Крестики-Нолики

Глава 9

Когда я притащилась в роту, то всё ещё помнила это – и запах кирпичной стены, и цвет неба. И, да, – её руку в своей руке, и эти сорок сантиметров, которые куда-то неожиданно подевались. Всё было настолько здорово, что больше смахивало на дурацкую разводку.

Было жарко, в воздухе висела какая-то сырость, и одеяла на койках набухли влагой, словно половые тряпки.

Где-то звенела стеклотара, Джонсон дрыхла, прикрыв физиономию раскрытой книжкой, а в расположении царил откровенный бардак. Узнай социалисты, демократы или кто там ещё, с кем мы, по ходу пьесы, боролись, в каком разброде находится рота, они сплясали бы победный танец.

Но через секунду я поняла, что социалистов мы бы ещё как-нибудь пережили, а вот теперь я не рискнула бы поставить на лучезарное будущее и ломаного гроша.

Хрястнула входная дверь и почти сразу же в расположении нарисовался некий рыцарь печального образа, снабжённый капитанскими нашивками и непробиваемым выражением лица, которое вместе со специфическими полномочиями выдавали только в особом отделе и нигде больше.

– Ага, – сказал он и осклабился, точно шёл в библиотеку и на свою удачу неожиданно наткнулся на бордель.

Это был особист. Я испытала непроизвольное желание подобру-поздорову слинять, пока не началось главное шоу, но было поздно. Чёрт подери, я просто не выносила, когда жизнь выкидывала коленца из серии "поздняк метаться".

Джонсон моментом приняла вертикальное положение, отшвырнув книжку под койку и предусмотрительно встав спиной к окну.

Особист был тем самым капитаном, который не так давно ввалил нам по самое не балуйся – только в этот раз он был бодр и, судя по всему, полон решимости ввалить кому-то снова. Меня тут же затошнило, и во рту появился стойкий привкус спирта пополам с синтетической опиухой. Мне явно не хотелось становиться этим кем-то – и получать волшебный пендель от капитанских щедрот.

– Ковальчик, – он расплылся, как блин на сковородке.

Я молча отдала честь. Всё, что не было предусмотрено уставом и здравым смыслом, испарилось у меня из головы в мгновение ока. Единственное, на что меня хватило, это сказать "да, господин капитан". С начальством следовало соглашаться, причём абсолютно во всём – особенно если под горячую руку этого самого начальства мог попасть именно ты.

– Бдительность – это наше всё, – назидательно сказал он.

– Ну и память у вас, – льстиво добавила я. До кучи требовалось подлизать начальственную задницу.

Он хмыкнул и подгрёб поближе. Я могла поклясться, что он принюхивается.

– Ага, – снова сказал капитан, глядя на меня так, словно я собиралась выломиться в открытое окно. – Вы и вы, – он ткнул пальцем по очереди в меня и в Джонсон, – оружие получаем – и на КПП. Десять минут.

Мы козырнули.

– Время пошло, – капитан демонстративно посмотрел на часы.

Похоже, это была его любимая фраза.

Мы вальяжно догуляли до оружейки; за десять минут можно было успеть пожрать, сбегать отлить и до кучи накатить грамм сто чего-нибудь тонизирующего, не говоря уж о том, чтобы просто взять пару стволов.

– Вот черти принесли, – равнодушно выругалась Джонсон, вскользь мазнув штрих-кодом на запястье по детектору у входа.

Дверь гостеприимно подтвердила, что допуск разрешён.

– Не чертыхайся, – строго сказала я. Джонсон закатила глаза.

– Может, мне прочесть молитву? – съязвила она, вытягивая из пирамиды свой автомат. – Как считаешь?

– Дай волю фантазии, – снисходительно ответила я. – Я не спец по молитвам, ты же знаешь.

Магазин от автомата вдруг неожиданно выскользнул у меня из пальцев, как намыленный, и с такой силой грохнул об пол, что отлетел к противоположной стене и тормознул, только встретив на пути полупустой цинк.

– Твою дивизию! – сказала Джонсон и уставилась на меня так, словно я уже превратилась в привидение или на её глазах стала заживо разлагаться.

– Не начинай, – мрачно предупредила я.

Джонсон оглянулась и торопливо перекрестилась сначала справа налево, потом подумала и проделала то же самое слева направо. Я суеверно поплевала через плечо, нагнулась и постучала о зелёную стенку цинка – сначала костяшками пальцев, а потом для верности проклятым магазином.

Впору было постучать чем-нибудь тяжёлым по своей тупой голове.

Не было приметы хуже, чем уронить эту дрянь. Честно говоря, я абсолютно не переживала бы, если бы просто шла покурить на сон грядущий, и не особо переживала бы, если бы шла в увольнение – тогда я, не долго думая, сделала бы поворот на сто восемьдесят градусов и не высовывалась за КПП. Но отменить выезд было из области научной фантастики. Находись рядом Берц, очень может статься, она попросту заменила бы нас на кого-то ещё, и ради такого случая я не прочь была оттарабанить наряд по отдраиванию очек или стать жертвой любого другого берцевского воспитательного мероприятия. Но она была в лазарете за три здания от нас. А бравым ребятам из особого отдела с точно таким же успехом мы могли пытаться рассказать и сказку про белого бычка.

На выходе из расположения Джонсон притормозила и быстро оглянулась по сторонам – словно враги, демоны или все адские легионы, вместе взятые, могли подстерегать её, не отходя от кассы.

На лестнице, однако, было пустынно и тихо.

Я подавила желание перегнуться через перила и осмотреть панораму пролётом ниже. На первом этаже слышалось движение, за перегородкой с пуленепробиваемым стеклом монотонно бубнили. Звякали жестяные кружки – в дежурке нагло пили чай. Наконец, тяжёлая дверь шарахнула сзади, и мы, нарочито громко переговариваясь, вышли в ночь.

Было уже совсем темно, хотя время не перевалило даже за восемь вечера. Небо нависло низко, словно зимой. Лиловые набрякшие тучи напоминали синяк под глазом часа через два после хорошей драки.

– Холодно, однако, – пожаловалась Джонсон, громко бряцая дулом автомата по граниту, словно каторжник кандалами. Похоже, ей под руку попался каменный лев, охраняющий подъезд.

– Не. Однако, к дождю, – мрачно сыронизировала я.

– Не угадали, Ковальчик. Однако, ко мне, – раздалось из темноты, и рядом с нами материализовался особист.

"Однако, к наряду", – угрюмо подумала я и мысленно возблагодарила небеса за то, что он демаскировал себя до того, как мы успели наговорить хренову тучу всякой шняги – и тут же снова выругала себя за криворукость. Не требовалось быть семи пядей во лбу, чтоб догадаться, что это только первая из череды бед, которые сулил упавший магазин.

– Пили, – риторически сказал он, подходя ко мне.

– Нет, господин капитан, – выкатив глаза, рявкнула я, становясь во фрунт и в полную голову демонстрируя служебное рвение. – Не имею привычки.

– По крайней мере, не сегодня, – хмыкнул он.

– Да, господин капитан, – сказала я.

– Спирт – зло, – благодушно продолжил этот козёл, и обернулся к Джонсон.

На сей раз, это точно было к наряду; даже до меня за пять шагов доносился нежный букет ароматов, присущих местному самогону.

– Ага, – снова сказал особист, обнаруживая его источник. – Джонсон.

– Да, господин капитан, – мрачно сказала Джонсон, за спиной показывая мне кулак, точно я была виновата во всех наших прегрешениях.

Ладно, хорошо, я была виновата в том, что мои руки явно росли не оттуда, откуда положено…

– Не в кондиции, – с сожалением сообщил он, отходя от Джонсон. – Точнее, наоборот, в кондиции.

– Извините-господин-капитан-больше-не-повторится, – гаркнула я, надеясь хоть так спасти положение.

Может, это и прокатило бы с кем-то ещё. Но не с кренделем из особого, у которого по определению вместо мозгов был устав внутренней службы и циркуляры с грифом "топ-секрет".

– А больше и не надо, – мстительно сказал капитан. – Лётчики. Залётчики, мать вашу.

Джонсон понуро побрела обратно, он шёл следом. В свете фонаря его волосы блестели так, словно он только что сунул башку в ведро с водой – или вовсе не имел дурацкой привычки ходить в баню.

– В расположение, кругом марш, – донеслось до меня. – С-с-скотина…

Он нырнул в двери, а через минуту вынырнул в сопровождении Ярошевич. Понятия не имею, с какой скоростью он умел перемещаться в пространстве, – хотя, может, Ярошевич просто болталась где-нибудь неподалёку.

В общем-то, мне было почти всё равно, кто в качестве напарника сегодня будет прикрывать мою корму. Если бы мне дали волю, то я бы отправила вместо себя Джонсон в некондиции, точнее, в кондиции, потому что этот вечер и так был переполнен через край, только переполнен чем-то совсем иным.

Эти впечатления требовалось заложить в книгу и засушить, как цветок – хотя бы временно. Потому что тут рулили другие правила, и распоряжаться, увы, мог кто угодно, только не я.

И, уж конечно, никого не волновало то, что мне так хотелось связывать именно с этим вечером не кровищу и кислый запах стреляных гильз и дерьма, не мятые бумаги с чёрным грифом, а чуть заметное пожатие пальцев существа, которое каким-то манером стало частью меня. И, похоже, позволило мне стать частью его. В то время как оно должно было убежать от меня без оглядки…

А ведь я никогда не прочь была отведать волшебного коктейля из крови, пороха и ночного ветра, приправленного дымом и смертью…

– Принесли черти на мою голову, – проворчала Ярошевич, с чувством закидывая за спину автомат.

– Не чертыхайся, – занудно повторила я, как попугай, размышляя, что именно будет следующим в списке неприятностей. Неплохо было бы вернуться сюда с руками, ногами, целой головой и без длинного хвоста взысканий. Да, кое-как дожив до своих лет, я безоговорочно верила в приметы. На самом деле, неплохо было бы вернуться сюда вообще.

Наконец, раздалось пыхтенье мотора, и из темноты подвалило транспортное средство.

Конечно, чего ещё следовало ожидать от грёбаной ночи, которая началась со всякого дерьма, обильно приправленного мистикой?!

Это был не бэтер, а простой внедорожник с брезентовым верхом, вроде того, в котором мы с Берц ездили в зелёный дом.

Разъезжать в такой тачке ночью и без допинга было всё равно, что вполне себе сознательно прогуляться по главной улице в базарный день нагишом. Я поймала себя на стрёмном ощущении того, что я самый тупой из трёх поросят – за пару минут до того, как от домика не останется ни соломинки.

Хотя внедорожник даже был исправен, в роли водилы даже был не зелёный юнец, а представительный контрактник, телосложением смахивающий на квадрат. Мы даже ехали одни, а не в малоприятной компании киборгов из особого отдела – упавший магазин вполне мог для разнообразия подкинуть и такую сомнительную развлекаловку. Под днищем машины была дорога, блиставшая отсутствием фугасов, и в ночи нас даже не поджидали ни спланированные засады, ни чокнутые камикадзе-одиночки. Мало того, полчища комаров тоже испарились, словно по волшебству. Но тут, возможно, играло роль то, что попросту закончилось лето…

Я потихоньку перевела дух: хотелось надеяться, что упавший магазин исчерпал весь положенный заряд дерьма. Или этот заряд на наше счастье оказался слабоват. Мне ещё предстояло созерцать печальную джонсоновскую физиономию и слушать её унылые причитания, но это был бы самый радужный расклад.

Машина тормознула на какой-то улочке предместья. Сбоку темнело здание, где располагалась следственная часть, военная прокуратура и прочие малоприятные организации – вплоть до полиции безопасности. В Старом городе были уверены, что в подвалах этого дома отправляют на небеса кучу людей. На самом деле всё было не так чтоб уж очень страшно. По крайней мере, под шум включённых дизелей всё должно было казаться не таким уж страшным. Нет, я не хотела сказать, что в полиции безопасности служили белые и пушистые люди, про которых всего только распространяли нелепые сплетни. На самом деле я вообще ничего не хотела сказать. Где-где, но тут не стоило даже громко думать.

Мы как раз собрались вывалиться на тротуар, когда к машине подошёл кто-то ещё. Два пыльных конуса света от фар уходили вперёд, а сбоку не было видно ни черта, можно было только понять, что этих кого-то – двое.

Я поняла, что тут мы должны зацепить доктора, или всё-таки киборгов-особистов, или, в крайнем случае, какого-нибудь техника – недаром рядом стояла машина радиослежения.

Открылась дверца, тачка качнулась на рессорах, и появился доктор. Это была Адель.

Я оказалась как-то не готова к такому повороту. То есть, сто двадцать пять раз до этого, начиная с того дня, когда я вообразила подобную сцену впервые, я пыталась вообразить её снова, но всякий раз находились какие-то жутко неотложные мысли, которые требовалось обмозговать в первую очередь. И картинка тормозила в самом начале, словно кинолента, оборванная через пару минут после того, как в зале погас свет. Я не хотела по доброй воле смотреть кино под названием "Адель и мертвецы", и потому, как страус, совала голову в песок, и делала вид, что этого никогда не случится.

Точнее, я не хотела, чтоб она смотрела шоу под названием "Ева и всё остальное", где мне отводилась главная роль. Из меня вышел бы никуда не годный актёр – прежде всего потому, что меня абсолютно не устраивал зритель. "Смотри-ка, ты уже начинаешь привередничать", – раздался у меня в голове её голос.

Я сделала глубокий вдох – и приготовилась к разгребанию фекалий.

Мотор заурчал, и мы потрюхали дальше. Фары выхватывали из темноты задницу радиопеленгатора, похожего на фургон из морга.

Впереди какое-то время рывками дергались лучи света, словно два глиняных конуса, а по бокам местами выпрыгивали из темноты куски штакетников – и тут же исчезали. Мне казалось, что не мы едем вперёд, а всё, что может слинять, линяет, будто обжигаясь о мёртвый свет от нашей тачки.

Прямо передо мной маячил затылок Адель, но я могла только со всей силы сжать цевьё автомата – и пожалеть, что я не телепат.

Наконец, пеленгатор остановился, фары уткнулись ему в задницу, освещая заляпанный грязью номер. Мы прибыли. Вселенная могла разваливаться на части сколько угодно, но шоу должно было продолжаться.

Это снова оказалось предместье. Не знаю, в чём был фокус: возможно, те, кого взяли под колпак глушилки, наивно надеялись, что удалённость от центра собьёт нас с толку. Что ж, в таком случае не знаю, какого чёрта они не выкопали землянку в лесу и не начали заниматься всей этой галиматьёй там.

Из дома раздавались звуки, будто мы подвалили в самый разгар буйной вечеринки – ну, знаете, когда какой-нибудь придурок хватит лишнего и начинает крушить всё подряд – и мебель, и посуду, и головы людей, которые поначалу пытаются его утихомирить. Дом содрогался, раздавались вопли вперемежку с матом, звон битого стекла и сочные шлепки. Внутри кого-то много и хорошо били.

Окна кое-где зияли провалами высаженных стёкол, но рамы были на месте и на земле пока что не валялись лифчики пополам с трусами.

Я самовольно возглавила нашу импровизированную группу, справедливо полагая, что расшаркиваться перед Ярошевич будет кто-нибудь другой, а уж перед Адель… Её следовало демонстративно игнорировать.

И вряд ли следовало запускать туда первой.

Честно говоря, я бы не стала запускать её туда вообще, а оставила гулять на травке, и потом просто сунула бы на подпись всё необходимое.

Если бы это была не Адель. Точнее, если бы это была Адель без своего характера, и без манеры время от времени незаметно включать рога. И ещё если бы я сама могла нагло войти и сказать: "Эй, ребята, теперь я тут главный".

Внутри дома, который оказался одной большой комнатой, стоял какой-то крендель. Прямо посередине, как языческий идол на капище. Точнее, крендель висел на останках люстры, через которую были продеты наручники. Перекошенная люстра двумя рожками прочертила в побелке борозды и намертво влипла в потолок цоколями плафонов, словно зубчатыми розочками, наспех сделанными из пивных бутылок в запале мордобоя. Люстра смахивала на якорь. Я подумала было, что она вот-вот оторвётся, да и рухнет на пол вместе с этим пассажиром и всем его барахлом – как увидела, что она на совесть присобачена к вбитому в балку крюку. На такой крюк можно было подвесить бычью тушу – и тогда бы он не шелохнулся.

Сама комната походила на телефонную станцию. В моём городе недалеко от дома – когда-то не здесь и не сейчас – была такая станция. Вокруг росли тополя в два обхвата толщиной, в которых гнездилась всякая летучая дрянь, и землю под ними украшали белые кляксы птичьего помёта вперемежку с чёрными вороньими перьями. Окна первого этажа замазали извёсткой, чтоб с улицы не совали нос вездесущие мальчишки – именно поэтому нос туда совали все, кто мог забраться на подоконник и не боялся, что его поймают и надерут уши. Из-за тополей и каркающего воронья здание было похоже на дом с привидениями, к тому же кто-то додумался выстроить его из тёмно-красного кирпича. Конечно, в такое зловещее место не полез бы только ленивый.

Встав на цыпочки, выше закрашенных стёкол можно было увидеть много проводов, торчащих из огромных панелей. Панели были высотой во всю стену, и, наверное, здание было битком набито проводами. Что-то таинственно жужжало, мигали огоньки, и мы прилипали к стеклу просто так, без всякой цели. Непонятное манило сильнее всего – как игрушка, которая завораживает, словно новогодняя ёлка или крутящаяся юла. Мы стояли на подоконнике до упора, – пока в помещение кто-то не входил – или пока сзади не подскакивал охранник и не пытался влепить крапивой по голым ногам.

Такая же панель от пола до потолка была и в этом доме-комнате. Двое из полиции безопасности в чине рядовых как раз занимались тем, что крушили прикладами всё, до чего могли дотянуться. Видать, они задались целью превратить внутренности дома в пыль.

Крендель на люстре поднял башку. Похоже, это был тупой рефлекс – тело любопытствовало, кто пришёл. Оставшаяся лампочка начала описывать круги и вокруг заметались тени.

А Адель обогнула меня справа по дуге и вырвалась на передовые позиции.

Да, и крендель, и люстра явно видали лучшие времена. Рожа у него больше напоминала отбивную, ещё до того, как её посыпали перцем и кинули на сковороду.

Но это, чёрт подери, был ещё не её клиент. Адель была всего лишь второй на очереди после нас – да и то, полагаю, тогда ему уже не понадобились бы её услуги.

– Слышь, доктор, не гони, – лениво сказала Ярошевич.

Адель тем временем уже подошла вплотную и коснулась пальцами его лица. Чувак дёрнулся, как от удара. С потолка посыпалась побелка.

– Чего ещё? – еле слышно сказал он.

– Больно? – тихо спросила Адель.

Совсем рядом приклад врезался в импровизированный пульт, из которого с треском посыпались искры. Но я услышала. Я слышала каждое чёртово слово, даже если бы она бормотала это себе под нос.

– Эй, друг, – громко сказала я, точно мне срочно потребовалось докричаться до глухого. – Не коротнёт?

– Не коротнёт, – мрачно ответил солдат, и тут же расправился со здоровущей радиолампой, похожей на стеклянную колбасу, словно это был его личный враг. Она взорвалась с глухим хлопком, в разные стороны полетело стеклянное крошево. Адель вздрогнула, но не сдвинулась ни на сантиметр.

– Что она делает? – наконец, вслух удивилась Ярошевич и ткнула стволом в сторону тандема Адель с этим радиолюбителем-недоучкой.

Солдаты из безопасности закончили разность в хлам апартаменты и тут же вышли вон, даже не взглянув на нас. Техник собрал в ящик части каких-то микросхем и вышел следом. На дороге завёлся мотор, и фургон-пеленгатор отвалил. Каждый знал своё место, и каждый знал своё дело. Они должны были превратить в мусор радиостанцию, а нам осталось превратить в мусор её хозяина.

Понятия не имею, что он передавал в эфир. Вряд ли такой лох был шпионом или чьим-то важным функционером. На самом деле мне было всё равно: он мог транслировать хоть прогноз погоды или модные шлягеры, но, если его ставили вне закона, то на мою долю оставалось только думать о том, как ловчее выбить ему мозги и потратить при этом минимум боеприпасов.

– Слышь, док, – снова завела Ярошевич. – Ты своей очереди подождать не хочешь? Или тоже желание есть – грудью на амбразуру?

– Отвали, док, – грубо вмешалась я. – В сторонке постой покуда.

Адель посмотрела на меня – и отошла в сторону.

Она просто стояла там, около стены. Заведя руки за спину, словно на ней тоже были наручники. Прислонившись затылком к брёвнам сруба, шелушащимся коричневыми чешуйками. Адель была там, правее меня на пару метров, и она… смотрела.

Я передёрнула затвор и чуть не выпустила в потолок добрую половину рожка. Автомат вздрогнул у меня в руках, словно живой. Словно я первый раз в жизни была в таком месте и первый раз в жизни должна была укатать кому-то промеж рогов горячий кусок свинца…

– Ты чего, Ковальчик? – спросила Ярошевич.

– Всё путём, – я сжала зубы так, что они скрипнули.

Ярошевич посмотрела на Адель и пожала плечами.

– Отвернись, ну! Живо! – сквозь зубы скомандовала я Адель.

Она послушно оторвалась от стены и уткнулась в эти грёбаные брёвна лбом, всё так же стоя с заведёнными за спину руками.

– Теперь нормалёк? – заботливо поинтересовалась Ярошевич и подняла автомат.

– Иди к чёрту, – у меня было такое чувство, точно челюсть намертво склеили как минимум жвачкой. Огромной дурацкой жвачкой, с запахом сгоревшей проводки и привкусом пластика…

– Не вопрос, – невинно сказала она.

– С-с-сука, – выдохнула я, с ненавистью глядя на человека с люстрой-якорем…

…Тишину наконец-то разорвал треск автоматных очередей…

До самого КПП я не произнесла ни слова. Я даже не смотрела в сторону Адели, только забрала у неё бумагу с грифом вверху и её незамысловатым росчерком внизу. Мне как-то удалось выдрать из её пальцев листок и при этом не встретиться с ней взглядом.

Я могу сказать об этом вслух, вот этими самыми словами – и мне не будет стыдно. Мне и сейчас не было стыдно; в конце концов, каждому своё. Кто-то делает из людей трупы, а кто-то посвящает жизнь тому, чтобы отложить этот процесс на неопределённый срок. Мне не было совестно или неприятно, но вот смотреть на всё это ей, Адели, было совсем не обязательно.

В расположении, как и следовало ожидать, стояла относительная тишина, и раздавалось сонное сопение. Джонсон блистала отсутствием, а сортир блистал чистотой. Подозреваю, что Джонсон предстояло провести остаток ночи, столь же успешно борясь с грязью во всех остальных отхожих местах.

Ярошевич извлекла из заначки плоскую фляжку и припала к горлышку.

– Всё-таки гораздо лучше видеть это через оптический прицел, – она была снайпером. – Когда между тобой и целью минимум триста метров, – Ярошевич сделала пару могучих глотков, сморщилась, словно откусила от целого лимона, и протянула фляжку мне.

Спиртное обожгло язык. Это был не самогон, и даже не спирт, а пойло подороже. И, да – думаю, что с трёхсот метров изломанное липкое тело выглядело бы куда привлекательней. Просто как тряпичная кукла, забытая в луже уехавшим театром марионеток.

– Ты так трепетно относишься к мадам Дельфингтон, – с ехидцей сказала Ярошевич.

– Не выношу, когда на меня пялятся, – буркнула я.

– Пялится именно мадам Дельфингтон, – на самом деле это был не вопрос, а ответ, только вот знать ей этого не стоило.

– Кто угодно, – грубо отрезала я.

– Теоретически, тебя не должно волновать, что происходит рядом, и кто таращит на тебя свои зенки, – Ярошевич явно не собиралась вот прямо сейчас лечь и заснуть; как назло, её потянуло на базар.

Интересное кино! Не хватало ещё, чтоб кто-то тыкал меня носом в лужу, словно котёнка или щенка, который обоссался на коврике в прихожей.

– Тебя тоже не должны волновать три метра вместо трёхсот, – сказала я, мстительно размышляя о том, что ей было бы неприятнее всего услышать.

– Вообще-то я снайпер, ты не забыла? – оскорбилась Ярошевич.

– И? – я ждала продолжения. – Ты хочешь сказать, что те, кто сидят наверху, неправильно используют личный состав?

Я готова была сделать, что угодно: спровоцировать её на конфликт, уличить в неблагонадёжности – только бы она оставила докторшу в покое. Нет, я не думала, что у неё резко случилась бы амнезия, но эта тема всё равно ушла бы на второй план, и ради такого эффекта стоило подпортить отношения.

– Каждому своё, – уклончиво сказала она, заваливаясь на койку и втыкаясь взглядом в потолок. Чёрт подери, Ярошевич не была лёгкой добычей, с полпинка поддающейся на развод, и вовремя включила заднюю.

– Точно. Морда в мыле, в попе ветка, это к нам ползёт разведка, – бодро продекламировала я.

– Очень смешно. Но не совсем в кассу, – беззлобно проворчала Ярошевич и заметно расслабилась.

В моей башке родилась ещё одна мысль, которая показалась мне достаточно здравой: перевести разговор в более безопасное русло. Требовалась тема.

Похоже, и впрямь не стоило каждый раз махать кулаками и ломиться закидывать гранатами амбразуру дота. Впереди была почти целая ночь, и я могла попытаться провести научный эксперимент под названием "Вынос мозга".

– Ты без проблем можешь влепить пулю в лоб с трёх метров. И тебя не колышут подробности. Ты прогуляешься за угол сблевать – и только, – авторитетно сказала она, и, отвесив сей сомнительный комплимент, заткнулась и снова присосалась к фляжке.

– Ну да, – я не стала привередничать. В конце концов, мне не так уж часто говорили комплименты.

– Снайпер – это даже не воинская специальность, это, прежде всего, образ мысли, – пояснила Ярошевич.

По ходу пьесы, её потянуло на разговоры о вечном.

Об этом нетрудно было догадаться уже после слова "теоретически".

Пусть так. Человек, который мог ткнуть в меня пальцем и, пусть даже в шутку, уличить в нежных чувствах к расово неполноценному субъекту, волен был втирать о вечном и любой другой лабуде хоть до второго пришествия. Даже если бы этот человек обладал интеллектом не большим, чем у кадушки с квашеной капустой.

– Да? – спросила я, в тайне возликовав.

– Да… Образ мысли. Философия, если хочешь, – она махнула фляжкой так, что алкоголь булькнул через край.

– Само собой, – серьёзно подтвердила я, надеясь услышать подробности.

– Когда ты не ломишься напрямую, а ждёшь, тихо-тихо, как мышка в норке, – она пальцами изобразила нечто величиной с карандашный огрызок. То ли это была норка, то ли собственно мышка.

Алкоголь и адреналин обычно смешивались в нечто вроде коктейля Молотова, но сейчас адреналин был уже на излёте. Ярошевич пальцем протёрла глаза – с такой энергией, что мне показалось, она вот-вот вдавит их внутрь черепа.

– Иногда ждёшь долго… сутки… может, двое… – она снова протянула фляжку мне, но я отказалась.

– Направление ветра… Солнце… блики от линзы… Понимаешь? – требовательно спросила она, будто я знала все эти тонкости.

Я не знала. Каждому своё, как правильно сказала Ярошевич.

Очевидно, по моему лицу было ясно, что я просто одержима жаждой знаний. Ярошевич неожиданно встрепенулась, поставила пустую фляжку на подоконник и села, подсунув под спину подушку.

Следующий час был посвящён лекции по техникам снайперского боя, перемежаемой случаями из жизни и анекдотами.

В кои-то веки я больше слушала, чем говорила. Я сидела на соседней койке и смотрела ей в рот. Из меня вышел прямо-таки идеальный слушатель, о таком можно было только мечтать. Нет, определённо, докторша просто обязана была мной гордиться.

Когда-то кто-то решил, что снайпера из меня не выйдет, и я – да, могла всего только укатать промеж рогов с трёх метров и не поморщиться.

До этого самого дня мне казалось, что и для такой работы тоже нужно родиться. Теперь Ярошевич этой своей эрудицией размазывала меня по стенке, втаптывала в навозную лужу и всячески расписывала, как не удалась моя жизнь.

– Решил не кто-то и когда-то, а самолично Берц, почти сразу после того, как ты пересекла КПП, – ехидно просветила Ярошевич.

– Стало быть, мне не повезло, – мрачно пошутила я.

– С другой стороны, столько, сколько Берц, тут просто не живут, – Ярошевич потыкала подушку кулаком и перевернулась на бок. – Старуха давно поехала чердаком.

– Может, и так, – равнодушно согласилась я. – Только, думаю, ты предпочтёшь, чтоб рядом с тобой была старуха с поехавшей крышей, которая имеет дурную привычку прикрывать нам корму, нежели останешься в гордом одиночестве.

– Не гони, Ковальчик, – оторопело сказала Ярошевич. – Ты же понимаешь, что я не всерьёз назвала её чокнутой старухой?

– А ты назвала её чокнутой старухой? – живо поинтересовалась я.

– Ну, или как там? – она притормозила и потёрла лоб. Работа мысли давалась со скрипом.

– Не помню, – легкомысленно брякнула я.

Ярошевич замерла.

Наверное, не стоило обострять – и играть в эти игры с интригами, взаимными подковырками и всем остальным.

– Принесите кофе с двумя кусочками сахара – и поцелуйте меня в задницу, – я просто блистала остроумием. – Что-то типа этого, да?

Ярошевич смотрела на меня во все глаза и реактивно соображала, что ответить.

Я сделала это не нарочно. Не из-за того, чтобы мастерки переключить Ярошевич на что-то ещё. Я почему-то вдруг вспомнила про Берц, и про тот день с чёрными заборами-заборами-заборами… И про то, что тогда уже никого не волновало, снайпер ты или нет, рядовой или лейтенант. В том числе, раскалённым кускам свинца было совершенно безразлично, встанешь ты и пойдёшь дальше, или так и останешься лежать на обочине той дороги.

И никогда не было безразлично для Берц.

Хотя она и не кричала об этом на каждом углу.

Нет, Берц могла ехать крышей сколько угодно, но её воспитательные методы работали на ура.

– Помнится, тебя она как раз не прикладывала носом в собственное дерьмо, – подковырнула Ярошевич в порядке оправдания.

– Да уж, – мрачно сказала я. – Особенно с той шуткой юмора, когда она выдала, что превосходный снайпер выйдет из меня.

Ярошевич хрюкнула:

– Из тебя вышел довольно хреновый снайпер.

– Надо же! – издевательски сказала я. – Зато хороший спринтер, да?

– Не заводись, – примирительно сказала она.

Эта зараза могла задирать нос – потому что она-то как раз была хорошим снайпером. Ладно, Ярошевич могла идти лесом, пеньками и мелкими перебежками; я умела делать свою работу – и точка. С трёх метров, с десяти, и так далее. Я даже могла быть бортстрелком на бэтере или просто пулемётчиком. Правда, спорю, Берц с самого начала знала это, только в воспитательных целях я несколько часов кряду бегом измеряла длину полигона, прежде чем она вынесла вердикт, что проще меня усыпить, чем быстро научить попадать точно в яблочко…

…Самый прикол был в том, что воспитательный процесс происходил зимой. Это было как раз той самой зимой, когда началась вся эта канитель, и я оказалась за периметром части с его внутренней стороны.

Мадам Фортуна – ну, разумеется, и Берц, – дали мне пару дней на то, чтоб осмотреться, а следом за этим началась полноценная жизнь по полной выкладке.

После завтрака за окнами повалил густой снег – а за нами пришли грузовики с брезентовыми тентами и повезли прямиком на полигон.

Берц прохаживалась мимо строя, засунув руки в карманы. Где-то вдалеке маячили ростовые мишени, до которых, по сути, было не так уж и далеко, да только я с гораздо большим удовольствием прогулялась бы сюда по ясной погоде, а не тогда, когда был серьёзный риск вернуться в расположение с отмороженным задом.

– Так. Оцепление, – она назвала несколько фамилий, и их обладатели, радостно ухмыляясь, торжественно отмаршировали в оцепление.

– Первая пятёрка – на позицию, – сказала она и закашлялась.

Видать, потому, что морозный воздух попал ей в глотку. "Неудивительно", – мрачно подумала я, лёжа на пузе на расстеленной плащ-палатке, в составе этой самой первой пятёрки.

АК дёрнулся, и отдача клюнула меня в плечо.

М-16 ударяла не намного сильнее.

Кстати, и мишень была не так уж, чтоб и далеко.

– Ковальчик, жопу опусти, а то отстрелят, – где-то сзади Берц прилипла к биноклю.

– Пронесёт. Или новая отрастёт, – брякнула я себе под нос.

Несколькими метрами правее кто-то предупреждающе кашлянул в кулак. Я сориентировалась на звук – и реактивно захлопнулась, решив поберечь любые остроты до лучших времён. Хотя бы до тех пор, пока я не окажусь в тепле.

Но она расслышала.

– Пронесёт – когда петух снесёт, – в устах Берц это прозвучало как-то зловеще.

Мне захотелось плюнуть: ну кто, в самом деле, как всегда, тянул меня за язык?! Однако ситуация уже разворачивалась своим чередом, по тому сценарию, который я ненавидела больше всего. Сценарий этот назывался: "Поздняк метаться".

– Стреляешь ты хорошо, дочка, – отечески похвалила Берц.

– Стараюсь, госпожа лейтенант Берц! – усердно гаркнула я, надеясь, что по молодости и ретивости меня простят.

– Стараешься – это хорошо, – сказала она. – Сейчас вместе стараться будем. Может, из тебя снайпер выйдет, такими-то темпами. А, Ковальчик?

– Какой снайпер? – сдуру переспросила я, в очередной раз выставляя себя полным кретином.

– Снайперский! – вдруг рявкнула она так, что я вздрогнула. – На огневой рубеж, ну! Мухой, блин!

Я было поскакала на тот же самый огневой рубеж, распекая на все корки и себя, и Берц, и грёбаный мороз, как вдруг неожиданно выяснилось, что она имела ввиду немного другой огневой рубеж.

Меня ждала сотня метров – и ростовая мишень, которая, по всей видимости, была где-то там, далеко за снежной круговертью.

– Между двумя ударами сердца, – хладнокровно посоветовала Берц. – Лови момент, так сказать.

Я припала щекой к прикладу. Пуля унеслась куда-то в снежную даль, а куда, я не имела ни малейшего представления.

– Ну, как успехи? – заботливо поинтересовалась Берц.

– Не могу знать, госпожа лейтенант, – я понятия не имела, что должна сказать, – или что она хочет от меня услышать. В пределах досягаемости не было даже Джонсон, которая могла бы придумать какой-нибудь финт ушами, из которого я бы сделала правильный вывод. Были только я, Берц, автомат и сто метров.

– А кто знать будет? – риторически спросила она, натягивая перчатки.

Ведь не хотела же она, в самом деле, чтоб я посоветовала ей воспользоваться чудом техники под названием бинокль, который висел у неё на шее?!

Я решила благоразумно промолчать. Что-то подсказывало моей чувствительной заднице, что это только начало, а на нашем полигоне имеются дистанции и покруче, чем сто метров.

Берц закончила натягивать перчатки и воззрилась на меня, словно увидела привидение.

– Так узнай, мать твою за ногу! – рявкнула она. – Что стоишь, как столб?!

В этом и был весь прикол. Она не собиралась смотреть в бинокль. Точнее, она не собиралась смотреть в него для того, чтобы узнать результат выстрела. Я сглотнула яд и ленивой трусцой двинулась в сторону проклятущей мишени.

– Ковальчик, а ну-ка стой, – сказала Берц.

– Да, госпожа лейтенант, – я обернулась.

– Лейтенанта засунь знаешь куда? – если бы у Берц была дубина, я бы точно огребла промеж рогов. Хотя и без дубины у меня было такое чувство, что мне дали в лобешник как минимум чайным подносом.

– Мухой. Метнулась. Туда. И обратно, – после каждого слова ставя точку, тихо сказала она, но эти точки, видать, придали мне такое ускорение, что я доскакала до этой мишени со спринтерской скоростью.

Когда я с той же скоростью вернулась обратно, как гонец, неся весть о том, в каком именно месте я только что проделала дырку, от меня валил пар.

Берц стояла в такой же позе – и, конечно, смотрела в бинокль.

– На огневой рубеж, ну! – немедля гаркнула она. И я тут же снова волшебным образом оказалась на расстеленной плащ-палатке в горизонтальном положении перед грёбаной дистанцией в сто метров…

Рота в полном составе отстрелялась, перекурила, со смаком обсудила то, как я, словно челнок, галопом измеряю длину полигона. Потом подтянулось оцепление, зафырчали моторы грузовиков – и я повеселела и приободрилась. Но не тут-то было. Берц махнула рукой, и грузовики неторопливо покатили в часть.

Мне хотелось завыть – но я только и могла, что взять горсть снега и приложить ко лбу.

– Морду отморозишь, – спокойно сказала Берц и закурила.

Моторы грузовиков стихли в направлении Старого города.

– Что застыла? На огневой рубеж, ну! – беззлобно прикрикнула она.

Я не показала каких-то там сногсшибательных результатов, и к тому же, как я узнала чуть позже, в роте уже имелся полный комплект снайперов. Делать из меня ещё одного нужды не было – это попросту был один из фирменных способов Берц научить меня вовремя затыкаться.

До темноты оставалось ещё несколько долгих часов, которые показались мне днями. До кучи меня ждали не могли дождаться пятьсот метров, мишень, которая маячила в недосягаемой дали – и снайперская винтовка с длинным дулом и оптическим прицелом, похожим на телескоп. По ходу дела выяснилось, что прицел был четырёхкратный – и что пятьсот метров мне тоже придётся преодолевать на своих двоих, на сей раз просто потому, что этого желала Берц. И я продолжала, как заяц, скакать по сугробам – и докладывать результаты, в точности которых она желала убедиться только таким образом и никак иначе…

Я с грехом пополам научилась затыкаться. Иногда. А иногда всё-таки нет.

И ещё с тех пор я стала пребывать в уверенности, что снайперская винтовка-"весло" на самом деле не такое уж и лёгкое оружие, как кажется со стороны…

В общем, мне было фиолетово, как именно меня воспитывала Берц. Факт тот, что я соглашалась с тем, что она вполне себе имела на это право.

Она могла делать с любым из нас что угодно – потому что в итоге только благодаря Берц, а не министру обороны, которого мы никогда не видели, и не Господу Богу, которого мы, кстати говоря, никогда не видели тоже, наши задницы были целы.

Ей всё одно было виднее, что собой представляет человек, и кого из этого человека в итоге можно сделать.

Если мне не выпала судьба стать спецом – значит, я действительно не могла быть снайпером или кем-то там ещё. Мало того, мне вряд ли суждено было стать кем-то выше рядового.

И это устраивало меня как нельзя больше. Я не собиралась прыгать выше головы или переворачиваться жопой вверх всего лишь из-за того, что мне суждено было оставаться вечным рядовым. Мне на фиг не упёрлась лишняя нашивка – и лишняя полоска в чёрном штрих-коде. А всяческие байки я могла послушать и в исполнении Ярошевич.

Но я не собиралась забивать на человека, который когда-то спас мою шкуру, вытащив на себе из огня боя. К тому же слово "лазарет" теперь действовало на меня, словно магнит.

Я вздохнула – и направила свои стопы в ту сторону, откуда ветер доносил запах хлорки и лекарств…

По ходу пьесы, я знала точно, что именно порадует Берц, и не собиралась быть неблагодарной беспамятной скотиной.

Я снова вздохнула и налепила на гранитную стену кругленькую наклейку, с которой глядел чёткий профиль фиолетовой барышни с виноградной гроздью…