Кристиан Ланг - человек без запаха

11

Было холодное апрельское утро, когда Ланг и Сарита кинули чемодан с вещами в багажник «селики» и отправились на север. За несколько недель до этого, теплым и погожим субботним вечером, у Ланга зазвонил мобильный. «Здравствуй, это мама, — услышал Ланг по-прежнему бодрый голос. — Знаешь, Эстелла опять заболела». Ланг так и застыл с телефоном в руке. Он выглянул в окно: как всегда, напротив, этажом ниже, перед телевизором сидел незнакомый сосед. Ланг поднял глаза и увидел светлое и дрожащее вечернее небо. Сарита спросила, что случилось. Ланг не ответил, но тем же вечером сказал, что его сестра больна и он не видел ее уже несколько лет.

— Боже мой, почему же ты мне ничего не говорил?! — воскликнула Сарита, и тогда Ланг рассказал ей об Эстелле и о ее болезни.

Сарита не сомневалась ни минуты.

— Мы должны к ней съездить! — сказала она. — Возьмем несколько отгулов и навестим ее. А потом устроим небольшой романтический отпуск — остановимся в гостинице в каком-нибудь северном городке, где, быть может, еще лежит снег! Я попрошу Кирси остаться с Миро. А если она не сможет, то мать Марко наверняка согласится взять его на пару дней к себе.

В дорогу Ланг берет много разной музыки. «Селика» — память о разводе, Ланг купил ее себе в утешение, когда начал подозревать, куда катится его второй брак. В машине есть магнитола для десяти компакт-дисков, которые можно проигрывать в любом порядке.

По дороге Ланг рассказывает Сарите о своей семье. Он включает «Kind of Blue» и вспоминает, что Стиг Улоф очень любил Майлза Дэвиса. Потом включает «Pin-Ups» Боуи и «Alladin Sane» и говорит, что Эстелла часто слушала «Sorrow» и «Lady Grinning Soul». Ему вдруг хочется, чтобы Сарита поняла, кем когда-то была Эстелла, потому что та Эстелла, которую они увидят сейчас, — это совершенно другой человек.

— Она была красивая? — спрашивает Сарита. — Она была the prettiest star[16]?

— Была — отвечает Ланг, — только теперь это уже не так.

Они едут через Тавасткиро в Южный Эстерботтен, Ланг ставит Сарите музыку, постукивает пальцами по рулю, иногда подпевает, но больше ничего не рассказывает. Они пьют кофе на заправке в Коскенкорве, и, когда они снова садятся в машину, Сарита говорит:

— А у тебя не найдется музыки посовременнее, скажем, годов девяностых?

— Какой, например? — удивленно спрашивает Ланг.

— Да все равно, — отвечает Сарита. — «Ману Чао», Аланис, «Ультра Бра», Бьорк. Что угодно — спокойное, агрессивное, только не печальное.

Вечером, около восьми, они приезжают в небольшой городок. Ланг заранее заказал комнату в гостинице. Узнав его, девушка-портье вздрагивает и хочет что-то сказать, наверное о «Сумеречном часе». Но, поборов в себе это желание, она обслуживает Ланга и Саритy с профессиональной холодностью, как любую другую парочку. Распаковав вещи, они ужинают в гостиничном ресторане. Кухня — традиционная: Ланг заказал суп из омара и отварного судака под креветочным соусом, Сарита — бифштекс с луком. Кроме них, в ресторане никого нет. Ланг лениво ковыряет вилкой в тарелке, он говорит, что неважно себя чувствует, сам не знает почему, но ему правда нехорошо. Ночью ему все еще не по себе, но он хочет заниматься любовью. Уверяет, что, как только Сарита прикоснется к нему, а он к ней, ему сразу станет лучше. Позже, перед тем как уснуть, они лежат, обнявшись. Сарита положила голову ему на плечо и, перебирая волосы у него на груди, говорит:

— А ты знаешь, что ты не пахнешь? Человек без запаха. Кстати, неплохое название для книги. Слушай, Ланг, а напиши книгу с таким названием. Поверь мне, она станет бестселлером.

И Ланг сонно отвечает:

— Я не уверен, что хочу писать книги. И вести ток-шоу тоже. Я хочу жить.

На следующее утро Ланг и Сарита позавтракали и поехали к Эстелле. До больницы почти одиннадцать миль[17], и позади осталось много провинциальных городков с гостиницами. Это Ланг захотел жить подальше от больницы — иначе, оставаясь наедине с Саритой, он только бы и думал, что об Эстелле. Вокруг них была голая весенняя ширь, кое-где еще лежали чернеющие сугробы. Дул сильный ветер. На длинных прямых участках дороги машину потряхивало от порывов, а наверху, в бескрайней ледяной синеве, один за другим мчались огромные белые корабли облаков.

К больнице вела мокрая и грязная дорога, покрытая гравием, но сама больница располагалась в красивом парке. Вокруг главного здания росли высокие сосны и несколько мощных, по-зимнему голых дубов. Девушка в регистратуре любезно попросила их пройти в пристройку — низкое, вполне современное здание из белого кирпича. Там, в коридоре отделения, они и нашли Эстеллу. Она ходила взад-вперед и что-то тихо бормотала. Несмотря на то что она находилась в помещении, на ней были пальто и шапка. Ланг и Эстелла одновременно заметили друг друга и в смущении остановились. Молчание нарушила Эстелла.

— Здравствуй, Кристиан, — очень тихо сказала она, — я тебя ждала.

Ланг несколько секунд колебался, но потом подошел и обнял ее: у него было такое чувство, вспоминал он потом, будто Эстелла сгорбилась, стала ниже ростом с тех пор, как он видел ее последний раз. От лекарств она растолстела и как бы расплылась. Позже, когда я по телефону спросил, надо ли мне приехать навестить ее, Ланг сказал: «Нет, Конни, не стоит. Боюсь, это слишком тяжкое зрелище».

Здороваясь с Эстеллой, Сарита протянула руку и произнесла свое имя на шведский лад: «Сари-ита», а не коротко, по-фински. Весь вечер она говорила по-шведски, и Ланг отметил, что ее школьный шведский очень неплохой. Правда, сначала никто не произнес ни слова: они ходили по парку, по ухоженным, но еще не оттаявшим дорожкам и молчали — все трое. Нарушила молчание Сарита. Посмотрев на небо, она сказала:

— Сегодня такое голубое небо, что смотреть больно.

Эстелла взглянула на нее глазами, казавшимися угольно-черными на бледном лице, и ответила:

— Вы знаете, что голубой — это цвет безумия?

Сарита промолчала, но взяла Эстеллу под руку. Они долго шли вдвоем, а Ланг плелся позади, пока Сарита не обернулась и не потянула его за рукав, чтобы он пошел рядом с ними.

— Знаешь, Кришан, — сказала Сарита, — теперь, когда я вижу вас вместе, я понимаю, как вы похожи.

Эстелла коротко рассмеялась и ответила:

— Да, когда-то мы действительно были похожи. Но теперь я такая уродина.

— Неправда, Эсси, — резко сказал Ланг, — не смей так говорить.

Эстелла посмотрела на него и еле слышно произнесла:

— Ты слышишь, она называет тебя Кришан, а не Кристиан?

— Слышу, ну и что? — раздраженно ответил Ланг и продолжил с неожиданной для себя самого горячностью: — Я люблю, когда она так меня называет. Я люблю в ней все.

Сарита сжала его руку, а потом побежала, потащив Эстеллу за собой, по грязной, серо-желтой траве, и Эстелла не противилась, правда, ковыляла тяжело и неуверенно, как подстреленная птица.

Пообедав в столовой, которая находилась в главном здании, они пошли осматривать пристройку. Потом отправились в палату Эстеллы, где она жила вдвоем с девушкой, которую на время отпустили домой. Эстелла села на кровать и рыгнула. Ланг подошел к окну, откуда открывался красивый вид на парк. Сарита сняла свитер и, подойдя к маленькому настенному зеркалу, стала причесываться щеткой, которую нашла на ночном столике Эстеллы. На Сарите были черное платье без рукавов, почти до пят, и грубые армейские ботинки.

— У тебя красивые подмышки, — сказал Эстелла.

— Спасибо, — спокойно ответила Сарита. — Можно я возьму у тебя пару шпилек?

Эстелла молча кивнула. Сарита подошла к ночному столику, взяла шпильки и вернулась к зеркалу.

— В Америке по телевидению запрещено показывать голые подмышки, — сказала Эстелла, — особенно небритые.

— Почему? — спросила Сарита.

— Не знаю, наверное, американцам подмышки напоминают влагалище.

Ланг оторвал взгляд от парка, залитого ярким весенним солнцем, и обернулся.

— Эсси… пожалуйста, — начал он, но Сарита сделала успокаивающий жест, и он замолчал.

— Хотя у тебя подмышки бритые, — продолжила Эстелла так же сухо.

Сарита ответила не сразу. Она отошла от зеркала — волосы ее были забраны в небрежный пучок на макушке — приблизилась к кровати, взяла Эстеллу за руку и сказала:

— Пошли, Эсси! Я видела в холле полку с настольными играми, может, поиграем во что-нибудь?

Потом они весь вечер играли в «Алфапет»[18], правда, по-фински. Часто, в ожидании своей очереди, Эстелла что-то нетерпеливо бормотала. Иногда она составляла непристойные слова, но чаще такие, которых, как уверял ее Ланг, не существовало, например, она придумала слово oudokki, якобы означающее «странный человек». Поначалу Ланг был неразговорчив и раздражен, но Сарита после каждой выдумки Эстеллы смеялась и хлопала в ладоши, и глаза ее, казалось, спрашивали Ланга: «А почему бы и нет?» Прошло довольно много времени, пока Ланг наконец не оттаял и тоже не начал смеяться. И тогда Эстелла посмотрела на него своими черными глазами и улыбнулась — немного криво и неестественно, словно уже толком не помнила, как это делается.