Братство по-кремлевски

После окончания Второй мировой войны в 1945 году Советский Союз подчинил себе несколько восточноевропейских стран от Балтийского моря до Черного, прихватив к тому же Югославию и Албанию. В число так называемых тогда стран народной демократии попали еще Монголия, Вьетнам, Куба, Северная Корея и отчасти – Китай, который с годами делался все более независимым. Думаю, сегодня мало кто помнит о тяжкой судьбе этих стран уже в первые послевоенные годы. Сталина не устраивало то, что в бывших до войны независимых государствах все еще сохранились кое-какие остатки либерально-буржуазных порядков. Тем не менее, в полном соответствии с нашей традиционной коммунистической демагогией, отношения СССР со странами народной демократии (вскоре их стали называть социалистическими!) были провозглашены братскими. Ни больше, ни меньше!..

В 1948 году против сталинского диктата восстала Югославия во главе со своим лидером маршалом Тито. Известно, в какое бешенство пришел Сталин в связи с этим. О реакции нашего вождя на югославский бунт красноречиво говорит опубликованный в то время в «Правде» памфлет К. Симонова, написанный по прямому указанию Сталина и носящий явные следы его личной редактуры. Итак:

...

«Когда ренегат, то есть отступник и предатель, приходит к власти, обманув народ явной демагогией и устранив опасных для себя честных людей тайными убийствами, – он стремится поскорее приобрести возможно более достойный и пышный, по его мнению, вид…»

Далее Симонов сравнивает Тито с Герингом, ближайшим соратником Гитлера:

...

«Если бы спросить самого ренегата, то в глубине души мысль о таком сходстве ему бы только польстила. В глубине души ему нравится Геринг – это настоящий, по его мнению, барин с его маршальским жезлом, его замками, охотами, любовницами, мундирами и перстнями…»

Выясняется, что ренегат – не просто отступник с революционным прошлым, которое он предал. Выясняется, что у него никогда не было этого прошлого, что он просто – старый полицейский провокатор… Он оказывается еще и старым шпионом сначала одной державы, потом другой, потом третьей.

Клубок, в котором он, казалось бы, так тщательно обрезал все концы, клубок, который он, казалось бы, так густо позолотил руками своих придворных летописцев.

Главная неприятность состоит в том, что клубок начинает угрожающе разматываться в других странах, за пределами власти ренегата…

Он начинает охранять свое “доброе” имя.

Тех, кто знает, – убить! Тех, кто, может быть, знает, – убить! Тех, кто может догадаться, – убить! Тех, кто может услышать и поверить, – за решетку!.. (Неужели Симонову и его заказчику Сталину не видно, что пишется все это словно про советскую действительность?! – В. Н .).

Он лучше, чем всякий другой, заставит молчать. Всех! Всех! Всех! Он сгноит в тюрьмах, если надо, – сто тысяч, если надо – миллион. Он убьет столько, сколько нужно убить! Пятьдесят тысяч? Подумаешь! Он убьет сто, двести тысяч…

Он начинает засыпать… И видит сон, тяжелый, необыкновенный сон: на главной площади Белграда стоит виселица, на виселице болтается человек, похожий на Геринга, на столбе виселицы дощечка с надписью:

Иосип Броз Тито

Предатель. Провокатор. Шпион».

Как известно, после смерти Сталина вся эта чудовищная клевета сразу испарилась. А тогда гнев вождя был столь велик, потому что он был еще страшно перепуган: чем не заразительный пример для других покоренных им стран народной демократии?! Тут же по Восточной Европе прокатилась волна массового террора, какого мир не знал с 30-х годов, когда наша страна превратилась в один сплошной ГУЛАГ. В страны Восточной Европы были направлены бригады следователей и палачей из КГБ, и они, опираясь, естественно, на штыки наших армий, организовали серию зловещих судебных процессов по образцу таких же судилищ 30-х годов в Москве и других городах нашей страны. Руководители «братских» стран были обвинены во всех смертных грехах: югославские пособники, шпионы, агенты империализма, предатели, провокаторы и т. п. На сей раз московские палачи-режиссеры приговаривали свои жертвы не только к расстрелу, но и к повешению. Тысячи невинных людей были замучены и уничтожены, брошены в тюрьмы и концлагеря. Братское советское иго растянулось на десятилетия… Вот так и шагала по планете затеянная еще в 1917 году наша мировая революция!

Из всех восточноевропейских стран, которые поневоле попали в так называемый социалистический лагерь, возглавляемый СССР, Югославия изначально занимала особое место. Сразу после войны ее у нас с гордостью называли шестнадцатой советской республикой (тогда их у нас было пятнадцать), можно сказать, с радостью зачисляли в свою семью. На то были причины. Югославия в годы войны так же героически боролась с фашизмом, как и Советский Союз. Если брать потери в людях по отношению к ее населению, то они сравнимы с нашими.

Я полюбил эту красивую и благодатную страну и не раз бывал в ней. У нас мало кто знает, что война в Югославии была не только жестокой и кровопролитной, но и не совсем обычной. Страна страдала сразу от четырех терзавших ее сил. Югославы считают самой страшной из них болгарскую армию (она была на стороне Гитлера). Следующими по жестокости югославы называют своих соотечественников, усташей и четников, боровшихся против национально-освободительного демократического движения. Затем, по мнению, повторяю, самих югославов, шли итальянские оккупанты и только уже после них – немецкие. Такой вот четырехслойный пирог ужаса и крови.

Советско-югославская любовь и дружба резко оборвалась в 1948 году, когда Тито, герой борьбы с фашизмом и непререкаемый лидер страны, порвал со Сталиным. Но и после смерти Сталина наши отношения с Югославией еще долго не приходили в норму. Тито намного пережил Сталина и умер в 1980 году. При нем Югославия начала продвигаться вперед, меняла свой облик на западный, внутри страны проходили весьма сложные и необычные процессы. Было введено так называемое рабочее самоуправление, при котором хозяевами предприятий и прочих объектов становились сами труженики, они из своей среды избирали себе руководителей. С другой стороны, существовала сильная централизованная власть во главе с Тито, который с годами обрастал диктаторскими замашками. В обществе вызревал тот же самый конфликт, с которым мы столкнулись в ходе перестройки в середине 80-х годов: Югославия и ее народ, ее руководство, не были готовы к введению подлинно демократических порядков западного образца. Это была отнюдь не Чехословакия и даже – не Польша. В результате Югославию сотрясли внутренние конфликты, и дело дошло до страшной гражданской войны.

И вот уже нет ни Югославии, ни Советского Союза. Корень у обеих этих трагедий один и тот же – многонациональный конгломерат вместо единого и разумно устроенного государства. Мы изначально были обречены на погибель все той же идеей интернационализма. Югославы раньше нас стали отходить от марксистско-ленинской схоластики, но ее народы не были готовы к быстрой перестройке. Уж никак не о высоком уровне общественного сознания свидетельствовала братоубийственная война в Югославии. В ней боевые действия велись в основном не в чистом поле, не в лесах и горах, не на море и не в небе, а в густо населенных городах, бомбы, снаряды, пули убивали мирных жителей, убивали не случайно, а прицельно, преднамеренно. В нашей стране межнациональная рознь тоже привела к трагедии, но все же не к гражданской войне. Что касается нашей страны, то есть Советского Союза, то, думается, более целесообразным и устойчивым государственным устройством в нем был бы губернский принцип (по типу дореволюционной России), а не национальный. Но большевики после 1917 года скроили все по-своему. Результат известен…

Мне довелось довольно близко узнать жизнь Югославии во второй половине прошлого века. Узнать только одним единственно верным путем – через людей. И главным из них оказался Мирко Боич, широко известный в стране публицист. Он любил и хорошо знал Россию, неплохо говорил по-русски, много раз путешествовал по нашей стране, забираясь в самые отдаленные места. Зачастую интересовавшие его адреса смущали наши бдительные органы безопасности и цензуры и мне, используя влияние «Огонька», приходилось помогать ему. А он так же заботился обо мне, когда я приезжал в Югославию. Мирко много лет подряд возглавлял самый популярный в Югославии журнал «Илустрована политика», похожий на известные американские еженедельники «Тайм» и «Ньюсуик». Кстати, на примере редакции руководимого Боичем журнала я наблюдал, как происходила передача собственности в руки рабочих коллективов. Это был интересный и многообещающий эксперимент. У нас об этом югославском опыте много писали и говорили, но решиться на него не рискнули, пошли по другому пути – по пути приватизации…

И, наконец, вот такое неожиданное соображение. Когда думаешь о террористическом, зверском ведении военных действий в Югославии, где больше всего страдало мирное население, то невольно вспоминаешь о таких же кровавых событиях в Чечне, Афганистане, Таджикистане, Нагорном Карабахе, Абхазии… Наконец, самый страшный пример – Камбоджа, где так называемые красные кхмеры организовали геноцид против собственного народа, уничтожив едва ли не половину населения страны.

По всем перечисленным выше адресам повинны в жестокостях люди самых разных национальностей, самых разных религий. Многие из них были отравлены ленинско-сталинским интернационализмом. Но есть у всех этих людей одно общее – горы. Да, горные массивы, где они живут, в том числе и красные кхмеры. Горные жители – с особой психологией. Может быть, следует учитывать это специфическое обстоятельство, а не только политические и социальные причины? Но, похоже, для этого нет соответствующих специалистов…

В те же годы, во второй половине прошлого века, мне посчастливилось хорошо узнать и Чехословакию. И тут решающую роль сыграли человеческие связи, дружба. Вскоре после войны я впервые попал в Прагу и подружился с одним из самых известных чешских поэтов Витезславом Незвалом. Я влюбился в Прагу, он любил Москву, мы часто стали видеться. Я перевел на русский немало его стихотворений, эти переводы публиковались у нас в журналах и книжных изданиях. В 50-е и 60-е годы Незвала у нас вообще много переводили и издавали, переводили в том числе Б. Пастернак, Л. Мартынов, Д. Самойлов, К. Симонов, Н. Асеев, И. Сельвинский, Я. Хелемский… Выдающийся турецкий поэт Назым Хикмет, с которым я познакомился в 50-е годы, назвал Незвала «одним из великих поэтов современности». И это справедливо.

Моя первая дочь родилась в Праге, и Незвал стал ее крестным отцом. Мы дали ей на западный манер двойное имя – Татьяна-Витезслава. Я никогда не смог бы так полюбить Прагу и чешскую культуру, если бы не дружба с Незвалом. Он же приоткрыл мне тайны послевоенной трагедии родного народа. Он близко знал многих жертв сталинского террора в Чехословакии. Думаю, его самого миновала их участь только потому, что он уже тогда был всемирно известным поэтом.

На мой взгляд, для чехов существенно то обстоятельство, что они расположились между Германией и Россией. Можно сказать, славянские немцы или немецкие славяне. Чехи не смогли, как венгры, поднять восстание против сталинской тирании, дотерпели аж до 1968 года, когда решились выступить «за социализм с человеческим лицом». Какая же это несбыточная химера! В ответ на это к ним пришли наши танки и солдаты. За ними не последовало судебных процессов с расстрелами и виселицами, как в конце 40-х годов при Сталине, но все равно страна была снова поставлена на колени еще почти на двадцать лет. К тому времени я знал лично немало чешских интеллигентов, в основном – писателей, поэтов, критиков, журналистов, и видел, как они страдали, как на них тяжело отразился 1968 год. Только потому, что они были порядочными людьми либеральных взглядов. Чешские власти, состоявшие после 1968 года из наших ставленников, перекрыли им кислород, не печатали, не ставили в театрах, не снимали в кино… У меня было трое близких друзей в Праге, моих ровесников, они учились в Москве в Литературном институте, потому мы и познакомились. Были они очень способными молодыми ребятами, хорошо начинали в Чехословакии после завершения учебы в Москве. В 1968 году оказались с теми, кто начал так называемую пражскую весну. Никого из них не посадили, но работать дальше не дали, просто сломали им жизнь.

И все же ни Сталину, ни Хрущеву, ни Брежневу не удалось придавить народы восточноевропейских стран так, как еще с 1917 года придавили у нас народы Советского Союза, начиная с великого русского. Несмотря на весь наш диктат, в них было больше свободы и элементарного порядка, чем на моей несчастной родине, они просто лучше нас жили, общественная атмосфера там была как бы проникнута светлыми воспоминаниями о довоенном вполне приемлемом буржуазном строе.

Так, например, по-иному дышалось и в Польше, где, несмотря на все наши старания, удалось сохранить землю за крестьянами и тем самым спасти страну от колхозной напасти. Только это обстоятельство и помогло Польше преодолеть немалые трудности в годы шоковой терапии, когда страна освободилась от нашей зависимости. Нам тот же номер даже в годы перестройки не удался, у нас землю крестьянам так и не отдали. Я не раз ездил по Польше (по-моему, разительно похожей на Россию) и всегда радостно удивлялся тому, что деревня там все-таки не бедствовала, как у нас…

Каждая подпавшая под нас страна исхитрялась по-своему. Скажем, в Венгрии были колхозы, но там придумали давать их членам большие приусадебные участки и помогали на них хозяйничать их собственникам, одновременно они же работали и в колхозе. Допустим, глава семейства, механизатор, работал в колхозе, а его жена и другие родственники выращивали у себя на участке, около дома, пятьдесят свиней (или держали несколько коров, разводили птицу, кроликов и т. п.). Я пожил немного в венгерской деревне и знаю, как неплохо, даже вполне зажиточно жили там. В те годы в нашей стране постоянно ощущалась острая нехватка продуктов, даже хлеба своего не хватало, а в Венгрии от продовольствия ломились магазины и рынки. Написал я в «Огоньке» об их своеобразном «колхозном» опыте. Как в прорубь…

Вообще, все наши вассалы в Европе, социалистические братья поневоле, жили сытнее и богаче нас. В той же Германской Демократической Республике, где я бывал несколько раз, меня всегда поражало то, насколько лучше нас живут немцы, проигравшие нам войну. Но… Все познается в сравнении. Когда рухнула Берлинская стена и ГДР объединилась с Западной Германией в единую страну, оказалось, что первая безнадежно отстала за послевоенные годы от своей родной западной сестры, отстала настолько, что надолго сделалась для нее тяжким бременем. А насколько же от Запада отстали мы?!

Наконец, еще об одном страшном последствии того, что мы на сорок с лишним лет закабалили восточноевропейские страны. Помимо всего прочего, что мы там натворили и о чем выше упоминается, мы занесли туда своего рода политический СПИД, то есть нашу «социалистическую» мораль и нравственность. Можно пояснить это на конкретном примере.

В конце 80-х годов я познакомился с писателем Ильей Константиновским. Он был постарше меня. Родился в Бессарабии, молодость свою провел в Румынии еще довоенной, увлекся там революционным движением. Накануне Великой Отечественной войны стал советским гражданином, осел в Москве, был полон энтузиазма, а столкнулся с нашей чудовищной действительностью. После смерти Сталина он смог часто ездить в Румынию, где, как он убедился, сталинский террор наделал не меньше бед, чем у нас. А главное, что он увидел, – это перерождение души его бывших товарищей по революционной борьбе. Те из них, кто все же уцелел в послевоенные годы, заняли особняки бухарестских богачей и скрылись за плотным кольцом охраны. И сами сеяли страх вокруг себя. И при том по-прежнему тоже дрожали от страха. Как известно, именно в Румынии сталинизм задержался надолго и дал страшные рецидивы. Стоит вспомнить, что представлял из себя диктаторский режим Чаушеску! Кстати, Константиновский сразу обнаружил в Румынии при Чаушеску за собой слежку, с которой познакомился еще в довоенной Румынии и у нас, при Сталине. В конце 80-х годов он писал в «Огоньке»:

...

«Я не поверил своим глазам, увидев в Бухаресте начала семидесятых то же самое, что видел в Москве в конце сороковых и в начале пятидесятых. Я вернулся в прошлое?»

В своих воспоминаниях он развивает эту мысль:

...

«Кто же это сделал? Кто так посмеялся над этими людьми, которых я знал в пору наивысшего расцвета их физических и духовных сил, когда они искренно желали доброго, человечного, справедливого? Но точно ли кто-то все это сделал? Виноват ли только Сталин и его система, которую они послушно скопировали? Или их постигло возмездие за преступление, в котором они тоже повинны, – они не только поверили, что доброе, человечное, справедливое можно достигнуть насилием, но и сами в нем участвовали; они до сих пор от него не отказались, ни один из них не вышел добровольно из игры. И вот их итог: они, мнившие себя освободителями рабов, сами стали рабами; подавив в себе былую храбрость и самоотверженность, они потеряли чувство стыда и, не стесняясь тех, кого собирались облагодетельствовать, переселились в особняки и виллы, отобранные у прежних угнетателей, и сами живут теперь той сытой, бездуховной жизнью, пронизанной властолюбием и жадностью, которую когда-то презирали…

Поездки в Бухарест дали мне редкую возможность взглянуть на занимавшее меня “устройство” как бы сверху, увидеть, что происходит на высшем этаже новой власти. То, что я увидел, оказалось, пожалуй, еще более печальным, чем все, что я привык видеть “внизу”. Я увидел опустошение, которое произвело участие в механизме тотального насилия в душах людей, их метаморфозу, их деградацию. А ведь это были мои друзья юности, люди, которых я любил. Дорогую цену они заплатили все, без исключения, за свой путь “наверх”. Даже те из них, кто не успел взобраться на вершину пирамиды власти и, как говорится, выпал из тележки уже по дороге, тоже заплатили дорогую цену за свое намерение; одни уплатили за него годами тюрьмы, другие потерей личности, безумием…»

Вот какой страшный путь проделала начатая нами в 1917 году социалистическая революция, вот к чему она привела!.. Причем не только в Восточной Европе. Для примера можно вспомнить о Китае и втором по известности (после Мао Цзэдуна) китайском лидере Дэн Сяопине. Вместе с несколькими иностранными журналистами в 1956 году я беседовал с ним у него в кабинете целых четыре часа. Уже тогда он был Генеральным секретарем компартии Китая (Мао Цзэдун был ее председателем). Дэн Сяопин вел себя с нами умно и ловко, с гордостью демонстрировал стоявшие у него на книжной полке книги полного собрания сочинений Чан Кайши, изданного в Пекине (тот тогда считался самым заклятым врагом нового Китая). Рисовал нам планы постепенного преобразования страны. Был любезен и мил….

После смерти Мао Цзэдуна он стал ведущим политическим лидером самого большого в мире народа, можно сказать, его новым отцом. Но судьба не баловала его. В годы так называемой «культурной революции» он подвергся жесточайшим преследованиям, его с женой выслали в беднейшую коммуну (по-нашему – в колхоз) «на перевоспитание», жил он там буквально в свинарнике, а его взрослого сына хунвэйбины («красные охранники», боевики культурной революции) выбросили из окна с четвертого этажа. Тот выжил, но на всю жизнь остался парализованным. Таким вот образом даже Дэн Сяопину пришлось вкусить все жуткие прелести на том же революционном пути…

Да, в Китае идея мировой революции трансформировалась в нечто страшное. Начавшаяся там в 1966 году так называемая культурная революция в историческом плане сопоставима с нашей Гражданской войной, разразившейся вскоре после Октябрьской революции. Возможно, что количество жертв в Китае (учитывая его огромное население) было даже больше, чем у нас в Гражданскую войну, к тому же культурная революция продолжалась целых десять лет. Красные политические бандиты, в основном молодежь, изничтожили в стране все, что казалось им несовместимым с революционным путем. Массовый террор свирепствовал по всей стране. Эта кровавая вакханалия закончилась только со смертью Мао Цзэдуна. Его наследники поняли, что дальше таким путем идти нельзя. Они принялись налаживать разваленное хозяйство, причем у них хватило ума отойти от нашего, советского образца управления экономикой, что в итоге и спасло огромную страну. Главное, что они сделали по-своему, – это разогнали сельскохозяйственные коммуны (колхозы) и отдали землю крестьянам. Сразу, за несколько лет, дела в Китае пошли в гору. Можно было приниматься и за промышленность, при этом китайские власти не побоялись ориентироваться на Запад.

В конце сороковых и в пятидесятые годы у нас гремел лозунг: «Русский с китайцем – братья навек!» Когда китайцы перестали слепо копировать нас, отношения между обеими странами начали резко ухудшаться, снова, в который уже раз, наша безразмерная экономическая помощь обернулась черной неблагодарностью и даже ненавистью, дошло до кровопролитного конфликта на советско-китайской границе (остров Даманский на реке Амур). У нас об этом эпизоде писали скупо, умалчивали о наших жертвах, о поведении китайских войск. Тогда я работал в журнале «Огонек» и мы сразу послали туда своего корреспондента. Вернувшись, он рассказал в редакции о зверствах китайских солдат над нашими ни в чем неповинными пограничниками. Об этом нам не следует забывать, и необходимо всегда помнить, что в Китае по-своему относятся к человеку и его самым элементарным правам…

Но существует угроза и пострашнее. Все наши бескрайние земли за Уралом большевики за семьдесят лет не удосужились ни заселить, ни обустроить. А китайцы давно зарятся на них. Вот где таится самая страшная угроза для России. Может получиться роковой бумеранг: Ленин и Сталин подняли на ноги китайских коммунистов, помогли им всем, чем могли. Может быть, тем самым вырыли могилу России? Может быть, мы и на этом примере убедимся лишний раз в самоубийственной силе мировой революции?

Да, возможно, одно из самых страшных последствий бездумного хозяйничанья большевиков на российских просторах заключается в том, что у нас от Байкала до Тихого океана живет менее десяти миллионов человек. В северных провинциях Китая, граничащих с нами, проживает триста миллионов китайцев, которых подпирает целый миллиард соотечественников…

Загрузка...