Кот госпожи Брюховец

Глава 27

Доктор Коровкин проснулся в этот день поздно – и сразу же вспомнил финал вчерашней ночи. Розоперстая богиня зари Эос на сверкающих крыльях неслась по миру, открывая все новые и новые врата лучезарному богу Солнца. Окрасив алым светом блеклое северное небо, она одарила своим благосклонным сиянием и странную картинку. Не открывая глаз, доктор заново, как бы со стороны, переживал происшедшее.

Рано утром на южной окраине Петербурга из коляски высадились трое: плотный, невысокий мужчина с плоскими белесыми бровями и массивным подбородком, светловолосый юнец сжалобно торчащей из крахмального воротника тонкой шеей, с золотистыми, не придававшими ему солидности усиками, и утомленный господин с русой шевелюрой, с серыми глазами и ямочками в уголках рта. Извозчик выгрузил из коляски неопределенной формы мешок.

Постояв у края дороги, трое мужчин двинулись через пустынный луг к пролеску. Роса пропитывала влагой их башмаки, но они не обращали на это внимание. Мешок волок за собой юноша, иногда его подменял молодой человек с серыми глазами. Они долго бродили вдоль опушки, пока не обнаружили то, что искали. Юноша с видимым удовлетворением бросил надоевшую ношу около полусгнившего пня. Осмотревшись, мужчины развязали мешок и достали оттуда квадратную деревянную колобаху: через просверленное посредине ее отверстие была продета толстая веревка с замысловатым узлом. Массивную деревяшку пристроили на пень, свободный конец веревки перекинули через сук могучего дуба и потянули ее. И сук, и веревка выдержали испытание: колобаха, покачиваясь, приподнялась над пнем на высоту около полутора футов. Молодые люди, не выпуская свободного конца веревки, отошли саженей на шестьдесят и дали сигнал пожилому господину. Тот бережно достал из-за пазухи продолговатый плоский предмет и так же бережно положил его в выемку древесного пня, прямо под недвижно зависавшую над ней колобаху. Затем вытер пот со лба и быстрым шагом направился к спутникам. Укрывшись за толстыми стволами берез, совершители отпустили веревку. Взрыв был ужасен, колобаха и пень разлетелись в щепки...

Клим Кириллович содрогнулся – ведь адская машинка предназначалась ему! Он мог погибнуть и никогда больше не увидеть Муру... И Брунгильду, и тетушку Полину, и всех, всех, всех...

Он замотал головой, отгоняя страшные видения, и вскочил с постели. Все! Довольно! Надо наконец прервать дурную бесконечность и немедля ехать на дачу! Отдохнуть на природе, в кругу близких и родных людей, насладиться фортепьянным искусством милой Брунгильды...

Клим Кириллович и помыслить не мог, что в это самое время прелестная пианистка пребывала не на «Вилле Сирень», а в городской квартире на Васильевском...

– А ты немного похудела, Мурочка.

Старшая дочь профессора Муромцева смотрела на младшую сестру со странным выражением красивого, словно изваянного из каррарского мрамора лица.

Брунгильда Николаевна со всевозможным тщанием стремилась скрыть неприятное чувство. Когда они с матерью переступили порог городской квартиры, они застали профессора и бледную Муру в обществе прекрасного незнакомца. Он был воистину ослепителен; равнодушно скользнул взглядом по осиной талии и хрупкой шейке златокудрой барышни, привыкшей к всеобщему восхищению, и откланялся. Заученные движения точеного подбородка не произвели на молодого человека никакого впечатления.

– Потому что режим питания Мурочки был нарушен, – предположила супруга профессора Елизавета Викентьевна, приятная, слегка полнеющая дама со спокойным лицом. – Я рада, что мы все вместе, и, может быть, завтра утром сумеем выехать на дачу и забыть обо всех неприятных событиях. Полина Тихоновна ждет не дождется своего Климушку. Как только мы прочли в газетах о взрывах в Петербурге – а газетчиков больше всего волновало, что мог погибнуть модный велосипедист Петр Родосский, – я сразу же бросилась в город.

– Мы помешали Муре наслаждаться обществом крымского коммерсанта, –сехидцей заметила Брунгильда, обиженная невниманием грека к собственной персоне.

– Меня не оставлял своим вниманием и заботой Клим Кириллович, – поспешила внести ясность Мура, – а когда приехала Глаша, мне стало еще спокойнее.

– Клим Кириллович человек достойный, если б он чаще цитировал Гомера... – профессор не без лукавства подмигнул младшей дочери.

– Мурочка, Клим Кириллович помогал тебе в расследовании твоего первого дела? – прервала мужа Елизавета Викентьевна.

– Оно не стоит выеденного яйца. Мне даже было стыдно Климу Кирилловичу о нем говорить. – Поглядывая на старшую сестру в ожидании насмешки, Мура все-таки рассказала домашним о своих поисках. – Я никогда не думала, что в Петербурге так много котов, особенно черных, – сказала она в завершение. – Подозреваю, что клиентка имеет психические отклонения. Жду сегодня известий от Софрона Ильича. Если он появится, то мы сможем спокойно ехать на дачу.

Бричкин явился не один. У парадной дома Муромцевых начинающий детектив встретил Вирхова и доктора Коровкина, направлявшихся к профессорскому семейству.

– Простите, что прервали вашу беседу, – сказал следователь Вирхов, когда после всех приветствий гости расселись, – о чем вы говорили?

– О котах, – буркнул профессор, разглядывая представленного ему Софрона Ильича.

Помощник дочери показался ему невзрачным, несколько женоподобным, тучноватым. Выглядел он неважно рядом с доктором Коровкиным, а если б тут был Эрос Орестович, то вообще бы потерялся.

– За последние дни я их возненавидел, – сказал Клим Кириллович, – у меня создалось ощущение, что живу я не в столице Российской империи, а в столице империи кошачьей. Теперь-то я понимаю, – доктор перевел взгляд на Муру, – что вы, хоть и скрывали, но занимались поисками кота. Но откуда я мог это знать?

– Дело завершено, – робко заметил Бричкин. – Клиентка велела поиски прекратить. Кот Василий найден ею самой.

– Интересно, и где же? – поднял брови профессор.

– На Луне, – ответил серьезно Бричкин. – Она считает, что французские авторы фильмы «Полет на Луну» отправили туда кота в летательном снаряде. Желание клиента для нас закон. – И, обращаясь к владелице детективного бюро, добавил: – Госпожа Брюховец выезжает в Париж.

– Так фамилия вашей клиентки Брюховец? – озадаченно спросил Вирхов. – Любопытно. Господин Оттон приходится ей племянником. И кот у него есть, омерзительно подвывает романсам Вяльцевой.

– Про романсы наша клиентка ничего не говорила, – Бричкин огорченно понурился, –а скандинавские познания у нее есть. Господин Вирхов, а у кота господина Оттона вы не заметили ошейник с топазом?

– Черт знает что! – пробурчал профессор. – Для котов топазов не жалеют, а для науки... В них же фтор!

– Ошейника не видел. – Вирхов пропустил тираду профессора мимо ушей, его беспокоило безразличие хозяйки детективного бюро. – Если б знал, что вы разыскиваете кота, давно бы поделился своими наблюдениями.

– Карл Иваныч, я просила вашей помощи, тогда, ночью, – вяло подала голос Мура.

– Припоминаю, – неохотно согласился Вирхов, – но не сообразил, виноват. Господин Оттон во время моего визита обмолвился, что родственники хотели всучить ему еще одного кота, но, по-моему, он сумел его кому-то подбросить.

– И как же мы не заметили сходства господина Оттона и госпожи Брюховец? – печально спросила Мура. – У обоих близко посаженые глаза, маленькие ушки, толстый нос. Наверное, господину Брюховцу не нравилось, что кот спит в его постели.

– Сговор родственников? – заключил Вирхов. – Муж избавился от кота, вытеснившего его из супружеской постели? Надеюсь, господин Брюховец отоспался, а кот ловит мышей в магазине или в гостинице.

– Когда я служил в артиллерии, – начал Бричкин, – кот полковника подстерегал хозяина, и стоило тому лечь, устраивался на его правой ключице, грел старую рану. И ведь вылечил. Черный кот. У черных особый дар врачевания.

Софрон Ильич очень жалел, что не захватил с собой куклу для Марии Николаевны, глубоко переживающей, как он думал, потерю Рамзеса. Вирхов встал и заходил по гостиной.

– Господин Оттон личность непростая. Мой помощник Тернов обнаружил в тайнике у Оттона поддельные аккредитивы банка Вавельберга. Оттон пересылал их социалистам, которым сочувствовал. Скупал цветные металлы, ворованные, по дешевке, переправлял за границу: деньги снова шли в фонд социалистов. Делом Оттона займется охранное отделение. Несомненно, Оттон был связан и с Васькой-Котом. Думая о социалистах, не забывал сей голубчик и себя. Я сразу отметил, что живет он не по средствам: телефон, дорогие пластинки, модная мебель. К сожалению, злодей успел скрыться. Скорее всего, умчался за границу, там готовится съезд сообщников Ленина и Аксельрода.

Мура, нахмурив соболиные брови, внимательно слушала разглагольствования Карла Ивановича.

– Мы с господином Бричкиным допустили ошибку, – заявила она, когда Вирхов остановился. – Нельзя было слепо следовать капризам клиентки. Следовало думать самим. Теперь понятно, что многие бредовые идеи, где искать кота, ей подсказывал тот же Оттон: масоны, канализация, возможно, и цирк. Я так и думала, что господин Оттон занимался банковскими махинациями, а деньги добывал для Ленина и Аксельрода. Он и не скрывал, что социалист, носил в петлице красный бант.

– Это была красная гвоздика, – озадаченно возразил Вирхов, глядя на бесстрастное лицо девушки.

– Какая разница? – пожала плечами юная сыщица. – Я вас предупреждала, я говорила вашим сотрудникам.

– Когда? – Вирхов недоуменно уставился на Муру.

– Ваши люди все запротоколировали, тогда, ночью...

– Протокол есть, но писался он со слов какого-то юнца. Если красный бант и красная гвоздика одно и то же, то, возможно, вы и тот юнец тоже?

Возмущенный Вирхов оглянулся на доктора, ища у него поддержки. Клим Кириллович незаметно подмигнул, и следователь с опозданием вспомнил о родителях девушки – стоит ли их огорчать, у профессора слабое сердце. Но Николай Николаевич Муромцев пришел к неожиданному выводу:

–Ты посылала к господину Вирхову какого-то неизвестного юнца, да еще ночью?

– Нет, – в голосе Муры послышались слезы, – я никого не посылала, я просто искала этого несчастного кота.

– Довольно о котах, – пришла ей на помощь мать, – есть и более важные вещи. Господин Вирхов, кто же все-таки виновник этих страшных взрывов?

– Вы совершенно правы, Елизавета Викентьевна, довольно о второстепенных вещах. Самое главное, что мы спасли от верной гибели Клима Кирилловича. – Вирхов дождался своего звездного часа. – Сегодня утром мы: Клим Кириллович, Тернов и я, уничтожили содержимое посылки из Екатеринбурга. В ней был деревянный портсигар с кнопкой для открывания, а внутри портсигарчика сильнейший заряд жидкого динамита. Нажмешь на кнопочку, пружина соскакивает, жмет на ударник – и сильнейший взрыв. Подобные коробочки стали причиной взрыва и в Воздухоплавательном, и на Сенной...

– Но при чем здесь Клим Кириллович? – с ужасом спросила Брунгильда.

– Я сравнил почерк надписи на бандероли с образчиками почерков на протоколах во время дознания. Шутником оказался господин Фрахтенберг. Железнодорожному инженеру посылочку в вокзальное почтовое отделение подкинуть несложно. Вскрыть пакет он категорически отказался. И за это ему надо было сказать большое спасибо. Если б он это сделал, все здание Окружного суда взлетело бы на воздух.

– Зачем же господин Фрахтенберг хотел взорвать доктора? – удивилась Мура.

– Сегодня ночью преступник во всем признался, – горделиво приосанился Вирхов. – Это он вручил аналогичную адскую машинку Степану Студенцову, это он заплатил нищему, чтобы тот преподнес взрывное устройство господину Магнусу. Следует тщательней работать с протоколами, Фрахтенберг на первом же допросе заявил, что Степан – орудие в чьих-то руках.

– Я только не понимаю, какое отношение имеет Клим Кириллович к отцу Онуфрию и банкиру Магнусу? – спросила Мура.

– Доктор Коровкин, оказывается, высказывался неодобрительно то ли о канонизации Серафима Саровского, то ли о Зосиме. Как и отец Онуфрий. Как и господин Магнус...

– Я ничего подобного не припомню, – доктор повесил голову, – хотя, может быть, в чаду гулянья в «Аквариуме» под воздействием винных паров...

– Вы посещаете «Аквариум»? – прервала его Брунгильда Николаевна.

– По моей просьбе, исключительно по моей просьбе, – быстро ответил Вирхов, уловив ревнивые нотки в голосе златокудрой красавицы.

– Клим Кириллович наслаждался пением Дарьи Прынниковой, рассчитывал получить розочку из ее ручек, – тихо добавила Мура.

– Откуда ты знаешь про Дарью Прынникову? – возмутилась Елизавета Викентьевна. – И про розочку?

– О шансонетках и о розочках пишут в газетах, – Бричкин робко пришел на выручку хозяйке.

– А Дарья Анисимовна, – иронически продолжил Клим Кириллович, всеми силами стремившийся скрыть истину от родителей девушки, – особа весьма проницательная, она и пьяная кричала господину Фрахтенбергу, что он может убить и закопать! Кроме того, я, к счастью, не в ее вкусе. Ее привлекают молокососы, «котики». До тех пор, пока на горизонте не появится богатый коммерсант в белом.

Доктор Коровкин с наслаждением наблюдал за Мурой. Она выпрямила спину, подняла подбородок и с вызовом смотрела прямо ему в глаза.

Напрасно он старается ее задеть! Напрасно ревнует к греку! Она-то знает, что тощие дамы господина Ханопулоса не привлекают! Да и собственными глазами видела бесплодные ухищрения Дашки!

Клим Кириллович выдержал испепеляющий взгляд Муры и неосторожно завершил свои многозначительные рассуждения шуткой:

– Впрочем, еще не все потеряно. Возможно, ваше следующее расследование потребует явиться в «Аквариум». Лучше в мужском наряде. Он вам будет к лицу. А маскарадному искусству научит вас Софрон Ильич. Переодевался же господин Бричкин в женский костюм, отправляясь на встречу с Крысиным Королем.

Вирхов побледнел и воззрился на Клима Кирилловича. Повисла пауза.

– Не расстраивайтесь, Карл Иваныч, – доктор мысленно ругал себя за болтливость, – и Глаша не признала в принесенной вами бездыханной девушке Софрона Ильича...

– А что за Крысиный Король? – недоуменно спросила Брунгильда.

Ошарашенный Вирхов с досадой махнул рукой.

– Ерунда. Безобразничал Васька-Кот, устроил логово в лабиринтах городской канализации. – Он покосился на смущенного Бричкина. – А я-то, старый дурак, все понять не мог, почему Мария Николаевна так тяжеленька. Вы артист, милостивый государь, подлинный артист. Однако мы слишком утомили хозяев своим присутствием. Нам пора. Я уже три ночи на ногах. А завтра с Васькой-Котом разбираться, мерзавец убил свою подружку-мещаночку. Есть доказательство – записочка жертвы.

Гости поднялись.

– Кстати, – обернулся на ходу Вирхов, – я забыл вам сказать, Мария Николаевна, на Николаевском вокзале встретил я господина Ханопулоса, он уезжает в Крым. Просил передать, что никогда вас не забудет.

Мария Николаевна застыла у рояля. Вирхов еще что-то смущенно говорил о портмоне господина Ханопулоса, обнаруженном у Васьки-Кота, об исчезнувших сиреневых носочках, по причине несвежести спрятанных туда чистоплотным греком, всегда носившем с собою запасную пару на непредвиденные случаи.

Она не слышала, как гости и хозяева обменивались последними любезностями перед расставанием, как сговаривались относительно завтрашнего дня. Она смотрела на свое отражение в черной крышке рояля.

– Он уехал навсегда, – чуть слышно прошептала она.

– Но не на Луну же, – отозвался незаметно подошедший к ней Софрон Ильич Бричкин. – Он вернется...

– Нет, – повела головой Мура. – Папа проговорился при нем, что я занимаюсь сыском. Он боится, что я раскрою его тайну. Но боится напрасно. Я никому, никому бы не сказала...

Она закрыла лицо ладонями. Бричкин не знал, как утешить хозяйку.

– Мне стыдно было сегодня взглянуть на папу, – владелица детективного бюро тихо всхлипывала, – господин Ханопулос принес мумию фараона Аммен-Хофиса. Она удивительно похожа на настоящие мумии, что показывал нам в Эрмитаже профессор Тураев. Софрон Ильич, когда я ее увидела, в моем мозгу сверкнула молния, озарение, догадка. И все соединилось: и желание разбогатеть в три дня, и кипучая деятельность, и поддельные ковры, и предложение сделать чучело из Рамзеса, и разорванная наволочка, и затопленная печь... И его уверения, что тиара Сантафернис подлинная; только французы считают, что тиара подлинная, но профессор Веселовский, и лондонский «British museum», и немцы отрицают это: корона спаяна в двух местах не по способу древних...

– Мало ли в Лувре фальшивых щитов, кинжалов, которыми возмущаются парижане, мало ли под Парижем фабрик по производству фальшивых древностей? Знаете, там делают и египетские мумии, а потом доставляют их на Нил. Не расстраивайтесь, дорогая Мария Николаевна, – шептал Бричкин, – это коммерция.

Но Мария Николаевна расстроилась еще больше.

– Я сама видела на груди у мумии серебряную цепочку с топазом. Кроме того, шприцы, креозот, мышьяк, глицерин, бинты и... об асфальте для брюшной полости писал еще Диодор Сицилийский. У египтян процесс бальзамирования занимал семьдесят дней, а господин Ханопулос забальзамировал кота за три дня... Он потомок великого Канопа и владеет искусством бальзамирования. И это был кот госпожи Брюховец. Его подкинули в гостиницу, и он залез в постель Эроса, он сам мне рассказывал.

Бричкин деликатно молчал и смотрел на младшую дочь профессора Муромцева с нескрываемым восхищением.

– А господин Глинский, видимо, за хорошие комиссионные ищет состоятельных клиентов для изделий господина Ханопулоса...

Мура причитала и всхлипывала, ей было невыносимо грустно, что волнующие античным совершенством руки, от прикосновений которых она впервые познала неведомую ей сладость томления, в эти же дни бесстрастно потрошили кота госпожи Брюховец.

Бричкин кивал в знак согласия, вздыхал и утешал хозяйку:

– Мы никому и не скажем, особенно нашей клиентке. Но вас, Мария Николаевна, я поздравляю, вы успешно справились с первым делом. Видимо, на это есть Божья воля и заступничество святого Серафима Саровского...