Кровавые игры

ГЛАВА 16

Теперь в смежной с ее спальней комнате постоянно находились рабыни, поэтому по ночам Оливия стала убегать в сад. Она ждала Сен-Жермена, бодрствуя под разросшимися деревьями и воображая себя абсолютно свободной. Сохранять эту иллюзию помогали запущенные растения, буйно наползавшие на неухоженные дорожки и оплетавшие чашу бездействующего фонтана. Оливия словно сливалась с кусочком дикой природы – он был заброшен, забыт, ей казалось, что вот так же забыта-заброшена и она.

В эту сладкую грезу властно вторгалась лишь тоска по Сен-Жермену. Он был нужен Оливии, без него жизнь была ей не в жизнь. Каждую ночь томилась она в ожидании и каждую ночь возвращалась в постель одна. В последние дни ей стало чудиться, что произошло нечто ужасное. Она не знала, что делать, и просто ждала.

Наконец он пришел. Минула полночь, луна уже падала к горизонту, в саду витал легкий запах цветов. Ночной ветерок шелестел в кронах деревьев, и Оливия полудремала на грубо сколоченной широкой скамье.

Тихий шорох, мягкий стук каблуков, к ней приблизился черный призрак, словно насквозь прохваченный мерцанием лунного света, льдистый свет мерцал и в его темных печальных глазах. Напомнив себе, что все это может оказаться лишь сном, Оливия встала. Гость не обнял ее, он опустился перед ней на колени, отводя в сторону взор.

– Оливия.

– Сен-Жермен.- Ей хотелось дотронуться до него, но она почему-то знала, что этого делать нельзя.

От громады конюшни отделилась какая-то скрюченная фигура, и заскользила к деревьям, но ее не заметил никто.

Что с ним было? Куда он пропал? Почему не являлся так долго? В голове Оливии завертелись вопросы, но она была абсолютно уверена, что сейчас ей лучше молчать. Сначала надо привыкнуть к этому незнакомому человеку.

Он чувствовал пропасть, разверзшуюся.между ними, и не понимал, как ее пересечь. Оливия превратилась в дальний маяк, мигающий ему из тумана и напоминающий, что в новом и безутешном мире еще существуют какие-то горстки тепла.

– Скажи, Оливия,- тихо спросил он, устремив свой взгляд в ночное пространство,- когда умерли твои братья, когда казнили отца, что ты ощущала? Было ли у тебя такое чувство, будто из твоей груди вырвали сердце? Проклинала ли ты солнце за то, что оно встает?

– По временам – да,- ответила она ему ласково, как ребенку.- Порой, кроме ненависти к Юсту, я ничего не находила в себе и жила по инерции. Дышала, спала, умывалась, ела, однако все это делало какое-то постороннее тело, а я была спрятана где-то внутри. Словно меня погребли в мягкой и влажной гробнице. Я…- Она осеклась, когда он поднес руку ко лбу и нервным движением вытер глаза- Я спрашивала себя, зачем существую. Каждый день походил на другой, я ни в чем не видела толку.- Она бросила взгляд на яблоню, голубую от лунного света. Ночной ветерок нес прохладу, ей сделалось зябко.

– Почему же ты не решилась покончить с собой? Что остановило тебя? – В колени Сен-Жермена впивались мелкие камешки, но он не чувствовал боли.

Оливия вздрогнула.

– Ты.- Признание прозвучало естественно, как дыхание. Оливия призадумалась.- И мой гнев. Я не хотела доставить удовольствие Юсту.- Она попыталась рассмеяться, и это ей почти удалось.

Сен-Жермен качнулся вперед и уткнулся липом в ее бедра.

– Оливия, я убил человека и не испытал ничего. Ничего. Ни ярости, ни сожаления, ни удовлетворения. Возможно, это от потрясения. Я видел их кровь, их смерть…

– Чью кровь? – спросила она, чувствуя, как напряглись его руки.

– Моих людей, осужденных за подстрекательство к бунту. Они очень многое значили для меня.

Из зарослей сорняков на дорожку выбралась кошка. Она сверкнула глазами, потом зашипела и, фыркнув на парочку, побежала к конюшне.

– Они были такие, как ты? – прошептала Оливия, садясь на скамью и прижимаясь к его затылку щекой.

– Только один,- сказал Сен-Жермен и умолк, не решаясь открыть ей правду о Тиштри.- У меня не было времени, чтобы выручить их. Распятие отменили…- Он замолчал, чувствуя, что валится в бездну.- Оливия, подари мне себя. Подари, если я имею на это хоть какое-то право.

Она запустила пальцы в жесткие волосы, запрокидывая его голову для поцелуя, но резкий звук, пришедший из глубины сада, ей помешал.

– Кошка,- выдохнула Оливия.- Неужели ей негде бродить? – Наклонясь к Сен-Жермену, она стала целовать его брови, глаза, потом отстранилась. Бледное лицо возлюбленного показалось ей лицом утопающего, в темных глазах угадывались мольба и призыв.

– Оливия,- произнес он хрипло и встал, ощущая, что она потянулась за ним.- Оливия! – У нее ослабели колени.

В тени садовой стены прятался Моностадес. Он нервничал, он боялся быть обнаруженным и не смел приблизиться к парочке, хотя ему ужасно хотелось послушать, о чем они говорят. Впрочем, того, что он видел, уже было достаточно. Чужеземец подхватил супругу хозяина на руки и, подержав ее так какое-то время, опустил на скамью. Жена сенатора не дала нахалу отпор, а, наоборот, распахнула перед ним одеяния. Моностадес вытянул шею. Белизна женской кожи блеснула во мраке, потом ее погасил черный плащ чужеземца. Луна забежала за облако, и парочка словно слилась с ночной темнотой. Раб, потирая руки, засеменил к конюшне.

Голова Сен-Жермена покоилась у нее на груди. Сердце его разрывалось от боли и благодарности. Он осторожно и нежно гладил возлюбленную, чувствуя, как затихают ее содрогания.

– У меня нет слез. У нас их почти не бывает.- Он задохнулся от сладкой муки и снова заговорил: – Если бы ты меня вдруг оттолкнула…

– Ш-ш-ш,- пробормотала она.

– …Я умер бы, я бросился бы в огонь. Я только теперь это понял.- Он вновь потянулся к ней.- Ты спасла меня.- Его губы коснулись ее губ.- В тебе моя жизнь, мое счастье.

Оливия заглянула в бездонную глубину его глаз.

– Сен-Жермен,- сказала она вдруг,- ты знаешь, я бы хотела…

– Чего, Оливия? – Он смотрел на нее, не прерывая ласки.

– Если можешь, попробуй освободить меня от меня. Я устала, я хочу передышки. Пусть останется только любовь. Освободи меня от памяти плоти.- Она сама плохо понимала, о чем его просит, и в то же время знала, что он все поймет.

– Иди ко мне.- Сен-Жермен улыбнулся.- То, что не дано одиночкам, легко достижимо вдвоем.- Он продолжал нежно пощипывать ее кожу.- Ничего не бойся. Вообрази себя цветком, раскрывающим лепестки. Навстречу солнечному теплу, воздуху и струям дождя. Они чуть колышутся, словно танцующие фигуры.- Сен-Жермен помолчал не прекращая касаний.- Думай лишь о тепле, вливающемся в тебя, растущем в тебе и обвивающем твое тело подобно усикам набирающих силу растений. Ты привязана ими к солнцу и в то же время свободна. Солнце освобождает.- Он прижался к ней.- Будь как солнце, как солнечный свет, меняющийся от белого к золотому. Стань вместе с ним белой, а потом золотой, а потом красной, как пылающий факел. Это все ты – ты факел, ты жгучий огонь, ты сияющая комета, приходящая ниоткуда и уходящая в никуда…

Оливия так и не поняла, в какой момент на нее снизошло чувство преображающего, ослепительного восторга. Плоть ее содрогалась в спазмах сильнейшего извержения, но это было ничто в сравнении с тем, что испытывало ее освобожденное существо, парящее в запредельных сверкающих высях, где не угадывалось ничего, кроме любви и нежной, ласковой, питающей ее силы.

Сад сделался мокрым от обильной росы. Сен-Жермен стоял возле Оливии. Хотя птичий хор еще не грянул, какая-то птаха рке начинала попискивать. Далеко на востоке в ночных небесах появилась серебряная полоска.

– О, если бы ты мог остаться…- пробормотала Оливия, сжимая его пальцы.

Сен-Жермен шевельнулся.

– Одно твое слово, и я останусь.- Прежде он никогда такого не говорил,

– Правда? – Она опустилась на скамью, протягивая руку к накидке. Теперь, после жарких объятий, ее вдруг пробрал утренний холодок.

– Да.- Темные глаза загорелись.

– Но…- Оливия испугалась. Безумец, он ведь и впрямь может остаться. Трудно представить, что выкинет Юст, узнав, что его жена уже много лет имеет любовника, доставляющего ей наслаждение. Она содрогнулась.- Нет, Сен-Жермен. Ты должен уйти. Мой муж просто взбесится, мы и так сильно рискуем. Он терпит лишь тех, кто со мною жесток.- Оливия смолкла. Ей не хотелось думать о Юсте.

– Когда мы увидимся? – спросил Сен-Жермен.- Сегодня? Завтра? Скажи.- Он отпустил пальцы возлюбленной, но только затем, чтобы освободившейся рукой приподнять ее подбородок.- У меня есть обязательства перед мертвыми, остальное – твое.- Сен-Жермен порывисто наклонился и поцеловал ее в губы.- Пришли мне записку, и я буду рядом, дай только знак. Я – твой, ты – моя, нам нельзя расставаться надолго.- Он выпрямился, прислушиваясь.- Скоро проснется прислуга. Как смотрят рабыни на твои ночные прогулки в саду?

– Сквозь пальцы. Стены высокие, снаружи охрана Они понимают, что госпоже не сбежать.

– Глупые курицы,- Сен-Жермен улыбнулся.- Я ухожу?

Оливия неохотно кивнула

– Ступай, Сен-Жермен. Мои тюремщицы по утрам проверяют, на месте ли я.- Она привела в порядок одежду.

– Когда мы увидимся?

– Я дам тебе знать. Теперь Юст не часто навещает меня, но все же нам следует соблюдать осторожность. Иначе…

– Пустое.- Сен-Жермен помог ей подняться.- Не тревожься, Оливия.- Его объятие было крепким и быстрым.- Ты подарила мне жизнь.- Он резко повернулся и быстро зашагал по садовой дорожке к зарослям овивающего стену плюща.

Оливия села и привалилась к спинке скамьи. К тому времени, как она задремала, Сен-Жермен уже выходил за городские ворота, а Моностадес топтался возле спальни Корнелия Юста Силия, ожидая, когда хозяин проснется.

Прошение, поданное старшему прокуратору сената

«Досточтимые сенаторы!

Представляю вам данное прошение о возмещении ущерба, нанесенного некоему Роджериану из Гадеса, с тем чтобы восстановилась попранная справедливость.

Законы империи преступил некто Лин Эней Дези-дерий, проживающий в Риме и имеющий под Гадесом земли. Дезидерий заключил с вышеупомянутым Роджерианом обычный контракт, доверив тому управление одним из своих поместий.

Объезжая свои угодья, Дезидерий остался доволен работой Роджериана и сказал, что намерен забрать

его в Рим. К подобному повышению Роджериан, не имея опыта работы в патрицианских домах, совсем не стремился, о чем он и сказал Дезидерию, но тот отмахнулся.

По прибытии в Рим Роджериана поселили в какой-то каморке, плохо кормили и не давали работы. Он удивлялся, но дворецкие говорили, что Дезидерий имеет на него особые виды. Что это за виды, вскоре выяснилось, ибо однажды сильно подвыпивший Дезидерий стал обвинять новичка в лености и уклонении от домашних работ. Роджериан попытался объяснить, что ему пока еще не давали никаких поручений. Дезидерий взъярился и приказал сечь кнутом дерзкого наглеца. Экзекуции продолжались десять дней кряду. Дезидерий на каждой присутствовал, поощряя действия палачей.

Раб, ходивший за обессилевшим от побоев Роджерианом, шепнул тому, что хозяин частенько так поступает с людьми, которых привозит из сельских поместий, выбирая для своего развлечения иноплеменников, с тем чтобы не возроптала местная челядь. Прислуга относилась к Роджериану с сочувствием, но из боязни никто за него не вступался. Никому также не пришло в голову сообщить несчастному, что действия Дезидсрия незаконны и что он может искать защиты у городских властей.

Безусловно, римское правосудие способно защитить каждого несправедливо утесняемого в пределах империи человека, однако крайне необходимо, чтобы утесняемые знали свои права. Роджериан из Тодеса честно выполнял условия договора и в награду получил обращение, едва его не сгубившее.

Теперь за него вступаюсь я, Ракоци Сен-Жермен Франциск, и подаю вам это прошение, с тем чтобы

вы рассмотрели дело и наказали преступника, пользующегося тем, что его жертвы не знают римских законов. Я заявляю, что подобрал упомянутого Роджериана возле строящегося Амфитеатра Флавия. Шел дождь. Роджериан валялся на мостовой и, будучи без сознания, мог умереть, ибо обитатели подземелий и не думали оказать ему помощь.

Позвольте напомнить, уважаемые сенаторы, что умышленное нанесение вреда рабам и селянам есть вопиющее оскорбление правового римского кодекса, в частности утверждающего, что хозяину запрещается обходиться с рабами жестоко. В крайнем случае рекомендуется использовать розги, не причиняющие телесных увечий, а кнут может быть применен только против свершившего тяжкое преступление. Я утверждаю, что преступление налицо, только преступником является не Роджериан, а Дезидерий.

Я заявляю, что Роджериан в данное время служит у меня в качестве управляющего и останется таковым, ибо я закрепил его зависимость от меня мелкой медной монетой, поскольку более крупные деньги он отказался принять.

Если возникнут сомнения в приемлемости такой сделки, за последующие годы зависимости я уплачу любую назначенную сенатом сумму, а пока будьте уверены, что Роджериан предстанет перед полномочной комиссией, как только она сочтет нужным его опросить. Я же, в свою очередь, уверен, что справедливое решение дела в пользу пострадавшего селянина не заставит себя ждать.

Собственноручно, со всем почтением

Ракоци Сен-Жермен Франциск.

Вилла Ракоци,

10 июня 824 года со дня основания Рима».