Король Теней

Глава двадцать седьмая

Сон Мэтью больше напоминал катание из стороны в сторону на подушечке для иголок. Он проснулся совершенно разбитым и первым, на что он обратил внимание, было плетеное кресло, в котором накануне сидел давно погибший Тиранус Слотер. Поначалу его даже захлестнуло пугающее чувство, что кресло ненастоящее, и все вокруг него — лишь иллюзия, из которой нет выхода. Мэтью казалось, что он теряет почву под ногами.

С трудом взяв себя в руки, он сел на койке и потянулся вперед, дотронувшись рукой до темно-красной матерчатой подушки на кресле — слава Богу, достаточно реальной. Мэтью еще не плясал под дудку собственного сумасшествия, хотя и чувствовал, что недалеко ушел от остального оркестра. Вся эта история с исчезающими татуировками, церковью с корабельным колесом и тревожная потеря памяти Хадсона заводила его в тупик… а теперь еще и визит страшного монстра из прошлого!

Это однозначно было его собственное чудовище, рожденное из… чего?

Мэтью снова лег на койку и уставился в потолок, вспоминая события прошлой ночи. Он был убежден, что разум, лишенный любопытства, увядает. Именно поэтому он не переставал интересоваться деталями, даже если расспросы встречались враждебно. Мэтью подумал, что ночное видение было следствием любопытства, присущего его разуму, который пытался осмыслить то, чего не мог понять. Слотер был одним из самых хитрых и опасных злодеев, с которыми он когда-либо сталкивался. И именно в его образе агрессия разума Мэтью пробудилась и попыталась сделать его более обучаемым… опять же, чему?

Его мучили загадки. Например, стена из белого кирпича в церкви: имена и даты на кирпичах были важны, именно об этом говорил Слотер. И самым любопытным из этих имен было первое, которое имело английское происхождение: Остин. Октябрь 1663 года. Мэтью припомнил другие имена: Понца, Оливетта, Сандрино… они куда больше подходили жителям средиземноморского острова.

Остин? Это имя казалось неуместным.

Мэтью вдруг понял, что потирает пальцы правой руки. На его среднем и указательном пальцах что-то было… какой-то песок — слишком мелкий, чтобы его рассмотреть, но он раздражал. К чему он только что прикоснулся? К подушке с плетеного кресла. Может быть, на ней осталась призрачная пыль?

Мэтью снова сел прямо, решив, что нужно сначала позавтракать, прежде чем… что? Что он хотел сделать этим утром?

Ах, да! Он вспомнил. Расспросить Фрателло и короля Фавора о Колесе Фортуны в церкви. Предпочтительно даже задать вопросы именно королю, потому что теперь, после истории с исчезнувшей татуировкой, в присутствии Фрателло Мэтью чувствовал себя неловко. О каком там корабле говорил Хадсон? Он говорил, что это слово может что-то означать. Что же там было…

Руди. Кажется, это. Больше похоже на имя.

Хотя нет, подождите. Руби! Рубин.

Боже мой, — с тревогой подумал Мэтью. Его мозг — его самое большое достояние — ощущался теперь так, будто Колесо Фортуны сбросило его в грязь. Он встал с кровати и начал одеваться, чтобы выглядеть презентабельно за столом, хотя вряд ли это было необходимо. По правде говоря, его борода постоянно чесалась, и он чувствовал себя таким грязным, как никогда в жизни. Хадсон принял здесь ванну и побрился. Это ведь действительно было? Или это снова игра воображения Мэтью? Все это утро казалось затуманенным, и даже самый незначительный вопрос превращался в неразрешимую тайну.

Он должен был выбраться из этой комнаты. Стены будто надвигались на него.

Одевшись и выйдя в коридор к лестнице, Мэтью внезапно натолкнулся на открывшуюся дверь слева от себя. Одетый в черное Кардинал Блэк вышел из своей комнаты и едва не врезался в него.

— Осторожнее, — буркнул Мэтью с холодным презрением, однако остановился и подождал, пока Блэк пройдет вперед. Ему было некомфортно идти так близко к этому существу, особенно когда оно держалось позади. Мало ли, что могло взбрести ему в голову. А у Мэтью не было планов случайно падать с лестницы и ломать себе хребет.

— Что у вас на уме? — спросил Блэк. — Я имею в виду, что конкретно?

— Идите вперед. Я пойду сзади.

— Что? И по дороге вы столкнете меня со ступенек? Не думаете же вы, что я это допущу?

— Я просто не собираюсь идти впереди вас.

— Я полагаю, — пожал плечами Блэк, — что мы будем стоять здесь, пока мой хозяин не положит конец этому миру в огне и мучениях. Я очень надеюсь, что он начнет с вас.

— Надеюсь, это случится не раньше завтрака. И где сегодня Доминус? Все еще спит в своей адской дыре?

— На самом деле Доминус стоит прямо за вами.

— На самом деле, — с ничего не выражающим лицом сказал Мэтью, — ваше место в вашей собственной адской дыре в бедламе.

Прошло несколько мгновений, прежде чем Блэк заговорил снова. Его лицо оставалось пустым, но рот на один короткий миг скривился.

— Корбетт, я с большим удовольствием поставлю на вас церемониальную печать, которая вызовет моего благодетеля. У него особый аппетит к разрыванию молодых говнюков на части.

— Звучит грязно, — сказал Мэтью. — Но все, что вы получите, — это навоз на лице, когда обнаружите, что зеркало — бесполезный кусок стекла, если оно вообще существует. Если мы вообще сможем покинуть этот остров. Итак… вы пойдете впереди меня или нет?

— Нет. Идите первым. Я уверен, что там уже почти не осталось поджаренного хлеба, ведь моряки уже разорили стол.

— О, я настаиваю. Только после вас.

Казалось, что этот тупиковый разговор будет продолжаться тысячу лет, однако вскоре со стороны лестницы донесся звук шагов. Сейчас Мэтью был даже рад увидеть Маккавея ДеКея в восковой маске.

— Мэтью! — произнес искаженный голос. Здоровая половина лица зашевелилась. — Я как раз хотел найти вас. Мне нужно переговорить с вами.

— У меня есть, что сказать этому пугалу с черным сердцем, — ответил Мэтью, переводя взгляд на Кардинала. — Убирайтесь!

— С удовольствием. — Блэк отвесил почтительный поклон ДеКею, за которым последовал презрительный испепеляющий взгляд на Мэтью, после чего он двинулся дальше по коридору и вскоре скрылся из вида за поворотом.

— Вам двоим, — настоятельно произнес ДеКей, — нужно наладить взаимоотношения. Вы все усложняете.

Мэтью сдержал смех, потому что не был уверен, что ДеКей шутит. Вид у него был вполне серьезный.

— Хорошо. Я уверен, что мы станем лучшими друзьями. Это будет намного удобнее, когда он решит разорвать меня на части и скормить какому-нибудь демону. Так чего вы хотели?

— Мне нужно ваше мнение. — ДеКей окинул коридор придирчивым взглядом, оценивая, благоразумно ли будет говорить прямо здесь. Сегодня на нем был коричневый костюм и широкополая соломенная шляпа. Мэтью рассудил, что он только что вернулся с улицы, и, судя по блеску восковой маски, день обещал быть жарким. Подтверждая мысли Мэтью, ДеКей сказал: — Я только вернулся с «Немезиды». Никаких новостей от экипажа пока нет.

— Но ведь это… хорошо. Не так ли?

— Ну… это немного странно. Я приказал экипажу как можно строже следить за происходящим. В «вороньем гнезде» день и ночь дежурит наблюдатель с подзорной трубой. Никто не видел никакого движения… на утесах не было видно никого, кто наблюдал бы за кораблем. И дело не в том, что экипаж был невнимателен: никаких разбойников попросту не было. Если б они были, мои люди увидели бы их.

— Возможно, — пробормотал Мэтью. — А возможно, и нет. Если у них есть опыт в…

— Ни один сторож из «вороньего гнезда», — перебил ДеКей, — не видел ни отблеска огня, ни струйки дыма. Вы не находите это странным? Если разбойники живут в лесу, им нужно разводить костер, чтобы готовить. Ведь так?

— Тут я с вами согласен, но можно предположить, что лес слишком густой.

— Конечно. Но дым поднимается над деревьями. Почему мои люди не видели никаких признаков костра? И, если быть до конца откровенным, вообще никаких признаков активности.

— Итак, — сказал Мэтью после минутного раздумья, — вы считаете, что история о разбойниках может быть ложью? Но зачем о таком лгать? Если стойку руля перепилил кто-то из города, то должна быть хотя бы одна причина задержать нас здесь. Я ее не вижу.

ДеКей кивнул. Золотой глаз с малиновым центром поблескивал в свете лампы, стоящей на старинном пьедестале.

— Это настоящая проблема, — хмыкнул он, — для того, кто решает проблемы, не так ли?

— Простите?

— Вы слышали меня. Я прошу вас выяснить, действительно ли в этих лесах живут разбойники, или Фавор лжет нам. Я понятия не имею, зачем ему это. Но мне нужно это выяснить, и еще мне нужно, чтобы этим вопросом занялись вы.

— Звучит как предложение поработать, — сказал Мэтью. — Но у меня есть собственные вопросы, которые я должен задать Фавору, так что я могу попытаться выяснить все, что мне удастся.

— Хорошо. Могу я узнать, что у вас за вопросы?

— Они касаются местной церкви, которую я обнаружил. Ничего более существенного, чем проблема несуществующих разбойников.

— И вот еще что, — продолжил ДеКей. — Предлагаю сохранить это между нами. Сомневаюсь, что Грейтхауз захочет помочь вам: я видел, как весело он сегодня уплывал на лодке вместе с местными рыбаками и хлопал капитана по спине так, будто он его закадычный друг.

— Да, он становится… скажем так, он теперь меньше вмешивается в наши дела и больше занят островной работой. — Мэтью нахмурился. — Мне лишь непонятно, почему эта перемена произошла с ним так быстро.

— Быстро, — повторил ДеКей, его левая половина лица нахмурилась. — Вы хотите сказать, что это очень странно?

— Вы будто пытаетесь на что-то намекнуть…

ДеКей снова осмотрел коридор, прежде чем заговорить.

— Сегодня утром на корабле мне сказали, что один из членов экипажа — может, вы его помните, его звали Пейли, — вел себя странно. Он, конечно, никогда не казался мне самым надежным человеком на земле, и все же, меня насторожил рассказ команды. Прошлой ночью Пейли разделся и заявил, что хочет поплавать с русалками, после чего прыгнул за борт. В последний раз, когда его видели, он плавал кругами… а затем исчез.

— Он сошел с ума? — спросил Мэтью.

— Очевидно, да. Но вчера утром… другой член экипажа сказал, что Пейли рассказывал о том, как мать читала ему и сестре в детстве сказки о русалках. Услышав это, я решил, что парень сошел с ума от безделья или чего-то еще. Но меня настораживает то же, что и вас: это произошло слишком быстро.

Мэтью хмыкнул, и на долю секунды ему показалось, что он снова видит хищно ухмыляющегося Тирануса Слотера позади ДеКея.

— Я был бы признателен, если б вы как можно скорее выяснили все, что сможете, — сказал ДеКей. — Не знаю, как вам, а мне эта ситуация уже изрядно действует на нервы. Я не могу избавиться от ощущения, что здесь происходит нечто большее, чем нам пытаются показать. — Он постучал указательным пальцем по своему золотому глазу.

Мэтью стоял, почесывая бороду, пока ДеКей проходил мимо него и исчезал за поворотом. Стало быть, он тоже это чувствовал. Смутное беспокойство. И оно было вызвано не только тем, что все они застряли здесь — дело было в чем-то другом. Мэтью чувствовал не только то, что стал заложником в другой стране, но и ощущал, как растет невидимая стена между ним и Хадсоном, который, очевидно, решил стать настоящим голгофянином.

Но все же… так ли это ужасно, учитывая, что могут пройти годы, прежде чем появится возможность покинуть остров?

Мечта жениться на Берри… проиграла Голгофе? Планы на будущее, планы по работе в агентстве «Герральд», вся оставшаяся жизнь и стабильность ума — все это потеряно?

Мэтью огляделся и убедился, что находится в коридоре один.

И где этот ублюдок Слотер, когда так нужен?

Мэтью продолжил свой путь, надеясь, что ему достанется хоть что-нибудь. После он намеревался просить аудиенции у короля Фавора.

Пройдя по коридору, ДеКей вошел в свою комнату и на мгновение задумался. Он принял решение, открыл маленькую коробочку, затем коробочку поменьше и достал блестящую серебряную щетку для волос. Держа ее в руке, он перекинул через руку свой кремовый пиджак, который повредил прошлой ночью, оторвав бритвой, оставленной Фалькенбергом, три из шести золотых пуговиц. Пришло время найти швею и заняться починкой.

Он сунул расческу и три пуговицы во внутренний карман жакета, который был уже влажным от пота после утреннего путешествия. ДеКей хотел найти лавку Апаулины до наступления тяжелого полуденного зноя, который мог плачевно повлиять на его маску.

Не найдя внизу Фрателло, он попытался назвать имя Апаулина одному из других слуг, но в ответ услышал лишь невнятную щелкающую болтовню, поэтому решил спуститься в город, назвать имя кому-нибудь из прохожих и понадеяться, что ему покажут дорогу.

Дело казалось плевым. Проходя через рыночную площадь с красными, фиолетовыми и зелеными навесами, ДеКей подошел к старику, плетущему корзины в тени, и сказал:

— Апау…

Он резко остановился, потому что заметил на скамейке рядом с этим пожилым джентльменом Тэллоу. Тот сидел и наблюдал за его работой так внимательно, будто от этого зависела его жизнь. ДеКей не видел Тэллоу со вчерашней попойки за ужином, но сейчас он сидел здесь в щегольской соломенной шляпе с зеленым пером, а его подбородок с клочковатой рыжей бородой сильно выдавался вперед от любопытства.

— Тэллоу! — окликнул ДеКей.

Тэллоу очень медленно приподнял голову, и его выпуклые глаза уставились на хозяина «Немезиды». Он будто не узнал его.

— Тэллоу, что ты здесь делаешь? — спросил ДеКей.

Последовала еще одна пауза, во время которой ДеКей решил, что Тэллоу с трудом подбирает слова на родном языке. Наконец он вежливо улыбнулся и сказал:

— Доброе утро, сэр.

— Я спросил, что ты здесь делаешь.

— О… ну… сэр, я просто… — Снова последовала заминка, потому что все внимание Тэллоу сосредоточилось на плетении корзин.

— Ты заболел?

— Сэр?

— Я спрашиваю, ты, что, болен?

— О, нет, сэр. — Вежливая улыбка не покидала его лица, но ДеКею показалось, что глаза Тэллоу помертвели. — Я просто учусь плести корзины. — Отъявленный убийца и головорез произнес эти слова с детским восторгом и увлеченностью.

— Возвращайся во дворец, — приказал ДеКей.

Тэллоу уставился на него с вялой улыбкой на лице.

— Ты меня слышал? Я сказал, немедленно возвращайся во дворец.

— Учусь плести корзины, — повторил Тэллоу, — у моего дедушки Джо.

— Что?

— Да, сэр. Мой дедушка Джо учит меня ремеслу, — медленно и вяло ответил Тэллоу.

Морозец ужаса пробежал по спине Маккавея ДеКея. Он перевел взгляд с лица Тэллоу на работающего старика и обратно. Тэллоу, улучив момент, снова погрузился в созерцание процесса плетения корзин.

ДеКей попятился. Тэллоу сошел с ума, как и Пейли, отправившийся плавать с русалками…

На мгновение ДеКей замер посреди суеты красочного рынка. Люди в ярких костюмах и шляпах двигались вокруг него, как если б он был невидимкой. Вернув самообладание, он решил, что здесь ничего нельзя поделать. Стоило сосредоточиться на собственном деле. Он продолжил свой путь, думая о том, что, возможно, сейчас его собственный разум трескается и поддается невероятным ужасающим обстоятельствам.

На улице он подошел к женщине, торговавшей маленькими керамическими вазами под ярко-зеленым навесом.

— Апаулина, — сказал он и пошевелил рукой, на которой висел испорченный пиджак. Женщина несколько секунд рассматривала его маску, а затем окликнула мальчика, работавшего неподалеку над полировкой ваз. Она говорила с ним на местном языке, но ДеКей различил имя Апаулина, после чего мальчик жестом пригласил его следовать за ним.

Они переходили улицу за улицей, пока в более тихой части города мальчик не указал на бледно-голубую дверь в одном из домов на красной скале и снова назвал нужное имя, прежде чем вернуться на рынок.

ДеКей стоял перед дверью, положив руку на медную ручку. Он чувствовал себя непривычно: как неуверенный юнец. Сердце его бешено колотилось, во рту пересохло. Боялся ли он? Нет. Скорее это было предвкушение и мысль о том, как он откроет дверь и переступит черту, после которой не будет возврата, потому что Апаулина слишком напоминала ему ту, другую — ту, которую он никогда не сможет выкинуть из своих мыслей.

Не было смысла колебаться. Однако вместо того, чтобы напористо открыть дверь и войти, он сжал кулак и постучал, решив, что так правильнее.

Через несколько секунд дверь открылась. На пороге стояла не швея, а маленькая девочка с каштановыми волосами лет десяти. Она посмотрела на ДеКея со спокойным выражением лица. Если маска и удивила ее, она никак этого не показала.

ДеКей поднял поврежденный пиджак.

— Апаулина, — сказал он, и ребенок жестом пригласил его войти.

Магазин был таким же, как и любое заведение швей в Лондоне. Он был небольшим, стены были выкрашены в спокойный лавандовый оттенок, и помещение выглядело безупречно чистым. На полках лежали мотки из различных материалов разных цветов, а по всей комнате были расставлены растения в таких же вазах, которые он только что видел на рынке. На полу лежал конопляный ковер, комната была хорошо освещена двумя окнами и дополнительной парой масляных ламп.

Чуть дальше от двери за столом сидела женщина, к которой он пришел, и теперь ее внимание было приковано к нему, а не к блестящему красному пальто, которое она шила изогнутой иглой с ниткой. ДеКей подошел к ней и лишний раз подивился тому, как она напоминает ему ту, другую, если бы та дожила до тридцати: ее длинные светло-каштановые волосы, теперь перехваченные фиолетовой лентой, глаза на тон или два светлее карих, высокие скулы, волевой подбородок и плавный изгиб носа. На ней было довольно простое платье примерно того же оттенка, что и лента. Ни колец, ни других украшений она не носила.

Женщина смотрела, как ДеКей приближается, и ее брови вопросительно поползли вверх.

На мгновение Декей потерял дар речи. Он почти всерьез начал думать, что она была той, другой — но переродившейся. О, да, сходство было настолько сильным.

Он был шокирован собственными мыслями. Неужели он увидел в местной швее ту хорошенькую девушку, которую привел к гибели много лет назад?

— Мой пиджак, — сказал он, указывая на три недостающие пуговицы. Конечно, она не понимала его языка, но испорченная вещь говорила сама за себя. Апаулина встала и подошла к нему, а ДеКей, к собственному изумлению, отметил, что делает шаг назад. Женщина тоже остановилась, слабо улыбнувшись: похоже, ее несколько позабавило его поведение. Действительно ли ее глаза бегло осмотрели маску? Кажется, да, но без осуждения.

Апаулина взяла пиджак. ДеКей вытащил из кармана три пуговицы и серебряную расческу для волос, протянув все ей. Она снова улыбнулась — на этот раз шире — и кивнула. В ее глазах появился блеск, когда она взяла расческу, и этот блеск снова напомнил ему ту, другую. Затем Апаулина бегло осмотрела пиджак и сказала что-то, но слишком тихо, чтобы это можно было разобрать. ДеКей распознал смесь французского и итальянского языков. Он кивнул, предполагая, что она поняла его замысел: починка пиджака в обмен на расческу.

С досадой ДеКей понял, что ему нет смысла более оставаться здесь: судя по переполненной корзине с вещами рядом с рабочим столом, у Апаулины было много работы. Не было никакой возможности спросить у нее, сколько займет ремонт… да и какая ему польза от этого пиджака на таком жарком острове?

ДеКей слегка поклонился ей, повернулся, чтобы выйти и снова увидел рядом с собой девочку. Повинуясь внезапному порыву, он протянул руку, чтобы коснуться ее головы, проходя мимо, и вдруг услышал:

— Ее…

ДеКей замер, как вкопанный и обернулся к женщине. Она все еще стояла на прежнем месте с кремовым пиджаком, перекинутым через руку, и серебряной расческой в руке. Она хмурилась, ее губы шевелились, будто ей с большим трудом удавалось правильно произнести нечто на непривычном языке.

— Зовут… — И снова усилие и очевидная концентрация. Слово прозвучало как «звуууттт».

Английский! — ДеКей вздрогнул. Эта женщина знает…

— Таури, — было следующее слово, после чего повисла тишина.

ДеКей и сам заговорил не без труда:

— Вы… можете говорить на моем языке?

Она покачала головой, показывая, что не понимает.

— Английский, — снова попытался ДеКей. — Вы говорите по-английски?

— О! — протянула Апаулина с понимающей улыбкой. — Ангалицки!

— Боже! — выпалил ДеКей. — Как это возможно?

Она снова нахмурилась и покачала головой.

ДеКей указал на свой рот.

— Английский. — Затем он сделал движение рукой открытой ладонью вверх, как бы задавая вопрос.

Апаулине потребовалось мгновение, чтобы понять, и она снова заговорила с заметным усилием:

— Да, — выдавила она. — Говорить на это. Немного.

— Немного — это уже достаточно хорошо! — Он увидел непонимание на ее лице и понял, что должен говорить как можно медленнее. — Немного, — повторил он, и она кивнула. — Кто вас научил? — спросил он, а затем снова попытался упростить в ответ на ее пустой взгляд. — Английский. Кто на нем говорит?

Блеск в глазах Апаулины сообщил ему, что он добился успеха. По крайней мере, в этой маленькой фразе.

— Старый отец, — ответила она.

— Где он?

— Эээээ, — протянула она, очевидно, формулируя более-менее разумный ответ. — Здесь нет. Я говорить… исчез. — И тут же исправилась: — Умереть.

— Он обучил вас?

— Обучить? Ой… учить меня, да. Немного.

Это откровение озадачило ДеКея. Старый отец. Может, дедушка? Кем бы он ни был, он достаточно хорошо знал английский, чтобы обучить свою внучку. Но откуда этот человек знал язык? И снова все вернулось к вопросу о том, как король Фавор и Фрателло так быстро и свободно овладели английским.

— Ваш старый отец родился здесь или где-то еще?

Она покачала головой, не в силах понять.

— Вы родились здесь? — снова попробовал ДеКей. — На Голгофе?

— Голгофа, — ответила Апаулина. — Здесь.

Он не знал, полностью ли она поняла, о чем он пытается спросить, но, глядя на нее в солнечном свете, льющемся из окон за его спиной, он снова был поражен тем, как она напоминает ему ту, другую… как она могла бы выглядеть, если б действительно пережила это испытание. Выжила ли она? Он понятия не имел и не позволял этим мыслям вторгаться в свою память много лет. Теперь эти воспоминания казались такими свежими, что напомнили ему незаживающую рану. А здесь, рядом с этой женщиной рана становилась все глубже и болезненнее с каждым ударом сердца.

Пришло время отступить, ибо то, что однажды было утрачено, не вернуть снова. Эта Апаулина — не Дженни. Безусловно, сейчас ДеКей был в другом мире, где Дженни больше нет. Пора было уходить.

— Не говорить англицки, — сказала Апаулина, — долго. Сильно долго.

Она коснулась игриво приподнятого уголка своих губ — таких же, как у Дженни, — как бы, извиняясь за недоразумение.

ДеКей кивнул. Он взглянул на Таури, которая пристально наблюдала за ним, а затем снова на женщину.

— Я приду за своим пиджаком через несколько дней, — сказал он, зная, что она не поймет. Но ему жизненно необходимо было закончить эту встречу.

Он повернулся, чтобы уйти, но…

— S'il vous plait, attendez![35]

Он остановился, чтобы посмотреть на нее. Апаулина подняла руку и коснулась своей правой щеки.

— Это… — сказала она, мучительно подыскивая слова. ДеКей смотрел на нее, чувствуя, как его сердце сжимается от боли. Наконец, она нашла слово. — Красивый.

Она о маске, — понял ДеКей.

Как можно скорее он развернулся и побежал прочь.

Глава двадцать восьмая

Рыбак, вернувшийся домой с моря!

Идя вверх по холму со своими уловом из трески, макрели и небольшого осьминога, перекинутым на веревке через плечо, Хадсон Грейтхауз наслаждался жизнью. Во рту все еще ощущался вкус апельсина, выменянного в гавани, потемневшая кожа за прошедший день с жадностью впитала солнечный свет, прохладный ветер и средиземноморскую соль. Все его чувства буквально пели о благодати жизни.

Это был хороший день, хотя и долгий. Лодка плыла в порт в сумерках, когда вдруг наткнулась на серебристый косяк рыбы примерно в четырех милях о берега. Раздались радостные крики: «Shurrah! Shurrah!» — и удочки были заброшены в море. Пусть сети и были полны улова, капитан Атаназку позволил рыбакам повеселиться в награду за то, что они сделали так много заготовок для poco salati[36] и обеспечили buone catture, compagni miei[37]!

Воистину, прекрасный день.

Факелы и лампы освещали город, потому что безмятежная темнота уже подступила к его границам. Над головой сияли звезды, воздух был теплым и приятным. Поднимаясь на холм ко дворцу, Хадсон чувствовал себя членом королевской семьи. Вдруг он услышал тихую музыку, которую, похоже, исполняли на лютне где-то в отдалении. Кто-то музицировал, глядя на море, сверкающее в свете полной луны.

Несмотря на блаженство, маленькая заноза вдруг вторглась в счастливый разум Хадсона: выберутся ли они когда-нибудь с этого острова? Он перестал думать об этом, потому что не видел ничего полезного в пустопорожних страданиях. По его мнению, это место сильно отличалось от любой тюрьмы. Погода была великолепной, а рыбалка прекрасной. Он был волен делать все, что ему заблагорассудится, а еще здесь не нужны были деньги! Пока он привозил морепродукты и обменивал их на то, что ему нужно, он был богаче, чем когда-либо в Нью-Йорке. А капитану Атаназку, очевидно, нравилось, что в его команду поступила пара сильных рук, которые помогали вытаскивать сети. Так что же здесь плохого? Ей-богу, это место не было похоже на тюрьму.

А если он больше никогда не увидит Нью-Йорк? Не прогуляется по Бродвею с Эбби Донован? Не напьется и не наестся до отвала в одной из городских таверн и не пойдет шататься по опасным районам, где люди могут впиться друг другу в глотки? Не наступит в конский навоз и не будет вынужден отскакивать в сторону на улице, чтобы не попасть под колеса проезжающей мимо повозки?

Хм… разве этот остров — тюрьма? Нет, он так не думал. С каждым днем ему все больше казалось, что он попал в рай.

Продолжая свою прогулку, Хадсон вдруг заметил какое-то движение слева от себя. Кто-то двигался в тени быстро и незаметно, и это мгновенно пробудило все спящие до этого момента инстинкты Хадсона. Он сосредоточился на дороге, однако краем глаза продолжал наблюдать за тем, что происходило слева. Вскоре он снова уловил движение: кто-то шел за ним по пятам, и в какой-то момент его выхватил свет ближайшего факела. Хадсон задумался, зачем кому-то преследовать его. Возможно, кто-то решил украсть у него рыбу?

Когда движение повторилось в третий раз, Хадсон остановился перед ближайшим фонарем и повернулся к своему преследователю.

— Выходи, — сказал он, понимая, что по-английски здесь могут не понять, но он решил, что его тон говорит сам за себя. — Давай! Покажись.

Несколько секунд никакого движения не было. А затем кусочек темноты выступил из тени, и в мерцающий свет вышла человеческая фигура.

— Hej, gudden, — сказал Бром Фалькенберг.

— Бром! Какого черта ты идешь за мной хвостом? Да еще и прячешься!

— Прячусь? Вовсе нет. Я видел, как ты начал подниматься на холм, и подумал, что могу перекинуться с тобой парой слов.

— В таком случае надо было просто подойти ко мне вместо того, чтобы… — Хадсон замолчал, потому что увидел бисеринки пота на побледневшем лице Брома, а его голубые глаза казались запавшими, под ними пролегали заметные темные круги. Улыбка на его лице сейчас выглядела поистине жутко. — Ты болен? — спросил Хадсон.

— Болен? То есть я не только скрываюсь в тени, но еще и больной? — Улыбка превратилась почти в гримасу. Хадсон думал, что его бывший сослуживец вот-вот заскрежещет зубами. — Старина, ты меня оскорбляешь.

— Я не хотел тебя оскорбить. Мне просто интересно… ладно, забудь. Так чего ты хотел?

— Просто поговорить минутку, вот и все. Просто поговорить.

Хадсон заметил, что Бром беспокойно озирается по сторонам, как будто кто-то крался за ним в темноте.

— Хорошо, — кивнул Хадсон в ответ на затягивающееся молчание. — Говори.

— Мы прошли долгий путь, не так ли?

— Верно.

— И мы через многое прошли вместе, да?

— Да, и многое из этого лучше оставить в прошлом.

— О, нет. — Бром поднял палец перед лицом Хадсона. — Вот тут ты ошибаешься, gudden. Den som glömmer det förflutna är en förrädare för sig själv. Ты знаешь, что это значит?

— Мой шведский совсем заржавел.

— Тот, кто забывает прошлое, предает самого себя. Ты согласен с этим?

— Если ты говоришь о войне, — покачал головой Хадсон, — то я бы предпочел предать самого себя. И остался бы с собой в согласии.

— Глупо, — фыркнул Бром. — Это ведь были наши лучшие деньки, Хадсон! Та война… наши сражения и то, как мы выжили, когда столько наших товарищей погибло… это было величайшим достижением нашей жизни. Тогда мы хоть что-то значили. Мы мыли сильны, молоды, перед нами был весь мир. Мне это снится, Хадсон… каждую ночь. И все это кажется таким реальным. Я слышу выстрелы, чувствую запах дыма. Я вижу тысячи людей, марширующих в бой, доблестных офицеров на своих великолепных лошадях… блеск мечей, рассекающих воздух… слышу грохот боя… звуки горнов и барабанов, призывы к победе. Мне снится все это таким, каким оно было. С каждой ночью все больше и больше…

— Ты, что, пьян?

— И ты снова меня оскорбляешь. — На лице Фалькенберга опять отразилась гримаса, и в свете факела она показалась более свирепой. — Моя голова совершенно ясна. Но я хочу сказать тебе вот что, Хадсон: мы не можем и не должны пытаться убежать от наших воспоминаний. Нет, они ведут нас вперед. Разве ты не согласен с этим?

— Я категорически против того, чтобы ворошить воспоминания о войне. Это никому не поможет.

— Они повсюду вокруг нас, — сказал Бром.

— Кто?

— Враги.

Хадсон молчал, но на его виске начала пульсировать жилка.

— Ты не можешь их видеть. Ты их не увидишь. Но для таких старых солдат, как мы — для таких старых воинов — правда очевидна, не так ли?

— Какая правда?

— Что война никогда не закончится. Что всегда есть враг, с которым можно вступить в бой. Ведь если его нет, то какая польза от нас в этом мире?

— Ты говоришь…

Ерунду, — чуть не сказал Хадсон, но передумал, глядя на напряженное лицо собеседника. Неужели Бром достиг какой-то критической точки? Судя по всему, да, потому что здесь он не находил для себя подходящего занятия, и его разум постоянно возвращался ко дням былой славы. Хотя что это была за слава? Разве можно наслаждаться кровопролитием, выпотрошенными кишками на поле боя и попытками защитить собственные внутренности?

— Мне нужно принести улов для ужина, — сказал Хадсон. — У нас еще много свободного времени. Пойдем со мной во дворец.

— Я поднимусь позже. Сейчас… я просто хочу пройтись и подумать.

— Нехорошо слишком много думать на пустой желудок.

— Ты меня забавляешь, — сказал Бром. — Но ты знаешь, что мы делали. Что мы должны были делать. И не отрицай, что тебе это нравилось так же сильно, как мне. Не отрицай, что, если б ты мог, ты бы пережил все это снова.

— Я просто рад, что выбрался живым. Отпусти прошлое. Эти воспоминания лишь затуманивают настоящее. Послушай… давай ты просто поднимешься со мной, и мы немного выпьем…

Фалькенберг резко развернулся и начал спускаться с холма. Хадсон хотел окликнуть своего друга, но в то же время предпочитал держаться от него подальше. Было тревожно видеть Брома таким: его мечты разбивались о бренную реальность. Но что с ним произошло? Что так быстро отправило его в пропасть? Потому что не было никаких сомнений в том, что сейчас Бром стоял на самом краю. Он терял… что? Здравомыслие? Он, должно быть, много пьет, в этом все дело! Старый солдат с бутылкой и свободным временем — плохая смесь.

Хадсон продолжил свой подъем и сделал не более трех шагов, когда услышал оклик Брома:

— Ты увидишь, Хадсон! Они покажут себя такими, какие они есть! Ты увидишь!

Хадсон почувствовал, как по спине у него пробежал холодок, но не остановился и не повернулся, чтобы ответить Фалькенбергу. Дойдя почти до самого дворца, он оглянулся, но больше не увидел своего бывшего товарища. Ветер взметнул пламя факелов, и множество оранжевых искорок взвилось в воздух.

В следующую секунду он уже стоял, окруженный рыжими стенами, где масляные лампы освещали бледные лица людей, лежащих на койках. Хадсон посмотрел сверху вниз на мальчика лет шестнадцати с перебинтованными руками, в глазах которого блестел ужас.

Мальчик заговорил, и его голос прозвучал глухо, слова выливались наружу медленно, словно для него не существовало пространства и времени.

— Wees zo goed! — сказал он.

Это означало «будь хорошим».

В своем воспоминании Хадсон вонзил окровавленный меч в горло мальчика.

Вдох — и Хадсон снова стоял, глядя на Голгофу, мирно освещенную факелами.

Он вздрогнул. Оранжевая палатка… сколько времени прошло с тех пор? Как он позволил этому жуткому воспоминанию подкрасться к нему?

Он вспомнил, как Бром кричал: «Убей их всех!»

Он так и сделал. После того, как увидел разорванные тела своих боевых товарищей, после того как пробрался через грязное болото с адскими псами войны за спиной. И раненые голландские солдаты были убиты… в той рыжей палатке.

Убей их всех!

Он так и сделал…

Рыбак, вернувшийся домой с моря. Он должен был приготовить или засолить рыбу. Сейчас это казалось самой важной задачей в мире. Почему он вспотел? Он не знал. Он действительно только что говорил с Бромом, или это было лишь игрой его воображения? Нет-нет, Бром, должно быть, во дворце. Возможно, он выходил к своему старому другу, чтобы предложить ему разделить трапезу и выпить вина. Да. Много вина.

Хадсон продолжил подниматься на холм.

Воистину, это был прекрасный день. Этот остров — тюрьма? Нет, совсем нет. Скорее это место было похоже на рай.

Пока Хадсон приближался ко дворцу, Мэтью уже был наверху, пересекая пол, выложенный замысловатой керамической плиткой, направляясь к большой двери из полированного дерева в конце зала. Аудиенция у короля, назначенная Фрателло в тот же день, должна была вот-вот состояться.

Во время своей сегодняшней прогулки Мэтью наткнулся на Фрателло внизу. Взглянув на левую руку старика, он на мгновение подумал, что заметил исчезающую татуировку… но старая кожа давно потемнела от солнца и была покрыта множеством морщин, так что Мэтью не мог сказать наверняка, что он видел. Но он помнил, что видел ее во время пира в первую ночь… ведь правда? Или он становится таким же слабоумным, как и Хадсон? В любом случае, эти мысли мешали ему, поэтому он постарался больше не смотреть на руку старика. Он задал вопрос Фрателло: почему в церкви в качестве идола поклонения используется корабельное колесо?.. Если это место действительно церковь.

— На вашем языке это бы значило Центр Всего Сущего, — сказал Фрателло. — И да, это место мы считаем своей церковью.

— Хорошо, — ответил Мэтью. — А как насчет корабельного штурвала вместо распятия Христа? Я ведь правильно полагаю, что население острова — христиане?

— Вы задаете… — Он помедлил, подбирая правильные слова. — … очень интригующие вопросы.

— Я бы хотел получить ответ хотя бы на тот, который я задаю в данный момент.

Фрателло слегка улыбнулся.

— Могу я поинтересоваться, почему это так важно для вас?

— Мое любопытство не дает мне покоя.

— Тогда лучше, чтобы король Фавор удовлетворил ваше любопытство, — ответил Фрателло, и его улыбка сделалась холодной. — Лучше него никто не ответит на ваши вопросы.

После этого, согласно пожеланиям Мэтью, Фрателло организовал короткую аудиенцию у короля Фавора, которая должна была состояться после ужина. Фрателло объяснил, что раньше не получится, так как монарх весь день пробудет на фермах с членами фермерского совета. Но Фавор наверняка согласится уделить своему гостю несколько минут, прежде чем приготовиться ко сну.

Подходя к королевским дверям, Мэтью был удивлен, что не встретил Фрателло. Ему казалось, что маленький человек был не только верным советником короля, но и в некотором роде его защитником. Мэтью подумал, что Фрателло, скорее всего, встретит его прямо в королевских покоях, чтобы убедиться, что аудиенция будет короткой. Мэтью решил, что ему не стоит медлить с вопросами, как только он увидит Фавора.

Он подошел к двери и постучал по ней молотком в форме морской раковины. В следующий миг дверь открылась — на этот раз без использования прямоугольного смотрового окна — и перед Мэтью предстал Фавор.

— Благодарю вас за то, что приняли меня, — сказал Мэтью, ожидая, когда его пригласят войти. У короля было озадаченное выражение лица: либо он забыл о назначенной аудиенции, либо снова испытывал трудности с пониманием английского языка, который он не использовал в течение всего дня.

Наконец старик пришел в себя, кивнул и отступил, пропуская Мэтью внутрь.

Мэтью прошел в комнату и с удивлением отметил, что остался с Фавором наедине — Фрателло нигде не было. Король Голгофы опирался на свой сучковатый деревянный посох, его одежда представляла собой простую темно-бордовую мантию, а башмаки были изношенными, как у любого островного рыбака или простого рабочего. Пучки седых волос беспорядочно торчали в разные стороны, борода была растрепана, а при свете масляных ламп его морщинистое лицо выглядело встревоженным, будто короля только что разбудили посреди кошмара.

Фавор жестом указал на одно из плетеных кресел, и Мэтью сел. Король предпочел остаться стоять, опираясь на свой посох.

— У меня есть некоторые вопросы, — начал Мэтью. Король молчал. — Вопросы, — повторил Мэтью, — в первую очередь касаются вашей церкви.

Фавор наконец очнулся от своей задумчивости.

— Я… так понимаю… вы путешествовали. — Он нахмурился и взмахнул левой рукой, словно отмахиваясь от неудачного слова. — Исследовали остров.

Мэтью кивнул. Отчего-то все его чувства были обострены до предела.

Теперь у Фавора были очевидные трудности с языком? С чего бы?

— Ваша церковь, — сказал Мэтью, — по словам Фрателло, называется Центром Всего Сущего?

Фавор произнес то, что для слуха Мэтью было лишь несуразной мешаниной из разных языков.

— Так это звучит на нашем языке, — пояснил он.

— Это очень красивое место. Мне стало интересно, отчего там вывешен корабельный штурвал, а не Христос на кресте.

— Корабельный штурвал, — повторил Фавор и снова замолчал. Тишина длилась так долго, что Мэтью начал подозревать короля в слабоумии. Наконец Фавор зашевелился и занял второе плетеное кресло. — Это сделано потому, что мы очень многим обязаны морю, — сказал он. — Да, наши фермы дают нам многое, но море… никогда не подводит. Мы всегда можем на него положиться. Думаю, ваш брат уже убедился в этом. — Он снова нахмурился и исправился: — Я хочу сказать, ваш друг.

— Хадсон наслаждается жизнью, это правда.

— Когда-нибудь я попрошу Фрателло отвести вас на пляж на самой северной оконечности острова. Вы увидите бухту необычайной красоты, где на отмель выброшены тысячи ракушек всех цветов радуги. Вы сможете стоять на вершине утеса и смотреть вниз на Божью благодать, данную Голгофе. Мы здесь удостоены особой чести, молодой человек. Такой чести, о которой даже не мечтают те, кто находит свой пусть на этот остров. Но об этом, я думаю, вы узнаете сами. Рано или поздно.

— Я понимаю, что вы очень цените море, — кивнул Мэтью. — Но это не объясняет корабельный штурвал в церкви. Очевидно, у него есть еще одно значение.

Фавор уставился на него с отсутствующим выражением лица.

— Я не понимаю, — сказал он.

У Мэтью было подозрение, что он не получит никаких ответов насчет Колеса Фортуны, поэтому решил задать более насущный вопрос.

— Стена из белого кирпича, — кивнул он. — Зачем она нужна?

— Имена, — повторил Фавор.

— Да, имена. Я увидел, что рядом с ними выбиты даты. Что это значит?

— Имена, — снова сказал Фавор, и его губы внезапно показались вялыми и непослушными. — Так и есть… они были… нашими героями.

— Героями? В каком смысле?

— Это те, кто действовал героически… я ведь правильно говорю?

— Вы имеете в виду, что они совершили какие-то подвиги? Но для кого?

— Для Голгофы, — ответил король. В его ответе послышалось некоторое презрение к заданному вопросу, — конечно же.

Мэтью снова показалось, что он натолкнулся на кирпичную стену. Пришло время изменить курс и следовать по тому направлению, которое указал ДеКей.

— Мне стало известно, — начал он, — что дозорные с корабля ДеКея не заметили никаких разбойников.

— Пока не заметили, — был ответ.

— На самом деле пока нет никаких доказательств их существования.

— Они… как бы это сказать… скрывальщики.

— Незаметные, — подсказал Мэтью. — Да, я уверен, что так и есть. Кажется, вы говорили, что их двадцать человек или около того.

— Я так сказал?

— Да. И мне стало любопытно: у такого количества людей должен быть лидер, который удерживает их вместе. Я хочу сказать, руководит их действиями. Вы ведь согласны с этим?

— Я не знаю.

— Но… должен же быть кто-то главный. Это логично. Кто-то должен отдавать приказы. Вы знаете имя человека, который мог бы оказаться в таком положении среди разбойников?

— Какое это имеет значение? — спросил Фавор. Его голос снова стал тусклым. — Разбойники есть разбойники.

Мэтью наклонился вперед в своем кресле. Мельком он увидел Тирануса Слотера, стоявшего рядом с королем Фавором. Казалось, призрак коротко кивнул, прежде чем рассеяться, как зловонный дым.

— Можете назвать мне имя хотя бы одного разбойника? — задал Мэтью свой следующий вопрос, который, словно копье, был нацелен прямо между глаз короля.

Фавор поерзал на кресле, но его спокойное выражение лица не изменилось.

— Я попрошу Фрателло сообщить вам имя завтра утром.

— Но должны же вы знать имя хотя бы одного из них! В конце концов, разве они раньше не были вашими подданными?

— У меня такое чувство, — ответил король, — что вы сомневаетесь в моих словах.

— Я не сомневаюсь, что Фрателло сможет сообщить мне имя завтра утром. — И вдруг Мэтью сам решил выровнять штурвал и плыть полным ходом, потому что в этой комнате витал рыбный душок обмана. — Но у меня есть сомнения, что разбойники вообще существуют, — продолжил он, пристально глядя Фавору в глаза, а затем сделал заявление, которое готовил все то время, которое они сидели здесь: — В любом случае, мы должны знать правду завтра, потому что ДеКей собирает группу людей, и утром они отправятся на охоту за ними.

— Глупость. Их никогда не найдут в этих лесах.

— Вы хотите сказать, их никогда не найдут на этом острове?

— Вы смеетесь надо мной, молодой человек.

— Я не хотел проявлять неуважение, — покачал головой Мэтью. — Но я бы попросил уважения в ответ. Так в чем правда?

Король Фавор открыл рот, чтобы ответить, а затем медленно закрыл его, и Мэтью увидел правду на его лице прежде, чем правитель Голгофы произнес еще одно слово.

— Правда, — тихо сказал Фавор. Он оглядел комнату, словно ища поддержки у собственного невидимого призрака, но, если таковой и присутствовал здесь, он никак не поддерживал старика. — Правда, — повторил он таким голосом, словно у него во рту была какая-то мерзкая горечь. Он глубоко вздохнул и поднялся на ноги при помощи своего посоха.

— Здесь нет никаких разбойников, не так ли? — подтолкнул Мэтью.

И наконец прозвучал ответ:

— Нет.

— Так значит, стойку руля перепилили ваши люди?

— Мои люди, — сказал Фавор, голос опустился почти до шепота. — Молодой человек, вы ничего не понимаете.

— В таком случае я открыт для объяснений.

Фавор мгновение смотрел на Мэтью полуприкрытыми глазами, а затем вздернул подбородок.

— Это проблема, с которой мы здесь сталкиваемся. То, что нам нужно, это… как бы сказать на вашем языке? Новая кровь?

Мэтью ничего не сказал, потому что был слишком потрясен этим откровением.

Фавор продолжал:

— Наше население увеличивается, и нам нужно больше трудоспособных и молодых мужчин для жизни на Голгофе. Вы понимаете?

Решатель проблем заставил свой язык работать:

— Вы верите, что мы никогда не покинем этот остров. И вы сделали все, чтобы так оно и было. — Его осенила ужасная мысль: — Два брошенных корабля. Вы сделали с ними то же самое?

— Полагаю, что сделали.

— Вы полагаете? Вы либо сделали, либо нет.

— Это было очень давно, — сказал король. — Память слабеет, воспоминания исчезают.

Мэтью встал и замер лицом к лицу с Фавором. Он почувствовал, как закипает кровь. Ради этого острова ему было суждено остаться здесь вечным изнеженным пленником и отказаться от будущего с женщиной, которую он любил? Он должен был остаться здесь и стать рыбаком или фермером… или тем, кто продает безделушки на рынке?

Он огромным усилием воли сдержал себя. Набрасываться с кулаками на этого старика было бесполезно. Тем временем в его голове рождалось все больше вопросов. Неужели экипажи этих брошенных кораблей просто смирились со своей судьбой? Разве они не устроили здесь драку, когда поняли, что истории про разбойников — всего лишь детская сказка? Мэтью рассудил, что они могли постепенно интегрироваться в культуру и обычаи этого острова. Но сколько времени это заняло? Это наводило на другие мысли: о Грейтхаузе. Ему казалось, что с каждым днем Хадсон все больше становится похож на голгофянина и теряет самого себя час за часом. Здесь, на этом острове, на людей что-то действовало. Мэтью понятия не имел, что именно, но это приводило его в ужас.

— Я понимаю, вы, должно быть… — Фавор поколебался, снова подбирая слова, — огорчены. Но со временем, я уверен, Голгофа станет для вас раем на земле. Вы полюбите ее.

У Мэтью закружилась голова, он едва не пошатнулся под тяжестью этого заявления. Мысли бросились врассыпную. Чтобы успокоиться, он протянул руку вперед и задал вопрос, который накануне задавал Слотер.

— Имена на кирпичах, — напряженно произнес он. — Я хочу знать, кто…

Такой Остин, — собирался сказать он, но он не закончил фразу, потому что король перебил его громким «Silenzio!»[38]. Мэтью показалось, что лицо старика внезапно натянулось так сильно, что сквозь кожу начал проглядывать череп. Фавор взглянул в сторону занавеса, отделявшего комнату от балкона. Наступила тишина, в которой Мэтью слышал лишь стук собственного сердца. А потом раздался еще один звук, приглушенный занавесом и расстоянием. Это звучало как шепот. Фавор быстро ринулся в сторону занавеса. Мэтью даже не думал, что его старые ноги могут двигаться с такой скоростью.

Через несколько мгновений Фавор отдернул занавес, открыл витражные двери и замер, уставившись в темноту. Мэтью подошел к нему.

— В чем дело?

— Ascolta, ascolta e basta![39] — ответил Фавор. Его голос дрогнул. Мэтью ничего не слышал. Прошло около четверти минуты, а затем из ночи донесся жуткий нарастающий рев, постепенно переходящий в визг.

— Что это такое? — спросил Мэтью. Фавор не ответил. Рев раздался снова — сначала низкий, затем громче и выше. Он снова постепенно перешел в визг, после чего стих. Осталось только эхо. Мэтью прикинул, что звук доносился с расстояния в несколько миль. Судя по всему, его издавал кто-то на другой стороне острова, где-то на северо-востоке. Рев раздался еще раз, все повышаясь и повышаясь, а после исчезая вдали.

Король Фавор в явном страхе проковылял мимо Мэтью и бросился к шнурку звонка в углу балкона. Он принялся тянуть за него, и где-то наверху зазвонил большой колокол. Стоя и прислушиваясь к четвертому звериному вою, Мэтью услышал также отзвуки колоколов, отвечающих на сигнал Фавора. Множество колоколов звонило по всему городу, и у Мэтью сложилось четкое ощущение, что это были звуки тревоги, а не праздника.

— Что издает этот рев? — спросил Мэтью.

Фавор еще несколько раз дернул за шнур, прежде чем отступил назад, задыхаясь от усилий. Он приложил руку ко лбу, пошатываясь, подошел к балюстраде балкона и выглянул в ночь. Внизу в окнах нескольких фермерских домов начали зажигаться огни.

— Этот шум, — повторил Мэтью, — что это было?

Король посмотрел на него, его глаза были широко распахнуты, на лбу блестели капельки пота. Он начал бормотать что-то на языке острова, но Мэтью перебил его:

— Пожалуйста, скажите по-английски!

— Голгоф, — сказал Фавор тихим и напряженным голосом. — Голгоф… пробудился.

— Голгоф? Кто это такой?

— Это… это чудовище, — сказал Фавор, — которое обитает на другой стороне. Оно пробудилось… и теперь уничтожит этот остров, если его не накормить.

— Чудовище? — Мэтью все еще слышал звук колоколов, сливающихся в единую какофонию ужаса. — О чем вы говорите?

— Голгоф, которого я создал… он уже делал так раньше… много раз. И вот теперь… он пробудился снова.

— Вы его создали? Но как?

— Своим разумом, — сказал король Фавор. — Я создал его… своим разумом.

Глава двадцать девятая

— Мой мальчик, ты ведь уже понял, что находишься на острове сумасшедших?

Мэтью остановился у лестницы. В тени коридора справа от него стоял призрак Тирануса Слотера. Часть его тела дрейфовала в воздухе, словно ядовитый туман.

— Говорить с самим собой — это одно дело, — сказал Мэтью, — но называть меня «мой мальчик» — совсем другое. Это недопустимое оскорбление.

— Хорошо-хорошо. Как тебе будет угодно. Так или иначе, ты на острове сумасшедших. Этот немощный король сказал, что создал какого-то монстра с помощью своего разума. Ха, я бы хотел иметь такую способность! Конечно, это сущее безумие… но ты ведь и сам слышал тот чудовищный рев, не так ли?

— Я что-то слышал, но я не верю в чудовищ… за исключением того, в чьей компании нахожусь прямо сейчас.

— Хорошо сказано! А главное, верно. И все же… твой интеллект, возможно, и угасает, но уши-то пока работают. Что могло издавать такой звук, кроме огромного живого зверя?

— Понятия не имею, — ответил Мэтью. — Но я намереваюсь сделать все возможное, чтобы найти…

— Мэтью? С кем ты разговариваешь?

Голос прозвучал прямо у него из-за спины. Он обернулся и увидел перед собой Профессора Фэлла, одетого в малиновый халат с золотым орнаментом спереди, белым галстуком на шее и малиновой шапочкой на голове. На нем были круглые очки в проволочной оправе, и он смотрел на Мэтью, как на какую-нибудь интересную рыбу, которая внезапно заговорила на королевском английском.

— С кем я разговариваю? — Мэтью запнулся, поскольку его мозг одновременно был в поисках точки опоры и разумного ответа.

— Да, именно это я и спросил. — Фэлл посмотрел направо, где только что стоял ныне исчезнувший демон Мэтью. — Ты, что, разговаривал со стеной?

— Не со стеной, а с самим собой.

— Я застал довольно оживленный разговор, хоть и… односторонний. — Фэлл нахмурился. — Ты теряешь ориентацию?

— Мой компас в последнее время и вправду сбивается с пути.

— Что ж, побудь в здравом уме еще немного. Видит бог, мы все можем сойти с ума на этом острове. Я хочу убить каждого, на кого смотрю. И что это был за чертов перезвон, который вырвал меня из сна? Он был громким, как пушечный выстрел.

— Случился… некоторый переполох, — ответил Мэтью. Он был не против рассказать все старику, но с чего начать?

После того, как король Фавор сказал, что создал монстра силой своего разума, он бросился обратно к шнуру звонка и продолжал дергать его в приступе панического безумия. Еще через несколько мгновений прибыл Фрателло в компании двух других слуг и успокаивающе заговорил на голгофском языке. Затем Фрателло обратился к Мэтью — тоже на своем родном языке — пока Фавора вели к двери двое слуг.

— Что происходит? — требовательно спросил Мэтью. — В чем дело?

Фрателло осознал, что Мэтью его не понимает, поэтому произнес по-английски простую команду: «Идите в свою комнату».

— Нет! Я хочу знать…

— Идите в свою комнату! — повторил Фрателло, и на этот раз его приказной тон был непоколебим. — Сейчас же!

Короля вывели в коридор, оставив Мэтью одного в королевских покоях. Он и вправду подумывал о том, чтобы вернуться в свою комнату, но боялся оставаться один. Он боялся ослабнуть разумом и духом, если позволит кому-то помыкать собой, поэтому отправился вслед за Фавором и остальными. В тот самый момент дурной ветер имени Тирануса Слотера подул ему в лицо.

— Переполох? — переспросил Фэлл. — Что за переполох?

— Я как раз собирался спуститься вниз, чтобы это выяснить.

— Меня же не без причины подняли с постели! Как думаешь, может, был замечен корабль?

— К сожалению, я в этом сомневаюсь.

— Тогда пошли! — Фэлл направился к лестнице. — Я не усну, пока не узнаю, спасены ли мы.

Разговор о монстрах пришлось на время отложить. Мэтью последовал за Профессором к лестнице, где Фэлл внезапно остановился и протянул руку.

— Помоги старику спуститься по ступенькам, — сказал он.

На мгновение Мэтью испытал отвращение, вспомнив, как этот старик угрожал ему смертью, прислав карточку с кровавым отпечатком пальца, не говоря о том зле, что он причинил Кэтрин Герральд, Хадсону, Берри и огромному количеству невинных людей, которые случайно перешли ему дорогу. И все же Мэтью взял его за руку, потому что сейчас было неподходящее время для мстительных мыслей. По правде говоря, он начал верить, что Профессор Фэлл был наименьшей опасностью, что грозила ему на этом острове.

Они спустились по лестнице и направились в сторону гула голосов — мимо банкетного зала в большую комнату с каменными стенами. В освещенном лампами помещении король Фавор восседал на троне из полированного дерева, украшенном десятками разноцветных ракушек. Вокруг него толпилась группа из трех мужчин и двух женщин в ярких одеждах. Фавор обращался к ним, а Фрателло стоял рядом с королем. Пока Мэтью и Профессор наблюдали за происходящим, прибыли еще два голгофянина и присоединились к группе. Фрателло заметил иностранцев и направился к ним с яростью обезумевшего быка, что выглядело внушительно, несмотря на его небольшой рост.

— Вон! — скомандовал он. — Вам здесь нечего делать!

— Мы не уйдем, — отрезал Мэтью. — Что происходит?

— Если вы не подчинитесь, я прикажу… — Фрателло помедлил, подбирая слова, — заковать вас в кандалы!

— Думаю, вам следует приберечь их для разбойников, — сказал Мэтью. — Которых, как мне сказал король Фавор, не существует.

— Что?! — Фрателло начал брызгать слюной от ярости.

Фавор обратился к нему на родном языке, и тот что-то ответил. Затем Фавор махнул рукой в сторону Мэтью и Фэлла и продолжил разговаривать со своими советниками.

— Я хочу знать, что происходит, — сказал Мэтью маленькому человеку. — И я не сдвинусь с места, пока не узнаю это.

— У короля сейчас заседание. Неужели вы не видите?

— То, что я услышал, беспокоит меня. Чей-то рев за фермами. Только избавьте меня от глупостей, что это некое чудовище, возникшее из разума Фавора.

— Неужели я все еще сплю, и мне снится это безумие? — спросил Фэлл, ни к кому конкретно не обращаясь.

Фрателло начал отвечать Мэтью, а затем вдруг остановился и, казалось, съежился, став еще меньше, чем был. Приглушенным голосом он сказал:

— Если вы выйдете в коридор, я все объясню.

— После вас, — сказал Мэтью.

Еще три голгофянина вошли в тронный зал, когда Мэтью и Профессор вышли вслед за Фрателло. На некотором расстоянии от арочного входа в покои короля Фэлл решил метнуть свой первый кинжал:

— Что значит «разбойников нет»? Кто же тогда перепилил стойку руля?

— Мне самому ответить? — спросил Мэтью у Фрателло и продолжил прежде, чем маленький человек собрался с мыслями: — Фавор сказал мне, что это было сделано, чтобы удержать нас здесь в качестве «новой крови» для острова. Похоже, здесь есть некоторая проблема с населением. Это правда?

— Правда.

— Я так понимаю, с экипажами других кораблей было сделано то же самое. Но скажите мне вот что: разве они не злились после того, как вы сообщили им эту отвратительную новость?

— Не припомню, — ответил Фрателло.

— Я нахожу очень странным то, что воспоминания у местных жителей дырявые, как «Эссекский Тритон», — сказал Мэтью Профессору, после чего обратился к Фрателло: — Хорошо, пока оставим этот вопрос. Но я могу гарантировать, что вымышленные разбойники будут казаться вам святыми ангелами, когда ДеКей и остальные узнают об этом. Теперь поговорим о так называемом монстре и колокольным звоне, который, очевидно, созвал сюда советников Фавора. Я с нетерпением жду объяснений.

— У вас они уже есть, молодой человек. Голгоф был создан разумом короля Фавора. Или, если быть точнее, он был извлечен из его кошмаров.

— Боюсь, я угодил в свой собственный кошмар, — сказал Профессор Фэлл, нарушая молчание, наступившее после категоричного заявление Фрателло.

— Вы, должно быть, сошли с ума, — выдавил Мэтью в ответ на пустой взгляд Фрателло. — Или умом тронулся Фавор. Или я сам, потому что я действительно слышал какой-то звериный рев снаружи. Но… монстр, созданный человеческим разумом? Этого просто не может быть!

Фрателло вздохнул.

— Вы не в состоянии понять силу нашего короля.

— Так просветите меня. Нас, — быстро исправился Мэтью.

— Король Фавор… вы могли бы назвать его… волшебником. Так это слово звучит на вашем языке? Он обладает силами, выходящими далеко за грань понимания обычных людей, потому что он сам далеко не обычный человек. — Фрателло сделал паузу, так как мимо прошли еще двое голгофян, направлявшихся в тронный зал. Оба попыхивали двумя изогнутыми трубками. — Волшебник, — повторил он, когда звук шагов по каменным плитам стих. — Благодаря величию его магии мы на протяжении многих лет сохраняли Голгофу в ее нынешнем состоянии: она была щедрым домом для наших граждан. Король Фавор общается с духами воздуха, земли и моря. Именно он отвечает за благополучие нас всех и за защиту Голгофы.

Мэтью и Профессор переглянулись, но никто из них не мог вымолвить ни слова.

— Конечно, вы сомневаетесь в этом, — продолжал Фрателло. — Почему бы и нет, вы ведь из далекой страны. Но послушайте меня: король Фавор не похож ни на одного человека, который когда-либо жил на земле. Я бы последовал за ним хоть на край света, как и все мы. Он не раз спасал Голгофу от разрушения. И, похоже, теперь он должен выполнить свой долг еще раз.

— Вы же несете сущую околесицу! — воскликнул Фэлл. — И что это, черт возьми, за голгоф?

— Вы узнаете об опасности достаточно скоро. Позвольте мне просто сказать, что голгоф был порожден злой силой, которая заставляла короля Фавора много ночей страдать от кошмаров. Это существо там и родилось, в его кошмарах.

— Какая злая сила? — спросил Мэтью.

— Та, которую король Фавор изгнал с острова. Но голгоф остался в своем логове на другой стороне.

— И никто никогда не видел это создание?

— Я видел, — сказал Фрателло. — И могу сказать, что никогда не хотел бы видеть его снова. Голгоф в два раза больше человека и обладает огромной силой. Его челюсти полны острых зубов, а тело покрыто густой шерстью. На него страшно смотреть. О, да, я его видел.

— Где?

— В моих собственных кошмарах, — последовал ответ. — Потому что я был поражен тем же злом, что и король Фавор.

О, ради Бога! — собирался воскликнуть Мэтью, но его внимание привлекла фигура, проходящая мимо них, чтобы присутствовать на совете. Это был священник Жанвье, одетый в черную рясу, отороченную красным, а на голове у него была черная шляпа с широкими круглыми полями.

— Что здесь делает священник? — спросил Мэтью.

— Кто?

Возможно, это слово не было знакомо маленькому человеку, поэтому Мэтью пояснил:

— Жанвье. Из церкви.

— Наш guida spirituale[40] здесь, чтобы исполнить un sacramento pour le rituel. На вашем языке это… таинство для ритуала.

— Какого ритуала?

— Того, который помешает голгофу уничтожить остров. А теперь вы должны отложить свои вопросы на потом, потому что я тоже должен участвовать в таинстве.

Когда Фрателло начал отходить, Мэтью схватил его за левое запястье. Он поднес тыльную сторону его ладони к лицу Профессора Фэлла и спросил:

— Вы видите там татуировку?

Прежде чем Профессор успел заговорить, Фрателло вырвал свою руку из хватки Мэтью.

— Я уже говорил вам! — воскликнул он, почти выплевывая эти слова. — У меня нет никакой татуировки!

— Здесь… не очень хороший свет, — пробормотал Профессор, — но… я думаю, я разобрал якорь. И имя.

— Невозможно! — Фрателло зажал левую руку в правой и крепко прижал ее к груди. — Я же говорил вам! Там ничего нет… ничего!

— Имя, — продолжил Профессор, — кажется, Руби.

— Нет! — взревел Фрателло и попятился. Лицо исказилось от страха, который пробрал Мэтью до костей. — Там ничего нет! Rien[41]! Понятно вам?!

— Что вы скрываете? — спросил Мэтью, с трудом заставив свой голос подчиняться.

— Оставьте меня в покое! Будьте вы прокляты! Будьте прокляты до гробовой доски! — Исторгнув из себя проклятия, эхом разнесшиеся по коридору, Фрателло повернулся и, пошатываясь, пошел прочь, словно во хмелю. Мэтью показалось, что он услышал, как маленький человек издает душераздирающий всхлип, прежде чем пропасть из пределов видимости.

— Имя Руби, — сказал Профессор Фэлл, — под якорем. Я видел его. — Он посмотрел на Мэтью, его глаза под стеклами очков округлились. Он медленно моргнул. — Что это значит?

И Мэтью пришлось ответить честно, хотя ответ пугал его:

— Я не знаю.

Глава тридцатая

— Я ее не вижу, — сказал Мэтью. — Но Профессор смог. Однако сам Фрателло тоже не видит ее или не хочет, и сила его отрицания, как бы фантастически это ни звучало, помогает ему оставаться слепым к собственной татуировке. Теперь вернемся к тому, что короля Фавора здесь представляют как волшебника. Есть некое существо — голгоф — созданное из его кошмаров, и нужно провести некий ритуал, чтобы не дать ему уничтожить остров. Что вы об этом думаете?

Маккавей ДеКей сделал еще один глоток вина из бокала, который наполнил из графина, стоявшего на столе рядом с его плетеным стулом. Глоток пришлось делать через маленькую стеклянную трубочку, которую он достал из своего багажа. Он пил очень осторожно, чтобы не пролить вино на прекрасную белую шелковую ночную сорочку. Золотой глаз с алым центром на маске ДеКея сверкнул в свете лампы.

— У меня к вам вопрос, — сказал он, опуская бокал. — Почему вы пришли с этим ко мне, а не к Грейтхаузу? В конце концов, разве он не является вашим партнером по решению проблем?

— Вы правы, является. Но… в последнее время Хадсон уже не тот, что раньше.

— Какое «раньше» вы имеете в виду? Какой срок?

— На самом деле, последние несколько дней. Я беспокоюсь о его рассудке. Вы видели, как он выходил на рыбалку. Похоже, он очень охотно ухватился за идею обустроить свою жизнь на этом острове. Это очень странно. — Мэтью пришел к ДеКею после того, как оставил Фэлла в его комнате, и теперь стоял перед ним, словно держа отчет. — Должен признать: сейчас я полагаюсь на ваш интеллект куда больше, чем на интеллект Хадсона.

ДеКей хмыкнул, недоверчиво покачав головой.

— Никогда бы не подумал, что буду давать советы члену агентства «Герральд». Ведь вы этого от меня хотите? Совета о дальнейших действиях?

— Сейчас я просто интересуюсь вашим мнением.

— О чем конкретно? Тайна татуировки, которую вы не видите, но видит Фэлл? По-вашему, я должен предложить вам притащить сюда Фрателло и проверить, могу ли я увидеть его татуировку?

— Я бы попросил вас взглянуть на его левую руку, когда у вас появится такая возможность. И добавить к этой загадке вашу гипотезу: почему, по-вашему, я не могу видеть татуировку, а Профессор может? Что касается всего остального — так называемого голгофа и ритуала, который готовят островитяне, — то мне придется подождать и самому посмотреть, как будут развиваться события.

— Вы взвинчены, — заметил ДеКей, снова делая глоток через стеклянную трубочку.

— Это неудивительно. Разве вы не испытываете те же чувства?

— Я доволен тем, что позволяю времени позаботиться о себе. Мы здесь чужаки и не понимаем местных верований и обычаев. И я не хочу позволять тому, чего я не понимаю, довести меня до состояния смятения.

Мэтью подумал, что странно слышать такое от ДеКея, который не так давно яро выступал против того, чтобы оставаться на этом острове. Позволять времени позаботиться о себе? Наверняка на него действует вино! Мэтью рассудил, что сейчас самое время метнуть большой гарпун:

— К слову, я выяснил то, что вы просили меня разузнать.

Голова ДеКея слегка наклонилась набок.

— Вы можете мобилизовать ваших людей прямо сейчас.

Наклон стал чуть больше.

— Каких людей?

Мэтью ошеломленно замер. Его сердце пустилось вскачь.

— Я слушаю, — подтолкнул его ДеКей.

— Людей на борту «Немезиды», — ответил Мэтью. Собственный голос показался ему глухим и чужим. — Тех, кого вы выставили охранять корабль. Король Фавор признался мне, что разбойников не существует. Стойка руля была распилена по его приказу.

— Стойка руля… — повторил ДеКей без малейшего намека на гнев или тревогу.

— Никаких разбойников нет, — повторил Мэтью. — Это была ложь. — Он ожидал какой угодно реакции, но ее не последовало. — Вы, что, не понимаете, о чем я говорю?

— Разбойников нет, — произнес ДеКей все тем же безжизненным тоном, а затем будто вынырнул из того места, где плавали его мысли и наклонился вперед: — Что же послужило причиной для лжи?

— Фавор говорит, что острову нужно больше населения, поэтому, как я понимаю, они хватают любого трудоспособного мужчину, который здесь появляется, и не отпускают его. Их цель — приобщить нас к местной культуре и сделать нас постоянными гражданами Голгофы.

ДеКей снова откинулся назад.

— Что ж, — протянул он, — полагаю, я могу понять эту ситуацию.

— Минуту, — покачал головой Мэтью, шокированный такой реакцией. — Фавор приказал обездвижить ваш корабль, чтобы мы застряли здесь с минимальными шансами выбраться. Вас это нисколько не беспокоит? На вашем месте я бы пришел в ярость.

После недолгого раздумья ДеКей сказал:

— Вы правы в том, что мы можем никуда отсюда не уехать. С другой стороны, завтра к нам на помощь может прийти корабль и…

— Обнаружить себя обездвиженным, как и наш! — перебил Мэтью.

ДеКей отмахнулся от этого заявления.

— Реальность, Мэтью, такова, что нам, возможно, придется считать Голгофу своим новым домом, как бы долго это ни продолжалось. Возможно, это займет долгие годы. И мне просто интересно… Фавор явно стар и немощен. Кто мог бы стать следующим королем?

— Прошу вас, не продолжайте думать об этом…

— А почему бы и нет? — Голова снова наклонилась, на здоровой половине лица мелькнула тень улыбки. — Время — вот, чем мы обладаем. Почему бы не развлечься мыслями о будущем? О, я имею в виду следующий год и дальше. Может, не сразу, но… возможно, следующий король прибудет сюда из далекой страны?

Мэтью попросту не мог поверить собственным ушам. Он понятия не имел, как на это реагировать.

— Им можете быть, например, вы, — продолжил ДеКей. — У вас здесь довольно видное положение. Используйте воображение! После того, как мы выучим язык и обычаи, мы сможем считать это место раем на земле. А еще есть Дженни, о которой мне нужно подумать.

— Кто?

ДеКей выглядел, как человек, идущий по краю пропасти и чуть не сделавший роковой шаг. Здоровый глаз моргнул.

— Что я только что сказал?

— Какую-то чушь о том, чтобы стать королем этого острова. А еще вы говорили о ком-то по имени Дженни.

ДеКей долго молчал. Мэтью наблюдал за тем, как он сделал еще несколько глотков через трубочку и осушил бокал.

— Мой разум, — тихо произнес он, — плывет по течению. Дженни… была той, кого я когда-то знал. Очень давно. И это неважно. Я действительно имел в виду то, что сказал о нашем будущем здесь. Если нам суждено пробыть на этом острове долгие годы — а кто может сказать, как долго это продлится? — мы должны начать принимать правила игры. Разве вы этого не видите?

— Нет, — с жаром сказал Мэтью. — И я опасаюсь за наше состояние. Что бы ни было причиной этого, наша сила воли истончается. Я вижу, как Хадсон все больше верит, что жизнь рыбака на этом острове — предел его мечтаний. А теперь вы вместо того, чтобы жаждать заполучить то проклятое зеркало, думаете о том, как бы стать королем острова! Боже мой, неужели вы не видите, что происходит?

— Нет, не вижу. Расскажите мне.

— Остров, — вздохнул Мэтью, — меняет нас. Превращая нас в… я даже не знаю, в кого… в безмозглых овец! И я готов поспорить, что с экипажами двух других брошенных кораблей случилось то же самое.

— Безмозглых овец? — переспросил ДеКей. — Молодой человек, разве вы не узнаёте свое счастье в лицо?

Для Мэтью этот вопрос был сродни пушечному ядру в живот. Он едва не согнулся.

— Я уверен, что моряк, который плавал с русалками, тоже был счастлив, пока не утонул.

— Это был несчастный случай. А у моряка и так был поврежден разум. Я не принимаю это во внимание.

— Меня пугает количество людей, с которыми это происходит. Это место влияет на нас.

— Вам следует пойти поспать, — сказал ДеКей и указал на дверь. — Либо так, либо идите, возьмите себе бутылку вина и утолите вашу душевную боль.

— Нет, спасибо. Я хочу быть трезв, когда пойму, что величайшая цель в моей жизни — это выменивать ракушки на рынке.

Мэтью был категорически против вина еще с первой ночи на острове, потому как от выпитого у него начиналась пульсирующая головная боль. Он понял, что ему больше нечего сказать, а тусклое отношение ДеКея к их общему затруднительному положению было еще одной проблемой в целом терновнике проблем. Мэтью повернулся и вышел, услышав напоследок «Спокойной ночи» от ДеКея.

Он направился к своей комнате. Приблизившись к двери, он вдруг почувствовал, что вот-вот войдет в свою тюремную камеру. Как знать, вдруг, проснувшись, он действительно захочет отправиться на охоту за ракушками в ту бухту, о которой говорил король Фавор? Нет, ему нужен был воздух — как можно больше воздуха.

Выйдя из дворца, Мэтью остановился и посмотрел вниз на город. Кое-где горели лампы, хотя час был поздний. Если королевское заседание еще продолжалось, то оно явно затихло, потому что голосов не было слышно.

Мэтью начал спускаться вниз по лестнице. Ему нужно было узнать больше об этом голгофе и о ритуале, который островитяне планировали провести. Хадсон не поможет ему, как и остальные. Возможно, единственным человеком, сохранившим здравый смысл, оставался Профессор Фэлл. Почему? Почему только Профессор смог рассмотреть татуировку Фрателло, и почему маленький человек так бурно на это отреагировал? Вероятно, Фрателло искренне не желал видеть это изображение, и по какой-то причине сила его нежелания влияла не только на его собственное восприятие, но и на восприятие Мэтью.

Но как такое могло случиться?

Мэтью втянул воздух полной грудью. Ему снова почудился запах горящих осенних листьев.

Внезапно он заметил фигуру, вышедшую из дворца и направившуюся вниз по дороге. Сначала он подумал, что это мог быть один из советников, однако тут же заметил какой-то мешок, перекинутый через плечо человека. Как только фигура приблизилась, Мэтью узнал в ней капитана Брэнда.

— Добрый вечер.

— О, Мэтью! Я тебя не заметил.

— Решил прогуляться перед сном, — сказал Мэтью, посмотрев на небо, полное звезд. — Прекрасная ночь, не правда ли?

— О, да. Некоторое время назад я слышал колокола.

Мэтью кивнул. Он был слишком истощен, чтобы вдаваться в подробности.

— Мне нужно было подышать свежим воздухом, — сказал он. — Вам тоже?

— Воздух? Ну… нет, я просто подумал, что могу пройтись перед тем, как вернуться домой.

Мэтью почувствовал укол в затылке.

— Прошу прощения?

— Домой, — повторил Брэнд. — Моя Луиза ждет меня. Она, должно быть, уже вся извелась из-за моей задержки, так что мне пора отправляться в путь.

Мэтью тщательно обдумал свои следующие слова:

— А где… ваш дом?

— Прямо за озером, — сказал капитан. — Недалеко.

— Понятно. — Мэтью указал на гавань внизу, чувствуя, что его рука дрожит. — За тем озером?

— Да, там мы и живем. Мне пора идти. Двое наших мальчишек сведут ее с ума.

— Но… у вас хотя бы есть лодка?

— Конечно! Я как раз осматривал ее, когда услышал звон колоколов. Этот звук… так напомнил мне церковь в деревне. Конечно, у меня есть лодка! — Брэнд криво усмехнулся, что лишь усилило ужас Мэтью. — Как, черт возьми, я бы переплыл озеро без лодки?

Мэтью ничего не сказал.

— Я всю жизнь ходил под парусом, — сказал Брэнд. — Меня учил еще мой покойный отец, храни Господь его душу. Что ж, мне пора! Тебе тоже пора возвращаться домой, не так ли?

— Да, — ответил Мэтью, — вы правы.

— Ты славный парень, — сказал капитан. — Удачи тебе.

— И вам тоже, — сказал славный парень, который стоял и наблюдал, как капитан Брэнд продолжает свой путь к гавани, где его ждала лодка, на которой он собирался пересечь «озеро» и вернуться к мальчишкам, которым не хватало твердой руки.

Мэтью не помнил, как оказался сидящим на земле. Казалось, весь мир закружился вокруг него. На глаза навернулись слезы безысходности: ему еще никогда не было так страшно, как сейчас. Что бы ни происходило, оно настигнет и его самого… и он должен был выяснить, что это, прежде чем потеряет разум.

Над ним склонился призрак.

— Вспомни, что сказал Фавор. Берегите свой разум. Это ваш собственный дворец. В глубине души он знает, что ты должен выяснить, что происходит. И я… то есть ты — веришь, что он дал тебе своего рода предупреждение. Даже если сам этого не осознавал. А теперь поднимай свою задницу и приступай к работе над своим дворцом, который ты так высоко ценишь.

Сразу после этой тирады призрак Тирануса Слотера исчез.

Заставив себя встать, Мэтью услышал отдаленный рев зверя, который звучал несколько секунд, а затем растворился в ночном небе. Пошатываясь, Мэтью вышел из темноты в область, освещенную лампами.

Когда темнота отступила перед очередным солнечным днем, а Мэтью снова погрузился в беспокойный сон, Маккавей ДеКей облачился в бледно-голубой костюм с желтым кантом и поправил маску. У него тоже была беспокойная ночь, но вовсе не из-за несчастий, предсказанных Мэтью. Нет, эти прогнозы имели для него все меньше и меньше смысла. Он видел лицо Апаулины, нависшее над ним, и узнавал в нем лицо Дженни Бакнер. Как они были похожи! С каждым разом сходство становилось только сильнее.

Потребность увидеть ее снова была острее голода или жажды. Никакое количество еды и питья с королевского стола не могло удовлетворить это особое желание. С одной стороны, он знал, что Апаулина — это не Дженни, но с другой… она была так похожа на потерянную девушку, что теперь у него создавалось ощущение близости с ней. Воистину, ДеКей никогда уже не будет ближе к Дженни, чем сейчас. Поэтому он поддался тоске, напоминавшей требовательный крик в его душе. Он надел защитную соломенную шляпу и был готов к выходу.

Он остановился, чтобы перекусить ветчиной и бисквитами на завтраке и обнаружил, что обычное количество человек, собиравшихся здесь, сократилось до трех. Капитан Брэнд, который всегда вставал рано, сейчас отсутствовал, как Страуд и Тэллоу. Трудно было сказать, где они сейчас находятся. Бром Фалькенберг тоже проспал, и ДеКей припомнил, что видел его в последний раз вчера вечером… впрочем, ход времени здесь ощущался совсем иначе — время летело и одновременно медленно текло. Должно быть, все дело в жаре.

— Сэр? Мы сегодня отправляемся на «Немезиду»? — спросил рыжеволосый матрос по имени Блейкли. Голос у него звучал глухо, а глаза казались расфокусированными. Конечно же, из-за вина, как же иначе? Все его движения были заторможенными и неохотными.

— «Немезида»? — Это имя стало для ДеКея тяжелым ударом. — Сгорел, — покачал головой он. — Отец сказал мне… — Он вдруг поймал себя на том, что речь, должно быть, о корабле «Немезида», а не о коне. О чем он только думает? — Нет, — сказал он. — У меня сегодня другие дела.

— Да, сэр, — сказал Блейкли и так же медленно вернулся к еде.

ДеКей отправился на свою «неотложную миссию», хотя он даже толком не знал, в чем заключается его цель. Ему просто было важно снова увидеть Апаулину и сказать… он понятия не имел, что, поэтому покинул дворец и под жарким ярким солнцем отправился по улицам, которые сегодня утром показались ему куда более путанными, нежели вчера. По пути он услышал отдаленный рев, который заставил горожан вокруг него приостановить свои работы и посмотреть на север. ДеКей тоже остановился и прислушался к странному звуку, но тот не повторился. Кажется, кто-то рассказывал ему о каком-то звере, который живет на другой стороне острова… разве нет? Кто же это был? Он не мог вспомнить. Он шел вперед, ощущая густой запах гари и дыма.

Он подошел к синей двери магазина швеи и постучал. Дверь открылась через несколько секунд, на этот раз на пороге стояла не Таури, а сама Апаулина, одетая в простое светло-зеленое платье. Она посмотрела ему в лицо, и это заставило его отступить на шаг, потому что в ней — в блеске ее волос, в яркости ее глаз, в здоровом румянце ее кожи — воскресла Дженни Бакнер.

ДеКей с трудом взял себя в руки.

— Привет, — сказал он. Она кивнула. — Я подумал… — Он не знал, что говорить, поэтому решил просто плыть по течению. Его кривая полуулыбка не позволяла ему двигаться вперед, поэтому он просто стоял и смотрел на нее, как дурак.

— Ах! — вздохнула Апаулина. Она отступила и жестом пригласила его войти, а, когда он переступил порог, заговорила на странной смеси французского и итальянского, которую он не мог понять. Как только он закрыл дверь, она внезапно осознала свою ошибку и спросила: — Анагалиски? Oui?[42]

— Да. По-английски, пожалуйста.

Она нахмурилась и сильно сосредоточилась.

— Я… нет… не очень хорошо.

ДеКей пожал плечами.

— Ничего. На вашем языке я все равно ничего не понимаю.

Его слова вызвали покачивание головой и улыбку, которая говорила сама за себя. Апаулина подошла к деревянной вешалке позади своего рабочего стола, где на колышках висело множество предметов одежды, и сняла с нее белый пиджак. Она повернула его, чтобы показать, что золотые пуговицы были пришиты. ДеКей снова замер, поглощенный воспоминаниями. Пока он молчал, Апаулина вновь нахмурилась, вспоминая слова, но покачала головой и сказала:

— Finito[43]. — Затем, просияв, добавила: — Готово. Finito.

Она принесла пиджак ДеКею, тот взял его и сказал:

— Спасибо. — Оглядевшись, он понял, чего здесь не хватает. — А где Таури?

— Таури? Там. — Она сделала паузу, вспоминая слова, и пояснила: — Играет.

— Она ваша дочь? Ваша? — Он приложил руку к сердцу, изображая привязанность.

— Дочь? А, fille[44]? Non[45]… она… родиться от mon cher ami[46] Марианна.

На ее попечении, — вспомнил ДеКей, как кто-то сказал ему это, когда он спросил о ребенке Апаулины.

— А где Марианна?

— Марианна… умерла. Coraggiosa Marianna[47], al golgoth.

Голгоф? Он вспомнил это слово. Кажется, он слышал его от Мэтью Корбетта. Мэтью ведь сказал что-то про голгофа? Разве нет?

— Что такое голгоф? — спросил он.

Вопрос, судя по всему, был понятен Апаулине. Ее лицо омрачилось.

— Ах, голгоф… — Ей потребовалось мгновение, чтобы вспомнить слова. — Голгоф… descructeur[48]. Всего здесь. Destructeur.

Он понял значение этого слова.

— Разрушитель? Но… каким образом?

Она собиралась ответить, но покачала головой.

— Не думать об этом. Голгоф проснуться, но не думать об этом. Только этот день… suivant et suivant[49].

Облака разошлись, и снова выглянуло солнце.

Апаулина потянулась к лицу ДеКея, и он инстинктивно отпрянул, думая, что она хочет прикоснуться к маске.

— Non, non, — сказала она, поняв, почему он отступает и медленным движением сняла соломенную шляпу с его головы. — J'ai quelque chose de mieux pour toi[50], — сказала она. — Лучше для тебя.

Она отошла в другой конец комнаты с соломенной шляпой в руке, открыла маленький шкаф в задней части и вернулась с ярко-желтой остроконечной шляпой, украшенной синим пером, которая, как он понял, почти идеально подходила к его костюму и его канту.

— Un meilleur chapeau[51], — сказала она, и он позволил ей надеть шляпу себе на голову и дерзко наклонить. — Вот так.

— Мне нечего обменять, — сказал ДеКей, пожав плечами и подняв одну руку.

Он не знал, поняла она его или нет, но она шагнула вперед, и теперь ее пальцы действительно дотянулись до восковой маски.

Ему хотелось стоять неподвижно, но, вопреки своему желанию, он дрожал, потому что никто, кроме него самого, никогда не прикасался к белой усыпанной камнями поверхности более десяти лет. Он не позволял делать это даже Брому Фалькенбергу. А теперь здесь стояла девушка, до боли напоминавшая Дженни Бакнер, ее пальцы скользили по фальшивым контурам лица, а взгляд путешествовал по линиям, впадинам и возвышенностям, как будто это была карта знакомой ей страны.

Он больше не смог этого выносить и отступил. Однако не ушел. Он пытался спросить себя, почему остался, но не находил ответа.

— Много беспокойства, — сказала Апаулина с озабоченным выражением лица. — Ты.

— Нет, — ответил он. Он хотел сказать, что совсем немного нервничает, но это была бы едва ли не самая наглая ложь, когда-либо слетавшая с его уст. А он много лгал и говорил много ужасных вещей.

— Essere a proprio agio[52], — сказала она и добавила: — Быть спокойно.

— Я… — Все слова вылетели у него из головы. Спокойно? Как можно чувствовать себя спокойно с той кожей, которая ему теперь досталась, и с мятежным духом внутри?

— Что там… — Ей потребовалось немало усилий, чтобы подобрать английское слово. — Под… ней?

Он понимал, что она пытается спросить, что под маской. Ответ вылетел раньше, чем он успел его продумать:

— Уродство.

Она покачала головой, то ли не понимая, то ли не принимая такой ответ.

— Я думаю… добрый, — сказала она.

Он? После всего, что он натворил? После всех монет, которые он заработал, отправляя детей возраста Таури торговать своим телом? После всех денег, выжатых из политиков и общественных деятелей, о чьих пороках ему стало известно? После всех заказных убийств и всего остального, что варилось в его котелке горечи? Он — добрый?

Возможно, Мак ДеКей и был таким много лет назад, в молодости. Но не нынешний Маккавей в своем извращенном преклонном возрасте. Этот Маккавей питался страхом тех, кого контролировал и кем командовал, властью над чужими кошельками, насилием…

Добрый? Эта была мысль, которая могла задушить его болью.

А потом Апаулина приложила руку к левой стороне лица и сказала то, что ДеКей никогда не мечтал услышать ни от одного человека на земле.

Она сказала:

— Сними. — И подняла руку вверх, будто сбрасывая с себя тяжелое бремя греха.

Он застыл, словно пойманный в ловушку.

Она подходила к нему все ближе и ближе с намерением снять маску и, возможно, увидеть под ней доброе лицо. Для него это было насмешкой судьбы: то, что единственной женщиной, которая захотела рассмотреть его уродливое лицо под маской, была та, что, как близняшка, похожа на девушку, которую он бросил в ад.

Он бежал, как маленький мальчик, прочь от надвигающейся бури. Выходя за дверь, он пошатнулся и чуть не упал головой на камни, но, даже оступившись, удержал в руке починенный пиджак, а на голове — новую желтую шляпу с ярко-синим пером.

Сколько времени ему потребовалось, чтобы пробраться по улицам обратно во дворец? Его разум был затуманен, а время здесь пускалось в безумную пляску. Он даже не знал, не оказался ли снова на той улице, где стоял магазин Апаулины. Все вокруг него превратилось в глубокую тайну, у которой, кажется, не было дна.

Когда ДеКей наконец понял, что уже находится внутри дворца, и начал подниматься по лестнице, его остановил оклик Фрателло. Ему было сложно сосредоточиться на том, что говорит ему этот маленький человек, потому что часть его до сих пор стояла и наблюдала за тем, как рука Апаулины тянется к его маске. В своем воображении он ловил ее руку, чувствовал тепло ее кожи, но не мог найти в себе мужество взяться за край маски и открыть реальность, что скрывалась под ней.

— … увидеть вас, — сказал Фрателло.

— Что? — переспросил ДеКей, придя в себя.

— Король Фавор желает видеть вас в тронном зале. Это очень важно. Я должен сказать вам, что сегодня утром перед восходом солнца произошла ужасная трагедия.

— Трагедия? Что случилось?

— Пойдем, — сказал Фрателло и поманил его вниз по лестнице.

Пятнадцать минут спустя ДеКей снова стоял у подножия лестницы с опущенной головой.

Что же делать? Это нельзя было оставить просто так, но что же делать?

Он начал подниматься по лестнице с решительным намерением спланировать охоту на убийцу — Брома Фалькенберга.

Глава тридцать первая

Нью-Йорк.

Нью-Йорк.

Нью-Йорк, Нью-Йорк, Нью-Йорк, Нью-Йорк, Нью-Йорк. Мэтью отложил в сторону сборник шахматных задач, который перечитывал уже в третий раз. Название этого города казалось ему бессмысленным, и чем чаще оно повторялось в его мозгу, тем более чуждым казалось. Ною-Йорк? Это место осталось таким далеким в его памяти, что он уже не мог с уверенностью продвигаться по его улицам.

Мэтью проснулся в предрассветный час, пытаясь найти в своих предательских воспоминаниях лицо Берри, потому что ему приснился кошмар, в котором его обвенчали с женщиной, которую он даже не знал и никогда раньше не видел, а на месте ее лица было лишь размытое пятно… ничто.

Он лежал на своей койке, рядом с ним на столе горела лампа. Ему казалось жизненно важным поддерживать свой разум — свой дворец — в рабочем состоянии, поэтому он читал и перечитывал книги, которые принес с собой, сосредотачиваясь на шахматных задачах, астронавигации, теориях Плутарха относительно Дельфийского оракула[53], эволюции карет и экипажей и даже на скромном романе об английской деревне, где доминируют женщины. Последний, описывающий печально известное племя амазонок, он считал не столько скандальным, сколько невероятным. Наверное, Хадсону пришлась бы по духу эта книга… если он еще помнит, как читать.

Мэтью угодил в собственный внутренний шторм. Он понятия не имел, почему видит вокруг себя столько свидетельств ухудшения памяти — причем, не только у других, но и у себя. Он боялся, что со временем, — а самое страшное заключалось в том, что времени потребуется не так много, — он захочет принять гражданство Голгофы, найти себе ремесло и забыть все то, что было в его прошлой жизни.

Это была ужасающая мысль, но он не мог никуда от нее деться. А теперь еще откуда ни возьмись появился монстр на другой стороне острова, и требовался какой-то ритуал, который должен был помешать ему разрушить этот адский рай. Мэтью жаждал появления своего путеводного духа, но в комнате был только он сам — наедине со своими книгами и осознанием того, что скоро весь его разум будет значить не больше, чем капля в океане.

Дневной свет застал Мэтью гуляющим по улицам. Даже в ранние часы солнце здесь было невыносимо жарким. Сегодня город со всеми его красками, сверкающими под палящими солнечными лучами, был тише, чем обычно, а за рыночными прилавками было меньше людей. Спускаясь к гавани, Мэтью снова услышал рев голгофа и обнаружил, что вздрагивает от этого звука и расправляет плечи, словно готовясь защищаться от удара.

В гавани он увидел рыбацкую лодку, плывущую по лазурной воде, и сел на край пирса, наблюдая за ее прибытием. Он видел, как бросают канаты и привязывают ее к причалу. А затем из нее вышли двое мужчин, держащих одну огромную корзину, доверху набитую ракушками самых разных цветов. Мэтью предположил, что это раковины из бухты, о которой упоминал король Фавор. В рассеянности он наблюдал за тем, как корзину водрузили на телегу и начали катить ее вверх по склону.

Мгновение спустя он резко встал, потому что ему не нужен был призрак Тирануса Слотера, чтобы сказать, что корзина с яркими ракушками куда-то отправляется. Пока телегу толкали вперед, он заметил священника Жанвье и еще двоих островитян, спускающихся, чтобы поговорить с теми, кто толкал телегу. Вместе они двинулись вверх по склону своеобразной процессией.

Часть души Мэтью манила его вернуться на свое место на краю пирса и наслаждаться соленым бризом и видом на бескрайнее море… и эту часть Мэтью Корбетт — решатель проблем из нью-йоркского агентства «Герральд» — должен был отвергнуть, потому что это была песнь сирен этого острова, убаюкивающая разум, пока тот не умрет. Мэтью отправился в путь, следуя за мужчинами, телегой и корзиной с ракушками. Пока они шли, он заметил, что островитяне, к которым они приближались, замирали, как вкопанные, мужчины отвешивали поклон либо телеге, либо корзине, а женщины делали в воздухе какое-то движение руками, которое Мэтью сначала не мог расшифровать, а затем с содроганием понял, что они очерчивают корабельное колесо и есть шесть спиц. Это движение делалось с молчаливой торжественностью, пока телега проезжала мимо.

Через некоторое время, следуя за процессией в направлении церкви, Мэтью обратил внимание на еще одну особенность: на дверях были мелом написаны цифры — на большинстве дверей их было по две или три: 41… 136… 389… 201… 18 и так далее, без какой-либо закономерности. На одной двери был номер 6, на следующих двух — 204 и 703. Дальше Мэтью наткнулся на двух голгофян, которые делали эту работу: один рисовал мелом, а другой сверялся с книгой в кожаном переплете с пожелтевшими страницами. Книга выглядела такой же старой, как король Фавор. Мэтью начал двигаться в их сторону, чтобы спросить, что они делают, но быстро осадил себя: разговор не выйдет продуктивным, если только эти двое внезапно не заговорят по-английски так же хорошо, как Фрателло или король Фавор. Поэтому он продолжил свой путь вперед и вверх. Наконец в поле зрения появилось высокое строение церкви, а на витражном стекле было изображение чаши, сияющей фиолетовым, синим и зеленым на солнце.

Мэтью остановился в тени под навесом, чтобы посмотреть, как мужчины поднимают корзину и несут ее в церковь под руководством Жанвье. Ракушки в святилище? В корзине их, должно быть, сотни. Почему здешние граждане относятся к корзине так, будто она имеет какое-то религиозное значение? Очевидно, что такой трепет вызывала либо сама корзина, либо ракушки, поскольку телега была лишь способом доставить корзину из гавани. Но ведь и корзина, и ракушки — вещи вполне обыденные, разве нет?

Мэтью задумался и обнаружил, что стоит и почесывает свою зудящую бороду. Он еще никогда не чувствовал себя таким грязным. Его кожа чесалась почти так же сильно, как борода. Идея просто прыгнуть в море и принять соляную ванну его не привлекала. Нужно было найти то место, где побывал Хадсон, и побриться. Он с радостью вычистил бы его после этого в качестве бартера.

Но на данный момент его слишком занимала загадка ракушек в церкви… как там ее назвал Фрателло? О, да… Центр Всего Сущего. Что ж, он решил, что докопается до центра этого конкретного дела и, если, войдя в церковь без приглашения, он нарушит какую-то религиозную церемонию, ему придется держать за это ответ. Но он должен был знать правду.

Он вошел в похожее на пещеру, прохладное и освещенное свечами помещение. Впереди, где висела соломенная фигура на Колесе Фортуны, мужчины доставали ракушки из корзины и горстями складывали их в большую белую урну в человеческий рост. Отверстие в ней находилось примерно на середине поверхности. Жанвье держался слева, наблюдая за процедурой, рядом с каменным пьедесталом, на котором стояла деревянная чаша. Когда Мэтью подошел ближе, он привлек внимание священника, и тот сразу же жестом велел ему выйти, как будто Мэтью действительно прерывал какую-то голгофскую церемонию.

Оставаться было бессмысленно: все равно пообщаться с людьми было невозможно. Мэтью повернулся и вышел, и, когда на него снова попал горячий солнечный свет, его потряс оглушительный треск — как будто молния ударила в опасной близости от него, а гром раздался на секунду позже. Шум заставил его посмотреть вверх, на небо. Он увидел красноватый шлейф, уходящий в синеву над городом. Он поспешил к воротам за церковью, сердце сильно колотилось у него в груди. Над сельскохозяйственными угодьями и лесом он увидел то, о чем и так догадывался, но чего больше всего боялся: вулкан острова проснулся, и из его конуса поднимались и извивались клубящиеся миазмы дыма. Пока он стоял и наблюдал за этим смертоносным зрелищем, он вновь услышал рев зверя с окутанной красный дымкой стороны острова. Рев перешел в яростный вопль, а затем…

Мэтью увидел, как оно приближается.

Это была красная волна, накатывающая с другой стороны острова, несущаяся через деревья, виноградники, фруктовые сады, луга, где мирно паслись овцы и коровы, кукурузные поля, ряды табачных плантаций, конюшни и крыши фермерских домов. Сначала она приближалась бесшумно, но вскоре Мэтью услышал тихое шипение, которое доносилось словно из полного мешка потревоженных змей. А затем облако поглотило его, и он замер в тумане с красными прожилками, пахнущем умирающей осенней листвой. Мэтью не мог ничего видеть даже на расстоянии вытянутой руки, в глаза будто набился песок, и по щекам обильно потекли слезы. Он опустил голову, чтобы защитить лицо, и снова услышал рев голгофа, приближающийся в тумане, через который пробиралась «Немезида», пока плыла сюда.

Туман опускался по склону холма и проходил мимо церкви. Все окрасилось в красный цвет и погрузилось во мрак. Мимо Мэтью двигались какие-то фигуры, но он не мог различить ни одну. Ему пришлось прислониться к стене, силы покидали тело: с каждым вдохом его легкие горели все сильнее. Переведя дух, он, пошатываясь, побрел дальше — как ему казалось, в направлении дворца, — в то время как вокруг него и над его головой город превратился в призрачную туманную абстракцию, потерявшую все краски. Туман, стелящийся по улицам, цеплялся за каждый камень и выпивал из него цвет.

Мэтью продолжил путь, его разум был потрясен этим ужасающим событием.

Внезапно в темноте прямо перед ним возникла чья-то фигура. Она не пошевелилась, когда он приблизился, и не отступила в сторону, когда он замер рядом с ней.

— Теперь у тебя есть идея, не так ли? — раздался голос Слотера, зазвучавший прямо у Мэтью в ушах.

— Что? — К своему ужасу, Мэтью едва заставил свой рот работать.

— Думай, мальчик! Боже, мог ли я догадываться, что однажды стану служить твоим мозгом! Думай! Теперь у тебя есть идея, но она только закипает в тебе. В твоих книгах. Что-то, что ты прочитал. Она там, не так ли?

— В моих… книгах?

— Ты почти стал безнадежным, да? Я не могу сказать тебе, какая книга, если ты сам этого не знаешь, но следи за своими мыслями — вот, что я могу тебе сказать.

Мэтью показалось, или бестелесный призрак криво усмехнулся сквозь завесу красного дыма, разделявшего их? А затем ухмылка исчезла, как исчез и сам Слотер, но все же…

… оставалась одна идея.

Мэтью ухватился за эту мысль, следуя (как он надеялся) обратно во дворец. Его кожа горела, словно ее атаковало палящее солнце, сводящий с ума зуд заставлял чесать измученную бороду. На кончиках пальцев он почувствовал ту же зернистую пыль, которую снял с подушки в своей комнате.

Вместе с этим ему пришла еще одна мысль, которая будто звучала со дна колодца: Хадсон, разговаривающий с Мэтью после того, как он принял ванну и побрился.

А в качестве платы тебе нужно лишь вымыть ванну и подмести пол. Это достаточно просто, хотя там было немного пыльно, и моему носу это не понравилось.

Добравшись до дворца, который в густом тумане казался далеким, как Венеция, Мэтью сразу поднялся по лестнице в свою комнату, прикоснулся к фитилю лампы трутницей, посмотрел на свой запас книг и сразу понял, какую выбрать.

Он взял книгу, содержащую теории Плутарха о Дельфийском оракуле, и сел в плетеное кресло, чтобы снова перечитать то, что уже читал — сейчас это было жизненно важно.

Философ и эссеист Плутарх Херонейский, родившийся в 46 году н.э. и умерший между 119 и 122 годами н.э., много лет был жрецом в храме Аполлона на горе Парнас в Дельфах в Греции. Там он обслуживал молодых девушек-жриц, каждая из которых могла стать пифией — это были девственницы, посвятившие свою жизнь тому, чтобы оглашать пророчества от имени бога Аполлона. Согласно Плутарху, сотни людей из всех слоев общества — от фермеров до генералов — приходили в храм, чтобы задать вопросы Дельфийскому оракулу и получить ответы, которые частенько были даны в стихах. Насколько точными были эти ответы? Очевидно, достаточно точными, чтобы создать легенды вокруг Оракула, но Мэтью больше всего интересовало не это.

Насколько позволял его разум, он сосредоточился на той части описания, которая касалась фактического момента оглашения пророчества Оракула. Похоже, жрица всегда сидела в углублении ниже уровня пола храма, в священном месте, называемом адитон[54]. Тем, кто задавал вопросы Оракулу, не разрешалось входить в это место — они должны были стоять за его пределами.

Согласно Плутарху (а он, конечно же, знал это наверняка, ведь он всю жизнь работал жрецом в храме Аполлона), Оракул сидел над пневмой[55] — областью поднимающихся паров в адитоне. Плутарх отмечал, что жрица вдыхала пары, прежде чем ответить на вопрос, и Мэтью казалось, что это был опьяняющий природный газ, поднимавшийся к земле из ее недр. Он вызывал состояние повышенной одержимости.

Или, — размышлял Мэтью, — вызывал галлюцинации. Испарения, — подумал он. — Химический газ, поднимающийся из трещин в земле и дающий Дельфийскому оракулу то, что в древние времена считалось гласом Аполлона.

Он задавался вопросом: что еще такие химические газы могут сделать с мозгом. Искажать память, например? Или даже стирать ее? Создавать галлюцинации, которые кажутся настолько реальными, что становятся частью жизни?

Такой газ — какая-то его разновидность — наверняка был здесь. Он поднимался из вулкана или из какой-нибудь пневмы на другой стороне острова. Мэтью вместе со всем городом только что пережили эту волну, но, очевидно, это случалось здесь не один раз, потому что зернистая пыль была повсюду, она витала в дымке на море. Пыль оседала в каждой трещине, в каждой щели на Голгофе. И именно она забралась в нос к Хадсону, когда он подметал ванную. А первое воздействие вещества, стирающего память, началось с того момента, как «Немезида» прорвалась сквозь красный туман, окружающий этот коварный рай.

Мэтью отложил книгу в сторону. Он не мог быть до конца уверенным в своих догадках — в конце концов, он ведь не был химиком. Кто-то, у кого есть соответствующее оборудование, должен был проверить воздух… но пока можно было предположить, что весь этот остров был своеобразным адитоном, расположенным над обширной пневмой.

У Мэтью было и другое соображение: это вещество, искажающее сознание, загрязняло не только воздух. Оно, скорее всего, проникало во все, что росло на острове: фрукты, овощи, кукурузу, листья табака… Это вещество было в каждой съеденной птице, в каждом глотке вина, в каждой трубке, выкуренной на острове. Со временем оно могло просочиться в океан и заразить всю рыбу в окрестностях острова… а ведь лодки ежедневно привозят улов. По сути, это вещество было здесь повсюду, и от него было некуда деться. Сила подобных испарений заставляла молодых женщин Дневней Греции верить, что они слышат голос Аполлона… разве не могли такие же испарения заставить двух англичан, по какой-то причине оказавшихся на этом острове, считать себя королем и его верным советником?

Оставалась загадка исчезающей татуировки. Почему Профессор Фэлл смог увидеть ее там, где Мэтью не видел. Мэтью подумал, что Фэлл в своем непреклонном самоистязании ел и пил меньше, чем остальные, поэтому его разум оставался ясным. Возможно, здесь также работал эффект внушения: когда Фрателло сказал, что татуировки нет (а он сам хотел в это верить, ведь в противном случае у него пробуждались воспоминания о прошлой жизни), пневма заставила Мэтью поверить в то, что рисунка и впрямь нет. Другими словами, пневма заставила Мэтью верить в то, что ему говорили, как люди, стоявшие на расстоянии от адитона верили в ответы Дельфийского оракула. Но Фэлл, который был наиболее здравомыслящим из всех присутствующих, увидел татуировку, и на него внушение Фрателло не подействовало.

Мэтью рассмотрел еще один возможный фактор распространения этого скрытого химического вещества: если бы сто человек подверглись его воздействию одновременно, у скольких из них симптомы начали бы проявляться спустя двадцать четыре часа? А у скольких через сорок восемь? Мэтью был уверен, что проявление симптомов случайное, и частично зависит от психического состояния и, возможно, от силы воли. То есть, вещество наверняка повлияло на него, но он думал — или, по крайней мере, надеялся, — что не так сильно, как на других. ДеКей, который видел себя в роли коронованного правителя острова… Капитан Брэнд, который отправился домой через озеро и, наверное, больше никогда не ступит на сушу… Но, если Брэнд продержится какое-то время и выйдет из-под влияния острова, восстановится ли его разум?

Мэтью положил руку на книгу, будто пытался извлечь из нее дополнительные знания.

Даже если предположить, что теория верна, и какое-то мощное вещество поднимается из трещин с другой стороны острова… что делать с убеждениями остальных? Рассказать кому-нибудь? Кому? Выложить свою теорию, подкрепленную трудами давно умершего греческого философа, Хадсону, ДеКею, королю Фавору и кому бы то ни было еще? Сказать им, что их разум подвергся воздействию галлюциногенных паров? Мэтью не думал, что сможет слишком далеко продвинуться на этом пути.

Он вдруг понял, что кое о чем забыл. Голгоф. В два раза больше человека и обладает огромной силой, по словам Фрателло. У него рот, полный острых зубов, и на него страшно смотреть, его тело покрыто густой шерстью…

Кошмарное создание, рожденное из кошмаров, — подумал Мэтью. Он много раз слышал звериный рев. Что было там, на другой стороне острова? А теперь еще и этот ритуал, чтобы помешать голгофу уничтожить остров… что-то связанное с урной, полной ракушек в Центре Всего Сущего и номерами, написанными мелом на каждой двери. Мэтью устало потер руками лицо: вот он, сидит здесь, неспособный что-либо выведать и преследуемый призрачной тенью Тирануса Слотера. — Может, Профессор выслушает меня? Возможно, но… что хорошего это даст? Фэлл слаб и болен и, скорее всего, умрет прежде, чем мы сумеем найти выход.

На самом деле, они все могли умереть… но перед смертью стать рабами своего личного Короля теней.

Что делать?

Что же делать?

Неужели Мэтью совсем сошел с ума, раз его мысли свернули в эту сторону? Это влияние паров, или страх, что он неспособен более вспомнить улицы Нью-Йорка и цвет глаз Берри?

Один в своей комнате, отчаянно вцепившийся в собственный затылок, Мэтью сидел и понимал, что сможет получить поддержку от единственного человека в этой стране ужасов.

От Кардинала Блэка.

Глава тридцать вторая

Когда вечер начал окрашивать небо на востоке пурпурными красками, лодка «Fortunato»[56] вернулась в гавань с уловом — не таким большим, как накануне, но достаточно увесистым, чтобы обеспечить едой и возможностью для обмена капитана Атаназку, Монбазеле и Грейтхауза. Все они шли по пирсу, закатные солнечные лучи еще грели их кожу, а глаза еще щурились от воспоминаний о солнце… и об облаке красного тумана, которое недавно окутывало все вокруг и даже на время поглотило лодку.

— Что это такое? — спросил Хадсон, когда находился посреди тумана. Ему казалось, он уже видел нечто подобное прежде, но не мог вспомнить, где именно. Он был настолько ошеломлен этим событием, что даже не сразу вспомнил о языковом барьере, мешавшем остальным членам экипажа понять его вопрос. В ответ остальные лишь пожали плечами и вернулись к своей работе. Однако Хадсона по-прежнему беспокоил этот инцидент, и его настроение нельзя было назвать приподнятым. В красноватом сумраке ему снова почудился приторно-сладкий запах войны, и он заметил тени солдат, сражавшихся на призрачном поле боя.

Этим утром, направляясь к гавани, он услышал звук, похожий на рев какого-то зверя, доносившийся, как он полагал, издалека, с северо-востока. Хадсон подошел к другому рыбаку, чтобы спросить, что это могло быть, но его снова осенило, что он не может ни задать вопрос, ни получить на него ответ. При этом он заметил, как несколько других мужчин, также держащих путь к лодкам, остановились и прислушались, а, когда звук затих, принялись переговариваться между собой. На пирсе в это время поднялась какая-то суматоха, голоса звучали непривычно гневливо. Хадсон был в растерянности, с трудом улавливая суть происходящего, но он сумел разобрать, что накануне одна из лодок пропала — от нее остались только веревки, свисавшие в воду.

Экипаж «Fortunato» тоже вел себя не так, как вчера: Монбазеле — улыбчивый мужчина с большими зубами — сегодня был мрачнее тучи, а болтун Ханса был молчаливой тенью самого себя.

Затем, прежде чем приблизилась красная волна, раздался громкий, отдающийся отовсюду эхом треск на другой стороне острова, и рыбалка остановилась. Хадсон и команда молча наблюдали, как над Голгофой поднимается столб дыма из далекого вулканического конуса. После этого обзор затуманило красное облако, и грубый голос Атаназку вывел всех из ступора приказом вернуться к работе — не понадобился переводчик, чтобы понять эту команду.

Весь день работа велась вяло. Хадсон стоял на корме, наблюдая за поднимающимися парами из вулкана, в панике думая, что над островом нависла угроза уничтожения, и этот рай — его новый дом — скоро будет утерян навсегда. Атаназку сильно хлопнул его по плечу и пробормотал что-то утешающим тоном.

Что ж, может, вулкан пробуждается время от времени? В конце концов, он ведь создал Голгофу, разве нет? Возможно, он просто ослабил внутреннее давление и скоро снова погрузится в сон.

Остальные члены команды, казалось, были не сильно обеспокоены. Даже Флореску завел одну из своих песенок, хотя сейчас к нему никто не присоединился. Хадсон пожал плечами и вместе с остальными вернулся к вытаскиванию сетей.

На берегу Атаназку заплатил двумя рыбами за апельсины для своей команды. Хадсон как раз чистил фрукт, когда какой-то мужчина знакомым хриплым голосом сказал ему:

— Мне нужно с вами поговорить.

Хадсон обернулся и увидел наполовину скрытое маской лицо Маккавея ДеКея, одетого в бледно-голубой костюм и остроконечную шляпу с синим пером. Шляпа восхитила Хадсона: для него было очевидно, что ДеКей начал понемногу перенимать моду островитян.

— Немедленно, — сказал ДеКей и жестом отозвал Хадсона в сторону. Команда бросила на ДеКея несколько любопытных взглядов, но он быстро перестал их интересовать, и они двинулись дальше с апельсинами в руках и уловом за плечами.

— Я ждал, когда вы вернетесь, — сказал ДеКей. — Произошла одна досадная ситуация.

Хадсон продолжил чистить апельсин.

— Что за ситуация?

— Это касается Брома.

— Брома?

Он имеет в виду Фалькенберга? Брома Фалькенберга. Когда Хадсон в последний раз видел своего старого боевого товарища? Кажется, это было довольно давно. Несколько дней назад?

— Сегодня утром перед рассветом, — продолжил ДеКей, — Бром ворвался на ферму и убил двух человек.

Хадсон собирался откусить кусок апельсина, но освободил рот, оставив фрукт лишь слегка надкушенным.

— Он зарезал мужчину и его пятнадцатилетнего сына. Жена и дочь были свидетелями этого. Затем Бром взял немного еды и украл лошадь. Он поскакал на северо-запад. Хадсон, он сошел с ума.

— Бром… убил двух человек?

— Своим мечом, — кивнул ДеКей. — Фрателло рассказал мне об этом после того, как другой фермер привез женщину и девочку в город. Описание убийцы не оставляет никаких сомнений.

— О, Боже! И что теперь будет?

— Фавор направил меня через Фрателло. Он попросил взять нескольких человек и вернуть убийцу обратно. Я подозреваю, что его выслушают, осудят и повесят.

Хадсон опустил взгляд на апельсин и вспомнил оранжевую палатку. Внезапно он повернулся и вышвырнул фрукт прямо в море и резким нервозным движением вытер руку о штанину.

— Я знаю Брома. Если он зашел так далеко, он не позволит привести себя обратно. Даже если вы сумеете отыскать его, он, скорее всего, перебьет весь поисковой отряд. Он хороший… был хорошим солдатом. Нет… он так просто не сдастся.

— Согласен. Я не знаю, что случилось с моими людьми, но единственные двое, которых я сумел найти, не справятся с этой задачей. Фавор говорит, что это моя ответственность, и он — как и я — боится, что Бром может убить снова. У вас есть какие-нибудь идеи, что могло стать причиной его помешательства?

Хадсон напрягся и задумался. Его разум был затуманен, но, словно в дурном сне, к нему приходили воспоминания о том, как Бром стоял перед ним в темноте и говорил: для таких старых солдат, как мы — для таких старых воинов — правда очевидна, не так ли?

Какая правда? — услышал он собственный вопрос.

Что война никогда не закончится. Что всегда есть враг, с которым можно вступить в бой. Ведь если его нет, то какая польза от нас в этом мире?

— Он забылся и утратил свой разум, — покачал головой Хадсон. — Это все, что я могу сказать.

ДеКей кивнул. Некоторое время он смотрел на темнеющее море и молчал, а затем продолжил:

— Кто-то должен привлечь его к ответственности. Ситуация вышла из-под контроля, но контроль нужно вернуть. Вы согласны?

— К чему вы клоните?

— Вы знаете, к чему. Из всех нас вы понимаете его лучше всех. Вы такой же, как он. Я бы попросил вас взять с собой Мэтью, найти Брома и хотя бы попытаться вернуть его.

— Он живым не дастся.

— Может быть, нет. А может быть, и да. Вы могли бы попробовать… как-нибудь достучаться до него. Послушайте меня, — сказал ДеКей с непривычным чувственным жаром в голосе, — я совершал ужасные вещи. Я запятнал свою честь и честь своей семьи. Здесь… в этом месте… я не хочу запятнать себя еще больше. Не хочу быть ответственным за новые смерти. Я боюсь, что Бром может убить снова. Что бы ни владело его разумом — воспоминания о войне или нечто, скрытое еще глубже, — я чувствую, что должен помочь остановить его. Я не знаю, что им овладело. Но я знаю, что буду совершенно бесполезен, если попытаюсь просто убедить его вернуться и предстать перед правосудием. Но вы… и Мэтью… у вас могло бы получиться.

— Я теперь рыбак, — сказал Хадсон. — Не солдат.

— Согласен, но ведь вы были солдатом. Если б я попросил Мэтью пойти в одиночку, он сделал бы это, чтобы спасти еще одну невинную жизнь?

— Бром разрубил бы Мэтью на куски до того, как мальчик даже успел бы увидеть приближающийся меч.

— Это не ответ на мой вопрос. Он бы пошел, если б его попросили?

— Оставьте Мэтью в покое, — угрожающе произнес Хадсон.

— Кто-то должен пойти. Я? Это равносильно тому, чтобы идти прямо в лапы смерти. Один Мэтью? То же самое. Но если пойдете вы с Мэтью… Вы старый солдат и знаете, что у Брома на уме. Я полагаю… что готов умолять вас сделать это для меня.

— Вам бы вряд ли хотелось так пачкать костюм.

— На моих руках уже давно достаточно грязи, — сказал ДеКей. — Я не хочу больше смертей на моей… — он помедлил, подбирая слово, — совести. Не могли бы вы попробовать убедить Брома вернуться? Прошу вас.

Хадсон глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Он посмотрел на запад на последние лучи уходящего солнца, прежде чем море поглотило их.

— Я сомневаюсь, что смогу найти его, — сказал он наконец. — Он наверняка хорошо спрячется.

— Если кто-то и может его найти, то только вы. Вы же знаете, что это так.

Хадсон кивнул. Он снова почувствовал запах гари, сильно напомнивший ему смесь пороха, обожженной плоти, горячей крови и самой сути жестокой войны.

— Оставьте Мэтью в покое. Ничего ему не говорите. Вам понятно?

— Как скажете, — согласился ДеКей.

Все приготовления были сделаны. С первыми лучами солнца Хадсону подадут лошадь, и у него будет проводник на ферму, где произошел инцидент. Была надежда, что оттуда он сможет выйти на след убийцы.

В комнате Фалькенберга, где хранилось оружие, перевезенное с «Немезиды», ДеКей предложил Хадсону пистолет, мешочек с порохом и предметы первой необходимости для стрельбы.

Хадсон посмотрел на протянутое оружие.

Hej, gudden! — Ему показалось, что он слышит насмешливый голос Брома где-то неподалеку. Только трус попытался бы пристрелить своего старого боевого товарища, как бешеного пса.

Хадсон прошел мимо ДеКея к ряду мечей, прислоненных к углу, и выбрал рапиру с красиво изогнутым итальянским цевьем и филигранной рукоятью.

Если кому-то суждено умереть, — подумал он, — лучше уйти с шиком.

В любом случае, с пистолетом попыток будет меньше.

— Он не вернется живым, — сказал Хадсон, и у него сложилось впечатление, что он говорит про самого себя.

С первыми лучами солнца Хадсон вскочил на пегую лошадь, которую привели для него и поставили перед дворцом. Рапира была вложена в ножны и приторочена к седлу сбоку. В небо поднималась струйка серого дыма от вулкана. Поодаль от Хадсона ждал седобородый мужчина на другой лошади — его проводник к месту убийства.

ДеКей вышел проводить его, и, когда Хадсон взял поводья, человек в полумаске погладил животное по боку и сказал:

— Сильная лошадь. Хороший костяк у этой породы.

— Разбираетесь в лошадях? — спросил Хадсон.

— Немного, — ответил ДеКей и поднял взгляд на Хадсона. В золотом глазу блеснуло солнце. — Спасибо вам, что делаете это.

— Я сделаю все, что будет необходимо, — ответил Хадсон. Он не мог больше ничего сказать. Жестом он велел своему проводнику трогаться в путь и последовал за ним.

Тропинка повлекла их вверх, мимо дворца и вывела на грунтовую дорогу на вершине утеса, а затем повела вниз, в зеленую плодородную долину. Они шли ровным шагом, минуя фермерские дома, посевные поля и луга. Через некоторое время проводник натянул поводья и указал на выкрашенный в белый цвет дом, стоявший рядом с сараем, загоном для скота и фруктовым садом. В отдалении дорога разделялась на две тропы: одна изгибалась на восток, а другая — на северо-запад. Проводник отсалютовал и повернул своего коня обратно к городу.

Хадсон последовал дальше на северо-запад. Вскоре дорога повела его через лес. Над головой в хитросплетении ветвей солнечные лучи осколками света прорезали листву. Птицы пели звонко и радостно, но Хадсон не разделял их настроения. Его путешествие было смертельно опасным. Возможно, последней музыкой, что он услышит сегодня, будет песнь Ангела Смерти. Но если этому и впрямь суждено случиться, он заберет Брома с собой, потому что их время истекло.

Лес становился все гуще. Красный туман висел на деревьях на высоте тридцати футов, колыхаясь от ветра, как живое существо.

Хадсон понял, что он сейчас здесь, потому что ему не позволяют всецело насладиться жизнью островного рыбака. Он надеялся, что в этом новом доме он сумеет обрести покой, и из памяти исчезнет воспоминание о городе, где какая-то женщина звала его по имени… как же ее звали?.. А этот город… как его там? Хадсон больше не хотел всего этого. Он мечтал о солнце, ветре и море, а также об обществе людей, которые желали проводить время так же хорошо, как и он. Пусть их разделял барьер языка, они казались ему роднее, чем кто-либо. Но нет, он не был предназначен для этого. Пусть он мало что мог сейчас вспомнить из своего прошлого, где-то в глубине души он знал, что там, на другом берегу счел бы свои нынешние желания и мечты глупыми. Жизнь того, прежнего Хадсона была бесконечной войной — день за днем. Войной за жизнь, за свое место под солнцем, за победу над тяготами и трудностями, с которыми здесь, на другом берегу, он попросту боялся столкнуться снова.

Кем он на самом деле был? Он больше не был уверен, что знает Хадсона Грейтхауза. Он ехал на лошади навстречу своей смерти, потому что ему никогда не удавалось победить Брома Фалькенберга в фехтовании… он знал, что не удастся и сейчас. Он был слишком медлителен и слишком стар, и вся великая сила и слава его юности испарилась. Но он должен был идти вперед, чтобы освободить своего друга от страданий и безумия, а затем сказать свое прощальное слово, потому что меч Брома сделает свое дело.

Когда лошадь понесла его вперед, Хадсон вдруг расплакался. По щекам скатилось всего несколько слезинок, но внутри он готов был рыдать в голос, потому что птицы пели вокруг, а он не чувствовал радости.

Тропа стала грязной, обнажив следы копыт лошади, недавно прошедшей этим путем. Хадсон посмотрел вперед: его ждали зеленые заросли низменного болота. Среди лабиринта переплетенных ветвей и свисающих лиан висели красные клочья тумана, напоминавшие боевые знамена. Хадсон опустил пегую лошадь в солоноватую воду. Лошадь занервничала, Хадсон натянул поводья и спешился. Сапоги тут же скрылись под водой, которая доходила ему почти до колен. Поморщившись, он снял с седла рапиру в ножнах. Он рассудил, что Бром, скорее всего, не ушел далеко. Его лошадь, вероятно, была поблизости… хотя в этой густой растительности животное могло быть привязано совсем близко и оставаться незамеченным.

Хадсон привязал поводья пегой лошади к низко свисающей ветке и с рапирой в руке начал продвигаться вперед — медленно, стараясь производить как можно меньше шума и беспокойно вертя головой.

Он вдруг задумался, было ли это болото настоящим? Или оно было извлечено из костей и трупов прошлого? Ведь оно было до жути похоже на то болото, через которое он, Бром и остальные десять оставшихся людей пробирались после битвы при Наардене на голландской низменности. Это была долгая осада: город был окружен голландцами и испанцами, а внутри оказались несколько сотен французских солдат, а также английских и шведских наемников. Одной из задач наемников было выбраться из Наардена глубокой ночью, попытаться уничтожить орудийные команды и завладеть самими орудиями. Но задание не было выполнено удачно и привело к гибели многих хороших солдат. Хадсон не участвовал в этой миссии, но в двадцать один год он знал, что война была славной только для политиков, которые сидели в капитолиях, попивая вино и слушая, полуприкрыв глаза, стратегию генералов, которые также командовали не из горячей точки.

Джентльменская война? Возможно, она была возможна для офицеров, которых захватывали в плен и обращались с ними почти как с гостями, чтобы их позже выкупили. Для захваченного же пехотинца лучшее, на что можно было надеяться, это перерезанное горло, а худшее — это смерть от тысячи порезов или яйца, затолканные в рот.

И это слава? Расскажите это могилам.

Хадсон двинулся дальше через болото. Птицы здесь больше не пели, а пронзительно кричали с деревьев. Он знал, что, если Бром находится в пределах слышимости, он уже знает о незваном госте.

Тринадцатого сентября 1673 года юный Хадсон Грейтхауз и Бром Фалькенберг, который был на два года младше, бежали из горящего города, когда голландцы и испанцы прорвались. Они отправились пешком в единственном доступном направлении — подальше от безопасных дружественных линий, потому что никаких дружественных линий не существовало. Земля была затоплена, когда голландцы открыли свои дамбы, чтобы затруднить передвижение вражеских войск, так что все вокруг превратилось в болото... точно такое же, как это. Они встречались с другими отставшими, пока не насчитали десять несчастных, усталых, голодных и — да — кровожадных молодых людей, ищущих не только убежища, но и плоти врага, в которую можно вонзить свои мечи.

В ночь на шестнадцатое сентября, под холодным моросящим дождем, они наткнулись на склад боеприпасов на возвышенности. Конечно, его охраняли, но войска там были третьесортными, и многие бежали, увидев, как разъяренные нападавшие убивают их братьев, не зная, что на них напало чуть больше десяти человек.

И там, в центре заброшенного склада, за вагонами и складом, в котором хранились бочки с порохом, стояла оранжевая палатка…

Хадсон остановился. Следует ли ему позвать Брома? Будет ли от этого какая-то польза? Вода доходила ему до колен, сапоги увязли в грязи. Это место было слишком подходящим, чтобы умереть здесь.

Хадсон пошел дальше — снова медленно и осторожно — пробираясь сквозь свисающую растительность. У него было ощущение, что Бром очень близко, и скоро все закончится.

Своего отца Хадсон почти не помнил: он был мимолетной тенью в его воспоминаниях. Отец был солдатом. Напрягаясь, Хадсон вспоминал: морщинистое, покрытое шрамами устрашающее лицо за кружкой эля… руку, ударившую его по затылку… руку, ударившую по лицу женщину, которая родила Хадсона. Когда отец ушел и больше не вернулся, челюсти нищеты широко распахнулись, чтобы поглотить мальчика и его мать. В двенадцать лет Хадсон пошел на работу в лондонские доки, где его руки и спина быстро окрепли. Затем, после того как мать умерла от приступов кровавого кашля в сырой темной дыре, служившей им надежным убежищем, Хадсон встретил старого солдата, который, — насколько мог с одной ногой, — работал: шил мешки, в которых таскали груз. Он-то и сказал Хадсону про армию. О, да, армия всегда ищет сильных молодых людей. Если армия не заберет тебя сама, есть много способов вступить в ее ряды.

Я знаю нескольких парней, которые платят хорошие деньги, чтобы наполнить лодку такими же джимбо, как ты… Моя нога? Проиграл мушкетной пуле, но позволь мне сказать тебе... такова была жизнь. Реальная жизнь. Жизнь, в которой ты вдыхаешь насыщенный аромат воздуха, а каждая прожитая тобой минута — это благословение. Жизнь, в которой ты различаешь все цвета восходов и закатов и знаешь, что это в любой момент могут у тебя отнять. Настоящая жизнь, она там. А здесь… все лишь игра. Просто прозябай здесь дни напролет и жди, пока тебе швырнут в лицо очередную порцию грязи. Жизнь солдата… за нее не жалко отдать ни руку, ни ногу. Я не жалею, что она была у меня. Да, сэр, какой толк с этой ноги без настоящей жизни?

Хадсон сделал еще один шаг.

Слева от него взорвалась вода.

Бром выскочил откуда ни возьмись, его лицо и одежда потемнели от грязи, зубы были оскалены в жестокой гримасе. В тот же миг меч понесся в сторону Хадсона, как клык гадюки. Хадсон уклонился в сторону, избегая удара в сердце, но меч вошел в кость на его левом плече. Он закричал и взмахнул рапирой, не вынимая ее из ножен — полуслепой от боли и грязи, застившей лицо. Когда он нанес удар, Брома уже не было на прежнем месте. Он с неимоверной скоростью успел вырвать меч из плеча Хадсона и снова обрушить его на своего противника. Хадсон успел увернуться и даже вытащил рапиру. Ножны он не выбрасывал, решив, что они пригодятся ему в бою. Он попятился от Брома, кровь струилась из раны на плече.

— Бром! — прорычал он. — Прекрати это!

Мелькнула ли тень узнавания на этом перепачканном грязью лице? Нет.

Бром сделал шаг вперед, и меч метнулся снова, нанося удар в лицо Хадсону, но он смог отбить его. Отклонил он и удар по горлу, который мог оказаться смертельным. Хадсон отступил, чтобы дать себе пространство, и едва не упал в грязь.

— Бром? Это Хадсон! — закричал он. — Ты меня не узна…

Его слова были прерваны острием меча, пересекшим его грудь, разорвав рубашку и снова пустив кровь. Даже измученный и больной, Бром был быстрым и опасным противником.

Когда Бром пошел в атаку снова, Хадсон ударил его ножнами по лицу и отразил следующий удар. Звон клинков вызвал вибрацию в руке и шее Хадсона. Бром отступил на два шага и замер, опустив голову. Его тело напряглось, как у зверя, готовящегося к прыжку.

— Послушай меня! — снова закричал Хадсон. — Не делай этого!

Не было никаких признаков того, что Бром узнавал своего друга в нынешнем противнике. Хадсон подумал, что убийство двух островитян разожгло жажду крови старого солдата, так что теперь в его понимании врагами были все.

— Прошу тебя! — простонал Хадсон. В ответ ему пришлось уклониться в сторону, потому что меч Брома так близко прошел от его лица, что рассек ему подбородок.

Время слов и мольбы прошло.

Похоже, в своем обезумевшем состоянии Бром тоже понимал это, потому что стал двигаться так быстро, что превратился в размытое пятно. Меч взметнулся ввысь… обманный маневр… бросился вниз… повернул в сторону… снова обманный маневр… перенос веса на другую ногу… клинки врезались друг в друга с такой силой, что Хадсону обожгло костяшки пальцев. Меч Брома взметнулся высоко, едва не задев горло Хадсона. Отклонившись в сторону, Хадсон почувствовал головокружение и осознал, что силы покидают его из-за ранения в плече. Каким бы талантливым фехтовальщиком он ни был, он ничто в сравнении с Ангелом Смерти — мастером клинка.

Левую руку Хадсона начало сводить судорогой: он больше не мог держать ножны, но, если бы он уронил их в воду, Бром наверняка поднял бы их и извлек из них дополнительное преимущество. Хадсон отбросил ножны в сторону, в заросли, чтобы Бром до них не добрался. В этот момент кончик лезвия во вспышке отраженного солнечного света нацелился Хадсону в живот. Он с трудом парировал атаку и избежал смерти.

Когда Бром ринулся вперед, стремясь нанести удар сверху, его равновесие пошатнулось — вероятно, из-за того, что он поскользнулся в грязи или наступил на камень, — и Хадсон увидел шанс броситься вперед. Он смог слегка порезать лоб Брома над левым глазом. Бром отшатнулся, покрасневшие глаза моргнули, и у Хадсона появилась секунда надежды, что боль вернула его другу часть чувств.

— Бром! — позвал он, держа меч наготове для отражения новой атаки. — Посмотри на меня! Это Хадсон! Hej, gudden, помнишь?

Бром отступил еще на два шага. Он стоял, глядя вниз на воду, которая все еще пенилась выше его колен. Затем он поднял взгляд к ветвям деревьев и горячему голубому небу над ними и застыл в этой позе, как поврежденная статуя.

— Я не враг! — сказал Хадсон.

Бром запрокинул голову. Когда кровь потекла из пореза на его лбу, он посмотрел на Хадсона с выражением мучительного изумления, которое тот сразу вспомнил. Он видел его тридцать один год назад. В рыжей палатке.

Хадсон вспомнил это так ярко, словно его мозг прошила молния. Он помнил, что кричал Бром в своей безумной жажде крови тогда.

Убей их всех!

Он смотрел на него так же, как смотрел сейчас. Он собирался почти что совершить преступление, если об этом можно говорить в военное время. Он хотел убить этих молодых призывников-школяров и сломленных боями стариков, пока те лежали беспомощными и забинтованными на своих койках. Отряд Брома и Хадсона перерезал горло и двум врачам, которые доблестно пытались спасти своих пациентов. Кровь лилась по доскам пола, ею пахло в воздухе, ею были забрызганы все стены госпитальной голландской палатки. Группа измученных наемников нашла колбаски, хлеб и свежую воду — все это предназначалось для раненых. Удовлетворив свой звериный аппетит, они подожгли фитиль на пороховом складе и двинулись дальше, прежде чем все это место было разнесено на куски.

Убей их всех!

Приказ, который Хадсон запер в самом глубоком темном уголке своего сознания, потому что даже в военное время этот поступок делал его обычным грязным убийцей.

— Бром, — сказал Хадсон и опустил свой меч. — Пожалуйста. Позволь мне отвести тебя обратно в...

Меч Брома сверкнул так быстро, что у Хадсона было всего мгновение, чтобы оценить его траекторию и попытаться перевести свое оружие в защитное положение... но было слишком поздно.

Меч пронзил левый бок Хадсона. Он почувствовал, как лезвие скользнуло по его ребрам, от холодной боли перехватило дыхание. Затем острие меча прорвало его плоть и вышло над бедром. Не медля, Бром вырвал оружие для следующего удара.

Ослепленный агонией, Хадсон понял, что его рапира бессильна против этого человека. У него был всего один шанс, и, хотя он точно знал, что Бром Фалькенберг быстрее него, он сам — даже истекая кровью — был сильнее.

Когда меч вышел из его тела, он выронил свою рапиру и врезался в Брома всем своим весом и оставшейся силой.

Они с грохотом упали в воду. Бром ударил Хадсона по ребрам гардой меча, но не смог использовать ее в качестве режущего оружия, на что и рассчитывал Хадсон. Они катались по грязи, Бром пытался встать на ноги, а Хадсон останавливал его одной здоровой рукой — другая была почти мертва. Он перенес свой вес, качнулся вправо, в то время как Бром ожидал, что он перекатится влево, и умудрился вскарабкаться Брому на спину. Сжав здоровой рукой шею своего бывшего боевого товарища, Хадсон повалил его лицом в воду и оставался на нем сверху, пока Бром отчаянно боролся за жизнь, пытаясь поднять голову над водой. Дважды ему это удалось, но Хадсон изо всех сил прижимал его ко дну.

Сколько времени это займет? Сколько времени пройдет, прежде чем тело задрожит в смертельных судорогах, а последние пузырьки воздуха выйдут наружу?

Хадсон не знал, как скоро сумел ослабить давление на горло Брома. Он упал в воду, сам измученный болью. Он знал, что рана была смертельной. Казалось, прошло целое столетие.

Но все было кончено.

Хадсон смотрел на воду. В ней лопнуло еще несколько пузырьков, но мертвец не поднялся.

Хадсон посмотрел сквозь заросли на небо над головой. Он должен был решить, что теперь делать, но его мозг казался таким же мутным, как это Богом забытое болото. Оставить Брома здесь и попытаться выбраться, пока смерть не настигла его самого? А ведь она была близка и с каждым ударом сердца становилась все ближе.

Нет.

Он должен был вытащить Брома отсюда. Вытащить его и привести в порядок. Похоронить его, как подобает настоящему солдату.

Хадсон сунул руку под воду. Он бы не удивился, обнаружив, что предполагаемый труп уполз, чтобы восстановить силы и сразиться вновь, но... тело было на месте.

Хадсон взял Брома под локти и начал тянуть. Одна его рука омертвела от раны, другую начало сводить судорогой. Силы покидали его, и вскоре Хадсон понял, что задача ему не по силам. От оттащил Брома примерно на тридцать ярдов от места, где тот утонул, и там он поднял голову умершего товарища из воды и вытер грязь с его лица своей окровавленной рубашкой.

— Прости меня, — сказал он. Возможно, это был единственный раз, когда он произнес эти слова. Он не помнил, произносил ли их, убивая людей в оранжевой палатке.

Затем он отпустил тело.

Лицо, застывшее в смерти, не выражало ничего: ни ужаса, ни ярости, ни жажды крови. Ничего, кроме безмятежного покоя. Его снова поглотило болото. Хадсон отвернулся от тела, прижал руку к кровоточащему боку и, пошатываясь, побрел вперед.

Он не рассчитывал уйти далеко, прежде чем у него подкосятся ноги, но увидел впереди привязанную пегую лошадь. Он подумал, что неправильно оставлять ее привязанной здесь и обрекать на смерть, поэтому он дохромал до дерева и отвязал лошадь. Потянув за поводья, он развернул ее и направил обратно, к твердой земле.

От боли ему казалось, что внутренности выходят наружу через рану, но, осмелившись посмотреть, он увидел только темно-красную кровь и уродливый порез.

Спустя некоторое время он и лошадь ступили на твердую почву, и зрение Хадсона поплыло, все накрыло мутной кроваво-красной пеленой, однако он решил приложить последнее усилие, чтобы сесть в седло.

У него не вышло ни с первой попытки, ни со второй, ни с третьей. Он знал, что четвертая попытка станет для него последний, поэтому отчаянно боролся с гравитацией, словно альпинист, взбирающийся на особо опасную вершину. Он наполовину сидел в седле, наполовину свешивался с него в течение нескольких мучительно долгих секунд, но использовал каждую унцию силы и, наконец, сел верхом, хотя его ноги не могли найти стремена.

Он дернул поводья с силой школьника, прихлопнувшего муху. Лошадь тронулась в путь, надеясь вернуться домой. Они ушли не очень далеко, когда Хадсон услышал звериный рев, поднявшийся над деревьями — такой громкий и такой близкий, что лошадь вздрогнула и подпрыгнула. Что бы это ни было, Хадсон предположил, что оно приближалось с северо-запада и находилось примерно в двух милях от него.

Но сейчас его это не волновало. Он наклонился вперед к шее лошади и выпустил поводья из ослабевших рук. Его глаза закрылись.

Лошадь продолжала идти.

Хадсон то выходил из бреда, то снова впадал в него. Приходя в себя, он чувствовал, как солнечный жар обжигает ему спину. Мысли переключились с ран на реальность его угасающей жизни. Хотел ли он по-настоящему стать рыбаком и до конца своих дней жить счастливо на этом острове? Как он мог когда-либо помышлять об этом? Он не был предназначен для такой жизни. Он должен был уйти именно так, на острие меча. Он был солдатом и должен был сражаться в честном бою — он понимал это всей душой.

Рыбак? Нет, он никогда не надеялся на это по-настоящему. Ведь так?

Ему казалось очень важным найти Брома, потому что он хотел сказать своему другу, что им нужно убираться с этого острова. Что-то в этом месте было смертельно опасным. Оно меняло людей, делая их не теми, кем они когда-то были. Как важно было сказать об этом...

— Бром! — позвал он, но мертвый товарищ не ответил. Хадсон попытался снова, закричав так громко, как только мог: — Бром!

И с этим едва слышным шепотом Хадсон Грейтхауз соскользнул с лошади и замер на земле. Над ним в ярко-синем небе кричали чайки, выписывая безумные круги.

Глава тридцать третья

В полдень, под палящим солнцем, Маккавей ДеКей снова стоял перед дверью Апаулины. Он дотронулся до своей маски. Даже под тенью шляпы воск начал размягчаться.

Бродя по улицам, ДеКей заметил одну странность: на каждой двери были мелом написаны номера. У Апаулины был номер 181.

Ему нужно было кое-что сделать, прежде чем постучать в дверь. Он снял шляпу, переломил перо пополам, а затем вернул на ее на голову, прячась в спасительную тень, которая в этот жаркий день была скудной. Сжав кулак, он постучал в дверь, потому что теперь ему действительно нужна была помощь Апаулины — без нее он бы не достал новое перо.

Два часа назад ДеКей отправился во дворец на поиски Фрателло и нашел его в маленькой освещенной лампой и скрытой золотыми занавесками комнате слева от лестницы. Фрателло сидел за украшенным резьбой столом и что-то писал в большой книге в кожаном переплете с пожелтевшими страницами. Когда ДеКей вошел в комнату, Фрателло мгновенно закрыл книгу и вернул перо на подставку рядом с чернильницей, сделанной из морской раковины размером с кулак.

— Он уже в пути, — сказал ДеКей. — Я не очень верю, что Грейтхауз сможет вернуть Брома, но он хотя бы попытается.

— Король Фавор благодарен вам. И я тоже, — сказал Фрателло.

— Я сожалею о случившемся.

— Я понимаю. — Фрателло снова взял перо, но не спешил открывать книгу. ДеКей колебался и не уходил, поэтому маленький человечек выжидающе приподнял свои косматые белые брови. — У вас что-то еще?

— Вулкан. Он… вел себя так в последнее время?

— Такое бывает, — последовал короткий ответ. — Но это не ваша забота. Меры уже были приняты.

— Меры? Какие?

— Это не ваша забота, — повторил Фрателло. — Я просто скажу, что мы приняли меры по поводу этой ситуации.

— Мне трудно понять, какие меры можно принять, когда речь идет о действующем вулкане. Вы ведь понимаете, что извержение может уничтожить весь остров?

— Конечно, мы это понимаем. А теперь я вынужден просить вас уйти. Хорошего дня. У меня есть работа, которую нужно сделать. — Фрателло поднял перо и положил другую руку на книгу.

— Мне кажется, — не унимался ДеКей, — что перспектива извержения вулкана должна вызвать больше… скажем так, напряженности.

— Сэр, — сухо сказал Фрателло. Его изборожденное морщинами лицо ничего не выражало. — Мы живем с этой ситуацией много лет. Вы здесь новичок, и вам не понять, как мы справляемся с перспективой извержения вулкана. А теперь успокойтесь. Я уверен, в это прекрасное утро у вас есть другие дела, кроме как стоять в этой комнате.

— У меня есть кое-что еще, о чем я хотел спросить, — сказал ДеКей. — Мне нужно больше узнать об Апаулине.

— Зачем? — Озорная улыбка скользнула по губам Фрателло. — У вас есть… как звучит это слово? Намерения на ее счет?

— Нет. Я просто… я хотел бы знать больше.

— Она милая женщина и превосходная швея, одна из тех, чей талант этому острову посчастливилось иметь. Что еще вы хотите услышать?

— Она замужем?

— Нет. Дело не в недостатке поклонников, просто у нее независимый характер. По крайней мере, я это слышал, — сказал Фрателло.

— Ребенок. Таури. Ее матерью была Марианна?

— Верно.

— Но Марианны больше нет? Что с ней случилось и как получилось, что ее ребенок оказался у Апаулины? Кажется, вы сказали, что девочка… на ее попечении.

— Да, я так и сказал, вы правы. Пожалуйста, сэр, я очень занят.

— Я хочу знать правду, — сказал ДеКей. — Что случилось с матерью ребенка?

— Ее больше нет, — последовал ответ. — Я полагаю, вы и так узнали это у Апаулины. Поздравляю: вы совершенствуетесь в нашем языке.

— Она смогла объяснить мне только часть. Затем сказала что-то о голгофе, и этого я совсем не понял. Мэтью говорил мне… — Он сделал паузу, потому что воспоминания о разговоре с Мэтью были туманными, словно остались в полузабытом сне. — Он говорил, что это чудовище, — вспомнил он. — Апаулина назвала его разрушителем. «Разрушителем всего здесь». Что это за существо?

— Синьор ДеКей, — вздохнул Фрателло и улыбнулся чуть более коварно, — эти вопросы… они не должны волновать ни вас, ни Корбетта, ни кого-либо из новых граждан. Это простые и понятные дела нашего города и нашего острова. Теперь… если вы хотите разузнать о Марианне, я вам расскажу. Но… простите, у такого старика, как я, воспоминания могут быть путанными, мне бывает трудно вспомнить… как это звучит по-вашему? Наверняка. Итак, Марианна скончалась, и Апаулина, будучи ее близкой подругой, взяла на себя заботу о ее ребенке.

— Скончалась? Как?

— В служении своему королю и всем, кто любит Голгофу.

— Это не ответ на мой вопрос.

— Ваш вопрос, — сказал Фрателло, и теперь в его голосе слышался надменный холодок, — не имеет отношения к делу. Он касается внутренних вопросов острова, которых вы пока не в состоянии понять. Отец Марианны и отец Апаулины служили на одной лодке. Насколько я помню, они уплыли во время ливня и не вернулись. Король Фавор призвал духов, чтобы найти их, но лодка и команда так и не были найдены.

— Духов? О чем вы говорите?

Фрателло сложил руки на столе перед собой и посмотрел в здоровый глаз ДеКея так, как мог бы смотреть на нашкодившего восьмилетку.

— Как я уже говорил Корбетту, вы не понимаете всей силы и способностей короля Фавора. Давайте оставим все, как есть, если вы не возражаете.

— Хорошо, как скажете. Но у меня есть еще вопросы об Апаулине.

Маленький человек изобразил еще одну легкую улыбку, которая тут же перешла в хитрую ухмылку.

— Вы собираетесь жениться на ней или просто завлечь в постель?

— Это мое личное дело, — сказал ДеКей, — и не ваша забота.

— Я бы поспорил с этим замечанием, но так и быть. Что вы хотите узнать от меня?

— Вы говорите, ее отец скончался. А что с ее матерью?

— Все еще жива и помогает ей с ребенком.

— А что с матерью Марианны?

— Насколько я помню, она скончалась… еще до смерти отца Марианны. — Фрателло нахмурился, пытаясь сосредоточиться на воспоминаниях. — Моя память… не очень надежна в этом вопросе, но, кажется, я помню… Это было много лет назад. На остров пришла болезнь. Кажется, лихорадка.

— Вы разве не знаете это наверняка?

— Стараюсь вспомнить изо всех сил. Лихорадка… да, точно, так оно и было. Она унесла жизни многих наших граждан, наш врач не сумел с ней справиться. Она прошла сама собой. Я полагаю, что мать Марианны была одной из тех, кто не пережил болезнь.

— Ваш врач, — нахмурился ДеКей, — в какой медицинской школе он обучался?

— Дайте мне подумать. Мне кажется… Лучанза точно где-то обучался… но это ускользает от меня.

— Мне трудно это понять. Наверняка у вашего врача должно было быть соответствующее медицинское образование.

Голова Фрателло склонилась набок, губы сжались.

— Я думал, мы обсуждали Апаулину. Я рассказал вам все, что знаю. Найдите Лучанзу сами и спросите его, если это так важно для вас. Я могу сказать, что он уделяет большое внимание нашим потребностям. И у нас есть еще две… как вы это называете? Акушерки, которые отлично справляются со своими обязанностями. А сейчас… пожалуйста, уходите. У меня есть работа, которая требует всего моего внимания.

— У вас, конечно же, должен быть острый слух, — сказал ДеКей, и, когда брови Фрателло недоуменно поползли вверх, он добавил: — Вы и король Фавор так быстро «вспомнили»… или выучили английский язык. Я нахожу это весьма загадочным.

— Размышляйте над загадками где-нибудь в другом месте, — приказал Фрателло, уставившись на ДеКея холодным взглядом. — Вы отнимаете не только мое драгоценное время, но и мое драгоценное ламповое масло.

Итак, ДеКей был вынужден уйти. И вот он стоял и стучал в дверь, на которой был написан номер 181, под палящим полуденным солнцем. Почему он чувствовал, что ему так важно снова увидеть эту женщину? Продумать уловку, чтобы побыть в ее обществе какое-то время? Он путался в собственных чувствах, поскольку она так сильно напоминала ему Дженни. По-хорошему, он должен был уйти прочь от этой двери и никогда больше не позволять своей тени падать на нее.

И все же…

И все же, он чувствовал себя обязанным увидеть Апаулину еще раз, пусть даже это будет последний раз. Возможно, после этого ДеКей сможет обрести какое-то подобие покоя.

На его стук ответили через несколько секунд. Апаулина стояла на пороге с удивленным выражением лица.

— Я… — ДеКей потерял дар речи. Вместо слов он поднял половинку сломанного пера, которое держал в руке.

— Ах!

Если у нее и было какое-то подозрение, что он сделал это нарочно, то она никак этого не показала. Жестом она пригласила его войти.

Прежде чем дверь закрылась, ДеКей указал на цифры, написанные мелом.

— Что это? — спросил он. Она слегка нахмурилась и покачала головой. — Numero, — попытался ДеКей.

Она поняла его вопрос.

— Mia numero[57], — ответила она.

— Твой номер? Но для чего?

Апаулина помедлила. Было очевидно, что, пусть она не до конца понимала его язык, она поняла вопрос.

— Я… есть… mia numero, — сказала она. — Все… каждый… это numero.

Это заявление было выше его понимания. Она снова пригласила его войти, и он переступил порог, оказавшись в прохладе ее магазина.

— Je te trouve un altra piume[58], — сказала она и подошла к одному из шкафов, где сняла крышку с маленькой корзинки. Повернувшись, она подняла повыше белое перо, украшенное чем-то похожим на золотую краску. — Je pense que c’est pour toi, si beau[59], — сказала она. ДеКей понял ее улыбку лучше, чем слова. Она нахмурилась, подбирая слова: — Это… будет хорошо?

— Очень хорошо, — ответил он.

Апаулина подошла к нему, словно видение из сна, воскресшее наяву. Его первой мыслью было отступить, потому что он не любил, когда кто-то подходит слишком близко, однако она оказалась рядом довольно быстро, а он не успел сделать шаг назад. А, возможно, просто не захотел.

Апаулина протянула руку, сняла шляпу с его головы, воткнула острый кончик пера в ткань и вернула шляпу на место, чуть сдвинув ее набок.

— La. Beaucoup beau.[60]

— Спасибо, — хрипло ответил он и вздрогнул, поняв, что не принес ничего, что можно было бы обменять на оказанную услугу. Нет… не совсем так, ведь у него была маска с лунными камнями. Он погрузил пальцы в размягченный воск вокруг одного из камней на подбородке и уже начал вытаскивать его, когда Апаулина коснулась его руки.

— Non, non[61], — сказала она. И, сделав еще одно усилие, чтобы выудить из памяти чуждые слова, добавила: — Слишком красиво.

— Мне нечем тебе заплатить. — ДеКей знал, что его слова не будут поняты до конца, но он надеялся, что она поймет все по тону голоса.

Казалось, все, что он может сейчас видеть — это ее лицо — лицо Дженни из далекого прошлого. Оно заполнило собой весь мир, все его существо. Он не смог сдержать дрожь, когда она приложила руку к щеке его маски.

— Красивый, — сказала она. — Sous?[62] — И с этим вопросом она просунула кончики пальцев под край маски, будто хотела приподнять ее.

ДеКей пришел в себя и отступил на шаг, его сердце бешено заколотилось. Он понял, что она просила в обмен на новое перо: показать, что там, под маской.

— Нет, — выдохнул он. Ему хватило сил лишь на умоляющий шепот.

— Je pense...[63] — Апаулина помедлила и попробовала найти другие слова. — Я думаю, — пробормотала она, — очень… добрый.

— Нет, — повторил он, — ты не должна этого видеть.

Она снова приблизилась к нему, на этот раз коснувшись его здоровой щеки.

— Я… — И снова потребовалось мгновение, чтобы подобрать слова. — Хотела бы…

ДеКей задался вопросом, неужто она предполагала, что скрытая половина лица похожа на здоровую? Она ведь не знала, какое уродство прикрыто этой маской! Когда-то его лицо было красивым, но теперь… его правый глаз был выжжен едкой жидкостью, он остался потухшим и слепым. Вряд ли она сочтет это зрелище красивым.

— Уродство, — хрипло прошептал он.

Поняла ли она это слово? Он не знал, но она покачала головой и произнесла:

— Не может быть.

Тогда он покажет ей. Да. Он внезапно решился. Он покажет ей, и это положит всему конец, развеет воспоминания о давно умершей девушке, пресечет его желание все исправить — что, конечно же, было совершенно невозможно, ведь прекрасное лицо Апаулины не было лицом Дженни, которая стала старше и осталась целой и невредимой. Пришло время покончить с иллюзиями.

— Хорошо, — сказал ДеКей, тут же почувствовав, как по его телу потекли струйки пота.

Он заложил руки за голову и нащупал пряжки кожаных ремешков.

Расстегнулась одна пряжка… затем вторая. Его пальцы дрожали.

Последняя пряжка был расстегнута.

ДеКей поднял маску, прежде чем она упала и медленно, очень медленно убрал ее с лица, приготовившись к крику, который — он знал — обязательно последует.

Всего мгновение на лице Апаулины ничего не отражалось.

А затем она улыбнулась и сказала:

— Красивый.

Он отшатнулся. Сердце едва не выпрыгнуло из груди. Неужели она не видела его обезображенного лица, покрытого рябью шрамов и изрытой воронками плоти?

Он увидел ручное зеркальце, лежащее на рабочем столе Апаулины, и бросился мимо нее, чтобы поднять его перед собой. Изображение, которое он обнаружил там, проплыло перед его глазами: размытое пятно, которое превратилось в лицо. Его лицо... каким оно было до того дня и выплеска кислоты из маленькой коричневой бутылочки. Его лицо… целое и, да, красивое. За исключением того, что он не мог видеть правым глазом, хотя в зеркале он был блестящим и живым. ДеКей знал, что это была иллюзия… мираж… обман разума. Он видел то, что хотела увидеть Апаулина. Видел то, что она сказала ему.

Красивый.

Почему-то смотреть на себя прежнего в зеркале было страшнее, чем видеть свое обезображенное лицо. Ему казалось, что он теряет рассудок. Или же Корбетт был прав насчет этого острова — у него была сила искажать разум, и вот доказательство. Он искажает не только разум ДеКея, но и разум Апаулины. И, вероятно, всех здесь, включая короля Фавора.

Пока эти мысли крутились в его мозгу, отражение начало меняться, правая сторона лица посерела, кратеры и шрамы показали себя, растекаясь, как струйки чернил по потрескавшемуся пергаменту. ДеКей тут же отложил зеркало и отчаянно прижал маску к лицу.

Он направился к выходу, пройдя мимо женщины и собираясь пойти… он понятия не имел, куда.

— Останься! — крикнула она ему, но он вышел за дверь на отвратительно жестокий солнечный свет под злое лазурное небо, пронзенное серпантином вулканического дыма.

Он встал в тени и снова застегнул маску.

Он брел и брел по улицам, но, куда бы ни заносили его ноги, там не было спасения. Был только остров.

Разум ДеКея пребывал в смятении. Все казалось сказочным, туманным, сухой горячий воздух окрашивался красным. ДеКей услышал одиночный звон колокола со стороны дворца. Пока он эхом разносился по округе, город затихал: торговцы, мимо которых он проходил, замирали и прерывали разговоры. Теперь это место походило на ярко раскрашенную картину, написанную то ли гением, то ли сумасшедшим.

Наконец, сбитый с толку и тяжело дышащий, ДеКей оперся на каменистый край колодца. Он вглядывался в воду, рассматривая свое отражение в маске.

Остров, — подумал он. — Что еще там говорил Корбетт? Мы все окажемся под его влиянием… поглощенные… будто в желудке зверя. Нас будут переваривать… косточка за косточкой, пока ничего не останется.

Такой ли была судьба, ожидавшая его впереди?

Внезапно чья-то рука коснулась плеча ДеКея. Он испуганно поднял голову, его здоровый глаз прищурился от резкого солнечного цвета. А рядом с собой он увидел улыбающееся лицо своего отца.