Крестики-Нолики

Глава 8

Она ничего не имела против крыш. И я ничего не имела против крыш. Вот только погода была с нами не совсем согласна – едва мы с Джонсон приползли в расположение, оттарабанив всё по полной программе, как снова зарядил дождь.

Но мне было уже всё равно. Потому что крыша так и продолжала оставаться напротив, блестя от дождевой воды, и не собиралась испаряться, как мираж – а пока что никто не мешал мне взять и придумать что-нибудь ещё.

Вместо обычного размеренного времяпрепровождения с кроватью на спине.

Самый прикол был в том, что это что-нибудь было ничем не хуже похода на крышу. Потому что оказалось, что важно не место, а тот, кто шёл справа, всего-то на каких-то полметра правее. Ну, или левее. Иногда эти полметра сокращались до нуля, и тогда я чувствовала, как меня задевают рукой. Потом мы мягко сталкивались – и снова расходились на свои положенные полметра. Сталкивались с этим кем-то – вернее, уже раз столкнулись, когда-то, тысячу лет назад, промозглой осенней ночью, и теперь полметра между нами просто не играли роли…

Я стояла под аркой и смотрела, как дождь барабанит по брусчатке. Звуки были такие, словно кто-то сверху всё сыпал и сыпал горох в стеклянную банку – капли щёлкали по булыжникам и заполняли выбоины до краёв.

Я никогда раньше не замечала, какой прозрачной бывает дождевая вода. Она плескалась поверх мостовой, словно в реке на мелководье, и видно было каждый камень и каждую щёлку. А ещё в этой воде отражались фонари – и дробились на жёлтые осколки, когда шлёпалась следующая горошина-капля. Словно трепетали в лужах язычки пламени. Или жёлтые лепестки маленького цветка…

Накануне после наряда я догуляла до дырки в стене и оставила записку – всего только с одним предложением: "Увольнительная завтра". Потом почесала репу и на скорую руку накарябала внизу, в скобочках, вопросительный знак. У меня попросту не осталось сил ломать мозги и упражняться в эпистолярном жанре. Докторша была уж точно не тупее меня и живо сообразила, что к чему. Утром меня ожидал ответ, сложенный в несколько раз и предусмотрительно завёрнутый в обрывок полиэтиленового пакета. "Кондитерская на Больничной", – писала Адель.

Времени в записке не было, и я второй час подпирала стену и заодно принимала водные процедуры. Булькал по лужам тихий дождь, а где-то высоко, на протянутой между домами верёвке сиротливо болталось бельё, забытое нерадивой хозяйкой.

Сначала мне было не холодно, но вскоре я вымокла окончательно, и для полного счастья поднялся ветер. Мокрые простыни над Больничной зашевелились, словно ожившие привидения, и встопорщились лужи – вместе с фонарными бликами-лепестками. Может, это и было караул как романтично, но стало зябко, и зубы тут же застучали друг о дружку. Я начала было произносить длинную тираду, девять десятых которой вырезала бы цензура – как вдруг увидела её.

Докторша шла, держа в руках большой чёрный зонт и закрываясь им от ветра. Она была похожа на странную растрёпанную птицу с этим своим зонтом, который был уже, видать, ветераном в борьбе с непогодой – таким он стал кривобоким. Знаете, из тех птиц, что живут где-нибудь на болоте и раскрашены так, чтоб слиться с камышом, рябью и ветвями деревьев, отражающихся в воде. Вдобавок на докторше был тёмный плащ и полы развевались, словно крылья, точно она собиралась вот-вот взлететь.

– Здравствуйте… Ева, – она немного тормознула, пытаясь закрыть зонт. Он вдруг вырвался у неё из пальцев и спланировал вниз.

Чёрт подери, это было… как-то странно. Завораживающе красиво, словно в кино. Она растерянно стояла, придерживая руками рвущиеся полы плаща, а зонт бесшумно плыл по воде, чёрной тенью закрывая осколки фонарных бликов.

– Здравствуй… те, док, – я поймала зонт. Он так и остался кривобоким, с одной стороны все спицы слегка погнулись, да и материя поистрепалась. Я сложила зонт – он всё одно топорщился своими спицами в разные стороны, сколько я ни старалась, – и отдала ей.

– Спасибо, – сказала докторша.

– Пожалуйста, – мне показалось, что я только что лизнула наждачную бумагу – во рту появился стойкий привкус французских слов.

– Вы немного промокли, – вежливо сказала она.

– Не совсем, – уточнила я. В моих мозгах тут же возник список хороших манер длиной в несколько метров.

– Вас хоть выжимай, – всё-таки добавила она.

– Похоже на половую тряпку – знаете, после того, как достанешь её из ведра и ждёшь, пока вода стечёт сама, чтоб не пачкать руки, – я уже начинала уставать от всех этих кренделей и от далёкого "вы", словно я смотрела на неё через перевёрнутый бинокль.

– Интересное сравнение, – сказала она. На очках блестели мелкие капли. – Смешно.

– Мы снова на "вы"? – спросила я в лоб. Было холодно, мокро и меня уже точно не хватало на то, чтоб выписывать словесные пируэты. Это время можно было потратить куда более приятно – хотя бы на чашку горячего чая или кофе.

– Нет, – смутилась она. – Это просто привычка. Извини.

– О`кей, док, – впереди маячила дверь в кондитерскую, и мне уже просто не по-детски хотелось войти туда, в тепло, и содрать с себя мокрую куртку, которая облепила меня так плотно, словно хотела прирасти навсегда.

– Горячий кофе, док, – решительно сказала я. – Цепляйтесь.

– Спасибо. Лучше, наверное, чай, – она отстранила мой локоть и обеими руками ухватилась за этот свой кривой зонт, как будто он был живой и вдруг возжелал слинять.

Я могла поспорить, что на горизонте снова нарисовалась какая-то проблема – теперь с тем, чтобы взять меня под руку. Может быть, это было против правил, чёрт его знает. Я опять почувствовала себя дурой, как тогда, когда случился тот поход "в гости", и я всё боялась лажануться. Ядрёный помидор, проклятых правил имелся вагон и маленькая тележка. По-моему, мозги должны были растягиваться, как резиновые, чтобы вместить все эти премудрости, и уж мне-то точно не светило быть образцом для подражания.

Чёрт подери, я не могла, словно по волшебству, превратиться из себя нынешней в себя-такую-как-она-хотела-видеть. Да и не особо горела желанием, честно говоря. Потому что это была бы уже не я, а Я-С-Которой-Не-Стыдно-Показаться-Рядом. Ну, или как-то так. И это было бы полным фуфлом, вызывающим рвотный рефлекс. Я не могла в одночасье стать олицетворением этой фразы-монстра, где было так много заглавных букв. Даже если бы захотела.

– Извини, – ещё раз сказала она.

У неё с такой лёгкостью выскакивало это слово, что нечто внутри меня всякий раз дёргалось, словно я садилась голой задницей на кнопку. Должно было случиться что-то по-настоящему феноменальное, чтобы у меня получилось сказать это "извини" – просто так, в разговоре, а не в виде длинного "извините-госпожа-Берц-больше-не-повторится", которое уже намертво приросло к уставу.

"Ладно, хрен с тобой, док", – подумала я, сжав зубы, и зашлёпала по лужам к разбухшей двери, из-за которой тянуло теплом и вкусностями.

Дверь открылась без единого звука, словно её обили толстым слоем войлока. Она была немного скользкая, и оставила на моих пальцах влагу и запах верфи, над которой пронёсся шторм.

Я на секунду застыла на пороге, но тут же мне пришло в голову, что я похожа на деревенского простака, который не выходил дальше околицы, и теперь стоит, разинув рот, и глядит на чудеса большого города. Я посторонилась и пропустила докторшу вперёд. В лицо пахнуло теплом, рябь на лужах и дрожащие отражения фонарей остались позади, а здесь была туча запахов – молотого кофе, пирожных с заварным кремом, шарлотки, маленьких хрустящих булочек, посыпанных сверху кунжутом. Здесь был шорох накрахмаленных скатертей и салфеток, свёрнутых в серебряных кольцах, и еле слышное гудение газа в светильниках, которые свешивались с потолка над каждым столом – зеленоватый кружок света скользил по скатерти, когда светильник слегка покачивался на своей цепи.

– Так в чём же было дело? Похоже, я не ошибусь, если предположу, что во всём виноват спирт? – вдруг спросила докторша.

– Пополам с промедолом, док, – я знала, что она не будет трепать языком направо и налево.

– Адель. Ты не забыла, это не больно? – поддела она. Ну конечно, ей снова приспичило, чтоб я звала её по имени.

– Да, – сказала я. – Извини.

Жаль, я не могла посмотреть в зеркало, так как, похоже, у меня уже начинал светиться нимб.

Впрочем, мне понравилось звать её по имени. И нравилось, когда она произносила это своё: "Здравствуйте, Ева…", и в конце её голос становился на полтона выше. Будто она ставила знак вопроса, словно была не уверена, не слиняю ли я от греха подальше сразу после этого "здравствуйте".

– Я подозревала что-то в этом роде. Опасная смесь, – сказала она. Да уж. На меня сию секунду накатил приступ тошноты.

– Не пробовали? – я нервно сглотнула.

– Зачем? – удивилась она.

– Не знаю, – я пожала плечами. – Брякнула просто так. Надо же было о чём-то спросить.

– Ну, уж нет, – она наставительно подняла вверх палец. – Ничего не бывает просто так.

– Ладно-ладно, может быть, ради интереса. Я ведь понятия не имею, что вы… что ты отмачивала пять или десять лет назад, – в шутку предположила я.

– Я не настолько… неосторожна, – ей понадобилось всего пара секунд, чтобы подобрать слово помягче.

– Скажи лучше "я не настолько мудак", – поправила я.

– Вроде того, – согласилась она. – Наверное. Не обижайся.

– Я не обижаюсь, – заверила я – и мне стало смешно и жарко.

– На самом деле я всегда знала, сколько и чего надо, чтобы не проснуться, – вдруг сказала Адель.

– На кой чёрт? – удивилась я.

– Просто так. Тайны жизни, или что-то вроде того, – нерешительно ответила она.

– Ты сама только что сказала, что ничего не бывает от потолка. Я же, например, этого не знала – пока меня просто-таки пинками не заставили узнать, – сказала я.

– Ты – практик, – серьёзно объяснила она.

Вот уж точно, ничего не бывает просто так – и это слово "практик" полоснуло меня по ушам хлеще воя сирены или визга металла о стекло. Куда уж, ядрёный корень, серьёзнее! Серьёзнее меня мог быть только священник в воскресенье, да и тот показался бы комиком из эстрадного шоу.

– Да. Я практик, – жёстко сказала я.

Кем, чёрт подери, ещё я могла быть, получая своё золотишко за вполне конкретную работу? Только зачем снова было выволакивать на свет Божий эту тему, если, конечно, не предположить, что докторша обожала мозговой мазохизм?

– Просто я – всего только теоретик, – сказала она – так, будто извинялась.

– Ты про смерть? – всё-таки спросила я.

– Я про секреты вещества, – ответила Адель. – Но, на самом деле, и про смерть тоже. Раз уж ты сказала.

– Тебе приспичило обсудить именно это? – я хорошо помнила тот летний полдень в городском саду. Слишком хорошо. "Забить – не значит забыть"…

– Сама не знаю, – сказала она. – А "про это" ты не хочешь говорить?

– Я думала, ты не хочешь, – честно сказала я.

– Давай в следующий раз ты не будешь гадать, что я хочу или не хочу, а просто спросишь? И уж точно не станешь шарахаться от каждого второго вопроса? – предложила Адель.

– Кто сказал, что я шарахаюсь? – мрачно поинтересовалась я.

– Угадай с трёх раз, – ответила она. – Если ты не привела ещё пару невидимых друзей, то это сказала я.

– Хорошо, док. Как вам будет угодно, – я изобразила подобие книксена, не вставая из-за стола.

– Ещё раз: мне не неприятно говорить про смерть, – докторша глядела мне прямо в глаза.

– Здорово, – согласилась я. – Я же сказала – давай будем говорить про смерть.

– Если хочешь, – уточнила она. – Я вот о чём: не пытайся объехать эту тему на кривой козе. У тебя не очень-то получается – просто ты начинаешь с каменным лицом нести всякую чушь, и вид у тебя при этом такой, точно ты проглотила ложку касторки.

Она не была ни мазохистом, ни любителем выносить мозг.

Это я была человеком, которого взяло да и заклинило, как ржавую дверную защёлку.

– Или словно я того и гляди обделаюсь прямо в штаны, – добавила я, в красках представив себя со стороны.

Появилась официантка и стала составлять с большого подноса на столик чай в стаканах с серебряными подстаканниками, плетёную корзиночку с булочками и плоскую стеклянную вазу с пирожными. Мне захотелось, чтобы кто-нибудь взял этот поднос и со всей дури приложил меня по башке – может быть, хоть тогда там бы осталось поменьше всякой зауми, которая существовала только в моём воображении.

Всё оказалось гораздо проще: Адель не считала нужным накладывать негласное табу на всякое такое.

Я думала, что будет чем-то вроде дурного тона, если я быстренько не сверну эту тему. А она секунду назад дала понять, что не считает это дурным тоном.

Потому что, похоже, она была не из тех, кто прячет голову в песок и делает вид, что проблемы нет. Видать, она хотела говорить об этой проблеме. Даже если по ходу пьесы ей пришлось бы малость порассуждать на тему собственной кончины.

"О`кей, док, как скажешь", – снова подумала я. Если на то пошло, я могла обсудить что угодно, что касалось смерти.

Значит, одна проблема отпадала. Зато имелась другая.

– Почему ты не взяла меня под руку? – я снова спросила в лоб – и тут же чуть не обделалась, что случилось непоправимое, и сейчас она встанет и уйдёт, непринуждённо сказав это своё "извини". Или "не обижайся".

– Извини. Не обижайся, – конечно, тут же сказала Адель. Я замерла, но она и не думала ломиться прочь. – Не всё сразу.

Похоже, с ней надо было фильтровать базар почище, чем с особистами, потому что у неё в голове было тараканов больше, чем ночью на нашей кухне. "Ладно, хрен с тобой, док", – в очередной раз подумала я.

– Прикосновение – это нечто особенное, – глубокомысленно изрекла она.

– Да? – тупо спросила я.

– Похоже, у нас тут снова ложка касторки, – со вздохом констатировала Адель – видать, и впрямь я опять была похожа на героя комиксов, который только что упал с небоскрёба.

– Это не значит, что я хочу, чтобы ты думала так же, – пояснила она. – Просто давай, это будет правило.

– Ладно, док. Правило – стало быть, правило. Смотреть, но не касаться, да? – неожиданно для себя согласилась я.

Происходило нечто странное. Для начала выяснялось, что меня влёгкую подписывали на какие-то дурацкие правила, список которых гарантированно был длиннее рулона туалетной бумаги. Я хотела было тут же брякнуть про ту осеннюю ночь, когда мы с Берц ввалились в серебристо-зелёный дом, как вовремя сообразила, что смысла в этом ни на грош. Наверняка, как и в любом правиле, здесь было исключение, – например, под названием Особый Случай.

Ладно, я была не против правил, особенно, если она собиралась разжёвывать мне, что да почему, и класть в рот в готовом виде – да только на каждое из них наверняка приходилась толпа этих самых Особых Случаев, предугадать которые я могла, если бы у меня вдруг неожиданно прорезался третий глаз. Я мысленно застонала.

С улицы раздались какие-то звуки; похоже, двое прислоняли к стеночке нашей кафешки третьего, и вытрясали из него либо деньги, либо душу. Я провела рукой по запотевшему окну. Серая муть со стекла моментом превратилась в воду, радостно потекла по моему предплечью и закапала на пол.

Не знаю, как насчёт особых случаев, а у этого третьего в гражданке сегодня явно был Особый День под названием "Непруха". Двое в форме военного патруля задались целью для начала вколотить его в стену. Что они планировали на потом, было не моего ума дело.

Адель напротив меня тоже придвинулась к окну и протёрла запотевшее стекло.

А я сидела, как полный кретин – и, хоть ты тресни, не могла придумать какую-то экстренную тему, чтобы отвлечь её от панорамы за окном – и от кровавых пятен на стене от пальцев этого кренделя в гражданке.

Я видела эти пятна даже отсюда.

Наконец, ему быстро заломили назад руку, тут же подъехал внедорожник, и все трое исчезли внутри, не забыв напоследок приложить арестованного башкой об крышу. Я уже не смотрела на улицу – что мне было от сцены, которую я видела десятки раз? Я пялилась на Адель – и пыталась понять, что происходит у неё внутри. Хотя, ей Богу, мне было наплевать на мужика, которому сегодня не повезло.

Ко всему прочему из моей головы окончательно испарились мысли о том, кто есть кто. Даже если мне снова начали бы засирать пропагандой башку, не думаю, что что-то бы изменилось. Ничего не изменилось бы, даже если бы неожиданно воскресли папаша и мамаша и первым делом захотели прочистить мне мозги. По идее, если меня что-то не устраивало, я могла запросто взять и приложить докторшу мордой о стол, сдать патрулю "до выяснения" или пристрелить, окажись под рукой оружие – и не думаю, чтоб за это меня отдали под трибунал, – потому что здесь и сейчас рулили совершенно другие правила, и совершенно другие люди. Хотя бы те, что пять минут назад уехали отсюда в служебной машине. Но на деле я принимала эти её приморочки и при этом чуть ли не прыгала от восторга.

– У тебя остывает чай, – напомнила Адель, с удивительным спокойствием отвернувшись от окна.

И впрямь – передо мной стоял стакан с чаем, про который я напрочь забыла. Я схватилась за него, будто это было последнее, что связывало меня с реальным миром, и выпила парой больших глотков.

Чёрт подери! Весь этот совсем не остывший чай бухнулся в желудок, и тут же мне захотелось, чтоб рядом срочно оказался стакан со льдом, куда можно было бы засунуть язык.

– Что с тобой? – спросила Адель. – Посмотри на себя в зеркало. Ты похожа на помидор, – она скептически оглядела меня с таким видом, будто собиралась уличить в том, что я занимаюсь под столом какими-нибудь непристойностями.

– Чёрт с ним, с помидором, – мне снова стало смешно – особенно когда я представила свою красную рожу. – Продолжаем разговор? Я подумала – а вдруг узнаю о тебе что-нибудь новенькое?

– Может, и узнаешь, – согласилась она. – Одно новенькое я могу сказать прямо сейчас – понятия не имею, зачем, но мне зачем-то надо слушать про это. Хотя, сама понимаешь, все твои рассказки точно не входят в список тем для светских бесед.

– То есть, ты хочешь, чтобы я в очередной раз вывалила тебе какое-нибудь дерьмо? – уточнила я.

– Похоже на то, – мрачно сказала она. – Может, не важно, что ты вывалишь дерьмо или что-то там ещё. Может, всё дело в том, что это сделаешь ты?

– Если я правильно поняла, ты не прочь в очередной раз послушать всю эту мутотень про Ника, подвальное окно, лавандос строго наличными, про сама-знаешь-что, и так далее? – мне просто не верилось, что на эти мои байки-из-склепа можно подсесть, как на тот же промедол.

– Не прочь, – подтвердила она. – И ещё я не прочь узнать, о чём ты думаешь на самом деле.

Передо мной снова будто шарахнули об пол чем-то, что разбилось и окатило меня кипятком. Словно грохнулся на пол стакан с чаем, который только что проносила мимо официантка, а я на мгновение примёрзла к стулу – перед тем, как заорать или треснуть кулаком по столешнице.

Но я почему-то не заорала, и даже не выругалась. Будто где-то в мозгах снова щёлкнул рычажок, да и переключил меня на режим "comme il faut", как чёртова робота.

Докторша могла считать меня кем угодно – она, похоже, и думала про меня, что угодно, – но на этом я с самого начала поставила для себя точку, сказав "Да и хрен с тобой, док" – и мне на самом деле было всё равно. Я и была, наверное, дерьмом – но никто не имел права лепить мне что-то, что было явно не про меня. Пусть даже со стороны это и казалось полной ерундой.

– Значит, так, – решительно сказала я, – видать, даже слишком решительно, потому что она смотрела на меня во все глаза. – Я никогда не говорю того, чего не думаю на самом деле. Ты не против, если это тоже будет правилом?

– Хорошо, – покорно сказала она. – Значит, это правило номер два.

– А как ты отнесёшься к тому, что я сразу забью место для правила номер три? – спросила я.

– Похоже, ты тоже умеешь придумывать правила, – пошутила Адель. – Я вся внимание.

– Если я что-то думаю, то я скажу это вслух, – едрить твою налево, я даже смогла вместить мысль всего в несколько слов. Остатки моих мозгов приосанились и слегка загордились.

– То есть, я об этом узнаю первой? – уточнила она. – Что ж, превосходно. Пожалуй, эти правила подойдут и мне.

– Это хорошо, – философски сказала я. – Иначе какой смысл?

– В чём? – переспросила Адель.

– Общаться, – пояснила я. – Знаешь, всякие такие разговоры, когда один говорит то, что не думает, а другой сидит и только тем и занимается, что снимает с ушей лапшу.

– Наверное, никакого, – сказала она. – Я как-то об этом не думала.

– Может, до этого у тебя не было возможности подумать? – намекнула я.

– Это почему же? – обиделась Адель.

– Потому, что не с кем было общаться? – предположила я. – Как-то… вот так вот. По особенному?

– Что ты имеешь в виду? – удивилась она.

– Например, про смерть? – сказала я прямо.

Адель немного поразмыслила и искоса посмотрела сквозь окно. Пятна крови на грязной мостовой уже размыло дождём в грязно-бурые кляксы.

– И, например, безо всех этих словесно-мозговых ребусов, – добавила я.

– Пожалуй, что и так, – она не стала отпираться.

– Тогда тебе не кажется, что на горизонте замаячило правило номер четыре? – поддела я.

– Нет ребусам? – уточнила Адель. – Пожалуй, для меня это будет сложнее всего.

– Почему? – спросила я.

– Ну… За ребусами иной раз прячешься, можно сказать и так, – наконец, ответила она.

– Мне это кажется немного… глупым, – честно сказала я. – Какого хрена прятаться, если мы с тобой уже общаемся?

– Я не сказала, что это плохое правило, ведь так? – возмутилась Адель. – Я всего лишь сказала, что мне придётся трудновато.

Я навалилась на стол, передо мной стоял стакан из-под чая, и я для чего-то возила в нём ложкой. Ложка тихонько звенела, а я сидела и улыбалась, словно внезапно наступил день рождения.

Она не хотела прятаться – хотя бы потому, что сказала об этом вслух.

Ей было трудновато не прятаться, а мне – время от времени осознавать себя человеком с луны. Не потому, что меня и вправду уронили в детстве, а потому что я была лунным человеком по сравнению с ней.

– Так о чём ты думаешь? – спросила Адель, гипнотизируя позолоченную ложечку с витой ручкой, которой я вертела в пустом стакане.

– О том, что я только что родила пару умных фраз, и при этом каким-то образом умудрилась связать падежи без того, чтобы хоть разок не выругаться, – честно ответила я.

Она засмеялась.

– Похоже, ты наберёшься от меня всякой ненужной дряни, – подтвердила она и взяла яблочное пирожное. – Так что у нас там с разговорами о смерти?

– Подожди, – сказала я. – Я вспомнила ещё одну штуку.

– Правило номер пять? – подколола Адель. – Кажется, тебе понравилось. Если так пойдёт дальше, нам придётся записывать.

– Нет, просто вопрос, – я мысленно перекрестилась и с криком "ура" пошла в атаку. – Почему я?

– В каком смысле? – спросила она, хотя я видела, что она в ту же секунду поняла, в каком смысле. – Ты хочешь знать, почему я вообще сижу здесь? И почему я сижу здесь с тобой, а не с Берц, или кем-то ещё?

– Всё началось с чашки чая… с записки… с цепочки. Или нет? – у меня кончились слова. Логика не кончилась – она просто-напросто и не начиналась, и я нагромоздила всё подряд, словно лепила снеговика, а в итоге вышел монстр из фильма ужасов. Запас смелости, видать, тоже был на исходе.

– Не знаю, – ответила Адель. – Если тебя не устраивает ответ "не знаю", то сейчас придётся выслушать встречный дебильный вопрос, только потом не орать о том, что он тебе тоже не нравится.

– Я уже чувствую, что он мне не понравится, – мрачно сказала я.

– И какой будет ответ? – она взяла серебряное кольцо от салфетки и крутила его в пальцах.

– Такой же, – честно ответила я. – О`кей, о`кей, давай я признаюсь, не сходя с этого места: я тупая.

– Эээм… – мне показалось, что Адель поперхнулась.

– Да, док? – переспросила я.

– Просто ничего не говори, – сказала она. – Это будет лучше, чем если ты начнёшь разыгрывать из себя полного кретина.

– Конечно, не полного, – возмутилась я.

– Половинку кретина, если тебе так больше нравится, – Адель засмеялась. – Это раз. И придуриваешься ты совершенно бездарно, это два. И ещё.

– Да, док? – я была сама вежливость. Даже после придуривающейся половинки кретина.

– Дождь кончился, – сказала она.

Похоже, ей тоже не очень-то нравились все эти местечки, даже если они никак не тянули на злачные. Не знаю, как Адель, а я когда-то переела всего этого так, что полезло из ушей.

Дверь снова окатила меня волной запахов – корабельной сосны, смолы и дождя – а потом бесшумно повернулась на петлях и плотно закупорила вход, как разбухшая пробка бутылку с вином.

Ветер стих, простыни над Больничной неподвижно висели на своём месте, и с них на нас капала вода. Впрочем, капли шлёпались отовсюду – с карнизов, ставен, косых балок под балкончиками, которые нависали прямо над головами.

И не было ни единого человека, словно Старый город снова вымер.

– Так ты ответишь на вопрос? – коварно спросила она. – Почему я?

На этом моменте я впала в ступор. Чёрт подери, и впрямь, она имела полное право донимать меня в точности таким же вопросом.

– Может, потому, что мне надо было рассказать? – предположила я.

– Ну вот. А мне надо было послушать, – она подвела итог.

– Ты тоже не прочь докопаться до смысла, а, док, ведь так? – сказала я. – Послушать зачем? Давай, скажи мне, что в старости ты хочешь написать книгу про какую-нибудь дрянь: про отморозков, маргиналов, или про войну, или про всё вместе.

Мы шли на расстоянии двух ладоней друг от друга, как вдруг неожиданно столкнулись, словно в той кофейне мне подлили в чай алкоголь, и ноги шли сами по себе, наплевав на то, куда хотело идти всё остальное.

– Ерунда, – отрезала Адель. – Я не умею писать.

– Откуда мне знать. Может быть, ты хочешь научиться? – напряжённо сказала я, отходя подальше.

– Вряд ли, – она тоже посмотрела куда-то между нами.

Теперь я следила за этими сорока сантиметрами пространства, словно заворожённая. "Не всё сразу", – сказала Адель. Значит, расстояние меньше ладони точно было против правила номер раз. Она не произнесла вслух ни слова, однако, я готова была встать на руки и идти так, – только бы не нарушить хрупкое равновесие.

– И всё-таки – зачем? – снова спросила я.

– Наверное, у тебя в жизни была толпа людей, которые бежали следом, заглядывая тебе в рот, и умоляли поведать им хоть что-то? – саркастически сказала Адель. – Смотри-ка, ты уже начинаешь привередничать.

– Ну, положим, кое-кто стопудняк не прочь был узнать про всякую шнягу поподробнее, – пошутила я.

– И у этого кого-то были тяжёлые кулаки и не менее тяжёлые ботинки, – сказала она.

– Точно, док, – я засмеялась.

– Тебе не нужен был никто, а больше всего облом, так? – спросила Адель. – И потому любого встречного ты гнала поганой метлой.

Где-то хлопнула дверь, как когда-то, где-то не здесь и не теперь. Жизнь катилась, словно ком мокрого снега с горы, и ком этот навертелся, должно быть, с добрый сугроб, а я всё помнила ту весну и ту дверь…

– Я взяла на вооружение твою тактику, – словно извиняясь, сказала Адель. – Лобовая атака и никаких ребусов. Прости.

– Никаких ребусов, док, – я посмотрела на неё. – Почти любого встречного…

Если кто-то пытался просочиться в мою жизнь и в мою квартиру, то очень быстро получал такого пинка, что ещё долго летел без оглядки, увлекаемый вперёд своей чугунной тупой башкой. Да, это была клетка в подвале, с чёртовым грязным окном и с толпой разномастной обуви, которая гуляла за ним, когда сама того хотела, с кошачьим запахом изо всех углов, хотя у меня сроду не водилось кошки, просто им намертво пропиталось всё, что можно, – но это была Моя Квартира.

Я никого не пускала в свою жизнь. Кроме Джуд.

Если бы она захотела туда войти.

Наверное, если включить штуку, которую называют воображением, то моя жизнь по уровню дерьмовости не слишком-то отличалась от моей квартиры.

Джуд было наплевать на сральник – и там, и там.

Я не знаю, чего она хотела. Сейчас мне кажется, что этого не знал никто, в том числе и сама Джуд.

Войти в мою хату она хотела. Хотя бы время от времени – когда у неё был клиент и несколько монет для меня. Несколько монет в час – это было лучше, чем ничего.

Стояла самая отстойная весна на моём веку. Было холодно, промозгло, у меня завёлся насморк, зато не завелось достаточно денег, чтобы сунуть домовладельцу в пасть и отвалить восвояси. В компании носового платка в клеточку я гуляла через улицу от своего дома – потом обратно – потом снова через улицу, созерцая обоссаное стекло, – и прикидывала, что к чему.

Наконец, хлопнула дверь, и из недр дома появились Джуд и её кавалер. Он потоптался на месте, потом неловко повозил пятернёй по её волосам, точно трепал за уши собаку, и потопал прочь. Джуд подняла руку и несколько раз согнула пальцы, словно изображала говорящего гуся в кукольном театре.

– Пока-пока, – сказала она. Просто так, вникуда.

Ветер забрался ей под пальто, она запахнулась поплотнее и танцующей походкой пошла ко мне, вертя на пальце ключ.

Чёрт подери, спорю, она могла бы стать классной стриптизёршей, я бы сама не прочь была посмотреть, как она танцует на столе в туфлях на прозрачной платформе и с каблуками с мою ладонь высотой. Ладно, хрен с ним, со столом – я не прочь была, если бы Джуд сделала это хоть где-нибудь.

Ключ описал на её пальце последний круг и опустился в мою руку.

– Я позвоню? – сказала она в качестве прощания.

– Вот дерьмо! – вырвалось у меня вместо ответа. – Да, конечно, звони, Джуд, нет проблем.

– Дерьмо где именно? – поинтересовалась она.

– Везде, – с отвращением сказала я. – Посмотри вокруг.

– Да? – она почему-то сразу подняла глаза к небу, словно самый отстой должен был непременно оказаться там.

– Вокруг нас, Джуд, – уточнила я и высморкалась. – Всё чёрно-жёлтое.

– Даже так? – удивилась она.

– Будто смотришь через стекло кабака, мутное от табачной копоти, которое не мыли десять лет и не помоют ещё столько же, – мрачно сказала я, думая, что сейчас она точно спросит, чего именно я напринималась, с пользой потратив то время, пока она была в моей хате.

– А почему не чёрно-белое? – вместо этого спросила Джуд, с интересом глядя вокруг. – Знаешь, как на газетной фотографии?

– На старой газетной фотографии, – строго уточнила я. – Которая лежала в чулане минимум полвека.

– Хорошо, на старой фотографии, – она не торопилась. Вместо этого она ещё раз огляделась, сначала одним глазом, потом другим, закрывая вторую половину лица ладонью, а потом спросила: – И в чём дерьмо?

– В том, что сегодня мне надо заплатить за эту конуру, – чистосердечно призналась я.

– В то время как деньги сказали тебе "пока, не скучай, вернёмся не скоро", – подхватила она.

– Ну, не так, чтоб уж… в общем, какая-то их часть, – всё-таки сказала я.

Из носа снова полилось. Платок уже промок насквозь и от него через пальцы по телу пополз холод. Если бы на дворе стояла зима, он уже давно превратился бы в смёрзшийся комок ткани.

– Слушай-ка, Ева, – сказала Джуд. – Хочешь, я притащу всех, кого смогу? Девчонкам иногда нужна хата, и кто сказал, что именно сейчас они не носятся, высунув язык, и не ищут хотя бы собачью будку?

Я пожала плечами.

Видать, для того, чтоб счастье было полным, пошёл снег. Может, он и был белым, да только те несколько секунд, пока летел от тучи к земле. А там он мгновенно становился или жёлтым или серым. Серым или чёрным было почти всё: стены домов, асфальт под ногами и пальто Джуд. Жёлтым было небо.

– Хотя, никто и не говорил, что это происходит именно сейчас, – тут же виновато добавила она, и заправила за ухо светлую прядь.

– Да уж, это точно, – я пыталась найти в носовом платке хоть пару сантиметров сухой ткани – и одновременно прикидывала, что мне делать дальше.

– Слушай-ка, Ева, – снова начала Джуд.

Я даже вздрогнула – надо же, оказывается, она ещё была здесь.

– Хочешь, я одолжу тебе всё, что заработала за сегодняшний день? – вдруг сказала она. – Это спасёт дело?

Мне показалось, что невдалеке взорвалась бомба или, скорее, небеса разверзлись и вместе со снегом на землю посыпались ангелы. И тут же мне захотелось треснуть себя кулаком по лбу.

В этом городе и в этой стране не было ангелов. Они просто по определению не завелись бы тут, а если бы даже и завелись, то их тотчас же изловили, ощипали и пустили бы на начинку для пирожков и подушек.

Зато здесь водились демоны, и им даже не надо было ниоткуда сыпаться или картинно появляться из преисподней в ореоле адского пламени. Каждый из нас был демоном – и никто из нас уж точно не стал бы делать что-то просто так, без подвоха. Потому что в чудеса верили только дети или пациенты из очереди к психиатру.

– Хорошо, Джуд. Похоже, это мне подойдёт, – я наконец-то высморкалась, и усилием воли попыталась разогнать шестерёнки в своей голове до нужной скорости. – Давай обсудим: что ты хочешь взамен?

Она смотрела на меня, а светлая прядь снова вылезла из-за уха и лежала на носу.

– Сутки? Двое? Уик-энд – и так, чтоб я не ошивалась поблизости? – я перечислила навскидку несколько вариантов, которые с лихвой могли компенсировать её деньги.

– Да нет, в общем-то, – наконец, сказала она.

– Хорошо, Джуд, я поняла – весовой грамм порошка, и так, чтоб его не успел крайнуть ни один посредник, – я ни разу не видела Джуд под кайфом, но, возможно, она просто была осторожна.

– Давай, ты просто отдашь их, когда сможешь, – предложила она.

– Я не верю в благотворительность, Джуд, – серьёзно сказала я. – В чём подвох?

– Нет никакого подвоха, – она достала несколько свёрнутых бумажек и сунула мне в руки. – Я же сказала – отдашь, когда сможешь.

Бумажки были тёплые и совершенно реальные. На ощупь это были деньги, у них даже был денежный запах – и при ближайшем рассмотрении они тоже не желали оборачиваться фантиками от конфет.

– То есть, отдашь, если сможешь, – для полноты картины уточнила Джуд. – Я позвоню.

А потом она развернулась и пошла в сторону подземки, туда же, куда ушёл и её клиент. Я держала в руках его деньги, но они уже пахли её дезодорантом и кошачьим духаном моего подвала, и по-прежнему оставались тёплыми, словно что-то грело изнутри их – и в придачу ладони.

А Джуд быстро уходила прочь, а я стояла и не до конца догоняла, что произошло. Она то и дело прикасалась пальцами к стенам домов, даже и не думая сжиматься от ветра, который поддувал ей в корму с такой силой, что задирались полы пальто. Она шла, будто танцуя, – с ветром, с домами, – словно ей было ни капельки не холодно.

– Может быть, ты хотя бы не станешь возражать, если я подарю тебе заколку? – сказала я ей вслед, глядя, как ветер пытается справиться с её причёской.

Джуд позвонила на следующий же день.

– У тебя всё нормально? – спросила она – в моих мозгах всплыло выражение "пропела". Но это приторно-карамельное слово было как-то не про неё.

– Да, – сказала я. – Я купила тебе заколку.

– Какую заколку? – удивилась она.

– Мне понравилось, но вот облом – у меня не к чему её присобачить, – вывернулась я.

Джуд засмеялась.

– На самом деле я не по делу, – с сожалением сообщила она. – Спросить, всё ли в норме. Мне пока не нужна твоя хата. Слишком холодно.

– Может, и зайдёшь не по делу? – спросила я.

– Может… – Джуд помедлила. – Вернее, не может.

Я молчала. Я позвала её действительно просто так, безо всякой задней мысли. Для работы и впрямь был абсолютно говённый день. И для того, чтобы просто так, из-за чашки чая, ну, или, на крайняк, рюмки водки, тащиться к чёрту на рога, тоже.

– Не может, а зайду, – вдруг сказала она и повторила: – Слишком холодно.

И она зашла. А потом стала заходить чаще – или просто оставаться у меня, – после того, как заканчивала все свои дела. Мерзостная погода случалась редко, напротив, часто на градуснике было за тридцать жары, да только холод поселился в этом городе навсегда. Тебе могло запросто напечь солнцем макушку, но эта дрянь выползала изо всех щелей, из подворотен и узких улиц – и тебя тут же начинало пробирать до костей.

Правда, мне некогда было думать об этом – меня ждал Ник и куча возможностей подрубить деньжат. Мне на фиг не упёрлось снова здорова встретиться с обломом нос к носу.

И тогда Джуд заскакивала в тот момент, когда заставала меня дома.

– Слушай, она же шлюха, – презрительно сказал Ник в двадцать пятый раз.

– И? – спросила я. – Что с того?

– Не мне объяснять, в чём тут прикол, – сказал Ник. – И уж кому-кому, но точно не тебе.

– Я, кажется, знаю, в чём прикол, – предположила я. – Ты просто не любишь шлюх вообще.

– Пожалуй, что и так, – согласился он.

– Вот видишь! – укоризненно воскликнула я.

– Но есть и разница, между тем, что это – работа или статус, – Ник не мог не блеснуть интеллектом.

– И что же круче? – мне просто приспичило докопаться до истины.

– Ну… смотря, для кого и для чего, – Ник закинул ногу на ногу и достал сигарету. – И потом – что ты понимаешь под словом "круче"?

– Круче – значит, лучше, – я начала раздражаться.

– Для её клиента круче, если это статус, – авторитетно сказал Ник. – А по жизни… или для тебя… было бы лучше, если бы это оказалась просто работа.

– Это и есть просто работа, – отрезала я. – Это такие же разные вещи, как киллер и маньяк.

– Вот именно, – многозначительно сказал Ник и поднял вверх палец.

Он мог сколько угодно говорить всякие умности, и многозначительно намекать на разницу между тем и этим, или вообще махать транспарантом перед моим носом – я и без него умела держать рот на замке. Ему просто не нравилась Джуд, в этом и был затык. Впрочем, он этого и не отрицал – и снова начинал рассуждать про умное слово "статус".

А с ней просто было тепло. Она могла полчаса простоять у плиты и сварганить из какой-нибудь ерунды с задворок холодильника потрясающее блюдо. А потом за пятнадцать минут из пакетика, что прилагался к упаковке супа быстрого приготовления, сделать соус, который я тут же съедала прямо из кастрюли, просто так, безо всего. И ещё она не боялась – ни меня, ни Ника, хотя могла догадываться про очень и очень многое.

– Вот именно, – в очередной раз язвил Ник, когда я говорила ему про это самое хотя.

Хотя… Я пока ещё не потеряла свои мозги и тоже думала про это самое хотя.

Но ничего не происходило.

Она не вздрагивала, когда я неожиданно подваливала к ней с тыла, она не задавала наводящих вопросов, она не была жадна до денег и при необходимости могла расстаться с ними с такой лёгкостью, точно это были просроченные трамвайные билеты или обёртки от жвачки.

И оказалось, что пальто Джуд не было серым или жёлтым – оно скорее напоминало опавший осенний лист.

А в тот день на ней была кофточка, разрисованная под леопарда, и коричневые брюки.

В дверях она обернулась. Позади неё, в проёме двери, на которую я смотрела снизу вверх, виднелся кусок неба. Ярко-синего, точно его только что вымыли с мылом.

– Пока, – весело сказала Джуд и чмокнула меня в щёку. – Я позвоню?

Она всегда задавала этот вопрос, как будто я могла ответить: "Нет, Джуд, больше никогда".

Иногда я в шутку отвечала именно так. Она смеялась и уходила, а потом приходила снова.

Я закрыла дверь, и вдруг тишина ударила меня по ушам, словно я только что задраила шлюз подводной лодки, и вокруг даже теоретически не могло раздаться ни единого звука. Я дёрнула дверь на себя с такой силой, что она чуть не слетела с петель – мне почему-то пришло в голову, что она не откроется или выкинет ещё какой-нибудь фортель. Но она открылась, чуть не дав мне по морде.

Наверху маячил кусок неба и серая стена соседнего дома.

Оказалось, это был последний раз, когда я видела Джуд.

– Не выноси себе мозг, – посоветовал Ник. – С ней всё в порядке.

– Никак, ты стал ясновидящим? – это был чисто риторический вопрос, кроме того, кому, как не мне, было знать, что случается каждый день с десятками таких, как Джуд.

– Не надо читать мысли, чтобы знать очевидное, – спокойно ответил он. – Я же сто раз говорил тебе, что для неё это не работа, а статус.

– Мне по барабану умные слова, Ник, – грубо сказала я. – Так что, может, заткнёшься?

– И не подумаю, – сказал он как ни в чём не бывало.

– Хорошо, не затыкайся, – согласилась я.

– Пойми, для неё это – состояние души, – сказал Ник. – Всегда, по жизни, без отдыха и перерыва на обед. Дело не в тебе. Она просто нашла место, где теплее.

Невдалеке громыхнуло, и стена дома напротив стала грязно-серой.

– Место, где теплее, – повторила я, как попугай.

Небо снова приобретало нездоровый желтушный цвет…

– Почти любой встречный на самом деле ещё хуже, чем просто любой встречный, док, – сказала я. – Потому, что он оказывается чёрно-жёлтым человеком из старой газеты.

– То есть, человеком, которого уже нет? – уточнила Адель.

– Почему нет? Есть. Где-то. Но для меня в итоге это плоский человек, вырезанный из газетной страницы. Знаешь, такой, от которой воняет плесенью и мышами, – сказала я.

– В итоге? – спросила Адель. – И Джуд?

– Ну да, и Ник был прав – она просто нашла место, где теплее, – устало объяснила я. – Хочешь, давай говорить об этом. Но я не могу тебе рассказать, где бумажному человеку должно быть жарко, словно в Африке – потому что я не могу думать так же, как думает он.

– А разве это не всё? – удивилась она. – Не конец истории?

– Вообще-то, конец, – сказала я.

– Тогда о чём тут говорить? – спросила Адель.

– Ни о чём, – ответила я. – Это был просто вопрос.

Нет, всё-таки, наверное, это был не просто вопрос – видать, именно тут я расслабилась, потому, что сорок сантиметров между нами снова куда-то подевались, и я мягко толкнула Адель плечом.

– Извини, – мы сказали это одновременно.

Ещё недавно я ржала бы, как ненормальная, над этим анекдотом про сорок сантиметров пространства. Но это было бы недавно, а сейчас я просто закаменела от напряжения, как школьница на балу в конце года, когда учителя бдительно следят, чтобы партнёры в танце не прилипали друг к другу, нарушая всякое представление о приличиях.

Над нашими головами опять тяжело хлопали чьи-то набухшие водой простыни – словно паруса, пропитанные солёной морской водой. Они снова были серые, наверно, застиранные просто до дыр – будто ни у кого в Старом городе отродясь не водилось хороших простыней. Видать, все они с самого начала продавались в таком виде, чтоб никто не вздумал выделяться даже цветом того, что болталось на бельевых верёвках.

А там болтались серые тряпки – на верёвке, натянутой между серыми стенами в потёках влаги и плесенью в тех местах, куда никогда не попадало солнце. Даже плесень была похожа на присыпанный пеплом рваный бархат.

Вдруг в этот мир без просвета вплыла оранжево-коричневая стена кафедрального собора. Мокрый кирпич радовал глаз больше серого гранита, из которого впору было строить только склепы, а не целый город.

– Послушай-ка, док, – вдруг сказала я. – Ты только представь: когда-то я читала книгу, где баба и мужик тайно обменивались записками.

– Да? – с интересом спросила она. – Я тебя совсем не знаю. Оказывается, ты всё-таки не полный придурок, каким иногда хочешь казаться?

– И даже не совсем отморозок, да? – продолжила я.

– Смешно, – сказала она. Я уже знала, что это отнюдь не значит, что я выдала хохму. Похоже, за этим словом она тоже пряталась, как улитка в своей раковине. – Так про что была книга?

– Какая-то романтическая чушь, про то, что они хотели сбежать и тайно обвенчаться, – шестерёнки в моей башке вращались с сумасшедшей скоростью, извлекая откуда-то из глубин всю эту лажу из однажды прочитанной макулатуры.

– Какая прелесть, – растроганно сообщила Адель. – Люблю мелодрамы.

– Не говори так больше, а то я зарыдаю от умиления, – с отвращением сказала я. – На самом деле, это была полная шляпа, потому что записки они прятали в молитвенник и оставляли его в церкви. Ну, знаешь, будто случайно.

– Как романтично, – серьёзно сказала Адель.

– Думаю, им было бы не до романтики, если бы в придачу ко всем своим проблемам им пришлось бы каждый раз покупать новый молитвенник, – мой рационализм прямо-таки пёр через край.

– Зачем? – простодушно удивилась Адель.

– Кроме того, они сто пудов профукали бы половину своих записок, – я развивала мысль дальше. – Вообрази окончание романа – возлюбленные ссорятся на десятой странице, потому что кто-нибудь постоянно крадёт эти их молитвенники. И хлоп – никакой интриги, только представь, – мне показалось, что это караул как смешно.

– Ну, почему? – задумчиво сказала Адель.

– Потому что, – ответила я. – Думаю, что если бы мы с тобой придумали такую же фигню, из этого получилось бы полное фуфло.

– Ну, Ева… Я не уверена, – как-то странно сказала она. И её рука легла на мой рукав.

– Но… – я как раз хотела что-то возразить, как вдруг все слова мигом выветрились из моей головы, и осталась только фраза "… это нечто большее… большее… большее…"

– Мне надоело всё время сталкиваться с тобой, точно мы не гуляем, а изображаем машинки в парке аттракционов. Знаешь, такие, с бортами, обитыми резиной и с палкой сзади, – сказала Адель, и её пальцы коснулись моей кожи.

Они были тёплые и мягкие. И они очень удобно легли в мою руку, точно мы тренировались в этом ежедневно.

Стена собора высыхала прямо на глазах, и в воздухе запахло тёплым кирпичом. Я совсем забыла, как пахнет кирпич, нагретый солнцем. И ещё я забыла, какого цвета бывает летнее небо сразу после дождя.

Тогда, когда оно перестаёт быть жёлто-серым.