Король Теней

Глава семнадцатая

— Продолжай. — Это слово прозвучало, как скрежет камня о камень.

— И раскаялся Господь, что создал человека на земле и восскорбел в сердце своем. И сказал Господь: истреблю с лица земли человеков, которых Я сотворил, от человека до скотов, и гадов, птиц небесных истреблю, ибо[31]…

— Продолжай, — последовал быстрый приказ.

— … ибо Я раскаялся, что создал их. Ной же обрел благодать перед очами Господа. Вот житие Ноя: Ной был человек праведный и непорочный в роде своем; Ной ходил перед Богом. Ной родил трех сынов: Сима, Хама и…[32]

Паника пронзила мальчика острейшим кинжалом, потому что третье имя ускользнуло от него, и теперь человек, который сидел перед ним с единственной свечой на столе рядом с Библией, глубоко вздохнул и потер лоб над правой бровью.

— Ты знаешь продолжение? — спросил он. — Или не знаешь?

— Сейчас, отец. Я думаю… я действительно знаю.

— Очень хорошо. Тогда назови имя третьего сына.

Страх перехватил горло. Если он ошибется…

— Енох, — позвала женщина, заглянувшая в комнату. Голос у нее дрожал. — Пожалуйста. Мальчик устал.

Мужчина повернулся к ней. Лицо у него было худощавое, остроносое, а рот походил на маленький побелевший шрам.

— Я сам знаю, устал он или нет, — жестко оборвал мужчина. Затем снова повернулся к мальчику: — Назови третье имя или признайся в неудаче.

— Я… устал, отец. Могу ли я получить еще одно прощение?

— Это будет твое третье прощение, — отрезал Енох Блэк. — И ты не получишь его.

— Иаспет! — выпалил мальчик. — Вот то имя.

Енох Блэк слегка наклонился вперед, свет свечи отбросил тень на одну из сторон его лица.

— Это имя, — медленно произнес он, — Иафет. Встань.

— Отец! Я знал! Я просто забыл, как…

— Вставай, — сказал мужчина, после чего тоже поднялся и потянулся к кожаному ремню на спинке своего стула.

Пока он охаживал мальчика по плечам — три удара за ошибки и один дополнительный удар за лень, — Эстер Блэк унесла свою свечу обратно в маленькую кухоньку, где занялась протиранием посуды, которая и так была вытерта дочиста час назад после ужина из фасоли и вареного картофеля.

— Теперь, — возвестил Енох Блэк, закончив, — ты больше не забудешь, правда?

— Нет, сэр, — ответил четырнадцатилетний Адам Блэк, закусив губу почти до крови. Его темные глаза на бледном вытянутом лице блестели от слез, острый подбородок смотрел в пол, потому что иначе отцу померещился бы вызов. Плечи мальчика ссутулились, под залатанной рубашкой краснели следы недавних ударов. — Я не забуду, — сказал он, понимая, что только что вызубрил еще один отрывок Книги Бытия.

— Дай мальчику сахарный пирог, — приказал Енох своей жене. Затем повернулся к сыну: — Съешь его с удовольствием и ложись спать. Я присоединюсь к тебе за молитвой.

Таков был вечерний распорядок, который нельзя было нарушать.

После того, как Адам приготовился ко сну и улегся на узкую кровать в маленькой комнате с каменными стенами, вошел Енох, неся с собой свечу и сел за стол рядом с кроватью.

— Ты знаешь, — сказал Енох, — почему для тебя так важно, чтобы каждый стих Священной Библии был запечатлен в твоей памяти? Это не игра, к этому нельзя относиться легкомысленно. — Его улыбка была настолько нежной, насколько он мог изобразить, но глаза оставались жесткими. Он был одет в свой обычный черный костюм, его лицо в слабом освещении комнаты было таким же бледным, как у его сына, темные волосы с ярко выраженным вдовьим пиком были коротко пострижены. — Это потому, что каждый стих, — продолжал он, — это оружие против зла. Мой отец наставлял меня, как его отец и отец его отца. Ты слушаешь?

Адам кивнул. Эту проповедь он слушал почти каждый вечер. Пусть он знал ее наизусть, было важно — просто жизненно необходимо — хотя бы притвориться, что он внимательно слушает.

— Но земля растлилась пред лицом Божиим, и наполнилась земля злодеяниями, — прочел Енох следующий стих Книги Бытия и продолжил уже собственными стихами, которые читал каждый раз в этой речи: — Господь уничтожил свое творение из-за этого бесчестия. Когда-нибудь он снова уничтожит его. Те, кто переживет Гнев Божий, будут благочестивыми людьми, которые решили вооружиться Святым Словом. И поверь мне, скоро этот ужасный и прекрасный день настанет. Я пытаюсь спасти людей здесь, на земле, но многие не слушают меня. А это значит, что их нельзя спасти. Они уже потеряны. Но тебя и твою мать… я могу спасти. — Он дотронулся до Библии, лежавшей на маленьком круглом столике рядом с его креслом. Столик был потрескавшимся и испещренным царапинами. — Слово Божье — это твой меч. И оно будет им еще долго, когда мы с твоей матерью вознесемся. Слово поможет тебе уничтожить зло, которое пытается развратить всех благочестивых людей, даже сына викария. Поэтому ты должен знать каждый стих наизусть, иначе твоя защита не будет полной, а твоя сила будет не прочнее воды. Ты меня слышишь?

Мальчик снова кивнул, хотя ему казалось, что такое сравнение было неправильным. Вода была сильной и запросто могла затопить целые шахты, в мгновение уничтожая сотни людей.

— Начинай свою молитву, — приказал викарий из Колквита. И сын викария, как всегда, повиновался.

В конце молитвы были даны новые указания: новые стихи, которые нужно было выучить, после чего Енох задул свечу и оставил мальчика одного в темноте.

Это была хорошая ночь, не такая как некоторые другие. Иногда у Еноха случалось то, что его супруга (втайне от него) называла «моментом безумия»: викарий выступал против всего и вся, включая власть англиканской церкви, которая не признавала в нем способность вести к Господу достойных людей вместо того, чтобы бесплотно биться над шахтерами, погрязшими в разврате и пьянстве. Он не понимал, почему не может получить шанс подняться выше в своем сане. Он презирал поцелуи парчовых туфель, которые мягко переступали из сана в сан по мраморным полам… а ведь ему требовалось подлизываться к этим высокопоставленным людям, если скромный деревенский викарий хотел добиться видного положения.

Адам был умен и уже понимал все это. Он и вправду был гораздо умнее, чем предполагал его отец. Викарий из Колквита понятия не имел, что его сын постиг еще один важный факт: иногда, когда «момент безумия» превращался в «безумный час», викарий ругал свою жену за то, что она произвела на свет такого уродливого ребенка. Он считал, что таким образом Господь проклял ее за грехи всей ее семьи. Скромный викарий, глядя на своего сына, понимал: сколь бы упорно он ни трудился, из-за мерзкого отпрыска Эстер ему не обрести высокого сана в церкви.

Все это Адам знал. Знал он и то, что его рождение было настолько травмирующим для его матери, что она не могла родить ему ни сестры, ни брата, поэтому для одного родителя его рождение было печальным событием, а для другого — горьким семенем гнева, которое прорастало с каждым годом, становясь плодом трагедии самого Адама.

Но даже несмотря на все это, Адам много лет стремился запоминать стихи, непоколебимо молиться, когда от него этого требовали, и нести свое бремя, которое с каждым днем все тяжелее давило на плечи.

По субботам в серокаменной англиканской церкви в Колквите — небольшом шахтерском городке — задачей мальчика во время шестичасовых проповедей своего отца было стоять позади прихожан, размахивая шестом, к одному концу которого была прикреплена кожаная перчатка, а к другому куриное перо. Адам должен был сохранять бдительность среди прихожан: перчатка была предназначена, чтобы ударить по щеке любого юношу младше шестнадцати лет, а перо — чтобы пощекотать нос тому, кто постарше.

В воспоминаниях Адама, во всех деревнях и маленьких городках все было одинаково. Его семья переезжала, и Колквит был их четвертым домом. Церковь здесь посещалась редко несмотря на то, что опасная работа шахтеров была плотно сопряжена со смертью. Казалось, они боялись внезапного нашествия крыс в шахты гораздо больше, чем гнева Господнего, который, по пророчеству Черного Ворона, должен был вскоре прийти, чтобы уничтожить нечестивых и пощадить тех немногих, кому это суждено. Адам помнил, что его отец говорил о людях: очень немногим доведется пережить следующую «чистку».

Черный Ворон.

Адам слышал, как люди шептались об этом: «Вот идет сынишка Черного Ворона». Или «Если он продолжит трепыхаться, Черный Ворон полетит к своему создателю раньше нас всех».

Пока Адам бдительно стоял в задней части церкви и болезненно подергивал плечами, которые все еще саднили после вчерашних побоев, он размышлял о том, насколько верным было прозвище викария, которое прилипло к нему в Колквите. В своей черной сутане с высоко поднятыми руками Енох Блэк выглядел так, будто у него были крылья, способные вознести его ввысь, в Царствие Небесное, а его хищное лицо с носом-клювом будто клевало душу каждого грешника.

Он и вправду был Черным Вороном. Только никто не произносил этого прозвища при нем — его всегда бросали в лицо его сыну. Причем не только ученики школы, но и их родители, чье терпение лопнуло при виде этой кладбищенской птицы за кафедрой.

После проповеди длиной почти в целый день, во время которой Адам использовал шест, чтобы бить юношей по щекам и щекотать ноздри старикам, он вышел из дома под бормотание своего отца о недостатке внимания и уважения среди его паствы, и отправился прогуляться по лесу за их домом. Путь привел его к облюбованному им месту — к голым камням с видом на серое озеро. Там он растянулся на валуне и обрел покой в шуме ветра и звуках природы. Ему были приятны эти тихие звуки мирового хаоса, ведь в отличие от голоса Черного Ворона они не были пугающими.

Глаза Адама закрылись, и он быстро погрузился в сон. Однако вскоре он был резко разбужен зазвучавшим рядом голосом.

— Смотрите сюда! Это же сынок Черного Ворона разлегся здесь, как кусок дерьма!

Адам сразу сел и увидел, что рядом с его валуном стоят трое деревенских мальчишек — все с удочками в руках. Адам знал их со школы и молча терпел их частые провокации. Среди них был сын местного мэра Дэви Килер, который был на два года старше Адама, а также Дик Осмонд и Николас Спаффорд.

— Глядите, дерьмо зашевелилось! — бросил Осмонд, и все рассмеялись, будто это была лучшая шутка в мире.

— Мы помешали твоим молитвам? — спросил Килер, прижимая удочку к боку. — Болтаешь с Богом?

— Просто отдыхаю, — сдавленно ответил Адам.

— Это тонкое дерьмо ударило меня сегодня по лицу, — сказал Спаффорд, нахмурившись. — И засунуло перо моей маме в нос!

— Наверное, он хотел засунуть свой член в ее дырочку! — захохотал Осмонд.

— Эй! Заткнись! Ты говоришь о моей маме, Дикки! — Хмурый взгляд Спаффорда стал еще суровее.

— Скорее всего, этот тощий засранец хочет засунуть свой член в дырку твоего папаши! — гаркнул Килер. А затем повернулся к сыну Черного Ворона. — Кого ты больше хочешь: мамашу или папашу?

— Я лучше просто пойду домой, — сказал Адам, но когда он попытался соскользнуть с валуна, то обнаружил, что Килер — самый крупный из троих — преграждает ему путь.

— Никто не говорил, что ты можешь уйти, — сказал он таким же приказным тоном, каким с Адамом разговаривал его отец.

— Да! Никто не говорил! — эхом отозвался Осмонд, но Килер бросил на него взгляд, говоривший: «Заткнись или пожалеешь об этом».

— Мы пришли сюда порыбачить, — сказал Килер Адаму. — Хотим поймать себе что-нибудь на ужин. Но, сдается мне, пока ты тут сидел, ты распугал нам всю рыбу своей вонью!

Адам молчал, его сердце сильно колотилось в груди, потому что он знал, что должно было произойти.

— Единственно верным решением будет, — ухмыльнулся сын мэра, — отправить тебя в озеро, чтобы ты хорошенько вымылся, сказал рыбам, что тебе очень жаль и что Дэви Килер отправил тебя сюда. А теперь выбирай, сосунок: сам прыгнешь, или нам тебя бросить? — Эти слова вызвали приступ смеха у остальных, но лицо Килера с плоским, однажды сломанным носом, оставалось бесстрастным. — Ну! Выбирай!

— Моему отцу это не понравится, — сказал Адам и сразу же понял, что сделал это зря.

В ответ на это неубедительное и бесплодное заявление Килер криво усмехнулся.

— Я полагаю, это означает, что мы тебя бросаем.

Прежде чем Дэви Килер успел дотянуться, Адам Блэк прыгнул.

Он спрыгнул с валуна со всей силой, на которую были способны его ноги и отчаяние, и оказался почти над головой Килера, прежде чем другой мальчик схватил его за лодыжку, зажал бриджи в кулаке и сумел опрокинуть Адама, как мешок с зерном, на твердую, каменистую землю. Но Адам вскочил на ноги со скоростью, на которую его мучители не рассчитывали, и побежал прежде, чем мальчишки успели сообразить, что происходит.

Прошло около двадцати секунд, прежде чем они поймали его.

Осмонд вцепился в его спину, как пиявка, а Килер врезался ему под колени тяжелым плечом. Сын Черного Ворона упал в объятия сорняков и колючек, а затем мальчишки потащили его к озеру, чтобы завершить начатое. Пока Килер и Осмонд тянули Адама за ноги, Спаффорд бегал вокруг них кругами, брызгая слюной от смеха и подбадривая их. Адам ухватился за корень дерева, ударил ногой и попал сыну мэра в ребра. Тот, покраснев от ярости и боли прыгнул на него и начал колотить по плечам, а затем хлопать по ушам, пока его соратники улюлюкали и вопили от радости.

Адам попытался вырваться, но безрезультатно. И вдруг в его правой руке оказался камень. Позже он так и не вспомнит, как он туда попал. Его скребущие пальцы просто искали что-нибудь, чем можно было отбиться, и он, не думая, нанес дугообразный удар, который пришелся по левой стороне лица Килера.

Из груди Килера вырвался резкий выдох, и Адам увидел, как из пореза под глазом недруга потекла кровь. Килер дотронулся до своего лица, словно в дурном сне, а в продолжении этого сна уставился на свои окровавленные пальцы. Учуяв в воздухе запах крови, Адам понял, что теперь его ждет ад и непроглядный мрак. Он будто почувствовал за своей спиной вечную холодную сырость каменных стен и призрачное прикосновение ремня к своим плечам. Он слышал горькие стенания своего отца, которые последуют за тем, что он узнает о своем сыне.

Стиснув зубы и прищурившись, Адам Блэк снова нанес удар, подкрепленный силой слепой ярости, которая крепла внутри него год за годом, ища выход и не находя его.

Внезапно левый глаз Дэви Килера повис на красных нитях, елозя по окровавленной щеке подобно мокрой улитке, а на лице мальчишки образовалась дыра с рваными краями на месте, где раньше был глаз. Сын мэра издал булькающий испуганный крик и начал отползать от сына Черного Ворона. Однако худой и уродливый мальчик схватил его за правую руку и впился в нее железной хваткой, после чего снова ударил его острым камнем, который на этот раз не только рассек щеку до кости, но и разорвал висящее глазное яблоко, как будто его растоптали подкованным сапогом.

Килер издал душераздирающий крик и вырвался из рук Адама, в то время как двое других мальчиков подавились своим смехом и застыли в шоке. В этот момент Адам Блэк поднялся на ноги и уставился на Осмонда и Спаффорда, все еще держа в руке окровавленный камень, его рот презрительно скривился, а ноги были готовы рвануться вперед, если остальные набросятся на него.

Они этого не сделали.

Пока Килер лежал на земле, корчась, вопя и прижимая руку к пустой глазнице, они попятились, глядя на сына Черного Ворона в страхе.

Адам повернулся и зашагал к дому. Его трясло крупной дрожью, он не мог поверить в то, что сделал, но заставлял себя идти уверенно и твердо. Крики Килера эхом разносились по продуваемому всеми ветрами лесу.

Губы Адама дрогнули. Уголки потянулись вверх. Он улыбнулся, хотя глаза его оставались мертвыми. Теперь он больше понимал Бога. Разрушение — это настоящая благодать, самое сильное чувство на земле. И на Небесах, наверняка, тоже, ведь не просто же так Господь уничтожил весь род человеческий. Наверняка в этом поступке было немало удовлетворения. Именно это чувство сейчас затопило его кости, кровь, сердце и мозг.

Еще несколько мгновений он шагал, постепенно ускоряясь, а затем побежал, оставив крики своей жертвы позади. Он продолжал держать камень в руке, потому что никогда не знаешь, когда может понадобиться острый край.

Глава восемнадцатая

Когда мать расплакалась, а отец сорвал голос криком, Адам наконец рассказал родителям, почему его щеки были все в синяках, а рубашка забрызгана кровью. Он не хотел этого делать, потому что это значило рассказать и об удовольствии, которое он испытал, и он знал, что произойдет, когда история будет озвучена. Он говорил, стоя перед камином, и наблюдал, как руки его матери взлетают вверх, чтобы закрыть рот и подавить крик, а отец отшатывается от него, словно его ударили.

В течение следующего часа раздался стук в дверь, которого Адам ожидал. Но когда Черный Ворон открыл дверь, чтобы впустить краснолицего мэра и седобородого шерифа Оксли, Адам был спокоен. Что-то в нем изменилось, чего он пока не мог объяснить, поэтому он остался сидеть в своем кресле перед камином, когда мужчины собрались вокруг него. Мать заняла позицию у него за спиной, положив руки ему на плечи. Она дрожала, а Адам был спокоен и смотрел на собравшихся так, словно ему было плевать на весь мир.

— Этот мальчишка, — свирепствовал мэр Килер, — ослепил моего сына! Ударил его камнем и вырвал ему глаз. Я требую справедливости! Сейчас же!

— Наш сын защищался, — пролепетала Эстер Блэк. — Не больше и не меньше.

На мгновение воцарилась полная тишина, нарушаемая лишь потрескиванием дров в очаге. Затем мэр обратил злобный взгляд голубых глаз на викария.

— Вы позволяете своей жене говорить до того, как ей разрешат?

Черный Ворон начал было отвечать, но затем опустил взгляд в пол, и Адам понял, что, несмотря на всю неистовую ярость и решительное многословие отца в субботу, сейчас он был поражен и… напуган. В этот момент на глаза Адама навернулись слезы, потому что он увидел ужасную правду, заставившую его пожалеть, что он сам не ослеп.

— Я скажу вам, чего я хочу, — продолжал Килер, теперь уже обратившись к шерифу. — Я хочу, чтобы этого мальчишку посадили в тюрьму сегодня же вечером! Хочу, чтобы он провел в колодках не менее двух дней и ночей, а после этого вернулся за решетку, пока судья Гатри не приедет сюда и не вынесет приговор. Это ясно?

— Вы хотите посадить нашего сына в тюрьму за то, что он защищался? — Щеки Эстер покраснели, а в глазах загорелся огонь.

— То, что вы называете защитой, — возразил мэр, — было почти убийством. Мальчики просто веселились. Они сказали, что собирались бросить его в озеро, только и всего. По-вашему, это достаточная причина, чтобы ослепить моего мальчика? — Килер обратил свой рассвирепевший взгляд на Адама. — А ты сидишь тут, такой самодовольный! Тебе есть, что сказать?

Адам на мгновение задумался, а затем кивнул и ответил.

— Да, сэр. Я не думаю, что ваших идей достаточно. Почему бы вам не пойти дальше и не приказать отрубить мне голову и…

— Замолчи! — рявкнул Енох и потянулся, чтобы схватить сына за подбородок. — Следи за своим языком в присутствии мэра!

Адам злобно улыбнулся отцу в лицо и отвел его руку в сторону.

— Я не буду стоять в стороне и терпеть это, — сказала Эстер. — Я не стану, ясно вам? Посмотрите на синяки на лице моего мальчика!

— Синяки заживают, — ответил Килер. — А то, что сделали с моим мальчиком… — Он внезапно задрожал, как будто реальность оказалась для него слишком тяжелой. — Это не заживет! — воскликнул он, его голос был хриплым. Он отвернулся от Эстер и посмотрел на Еноха. — Теперь слушайте меня, викарий. Неважно, как это случилось, но это случилось, и то чудовище, которое вы называете сыном, заплатит за это. Шериф, поднимите его!

— Енох! — выкрикнула Эстер. — Не дай им этого сделать!

— Подождите… — Голос Черного Ворона был бледной тенью его субботнего выступления. — Пожалуйста… мэр, шериф… разве мы не можем…

— Нет, мы не можем, — перебил Килер. — Мы забираем его. И я скажу вам еще одну правду: я виню вас так же сильно, как этого мальчишку. Может быть, вы и учили его Книге Бытия и всему остальному, но ничто не поможет, если в его душе живет дьявол! Да! Именно дьявол мог причинить такую чудовищную боль моему Дэви! Посмотрите на него, он же сидит и ухмыляется, будто он горд собой! Что, негодяй? Почувствовал себя мужчиной, причинив вред моему мальчику? Жители тоже будут ухмыляться, когда тебя поведут в тюрьму, дрянное ты отродье! Забирайте мальчишку, Оксли!

Прежде чем шериф успел ответить, Эстер крепче сжала плечи Адама. Она умоляюще посмотрела на Оксли, и слезы потекли по ее щекам.

— Пожалуйста, сэр, — взмолилась она, ее голос был мягким и трепещущим. — Я умоляю вас! Пожалуйста…

Оксли уставился в пол.

— Мне очень жаль, миссис Блэк. Мне правда очень жаль. Но… это моя работа.

— Хорошо, — сокрушенно ответила она. — Хорошо, но я попрошу вас об одной вещи. Я умоляю вас обоих позволить мне провести еще одну ночь с моим сыном. Утром… вы можете прийти за ним, и он пойдет с вами. Но… не сейчас, прошу вас. Не так. Подарите мне эту последнюю ночь, прошу вас.

— Чтобы он до рассвета сбежал? — Килер скрестил руки на своей бочкообразной груди и замер. — Я говорю «нет». Оксли?

Шерифу понадобилось некоторое время, чтобы ответить, потому что он, казалось, был куда больше заинтересован в том, чтобы ковырять ботинком пол.

— Ну… — протянул он наконец. — Может быть, в том, что она говорит, есть смысл. Я имею в виду, может, за всю ту хорошую работу, что они проделали, они заслуживают некоторого… послабления, и стоит дать ей то, что она просит?

— Моя жена Люси сейчас сидит с нашим ослепшим сыном, который корчится от боли, и ей плевать на «хорошую работу» этих двоих! Пошли они на хер со своими запросами!

— Следите за языком! — сказал Оксли, вложив в это все свои силы. — Вы находитесь в святом доме!

— Если ты позволишь этому мальчишке остаться здесь, он уйдет. Запомни это!

— Куда ему идти? — спросила Эстер. — Ему же всего четырнадцать лет.

— Когда мне было четырнадцать, я уже два года работал в угольной шахте! — зарычал Килер. Его гневное опухшее лицо повернулось к Еноху. — А что скажете вы?

Язык Черного Ворона высунулся, чтобы облизать губы. Он хотел заговорить, но не произнес ни слова и продолжил стоять — безмолвно, как каменные плиты, усеивающие кладбище шахтеров, от которых отвернулась удача.

— Вот, что я скажу, — объявил Оксли. — Как шериф, я здесь принимаю решения. Эстер, вы с Енохом подготовите мальчика к рассвету?

— Подготовим.

— Для меня этого достаточно. Наше время здесь истекло, мэр.

— Вы пожалеете, Оксли! Вы совершаете большую ошибку и, клянусь Богом, вы за это заплатите!

— Я даю им ночь, — сказал шериф, его тон был бескомпромиссным. — Мне жаль Дэви, и судья Гатри назначит приговор, когда приедет сюда в следующем месяце. Но на сегодня наше время здесь истекло. Идемте. Я не хочу, чтобы вы возвращались сюда без меня сегодня вечером, вы поняли? Я серьезно, Джеррод. Давайте оставим их в покое.

Килер мог бы продолжить свирепствовать, но вместо того, подобно Черному Ворону, превратился в соляной столп. Каким бы могущественным ни был мэр, последнее слово и окончательная власть принадлежали шерифу.

Оксли подошел к двери, открыл ее навстречу ветреному вечеру и придержал ее для Килера, который повернулся к Эстер и сказал:

— С первыми лучами солнца я вернусь. Попомни мои слова, женщина.

Дверь закрылась.

В камине тихо потрескивали дрова. Несколько минут в комнате царила тишина, затем раздался хриплый надтреснутый голос:

— Встань.

— Енох! Оставь его в покое! Разве он не...

— Ты, заткни свой рот! Господи Боже, посмотри, в какую беду мы попали! Встань, я сказал!

Адам неспешно поднялся на ноги. Его первым побуждением было опустить подбородок в знак покорности, потому что его отца настиг «момент безумия», и запах его был страшен, почти как вонь горящего масла, пролитого из разбитой лампы, но вместо того он поднял голову и посмотрел в разъяренные, покрасневшие глаза.

— Ты, — процедил Черный Ворон сквозь зубы, — опозорил нас. Хуже! Ты принес сомнения в этот дом. В мой дом. В мою церковь. Ты хоть представляешь себе, что будут говорить люди о нас — обо мне — с этого дня и до следующей субботы? Неужели ты думаешь, что хоть кто-то продолжит слушать меня, когда узнает, что в сыне Еноха Блэка столько жестокости?! Не смей открывать свой поганый рот! — Он поднял руку и остановил ее у самого лица своей жены, которая и вправду открыла рот, чтобы возразить. Рука задрожала, сжалась в кулак и уперлась обратно в бок. —Ты слышал, что сказал Килер? Дьявол в душе. Ты слышал это, мальчик? На рассвете не он один будет говорить такое. Ты заставил их засомневаться в том, что я смогу вести к Богу свою паству, потому что я не могу привести к нему даже свою семью! Ты хоть представляешь себе, что ты наделал?! Вред, который ты причинил каждому мужчине, женщине и ребенку в этом городе?

— На меня напали, — сказал Адам. — Я должен был защищаться…

— ТЫ НЕ ДОЛЖЕН БЫЛ НИЧЕГО ДЕЛАТЬ! — взревел Енох, и от ярости у него изо рта полетела слюна, а водянистые глаза вылезли из орбит. — ТЕБЕ НУЖНО БЫЛО ТОЛЬКО УЙТИ!

— Я не мог, — последовал спокойный ответ.

— Ты мог! Господи Боже, лучше бы они действительно бросили тебя в это проклятое озеро! О, Господи… о, Господи, что ты натворил… ты даже не понимаешь… — Енох приложил руку к своему влажному лбу и пошатнулся.

Эстер подалась вперед и сказала:

— Енох... пожалуйста, позволь ему... — Но она резко замолчала, когда рука, только что утиравшая лоб Черного Ворона, внезапно сжала ее горло. Со сдавленным вздохом она отстранилась, запнулась и чуть не упала на пол. Отступив назад, она оказалась в том участке комнаты, что был плотнее всего укрыт тенями.

Енох обратился к своей жене, глядя на сына пустыми и мертвыми глазами:

— Принеси ремень.

Она заколебалась, прижав обе руки к горлу, а затем отступила еще на несколько неуверенных шагов в угол и прижалась спиной к камням.

Черный Ворон прошел мимо нее к настенному крюку, на котором висел трехфутовый кусок кожи. Он снял его и приказал своему сыну:

— Сними рубашку и повернись.

Адам понял, что в его короткой жизни настал тот момент, когда пора отличать истинное от ложного. Странно, что он чувствовал себя настолько спокойным, настолько… контролирующим эту ситуацию, что его сердце почти не билось. Ему предстояло выбирать, что будет дальше. Только ему и никому больше. Он посмотрел на свою мать, съежившуюся в углу, затем на отца. Он увидел в глазах Еноха гнев и отвращение, но ни капли любви. Нет. Черный Ворон мог бы произнести множество слов во время своих шестичасовых субботних тирад, которые должны были вызвать страх перед Богом-разрушителем в его пастве, но этот маленький испуганный человек ни одного слова не сказал мэру и шерифу в защиту своего сына.

Нет, Адам больше не будет подчиняться приказам этого труса.

Когда он произнес это слово, его вытянутое лицо было спокойным, а голос тихим:

— Нет.

— Что ты сказал?

— Я повторю это, если нужно. Я сказал…

— Как ты смеешь!

— Что? — хмыкнул Адам. — Бросать тебе вызов? О, да. Я смею.

Услышав эти слова, Енох Блэк громко ахнул. Он отшатнулся на шаг, как будто его ударили по лицу острым камнем, но он выпрямился, стиснул зубы, обернул ремень вокруг своей руки и закрепил его.

— Так тому и быть, — сказал он.

Первый удар пришелся по левому плечу Адама. Второй по правому. Третий снова по левому плечу, а четвертый ужалил правую руку.

Адам вздрогнул от боли, но усилием воли удержал на лице полуулыбку-полугримасу. Будь он проклят, если прольет хоть одну слезинку. Он сказал:

— Это лучшее, что ты можешь сделать, отец? Я думаю, что Бог разочарован в тебе.

После этого замечания удар пришелся Адаму в грудь, как и следующий. Когда мальчик выпятил грудь в еще большем неповиновении, Черный Ворон зарычал от усилившейся ярости, и его бледные щеки запылали. Он отвел руку назад и ударил сына по лицу.

— Енох! — в ужасе закричала Эстер — Остановись, я тебя умоляю!

Но просьб и причитаний было недостаточно, чтобы остановить праведный гнев Черного Ворона. Мальчишка должен был понести наказание за такое зло… за дьявола в душе, который так запятнал семью Блэков. Теперь Еноху никогда не добиться продвижения в церкви — он так и будет влачить жалкое существование, проповедуя шахтерам и пропойцам… если, конечно, те станут его слушать.

Викарий снова замахнулся. Удар по левой щеке заставил Адама отшатнуться назад, но он ухватился за край стола и не упал. Кожа снова издала свой низкий свист обещанной боли и вновь угодила Адаму в левую щеку. Когда Енох замахнулся для следующего удара, Эстер внезапно выскочила из угла и схватила его за запястье. Несколько секунд они ожесточенно боролись, а Адам наблюдал за ними, чувствуя вкус крови во рту. Затем его отец оттолкнул Эстер и повернулся к сыну, чтобы продолжить наказание, однако обнаружил, что пустой взгляд последнего совершенно лишен раскаяния или страха перед плетью. Рука Еноха задрожала. Он поднял ее для удара, но мальчик склонил свою уродливую вытянутую голову набок и холодно улыбнулся. Его зубы были окрашены кровью.

Черный Ворон попытался нанести удар… он хотел сделать это, но опустил руку и замер, тяжело дыша. Маленькая комната погрузилась в тишину, нарушаемую лишь треском огня в камине и тихими всхлипами Эстер в углу.

— Что сотворил Бог? — спросил он мальчика, его голос звучал хрипло, как у древнего старца.

Адам ответил вопросом на вопрос.

— А что сотворил ты?

Енох чуть не приподнял кожаный ремень еще раз, но его рука бессильно повисла по шву. Вся его ярость ушла, ничего не оставалось, кроме как отступить, повесить ремень обратно на крючок, помолиться с Библией в руках и подумать... Хотя нет, лучше не думать. Лучше просто молиться с Библией в руках и следовать слову Господа Бога туда, куда оно должно его привести.

Он смотрел в огонь и, казалось, видел там скачущие фигуры, которые насмехались не только над его авторитетом, но и над всей его жизнью.

— Дай мальчику… сахарный пирог, — равнодушно сказал он жене. Затем повернулся к Адаму и произнес, как и каждую ночь. — Съешь его с…

Что было дальше? Его разум был настолько искажен этими ужасными событиями, что попросту не позволял ему идти по проторенному пути.

Адам вытер рот тыльной стороной ладони и сплюнул на пол.

— Сам его ешь.

Затем мальчик пошел в свою маленькую комнатку с серыми стенами, задернул холщовую занавеску, отделявшую его мир от их мира, зажег свечу, лег на тюфяк, который был слишком коротким для его роста, и уставился на старые деревянные балки, которые утром должны были смениться потолком городской тюрьмы.

Этой ночью никто не пришел, чтобы присоединиться к нему в молитве. И за это он благодарил Бога.

Глава девятнадцатая

Послышался тихий звук полотна, скользящего по карнизу. Он был очень тих, но Адам мгновенно проснулся от него, выскользнув из неглубокой ямы сновидения. Прежде, чем он успел сесть или рассмотреть фигуру, приближающуюся к нему со свечой в подсвечнике, чья-то рука прижалась к его рту.

— Тшшшш, — прошипела его мать. — Не шуми. Твой отец совсем недавно заснул.

Она убрала руку. В скудном свете свечи Адам увидел, что на ней то же самое залатанное платье, в котором она была вечером. На плечи она набросила шерстяную шаль.

Сколько он спал? Наверное, время только перебралось за полночь: Адам думал, что ему удалось проспать совсем недолго — сначала его мучили мысли о предстоящей тюрьме, а затем он не мог заснуть из-за саднящей боли после побоев.

— Я хотела сама уложить тебя, — мягко пробормотала Эстер. — Но он и слышать об этом не хотел, поэтому я пришла не сразу. Не хотела гневить его еще сильнее.

— Который час? — спросил Адам.

— До восхода еще два часа. Клянусь, для меня это была самая долгая ночь. — Она нахмурилась и зашептала тише: — А теперь послушай меня внимательно: я принесу тебе сумку. В ней немного еды и денег. Я хочу, чтобы ты встал и собрал какую-нибудь теплую одежду. Только веди себя очень тихо, ладно?

— Собираться? Но зачем?

— Потому что ты едешь к своей тетушке Саре, — сказала она. — Пока ты будешь собираться, я схожу в амбар, чтобы запрячь Мэвис в повозку. Ты помнишь дорогу к тетушке Саре, верно?

Он неуверенно кивнул. Они бывали в гостях у тетушки Сары, хотя в последний раз выбирались к ней больше года назад.

— Но это почти сорок миль.

— Неважно. Главное, чтобы ты добрался туда. Очень важно, чтобы ты ушел. — Она осторожно дотронулась до одной из ран на его правой щеке. — Я не допущу, чтобы мой сын вынес еще большее наказание, чем то, что ему уже пришлось вытерпеть. Так что никакой тюрьмы и никаких колодок. И никакого судьи. А теперь вставай. Я принесу сумку.

— А как насчет отца?

— А что насчет него? — На этом вопросе голос Эстер сделался бесстрастным.

— Он разозлится еще больше.

— Я справлюсь с этим. А теперь вставай и собирайся.

Вскоре она внесла в комнату сумку и фонарь. Адам зажег собственную свечу и начал складывать одежду: теплые бриджи, две рубахи, чулки, пару перчаток… Так как он спал все в той же одежде, в которой подрался возле озера, он решил переодеть рубаху на ту, что не была испачкана кровью Дэви Килера. Он надел шерстяную шапку и коричневую куртку — октябрьское утро обещало быть прохладным. Выйдя из комнаты, он услышал, как его отец беспокойно заворочался во сне в пятнадцати футах от него и выкрикнул что-то вроде «Господи, помоги мне!». Голос Еноха напоминал хрип утопленника. Адам застыл на месте. Он знал, что Черный Ворон часто кричит во сне, сражаясь со своими собственными демонами, но лучше было подождать и не будить его. Адам подождал, пока Черный Ворон пробормочет еще несколько невнятных фраз. Затем он затих, и в глубине души Адама тоже что-то умолкло.

Он вышел в холодную темноту и последовал за светом свечи своей матери в маленький амбар викария.

— Помоги-ка мне, — попросила Эстер, у которой не получалось надеть сбрую старой кобыле Мэвис. Пока они работали, она давала сыну новые напутствия: — Не езжай через деревню. Лучше выбери маршрут, ведущий мимо фермы Фрейзера. Так будет дольше на две мили, но это более безопасный путь.

— Я не хочу оставлять тебя, — шмыгнул носом Адам. — Что будет, когда он узнает?

— Он узнает все скорее, чем ты думаешь, если ты сейчас же не отправишься в путь. Мне известно, какой хулиган этот Килер. Он научился этому у своего отца, да и Люси тоже, знаешь ли, не призовой павлин. Нет, я не позволю им упечь тебя в тюрьму и заключить в колодки, как преступника. Что бы ни случилось сегодня утром… я все вытерплю. Ну что, ты закончил?

— Да, мэм, — буркнул Адам.

— Хорошо. Тогда поднимайся и уходи скорее. Не дави на Мэвис слишком сильно, но и не давай ей спуску, пусть поддерживает не слишком быстрый, но все же хороший темп. Договорились?

Прежде, чем он забрался в повозку, Адам понял, что должен задать матери вопрос. Он не мог уехать, не услышав на него ответа.

— Скажи, а отец… он разве не любит меня?

Эстер опустила голову и некоторое время смотрела на разбросанное под ногами сено.

— Он не всегда был таким, — уклончиво ответила она. Голос ее звучал тихо и печально. — Много лет назад он был… совсем другим.

— Ты хочешь сказать, до моего рождения?

— Нет, я имею в виду, до того, как он начал истово верить в то, что Господь ненавидит собственное творение. До того, как он начал верить, что все люди, кроме него, будут уничтожены Божьим гневом. — Эстер подняла голову, ее губы покривились. — Если своими словами сейчас я обрекаю себя на вечные муки в аду, так тому и быть. Что до твоего вопроса… я не могу на него ответить. Поверь, я неоднократно задавалась им сама, и мне было нечего сказать себе. А теперь обними меня. Знай: я всегда буду любить тебя и, пока я живу и дышу, я не позволю, чтобы тебе причинили вред.

Она обняла сына, и слезы обожгли Адаму глаза. Однако он не пролил ни одной слезинки — с этим необходимо было подождать, потому что время было слишком дорого. Он поцеловал мать в щеку, забрался в повозку, взял вожжи и вывел Мэвис из амбара. Повозка заскрипела, колеса повернулись и, бросив последний взгляд на свою мать, державшую свечу, чтобы осветить ему путь, он сосредоточился на том, чтобы повернуть Мэвис налево и добраться до проселочной дороги, которая проходила мимо фермы Генри Фрейзера.

Весь день кобыла тянула Адама Блэка вперед по почтовой дороге в сторону города Лидс, где жили его тетушка Сара и ее муж Невилл. Адам несколько раз останавливался, чтобы дать Мэвис отдохнуть, а все остальное время старался поддерживать ровный темп. Дорога должна была занять не один день, не два и даже не три. Адам не знал, где будет ночевать сегодня, но решил разобраться с этим вопросом, когда совсем стемнеет, а он найдет для лошади достаточно воды и травы.

Под темным, затянутым тучами небом почтовая дорога была почти пустынна. Перед заходом бледного солнца мимо Адама проехало три повозки, двигающиеся в противоположном направлении. Больше он никого не встречал.

Вскоре после того, как свет померк, пошел дождь. В течение нескольких минут он превратился в ливень, обрушившийся на Адама и Мэвис, и оба быстро промокли. Адам искал место, куда можно было съехать с дороги и найти какое-нибудь укрытие. Дождь был таким сильным, что он едва видел на несколько ярдов вперед. Мэвис было не легче. В какой-то момент она протестующе заржала, повозка накренилась влево и съехала в канаву. Адам услышал тошнотворный хруст ломающегося заднего колеса. Повозка остановилась, и мальчик оказался пойман в ловушку непрекращающегося ливня.

Адам сидел, держа в руках поводья, вода лилась ему в лицо и капала с кончика подбородка. Он сиротливо ежился, понимая, что находится за много миль от дома, и совершенно не представлял, что ему делать. Выход у него был всего один: двигаться вперед.

Он спустился в грязь и проверил расколотое колесо. Это была настоящая катастрофа, починить его самостоятельно не было никакой возможности. Несколько минут Адам потратил на то, чтобы успокоить норовистую лошадь. Ноги Мэвис были в порядке, но из-за дождя она совершенно вымокла и замерзла. Адам натянул куртку на мокрую шею и сам задрожал от холода. Им с Мэвис обоим нужно было где-то переждать дождь.

Адам поплелся по дороге на юг, вглядываясь в темноту в поисках любого проблеска фонаря. Так он прошел милю или две, но никого не встретил. Ботинки увязали в грязи, ветер хлестал по избитому лицу. Адам подумал, что передвигается слишком медленно. С таким же успехом он мог бы идти по морскому дну. Вскоре он убедился, что впереди на много миль вокруг нет ни одной повозки, как нет и ни одной фермы, где можно было бы попросить помощи или хотя бы убежища от дождя.

Адам не знал, сколько времени еще шел и какое успел преодолеть расстояние, но вскоре справа от себя он заметил маленький огонек. Огонек двигался, поэтому Адам изменил направление и зашагал по болотистой равнине, где был риск увязнуть в трясине и не вылезти. Он вымок до нитки, ночной холод пробирал его до костей.

Внезапно свет погас. Но из мрака появились какие-то очертания, и вскоре Адам увидел ярко раскрашенные повозки, подобные тем, в которых передвигались цыгане, когда шли через Колквит.

Отблеск света снова привлек его внимание. Адам последовал за ним и вышел на большую палатку. Тот, кто держал фонарь, вошел внутрь. Адам приготовился ко всему, что могло произойти дальше, отвел в сторону полог палатки и вошел. Внутри шумно двигались темные фигуры: несколько лошадей, привязанных к столбам, с тюками сена и ведрами воды в пределах их досягаемости. Шторм действовал им на нервы, поэтому, когда ветер колыхал ткань палатки, животные фыркали, ржали и дергали за веревки.

— Успокойся, Куколка! Лоретта, следи за своими манерами и не заставляй своих друзей так нервничать! Эй, ты, Скряга! Что на тебя нашло?

В палатке звучал мужской голос, но он казался странно высоким, даже детским, и доносился прямо из-за группы нервничающих лошадей. Одновременно с тем вновь показался свет фонаря.

— Это всего лишь небольшой дождь, Фредерика! Давай же, устраивайся…

— Сэр? — позвал Адам. — Простите, сэр!

Фонарь мгновенно повернулся в его сторону.

— Кто здесь?

— Простите, сэр. Я пришел из…

— Не двигайся. Лошади пугливые. Стой, где стоишь, мы сами придем к тебе.

Мы? — мысленно переспросил Адам. Другого голоса он не слышал.

За светом фонаря появилась устрашающая фигура, двигающаяся прямо на него: это был огромный широкоплечий мужчина, примерно на два дюйма ниже шести футов. В желтом свете можно было разглядеть широкое лицо с толстым кривым носом, лысый череп над нахмуренным лбом, толстогубый рот и темные глаза, которые, казалось, таили в себе тот самый огонь проклятия, которое так искусно описывал Черный Ворон.

Большой человек резко остановился.

— Так-так, и кто тут у нас?

Снова раздался высокий детский голосок, но губы мужчины не шевелились. Ноги Адама затряслись от страха, но тут он увидел еще одну голову, выглядывающую из-за первой. Придя в себя, Адам увидел пару крошечных ручек, вцепившихся в мощные плечи. Губы на маленьком личике зашевелились и произнесли:

— У тебя ведь есть имя, не так ли?

Мальчику понадобилось несколько секунд на то, чтобы окончательно успокоиться. Он только сейчас понял, что на плечах большого мужчины висит шести- или семилетний малыш, и зрелище перестало быть таким пугающим.

— Эм… меня зовут Адам.

— Совсем юноша, — произнесла странная маленькая фигурка, обращаясь к мужчине. Затем малыш вновь посмотрел на Адама. — И что же ты делаешь на улице в такую погоду? И что, кстати, ты забыл в этой палатке?

— У моей повозки… сломалось колесо. Там, на дороге… наверное, милях в четырех отсюда. Мне нужна помощь.

— И правда нужна. Отпусти меня, Уинстон. — Команда была отдана негромко, но властно. Огромный Уинстон одной рукой снял маленького джентльмена со своей спины и поставил его на землю перед Адамом, который не понимал, кого опасается больше, великана или… как можно было назвать такую детскую фигурку? Он никогда не видел ничего подобного и понятия не имел, как называется такое существо.

— Мое имя Эмброуз Солсбери, — произнес маленький человек. При ближайшем рассмотрении Адам увидел, что его лицо изборождено морщинами, а кожа будто свободно свисала с костей. Миниатюрный джентльмен был одет в коричневый костюм, который, несомненно, был сшит для ребенка, но его рубашка с оборками была явно выбрана взрослым, чье чувство стиля выходило далеко за пределы детского восприятия. На голове у него была коричневая кожаная треуголка, мокрая от дождя. Пучки рыжевато-каштановых волос выглядывали из-за ушей. Подбородок пришлось сильно приподнять, чтобы серые глаза могли сфокусироваться на лице новоприбывшего.

— Боже, ну и дылда же ты! И лицо у тебя… длинное. — присвистнул Солсбери. — Так ты говоришь, твоя повозка сломалась? А куда ты направляешься? И откуда едешь?

— Еду в Лидс. Из деревни Колквит.

— В Лидс, — протянул Солсбери. — Путь неблизкий. — Он повернул голову, чтобы обратиться к Уинстону. — Надо же, из всех мест на земле он выбрал Колквит!

— Вы знаете эту деревню?

— В прошлом сезоне нас оттуда выгнали. Едва началось представление, как викарий набросился на нас, как бушующая лихорадка. Пришлось вернуть все до последнего шиллинга. Я с прискорбием полагаю, он до сих пор там, у него была кличка Черный Ворон.

— Представление? — переспросил Адам, решив не развивать тему своего отца. — Что за представление?

— Мы демонстрируем… людей, — последовал ответ. — Это мой передвижной сад диковинок. Собственно, он так и называется «Сад Наслаждений и Удовольствий Солсбери». У нас мужчины и женщины могут посмотреть на причуды природы… да хоть бы и на меня самого! И подивиться тому, какие чудеса населяют нашу землю.

— А в чем удовольствие?

— Как же! Насладиться собственной нормальностью, конечно. Когда мы приезжаем, люди бывают сначала встревожены, затем удивлены, а затем довольны. В свои дома они возвращаются с чувством, что у них все в порядке. Ах! А вот и наш друг Карло. Наслаждаешься непогодой, не так ли?

Адам заметил, что полог палатки открылся, и внутрь кто-то вошел, однако, обернувшись, он никого не увидел. Затем что-то размером с человека шевельнулось у самых ног Адама, и мальчик не смог сдержать тревожного вскрика и прыжка, чтобы скрыться от странного ползучего существа, спина которого была покрыта темной чешуей, а руки ноги были толщиной с деревянные колья.

Голова существа поворачивалась мучительно медленно. Адам был рад, что не мог ясно разглядеть его лицо, ему хватило блеска глубоко посаженных глаз на чешуйчатой коже.

— Прошу прошения, — произнес резкий хриплый голос, в котором отчетливо проступала боль. — Я не знал, что у нас новичок.

— Карло, повозка этого молодого человека сломалась на дороге, — объяснил Солсбери. — Его зовут Адам... как, ты сказал, твоя фамилия?

— Я... не говорил.

— Ну так можешь сказать сейчас.

— Адам…

Думай! — приказал он себе. Сердце бешено забилось.

— …Годли[33]. — Это было единственным, что он смог придумать.

— Рад познакомиться, — прохрипел Карло, лежа в грязи.

— Как и я, — склонил голову Солсбери. Раздался громовой раскат. — Хм, похоже, эта буря не стихнет какое-то время. Сегодня мы не будем заниматься починкой сломанных телег. — Он снова взглянул на благочестивого Адама. — Ты длинный и очень высокий. Сколько тебе лет? Семнадцать?

— Четырнадцать, — последовал ответ, прежде чем Адам успел подумать, стоило ли его давать.

— Черт! Четырнадцать? У тебя же еще вся жизнь впереди! — Маленькие глазки подозрительно прищурились. — Подумать только! И кто с тобой путешествует? Или твои родители отправили тебя одного в такую даль?

— Нет, сэр, я сам по себе.

Повисло молчание, нарушаемое недовольным фырканьем лошадей и барабанной дробью дождя по тенту. Затем Солсбери снова заговорил:

— И как же так получилось, что четырнадцатилетний мальчик едет в Лидс в такой ливень, да еще и один? Ты же ходячая наживка для разбойников.

Адам лихорадочно придумывал историю. Он все еще не хотел, чтобы о его связи с Черным Вороном узнали, потому что в этом случае на него могли затаить не причитающуюся ему обиду. Существо у его ног вяло пошевелилось, будто принимая более удобную позу, но Адам подумал, что такая поза вряд ли существовала для того, кто вынужден был пресмыкаться.

— Мой отец, — неуверенно начал Адам, не сводя глаз с чешуйчатого чудовища, — работал на шахте в Колквите. Там случился обвал, и он погиб. А моя мать… скончалась некоторое время назад. Теперь я направляюсь к своей тетке Саре.

— Понятно. Все-таки ужасная работа у этих шахтеров, но без них мы бы все замерзли до смерти зимой. Этот обвал давно случился?

— Недавно, сэр. Это было в прошлом месяце.

— Как ужасно. Соболезную твоей утрате. И ты точно не должен путешествовать в такую непогоду. Ты ужинал?

— Съел немного кукурузного хлеба и сосиску сегодня днем.

— Мы же можем придумать что-нибудь получше, не так ли, Карло?

— Намного лучше, — пробурчало чудовище.

— Тогда пошли! — распорядился Солсбери. — Найдем тебе одеяло и снимем с тебя эту мокрую одежду. Да, кстати, забыл представить. Мускулистого джентльмена, который, к сожалению, не может говорить, зовут Уинстон Идз, наш Прометей, а Карло Караник — наш Человек-Крокодил. Итак, идем?

— О, я… думаю, мне лучше вернуться в свою повозку, — пролепетал Адам, бросив еще один взгляд вниз.

— Чепуха! Пойдем, поужинаешь с нами, обсохнешь, познакомишься с остальными. Уверен, они тоже хотят с тобой познакомиться. — Когда Адам попытался возразить снова, крошечный человек поднял вверх руку, словно отрезая ему путь к отказу. — Я настаиваю, — сказал он. Тон его голоса не предполагал никаких возражений. Адам подумал, что Солсбери, возможно, и ростом с маленького ребенка, но в нем много силы и энергии… а также доброты. Адам к такому не привык. Возможно, именно поэтому — и, возможно, из любопытного желания узнать, какие странные цветы растут в саду Эмброуза Солсбери, — он кивнул в знак согласия.

— Вот и прекрасно! — Солсбери повернулся к Прометею и поднял руки вверх. — Уинстон! Подними меня!

Глава двадцатая

— Еще тушеного мяса?

— О… нет-нет, спасибо! — Адам доел вторую миску очень вкусного блюда из курицы, вареного картофеля, лука и перца и потянулся за кружкой, стоявшей перед ним. Он с удовольствием допил остатки горячего чая, который ему подали, и почувствовал долгожданное расслабление. Он сидел за длинным столом в одном из крытых фургонов, который служил обеденным залом для обитателей сада Эмброуза Солсбери. У женщины, которая принесла еду из кухни, была копна черных волос с седым завитком спереди. Ростом она была примерно пять футов четыре дюйма, а весила, по прикидкам Адама, фунтов триста, и ее тело по консистенции больше напоминало желе.

— Это миссис Лидия Перигольд, — представил ее Солсбери, сидевший на своем маленьком детском стульчике. — Наша балерина.

Муж миссис Перигольд Майрон был поваром труппы. Когда он вышел, чтобы поздороваться, Адам оторопел, потому что увидел перед собой шестифутовый ходячий скелет, с таким острым подбородком, что им можно было колоть дрова. Его почти лысый череп был покрыт светло-коричневыми волосками-опилками.

Рядом с Солсбери на высоком стуле сидела его жена Сесилия, которая в своем желтом платье с оборками казалась еще более миниатюрной, чем ее муж — даже с высоким белым кучерявым париком, украшавшим ее голову наподобие кособокой короны. Ее лицо напоминало сушеное яблоко, но на губах играла обворожительная улыбка.

За столом также сидел Прометей, который молча заглотил три миски тушеного мяса. Он ел так быстро, будто у него горел язык, а местная еда была единственным средством от ожогов.

К ужину присоединился еще один человек — пожилой мужчина среднего роста с длинными седыми волосами и белой бородой. Его представили как Бенджамина Форда, более известного в этом Саду как Клоун Джолли.

— Это не все наши артисты, но некоторые немного стесняются показываться перед новым человеком, — с улыбкой сказал Солсбери. — Я уверен, ты все понимаешь и не считаешь их грубиянами.

— Ни в коем случае, сэр. — Адам на самом деле был рад, что Человек-Крокодил, выйдя из палатки для лошадей, сказал, что хочет еще немного насладиться ливнем и грязевыми лужами, после чего убежал на своих похожих на колышки руках и ногах. Адам подумал, что так быстро мог бы двигаться разве что настоящий крокодил… хотя он мало смыслил в крокодилах: он видел их только на рисунках в школьных учебниках и вовсе не горел желанием встретить настоящего.

На Адаме все еще была промокшая одежда, однако в фургоне ему выдали одеяло в коричневую полоску, чтобы он не замерз во время ужина. Поедая свою порцию, он заметил, что Солсбери пристально наблюдает за ним, как это прежде делал Черный Ворон во время заучивания стихов Священного Писания. Мальчик не заострял на этом особого внимания, потому что на деле оказался куда голоднее, чем предполагал, а еда была очень вкусной.

Через некоторое время Солсбери сказал:

— Лидия, спасибо тебе за еще один замечательный праздник. Уинстон, ты не отведешь Сесилию обратно в наш фургон? И, пока будешь там, захвати, пожалуйста, мантию, которую носил Неро. Ты ее помнишь, она в багаже. А я пока хотел бы побеседовать с нашим гостем наедине.

Последнее замечание было адресовано Перигольдам и Бенджамину Форду. Они понимающе кивнули и вышли вместе с Прометеем, державшим на руках Сесилию, как маленького ребенка. Выходя, они впустили с улицы немного моросящего осеннего дождя и эхо громовых раскатов.

Пока Адам ждал, когда маленький человечек заговорит, Солсбери достал из кармана маленькую серебряную табакерку и втянул по щепотке табака в каждую ноздрю. Без треуголки его вьющиеся рыжевато-каштановые волосы стояли торчком. Адам заметил на голове Солсбери множество проплешин, через которые без труда можно было разглядеть его скальп.

Маленький человек предложил табакерку Адаму, но тот отрицательно покачал головой.

— Я начал нюхать табак в гораздо более раннем возрасте, чем ты, — усмехнулся Солсбери и добавил с озорной улыбкой: — Мне никогда не приходилось беспокоиться о том, что это повлияет на мой рост. — Он убрал табакерку. — Мне жаль твоего отца. Такая трагедия, но, к сожалению, с шахтерами такое случается. Когда, ты говоришь, произошел этот инцидент?

— Месяц назад.

— До пятнадцатого или после?

— До пятнадцатого, — решил сказать Адам.

Солсбери кивнул.

— Ужасная трагедия для столь молодого юноши — мальчика — остаться одному в такое суровое время. Мне сложно понять, что ты чувствуешь, ведь я своих отца и мать никогда не знал. Нас с Сесилией в лучшем случае всю жизнь называли гномами. К слову, если говорить о ней… расскажу тебе историю. Она родилась в Манчестере в богатой семье, занимавшейся пергаментным бизнесом. Два старших брата и младшая сестра — все были нормального роста. И, разумеется, Сесилия была проблемой, учитывая статус ее семьи. Поэтому ей дали немного денег и отправили в школу-интернат. Можешь вообразить, каково это было? Ей повезло, что она обладала исключительным талантом игры на скрипке — маленькой, специально сконструированной и чрезвычайно дорогой за счет своих размеров, но это стало частью нашего шоу. Она играет на скрипке, а я на почтовом рожке[34]… опять же, маленьком, чтобы мундштук мог поместиться мне в рот. Но у нас есть цель в жизни. Понимаешь?

— Да, сэр, — ответил Адам, хотя он не вполне понимал, о чем его спрашивают.

— Двадцать второго числа прошлого месяца, — продолжил Солсбери, — мы дали два концерта в Галлауэе. Это в четырех милях к востоку от Колквита. Там хорошо разработанная угольная шахта… ты, наверное, в курсе. А еще, если ты знаешь шахтеров, то знаешь и то, что о любом инциденте в пределах города или за его пределами обязательно будут судачить месяцами. Мы играли в шахтерских городках, где об обвалах могли говорить даже год спустя. Шахтеры любили поговорить об этом с нами после окончания представления. Им это нужно, потому что пока они молчат, на них лежит груз страха, что стены их собственной шахты могут рухнуть им на головы. И если рядом с ними оказывается гном с чутким ухом, они не брезгуют рассказывать мне об этом. Им проще говорить об этом мне, чем тем, с кем они работают днем и ночью, потому что они не хотят приумножать свой страх. И это ты еще не слышал, какие истории рассказывают женщины Сесилии и Лидии. Итак, что я хочу сказать тебе, Адам: я знаю, что ты лжешь мне о том, почему оказался застигнут непогодой сегодня. Потому что до пятнадцатого числа прошлого месяца никакого обвала в Колквите не было. Ставлю на это свое крошечное сердечко. Я прав?

Адам молчал.

— Входи, если хочешь, — сказал Солсбери, повернувшись к двери.

В тот же миг раздался легкий хлопок, и Адам понял, что кто-то тихонько заглядывал внутрь. Теперь, кто бы это ни был, он сбежал.

— На чем мы остановились? Ах да! Никакого обвала в Колквите не было.

Адам беспокойно заерзал на стуле. Чтобы потянуть время, он спросил:

— А кто здесь еще есть? Из… тех, которые стесняются.

— Попперс, Урсалина, Леди Индиго, Мистер Дабл и Человек-Статуя. Хотя Леди Индиго не столько застенчива, сколько занята самой собой. Но хватит тянуть время. Расскажи свою настоящую историю, пожалуйста.

Адам уставился в пол. Он мог бы просто встать и уйти, но куда ему податься? К повозке со сломанным колесом? Ему нужна была помощь, чтобы вытащить Мэвис из канавы и починить колесо.

Глубоко вздохнув, он заговорил:

— Я Адам Блэк, сын Еноха. Того самого, которого называют Черным Вороном.

Пока Адам рассказывал о событиях, которые привели его сюда, дверь открылась, и вошел Прометей, неся с собой пурпурную мантию с капюшоном. Солсбери велел здоровяку повесить ее на стул и жестом пригласил его сесть, затем сосредоточился на рассказе сына Черного Ворона.

Когда история была закончена, Солсбери снова потянулся к табакерке и взял еще две щепотки нюхательного табака, чихнул, вытер нос белым платком и склонил голову набок, глядя на Адама со слабой улыбкой.

— Видишь, было не так уж и страшно, верно? — спросил он. — Я имею в виду говорить правду. Скверная история вышла с сыном мэра. Но такое иногда происходит. Сейчас главный вопрос в следующем: куда ты собираешься податься?

— В Лидс, в дом моей тетушки Сары. И если вы поможете мне с повозкой, утром я отправлюсь в путь.

— Ты не слишком честолюбив, да, парень? — со значением ухмыльнулся Солсбери. — Спрошу по-другому: что ты хочешь делать со своей жизнью?

Адам был поражен странностью этого момента. Вот он сидит перед (как бы Солсбери сам назвал себя) гномом, уродцем, существом, которое, если верить Черному Ворону, поражено чудовищным грехом, и это существо спрашивает сына Еноха Блэка о том, что он собирается делать со своей жизнью. Задавал ли ему прежде кто-нибудь этот вопрос? Нет. Точно не отец. А мать? Тоже нет, потому что она боялась гнева своего мужа, который впал бы в неистовство, поняв, что не полностью контролирует каждый вздох своих домочадцев.

Адам потерял дар речи, осознавая все это.

— Позволь мне подтолкнуть твои размышления, — сказал маленький человечек, сидящий в высоком кресле. — Ты, наверное, думаешь, что, когда доберешься до дома своей тетки в Лидсе, все будет хорошо, не так ли? Если так думала твоя мать, то она, к сожалению, заблуждалась. О нет, не в действиях, а в убеждениях. То, что ты будешь находиться в сорока милях от Колквита, не отменит содеянного и не принесет удовлетворения родителям покалеченного мальчика. Да, твоя мать может некоторое время держать твое местонахождение в секрете. Но я смею предположить, что, как только о нем узнает твой отец, он тут же расскажет мэру и шерифу. А ты… ты все равно больше никогда не сможешь вернуться домой.

Солсбери позволил своей речи некоторое время повисеть в воздухе. Прометей издал рокочущий звук глубоко в горле, будто соглашаясь с тем, что только что сказал его хозяин-садовник.

— Еще вопрос, — продолжил Солсбери. — Ты действительно хочешь втянуть свою тетку и ее мужа в эту историю? Они ведь станут твоими сообщниками. Разве твоя мать думала об этом, когда отправляла тебя туда? Я полагаю, нет, она просто была в панике. Опять же, ее решение говорит о ее любви к тебе, но… я полагаю, ты несколько застрял меж двух огней.

— Меж двух огней? — переспросил Адам.

— Между прошлым и будущим. Между «здесь» и «там». Между сегодня и завтра. Для тебя что-нибудь из этого имеет смысл?

— Я… просто хочу найти себе место.

— И вправду, это важно. А какое место? Место, где можно спрятаться? Уйти от мира? И как долго ты собираешься скрываться? Ты мог бы, конечно, при желании затеряться в Лондоне, но я содрогаюсь от мысли о том, что там может с тобой случиться. Поэтому, полагаю, тебе нужно найти такое место, где ты мог бы спрятаться на виду у всех.

Речь Солсбери поразила Адама.

— Сэр? — непонимающе спросил он.

Солсбери некоторое время молчал, пока его маленькие темно-карие глаза изучающе глядели на мальчика. Затем он сказал:

— Не мог бы ты оказать мне небольшую услугу и надеть эту мантию?

Адам встал и выполнил просьбу. Пурпурная ткань мантии блестела. Она не была слишком тяжелой, рукава были достаточно длинными, а сама мантия доставала почти до пола. Правда пахла она, примерно как мистер Кимбро, явившийся пьяным в дом Еноха после смерти своей жены, но это не сильно тревожило Адама.

— Надень, пожалуйста, капюшон, — попросил Солсбери. — И отойди, пожалуйста, к стене, где свет не такой яркий.

Адам повиновался.

— Хм, — протянул Солсбери, постукивая себя по подбородку. Он посмотрел на Прометея. — Немного макияжа, чтобы подчеркнуть вытянутость лица и впадины на щеках, правильное освещение… Что думаешь? Мог бы он сыграть эту роль?

Прометей не торопился с ответом, оглядывая Адама с ног до головы. Наконец он издал что-то похожее на утвердительное ворчание и одновременно с этим стукнул кулаком по столу так сильно, что звук напомнил пушечный выстрел.

— Одну минутку! — Адам сбросил мантию, внезапно почувствовав себя в ней слишком тесно. — Какую еще роль?

— Наши пути с дорогим Неро разошлись после выступления в Кларкстоне. Пьянство в конце концов взяло над ним верх, а я не потерплю, чтобы кто-то плевал на мои непреложные правила.

— Какие правила?

— Шоу, — с едва заметной улыбкой возвестил Солсбери, — должно продолжаться.

— А я — должен идти дальше, в Лидс, — буркнул Адам.

— Молодой человек, у тебя, что, уши не прочищены? Полагаю, в них залилась дождевая вода. Законники найдут тебя в Лидсе, и твоя тетка со своим мужем также будут привлечены к ответственности. Я пытаюсь сказать тебе, что самое безопасное место для тебя сейчас — мой Сад с его талантливыми цветами.

— Я не…

Урод, — чуть было не выпалил Адам, но быстро прикусил язык.

— … не балаганщик, — закончил он.

— Послушай меня. Наш Неро — в миру Том Хэрриот — работал здесь в качестве… я полагаю, ты мог бы назвать его ведущим. Наш церемониймейстер, если угодно. Его работа заключалась в том, чтобы подготовить правильную почву. Чтобы представлять персонажей и, скажем так, намазывать немного джема на хлеб.

— Сэр?

— Он должен был информировать и интриговать, — продолжал Солсбери. — Наполнять воздух ароматом неизвестности. Разумеется, речь была заучена, потому что писал ее я сам. У меня был сценарий. Однажды запомнив текст, можно было добавлять к нему все, что заблагорассудится для эффекта нашего представления. Том взял на себя роль Неро. Он был довольно надменным персонажем, царственно передвигавшимся по сцене. Иногда он брал с собой потрепанную старую скрипку, на которой никогда не играл, а только пощипывал струны. Эта мантия была его костюмом, и она тебе идеально подходит. Ты так не думаешь? — Последний вопрос был адресован Прометею, который снова издал хриплый горловой звук одобрения.

— Нет, я… я не могу, — покачал головой Адам. — Мне нужно к тетушке…

— Нет, ты был бы не Неро. Нужен какой-то другой персонаж. Можно поработать над этим. Дело в том, что нам очень нужен церемониймейстер. Я рассматривал Бенджамина на эту роль, но у него слишком важная роль Клоуна Джолли. И, между нами, у него не настолько хорошая память. А вот ты… у тебя и вид, и способности подходящие.

— Что это значит?

— Не обижайся, просто ты… интересный. Другой. Ты мог бы быть очень полезен нам. А еще… ты бы зарабатывал деньги, и тебе не пришлось бы беспокоиться о еде или жилье. Более того, тебе не пришлось бы беспокоиться о неприятном будущем, зависящем от милости судьи.

— Я пришел сюда только за помощью с моей телегой, — сказал Адам. — А не для того, чтобы быть частью вашего представления.

— Я понимаю, но такова жизнь, верно? На жизненном пути встречаются развилки, на которых можно свернуть туда или сюда. Они иногда приводят нас в неожиданные места. Теперь позволь мне пояснить свою мысль: мы поможем тебе отремонтировать телегу утром, если она вообще поддается ремонту. Взамен я попрошу тебя об услуге. Вероятно, мы пробудем здесь весь завтрашний день, а возможно, и весь следующий из-за погоды и грязных дорог. За это время я могу помочь тебе выучить сценарий. И позволь я представлю тебя в качестве нашего церемониймейстера на следующем представлении. Одно или два шоу, максимум три — в зависимости от того, как тебя примет аудитория. Мы посовещались и решили, что мне не очень хорошо быть ведущим. — Взгляд Солсбери оторвался от лица Адама и снова устремился к двери фургона. — Ну что же вы, войдите и познакомьтесь с ним. Он не кусается!

Он не успел договорить — дверь снова захлопнулась.

— Ты знаешь, кто это был, — обратился Солсбери к Прометею, который издал хрипловатый смешок и улыбнулся.

— Ну, что скажешь? — Этот вопрос был задан Адаму.

— Я не знаю.

— Можешь спать прямо здесь. У меня в фургоне есть дополнительная койка. Пожалуйста, примерь мантию еще раз.

Адам повиновался и встал у стены, где свет был не таким ярким.

Солсбери критически изучил его.

— Нет, это точно не персонаж Неро, — сказал он, и его маленькие глазки изучающе сузились. — Но это удивительный персонаж. Кто-то, кто может подготовить аудиторию к тому, что они увидят. Он сможет разжечь любопытство и воображение. Кто-то… с темной стороны мира. Мира, в который побоялись бы войти всевозможные викарии и святые. И да, я знаю, как его назвать, — кивнул он, соглашаясь с собой. — Твое имя будет Доминус. Как тебе такое?

Адам только пожал плечами.

Глава двадцать первая

Под свинцовым небом и моросящим холодным дождем Адаму помогали молчаливый Прометей и угрюмый человек, игравший роль Клоуна Джолли. Они вытащили фыркающую и крайне возмущенную Мэвис из канавы, но колесо, которое они с собой принесли, не подходило для сломанной повозки Адама. Они привязали Мэвис к «фургону-буксиру», забрали сумку с одеждой и пожитками Адама и направились обратно в лагерь. По дороге Джолли сделал неправдоподобное заявление, что в следующем городке, где им предстояло выступать — в Халлсуорте, в шести милях к югу, — они найдут подходящее колесо и вернутся для ремонта. В конце концов, повозка Адама не должна была никуда деться в ближайшее время.

Когда Солсбери читал вслух сценарий при свете лампы, Адам использовал свои навыки запоминания, которым научился, когда отец заставлял его читать наизусть отрывки из Священного Писания. Солсбери и Сесилия выступали в качестве аудитории.

Адам познакомился с остальными за завтраком.

Пухлый рыжеволосый Попперс воздержался от демонстрации своего таланта — он умел вываливать свои выпуклые глаза из орбит одним только внутренним давлением. Упоминание об этом умении воскресило в памяти Адама страшную драку с Дэви Килером.

Человеком-Статуей оказался утонченный и образованный пожилой джентльмен, который жил в Саду Эмброуза Солсбери из-за своей сухой, потрескавшейся и покрытой грубой коркой кожи. В представлении он принимал различные позы и замирал, как статуя, пока Сесилия играла на скрипке.

Леди Индиго — высокая импозантная дама лет пятидесяти — держалась, как королевская особа и почти не разговаривала с другими. В представлении она читала стихи и пела песни, и это бы никого толком не привлекло, если б ее кожа не была бледно-голубого цвета, а причудливо уложенные волосы не были серебристо-белыми с голубоватым отливом. Ее яростные синие глаза при взгляде на зрителей были гипнотическими, и никто не сомневался, что она умеет метать ими молнии, хотя такого таланта она была лишена.

Мистер Дабл был знаменит тем, что из его правого бока росла дополнительная рука, а из левого бедра — маленькая тонкая нога со ступней, которую он показывал через разрез в брюках. Этой маленькой ногой он запросто мог ударить по мячу, что и продемонстрировал Адаму при знакомстве, и это напрочь отбило мальчику аппетит.

Прометей, из рассказа Солсбери, был не только главным силачом в представлении, но и глотателем огня и происходил из целого рода глотателей огня. Он мог плеваться огненными шарами изо рта так же легко, как ребенок слюной. Еще одним его номером было поднять любого человека из зала у себя над головой.

Человек-Крокодил держался особняком. Адам видел, как он счастливо ползал по лужам в черной грязи и в какой-то момент устроился в одной из них, и только его чешуйчатая спина и морда показывались над трясиной. Маленький распорядитель шоу рассказал, что Карло родом из Речи Посполитой. Из-за болезненных чешуек он не мог носить обычную одежду, поэтому испытывал отвращение к зимнему сезону. Лидия, швея труппы, сшила для него специальные бриджи, подбитые заячьим мехом. Обедневшие родители Карло подпилили ему зубы еще в детстве и сами вывели его на улицу на потеху зрителям. У него было две сестры — обе совершенно нормальные. Адам слегка побаивался Человека-Крокодила, но Солсбери заверил, что Карло довольно кроткий парень, особенно когда ему время от времени дают жареного цыпленка. А еще он был превосходным пловцом.

Местная прима-балерина Лидия, несмотря на свое тучное тело, была довольно подвижной, а ходячий скелет Майрон мог втягивать живот так сильно, что очертания его органов брюшной полости становились видны. Он также был талантливым акробатом.

— В нашей труппе есть еще одна артистка, но, похоже, она избегает тебя, — сообщил Солсбери. — Ее зовут Урсалина.

Он вдохнул еще две щепотки нюхательного табака и лукаво улыбнулся.

— «Она родилась при загадочных обстоятельствах в диком лесу, откуда никогда не возвращаются люди. Рожденная дикой, дикой она и осталась. Зверь в ней иногда отдыхает, но никогда не засыпает по-настоящему. Смотрите с восхищением на то, кем она стала за свою недолгую жизнь. Но остерегайтесь ее свирепости, ибо в ней скрыта сила дикой природы, недоступная пониманию обычных людей. Трепещите перед ней!» — Его улыбка угасла. — Так написано в сценарии. А на самом деле она родилась в Портсмуте, в семье сапожника.

— Она… уродлива? — спросил Адам, вспомнив наставление «трепещите».

— Вовсе нет. К тому же красота и уродство — только в глазах смотрящего, не так ли? — Солсбери опустил свою миниатюрную ручку на рукопись в желтом переплете. — Это — всего лишь рамка, в которой ты будешь рисовать картины для зрителей. Я ожидаю, что ты правильно подготовишь публику. Это означает, — продолжил он, заметив недоумение на лице Адама, — создать атмосферу предвкушения, наполнить воздух духом странности, таинственности и фантастики. Запомни сценарий, но не позволяй ему управлять тобой. И вот еще что: ты можешь представлять моих людей, как пожелаешь, добавляя к сценарию все, что тебе заблагорассудится, но никогда — слышишь? — никогда не унижай их. Они — мы — заслуживаем уважения. Ты это понимаешь?

— Да, но я не думаю, что смогу это сделать.

— А я думаю, сможешь. Покажи себя один раз. — Солсбери сделал паузу, изучая нерешительность на лице Адама. — Позволь себе раскрыться, — убеждал он.

Четыре ночи спустя ровно в семь часов Эмброуз Солсбери вышел на маленькую передвижную сцену, установленную на поле фермера Халлсуорта, и при свете масляных ламп поприветствовал пятьдесят шесть зрителей, каждый из которых заплатил по два шиллинга за посещение выступления. Зрители сидели на жестких деревянных скамьях и в течение двух часов созерцали Сад Солсбери.

Сначала он и Сесилия сыграли дуэт на скрипке и почтовом рожке, затем каждый сыграл сольный номер, и когда последние ноты скрипки Сесилии затихли над головами шахтеров с ввалившимися глазами, их жен и детей, карлик в своем темно-синем костюмчике вышел в свет, чтобы представить церемониймейстера этого вечера.

— Отцы, матери и дети! Приготовьтесь, — произнес Солсбери своим детским голоском. — Если кто-то из вас слаб духом, хотя я в этом сомневаюсь, сейчас самое время уйти и вернуть ваши деньги. — Он подождал всего пару секунд. — Нет? Тогда мы с вами движемся дальше, и я попрошу вас набраться мужества, ибо сейчас из своей пещеры к вам выберется существо не от мира сего. На него страшно смотреть, но он станет вашим проводником и покажет вам нечто еще более завораживающее. Мои друзья, вы соль этой земли. Я представляю вам нашего призрака в плаще, хранителя ключей между нашим миром и царством теней… Доминуса!

В этот момент сильные руки Прометея вытолкнули на сцену застывшего от страха Адама в длинной пурпурной мантии с капюшоном. Его лицо было вымазано бледным гримом, из-за которого оно походило на маску мертвеца.

Адам оказался прямо перед зрителями в свете ламп. Он опустил глаза. Его била дрожь? Совсем немного. Так много глаз было устремлено на него. Они наблюдали… ожидали от него чего-то.

— Продолжайте, господин! — торжественно выкрикнул Солсбери. — Просветите их!

Немного запинаясь, Адам начал рассказывать о Прометее, рожденном от нечестивого союза женщины и мандрагоры в диком валлийском лесу. Он был проклят и лишен голоса, потому что тайны мира драконов должны быть сокрыты от людей.

— Но Прометей был отмечен даром… или же снова проклят. Из его рта извергаются огненные шары, которые…

На этом моменте Адам решился поднять взгляд, и все изменилось.

Люди смотрели на него так, словно он держал их жизни в своих длиннопалых руках. Он видел, как несколько женщин откинулись назад, лишившись чувств, другие прикрывали глаза детям, а большинство мужественных шахтеров, ежедневно сталкивающихся со смертельной опасностью, глядели на него, как на истинное создание из другого мира. Будто Адам выполз из самой темной пещеры их воображения. Их лица были напряжены, челюсти сжаты, а глаза блестели в свете ламп.

В это мгновение Адам все понял.

И ведь Черный Ворон тоже знал это, только не стал объяснять это своему сыну. Страх управлял миром. Через страх можно было контролировать кого угодно. В чем состояло его церковное послание? Бойся Бога. Бойся смерти. Бойся трагедий любой природы. Бойся предательства. Бойся болезней. Бойся травм. Бойся острых когтей возраста. Бойтесь самой жизни со всем ее разнообразием бед и ненастий. Черный Ворон проповедовал безудержный и неприкрытый страх. И вот теперь его сын оказался в центре внимания и делал то же самое.

Он понял… и ему это понравилось.

Адам поднял голову и оглядел аудиторию. Сила чужого страха питала его. Он поднял руки, чтобы визуально казаться еще больше. Позади него, на раскрашенной задней панели росла его тень, похожая на огромного паука. Некоторые зрители отклонились подальше. Адам отбросил собственный страх в сторону и вспомнил все уловки, которые использовал Черный Ворон, находясь за кафедрой: указующий перст, подъемы и спады голоса, холодный взгляд и звериный оскал — все, чтобы как можно лучше объяснить своей пастве, что без пастыря им никогда не спастись.

Итак, Адам Блэк стал сыном своего отца.

Он отдал должное сценарию: в нем действительно можно было изменять и приукрашивать детали, используя воображение. А у Адама благодаря ремню и Библии было хорошее воображение.

Вышел Прометей, чтобы выпустить огненные шары. Вышел Ходячий Скелет, чтобы снять рубашку с оборками и показать людям свои кости и внутренности сквозь тонкую вуаль плоти. Вышла синекожая Леди Индиго, прохаживающаяся по сцене со стихами так, будто она была королевой мира, а остальные — ее слугами. Выполз Человек-Крокодил, от вида которого несколько женщин упало в обморок, а другие выбежали со своими детьми из палатки. Следом на сцену выпрыгнул Клоун Джолли, чтобы поднять людям настроение, а за ним появилась Принцесса балета Лидия, которая заставила нескольких женщин лишиться чувств от ужаса. Сцена дрожала от ее пируэтов, а следом вышла та, кого Адам еще не видел, потому что она — как и говорил Солсбери — ужасно стеснялась новичков.

Адам начал со сценария.

— Она родилась при загадочных обстоятельствах в диком лесу, откуда никогда не возвращаются люди. Рожденная дикой, дикой она и осталась. Зверь в ней иногда отдыхает, но никогда не засыпает по-настоящему. — Но дальше он изменил текст: — Взгляните на нее, если осмелитесь сойти с пути Божьего и заблудиться в пустыне сатаны. Я представляю вам... Урсалину!

Он не знал, в чем заключается талант Урсалины, но он нашел, чем зацепить публику, чтобы та не сорвалась у него с крючка.

Прошло несколько секунд, в течение которых на сцене ничего не происходило, а затем справа появилась фигура.

Она была худощавой, небольшого роста, в коричневом пальто с простым капюшоном из мешковины. Ничего не говоря, она протянула руки в белых перчатках, чтобы снять капюшон, и оказалась на свету и под пристальными взглядами.

Урсалина была молодой девушкой, Адам решил, что ей шестнадцать или семнадцать лет. У нее была густая грива светлых волос, зачесанная назад, резкие тонкие черты лица… если можно было сбросить со счетов светлые волосы, которые покрывали ее лицо от подбородка до лба. Урсалина продолжала смотреть на публику и молча сняла перчатки, чтобы показать светлые волосы на тыльной стороне ладоней, а затем сняла пальто. Под ним было розовое платье, украшенное бледно-желтыми лентами, с дерзким и возмутительно низким вырезом, открывающим белокурый лес на ее груди. Волосы покрывали все ее тело от лодыжек до ушей.

Она заговорила спокойным голосом:

— Я Урсалина, рожденная от женщины и животного. Не бойтесь, — сказала она женщинам, которые вцепились в своих мужчин, как будто злые ветры могли выдуть их из палатки. — Я горжусь тем, что живу между мирами. Горжусь тем, что вижу в отражении не только человека, но и зверя, потому что я вижу в два раза больше. — Она положила свои светловолосые руки на бедра и оглядела зрителей. Адам, как зачарованный, наблюдал за тем, как мастерски она овладела вниманием зрителей. — Вы можете считать меня отвратительной, — сказала она. — Вы можете считать меня проклятой Богом, но вот что я скажу вам: поскольку Бог ведет нас таинственными путями, Он создал меня своей волей, как вас или ваших детей. Должны ли мы подвергнуть сомнению эту волю, увидев кого-то из людей, которые выступали перед вами сегодня?

Она сделала паузу, чтобы ее слова хорошенько усвоились. Адам знал, что это, должно быть, речь из сценария Солсбери, но девушка произносила ее так, будто она действительно шла от сердца.

— Я Урсалина, — повторила она. Ее подбородок был приподнят, темные глаза сияли в свете лампы. — Не проклята, — гордо возвестила она, — но благословенна волей Божьей.

С этими словами она снова запахнула пальто и ушла со сцены в тот момент, когда Джолли снова оказался в свете ламп, чтобы устроить глупое безумное веселье.

Шоу продолжалось.

Когда последние зрители разошлись, и лампы были приглушены, Солсбери посмотрел на Адама сверху вниз со своего места на плечах Прометея.

— Ты хорошо поработал, — сказал маленький мастер-садовник. — Вначале немного грубовато, но все необработанные камни должны быть отполированы, прежде чем засияют. Послушай меня, молодой человек: ты хорошо подходишь на эту роль. Так думают все артисты. Как ты себя чувствуешь?

Могущественным, — хотел сказать Адам, но вместо этого неопределенно пожал плечами.

— Наверное… хорошо…

— Тогда ты окажешь мне услугу, выступив в роли Доминуса на еще одном шоу?

Сын Черного Ворона посмотрел в маленькие и умные глаза Солсбери. Никаких слов не требовалось.

Вскоре повозка Адама была отремонтирована, Мэвис была готова к путешествию, и отправилась в него в составе бродячего карнавала.

Октябрьский дождь постепенно перерастал в ноябрьский мороз, а затем и в декабрьский снег. Адаму исполнилось пятнадцать лет на шоу в портовом городке Флитвуд. Какое-то время он продолжал убеждать себя, что лишь временно задержался на пути к дому тетушки Сары, но вскоре перестал обманываться. «Сад Наслаждений и Удовольствий Солсбери» перемещался из города в город, где труд был тяжелым и опасным, зарплата низкой, а развлечения редкими. Люди стекались на представление, чтобы потратить свои два шиллинга на зрелища, одновременно причудливые и в то же время утешительные, потому что они могли вернуться домой и — как Солсбери и говорил — вздохнуть с облегчением при виде собственного отражения в зеркале.

Не все города приветствовали это странное явление. Хотя горожане могли жаждать чего-то подобного, иногда навстречу карнавалу выходил местный шериф или викарий и взывал к честной морали, призывая положить конец представлению еще до того, как Доминус начинал свой рассказ. Но, как и говорил Солсбери, шоу должно продолжаться, поэтому труппа не отчаивалась. Было много городов, где викарий мог бы отправить всех на раннюю встречу с Господом за это представление, но местный шериф желал получить удовольствие и, выпив пинту-другую эля, приходил в первые ряды.

Время шло.

Адам Блэк нашел место, где он был нужен и важен. И по-настоящему силен.

Человек-Крокодил все еще вызывал у него дрожь, хотя он рассказывал множество историй о колдовстве, приведениях и прочих загадках своей родной страны. Адам замечал, что здесь Карло любят и ценят… правда не всегда понимают, что он говорит.

Выступления Адама в роли Доминуса со временем становились более интересными и зловещими, а сам он перестал так нервничать перед представлениями и чувствовал себя счастливым. Он давал зрителям то, чего они хотели и за что заплатили: леденящий ужас, будоражащий воображение. Он становился Доминусом так же легко, как Джолли жонглировал тремя подковами.

И все же был в этой панораме один элемент, который начал беспокоить сына Черного Ворона. Он начал испытывать влечение к очень хорошенькой семнадцатилетней Сьюзен Ярроу, которую на сцене называли Урсалина.

Глава двадцать вторая

Когда это началось?

Адам подозревал, что это началось с самого начала, когда Сьюзен вышла на сцену в день рождения Доминуса и продемонстрировала свое тело публике. С тех самых пор она не выходила у него из головы. Ему казалось, что и она может думать о нем так же часто, и в этой мысли его укрепляло то, что при его появлении девушка всегда убегала, словно дикая лань, и скрывалась в фургоне, который она делила с Леди Индиго.

Вся эта ситуация встревожила сына Черного Ворона. Он ничего толком не знал о девушках. В школе девушки смеялись над ним и избегали его. То, что он был сыном викария, выделяло его из толпы, но привлекало к нему далеко не то внимание, какое он хотел получать. Поэтому сейчас Адам был встревожен. Он будто подобрался к перекрестку, на котором не было указателя, и ему приходилось выбирать дорогу вслепую. Так как же ее выбрать?..

Эта ситуация волновала Адама еще по одной причине. Как бы Солсбери ни описывал свой Сад, этот конкретный цветок — Сьюзен Ярроу — был и прекрасен, и уродлив. Да, про себя Адам произносил это слово. Уродка. Он понимал, что, выступая на этих представлениях, он и сам становится частью Сада Солсбери, однако уродство Сьюзен было другим. Адам и сам не понимал, почему мысли об этой причудливой девушке воспламеняют его по ночам. Ворочаясь в попытках уснуть, он не мог игнорировать свое возбуждение и старался быть аккуратным с простыней, лежавшей на его кровати в маленьком фургоне садовника.

Все могло бы остаться без изменений, если б не инцидент на представлении в медедобывающем городке Норт-Молтон. На этом представлении холодной зимней ночью, как только Урсалина вышла на сцену, в палатку ворвалась группа женщин, дующих в почтовые рожки, а возглавлял их разгневанный викарий, размахивающий Библией, словно мечом Страшного Суда. Следом показались несколько мужчин — очевидно, викарий провел с ними беседу в своей церкви. Разъяренные люди выкрикивали библейские стихи и били в барабаны. В ответ на них набросились грубые шахтеры, которым не понравилось, что кто-то смеет прерывать их развлечение. В одно мгновение все обратилось в хаос из летящих кулаков и толкающихся тел. Сьюзен растерянно застыла посреди суматохи, и Адам вместе с Солсбери бросились к ней, чтобы защитить ее от возможных травм. Вслед за ними на помощь девушке пришли Джолли и Прометей.

Из всех возможных живых щитов Сьюзен выбрала сына Черного Ворона: она стала за ним и прижалась к его спине, выглядывая через его левое плечо. Суматоха постепенно переросла в настоящую драку, а в ход в качестве оружия пошли зрительские скамьи.

— Прочь! Прочь! — закричал Солсбери. Ни Доминуса, ни Урсалину не пришлось уговаривать. Они ушли, пропустив окончание драки: всех разогнал выбравшийся на сцену Человек-Крокодил, и при виде его люди в страхе бросились вон из палатки.

— Ты в порядке? — спросил Адам девушку.

— Да, — ответила она, широко распахнув большие карие глаза на светловолосом лице. — А ты?

Скорее всего, с этого момента все началось по-настоящему.

Сьюзен больше не избегала его. Наоборот, она старалась как можно чаще находиться там же, где и он. Она говорила с ним, желала ему доброго утра и доброго вечера своим настоящим голосом, отличающимся от голоса Урсалины. Он тоже отвечал ей в своей настоящей манере, контрастирующей с манерой выступлений Доминуса. Он слушал ее смех, когда она наблюдала за пьяными репетициями Джолли; наблюдал за ней, когда она шла по краю заснеженного леса, и задавался вопросом, сбежит ли она, как дикое животное, или останется.

Однажды он наткнулся на нее, когда Лидия Перигольд расчесывала волосы, покрывающие ее спину. Он постарался вести себя, как джентльмен, и не подглядывать, однако Урсалина возбуждала его, и ему хотелось остаться и посмотреть.

У нее был свой неповторимый аромат, будоражащий Адама. Так сложно было избавиться от его призрака! Адам помнил, как почувствовал его от пальто Урсалины в тот самый вечер, в Норт-Молотоне. Это был одновременно сладкий женский аромат и мускусный запах животного. Адам чувствовал его каждый раз, когда она невзначай оказывалась рядом, и с трудом боролся со своим возбуждением.

Апрель постепенно перешел в май. Адам все плотнее срастался с ролью Доминуса на сцене. В какой-то момент он начал замечать, что и сам старается как можно чаще оказываться в поле зрения Сьюзен. Карнавал частенько двигался лугами и лесами, избегая деревень, и Адам старался останавливаться так, чтобы быть ближе к девушке. Они общались: разговаривали о своих прошлых жизнях, делились своим опытом общения с миром, которого у них обоих было немного. В какой-то момент ее покрытая шерстью рука нашла его руку и переплела свои пальцы с его. Адам не стал отстраняться.

Думал ли он за это время о своих матери и отце или о своей несостоявшейся поездке в Лидс? О матери — да, думал. Он беспокоился о том, что произошло с ней после того, как выяснилось, что именно она помогла Адаму бежать и скрыться от так называемого правосудия. Об отце он почти не думал: мысли возвращались к нему только в те моменты, когда он размышлял, насколько он прогневался на Эстер после того, как узнал правду. О Лидсе он и вовсе забыл.

Одним солнечным днем в середине мая, когда караван остановился на окраине деревни Уитби на вересковых пустошах Норт-Йорка, Адам и Сьюзен, прогуливаясь по покрытым пурпурными цветами холмам, увидели в полумиле от себя покосившуюся крышу давно заброшенного амбара. Они поняли друг друга без слов.

Голуби зашевелились в стропилах. Остатки фермерского сена трещали под ногами.

— Меня никогда раньше не целовали, — сказала Сьюзен. — Ты бы хотел поцеловать меня?

Он хотел и сделал это.

Это был подходящий момент: оба чувствовали это во взглядах друг друга, в долгих прогулках и жарких прикосновениях рук. Возможно, под бдительным присмотром Эмброуза Солсбери этого бы никогда не произошло, но карлика здесь не было, и Сьюзен раскрыла свои объятия, чтобы привлечь Адама.

Руки действовали неловко и неуверенно, пока он пытался расстегнуть ее платье. Но вскоре его бледное тело коснулось ее теплой шерсти. Стесненная и сконфуженная, Сьюзен не сразу решилась обнажить свою грудь — два меховых холмика с застенчиво выглядывающими сосками. Оба были возбуждены до предела и сошлись в жарких объятьях, забыв о неловкости и волнении. Это был их первый опыт, поэтому длился он совсем недолго. Когда Адам повернулся и лег спиной на сено, Сьюзен обвилась вокруг него, и они замерли, тяжело дыша. Сердце Адама бешено заколотилось, а затуманенный взгляд остановился на воркующих в стропилах голубях.

Они не говорили об этом, но оба прекрасно понимали, что такие встречи должны оставаться тайной для всех остальных. В противном случае строгий Солсбери позаботится о том, чтобы они больше никогда не оставались наедине.

Время шло. Май постепенно перетек в июнь, затем в июль. Несколько раз Адам и Сьюзен улучали момент и выбирались на долгие прогулки, в конечном итоге приводившие их к заброшенному дому или уединенной поляне. Если Солсбери или кто-то из труппы что-то подозревал, то никто не выносил это на всеобщее обсуждение.

Однажды после вечернего представления в середине августа в деревне Чешем в двадцати милях к северо-западу от Лондона Адам вышел из шатра, одетый в свой костюм Доминуа, и столкнулся с фигурой, выскользнувшей перед ним из глубокой темноты.

— Простите меня, — произнес мужчина. У него был такой изысканный акцент, какого Адам никогда прежде не слышал. — Можно вас на пару слов?

Изо рта мужчины выглядывала черная глиняная трубка размером с кулак. В свете висящего рядом фонаря Адам смог разглядеть точеное лицо с волевым подбородком под коричневой треуголкой. Одежда мужчины была того же цвета. Пышные оборки его белой рубашки были оторочены бледно-голубым. По прикидкам Адама, ему было около пятидесяти лет.

— Занимательное было представление, — сказал мужчина, прежде чем Адам успел ответить. — У вас есть другое имя? Кроме Доминуса.

— Я собирался на ужин, — нехотя ответил Адам. — Я рад, что вы насладились представлением, но если вы извините меня, я бы…

— Меня зовут Гэвин Флей. Я из Лондона. — В воздух поднялось ароматное облачко дыма. — Я проезжал мимо по делам и случайно увидел ваше представление. Оно стоило своих денег.

— Спасибо, сэр. Я ценю ваш комплимент, но теперь, если вы не…

— Вы когда-нибудь бывали в Лондоне, молодой человек?

— Что? Нет. Сэр, представление окончено.

— Не думаю. — Мужчина издал легкий смешок, и благодаря акценту даже он звучал утонченно. — Я полагаю, что для вас… представление только начинается. Сколько вам лет?

Почему он спрашивает? — нервно подумал Адам, но вслух сказал:

— Пятнадцать.

— Ах! Вы очень высокий для своего возраста. Я предположил бы, что вам не меньше восемнадцати. Но пятнадцать… на самом деле это даже лучше.

— Лучше для чего?

— Для моих интересов. — Флей потянул за трубку и выпустил еще одно маленькое облачко, проплывшее мимо лица Адама. — Я хорошо плачу, а мой опыт бесценен. Вы относитесь к тому типу людей, которому я очень импонирую.

— Что же это за тип людей, сэр?

Флей слегка наклонился вперед. В его серьезных глазах заплясали отблески фонаря.

— Другой, — загадочно произнес он. — Заметный, если говорить о ваших, скажем так, физических характеристиках. Да, пятнадцать лет — это даже лучше. Могу я спросить, ваши родители здесь, поблизости?

— Я сам по себе, сэр, и я не понимаю, к чему вы клоните. Позвольте мне пройти, потому что мне пора на ужин.

— О, конечно. Но, пожалуйста, возьмите это. — Мужчина достал из кармана маленькую карточку и сунул ее в руку Адама. — Здесь мой лондонский адрес. Когда это шоу вам надоест — а это со временем обязательно произойдет, — вспомните эту встречу. А до той поры сохраните мою визитку и подумайте о том, чтобы как-нибудь наведаться в Лондон. Я могу обещать вам очень интересную экс…

— Кто этот джентльмен, Адам? — прозвучал голос рядом, и в нем отчетливо слышался холодок. Леди Индиго неслышно подошла к Адаму сзади и положила свою синюю руку ему на плечо. — И что за дела здесь ведутся?

— Никаких, мадам, — сказал Флей, почтительно склонив голову. — Мы просто познакомились. — Он приложил палец к полям своей треуголки. — Желаю вам доброй ночи… Адам. А вашему увлекательному шоу — удачи.

С этими словами он развернулся и направился к экипажу, который, вероятнее всего, арендовал в деревне.

— Что это было? — спросила Леди Индиго, когда Флей достаточно отдалился.

— Ничего, насколько я могу судить.

— Хм. Что ж, лучше остерегайся людей, которые подходят к тебе, когда шоу заканчивается. Это случается не очень часто, но все же следует держать ухо востро.

— Но… зачем он приходил?

— А разве не очевидно? Знаешь ли, существуют люди, которые готовы заплатить нам за нечто большее, чем просто шоу. Но… мое воспитание не позволяет мне говорить об этом в подробностях. Пойдем. Ужин стынет.

Адам кивнул и последовал за Леди Индиго к поварскому фургону, однако его пальцы быстро убрали визитку Флея в карман штанов под мантией Доминуса. Он не собирался воспользоваться приглашением этого человека, но его грызло любопытство, и он хотел поподробнее изучить адрес под хорошим освещением. Затем он намеревался выбросить карточку, так как для него она не имела никакого значения.

Но он этого не сделал.

На визитке было написано:

«Дом сто тридцать три по Хайтауэр Лейн.

Гэвин Арчибальд Флей

Изысканные изделия из кожи»

Я полагаю, что для вас… представление только начинается, — сказал он при встрече. Что это могло значить?

Размышления ни к чему не привели, и он отложил визитку в сторону, чтобы продолжить представление, к которому привык, и насладиться зловещим выступлением Доминуса.

Наступило утро в конце августа, когда караван выехал на поле на окраине города Чоптом, где добывали олово. Когда дела были улажены, Сьюзен взяла Адама за руку, и они пошли на прогулку. Солнце пригревало, но не жгло, у ног на траве то тут, то там, вспархивали желтые бабочки. На дереве каркала ворона, ей вторила другая. Утро было наполнено умиротворением.

Внезапно Сьюзен взяла Адама за руку и спросила:

— Ты любишь меня?

Вопрос едва не заставил его пошатнуться, но он продолжил идти легким шагом, а на лице осталась полуулыбка, которую он носил так же искусно, как мантию Доминуса.

— Да, — ответил он, хотя в сердце у него было пусто. Знал ли он вообще, что такое любовь? Он не представлял себе, как она должна ощущаться. — Да, — повторил он, как будто боясь, что с первого раза она не расслышала. На самом деле он боялся, что первый ответ прозвучал слишком сдавленно и неуверенно.

Еще некоторое время они шли, ее меховое тело прижималось к Адаму. Сьюзен смотрела под ноги, как будто с каждым шагом возрастала опасность провалиться в трясину.

— Я ношу твоего ребенка, — наконец сказала она.

Адам глубоко вздохнул, и она восприняла это как такое же восторженное волнение, какое испытывала сама. Она продолжила:

— Это будет чудесно, Адам! Нам не нужно оставаться в шоу. У меня есть накопления. О, Адам, мой Адам! Теперь для нас начнется новая жизнь! Какое же это чудо!

Он остановился и посмотрел на нее. На тысячи тонких волосков, покрывавших ее щеки, лоб, подбородок, окружность рта. Теперь она иногда позволяла ему подстригать их. Она посмотрела на него широко распахнутыми глазами, полными любви и надежды, а сын Черного Ворона в этот момент чувствовал внутри себя холод неподвижного камня.

— Ты уверена? — выдавил он.

— Да! Конечно! О, Адам, подумай об этом! Наши жизни навсегда переплелись, потому что теперь с нами будет наш ребенок. — Она сжала его руки почти до боли. Ее глаза светились радостью, и она принимала его молчание за ошеломление. Он и вправду был ошеломлен, однако наряду с этим в нем бушевали куда менее возвышенные чувства. — Я всегда мечтала… — начала она, но резко замолчала, ее глаза наполнились слезами. — О нормальной жизни. О любви. О семье. О своем доме — для нас и нашего ребенка. У меня есть деньги… их достаточно, чтобы начать.

— Начать? — переспросил он. У него тоже были сбережения: несколько фунтов в маленьком коричневом мешочке, но он сомневался, что этих денег хватит, чтобы что-то начать.

— Да. Новую жизнь. — Она посмотрела на голубое небо, как будто видела в нем отеческий лик Бога. — Мы могли бы выбрать, где хотим жить. Маленький домик… где-то в деревне. Мне не нужно много, Адам. На самом деле… мне хватит того, чтобы мы просто были вместе. И больше никаких шоу! Больше никаких демонстраций себя, как… ну, ты знаешь.

— Уродов, — услышал он собственный голос.

— Да, — согласилась она, и теперь ее блестящие радостные глаза обратились к предмету ее любви и к их совместному будущему.

— Мы молоды, да. Но моя мать — упокой Господь ее душу — была моложе меня и даже тебя, когда вышла замуж. Это просто означает, что у нас впереди целая жизнь. Мы можем это сделать, Адам. Мы действительно можем…

— Сделать что? — спросил Адам, будто одурманенный воздухом, которым дышал.

— Сбежать, — ответила она. — И обрести счастье. Наконец-то совершить это чудо. Я так долго мечтала об этом! И вот, это наконец сбывается!

— Да, — пробормотал он, — наконец сбывается.

— Я знаю, что ты чувствуешь то же самое! Единственное, о чем я хочу спросить… но, если ты не захочешь, я пойму… Я хочу спросить… мы же можем поставить у нашего дома маленький беленький заборчик?

Мир будто отвернулся от Адама. Его словно подвесили в одиночестве на мгновение, которое растянулось на пугающую вечность, хотя на самом деле прошло всего несколько секунд, прежде чем он обрел самообладание, натянул привычную улыбку и сказал:

— Конечно.

Его рука покоилась в ее руке, ее тело прижималось к нему, а голова лежала у него на плече, как будто они были соединены в еще одной жестокой игре Бога. Адам Блэк смотрел в свое будущее и находил его… неприятным. В конце концов, она была уродкой. От этого никуда нельзя было деться. Сьюзен Ярроу навсегда останется Урсалиной, и этого не изменить. О, она могла хотеть спрятаться от мира за стенами уютного домика, окруженного белым заборчиком, но это была только фантазия. Даже смешно, что она хотела втянуть его в такую жизнь. Одно дело играть роль Доминуса и все время слоняться вместе с этими людьми, а другое — согласиться провести остаток жизни с уродом. Мерзость природы — вот, кем она была на самом деле.

— Я люблю тебя, — сказала она. — О, Адам, я действительно очень сильно тебя люблю!

Он услышал отдаленный громовой раскат. Надвигалась гроза — далеко, на западном горизонте темное пятно облаков вторгалось в солнечную синеву.

Возможно, он слишком часто играл роль Доминуса. Возможно, холодность этого персонажа засела в его сердце и укреплялась в нем представление за представлением, ночь за ночью, и он скрывал это срастание с ролью не только ото всех, но и от себя самого. Однако сейчас единственной мыслью в его пятнадцатилетнем мозгу было: бежать.

Да. Бежать, пока он еще может.

И еще одна мысль вторглась в его сознание, хотя он думал, что давно отогнал ее прочь. Он вспомнил, что о нем говорил мэр Килер: у него дьявол в душе. Только человек с дьяволом в душе мог такое сотворить.

Что? — спросил себя Адам. Дьявол в душе был нужен ему, чтобы выжить. Чтобы жить нормальной жизнью. Чтобы противостоять превратностям судьбы, которые стремились уничтожить его. Разве такой дьявол в душе — это неправильно?

Вновь послышался приглушенный громовой рокот. Приближалась буря.

Когда они возвращались к лагерю, Сьюзен продолжала озвучивать свои смехотворные фантазии о счастливой семейной жизни. В этот момент сын Черного Ворона принял решение.

— Знаешь, — легко сказал он, — раз уж мы собираемся быть вместе, нам стоит и деньги наши держать вместе. Ты так не думаешь?

— Наши деньги?

— Да, я хотел бы верить, что мне, как главе дома, будут доверены все финансовые вопросы. Для меня было бы важно, чтобы ты позволила добавить твои деньги к моим. Это позволило бы мне понять, что мы с тобой едины во всем.

— Едины во всем, — повторила она и улыбнулась. — Мне нравится эта идея!

— Я на это надеялся.

Во время ливня, который обрушился на землю в ту же ночь после окончания представления, а после превратил все вокруг в месиво из грязи, Адам Блэк встал со своей маленькой койки, представленной ему Солсбери. Он сложил в сумку кое-какую одежду вместе с распухшим мешком денег и обнаружил, что его рука тянется к мантии Доминуса.

Забрать ее с собой?

Зачем? О чем она напоминала ему? Ах, да… о силе… и побеге.

Ко всему прочему, мантия была из хорошей ткани. Он мог бы продать ее, если б захотел. Было жаль оставлять ее следующему дураку, которого возьмут на его место.

Адам убрал одежду в сумку, застегнул все пуговицы и вышел под проливной дождь.

Он ушел ночью, так же, как и пришел, шаг за шагом пробираясь сквозь грязь, с его треуголки струился водопад, а сила природы опускалась на его плечи, словно тяжелый Божий ремень.

Глава двадцать третья

Раздался стук в дверь, и вскоре последовал ответ.

— Простите, молодой человек, но семья Портресс переехала. Нет, я понятия не имею, куда, но мы с женой въехали первого июля. Дом пустовал, кажется, с конца мая.

Вот и все.

Сын Черного Ворона вернулся к старой ломовой лошади, которую смог купить в деревне в нескольких милях к югу от Чоптома. Впереди маячила лишь полная неизвестностей пыльная дорога, и Адаму необходимо было остановиться и все обдумать. Погрузившись в мрачные размышления, он замер в тени вяза, куда привязал лошадь. Итак, Невилл и Сара Портресс, а также их двое сыновей и дочь исчезли в неизвестном направлении. Лидс теперь был для сына Черного Ворона лишь дырявым карманом в поношенном пальто. Пришло время принимать другое решение, и Адам нашел его, нашарив маленькую визитную карточку, пожелтевшую и испещренную пятнами после дождя.

Он взобрался на лошадь и ударил ей по бокам. Устало фыркнув, животное тронулось с места.

По прошествии четырех дней, в течение которых он останавливался на ночь в трактирах и на постоялых дворах, лошадь на последнем издыхании привезла его на окраину Лондона, где остановилась и позволила ему соскользнуть с седла, прежде чем последний раз пошатнуться и свалиться на обочину со свистом, похожим на предсмертную ноту сломанного церковного органа. Никакая сила натяжения уздечки уже не могла поднять животное, поэтому Адам взял сумку, оставил лошадь в покое и направился к домам, скрытым в тяжелой темной пелене угольного смога.

Последние три мили он смог проехать на груженой дровами повозке. По пути он наблюдал, как Лондон растет и растягивается вокруг него. Отдаленные дома окраины постепенно превращались в массивные каменные здания, грунтовая дорога перешла в разбитую брусчатку. Затем город будто вздулся вокруг него, изрыгая клубы оранжевого, желтого, красного и черного дыма из труб кирпичных домов. Окна и крыши становились все выше. Город напомнил Адаму огромный муравейник, опрокинутый чьим-то ботинком со стальным мыском. Для него это было в равной степени завораживающее и пугающее зрелище. Чем глубже повозка погружала его в эту безумную картину городской цивилизации, тем больше он понимал, что находится на чужбине. Он ничего не знал о крупных городах. Куда бы он ни посмотрел, везде видел сумасшедший лабиринт, по которому разъезжали телеги, повозки и экипажи. Улицы заполняли сотни людей, снующих туда-сюда так быстро, словно они выполняли какое-то смертельно важное задание.

У Адама не было ни карты, ни истинного представления о размерах Лондона.

— Вы можете указать мне дорогу на Хайтауэр Лейн? — спросил он кучера. Ему пришлось почти кричать, чтобы его было слышно за шумом города.

— Никогда не слышал, где это, — последовал ответ от кривозубого возницы. — Я направляюсь на лесопилку в Тумбс-Кроссинг. Сомневаюсь, что вам туда. Я бы посоветовал вам сойти здесь.

— Хорошо, — согласился Адам и попросил: — Не могли бы вы остановить повозку?

Кучер посмотрел на него и ухмыльнулся, отчего левый глаз немного дернулся.

— Прыгайте, — хохотнул он.

Прыжок оказался несложным, так как повозка с дровами двигалась с небольшой скоростью из-за затора, который тянулся очень далеко вперед. Трудно было различить, где столпотворение кончается, из-за желтых волн горько пахнущего дыма, стелящегося по дороге. Адам схватил свою сумку, положил руку на треуголку, чтобы не потерять ее, и прыгнул.

Он приземлился в кучу конского навоза, поглотившую его сапоги до самых щиколоток.

Итак, он прибыл.

Ему потребовался целый день, чтобы найти Хайтауэр Лейн, 133. Пришлось расспрашивать кучу прохожих и лавочников. Наконец, он смог сузить зону поисков до северо-восточного района, но даже вечером, когда на службу вышли фонарщики и начали прикасаться пламенем к масляным фитилям, Адам так и не нашел нужного дома. Радовало хотя бы то, что в северо-восточном районе было чуть меньше хаоса. Здесь улицы были тихими, если не считать мягкого цоканья лошадиных копыт по дорогам. Адам встретил всего несколько запряженных экипажей, выкрашенных блестящим черным лаком с красными и золотыми вставками. Фонарей тут было меньше, чем в центре, и их сияние будто задавало приезжему вопрос: ты уверен, что твое место здесь?

После долгих скитаний Адам наконец нашел нужный номер дома, в самом конце переулка. Немного поколебавшись, он поднялся по трехступенчатой лесенке и воспользовался позолоченным дверным молотком, объявляя о себе.

Через мгновение дверь открыла женщина средних лет с вьющимися седыми волосами и строгим выражением лица. На ней было что-то вроде черной униформы с пышным передником. При виде незваного гостя ее подведенные черным карандашом брови недоуменно поползли вверх.

— Да? — спросила она.

— Я ищу… — Он показал ей карточку, прежде чем продолжить.

Она взяла карточку и задержала на ней взгляд на несколько секунд, затем окинула придирчивым взглядом Адама и его сумку и спросила:

— Имя?

— Адам… — сказал он и запнулся. Покачав головой, он исправился: — Меня зовут Доминус.

— Ждите здесь, — сказала женщина и закрыла перед ним дверь.

Он остался ждать.

За то время, что он стоял на крыльце, мимо проехало два экипажа. Наконец дверь снова открылась, и, в последний раз критически осмотрев мальчика сверху донизу, женщина отступила назад, чтобы позволить ему войти. Когда он переступил порог, она слегка склонила голову и сказала:

— Идите за мной.

Он повиновался и направился вслед за женщиной по полированному дереву и великолепным коврам. Стены были украшены роскошными картинами в рамках, а комнаты, в которые он заглядывал по пути, были обставлены богатой безупречной мебелью. Сыну Черного Ворона никогда не доводилось видеть ничего подобного. В конце концов, женщина открыла створки широких дубовых дверей перед Адамом и пропустила его в столовую, освещенную множеством свечей, горящих в огромной хрустальной люстре.

— А вот и мальчик! — воскликнул мужчина.

За длинным сверкающим столом, на котором стояли опустошенные тарелки с остатками ужина (наверняка, великолепного), сидели трое. От ростбифа в центре стола мало что осталось, кроме нескольких кровавых кусочков. В паре серебряных канделябров свечи догорели почти наполовину.

— Сэр, — почтительно сказала женщина, остановившись в дверях. Адам остановился вместе с ней.

Двое мужчин в темных костюмах и женщина в лавандовом платье, усыпанном драгоценными камнями, сидели за столом. Женщина выглядела моложаво, на ней был высокий белый парик, а лицо было так сильно нарумянено, что точно определить ее возраст было почти невозможно. Один мужчина сидел прямо напротив нее, второй — Гэвин Флей — занимал место во главе стола и держал в руках стакан с бледно-коричневой жидкостью. Допив напиток, он встал.

— Доминус! — воскликнул он, улыбнувшись, и морщинки по обеим сторонам его полногубого рта углубились. — Вот так сюрприз! Проходите, проходите. — Он жестом позвал его внутрь. Кивнув сопровождавшей его женщине, он отрывисто произнес: — Оставь нас, Лилиан.

Женщина удалилась, бесшумно притворив за собой дверь.

— Вы голодны? — поинтересовался Флей.

— Ну… да, я бы не отказался поесть.

— Тогда садитесь. Вон там, рядом с Эмбер. Напротив нее сидит мой друг Маркам. Друзья, пожалуйста, познакомьтесь… Напомните, как ваше настоящее имя?

— Меня зо…

— А, впрочем, неважно. Доминус вам подходит. Друзья, познакомьтесь с Доминусом. А вы присаживайтесь. — Флей взял маленький колокольчик, стоявший рядом с его тарелкой, и позвонил в направлении открытой двери позади него.

К моменту, как Адам отложил свою сумку и сел в роскошное мягкое кресло рядом с разрисованной женщиной, от которой пахло чем-то горелым, в дверях появился худощавый мужчина в кремово-желтой униформе. Его лысина поблескивала в свете свечей.

Флей дал слуге указания сервировать еще одно место, принести еще один стакан и еще одну бутылку бренди.

Когда Адам устроился, а Флей снова занял свое место, женщина по имени Эмбер посмотрела на новоприбывшего с откровенным интересом, ее темно-карие глаза из-под припудренных бровей изучали в нем каждый дюйм. Когда она заговорила, ее голос прозвучал мягко и утонченно, словно исходил из горла ангела:

— И это мальчик, Гэвин?

— Ему пятнадцать лет, насколько я помню. Я ведь прав?

— Да, сэр, — кивнул Адам.

— Высокий для своего возраста, — сказал Маркам, долговязый томного вида джентльмен. Его черные волосы были намазаны каким-то маслом и схвачены в низкий хвост с помощью черной ленты. Он задумчиво поднес щепотку нюхательного табака к раздувшимся ноздрям. — Очень высокий. Я бы даже сказал, длинный.

— Лицо и голова, — подхватила Эмбер, — и вправду длинные. А руки! Вы только посмотрите на эти пальцы!

Адам беспокойно заерзал на стуле, его щеки заполыхали. Флей заметил это и сказал:

— Ну же, давайте не будем так варварски разглядывать нашего нового гостя. Где ваши манеры? О, вот и ваша тарелка, Доминус. Я полагаю, вы знакомы с ножом и вилкой?

Вопрос задел Адама. Этот человек, очевидно, был богат и хорошо воспитан, но Адам проделал такой путь не для того, чтобы выслушивать оскорбления.

— Сэр, — сухо обратился он, и его лицо превратилось в бледную каменную маску. — Я не идиот и не диковинка за вашим столом. Если мое присутствие не нравится вам или вашим друзьям, я уверен, что могу уйти и найти другое место, где поужинать.

Воцарилось молчание.

А затем Флей расхохотался, и его смех подхватили остальные — Маркам буквально ревел, а голос Эмбер переливался нежными колокольчиками. Хозяин дома захлопал в ладоши и сказал, прерываясь хихиканьем:

— Сильно. Я и надеялся, что вы обладаете таким характером! Позвольте мне спросить… вы ведь не наложите на нас проклятье, правда?

Все трое уставились на него в ожидании.

Адам неожиданно понял, чего от него хотят и чего ожидают. Они ждали, как выразился бы Эмброуз Солсбери, фантастического персонажа. Кого-то, кто разжигает любопытство и властвует над воображением. Возможно, кого-то с темной стороны мира, куда викарии и святые боятся входить. Этим троим обитателям шикарной гостиной требовалась еще одна приправа к сочному ростбифу.

Очень плавно сын Черного Ворона выскользнул из своего тела, и его место занял Доминус.

— Проклятье? — спросил он тихим вкрадчивым голосом. — Сэр… это смысл моей жизни. — Он холодно улыбнулся, совсем как на сцене, хотя освещение здесь было неподходящим. — Моя цель, — продолжил он, наклонившись к хозяину дома, — это наложить проклятье на каждого, кто попадется мне на пути — неважно, повинен он в чем-то или нет. Конечно, вы должны были знать это, когда приглашали меня сюда.

Гэвин Флей серьезно посмотрел на него, но тут же улыбнулся и поднял золотистый стакан с только что налитым бренди.

— Виноват, — сказал он.

Три секунды спустя Эмбер и Маркам зааплодировали так, будто только что увидели лучшее представление в мире.

Флей встал, принес бутылку Адаму и налил ему полный стакан, положив одну руку на худое плечо мальчика. В его хватке чувствовалась сила.

— Хорошо сказано, молодой человек. Ешьте досыта, и бутылка будет в вашем распоряжении. Я должен спросить: вы здесь один, или со своими… гм… партнерами?

— Один, сэр. Я решил, что мое время в представлении закончилось.

— О, вы хотите сказать, что ваше время в том представлении закончилось?

— Сэр?

Хватка усилилась.

— Ничего, у нас еще будет время поговорить. Полагаю, вам нужно место, где остановиться? В задней части дома есть квартира. Я попрошу Лилиан подготовить ее для вас, если хотите. — Он продолжил, прежде чем Адам успел ответить: — Уверен, вы найдете ее очень удобной. У меня бывает много гостей. Хорошо?

Адам кивнул. Последний раз он спал двадцать часов назад, а ноги подсказывали ему, что сегодня больше никуда не пойдут.

— Вот и прекрасно. Прошу прощения, мне нужно поговорить с Лилиан.

В последний раз сжав его плечо, Флей вышел из комнаты. Через несколько мгновений после того, как Флей вышел, а Адам принялся за остатки говядины и выпивку, Эмбер снова посмотрела на него.

— Я не могу поверить, что тебе всего пятнадцать лет, — сказала она. — Какой же ты высокий!

Адам не знал, что ответить, поэтому просто пожал плечами и продолжил есть.

Эмбер наклонилась ближе и прошептала ему на ухо:

— Я чувствую запах навоза.

Он понял, что ходьба не полностью очистила его ботинки.

— О, не смущайся. Я не возражаю против этого, — сказала она. — Совсем не возражаю. — Под столом ее рука хлопнула его по бедру.

Голова кружилась, Адама шатало из-за выпитого стакана огненного бренди.

Он неуверенно переставлял ноги, пока Лилиан вела его в спальню — комнату, которая еще больше поразила его воображение своей роскошью и искусно изготовленной мебелью. Лилиан молча сняла с Адама ботинки прежде, чем он рухнул на кровать с гусиной периной и быстро погрузился в глубины сна.

Он очнулся весь в поту и почувствовал острый приступ дурноты. Выбравшись из постели при свете масляной лампы, оставленной гореть рядом с ним, он вывернул содержимое желудка в ночной горшок, прежде чем рвота успела испачкать полированные половицы. Его еще дважды вырвало, затем он снова лег, прижавшись щекой к изголовью кровати. Комната медленно вращалась вокруг него.

Внезапно он услышал крик.

Кричит женщина, — подумал он, но сил встать у него не было, поэтому он лежал и слушал. Крик раздался снова, на этот раз более пронзительный и отрывистый. Затем снова повисла тишина.

Еще через мгновение раздался третий крик, и на этот раз Адам сел. Ему показалось, что внизу — возможно, в подвале дома — кого-то либо насиловали, либо пытали. Пошатываясь, он поднялся на ноги, оперся о комод, расписанный пасторальной сценой, и, когда резкий женский крик донесся снова, подошел к двери, открыл ее и вышел в темный коридор.

До него донесся чей-то шепот, привлекший его к другой двери дальше по коридору. Он услышал пятый крик — снова приглушенный из-за толстых стен, но явно исходящий не от призрака и не из его собственного затуманенного алкоголем мозга.

Открывать дверь или нет? Адам размышлял об этом, когда услышал откуда-то издалека женский смех: высокий, почти безумный. Он смолк так же внезапно, как и начался. Следом снова зазвучал шепот, и Адаму показалось, что шепчет мужчина. Он попятился от двери. Что бы ни происходило внизу, он счел разумным не вмешиваться и, отступив еще дальше, наткнулся на кого-то. От страха у него перехватило дыхание, и он сам чуть не вскрикнул, повернувшись.

Перед ним оказалась Лилиан с лампой в руках. На ней была все та же черная униформа. Пристально посмотрев на мальчика, она сказала:

— Я провожу вас в вашу комнату.

— Я слышал крики. Кричала женщина. Там, за той дверью.

— Я провожу вас, — повторила Лилиан, ее лицо ничего не выражало, — в вашу комнату.

Глава двадцать четвертая

Ясным утром следующего дня сын Черного Ворона обнаружил свои начищенные до блеска ботинки на полу возле двери. Ночной горшок тоже сверкал чистотой.

Адам умылся в тазу с водой и мылом, пахнущим лаймом, оправил одежду и изучил свое изможденное вытянутое лицо в овальном зеркале. Вид у него был потрепанный, но с этим он ничего поделать не мог. Убедившись, что комната больше не кружится перед глазами, он собрался с силами и решил выйти и разобраться что к чему. Он понимал: что бы здесь ни происходило прошлой ночью, больше ему все равно некуда податься. Он вспомнил, что ему сказали в Лидсе: простите, молодой человек, но семья Портресс переехала. Нет, я понятия не имею, куда, но мы с женой въехали первого июля. Дом пустовал, кажется, с конца мая.

Адам обнаружил Гэвина Флея, одетого в красный шелковый халат, за завтраком из яиц с беконом. Он сидел за маленьким круглым столиком в комнате со стеклянной стеной, из которой открывался прекрасный вид на ухоженный сад. На деревьях и кустарниках сидели певчие птицы, в центре сада был небольшой прудик с кувшинками, а вся территория была окружена аккуратной стеной из коричневых и белых камней.

— А, вот и вы, молодой человек! — Флей отложил салфетку и встал, сердечно улыбнувшись Адаму, как новообретенному брату. — Давайте позавтракаем! Кеннет! — крикнул он в сторону другого открытого дверного проема. Вошел лысый слуга, которого Адам видел вчера ночью. — Еще одну тарелку! Что вы будете, сэр?

— Эм… не думаю, что я голоден.

— Вздор! С утра нужно что-нибудь съесть. Хорошо… давайте начнем с томатного сока с некоторыми… добавками. Вас это устроит?

— С добавками, сэр?

— Не волнуйтесь, никакого бренди. Полагаю, вчера вы нашли его слишком крепким? — Он усмехнулся. — Это мой особый рецепт для облегчения… как бы лучше выразиться? Недомогания на следующее утро. Все мои друзья советуют мне его продавать. Коричневый сахар, горчичный и чесночный порошок, немного черного перца. Поверьте, у этого снадобья поистине чудодейственный эффект, а Кеннет большой специалист в его приготовлении. Проходите же, юный сэр, присаживайтесь.

Адам сел напротив Флея, а Кеннет послушно удалился, чтобы приготовить напиток.

— Меня зовут Адам Блэк, — решил наконец представиться сын Черного Ворона.

— Мне больше нравится Доминус. — Флей снова сел и принялся за еду, похрустывая беконом. — Видите ли, я любитель драмы. А ваше выступление в этом шоу было достаточно драматичным, чтобы привлечь мой интерес. Именно поэтому мы с вами сейчас разговариваем. — Он отпил немного белого вина из бокала, стоявшего справа от него. Взгляд обратился к саду. — Это будет чудесный день, — возвестил он. — Чуть позже я должен показать вам окрестности и дать вам насладиться местными достопримечательностями.

Он больше ничего не говорил, пока Кеннет не принес стакан сока на серебряном подносе. Адам сделал глоток и нашел напиток острым, но довольно вкусным и осушил стакан наполовину.

— Я так понимаю, — снова заговорил Флей, не сочтя нужным оторвать взгляд от сада, — прошлой ночью вы вышли прогуляться. Точнее, сегодня утром, потому что время было далеко за полночь.

— Я… слышал… кажется, я слышал, как женщина кричала от боли.

— От боли? Правда? — Серые глаза Флея наконец обратились к нему. Он улыбнулся, но одними губами, глаза оставались серьезными. — Хм, — задумчиво протянул он, но продолжать свою мысль не стал. В тишине он доел последний кусочек бекона, а Адам допил свой сок и поставил стакан на стол.

Тишина продлилась еще несколько секунд.

— Прекрасный день, — наконец сказал Флей, откинувшись на фиолетовую подушку своего кресла. — Итак, я хочу знать о вас все. Вообще все! Всю вашу жизнь до того момента, как вы присоединились к этому шоу… как вы там оказались, почему решили принять мое приглашение? Всё. Для меня очень важно, чтобы вы были искренны со мной и ничего не упускали. Поверьте мне, я хорошо разбираюсь в правде и лжи. С другой стороны, с чего бы вам хотеть что-то скрывать от меня? Вы ведь в полной безопасности в стенах этого дома. И в этом городе. Так что давайте-ка послушаем историю Адама Блэка, который так искусно носит маску Доминуса.

Флей замер в ожидании.

Адам не знал, почему, но он сомневался, что этот человек станет передавать его в руки закона за совершенное в Колквите преступление. Напротив, Адам думал, что этот рассказ даже позабавит его, поэтому он откашлялся, сориентировался по компасу своей жизни, который привел его к этому самому моменту, и рассказал все, не упустив ни йоты правды.

Когда рассказ был закончен, Флей сложил руки домиком и кивнул. На протяжении всей истории его лицо оставалось бесстрастным.

— Сын викария, — тихо пробормотал он. — Как интересно.

— Я надеюсь когда-нибудь снова увидеть свою мать, — сказал Адам. — Скоро… однажды.

— Я уверен, вы с ней встретитесь. Полагаю, вы обеспокоены — и это совершенно справедливо — реакцией вашего отца на предательство вашей матери?

— Да, сэр. Я этим обеспокоен.

— Но вы ничего не можете с этим сделать, не так ли? Это было достаточно давно. Несомненно, месть уже свершилась.

— Месть, сэр?

— Разумеется. Такой человек, как ваш отец, — Черный Ворон, как вы метко выразились, — наверняка стал бы мстить. А его женщина предала его. — Тонкая улыбка скользнула по губам Флея и тут же исчезла. — Хотя виновником предательства был он сам. Но наверняка, он счел это сущей несправедливостью и отомстил, как отомстил бы его Бог. Впрочем… в этом нет ничего удивительного.

— Сэр?

— Никто, — со знанием протянул Флей, — не питает ненависть так сильно, как христианин. О, смотрите! Видите красную птицу там, на дереве? — Он некоторое время наблюдал за птицей с малиновым окрасом, пока она не улетела. — Конечно, — продолжил он, его томный взгляд вернулся к Адаму, — вы поняли это и без меня. Ведь вы молодой человек выдающегося ума. Вы умнее и чувствительнее, чем многие ваши ровесники, не так ли?

Адам колебался, но чувствовал, что должен задать еще один вопрос. Когда он произносил эти слова, они обожгли его, как вчерашний бренди:

— А разве вы… не христианин?

— Я не ненавижу, как христианин, — был ответ. — Я не применяю законы репрессий и мести к другим людям. Не пытаюсь втоптать в землю тех, кто не согласен с моими позициями и мнением. Я верю, что, если проследить исторический путь христианства, можно увидеть одну кровавую бойню за другой. А все ради чего? Ради устранения путаницы в убеждениях. Ваш отец твердо придерживался своего убеждения, оно управляло им и разрушало его жизнь, учитывая то, что вы мне рассказали. Разве его Бог не являлся священным мстителем, разгневанным на свое собственное творение? Или же Он был любящим отцом, который послал Своего единородного Сына умирать за наши грехи? Мы можем пойти в нашей путанице дальше и спросить, почему это был единственный сын? Если бы Господь был таким всемогущим, он мог бы породить целую армию… целый континент… целый мир сыновей. Давайте не будем идти по этой опасной дорожке. — Флей поднял бокал, поднес его ко рту и выпил. — Итак, — откашлявшись, сказал он, отставив бокал в сторону, — я ответил на ваш вопрос?

Адам никогда прежде не слышал подобного признания, и для него это прозвучало шокирующе. Но… не в том смысле, в котором это шокировало бы Черного Ворона. Нет, Адам посчитал это признание очень интересным, потому что оно открывало ему некоторые причины гнева его отца на мир, семью и самого себя. Его отец, проще говоря, был пленником собственного замешательства, вечно разбивающегося о железные прутья обстоятельств. Возможно, еще одной причиной гнева была стена, которую выстраивала церковь, не желая разделять его убеждения.

Адам оторопел от собственных мыслей. Ведь за такие размышления в былые времена могли забить камнями до смерти.

— Значит, — сглотнув, продолжил расспрашивать он, — вы не верите в Бога?

Флей провел указательным пальцем по ободку бокала.

— Вы неправильно меня поняли, — спокойно сказал он. — Я религиозный человек. Возможно, один из самых истово верующих в мире.

— Но, сэр… я думал…

Флей прижал указательный палец к губам и заставил мальчика замолчать.

— Вам не кажется, что такое прекрасное утро не подходит для столь серьезного разговора? И кстати, утро скоро закончится, потому что часы показывают одиннадцать пятьдесят восемь. А у меня есть планы на день. Я распоряжусь, чтобы мне подали экипаж и кучера, и мы отправимся в мастерскую моего портного, где вы выберете себе по крайней мере два костюма по своему вкусу. А также новую пару сапог, потому что ваши ботинки сильно изношены. Я бы посоветовал вам что-нибудь экзотическое из кожи. Я продаю кожу своему сапожнику, поэтому, будьте уверены, у него замечательный ассортимент. Как, по-вашему, это будет хороший день?

— Да, сэр, и я очень ценю это. Но скажите мне… почему вы столько делаете для меня и почему вообще пригласили меня сюда?

— Ах! — Флей еще мгновение изучал происходящее в своем саду, прежде чем ответить. — Я устраиваю званый вечер в пятницу. Я бы сказал, здесь будет человек двадцать или больше. Все они довольно богаты, влиятельны и модны. Вращаются на своих собственных орбитах. Я хочу, чтобы вы с ними познакомились. Понимаете?

— Полагаю, что да. Вы хотите, чтобы я надел новый костюм и произвел какое-то впечатление на ваших гостей?

Зачем? — Это был следующий вопрос Адама, но он не спешил задавать его, решив, что поймет замысел Флея по ходу разговора. К тому же все это звучало захватывающе.

— Я хочу, чтобы вы, — сказал Флей, слегка наклонившись вперед, чтобы придать своим словам дополнительный вес, — надели пурпурную мантию, которая, по словам Лилиан, лежит в вашей сумке. Мне нужно, чтобы вы познакомились с моими гостями как Доминус.

— Как… Доминус? Но почему…

— В этом и состоит ваша ценность для меня. Но хватит вопросов. Извините меня, мне нужно одеться, а потом мы с вами выйдем и прогуляемся. — Флей встал. Он был довольно высок, и все же не превосходил ростом мальчика, сидевшего напротив него. — Наслаждайтесь видом, — сказал он и откланялся.

Адам понял, что не получит объяснений по поводу ночных криков. Возможно, лучше было и вовсе не поднимать этот вопрос? Нужно было также принимать во внимание странное поведение леди Эмбер. Быть может, это она кричала там, внизу?

Не стоило зацикливаться на этом. Адам понимал, что останется здесь в обозримом будущем, поскольку в его сумке с деньгами осталось всего несколько шиллингов.

Итогом дня стали три костюма отличного качества, заказанные у портного Томаса Эрлза, новая пара ботинок из страусиной кожи от сапожника Исайи Курца и две новые треуголки — одна черная, другая темно-бордовая с золотой лентой.

Во время прогулки Адам шел на два шага позади Флея, который двигался с поразительной скоростью, выпуская дым из своей трубки, которая была не только размером с кулак, но и выполненной в форме сжатого кулака с крючковатыми ногтями.

Флей приказал своему кучеру — неуклюжему джентльмену по имени Хаммерс — повозить их по разным районам Лондона, чтобы показать мальчику как можно больше. Они попытались вместить максимальное количество районов в оставшуюся часть угасающего дня. Однако им удалось лишь немного охватить этого закопченного каменного колосса, прежде чем солнце начало садиться и на работу вышли фонарщики. Наблюдая за ними, Адам поразился: то, как освещался город ночью, было неслыханным для любой деревни. Жизнь в городе не ограничивалась световым днем. Маленькие городки засыпали с наступлением темноты, когда закрывалась последняя таверна. Иногда дополнительные приказы по отходу ко сну отдавал местный викарий. Здесь же… ничто не могло остановить жизнь и замедлить пульс Лондона.

Эти размышления снова вернули его к ночным крикам в подвале. Он не мог перестать думать о том, какие действия могли привести к таким крикам. Какие… мучения?

— О чем ты думаешь? — спросил Флей, когда экипаж тронулся с места. От пламени трубки и клубящегося дыма его лицо покраснело.

— О… ну… сэр, я просто думал о… о городе. И о ночных огнях. — Он поискал подходящую характеристику. — Это очаровательно.

Флей курил свою трубку и пристально смотрел на мальчика, будто пытался прочитать по его лицу, правду он говорит или лжет. Наконец он сказал:

— Я всегда наслаждался ночью. В твоем возрасте я вылезал из постели в доме моего отца и отправлялся на прогулку в темноте. Ночь не пугала меня. Что-то в ней успокаивало меня... интриговало... удовлетворяло меня. Ночные огни казались мне излишками, потому что они нарушали равновесие.

— Равновесие, сэр?

— Между светом и тьмой. Я предпочитаю контрасты. Но… пока что ночной свет — дело далекого будущего. Я уверен, что вскоре все эти чудесные темные улицы будут освещены по ночам. Трудно представить, каким тогда будет Лондон.

— Освещенным? — рискнул спросить Адам.

Флэй слабо улыбнулся.

— Тогда мне жаль луну и звезды.

Следующие два дня прошли без происшествий. Флэй сказал, что когда-нибудь покажет Адаму свой склад кожгалантереи на реке, но пока занимался своей работой в кабинете наверху, в то время как Адам был предоставлен самому себе. Если ему было что-то нужно, рядом почти всегда оказывалась Лилиан.

В какой-то момент он прошел мимо таинственной двери, из-за которой доносился шум и, поскольку Лилиан нигде не было видно, он осмелился подергать ручку. Дверь оказалась заперта.

Ближе к вечеру пятницы, когда солнце на западе село, оставив темно-оранжевые блики на облаках угольного дыма, в дверь Адама раздался стук, и вошел хозяин дома, неся с собой маленькую деревянную шкатулку, которую он поставил на комод.

— Мои гости, — сказал он, — начнут прибывать в восемь вечера. У нас будет собрание в кабинете с напитками и едой. Оно продлится час. Кеннет принесет вам еду в семь часов. Прошу вас с этого момента не покидать комнату, пока Лилиан не позовет вас. Это будет примерно в четверть десятого. Часы на каминной полке показывают точное время. Когда Лилиан придет за вами, вы должны быть одеты как Доминус и готовы показать своего персонажа.

— Моего персонажа, сэр? Я должен разыграть представление?

— У вас не будет сценария, кроме вашего собственного воображения. Но да, вам придется развлекать гостей.

Это было еще одной загадкой для Адама, но он кивнул и сказал:

— Хорошо, сэр. Я думаю, я смогу.

— Очень хорошо. — Он положил руку на шкатулку. — Здесь вы найдете баночки с белилами, черной пудрой и соответствующие кисти. Я хочу, чтобы вы сделали ваше лицо таким, каким я видел его на сцене.

— Мне нужно загримироваться, сэр?

— Я хочу, чтобы появился Доминус. Зеркало вам в помощь. Позвольте мне внести ясность: вы здесь, потому что мой долг и мое удовольствие заключается в том, чтобы привлекать внимание моих гостей к интересным личностям.

— Интересным? В каком смысле?

— Другим, — сказал Флей. — Мои гости… наслаждаются отличиями. — В ответ на молчание Адама Флей лишь кивнул и повторил: — Четверть десятого.

Затем он ушел.

С приближением вечера в комнате стало темно. Ровно в семь часов Кеннет принес поднос, на котором стоял пирог с мясом и почками, вареным картофелем и маленьким чайником чая. В восемь Адам услышал голоса прибывающих гостей, открыл коробку с пудрой и начал вырисовывать на лице образ Доминуса перед зеркалом. Время от времени в кабинете раздавались взрывы смеха — как женского, так и мужского, — но в основном до Адама доносилось лишь тихое бормотание.

Когда часы пробили девять, Адам услышал шаги множества людей во внешнем коридоре. Голоса на время стали громче, а затем снова затихли… словно люди куда-то спустились.

Еще через пятнадцать минут Лилиан пришла за ним, и к тому времени он был одет в пурпурную мантию с капюшоном, его лицо было одновременно бледным от белой пудры и затененным черным порошком. Он понятия не имел, что будет говорить этой толпе, но решил довериться своему опыту: он слишком часто бывал Доминусом — зловещим привратником неизвестного. И его выступления всегда были успешными.

— Следуйте за мной, — сказала немногословная Лилиан, затем подвела его к таинственной двери, открыла ее и сказала: — Спускайтесь.

Адам спускался по устланной красным ковром лестнице, держась за серокаменные стены, к которым были прикреплены подсвечники в форме железных птичьих гнезд. У подножия лестницы стоял Гэвин Флей в свободной белой рубашке и черных кожаных брюках.

— Идемте, Доминус, — сказал он, поднимая хрустальный стакан бренди. — Присоединяйтесь к собранию.

Достигнув нижней ступеньки лестницы, Адам понял, что перед ним раскинулся лабиринт из комнат, соединенных короткими коридорами с каменным полом. Путь освещали свечи и масляные лампы.

— Пойдем, познакомитесь со всеми, — сказал Флей, взяв мальчика за локоть. Он повел его в зал, где вокруг стола действительно собралось двадцать или более человек. Стол был заставлен винными бутылками и бокалами. Адам отметил, что все леди и джентльмены носили маски поверх припудренных лиц. Их глаза смотрели на сына Черного Ворона со смесью интереса, презрения и веселья.

Среди гостей были мужчины и женщины разных возрастов и самого разного телосложения. Он был поражен, увидев, как одна полная дама — вероятно, ровесница его матери — внезапно спустила свой розовый лиф, обнажив большие висячие груди. После этого несколько мужчин и три дамы — одной из которых была леди Эмбер, которую было легко узнать по лавандовому платью, усыпанному драгоценными камнями — подошли, чтобы сжать их, словно подвешенные фрукты, только что купленные на рынке. Толпа взорвалась смехом, когда один из изысканно одетых джентльменов полил груди дамы вином и начал слизывать с них текущие ручейки.

— Ну же, ну же! — крикнул Флей толпе, пока Адам стоял, ошеломленный этой непристойной сценой. — Покажем наше лучшее поведение! Среди нас сейчас находится молодой Доминус, и он собирается познакомить нас с темной стороной жизни! Давайте, все идем в Большой зал!

С шумом и смехом гости прошли по коридору в зал, где перед малиновым занавесом была установлена платформа, освещенная масляными лампами, прикрепленными к стенам.

— Поднимайтесь, — проинструктировал Флей, и Адам по трем ступеням поднялся на платформу.

Он повернулся лицом к аудитории, которая притихла и больше не смеялась, ограничиваясь лишь короткими перешептываниями. Страха Адам не чувствовал, потому что проделывал подобное десятки раз, однако голова у него кружилась, и он чувствовал блеск пота на лице.

— Заинтригуйте нас! — воскликнул Флэй, обнимая одновременно мужчину и женщину.

Адам оглядел нарумяненные и напудренные лица. Неужто его зрение затуманилось? Он попробовал чай, но тот не был горьким, когда он пил его. Может, все дело в чае?..

Публика ждала с явным нетерпением. Сын Черного Ворона чувствовал себя неважно, но, шоу, как говаривал Эмброуз Солсбери, должно было продолжаться.

— Приготовьтесь, — произнес он нараспев могучим голосом Доминуса, — к тому, что должно произойти, ибо вы — все вы — вот-вот вступите в царство, доселе неизвестное человеку!

Он говорил давно заученный, хорошо отрепетированный текст. Аудитория слушала, все глаза были устремлены на него, и он решил вычеркнуть из сценария ненужные части.

— Осмелитесь ли вы вступить в игру с темными тайнами? — Здесь он остановился, потому что одна из женщин вдруг упала на колени и начала расстегивать брюки мужчины, носившего маску в форме полумесяца.

— Продолжайте, Доминус! — настаивал Флей, как будто между его гостями ничего не происходило. Тем временем женщина обхватила губами свирель мужчины и принялась наигрывать на ней неслышную мелодию. — Вы говорили о темных тайнах!

— Темные тайны, — выдавил Адам. — Двери, которым лучше оставаться закрытыми. Осмелитесь ли вы открыть эти двери и посмотреть, что…

— О, мы осмелимся! — крикнул один из мужчин, спровоцировав новый взрыв смеха.

— … что скрывается за ними, — продолжал говорить Адам. — И узнать то, что знают только самые причудливые мистики этого мира. За одними потайными дверями находятся другие потайные двери. И так далее, пока…

Он остановился, потому что смех перерос из отдельных смешков в хохот. Среди аудитории царило настоящее веселье, и некоторые из его неблагодарных и нелюбезных зрителей показывали на Адама пальцами так, будто его мантия была костюмом придворного шута.

Адам обливался потом, сердце бешено колотилось, а стены будто начинали сдвигаться вокруг него. Он почувствовал горячую вспышку гнева и боль унижения и прокричал следующее послание, хотя голос звучал невнятно и глупо.

— … до скончания времен!

Вспышка гнева вызвала только еще больше смеха, и сын Черного Ворона почувствовал, как его равновесие пошатнулось. Он в ярости крикнул насмешникам:

— Я Доминус!

И снова смех. Бесконечный смех, эхом отскакивающий от каменных стен. Люди показывали на Адама пальцами и хохотали над им одним известной комедией. Внезапно Адам уловил слева от себя какое-то движение и обернулся, едва не упав от увиденного: мужчина в маске осла отодвинул малиновый занавес. В этот момент сын Черного Ворона понял, что за особые тайны тут крылись.

В нише в стене стояла статуя в человеческий рост, ее поверхность из черного дерева была отполирована и сияла в свете ближайших ламп. Это была крылатая фигура, одетая в бронированный нагрудник и сидящая на богато украшенном троне, ее ноги покоились на мировом шаре, а раздвоенные копыта были прижаты друг к другу. В правой лапе был зажат скипетр, в левой — перевернутое распятие. У статуи была козлиная голова с узловатыми рогами, которые загибались примерно в двух футах от черепа, и когда Адам посмотрел на это существо, ему показалось, оно улыбнулось ему.

Смех превратился в визг множества людей, слившийся в единую какофонию.

Адам видел, как гости падали ниц перед этим идолом, в котором он узнал сатану — главного врага своего отца, всегда оказывавшегося на шаг впереди. Медленно, сквозь мутный туман, окутывающий его разум, Адам начал понимать, что это — и есть бог Гэвина Флея, и эти люди прославляли его, хотя и не молились ему напрямую. А его — Доминуса — позвали сюда для развлечения, и он был смехотворно бледным на фоне сидящего на троне существа.

Гости распростерлись по полу и бились в экстазе. Когда Адам попытался сделать шаг прочь с платформы, он обнаружил, что его ноги онемели и больше не держат его вес. Поэтому он упал на каменный пол среди тел. Лица качались перед ним, крики пронзали уши. А затем, словно в полусне, Адам услышал клич, сопровождаемый почти истерическим смехом:

— Я хочу, чтобы он сделал это!

Адам почувствовал, как его поднимают и тащат. Кто-то не дал ему снова упасть. Неизвестный гость вложил что-то ему в руку, и пальцы нащупали кожаную рукоятку.

Рядом прозвучал голос Флея:

— Выпорите его!

Адама привели в другую комнату, где на стене висели плети и цепи, а прямо перед ним, растянутый на средневековой дыбе, на животе лежал человек, связанный по рукам и ногам кожаными веревками.

— Выпорите его! — Теперь в голосе Флея звучала ярость, которая заставила Адама подумать, что он оказался заперт в клетке с дикими зверями.

Его окружили, заставили взмахнуть плетью, и та с оглушительным щелчком скользнула по спине мужчины. Затем снова и снова. Человек забился в экстазе и застонал. Когда истязаемый повернул голову, Адам узнал в нем Маркама, друга Флея. В следующее мгновение ему померещилось на дыбе тело самого Черного Ворона.

Он нанес удар. Затем еще один. И еще.

И тогда он понял, что его руку больше никто не направляет.

— Великолепно! Великолепно! — кричал Флей.

Хлыст продолжал свою свистящую песнь, и человек с лицом Еноха Блэка плакал слезами извращенного удовольствия. Адам почувствовал прилив сил, возрождение, пробуждение, и он продолжал наносить удары с пьяной силой, потому что теперь в его смятенном сознании он был хозяином хлыста, а его несчастный отец был слугой.

Он знал, что в этой камере проводятся и другие пытки… если только эти поклонники темной стороны считали их именно пытками, а не особым видом развлечения. Здесь же одну обнаженную женщину начала хлестать другая обнаженная женщина, рядом мужчину поднимали вверх ногами на цепях. Вокруг роились и танцевали фигуры, лиц которых Адам уже не различал.

В дальнем конце зала закричала женщина — так громко, будто она увидела привидение. За криком последовал головокружительный смех.

Адам продолжал наносить удары хлыстом, зачарованный красными рубцами, которые странным приятным узором проступили на спине и ягодицах мужчины. Его рука, казалось, обладала собственной волей, и, хотя какая-то часть его желала, чтобы это прекратилось, пьянящая грубая сила привлекала его больше. Он чувствовал себя во сто крат могущественнее, чем на любом представлении, где он играл Доминуса.

Сын Черного Ворона остановился только тогда, когда Флэй — или кто-то другой, поскольку зрение Адама сузилось до темного туннеля, — схватил его за запястье и вырвал хлыст из его руки. Адам стоял, продолжая делать взмахивающие движения, пока чей-то влажный рот не прижался к его уху, и женский голос не сказал:

— Я хочу длинного мальчика.

Его затащили в комнату, бросили на матрас и сняли с него одежду. Его мышцы были слишком слабы, чтобы возражать.

Кто-то с напудренным белым лицом — леди Эмбер? — набросился на него с яростью шторма. Во время этой бури он осознал, что у женщины, которая так страстно держала его, было три груди.

Ночь продолжалась, и Адам чувствовал себя тряпичной куклой. Вокруг двигались люди, слышались крики, смех и щелчки кнута. Крики превращались в стоны боли и удовольствия, а резкий смех отскакивал от стен, размножался и затихал.

Он не знал, сколько тел навалилось на него этой ночью. Он чувствовал запах пота — то мужского, то женского. В какой-то момент он ускользнул в темноту, уткнувшись лицом в то, что он принял за влажные подушки — хотя на самом деле это была пара чьих-то ягодиц.

Глава двадцать пятая

— Вы голодны?

От мальчика, который, пошатываясь, выбрался из постели и с трудом добрался до комнаты, в которой элегантно одетый Гэвин Флей сидел за обеденным столом перед стеклянной стеной, ответа не последовало. В саду порхали птицы, сквозь высокие ветви на зеленую траву струился солнечный свет. Глядя на все это великолепие, сын Черного Ворона внезапно почувствовал, как к горлу подкатывает горячая тошнота, и наклонился, чтобы выпустить ее.

— Если хоть одна капля упадет на мой мол, — спокойно сказал Флей, поднося ко рту кусочек кукурузного пирога, — вам придется слизать все до последнего кусочка.

Адам прижал руки ко рту и с трудом подавил приступ тошноты, заставив содержимое желудка опуститься обратно.

Флей съел пирог и запил его глотком какой-то темной жидкости. Перед ним на столе стояла тарелка с костями съеденной птицы.

— Вы достаточно отдохнули? — спросил он, приподняв бровь. — Я полагаю, стоит винить в этом Лилиан. Зелье, которое она вам подмешала, подействовало на вас сильнее, чем требовалось. Подойдите. Сядьте.

Адам, тело которого пульсировало, как больной зуб, остался стоять на месте.

— Не нужно раздражаться, — миролюбиво сказал хозяин. — Или что вы сейчас чувствуете? Гнев? Негодование? Поверьте, все это лишнее. Нельзя повернуть вспять то, что было сделано.

Адам заставил свои губы шевелиться. Челюсти запротестовали, словно их разомкнули суровым инструментом дантиста.

— Законники, — выдавил он, — должны знать о том, что тут происходит.

— О, в самом деле? Что ж, один из моих гостей занимает довольно высокий пост в судебной системе Лондона. Так что, боюсь, ваш благородный корабль потонул, не успев выйти из порта. А теперь садитесь, сэр. В ногах правды нет. — Флей дотронулся до кресла рядом с собой. — Смелее. Это место специально для вас.

Адам поколебался. Он не был уверен, что доберется до стола на своих чугунных ногах. С трудом дойдя до стула, он схватился за него, чтобы не упасть, и, дрожа, опустился на сиденье.

— Теперь сможем поговорить, как цивилизованные люди, — сказал Флей, откидываясь на спинку своего стула, чтобы оценить состояние мальчика. — Предлагаю вам попробовать мою специальную смесь от той слабости и того тумана в голове, которые сейчас вас мучают.

— Больше никаких смесей, — выдавил Адам.

— Ха! Как скажете, мой юный друг, как скажете! Тогда внимательно следите за своим желудком. Между тем хочу сказать, что гости нашли вас просто очаровательным. Они были особенно взволнованы, когда я сообщил им, что вы сын викария.

— Это было до или после… всего?

— О, намного раньше. Им это показалось таким удивительно забавным.

Адам сосредоточился на том, чтобы сделать вдох без хрипов.

— Забавным? То, что сын викария стал жертвой…

— О, «жертва» — неподходящее слово, мой юный друг. А вот «потенциальный член» — вполне подходит.

Некоторое время Адам не мог произнести ни слова. Затем, когда вновь накатившая дурнота улеглась, он хрипло произнес:

— Потенциальный член… чего? Этого… этого…

— Вы сегодня очень косноязычны, Доминус. Но я помогу вам. Вы стали потенциальным членом нашего собрания. Не обольщайтесь, потому что вступление — долгий процесс. Я бы мог добавить «от начала до конца», но, по правде говоря, у него нет конца. Сам процесс до того, как вы станете полноправным членом с правом голоса, может занять несколько лет. — В ответ на многозначительное молчание Адама Флей сделал еще один глоток своего напитка и продолжил: — Я полагаю, что, пока вы росли, вас серьезно ограничивали в ваших действиях и мыслях. Вы выросли в тюрьме, как и я. Это была клетка из золотых прутьев христианства. Однако, если тронуть это золото, легко выяснить, что оно — лишь позолота, а внутри — самое низкосортное олово, созданное самыми эгоистичными и ушлыми лжецами в мире. Думаю, вы, как и я, успели это понять. И самая худшая ложь из всех заключается в том, что какая-то сущность в небесах заботится о нас. Нет. Это не так. Все мы сами по себе в этой жизни. Более того, когда наше время приходит, мы гаснем, как свеча, и нам более не суждено родиться вновь. Но никто из нас не стал бы противиться этому, потому что после смерти мы ни о чем более не будем беспокоиться. Вся эта чушь, которой вас кормил в нашей христианской тюрьме человек, которого я не могу назвать иначе как трусом, такая же омерзительная, как муть, бродящая сейчас в вашем животе. Как замечательно, как мощно будет наконец исторгнуть ее из себя!

— Сущность… существо… которое вы так высоко цените, — прохрипел Адам, — не заботится о вас?

— Оно заботится только о том, что мы можем принести на его алтарь, и о том, насколько сильно мы приклоняем колени, когда молимся ему и просим его коснуться нашей жизни и судьбы. Я вас совсем запутал?

Адам уставился на залитый солнцем сад. То, что он сейчас услышал, могло запросто обагрить топор палача. Гэвина Флея можно было оттащить в тюрьму и за несколько часов разорвать на части орудиями праведности. Начать, несомненно, следовало с языка.

— Наше собрание выбирает наслаждаться жизнью. Здесь и сейчас, — тихо сказал Флей. — Мы не обманываем себя, полагая, что наши богатства и радости будут вновь обретены нами в будущей жизни. Мы наслаждаемся тем, что у нас есть прямо сейчас. Мы не умерщвляем плоть, а довольствуемся ею. Сполна получаем то, чего маленькие люди, сидящие в своих позолоченных христианских клетках, никогда не получат. Ведь эти маленькие люди даже не задумываются о том, чтобы сбежать. А мы — сбрасываем с себя ярмо лжи, которое сдерживает и ограничивает их. Мы следуем высочайшему повелению нашего хозяина: делай то, что хочешь. И у меня есть некоторое предчувствие насчет вас, Доминус. Я думаю, что и вы — где-то в самом потаенном уголке своей души — тоже хотели бы ему следовать.

— Это неправильно, — последовал сконфуженный ответ.

— Неправильно для кого? И почему это неправильно? О, я видел ваше лицо во время порки прошлой ночью, мой юный друг. К тому моменту, как вы добрались до своей третьей жертвы, у вас изо рта шла пена, а глаза сияли, как маленькие фонарики.

— Третьей? — ошеломленно воскликнул Адам.

— Вы вчера избили многих. Очистили многих, я хочу сказать. Потому что это и в самом деле так. Очищение плоти и духа через радость боли. А теперь скажите мне вот что: если бы вы сейчас вышли на улицу и провозгласили все то, что я говорю вам, что бы произошло?

— Меня бы поразила Божья молния, либо разорвали бы на куски люди.

— Вот и вся свобода воли, которую обещает ваш маленький божок в своей книге заблуждений, — сказал Флей. — И этой книге продолжают следовать только напуганные люди. Но вы видели вчера… мы в нашем собрании действительно следуем свободной воле, которую дает наш хозяин. И мы делаем это с радостью, от всего сердца.

Адам молчал. Все это было безумием. Или нет?

— Вы можете уйти, если хотите, — развел руками Флей. — Да, вы слышали меня. Если хотите уехать, я попрошу Хаммерса отвезти вас в любую точку города, куда вы пожелаете. Если же вы предпочтете остаться и позволить мне исправить ваше положение, я буду настаивать на том, чтобы вы появлялись на следующем собрании через месяц. Я был бы рад, если б вы остались. Тогда я бы смог подыскать для вас подходящее место.

— Место?

— У меня есть связи с одним ювелиром. Он как раз ищет себе помощника. Его специальность — кольца изысканного дизайна и высокой стоимости.

Адам снова замолчал. Он наблюдал за тем, как Флей берет с тарелки кость и откусывает от нее последний кусочек мяса. Когда молчание слишком затянулось, Адам все же решил нарушить его:

— Вы сказали мне, что я здесь, потому что ваш долг и ваше удовольствие — привлекать внимание ваших гостей к интересным личностям. Кто был здесь до меня?

— Леди Эмбер. Я подобрал ее из сточной канавы. Теперь она владеет модным цветочным магазином недалеко отсюда, и дела у нее идут очень хорошо.

— И она была интересна вам, потому что у нее три груди?

— О, вы все же что-то помните! Да. Вы правы.

— Тогда кто был здесь до леди Эмбер?

Флей некоторое время наблюдал за птицами, прежде чем ответить.

— Молодой человек, у которого было темное родимое пятно во все лицо. Он… не пробыл здесь долго.

Адам задумался. Ему пришло в голову, что кучер Хаммерс — человек с кустистыми бровями и лицом, похожим на серый надгробный камень — может быть весьма искусен в том, чтобы доставлять «отбросы Флея» в ту часть Лондона, где даже в полдень требуются фонарщики, таким образом сохраняя тайны собрания в абсолютной безопасности.

Пока Адам обдумывал свой ответ и смотрел на сад, внезапно прилетела птица, ударилась о стекло и тут же улетела, оставив после себя мокрое пятно с маленьким коричневым центром.

— Они иногда так делают, — сказал Флей, делая последний глоток своего напитка, — когда сбиваются с пути.

Время шло.

Один месяц сменял другой. Адам пошел работать подмастерьем в мастерскую ювелира и вскоре по-настоящему увлекся тем, чтобы создавать сказочные (а иногда и довольно причудливые) кольца. Когда его настойчиво пригласили посетить собрание в следующем месяце — на этот раз без использования вещества, изменяющего сознание, но снова в мантии Доминуса — он отметил, что на некоторых участниках были кольца, которые он помогал создавать. Когда ему вложили в руку хлыст, а обнаженное тело распростерлось перед ним, он обнаружил что получает не только удовольствие от этого действа, но и почет и уважение окружающих.

Он отказывался избивать женщин, хотя некоторые из них умоляли его об этом, однако находил определенное удовольствие в том, чтобы хлестать по оголенному телу извивающихся и стонущих мужчин или помогать заковывать в цепи какого-нибудь ублюдка в маске и — когда его об этом просили — мочиться прямо на задыхающееся лицо.

Так продолжалось дальше.

Когда вода попадает на камень капля за каплей, камень имеет свойство трансформироваться. Когда кто-то открывает потайную дверь души человека и бродит по ее тайным комнатам, душа постепенно преображается. Кнуты… цепи… оргии… осознание того, что маленький божок, о котором говорил Гэвин Флей, не собирается убивать мальчика… злое возбуждение от безнаказанности… растущее притяжение и интерес к существу, стоящему в центре всего этого… сила, волнение и провозглашение принципа «делай, что хочешь» — все это изменило Адама.

Вода капала. Капля за каплей, капля за каплей.

Он стал кем-то важным. Настоящим Доминусом. Господином.

Он не был уверен, что верит в сатану, равно как не был уверен и в том, что верит в мстительного бога, о котором столько говорил его отец. Но те, кто входил в собрание, верили. И Флей верил. Адам решил, что истовая вера здесь не обязательна. Так или иначе, он наслаждался теми благами, которые приобрел: удобная комната, деньги, которые можно потратить, роскошные обеды, стильная одежда и обувь, а также посещение в компании Флея эксклюзивных клубов, где в свете множества свечей сверкали изумительные люстры, полы были отполированы до блеска, и толпа гостей улыбалась ему, даже не зная его имени.

И все же на этом гладком дереве была одна зазубрина, которая не переставала беспокоить Адама со временем.

Спустя десять месяцев с момента, как он впервые приехал в Лондон, настал день, когда шестнадцатилетний юноша (который теперь был выше большинства взрослых мужчин в городе) зашел в кабинет Флея наверху.

— Мне нужно отлучиться, — решился сказать он. — Я хочу увидеть свою мать.

— О? — воскликнул Флей. В последние месяцы он начал носить очки во время изучения своих счетов и заказов. Сейчас он снял их, чтобы лучше рассмотреть Адама. — И почему же?

— Мне снились сны о ней. Прошлой и позапрошлой ночью. Я хочу вернуться в Колквит и повидаться с ней.

— Сны ничего не значат.

— Сны могут быть не просто снами, — покачал головой Адам. — Я видел свою мать в доме и слышал, как она зовет меня по имени. Разве это не может быть посланием от нашего благодетеля?

Он не был готов сказать «хозяина», как это делали другие: гордость не позволяла ему добровольно назваться чьим-то рабом, даже если это существо было реальным.

— Что? По-вашему, он хочет, чтобы вы приползли обратно к своим родителям в эту грязную мелкую деревеньку? Я сомневаюсь, что они даже узнают вас.

— Я поеду, — сказал Адам. — Я не спрашиваю вашего разрешения, я просто сообщаю вам это.

Повисло молчание. Через несколько секунд Флей заговорил:

— Хм, — протянул он с мрачной улыбкой. — И что же у нас здесь?

— Отчасти — ваше творение, — был ответ.

— Не уверен, что оно мне нравится.

— Нравится или нет, но я отправляюсь в Колквит. У меня есть деньги, так что…

— А если я запрещу?

Сын Черного Ворона уставился своими темными глазами на человека за столом и сказал:

— Я буду делать то, что захочу.

Уголок рта Флея слегка дернулся.

— Возможно, я должен гордиться этим заявлением. Да… вы отчасти стали моим творением, но вам предстоит пройти еще очень… очень долгий путь. Я собирался предложить вам должность на кожевенном заводе. Вы могли бы заработать там много денег. Это не изменит ваших намерений?

— Я сказал, что еду в Колквит, чтобы повидаться со своей матерью. Я не говорил, что не вернусь.

— Это будет долгое путешествие. Остальные будут скучать по Доминусу. Вы стали любимчиком публики.

— Они смогут подождать меня. Только не отдавайте мою комнату мальчикам с родимыми пятнами на лицах или девочкам с тремя сосками.

Компромисс был достигнут в течение следующих нескольких минут. Хаммерс должен был отвезти Адама в Колквит в экипаже, а затем вернуть обратно. Таков был уговор.

Две недели спустя после серии остановок на различных постоялых дворах Адам Блэк стоял под легким летним дождем на пороге знакомого дома. Позади него Хаммерс сидел на мягком облучке дорогого экипажа, который нанял Флей. Адам сжал кулак и постучал в дверь, сердце сильно билось в груди, пульс стучал в висках. Он приготовился отвечать на вопросы своего отца, пытаясь продумать, что он скажет и сделает …

Дверь открылась.

Дородная молодая женщина с каштановыми волосами под чепцом объяснила, что да, это дом викария, а я его жена… О, нет, фамилия преподобного не Блэк, а Эдмондс. Если вы хотели поговорить с ним, то он сейчас в церкви… Преподобный Блэк? Они с женой уехали больше года назад… Я не знаю, куда, но Джон может знать. У вас были дела с преподобным Блэком?

— Да, своего рода, — уклончиво ответил Адам. — Спасибо. Доброго вам дня.

— Церковь недалеко. Просто идите по…

— Я знаю, спасибо.

В знакомой церкви молодой и свежий Джон Эдмондс вспомнил, что Еноха Блэка отправили в деревню Донафорд, в шестнадцати милях к северо-западу.

Эдмондс сказал, что в семье Блэков произошла какая-то трагедия, но он не был уверен в деталях.

— Донафорд, — сказал Адам Хаммерсу, и экипаж покатил дальше: в Донафорд, затем в Ленчворт, следуя по пути опального викария, который не мог удерживать свою паству под контролем дольше двух месяцев. Он либо оскорблял кого-то из чиновников в суровых мрачных шахтерских городках, либо попросту не справлялся с людьми. Итак, Адам гонялся за ним от одного городка до другого и через пять дней обнаружил себя на грязных улицах Грира в тридцати милях к северу от Бирмингема, где сухопарый старый викарий, опирающийся на сучковатую трость, сказал сыну Черного Ворона, что Енох Блэк уехал в марте, но его жена все еще здесь.

— Где? — спросил Адам, стоя под темнеющим небом.

— Бедная душа, — сказал старик. — Бедная, бедная разбитая душа. Она находится в больнице на вершине Брайерли-Хилл.

— В больнице?

— Да, сэр. Ну… она больше известна как бедлам.

— Хотите сказать, это… сумасшедший дом?

— Да, сэр, — последовал ответ. — Именно это я и имею в виду.

В экипаже, поднимавшемся по извилистой дороге, окаймленной высокими деревьями, Адам дрожал. Под бордовой треуголкой на лбу выступил холодный пот. Слова «сумасшедший дом» эхом отзывались в его мозгу и звучали, как сдавленный крик. Он закрыл руками лицо, попытавшись сбежать от страшной правды, пока экипаж раскачивался взад-вперед, а лошади тянули его все выше и выше. Опустив руки, Адам вздрогнул, потому что на мгновение — всего на мгновение — ему показалось, что на сиденье напротив он видит фигуру в пурпурной мантии, чье лицо было скрыто капюшоном… если у нее вообще было лицо.

— Тпру! Тпру! — услышал он крик Хаммерса. Экипаж остановился, подъехав в черным железным воротам. Сторож вышел из своего караульного помещения, чтобы спросить, что нужно нежданным посетителям. Как только прозвучало имя Эстер Блэк, ключ был вставлен в замок и ворота распахнулись. Экипаж продолжил свой путь к прямоугольному зданию с высокой башней с остроконечной крышей. Адаму показалось, что он начал слышать крики задолго до того, как они достигли арки, но, возможно, это было лишь игрой его воображения.

— Ах, да, сэр, верно, сэр, — сказал худощавый мужчина в черном костюме, который представился Джейкобом Скрэггсом, когда Адам стоял у него в кабинете. — Женщина по фамилии Блэк, я хорошо ее знаю. Так вы пришли навестить ее?

— Да, был бы признателен за такую возможность.

— Тогда следуйте за мной, сюда, в женскую секцию. Здесь много дверей, сэр, но они все надежно заперты. Вы же не хотите, чтобы кто-нибудь из них разгуливал на свободе? Следите за ступеньками, сэр. Упадете — костей не соберете. Итак, мои ключи прямо здесь… минутку. Давайте-ка найдем тот, который подходит. Могу я поинтересоваться, кем вы ей приходитесь, сэр?

— Спасителем, — глухо проговорил Адам.

— О, да, сэр. Я почему-то сразу принял вас за проповедника! О, а вот и ключ. Отойдите, пожалуйста, сэр. Иногда они немного шумят, когда открывается эта дверь.

Дверь открылась, скрипнув ржавыми петлями. За ней простирался ад, и он хлынул на Адама из помещения, стены которого были покрыты темными пятнами. Из освещения здесь были лишь две жалкие лампы, висевшие на цепях высоко над грязной толпой. Запах болезни, нечистот и гнили ударил сыну Черного Ворона в нос, словно дубина. Когда твари в лохмотьях с растрепанными волосами и вытаращенными влажными глазами бросились к двери, Скрэггс извлек из кармана куртки кожаную дубинку и отбил прерывистую мелодию по изуродованному дереву. Женщины отступили, натыкаясь друг на друга. В хаосе две из них сцепились и принялись царапаться и верещать, как две разозленные гарпии. Остальные начали бесноваться и кричать еще громче, подпитываясь насилием.

— А-НУ ЗАТКНУЛИСЬ БЫСТРО! — заорал Скрэггс голосом, который внезапно обрел мощь пушки. — И СМОТРИТЕ, КАК БЫ Я ЧЬЮ-НИБУДЬ БАШКУ НЕ ПРОЛОМИЛ!

Драка прекратилась, и грязная волна тел отступила. Под лампами блестели десятки пар запавших глаз, на некоторых лицах Адам разглядел оскал сломанных зубов и гримасу ужаса.

— ЭСТЕР БЛЭК! — заорал Скрэггс. — ШАГ ВПЕРЕД!

Ответа не последовало. Скрэггс скомандовал снова, но вновь не получил результата.

— О, она там и с ней все в порядке, сэр, — сказал он. — Должен вам сказать, с ней обошлись довольно грубо. Но я не могу следить за ними денно и нощно, сэр. Их слишком много. Нам присылают больных из Бирмингема, Манчестера… и вообще отовсюду. Но она здесь, я могу поклясться в этом. Вот, сэр. — Он протянул ему дубинку. — Лучше воспользоваться этим, если они подойдут слишком близко. Я закрою дверь, но буду прямо за ней. Постучите три раза, и я открою.

Адам уставился на Скрэггса, а затем на дубинку. В комнате женщины двигались так, словно их колыхали резкие порывы ветра.

Адам взял оружие.

Он переступил порог и дверь захлопнулась. Должен ли он позвать свою мать?

Он крикнул:

— Эстер Блэк!

Одна из тощих оборванных фигур вторила ему:

— Эстер Блэк!

И они начали хихикать и визжать, повторяя: «Эстер Блэк! Эстер Блэк! Эстер Блэк! Эстер Блэк»! Хохот и визг были такими сильными, что погасили висячие лампы.

Адам двинулся вперед. Большинство женщин отступило назад. Несколько подкрались к нему, вытянув когти вперед, словно собираясь разорвать его на части, но взмах дубинки заставил их разбежаться, как перепуганных крыс. Шаг за шагом Адам продвигался по скользкому грязному полу.

— Эстер Блэк! — крикнул он еще раз, и снова ему вторили насмешки толпы. А затем древнее на вид существо с костлявыми руками и беззубым ртом указало ему в угол.

— Она моя хозяйка! — прошипело существо, а затем пустилось в ошеломляющий безумный танец, который был подхвачен тремя грязными скелетами, закружившимися в бешеной ярости. Они прыгали, врезались друг в друга и хохотали, пока не срывали голос.

Еще четыре шага, и он оказался над скорчившимся телом. Он уже собирался сказать «мама», когда голова, покрытая струпьями и язвами повернулась, и он увидел лицо, которое когда-то знал. Казалось, это было вечность назад. Ее правый глаз был проколот чьим-то злым пальцем и стал тусклым, как дохлая рыба.

— Боже, — прошептала она. Голос был таким хриплым, что он едва смог его узнать. Из запавшего левого глаза потекла слеза. — Спаси меня! — отчаянно крикнула она. Он вздрогнул. Он не мог говорить, его горло будто что-то сдавило. — Иисус пришел спасти меня! — прошептала она, и теперь ее голос был похож на всхлип. Она обхватила руками ноги Адама и зарыдала в голос.

— Я твой… — начал говорить он, но не смог закончить.

Он понял, что кто-то стоит рядом с ним. Он видел это лишь смутно, краем глаза: стройная фигура, такая же высокая, как он сам, одетая в пурпурную мантию с капюшоном, на месте лица зияла пустота.

Ты не можешь, — сказала фигура голосом, одновременно похожим и на мужской, и на женский.

Сын Черного Ворона почувствовал, как по его подбородку течет слюна.

Забрать ее. Ты не можешь.

— Я могу, — ответил он вслух. Собственный голос показался ему таким далеким, будто звучал за сотни миль отсюда.

Куда? В Лондон?

— Да. В Лондон.

Это лишь мечта. В Лондон? В дом Гэвина Флея? — Голос стал ниже на две октавы и замедлился, слова стали неразборчивыми. — Нет.

Адам посмотрел в сторону фигуры, но ничего не увидел, кроме кучки женщин, сбившихся в единое мерзкое целое. Одна подобралась к нему и сжала ему грудь, другая начала изрыгать проклятья. Адам посмотрел вниз и уставился на дрожащую женщину, которая цеплялась за его ноги.

Забрать ее отсюда? В дом Флея? Если Флей не избавится от нее сразу, и она увидит, во что превратился ее сын… если она будет хотя бы способна распознать правду… что тогда?

— Мама, — только и сумел выдавить он.

Тогда, подняв свое измученное лицо и посмотрев на него снизу вверх, она отчаянно прошептала:

— Кто ты?

— Эстер Блэк! Эстер Блэк! — взвизгнула одна из женщин. — Эй, Нонни! Нонни! Сломай ей хребет!

Крик был подхвачен и размножен на множество голосов. Комната ужасов зазвенела от раскатистого визга, который едва не разорвал Адаму голову. Женщины скакали и бесновались, как разозленные фурии.

— Помоги мне, — умоляла его мать.

Помоги ей, — раздался одновременно мягкий и настойчивый голос, но Адам не мог понять, откуда он звучал.

Он высвободился из ее хватки, оттолкнул остальных женщин и прильнул спиной к покрытой плесенью каменной стене. Он знал, что нужно было сделать. Подойдя к Эстер, он схватился за дубинку обеими руками с двух концов, уперся коленом матери в затылок, приставил дубинку к ее горлу и изо всех сил дернул назад.

Она взмахнула руками, сопротивляясь. Остальные женщины разом ахнули — некоторые с ужасом, а некоторые с радостью, потому что все они в этот момент осознали, что Эстер Блэк навсегда покидает бедлам.

Адам продолжал свое мучительное действо, бывшее для него трудом любви, который не только раздавил ей горло, но и превратил в золу тлеющий уголек ее души. Наконец, он почувствовал и одновременно услышал тошнотворный хруст. Когда Эстер содрогнулась и обмякла, крики остальных усилились до такой степени, что сын Черного Ворона едва сам не рухнул в пучину безумия.

Все закончилось. Адам отошел от распростертого тела. На его лице было что-то мокрое. Не слезы, нет. Он понял, что у него изо рта успела пойти пена.

Чья-то хрупкая фигура двинулась в его сторону, ее лицо было изъедено язвами… или же чьими-то зубами. Она протянула к нему руки то ли в попытке обнять, то ли желая выколоть ему глаза. Адам взмахнул дубинкой и поймал своим ударом только воздух, но женщина отскочила от него и упала навзничь, скуля, как побитая собака.

Он добрался до двери почти в беспамятстве. Ему казалось, что всю дорогу за ним следовала фигура в пурпурной мантии, но он не оборачивался, чтобы посмотреть на нее. Адам трижды постучал в дверь, она открылась и тут же закрылась, послужив Эстер Блэк саваном. Остальные снова устремились к выходу, но сразу же скрылись из виду.

Скрэггс повернул ключ в замке и забрал свою дубинку.

— Вы нашли ее, сэр?

Адам кивнул, но не сумел заговорить, пока они не поднялись по ступенькам.

— Скажите мне… — прохрипел он. Ему пришлось откашляться и начать снова: — Скажите мне, кто привел ее сюда.

— Насколько я помню, это был ее муж. Викарий. Викарий той церкви в Грире. Я его не знал, сам я живу в Монфри. Я был бы признателен за небольшую любезность за то, что я показал вам дорогу, сэр.

Дрожащей рукой Адам дал ему несколько монет.

— А вы не помните… была ли эта женщина больна, когда только прибыла сюда?

— Ха! Вот это вопрос! Они все говорят, что не больны. Вы бы видели, как некоторые из них заходятся — дорого бы отдали за такое шоу. Как считает директор Биттс, они не оказались бы здесь без повода.

— Мне нужно уйти отсюда, — пробормотал Адам, обращаясь, по большей части, к самому себе.

— О, конечно, сэр. Все правильно, вам не престало быть в таком жутком месте, как это, даже если вы проповедник. Но… позвольте спросить вас, сэр, ваш визит к ней… вас попросил лорд Карлтон?

Адам тупо уставился на него в желтом свете масляной лампы, висящей на стене. — Лорд Карлтон из Бирмингема, — продолжал Скрэггс. — Именно он отправлял последние деньги на содержание этой женщины и… сэр, вы же видите, что этого не хватает. Даже на половину ее нужд. Так что мне стало интересно… не привезли ли вы деньги от лорда Карлтона?

Адам почувствовал, как у него похолодела кровь. Его лицо стало бледным, как известка.

— Я хотел бы, — процедил он, — спросить у лорда Карлтона, почему деньги за эту несчастную душу не были выплачены в полном объеме. У вас есть адрес, по которому я могу его найти?

— Адрес? О, нет, сэр. Но деньги обычно поступают от курьерской службы Бирмингема. Это все, что я знаю. Последний взнос был примерно месяц назад. — Скрэггс нахмурился, что не украсило его длинноносое лицо. — Забавно, не правда ли? Привез ее викарий, а лорд оплачивает ее содержание. Точнее… я, наверное, должен сказать, оплачивал? Забавно, вы не находите?

— Чертовски весело! — бросил Адам. — А теперь прочь с моей дороги!

Глава двадцать шестая

— Вы нашли ее? — спросил Хаммерс, когда Адам открыл дверь экипажа.

— Да. Нашел.

— Тогда дело сделано.

— Не совсем. Утром у меня дела в Бирмингеме.

— Нет у вас там дел, — возразил Хаммерс. — Мне было велено привезти вас обратно в дом мистера Флея, как только вы закончите здесь.

Адам остановился у открытой двери.

— Но мы ведь и так должны проехать через Бирмингем, разве нет?

— Не через. Мы его огибаем. Еще два часа пути, и мы остановимся в гостинице. Затем, с первыми лучами солнца отправимся в Лондон.

— Я приказываю вам остановиться в Бирмингеме и дать мне…

Хаммерс перебил его, презрительно фыркнув.

— Я подчиняюсь только приказам господина Флея. Не вам. А теперь садитесь и поехали. У меня от этого места мороз по коже.

Когда экипаж спустился с Брайерли-Хилл, Адама захлестнула волна отчаяния, обрушившаяся на него беспощадным атлантическим штормом. Он закрыл лицо руками, задрожал и…

Не плачь, — сказал голос, одновременно звучавший как мужской и как женский.

Адам поднял глаза. Сквозь обжигающие их слезы он увидел перед собой фигуру в пурпурной мантии с капюшоном. Она сидела так близко, что до нее вполне можно было дотронуться. Фигура была полупрозрачной, и при напряжении зрения через нее можно было разглядеть швы в сиденьях, однако… она все же была здесь.

Это пустая трата энергии и воли, — сказала она.

Адаму показалось, что салон экипажа, освещенный единственной лампой, начал раздуваться и шириться, а затем сжиматься. Пространство потеряло для него всякий смысл. Возможно, он уже не сидит в экипаже, а находится на бескрайней черной пустоши?

Послушай, — сказала безликая фигура, — ты же понимаешь, что Хаммерс не дурак выпить эля. И ты уже не раз помогал ему добраться до постели. Так? Сегодня вечером в таверне тебе стоит убедиться, что эль льется рекой.

— Кто ты такой? — прошептал Адам. — Или что ты такое?

Я тот, кем ты хочешь меня видеть. Ответ на вопрос «что я» — будет таким же. Знай, что дорога, которую ты ищешь, будет открыта для тебя после того, как Хаммерс переберет с элем.

Адам не знал, что ответить. Он просто сидел, тупо уставившись на фигуру, которая, казалось, колыхалась в такт движению лампы на подвесе, как будто и сама была подвижным пламенем.

Скажи мне, что ты понял.

Да, — ответил Адам, хотя и не понял, сказал ли он это вслух.

В тот же момент таинственный собеседник исчез.

Адам был весь в поту. Его трясло. Сотрясаясь от дрожи, он не сразу понял, что слышит собственный стон. Однако слезы, недавно обжигавшие ему глаза, исчезли. Теперь не было ни слезинки. Пустая трата энергии и воли. А ведь сейчас он нуждался и в том, и в другом — больше, чем когда-либо. Сейчас нужно было сосредоточиться на ожидании, терпении и планировании.

Когда несколько часов спустя Хаммерс начал заплетаться в собственных ногах от количества выпитого, Адам любезно помог ему лечь в постель в гостинице «Рай Путешественника» и взял у него мешочек с деньгами, чтобы добавить их к своим собственным. Затем он отправился в путь до Бирмингема тихой и спокойной июльской ночью. На рассвете он купил лошадь и упряжь у фермера, который сказал ему, что Бирмингем находится всего в двенадцати милях к востоку. Адам решил поспешить, потому что не хотел, чтобы Хаммерс, который к этому моменту уже мог прийти в себя, отправился за ним в погоню.

Первая курьерская служба, которую он обнаружил в городе, ничего не знала о лорде Карлтоне. Но вторая…

Позвольте мне проверить наши записи, сэр. Кажется, я действительно знаю это имя. Сейчас… Поймите правильно: открывать наши записи постороннему человеку… я бы назвал это бухгалтерской процедурой. Я ведь ясно выразился?

Согласованная сумма была передана через прилавок.

О, да, сэр. Вот имя и адрес, на который была отправлена квитанция о доставке. Лорд Енох Карлтон, дом номер четыре, Камберленд. Очень достойный район, я бы сказал. Могу еще чем-нибудь помочь?

— Спасибо, — сказал Адам. — Вы могли бы подсказать мне дорогу.

Место находилось далеко, к югу от города в районе лугов и холмов. Домов здесь было немного, но все они представляли собой особняки из белого или серого камня с высокими крышами, множеством окон и большим количеством дымоходов.

Наконец, в угасающем послеполуденном свете Адам добрался до указателя, на котором виднелась цифра «4» из выветрившейся бронзы, и вгляделся в тенистую дорогу, которая отходила от главного тракта. Особняка все еще не было видно. Адам погнал лошадь вперед, чувствуя внутри абсолютное хладнокровие.

Прошло еще десять минут, и появился дом — элегантное двухэтажное строение из бледно-серого камня с несколькими дымоходами и садом с кустарниками причудливой формы вокруг. Адам спешился, привязал лошадь к кольцу коновязи, нервной походкой поднялся на четыре ступеньки к входной двери и постучал.

Дверь открыл худощавый пожилой мужчина в темно-синем костюме.

— Да?

— Это поместье лорда Карлтона?

— Поместье лорда и леди Карлтон, — последовал чопорный ответ.

Внутри Адама пронесся поток холодной ярости, однако он сохранил невозмутимое выражение лица и спокойный голос.

— У меня дело к лорду Карлтону.

— У вас есть карточка?

— Сообщите лорду Карлтону, что у меня есть дело, касающееся заведения на вершине Брайерли-Хилл.

Слуга несколько секунд поколебался, прежде чем сказать: «Так и сделаю» и закрыть дверь прямо перед носом Адама. Тот замер и не двигался с места, пока дверь не открыли снова.

— Войдите, — сказал слуга, и сын Черного Ворона переступил порог.

Его провели через устланный синим ковром вестибюль, где висели портреты мужчин и женщин в париках и драгоценностях. Адам подумал, что это, должно быть предки Карлтонов. Затем перед ним открыли еще одну дверь с позолоченной ручкой, и Адам вошел в гостиную, обставленную роскошной кожаной мебелью, резным столом красного дерева и подставкой с открытой Библией под отполированным до блеска распятием на стене.

Джентльмен, поднявшийся с тахты с рисунком пейсли, был одет в шелковый халат, перехваченный красным поясом, а на шее красовался бледно-голубой галстук.

— И с кем же я имею удовольствие… — Енох Блэк замер, как вкопанный, его рука протянулась вперед для приветствия и остановилась. Наверняка он ждал очередного курьера из Брайерли-Хилл. Адам увидел, как кровь отхлынула от лица отца, а глаза сделались огромными от шока.

— Сэр? — окликнул слуга, заметив, что что-то не так. — С вами все в порядке?

Блэк отступил на шаг и оперся рукой о стол, чтобы не упасть.

— Принести нюхательную соль? — спросил слуга. — Или мне позвать леди…

— Нет, — выдавил Блэк. — Не беспокой Делию. Этот… джентльмен… у меня есть некоторые дела, которые мы с ним должны решить. Выйди и закрой дверь.

— Сэр. — Слуга почтительно поклонился, вышел из комнаты и плотно прикрыл за собой дверь.

Отец и сын стояли, молча глядя друг на друга, а часы на каминной полке из голубого сланца отсчитывали секунды.

— Боже, — с натянутой кривой улыбкой произнес Блэк. — Как ты вырос!

Адам молчал, понимая, что сейчас он стал на голову (а то и больше) выше монстра, который его породил.

— Я могу предложить тебе бокал вина. — Блэк направился к маленькому круглому столику, на котором стояли бутылки и бокалы.

— Я не пробуду здесь достаточно долго, чтобы выпить с тобой, — сказал Адам, и его отец снова превратился в соляной столп.

— Боже… Ты теперь и говоришь, как мужчина.

— Ты постоянно взываешь к своему богу, но я сомневаюсь, что ты теперь проповедуешь, отец. Не так ли? — Адам указал на Библию и крест на стене. — А это? Оставил артефакты из прошлой жизни?

— Я все еще соблюдаю правила дня Субботнего, если ты об этом… — Он осекся и застыл с полуоткрытым ртом. — Я не ослышался? Ты сказал «к своему Богу?»

— Так и есть. Я не стану называть эту глупую маленькую басню своей.

— Богохульство! — выкрикнул Блэк, и кровь прилила к его лицу, делая его похожим на раздувшуюся жабу. — Я буду молиться о Божьей милости к тебе!

— Прибереги свой сахарный пирог. — Адам говорил легко и спокойно, хотя его сердце заколотилось, и он почувствовал, как на висках и голове под треуголкой выступают капельки пота. — Я ничего не буду есть.

— Что с тобой произошло?

— Я должен спросить тебя о том же. Знает ли леди Карлтон, что твоя жена… была отправлена в бедлам своим любящим мужем?

— О, так вот, в чем дело! Ты проделал этот путь, чтобы найти меня и шантажировать!

Адам издал короткий едкий смешок в ответ на это замечание. Затем по его лицу пробежала тень, а глаза стали похожи на два дула пистолета, нацеленных на жертву.

— Ты грязный негодяй, — тихо процедил он. — Бросил мою мать в эту адскую дыру, а сам стоишь здесь в шелковом халате, предлагая мне вино и молитвы. Неужели ты совсем не беспокоишься о своей собственной душе?

— Моя душа не запятнана. Я сделал то, что должен был сделать. Твоя мать начала терять рассудок после того, как ты сбежал.

— А я уверен, что ей помогли потерять рассудок, если все это не выдумка.

— Она лишилась рассудка, потому что ты не желал платить свой долг перед правосудием. А теперь посмотри на себя! Обрядился в костюм, который, я уверен, ты не покупал! Во что ты ввязался? Что бы это ни было, еще не поздно приклонить колени и молить о прощении! — Блэк указал на распятие на стене, не подозревая, что в дальнем углу комнаты появилась фигура в пурпурной мантии и капюшоне.

— Я плевал на этот крест! — гордо сказал Адам. — Он не имеет ни силы, ни смысла. Особенно в твоем присутствии.

— Тебя следовало бы повесить за такие слова, ты, жалкий глупец! Да, теперь я ясно вижу, что рассмотрел в тебе тогда и что пытался искоренить. Именно то, о чем сказал Килер: дьявол в душе. И теперь он занимает ее всю…

Дверь открылась.

— Боже правый, что здесь за ссора?

Женщина, вошедшая в комнату, была одета в объемное розовое платье, подходящее для королевского бала. Она шла, тяжело опираясь на трость, пока украшенные драгоценными камнями броши сверкали около ее декольте. В ее седых волосах красовалась усыпанная бриллиантами диадема. Адам в шоке понял, что ей, должно быть, по меньшей мере, семьдесят лет. Ее скуластое лицо выглядело ужасающе из-за обилия белой пудры и румян.

— Делия! — воскликнул Блэк. — Прошу тебя… этот человек и я, мы…

Адам заметил, что фигура в капюшоне переместилась на другую сторону комнаты и теперь стояла за спиной у дряхлой леди Карлтон. Ему показалось, или невидимая голова кивнула?

Возможно.

Адам уставился на ослабевшее ископаемое, затем обвел взглядом комнату богача и самого надменного лорда Карлтона. В памяти воскресли крики обитательниц Брайерли-Хилл и изуродованное лицо матери. Адам будто снова почувствовал хруст ее шеи, ломающейся в его руках.

Да.

Фигура действительно кивнула.

— Дьявол в душе, — сказал Адам, подходя к предмету, который видел у камина. Его сердце перестало сильно биться. Возможно, он немного вспотел под рубашкой, но в остальном он был совершенно спокоен.

Он вытащил железную кочергу.

— Ты даже не представляешь… — прошептал он Черному Ворону.

Прежде, чем Енох Блэк успел поднять руки для защиты, длинные ноги его сына уже были у цели. Адам взмахнул кочергой, и ее крюк врезался Блэку в правый висок, с глухим стуком войдя внутрь. Брызги крови веером разлетелись по столу. Когда Блэк отскочил назад, Адам выдернул оружие, и оно прочертило кровавую борозду на голове его отца, обнажив скулу. Затем кочерга освободилась, и Адам замахнулся снова. В этот момент леди Карлтон обрела голос и заверещала. Второй удар смял череп Блэка, из ноздрей густо хлынула кровь, и он рухнул на колени. Поскольку женщина продолжала кричать, Адам повернулся к ней и нанес удар по голове, который заставил ее замолчать навсегда. Диадема слетела с ее головы, и старуха упала на пьедестал, на котором стояла Библия. Потянувшись за опорой, она схватилась за распятие, то соскочило с верхнего колышка и повисло вверх ногами на стене. Еще один удар по затылку сломал ей шею с отвратительным треском, и мертвое тело осело на пол.

В этот момент в комнату ворвался слуга, и у него было время, чтобы побледнеть от ужаса, прежде чем Адам ткнул заостренным концом кочерги ему под челюсть. Рыдая и пуская кровавые слюни, слуга, пошатываясь, вернулся в коридор. Адам последовал за ним, и, когда мужчина завалился на спину на синий ковер, встал над ним, вытащил кочергу и превратил лицо в кровавое месиво.

Он услышал тихий вздох.

Повернувшись направо, Адам увидел молодую темноволосую девушку в платье с передником. Ее руки были белыми от муки. На вид ей было не больше семнадцати, и она действительно была бы хорошенькой, если б ее лицо не перекосило от ужаса. Она пятилась назад, пока не уперлась в стену, а затем опустилась на колени, подняв белые ладони.

— Пожалуйста, сэр, — захныкала она. — Пожалуйста, сэр!

Не оставляй живых, — произнесла фигура в капюшоне, стоявшая рядом с Адамом.

И это было необходимое требование, которое не получилось бы проигнорировать.

Только так и никак иначе.

Он двинулся на девушку.

— Пожалуйста, сэр! — взмолилась она и заплакала.

Он забил ее до смерти, нанеся четыре удара по черепу, и остановился, прислушиваясь к звукам в доме и пытаясь понять, остался ли здесь кто-нибудь еще. Он ничего не услышал, лишь почувствовал, как у него ноет плечо. Сегодня вечером потребуется какая-нибудь мазь…

Вернувшись в гостиную, Адам обнаружил, что Черный Ворон пытается ползти по полу. Он встал над ним, думая, что никогда прежде не видел такого крупного слизняка. Адам ткнул отца сапогом в бок. Ошеломленные вытаращенные глаза попытались найти своего мучителя, но не смогли.

— Есть три имени, которые запечатлелись в моей памяти, — сказал Адам. — Позволь мне назвать их тебе. Сим. — Он нанес очередной удар по лицу отца. — Хам. — Второй удар раскрошил и без того переломанные кости. — И… о, да… Иафет.

Третий удар не понадобился: беззубые развалины тела отца издали хрипящий удушливый звук, служивший предсмертным хрипом. Однако Адам не стал отказываться от плана и все же нанес удар, после которого тело задрожало на полу и затихло. Остались только часы на каминной полке.

Фигура в капюшоне снова испарилась.

Адам отбросил кочергу в сторону. Ему пришло в голову, что, прежде чем уйти из этого дома, следует найти какую-нибудь сумку и наполнить ее как можно большим количеством денег — нужно забрать все драгоценности, какие он сможет унести и, в частности, бриллиантовую диадему.

Еще несколько мгновений он рассматривал свою работу. Он никогда прежде не чувствовал себя настолько совершенным и настолько свободным. Ему стало любопытно, что готовила кухарка на кухне. Придя туда, он обнаружил, что она раскатывала тесто для сахарных пирожных. Он нашел горшочек кукурузы в сливках с кусочками ветчины, потратил несколько минут на поиски ложки — разумеется, из чистого серебра, — и немного подкрепился, потому что ничего не ел со вчерашнего вечера.

Он взял миску с собой в разгромленную гостиную и, доедая, вдруг уставился на перевернутый крест. Ему показалось правильным осуществить то, что пришло ему в голову — проявить уважение ко всем заинтересованным сторонам.

Он использовал ложку, чтобы нарисовать перевернутый крест на всех трупах, хотя при обилии крови и увечий сатанинский символ едва ли был заметен. Тем не менее, перевернутое распятие довольно красиво алело на застывшем лице леди Карлтон.

Потребовалось еще около получаса, чтобы завершить всю свою работу. Выйдя из дома с сумкой, полной сокровищ и веревкой, чтобы привязать сумку к седлу, Адам вдруг обнаружил, что его друг в капюшоне ждет его рядом с лошадью.

Дело сделано.

Он сказал это или подумал? Адам решил, что это неважно, потому что его слова были услышаны.

Да. Дело сделано, — был ответ.

Ты поможешь мне добраться до Лондона?

Ты и сам знаешь дорогу, — ответила фигура.

Адам завязал мешок и забрался в седло. Фигура в капюшоне просто стояла на месте, как безликий страж. Теперь она казалась совершенно плотной, и сквозь нее ничего нельзя было разглядеть.

— Как мне тебя называть? — спросил Адам вслух.

Ты уже знаешь.

Адам не стал отвечать вслух, но подумал:

Да, я знаю.

Что касается тебя, — кивнула фигура, ее голос звучал то по-мужски, то по-женски. — Если эта тварь называла себя викарием, то ты должен быть…

Кардиналом, — подумал Адам.

Он повернул лошадь прочь от особняка лорда и леди Карлтон. Когда он оглянулся мгновение спустя, Доминуса уже не было. Однако на самом деле он был повсюду.

В последующие годы Гэвин Флей обнаружил у себя изнуряющую болезнь, которая отнимала у него не только зрение, но и жизнь. Во время болезненных бредовых припадков он лепетал своему подопечному, что раскаивается во всем, хочет отказаться от своих связей и исповедаться духовнику в надежде, что это спасет его душу.

К несчастью, однажды холодным декабрьским утром Гэвин Флей неудачно упал со ступенек своего офиса на верхнем этаже и сломал шею. Вскоре после этого Адам Блэк узнал, что унаследовал дом, значительное состояние Флея, его кожевенный бизнес, опеку над собранием и почти рабское поклонение его участников.

В конце концов, — напомнил ему как-то Доминус, — шоу должно продолжаться.