Кровь слепа

19

Время казалось более поздним, чем это было на самом деле. Флауэрс ушел лишь недавно. Фалькон сидел тяжело ссутулившись, расставив ноги. День был долгим, утомительным и изматывающим своей бесперспективностью, а в довершение всего — этот безжалостный град вопросов от агента ЦРУ. Фалькон чувствовал, как слипаются веки, как сжимает спину в районе лопаток. Он был пуст и сух, как высохшее растение в углу патио, сознание оживлялось лишь одной неотвязной мыслью о Дарио, ужасным страхом за него, усугубляемым ощущением собственной беспомощности.

Судьбой ему уготовано, что ли, думал он, становиться действующим лицом в драмах детей и ставших жертвами насилия, несчастных, преследуемых? С тех пор как он сам понял, каким жестоким отцом был Франсиско Фалькон, его собственный отец, как ломал он его характер, к нему как к магниту потянулись эти самые незащищенные члены общества. Он улавливал и всю иронию своего участия в жизни Артуро, пропавшего сына Рауля Хименеса, — сначала он искал его, а затем, выяснив, что парень вырос и воспитан как марокканец, сам стал ломать его, сделав агентом испанских спецслужб.

В патио было темно — свет он погасил. Где-то в дальних комнатах большого старого дома поскрипывали балки. Наклонившись, он ущипнул себя за переносицу, силясь прогнать, вырвать из памяти этот клубок мрачных воспоминаний, но перед ним вновь и вновь возникали картины — цепочка событий последних лет: мальчик-сирота, которого соблазнила его тетка, два подростка, превращенные в сексуальных рабов, а затем убитые и кое-как засыпанные землей, четверо детей, погибших от взрыва 6 июня, и как они лежали, накрытые собственными передничками, в разрушенном детском саду. Хлопнув по ляжкам, он заставил себя встать, убрал со стола пустые стаканы, остатки чипсов и несъеденные оливки, отнес все это на кухню. Он надеялся, что нехитрые эти действия утихомирят лихорадку, сжигавшую его мозг. Вот он — бич современного человека, думал он, перенасыщенность доступной информацией, чрезмерная загруженность работой, общением, взаимосвязанность с другими настолько сильная, что наступает состояние, которое Алисия Агуадо называла «умственной чесоткой».

Зазвонил звонок, и вслед за этим послышались три глухих удара в массивную деревянную дверь. Марк Флауэрс вернулся задать ему еще какие-нибудь вопросы! Пришли в голову новые соображения! Фалькон проделал весь путь обратно — под галереей, вокруг патио. Новые удары в дверь — тупые как боль, а потом более отчетливое постукивание. Он щелкнул выключателями, зажигая свет, и открыл створку тяжелой дубовой двери. Там стояла Консуэло — стояла на одной ноге, держа в руках туфлю.

— Я барабанила кулаком, но достучаться, похоже, не могла, — сказала она, надевая туфлю. — Тебе надо звонок починить или приспособить какой-нибудь дверной молоток.

— Звонок в порядке, — отвечал Фалькон. — Просто пройти через весь дом требует времени.

— Войти в дом-то ты меня пригласишь?

— Прошу, — сказал он.

Они расцеловались — формально, в обе щеки, и, неловко потолкавшись, направились в патио.

Она села за стол. Он предложил ей выпить. Она сказала, что выпила бы рюмочку мансанильи. Он принес вина ей и себе, принес оливки. Они сидели молча, глядя в одну точку, остро чувствуя присутствие друг друга, но ведя себя, как в театре, когда не можешь следить за действием из-за того огромного, что происходит внутри.

— Удивительно видеть тебя после того, что случилось позавчера вечером, — сказал Фалькон.

— Я и сама не ожидала, что должна буду прийти и увидеть тебя, — сказала она.

— Должна буду?

— Мы сведены вместе, Хавьер, и уклониться, избежать этого, вероятно, невозможно, — сказала она. — Это единственное объяснение тому, что происходит. Когда мы познакомились, я была твоей подозреваемой, а потом стала твоей любовницей.

— А потом бросила меня, — сказал он.

— Но я же вернулась, Хавьер, — сказала она. — И благодаря Алисии вернулась другой.

— Ну а теперь? — сказал Фалькон. — За этот твой приход тоже надо благодарить Алисию?

— На этот раз — нет, — отвечала она. — Я поговорила с ней. Она меня выслушала. Мне стало легче.

— Но это не… Да, я забыл: ты же должна была вернуться, — сказал Фалькон. — Я знаю, почему ты здесь, я и сам не могу не думать о Дарио, но кто или что свело нас вместе на этот раз?

— На этот раз, Хавьер, это сделали наши враги.

И впервые с тех пор, как он увидел ее в дверях, они поглядели в глаза друг другу.

— Ты хочешь сказать, что имела контакт с русскими?

Она кивнула.

— Но я просил инспектора Тирадо звонить мне при любом развитии событий, — сказал Фалькон. — Он заверил меня, что ничего не происходит. Что звонков не поступало.

— Я сама им позвонила.

Фалькон недоуменно заморгал.

Она рассказала ему о мейле и о том, как позвонила из дальнего конца соседского сада.

— И у нас нет записи этого разговора! — с досадой воскликнул Фалькон.

Она протянула ему два бумажных листка формата А4 с записью диалога, как он ей запомнился.

— Я нервничала, когда звонила, — сказала она. — Понимаю, что вела себя как дура — говорила взволнованно, паниковала, а такая реакция им как раз и требовалась.

Фалькон кивал, читая и перечитывая запись.

— Скажи мне что-нибудь, Хавьер, — проговорила она, когда терпеть его молчание ей стало невмоготу. — Скажи, что ты думаешь обо всем этом. Задай мне вопросы. Расспроси меня. Подробно. Начиная с самого начала.

— Когда это произошло? — спросил он.

— На мейле значилось «два часа дня», но я прочла сообщение только после четырех, а надо было еще зарядить телефон и положить на него деньги. Позвонила я около пяти.

— Пять часов назад, — сказал он.

— Я не хотела звонить тебе. Видишь, как все это сложно, — сказала она. — Мне нужен был разговор с тобой с глазу на глаз. Пришлось ждать возле дома, пока ушел этот американец.

— Опиши мне голос, — сказал Фалькон. — Говорил только один?

— Первый голос явно принадлежал иностранцу. Не знаю, как говорят по-испански именно русские, но то, что человек был иностранец, это точно. Сказал он только два слова: «Diga» и «Momentito», но мне и так стало ясно.

— Значит, говорила ты со вторым, и этот был уже испанец.

— Да, говорил он по-испански, но не как испанец, а скорее как южноамериканец.

— Может быть, кубинец? — предположил Фалькон. — На Кубе и сейчас еще многие говорят по-русски.

— Возможно. В акцент я не вслушивалась. Меня занимали смысл и тон его речи. Он был вполне вежлив со мной. Дважды поинтересовался, знаю ли я причину похищения Дарио, причем во второй раз он сформулировал вопрос несколько иначе.

— Это когда он сказал: «Но причина, по которой ваш сын был у вас отнят, вам понятна»? — спросил Фалькон.

— Он сказал это точно доктор, желающий объяснить необходимость карантина для Дарио. Словно мальчик болен заразной болезнью и так для него будет лучше. Тут я едва удержалась, чтобы не закричать в голос.

— А потом он упомянул…

— Ну да, он упомянул тебя, — сказала она. — Я была в ярости, Хавьер, не скрою. И сейчас еще чувствую ярость.

— Помни только одно, Консуэло, что я твой друг. И как бы ни изменило произошедшее наши отношения, я остаюсь твоим другом. Вернуть Дарио я хочу не меньше твоего. Не я его похитил, не я подвергаю его опасности. И я сделаю все, что в моих силах, чтобы он целый и невредимый вернулся домой.

— Потому-то я и сказала, что на этот раз нас свели вместе наши враги. До меня это дошло, лишь когда я по памяти восстанавливала всю беседу.

— Они задумали очень хитрый маневр — напомнить тебе о моей ответственности за случившееся, — сказал Фалькон. — Но я им нужен в качестве твоего друга, потому что они знают, что отказать тебе в твоей просьбе мне будет очень трудно.

— Я так понимаю, что они хотят моей помощи в том, чтобы тебя подкупить. Они надеются, что, удерживая у себя моего сына, смогут низвести меня до их собственного морального уровня, что отныне я стану делать тебя своим доверенным лицом, а может быть, и любовником лишь для того, чтобы развратить и использовать в своих интересах.

— Не надо растолковывать мне все эти гадости, Консуэло.

— Надо, необходимо, чтобы ты понял, что я их раскусила, разгадала их маневр, — сказала Консуэло. — Они желают сделать из меня шлюху в надежде, что я потащу в грязь и тебя. Я ненавижу их. Я готова убить их за одно это, не говоря уж о похищении Дарио.

И в это мгновение он заново влюбился в нее. Если то чувство, которое он испытывал к ней в субботу в аэропорту, он считал любовью, то он ошибался, потому что только сейчас сердце его переполнилось восторгом и восхищением столь полными и самозабвенными, что ему захотелось осыпать поцелуями губы, произнесшие услышанные им слова.

Он понимал, что готов сделать для нее все на свете.

— Но одной вещи запись не доказывает, вещи, о которой ты в эмоциональной горячке, конечно, не подумала, — действительно ли Дарио у них в плену или же нет.

— Ты хочешь сказать, что я не потребовала у них доказательств, что он жив?

— Не совсем так. Я не сомневаюсь, что Дарио находится у русских, но мы не знаем точно, у какой именно из группировок, — сказал Фалькон.

И он объяснил ей, как Леонид Ревник прибрал к рукам русскую мафию на Коста-дель-Соль после того, как его предшественник ретировался в Дубай, как обосновался в Севилье Юрий Донцов. Он изложил ей и свою версию причастности русской мафии к севильскому взрыву.

— Но зачем бы русским понадобилось впутываться в такое грязное дело? — удивилась Консуэло.

— Потому что втянули их туда заговорщики, — сказал Фалькон. — Лукрецио Аренас и Сезар Бенито были не в состоянии сами устроить взрыв, для этого им понадобились головорезы-террористы. А знакомы с этими людьми они были, так как помогали им отмывать деньги. Русских заманили обещанием политических выгод после взрыва. Но выгод не последовало. Более того — вся криминальная группировка была поставлена под удар. Русские ответили на это единственно возможным способом, убив главарей католического заговора, прежде чем те успели выдать их как сообщников.

— А большое количество денег и диски? Откуда они?

— Вот тут-то собака и зарыта. К нам в руки все это попало благодаря тому, что от Ревника к Донцову переметнулся один из гангстеров, некий Василий Лукьянов, — сказал Фалькон. — А это означает, что ответственными за севильский взрыв могли быть люди, принадлежащие как к одной, так и к другой группировке, теперь же и те и другие могут стремиться заполучить диски как средство шантажа.

— Да что там такое на этих дисках?

— На них влиятельные лица занимаются сексом с проститутками. Главнейшие из них те, кто имеет отношение к моему расследованию, — это представители двух компаний, которые, как я считаю, и стоят у истоков севильского взрыва, — американской корпорации «Ай-4-ай-ти» и связанной с ней и ей подчиненной испанской холдинговой компании «Горизонт», базирующейся в Барселоне.

— И обе эти компании отвергли сейчас русских, так как в их услугах более не нуждаются, а марать свою репутацию связью с криминалом они не хотят.

— Никаких доказательств этого я не имею, — сказал Фалькон. — Единственное, что я знаю точно, — это что целью севильского взрыва был захват политической власти в Андалузии и получение большинства в парламенте. Я могу предположить также, что участники заговора рассчитывали в конечном счете на политические выгоды. Сейчас масштабность проекта утрачена. Речь идет только о бизнесе. Не уверен, о каком именно бизнесе, но думаю, о чем-то, связанном со строительством в Севилье и ее окрестностях. Я считаю, что русские замешаны в деле Лукрецио Аренаса и Сезара Бенито и не оставили мысли о вознаграждении за грязную работу, которую выполнили.

— Получается, что та мафиозная группировка, в чьем распоряжении находятся диски, может шантажировать «Ай-4-ай-ти» и «Горизонт».

— Что-то мне подсказывает, что Дарио удерживает у себя Юрий Донцов, рассчитывавший получить диски от Василия Лукьянова, пока надежды его не рухнули из-за автокатастрофы.

— А Леониду Ревнику известно, что Лукьянов исчез вместе с дисками?

— Мы полагаем, что известно, потому что ближайший друг Василия Лукьянова был найден застреленным в лесу возле Эстепоны.

— Выходит, что и его группировка с тем же успехом могла похитить Дарио, желая тем самым поправить свои шансы в игре.

— Если Лукьянов был предусмотрителен настолько, чтобы исключить наличие копий, — тогда конечно, — сказал Фалькон.

— На его месте я бы об этом позаботилась, — сказала Консуэло. — И деньги, и диски хранились, вероятно, в одном сейфе, и он выкрал и то и другое.

— Лукьянов сутенерствовал, управлял борделями. Держал в своем подчинении девиц. Так что, возможно, тайные съемки того, что проделывалось с этими девицами, велись по его распоряжению, — сказал Фалькон, похлопывая по записи беседы.

— Ну а деньги?

— Я все думаю о них, — сказал Фалькон. — Преступники потребовали вернуть им восемь с половиной миллионов евро, но Рамирес сказал, что денег там только семь миллионов семьсот пятьдесят тысяч евро.

— Может быть, гвардейцы оказались не очень чисты на руку? — предположила Консуэло.

— Или русские врут.

— Или сами не знают, а называют цифру наобум.

Фалькон медленно прошелся по патио.

— Ты так спокойна, — неожиданно произнес он. — Не знаю, как это возможно…

— Потому что, начав действовать через меня, они вдохнули в меня силы, — сказала Консуэло. — И я знаю, что с Дарио все будет в порядке до тех пор, пока я им нужна и могу им помочь.

— А еще одна сложность в том, — сказал Фалькон, в голове которого одна за другой рождались все новые идеи, — что нам необходимо точно знать, действительно ли группа, с которой мы ведем переговоры, удерживает у себя Дарио. Ведь утверждать это могут как те, так и другие.

— Пока что со мной связалась только одна группа, — сказала Консуэло. — И адрес мейла был тот, что известен лишь близким моим друзьям и моим домашним.

— Думаешь, только Дарио мог дать им этот адрес? — усомнился Фалькон. — Защита-то на твоем компьютере есть? Существуют же базы данных личных компьютеров. Даже и пароль не всегда требуется, чтобы залезть туда. Кто угодно может выяснить адрес.

— Естественно, — сказала Консуэло, лихорадочно выискивая доводы в свою пользу. — Но в средствах массовой информации до сих пор ничего не сообщалось, значит, о похищении может знать только та группировка, которая его осуществила.

— В идеале так и есть, — сказал Фалькон, — но в реальной жизни мафиозные группировки повсюду имеют своих людей. Коррупция процветает и въелась глубоко. Проникла она и в Гражданскую гвардию, и я не удивлюсь, если и в управлении у них окажутся свои информаторы.

— Значит, если ты призовешь на помощь кого-то еще, им и это может стать известно? — встревожилась Консуэло.

Фалькон кивнул, внезапно ощутив, как все темнее становится в патио, как теснее смыкаются стены.

— Ну а… что скажешь об их требованиях? — спросила Консуэло, чье спокойствие все более улетучивалось по мере того, как яснее становилось ей их полное одиночество.

— Первое препятствие — это деньги, — сказал Фалькон. — Они нам недоступны. Деньги уже находятся в «Банко де Бильбао», а хода туда я не имею. Можно было бы действовать через комиссара Эльвиру, но мы не должны впутывать его в такого рода дело.

— Возможно, русские и это знают или, во всяком случае, подозревают, — с надеждой сказала Консуэло. — Возможно, и просят денег, такую кругленькую сумму, только из хитрости, чтобы не показывать, что основная их цель — диски. А насчет денег они смирятся.

— Им придется это сделать, — сказал Фалькон. — Другого не дано.

— Но если в полиции у русских имеются свои люди, почему бы им самим не выкрасть диски?

— Это возможно, хотя мы и входим в число особо охраняемых объектов, — отвечал Фалькон. — Но диски хранятся в сейфе в помещении для вещдоков, а в рабочие часы там всегда людно — постоянно толкутся люди, особенно много их было до сегодняшнего дня, когда лежавшие в сейфе деньги были отосланы в банк. Лишь у двоих имеется ключ от сейфа, и только двое знают комбинацию кода — Эльвира и я.

— А существуют только оригиналы дисков?

— Нет, частично диски скопированы, и копии эти есть в компьютере отдела убийств, но чтобы считать информацию, нужен не только пароль к системе, а еще и специальная программа для восстановления данных.

Они опять погрузились в молчание. Фалькона занимала одна осенившая его мысль: если, как интуитивно заключила практичная Консуэло, «Ай-4-ай-ти» и «Горизонт» желают исключить русских из своего нового бизнес-проекта, каков бы он ни был, то для русских, наверное, чрезвычайно важно узнать о том, что Хуан Вальверде, Антонио Рамос и Чарльз Тагтарт собираются провести в Севилье завтрашние вечер и ночь.

— Опять ты помалкиваешь и что-то таишь от меня, Хавьер.

Фалькон потянулся за мобильником и позвонил Рамиресу:

— Как ты узнал, что денег, найденных у Лукьянова, в сейфе больше нет?

— Потому что деньги, которые ты передал в управление, технически стали вещдоком отдела убийств, и мне пришлось сопроводить комиссара Эльвиру в помещение для вещдоков, когда он отдавал их под расписку для отправки в банк, — сказал Рамирес.

— Деньги находились в сейфе?

— Те, что удалось впихнуть. Одна пачка не влезла и хранилась в особой коробке.

— Ты заглянул внутрь сейфа, когда Эльвира открыл его?

— Конечно. Мы доставали деньги вместе.

— В сейфе что-нибудь осталось?

— Диски из попавшего в аварию автомобиля.

— Ты видел, что сейф потом закрыли?

— Эльвира его запер.

— Дополнительных копий не делали?

— Полицейский из отдела информационных технологий переснял один-два кадра с каждого диска — те, где лучше всего различимы лица участников. И это все, что есть у нас в компьютере.

— Ну а те кадры, что вы послали мне для пересылки в НРЦ?

— Там только лица видны. Никаких грязных подробностей. Если кто-то и доберется до твоего компьютера, кадры эти будут ему без всякой пользы. Тебя что-то смущает?

— Да нет, — сказал Фалькон. — Это я так, чтобы лишний раз убедиться. А что вы там с Пересом нарыли насчет машины Калеки?

— Она вся заляпана кровью, а на заднее сиденье брошена футболка, вся в крови. Образцы крови совпадают с кровью того кубинца, Мигеля Эстевеса, — отвечал Рамирес. — Это все, что мы успели выяснить на месте. Машина была отправлена в управление для завтрашнего тщательного осмотра экспертами.

Зазвонил мобильник Консуэло — тот самый, по которому она общалась с русскими. Фалькон метнул на нее взгляд. Она поглядела на дисплей.

— Это ресторан, — сказала она и ответила на звонок.

— Есть кто-нибудь, кто видел, как Калека бросил машину?

— Как бросил — нет, но мы отыскали старика, видевшего голого по пояс мужчину с грудью испачканной кровью и темным пятном спереди на брюках. Мужчина бежал по улице Героев Толедо по направлению к центру города.

— Продолжай разрабатывать это, Хосе Луис, — сказал Фалькон. — Калека нам очень нужен.

— Я подключил Серрано и Баэну. С наркоотделом у них застопорилось. Думаю, разумнее будет копать здесь. Завтра утром первым долгом они и возьмутся.

Фалькон дал отбой. Консуэло закончила разговор.

— Это не тот мобильник, который должен был прослушивать Тирадо?

— По этому я с русскими разговаривала.

— Это были они?

— Перед тем как уйти, я дала номер управляющему ресторана.

— А разве основного твоего мобильника при тебе нет?

— Русские по нему не позвонят. Я оставила его дома.

— Кому известно, что ты здесь?

— Никому.

— А тем, кто в доме?

— Они думают, что я легла спать, — сказала Консуэло. — Я прошла в сад к соседу, вышла через переднюю калитку и взяла такси до твоего дома.

— Теперь ты даже и честным людям не веришь.

— Хотела бы, да не могу, — сказала она с несчастным видом.

— Ладно, — сказал Фалькон и, чтобы успокоить ее, поднял руки, словно сдаваясь. — Зачем ты понадобилась управляющему?

— Несколько минут назад кто-то зашел с улицы, оставил одному из официантов конверт и велел обязательно передать его мне сегодня же вечером.