. За ту же цену, за какую купил там же, на толкучке. Вот тебе и замкнутый круг: ни себе, ни людям. А я, естественно, зло затаю кое на кого. Весь расклад, как в картах.

— Железная логика, — похвалил я. — Да только вы ошиблись: я и не думал бежать признаваться.

— Это я на тот случай, что вдруг надумаешь. Всегда на пять ходов вперед смотри. — И Федотыч ушел.

Я и смотрел вперед на пять ходов. Он не заметил, что я тайком включил магнитофон и записал наш разговор. Переключатель свисал на шнуре за подушкой, микрофон стоял между книжками да полке, а крышка магнитофона была закрыта: никак не увидишь, что бобины крутятся.

С этой системой я не раз устраивал фокусы. Соберемся в сарае, спорим до хрипоты, а я записываю. Потом включаю воспроизведение, и мы от смеха катаемся, слушая, какую чушь пороли.

Записи я потом стирал, чтобы при будущих археологических раскопках потомки за нас не краснели.

Намотал я-таки язык Федотыча на ленту. Если со мной что-нибудь случится, он не отвертится. А мастерскую его мы обязательно с Валькой разгромим. Еще и угрожать по ночам приходит!..

— Страшная месть станет достойным ответом проискам врага, — тихо сказал я зеркалу.

Я конечно бы убежал домой во всю прыть, если бы не предполагал, что Федотыч может пронаблюдать за мной, притаившись где-нибудь во дворе. Поэтому я запер дверь на крючок и решил не спать до утра. Это мне далось легко — я ни за что не заснул бы после всего происшедшего. Мне вообще легко дается то, что не стоит труда, — врать не стану.

Еле дождавшись пяти утра, я выскочил во двор. Под видом разминки сделал круг по двору, для пущей видимости останавливаясь и делая приседания, а сам краем глаза высматривал Федотыча.

Затем я расширил поле обзора и побежал вокруг дома. Внезапно я услышал за собой шумное дыхание и испуганно обернулся. За мной рысцой спешил Славка Роев, тоже в трусах и майке.

— Хитрый какой! — заявил он мне. — Вот почему ты меня все время побеждаешь. Ни свет ни заря разминаешься. А я-то, балдуин, только в девять утра каких-то полчаса зарядку делаю. Хитрый, — повторил он. — Хорошо, что я рано проснулся и в окно выглянул.

— Кто рано встает, тому бог дает, — ответил я ему, и мы побежали вместе.

— Всё, — сказал я, побежав обратно до сарая.

— Как всё? — И Славка беспокойно спросил: — Ты с каких бегаешь?

— С трех утра, — небрежно сказал я.

— Хитрый… — опять заныл он. И сосредоточенно добавил: — Тогда пока. Я дальше побежал, — и зарысил прочь.

А я, успокоившись, завалился спать. И преспокойно проспал до десяти. Оделся и не спеша направился домой подкрепиться. Бегать-то можно и вдвоем, а завтрак съешь сам, как говорил тот же Славка.

Вероятно, вид у меня все же был не ахти какой молодецкий, потому что мать спросила:

— Ты не захворал?

— У хворых зверского аппетита не бывает, — возразил я. — Просто всю ночь страшила снился.

— Какой еще страшила?

— Сторож с кладбища. Сидит напротив меня и курит, курит…

— Ну тебя, — привычно отмахнулась мать.

Позавтракав, я помчался к Вальке. Тот уже чувствовал себя лучше, температура снизилась, сипел только да иногда голос пропадал, приходилось догадываться, что он говорит «…вет» — «привет», «…акие новости?» — «какие новости?»

Я ему и выложил: еще какие! Обалденные!

Моя находчивость с магнитофоном ему понравилась.

— В шнурок не сморкаюсь, — гордо повторил я слова Федотыча. — Он был находчив, как индейский вождь Нюхслед! — расхваливал я себя. — Ничто не могло укрыться от его зоркого взгляда.

Валька поморщился: мои выступления действовали ему на нервы, и я умолк.

Он неожиданно озадачил меня одним вопросом: а не подумает ли Федотыч на Короля или Сашку, когда мы разрушим мастерскую, что это они сотворили?

— Вряд ли, — задумался я. — Им невыгодно. — Мне не хотелось, чтобы Федотыч кому-то мстил, дело слишком серьезное. — Ты лучше бойся, как бы он на меня не подумал. Мне-то выгодно ему насолить. Вдруг догадается?

С другой стороны, он же мне мастерскую не показывай, я ведь якобы и не подозреваю, где она. Начнет допытываться у Короля и Сашки — они поклясться могут, что меня туда не водили.

— Ты учти, — предупредил я Вальку. — Если Федотыч начнет меня пытать на дыбе — мало ли что там в других подземных ходах? — я и тебя с ходу выдам.

Понятно, я сам виноват. Не надо было мне вчера хорохориться перед Королем и Сашкой, отказываться, говорить, что завязал. Продолжал бы себе контачить с ними по-старому, и никаких тебе подозрений. Обрадовался, дурень, что мы с Валькой сами отыскали мастерскую… Правильно говорил Федотыч, советуя рассчитывать все на пять ходов вперед. Меня часто заносит на поворотах.

— Что же делать? — мрачно спросил я Вальку. — Чихнем и забудем?

Валька показал мне кулак. Внушительный ответ.

— Или завтра, или никогда! — воскликнул я.

— …автра, — кивнул Валька.

Он на ветер слов не бросает. Значит, завтра встанет здоровым, выздоровеет. Мне бы его силу воли. Я горы бы свернул.

Но себя переделать трудно. Тепличное воспитание — оно сказывается. Родители виноваты, что я неуравновешенный. На них, родителей, все свалить можно.

Глава 7 Нахожу и теряю Рэкса

Не помню, как прошла тренировка. Я был как в тумане. Чем ближе была ночь, которая, как известно, следует за вечером, тем больше я волновался. Ночевать или не ночевать в сарае? Этот вопрос помучительней, чем знаменитое «быть или не быть?».

Вдруг Федотыч снова заявится?.. Пойду ночевать к родителям — он подумает: испугался, и, видать, неспроста. Останусь в сарае — рехнусь со страху, если он вновь придет. Не останусь — презирать себя буду. Останусь — нервы не выдержат. Была не была, буду ночевать в сарае! Дверь гвоздями изнутри забью, чтоб никто не вошел. А утром вытащу гвозди плоскогубцами.

Я был настолько занят своими мыслями, что Нина потом, уже во дворе, заметила:

— Что с тобой? Тебя даже Славка сегодня два раза поборол.

— Он с трех утра разминается, — отшутился я.

— Ты сам с пяти утра! — вскипел Славка. — Стоило мне тоже утром размяться, и ты не устоял.

Знали бы они, что меня мучило.

— Мигреню, — пожаловался я, потерев лоб. — Голова раскалывается.

— Хороший признак, — хохотнул Сашка. — Значит, голова есть. — И подмигнул Королю: — По-моему, я догадываюсь, о чем у него голова болит.

Мне стало ясно, кто показал мой сарай Федотычу. Сашкина работа. Теперь злорадствует.

Но я быстро сбил с него спесь.

— Отец овчарку покупает, — небрежно сказал я. — Взрослую, четырехлетнюю. Уже обученная. Чего, говорит, со щенком возиться!

— Врешь? — изумился Сашка.

— Сам увидишь. Первого сентября привезет из общества, — заливал я, чуть сам не поверив, что отец мне купит овчарку. — Целый год уговаривал — еле уговорил.

Сашка поверил:

— А щенки у нее будут? — живо заинтересовался он, размечтавшись о собственной овчарке.

— У нас кобель, — заважничал я. — Восточно-европейский. Он меня каждый день будет в школу провожать и ждать под окнами.

Сашка притих. Этот, так сказать, поворот сюжета ему в голову не приходил. Теперь меня не запугаешь.

«Пусть теперь бежит и докладывает Федотычу про овчарку, — подумал я. — Пусть тот знает, что у меня будет надежный защитник. Федотыч тоже поверит, особенно после того, как меня здорово напугал».

Я сразу повеселел. Король странно посмотрел на меня и сказал:

— Не поможет.

Никто не понял его слов, кроме меня и Сашки.

— Раньше ты был смелее, — процедил я.

И опять никто ничего не понял, кроме них.

— В загадки играете? — сказала Нина. — «Угадай-ка, угадай-ка — интересная игра»?

— Очень, — ответил я. — Отгадки на последней странице. Отпечатаны вверх ногами.

Король заботливо взял меня под руку и отвел в сторону.

— Думаешь, я сам не жалею? — Он отвел глаза. — Далеко зашло. На тот свет не хочется. Там, говорят, ни-че-го нет.

Он, по-прежнему не глядя мне в лицо, вяло хлопнул меня по спине и побрел к подъезду, волоча спортивную сумку на ремне по земле. Сашка догнал его и стал шептаться.

— Какие-то секреты… — вспыхнула Нина, тоже взяла Клаву под руку, и они отошли, шушукаясь.

— Может, и нам с тобой посекретничать? — предложил Славка. — Ты завтра во сколько на разминку встанешь?

— Слушай, Слава, — я взял его за пуговицу рубашки. — Если со мной что случится, ну вдруг… скажи моему отцу, чтобы он прокрутил на магнитофоне бобину. Она в валенке в сарае спрятана.

— Шутишь или?.. — округлил он глаза.

— Или! — подчеркнул я. — Не забудешь?

— Нет, что ты! А когда с тобой… что-то может вдруг случиться?

— Знал бы соломку бы подстелил. Скорее всего, завтра ночью. Сегодня ночью тоже не исключено. — Я крепко пожал ему руку и ушел ужинать.

Поужинал, посмотрел с родителями телевизор, хоть у меня в летней резиденции свой имеется.

Ночевал я снова в сарае, забив дверь двумя большими гвоздями. Думали, я шучу? Не до шуток. Посмотрел бы, как вы шутили бы на моем месте…

Лежал я на диване не раздеваясь. Рядом с лампой на столик положил тяжелый молоток.

Ночь тянулась как резина. Прекрасно было бы коротать эту длинную ночь, почесывая за ушами умного большого пса. Ну почему у меня нет овчарки? Она свернулась бы в моих ногах, положив тяжелую голову на широкие лапы, дремала бы, чутко поводя ухом и охраняя мой сон.

У одного моего знакомого была овчарка. Его никто не трогал, даже когда он был без собаки. Маленький, щупленький — в чем только душа держится. А попробуй тронь — мигом приведет своего Рэкса. Фас! И поминай, как звали…

Правда, до этого не доходило. Да и не могло дойти: все пацаны знали про его собаку. Волчара, а не пес. Он на нем даже верхом катался, а зимой Рэкс возил его на санках.

Хорошая собака — настоящий друг. Не продаст, не выдаст, в обиду не даст, прав ты или виноват. Для нее хозяин — бог, он всегда прав.

Ну почему у меня нет собаки? Почему? Родители говорят, что держать негде, хотя у нас большая двухкомнатная квартира. А в юности небось тоже мечтали о своей собакё… Вот вырастем, мечтали, тогда и заведем без спроса у родителей. Выросли, сами стали родителями и предали свои мечты: нет собаки.

Я-то не забуду. Как только стану жить самостоятельно, сразу двух заведу: овчарку и сенбернара. Это чепуха на постном масле, что для собаки много места надо. Ляжет себе в передней на коврике и спит, пока гулять не позовут. Видел же я у других.

Я вдруг вскочил. Я вспомнил про большую рыжую бездомную собаку, похожую на овчарку, которая целыми днями потерянно слонялась по городу, а ночевать приходила к нам во двор, в свое излюбленное место — за трансформаторной будкой.

У меня были конфеты — давно завалялись в ящике стола.

Я схватил их, сунул в карман, с трудом вытащил гвозди из двери и зашагал в темноте к своему будущему четвероногому другу. Я ему и кличку придумал: Рэкс.

Рэкс оказался на месте. Он чутко дремал в рассеянном свете фонаря, возвышающегося над оградой.

Услышав мои шаги, он поднял голову и настороженно уставился на меня.

— На! — Я развернул и бросил ему конфету.

Он встал, недоверчиво понюхал ее и съел, мотая хвостом.

Я показал ему другую конфету:

— Пошли, Рэкс.

И он побежал за мной, большой красивый зверь, грязный, правда, прилично.

Мы друг другу понравились. В сарай он вошел решительно, как к себе домой. Обнюхал все и лег на дерюжку возле дивана.

На кличку Рэкс он откликался: тут же поворачивал ко мне морду.

— Джим, — сказал я, и он дружелюбно махнул хвостом.

— Дик, — позвал я. — Ко мне!

Он вскочил и ткнулся мне головой в колени.

В общем, он реагировал на любую кличку. Я решил не морочить ему голову, окончательно и бесповоротно нарек его Рэксом. Меня заинтересовало, что он выполнил команду «Ко мне!». Случайность?

— Сидеть! — скомандовал я.

Рэкс сел.

— Лежать!

Рэкс лег.

— Рэкс, голос!

Он оглушительно залаял.

— Фу!

Рэкс умолк, свесив из клыкастой пасти большой розовый язык.

— Фас! — крикнул я.

Рэкс напружинился, разыскивая глазами жертву.

— Фу! Лежать!.. Лежи, лежи, Рэкс, давай поспим. — Я завалился на диван.

«Обученный пес! — ликовал я. — Вероятно, потерялся. На речку и в наши леса масса туристов ездит. А может, отстал от поезда… Пусть хозяева не волнуются: он попал в хорошие руки».

Проснулся я от стука в дверь.

Рэкс с ревом бросился на нее. Хорошо, что она была закрыта на крючок. Явно повезло тому, кто стучал.

— Фу! — приказал я. — Сидеть!

Ах, как было приятно приказывать послушному псу.

— Уже привезли?! — послышался из-за двери испуганно-восторженный голос Славки. — Я за тобой на разминку. А он меня не цапнет?

— Не волнуйся, — встал я, предупредив Рэкса. — Свои. Нельзя.

И открыл дверь, впустив в сарай слабый рассвет.

Славка и Рэкс уставились друг на друга.

— А я-то думал… — разочарованно произнес Славка, сразу узнав собаку. Рэкс зарычал.

— Хорошая собака, — перестроился Славка. — Большая.

Клянусь, Рэкс улыбнулся.

— Как же с овчаркой? — Славка благоразумно не трогался с места.

— А! — отмахнулся я. — Зачем она мне, когда теперь у меня Рэкс. Рэкс, гулять!

Он выбежал во двор, покрутился, сделал свои дела, вернулся и лег, слегка придавив мне боком ступню, чтобы и телом ощущать, что я здесь и никуда не делся. Видать, намаялся без хозяина, пока не выбрал меня.

Я с торжеством продемонстрировал Славке, как Рэкс выполняет команды.

— Умен, — удивленно признал Славка. — Родители тебя с ним не разгонят?

Я об этом тоже беспокоился, так что Славка посыпал мне солью рану.

— Все образуется, — ответил я. — Не разрешат — буду с ним в сарае жить.

— Зимой?

— Электрокамин поставлю.

— Не пустят они тебя в сарай на зиму, — возразил Славка. — Ты лучше сена притащи, и пусть он здесь живет. Выдержал ведь он прошлую зиму, неизвестно где ночуя, а в твоем сарае и подавно выдержит. Еду мы вместе носить будем.

— Ты гений! — воскликнул я. — Но еду буду носить один: собака должна признавать только хозяина.

— Я тебе буду кости передавать, — согласился Славка. — Его б шампунем вымыть, — поглядел он на Рэкса. — Когда мои уйдут, приводи — в ванне сполоснем.

— И выжмем, — кивнул я. — У нас же речка под боком, дурило, — засмеялся я.

Славка хлопнул себя ладонью по лбу и побежал прочь.

— Ты куда?

— За шампунем, — отозвался он на ходу.

Когда я вымыл пса на реке, выстриг ножницами свалявшуюся шерсть и вычесал алюминиевой расческой (он сдержанно ворчал), Рэкс настолько преобразился, что мы его со Славкой прямо не узнали. Он высох на солнышке и стал ярко-рыжим с небольшими белоснежными пятнами. Хоть на выставку веди!

На реке мы пробыли часов до восьми.

Пришел искупнуться Сашка.

— Это не овчарка, — презрительно сказал он, зевая. Сашка не узнал в Рэксе ту бездомную собаку, которая раньше шныряла по городу и спала в нашем дворе за трансформаторной будкой. Я уже говорил, что сам не узнавал.

Мы с Рэксом переглянулись.

— Скажи дяде «гав». Голос! — скомандовал я.

Пес вскочил и гулко залаял.

Сашка попятился и, споткнувшись о камень, шлепнулся на песок. Мы со Славкой захохотали.

— Сидеть! — И Рэкс сел.

Сашка на всякий случай отошел подальше, пугливо посматривая на нас.

Славка бросил палочку в воду, ее понесло течением. Пес умоляюще взглянул на меня.

— Апорт!

Он кинулся в реку, быстро догнал палочку, схватил зубами и выбрался на берег. Да, он был очень умен. По-моему, он нарочно отряхнулся рядом с Сашкой, осыпав его с ног до головы брызгами. Сашка только ойкал и ежился.

— Ко мне! — Рэкс подбежал большими прыжками. — Дай! — И он отдал мне палочку.

Сашка был уничтожен.

В этот день я наведался со своим псом к Вальке. Тот, как и обещал, уже выздоровел.

— Где ты его откопал? — удивился Валька, завидев Рэкса.

От него у меня секретов нет. Я рассказал.

— Может, и его с собой возьмем? — спросил я.

— А папу не хочешь позвать? — отказался Валька.

— Да ты посмотри! Я показал ему, как Рэкс выполняет команды. — Дрессированный.

— Не помешает, — поразился Валька. Правильно говорят: лучше раз увидеть, чем сто раз услышать.

Я весело шел домой, пес семенил рядом, бок о бок. Вдруг Рэкс остановился. Тогда я не придал значения тому, что он остановился, первым увидев Федотыча.

— Привет! — Федотыч почему-то удивленно взглянул на пса. — Личная охрана? — В руке у него был чемодан. — Мне тут поездочка предстоит… Приходи с ребятами после двенадцати ночи.

— Постараюсь, — уклончиво сказал я.

— Стараться не надо, — улыбнулся он. — Просто приходи. — Раскрыл чемодан, достал коляску колбасы, отломил кусок, и не успел я крикнуть «Фу!», как Рэкс его заглотал. — Кушай, Томик, кушай… — Он хотел было погладить Рэкса, но тот оскалил зубы.

Я ошарашенно смотрел на них: на Рэкса и Федотыча.

— Мир тесен. Между прочим, собачка-то с кладбища, — заметил Федотыч. — Раньше у меня подкармливалась, а затем сбежала.

— Верно, не солоно ей у вас пришлось, — сказал я.

— Ну, бил, крепко бил. Не без этого, — вновь улыбнулся Федотыч. — Команды в дурью башку вколачивал. Еще спасибо мне скажешь. Может, забрать ее у тебя? — задумчиво произнес он. — Томик, а Томик, вернешься ко мне?

Рэкс зарычал.

— Сидеть, — тихо приказал Федотыч.

Томик, рыча по-прежнему, подчинился.

— Видал! — воскликнул Федотыч. — Ладно, владей на здоровье, пока, — и зашагал к станции, обернулся и вдруг скрылся в хозяйственном магазине.

Рэкс виновато поплелся рядом со мной.

— Эх ты, предатель… — Но долго сердиться я не мог и на ходу почесал его за ухом. — Больше у чужих ничего не бери и только меня слушайся.

Я запер Рэкса в сарае и пошел завтракать, а заодно что-нибудь прихватить и ему. Маме я ничего не сказал о собаке — вечером удобней. Вечером придет с работы отец — поведу атаку сразу на обоих.

Мне пришлось задержаться. Мать спешила в магазин и попросила пропылесосить квартиру. Было ведь у меня желание сначала сбегать в сараи покормить Рэкса, напрасно я не послушался внутреннего голоса… Но, видать, такая уж выпала судьба. Не сегодня, завтра или послезавтра Федотыч сделал бы то, что он сделал!

Когда я пришел в сарай, Рэкс был мертв. Сорванный с петлями висячий замок валялся у входа. Перед смертью Рэкса вырвало, в луже слизи лежали кусочки колбасы. Нетрудно было догадаться, кто это сделал. Конечно же Федотыч купил в хозяйственном какой-нибудь отравы, а затем вернулся и проник в мой сарай. Но доказать я никому ничего бы не смог. Да и кто станет расследовать убийство бездомной собаки.

Я взял лопату и плача вырыл за трансформаторной будкой, в излюбленном месте Рэкса, могилу. Потом отнес его туда на руках и похоронил.

— Отравитель… Сволочь… Гад!.. — Слезы катились беспрерывно, я глотал соленые слезы, прибивая на место дверные петли. — Ты у меня поплатишься. Ты запомнишь меня на всю жизнь!

Как окажется, я был недалек от истины. Одним разгромом мастерской не обошлось.

Сдерживая рыдания, я сухо сказал потом Славке, что Рэкс убежал. То же самое я ответил Вальке, когда он спросил о Рэксе при встрече на кладбище в одиннадцать вечера, как условились.

С собой я ничего не взял, кроме большого молотка.

Глава 8 Висит на станции

Окна в сторожке были темными. Федотыч еще не вернулся. Он возвращался только для того, чтобы убить моего Рэкса. Он хотел меня запугать, чтобы я превратился в слизняка, в мразь, в падаль под его ногами. Он стремился меня растоптать, обезволить, чтобы вить из меня веревки.

А вышло наоборот. Никогда я не был таким хладнокровным, смелым и решительным. Я мог запросто спалить сторожку Федотыча, если б не знал, что она не его собственная…

Проникнув сквозь люк, мы сошли по ступенькам и свернули в боковой ход к тупику с фанерной дверью. Как и в тот раз, Валька достал из чемоданчика стамеску, но я, недолго раздумывая, вышиб дверцу ногой.

— Ты что?

— Око за око, зуб за зуб, — сказал я.

Я уже забыл, что давно задумал разрушить мастерскую в стремлении спасти Короля, сейчас мне казалось — я пришел мстить за Рэкса.

Валька поставил свой фонарь на стол, и мы принялись все крушить вокруг. Валька орудовал большущим гаечным ключом, а я — молотком. Стонало железо, трещала пластмасса, звенело стекло!..

Заметив у стены лом, я схватил его и одним ударом развалил шкаф. Посыпались со стены полки, пыль столбом поднялась от химикалий.

Чихая и кашляя, мы громили все и вся! Я даже ведра расплющил. Вот только лишь чугунную ванну не удалось пробить — слишком толстые стенки. Тогда, поднатужившись, я с грохотом перевернул ее…

— С ума сошли! — раздался чей-то пронзительный голос.

Мы обернулись. У сорванной с петель фанерной дверцы замерли Сашка и Король.

— Что вы делаете? — ужаснулся Король.

— И для тебя стараюсь, — очнулся я, отбросив лом. Больше тут громить было нечего.

— А я для своего удовольствия, — подбоченился Валька. — Всю жизнь строил, надо хоть что-то сломать.

— Попомнит ваш Федотыч моего Рэкса! — Я с размаху пнул ногой кучу рентгеновских снимков — они разлетелись веером.

Внезапно хлопнула, открывшись на потолке, квадратная крышка, и к нам вниз спрыгнул Федотыч. Раньше времени вернулся! Из проема люка выглядывало изумленное лицо фотографа.

Все замерли.

— Гости дорогие… — У Федотыча, отрезавшего нам с Валькой путь к бегству, дернулась щека. Он чуть покачнулся, и я понял, что он слегка пьян. — Добро пожаловать. — И нагнувшись, взял из раскрытого Валькиного чемоданчика блестящую стальную стамеску.

— Витька! — закричал я нашему чемпиону Королю. Но он стоял неподвижно, как врытый, за спиной Федотыча. Такая удобная позиция!

Сашка стоял дальше, вытаращив глаза.

Мы с Валькой напряженно глядели на стамеску. От кого я не ожидал помощи, так это от Сашки. Когда Федотыч метнулся к нам, Сашка бросился и ловко подставил ему сзади подножку, а я, уже в падении Федотыча, провел бросок через бедро. Федотыч закопался головой в обломки шкафа и затих. Потом застонал…

— «Иппон», — пробормотал я. Рубашка прилипла у меня к спине.

— Ты чего стоял? — подступил Сашка с кулаками к Королю. — Он же мог убить! — Его трясло. — Убить, понимаешь? Убить!

Король попятился и быстро исчез в подземном ходе.

Проем люка вверху тоже был пуст — фотограф скрылся.

— Очухается, — кивнул Сашка на Федотыча, безуспешно пытающегося встать. — Айда отсюда, ребята!

По дороге домой встретили бегущего Юрика: Король уже ему доложил. За Юриком еле поспевал нетренированный милиционер.

— A-а, лунатик… — узнал он меня.

Федотыча в подвале не оказалось. Очухавшись, он, наверное, ушел через подземный ход на остров. Ищи-свищи!

Утром на станции, возле касс, вывесили объявление о розыске Федотыча — с фотографией (Сашкин дядька с испугу дал). Оказалось, Федотыч — опасный рецидивист, два года с фальшивыми документами отсиживался в нашем тихом городке.

…Вскоре начались занятия в школе. По вечерам мы по-прежнему ходили в нашу секцию дзюдо. С Сашкой мы больше не враждовали.

Нина не сводила с меня восторженных глаз, зачислив в герои.

Король бросил секцию…

— Неужели ты меня к нему, к такому трусу, ревновал? — как-то спросила Нина, пригласив в кино.

— Нет. К нему… нет, — ответил я.

И в кино не пошел. Не сразу я понял, что в душе обвинял ее в том, в чем должен был обвинить себя. Ведь Король мне тоже очень нравился.