Кот госпожи Брюховец

Глава 19

– Я знал, моя богиня, что встречу вас здесь! – вскричал господин Ханопулос, завидев Марию Николаевну Муромцеву в толпе у Спаса на Сенной.

Грек, не смущаясь явного осуждения окружающих, оглядывал девушку восхищенным раздевающим взглядом. Пригнувшись, он шепнул в девичье ушко:

– Вы никогда не замечали, что смерть разжигает любовную страсть?

Муре не нравилось, что они привлекают к себе внимание. От самого дома за ней в некотором отдалении неотступно следовал неприметный господин – его неприметность и настораживала. Значит, неизвестные преследователи установили не только местонахождение ее детективной конторы, но и место проживания. Или сумасшедшая госпожа Брюховец наняла соглядатая? Чувствуя на спине чужой взгляд, Мария Николаевна с запоздалым сожалением думала, что напрасно отдала доктору Коровкину оружие. Теперь она озиралась, ожидая каждую минуту нападения, и радость от встречи с Эросом Ханопулосом была безвозвратно испорчена.

Гибкий, стройный брюнет ее волновал – сладкая тревога отзывалось неизвестным прежде томлением каждой клеточки тела. Ей хотелось видеть грека, слушать его страстные речи, ловить на себе сияющий взор оливковых глаз, смотреть на контрастную линию, отделяющую белоснежный воротник рубашки от смуглой шеи, сильной, мускулистой, точеной...

– Я был вчера на велодроме, – взволнованно говорил грек. – Вас там не было. Вы всех обманули, не пришли. Я не знал, где вас искать, иначе давно бы был у ваших ног.

– Зато у вас появилась возможность заняться неотложными коммерческими делами, – приглушив голос, кокетливо заметила Мура, намекая на неожиданный отъезд спутника после посещения Демьянова трактира.

– Ничуть не бывало! – излишне громко возразил грек. – Дела надо делать, только когда они могут принести быстрейшую и значительную прибыль. Я предпочитаю те, что позволяют обогатиться максимум за три дня. Вчерашний день для меня полностью пропал.

– Вы скучали? – с затаенной надеждой, не поднимая глаз, спросила Мура.

– Разумеется! – Эрос Ханопулос все больше воодушевлялся. – Как скучал о своей возлюбленной кормчий Менелая Каноп во время самого дальнего морского путешествия. Папа мне рассказывал...

Мура испугалась, что последуют очередные, слишком громогласные, комплименты грека.

– Вы весь вечер просидели взаперти в гостинице?

– Нет, дорогая Мария Николаевна, нет! – Эрос снова приблизил чувственные губы к девичьему ушку. – Гораздо хуже. Управился с неотложными делами и весь вечер в «Аквариуме» слушал писк тощей шансонетки... Разве это голос? Разве это женщина? Мечтал о встрече с вами, не отходил от вашего знакомого Родосского. Надеялся, что встречу вас здесь.

Мура отстранилась и принялась изучать толпу. Она действительно усмотрела Петю Родосского: юноша делал вид, что не замечает ее, не подходил, не здоровался. Мелькнула в толпе тонзурообразная лысина, венчающая апоплексически разжиревшую голову на тучном торсе Платона Симеоновича Глинского, – и исчезла. Только галантный инженер Фрахтенберг в скорбном наряде, с черной повязкой на рукаве мундира, явился пред очи Марии Николаевны Муромцевой. Он поцеловал барышне руку и обратился к заскучавшему греку:

– А разве вы знали Степана Студенцова?

– Не имел чести, – холодно ответил Ха-нопулос. – Но о несчастье слышал. Кроме того, как православный, скорблю по поводу смерти отца Онуфрия.

– А он что, тоже в мумиях разбирался?

– Прекратите, – осадила задиравшихся молодых людей Мура, в душе испытывая признательность к Эросу за неожиданную для него сдержанность, – здесь не место для дискуссий.

– Да? – недоверчиво спросил инженер. – Несчастного Степку лишил христианского сострадания наш красавчик-Густавчик. Думает, что Степкины мощи провоняли...

– Господин Фрахтенберг, – строго прервала Мура, – вы кощунствуете: говорите о покойном, как о святом...

– А он и есть святой в некотором смысле, – Фрахтенберг снова осклабился. – Невинная жертва, погиб ни за что, ни про что...

– Вы не очень благоволите к покойнику, – укорила девушка.

– Мне до него нет никакого дела, –возразил инженер. – Это человек не моего круга. Пустой, лицемерный. А почему, Мария Николаевна, вы не представили меня вашему спутнику?

Неожиданный вопрос поверг Муру в растерянность.

– Я думала... мне показалось...

– Мы знакомы, что притворяться, – пробурчал недовольный присутствием Фрахтенберга грек. – Вчера на велодроме познакомились да в «Аквариуме» продолжили...

Фрахтенберг смотрел на Муру остановившимся, бесцветным взглядом.

– Отчего ж, господин Ханопулос, вы нас вчера так рано покинули? – спросил он с намеком. – Куда вы так торопились?

– Срочное коммерческое дело, – огрызнулся грек. – Для того и прибыл в столицу российскую.

– Вы в Петербурге третий день? – Мура попыталась разрядить напряжение. – И как, удается ныне в три дня разбогатеть?

– Я близок к этому! – Грек выкатил оливковые глаза. – Еще немного – и смогу думать о своем будущем. Хотелось бы не зависеть от отца...

– Похвальное стремление, – одобрил Фрахтенберг, переместившийся за спины Муры и Эроса.

Толпа у храма расступились, освобождая проход для несчастных родителей Степана Студенцова: крепкий мужчина с густой пшеничной, тронутой серебром, растительностью на красноватом лице, поддерживал заплаканную, закутанную в черную шаль низенькую полную женщину. Следом шествовал сутулый господин с высоко поднятой головой, с остренькой рыжей бородкой и рыжими усами, с черной креповой повязкой на рукаве.

– Я знал, что он непременно явится, – прошептал за спиной Муры Фрахтенберг.

– О ком вы?

– О рыжем Магнусе. Один из совладельцев банка Вавельберга. Там купец Студенцов держит свою казну. Вот с кем надо делать деньги, господин Ханопулос.

Прекрасный грек улыбнулся Муре и ответил, не оборачиваясь:

– Биржевые игры не для меня. У меня есть более безопасные способы разбогатеть.

За родителями покойного под сень благоуханных сводов потянулись и прочие желающие отдать последний долг безвинно убиенному. Инженер Фрахтенберг пробрался к паперти: поджидать Петю и Платошу.

Как ни странно, взрыв мало изуродовал лицо Степана: ожоги и ссадины замазали гримом, брови и ресницы были опалены, но даже без них явно проступало сходство кряжистого осиротевшего купца и юного мальчика в гробу. Бледное чело опоясывал бумажный венчик, руки, вернее, их отсутствие, скрывало белоснежное покрывало, на груди лежала иконка Владимирской Божией Матери старинного письма, в серебряном окладе.

– Всякому прегрешению вольному и невольному... – выводил звучный, сильный голос священника.

– Господи помилуй, Господи помилуй, – подхватывал слаженный хор певчих.

При каждом взмахе кадила прихожан окутывали волны ладана, от зажженных восковых свечей исходил душный ароматный чад. Бесшумные старушки в черном хлопотали вокруг несчастной, обеспамятовавшей матери.

Мура искоса посматривала на прекрасного грека: тот истово крестился, кланялся, смуглое лицо его выражало глубокую печаль, казалось, он молил всех богов, чтобы душа покойного нашла свой тихий небесный приют. Господин Ханопулос заметил взгляд девушки.

– Я поклялся головой Зевса, – шепнул он Муре на ушко, – что теперь-то вас не потеряю. Вы – моя судьба. Я слышу: Божия Матерь и Афродита шепчут мне слова одобрения.

Мура перекрестилась, поправила черное кружево на голове.

– А жених у вас есть?

Девушка недовольно повела бровями.

– За мной следят, – торопливо пояснил грек, – не убьют ли меня из ревности?

Мура подумала о докторе Коровкине.

– Слева, у образа Николая Угодника, человек. Я его давно заметил.

Мура отыскала взором преследователя Эроса: костлявый мещанин с окладистой неряшливой бородой, погруженный в христианскую скорбь, не имел особых примет и не походил на человека, который плелся сегодня за ней с самого утра.

– Вам показалось, – шепнула она, – впрочем, давайте проверим: выйдем из храма.

На улице Мария Николаевна всей грудью вдохнула. Грек, раздувая ноздри, покосился на вздымающуюся грудь, обтянутую тонкой тканью, –косые многозначительные взгляды будоражили девушку. Мещанин из церкви за ними не последовал, не было видно и неприметного господина, увязавшегося за Мурой от ее дома.

– Я еще не посетил достопримечательности столицы, – сказал коммерсант, – мне хотелось бы, чтобы их мне показали вы. Допустим, собрание древностей в Эрмитаже. Не откажите гостю, восхищенному вами...

– Логичней, чтобы Эрмитаж вам показал Платон Симеонович Глинский, он там служит. Хотите, познакомлю?

– Нет, увольте. Предпочту осмотреть мумии в более приятном обществе, в вашем, например.

Продолжить беседу им помешал пожилой посыльный в темно-малиновой фуражке: он нерешительно приблизился и, выяснив, что перед ним именно Мария Николаевна Муромцева, передал порученный ему пакет.

Мура присела в тени огромной липы на скамью и вскрыла конверт. Послание было от Софрона Ильича Бричкина. Оно содержало всего две фразы: прочитав их, девушка закрыла лицо руками и беззвучно заплакала. Господин Ханопулос опустился на колени, отвел Мурины ручки от ее лица и стал их целовать.

– Дорогая Мария Николаевна! Кто посмел огорчить вас? Успокойтесь, утешьтесь. Могу ли я вам помочь?

– Я не поеду с вами, Эрос Орестович, в Эрмитаж... не могу... – всхлипнула Мура. – Сегодня ночью погиб мой кот!

Господин Ханопулос отпрянул.

– В моей конторе, – утирая последние слезы, подтвердила Мура.

– Квартире? – переспросил девушку грек.

– Да, да, – спохватилась она. Эрос Ханопулос помог Муре подняться и заглянул в заплаканные глаза.

– Беда невелика, – ласково сказал он. – Котов в мире превеликое множество. Поручите прислуге принести мне кошачий труп. Я все улажу. Вы будете мной довольны. Я хорошо отношусь к котам. Мне не нравится, когда их топят или вешают. Они достойны более высокой участи. Мой предок Каноп, кормчий Менелая, похоронен в Египте. А в Египте коты считаются священными существами...

– Мы это проходили. – Мура желала, чтобы еще сто лет прекрасный грек был так близко, чтобы еще сто лет длились утешительные ласковые речи. – Я назвала его Рамзесом.

–Чудесное имя, – согласился коммерсант. – Гораздо лучше, чем Василий. Не сделать ли из него чучело?

– Чучело? Нет! Ни за что! Пусть будут похороны.

– Отлично, отлично. Это еще проще. Успокоились? Вот и хорошо, вот и хорошо. Теперь мы сможем обсудить наши планы относительно Эрмитажа.

– А за вами не следят?

Соглядатаи не появлялись. Мура встретилась взором с оливковым сиянием благородного красавца. Ей казалось, что между ними идет бессловесный, волнующий диалог о чем-то важном...

– Раскаиваюсь, что напрасно вас встревожил. Но нет ничего удивительного: такая красавица может иметь жениха и опасного для меня соперника.

Невыразимо польщенная Мура опустила плечи.

– Вернемся в храм, – попросила она смущенно, – сейчас будет вынос тела. На кладбище я не поеду.

– Чудесно, чудесно, – ворковал грек, следуя за Мурой и как бы нечаянно касаясь ее плеча. – Мы с вами чудесно проведем время.

Отпевание давно окончилось. Уже вынесли дубовый, обшитый бархатом гроб и установили на колесницу с зажженными лампадами. Белый парчовый балдахин катафалка свидетельствовал, что купец Студенцов не поскупился: похороны проходили по высшему разряду, отец простил непутевого сына. Одетые во все белое «горюны» с нарядными фонарями-факелами деловито сновали, занимая свои места. Понурый купец одиноко стоял на ступенях храма в сюртуке, казавшимся слишком просторным на сгорбившихся плечах. Двое дюжих молодцов выволокли под руки из храма его обезножевшую, без кровинки в лице супругу.

Глядя на убитых горем родителей, Мария Николаевна с раскаянием осознала несопоставимость смертей единственного сына и кота-бродяги: ей стало совестно за свои слезы. Сияние летнего дня усугубляло трагичность события.

Провожающие в последний путь Степана рассаживались по экипажам: ближайшая и дальняя родня, представители купеческого и банкирского Петербурга, разномастная публика, которая при жизни покойного участвовала с ним в разгуле и греховных похождениях. Кто-то собирался следовать на кладбище, а кто-то –поскорее уехать и забыть тягостное прощание.

– Жаль, что Густав не соизволил прийти, – услышала Мура за спиной знакомый голос.

Мура не успела ответить, ее внимание привлек хромой нищий. Грязный изможденный мужичок протрусил по направлению к экипажу, в который усаживался господин Магнус, остановился, снял засаленный драный картуз и с низким поклоном протянул к господину Магнусу руку...

– Господин Оттон лишил себя прекрасного зрелища, – сказал со смешком позади Муры господин Фрахтенберг, – апофеоза корыстолюбия и лицемерия.

Мура повернула голову, и в тот же миг земля под ее ногами качнулась, она ощутила сильный толчок в грудь, чудовищный грохот и многоголосый крик едва не разодрал барабанные перепонки.

Мгновение странной тишины сменилось воплями, стонами, ржанием испуганных лошадей. Сквозь дымное облако Мура увидела жуткую картину: кровавые клочья на обломках развороченного экипажа, там, где только что восседал Магнус, истекающего кровью извозчика под лошадиными копытами, отброшенного взрывом нищего с жутким красным месивом вместо головы.