Крысиный король

Глава 20

Фабиан тряхнул головой, безжалостно сгреб дреды в тугие пружинистые пучки. Голова ужасно болела. Он лежал на кровати и строил гримасы зеркалу на рабочем столе.

То, что лежало чуть поодаль, было его «незавершенной работой», на этом названии настаивал его куратор. Две трети громадного холста с левой стороны были загрунтованы ярким акриловым металликом из баллончика, правую треть занимали бледные буквы, слабо прорисованные карандашом и углем. Он уже потерял интерес к работе, но, глядя на нее снова, все еще испытывал некоторую гордость.

Это был иллюстрированный манускрипт девяностых, тщательно синтезированный гибрид средневековой каллиграфии с граффити. Весь щит, шесть на восемь футов, занимали три строчки: «Иногда я теряю веру в свои силы, / но джангл один может к жизни меня вернуть, / потому что я знаю: драм-энд-бейс — мой путь…»

Он придумал фразу, которая начиналась на «И», потому что эту букву хорошо было украшать цветными рисунками. Она была очень большая, заключенная в рамку, а вокруг красовались листья конопли, динамики, замысловатые шаржи на крутых пацанов и девчонок, изображенных в виде зомби с застывшими лицами, как у минималистских персонажей Кейта Харинга,[12] и других художников нью-йоркского метро. Остальные буквы были по большей части темные, но не матово-черные, а испещренные неоновыми полосами и обведенные яркими контурами. В самом углу, под буквами, притаились полицейские в виде дьяволов. Но сегодня плакатные лозунги должны быть ироничными. Фабиан знал современные правила и ленился их нарушать, поэтому дьяволы, воспарявшие из преисподней, были нелепыми, как в самых страшных снах Святого Антония и Славного Суитбека[13] вместе взятых.

И в самом верху, справа, еще не прорисованные, были изображены танцоры, идолопоклонники, которые нашли свой путь из болота городской безнадеги, однообразного серого лабиринта в центре полотна, к драм-энд-бейсовому раю. Фигуры бились в исступленном танце, и Фабиан очень старался, чтобы лица были как можно более похожими на лица со старых картин, которые он пародировал: безмятежные, глуповатые, невыразительные. Потому что индивидуализм — он помнил, как истово доказывал это своему преподавателю, — так же неуместен в джангл-клубе, как и в средневековой церкви. Именно поэтому он любил джангл и поэтому иногда испытывал страх и терял веру в свои силы. Именно поэтому он придумал такой неоднозначный текст.

Он всегда заговаривал об этом, когда Наташа нарезала треки с явной политической окраской, но та начинала спорить с ним, упрекая в безыдейности, и это Фабиана раздражало. Вот почему сам он старался не касаться этой темы, но с готовностью начинал ворчать, если кто-нибудь заводил подобный разговор. Со времен Средневековья, объяснял он, откровенно показная роскошь в интерьерах клубов была такой же претенциозной и безвкусной, как и некоторый налет изысканной церемонности и благоговения, с которым держались диджеи: все это отдавало стопроцентным феодализмом.

Сначала его куратор хмыкал и мялся, сомневаясь в целесообразности проекта, но потом Фабиан намекнул ему, что тот просто не может по достоинству оценить значение джангла в современной поп-культуре, и проект тут же был одобрен. Все преподаватели в арт-колледже предпочли скорее бы умереть, чем признать, что у них имеются сложности с пониманием проблем молодежи.

Но сейчас Фабиан не мог сосредоточиться на «Литургии джангла», несмотря на то что так гордился своей работой. Он не мог сконцентрироваться ни на чем, кроме пропавших друзей. Сначала исчез Сол, в ореоле немыслимой жестокости и таинственности, потом Кей, чье исчезновение было далеко не драматичным, но не менее загадочным. Фабиан все еще не мог заставить себя по-настоящему тревожиться о пропавшем Кее, хотя с тех пор, как он видел его, прошла уже по крайней мере пара недель, а может, и больше. Он волновался, но Кей был таким рассеянным, таким легкомысленным и податливым — невозможно всерьез подумать, что он может попасть в беду. И все же его исчезновение озадачивало и тревожило. Похоже, никто не знал, куда он подевался, даже соседи, которые уже стали беспокоиться, внесет ли Кей свою долю квартплаты.

Теперь Фабиан стал бояться, что потеряет Наташу. При этой мысли он помрачнел и нахмурился, ворочаясь на кровати. Он сердился на Наташу. Она всегда была одержима своей музыкой, но когда увлекалась, забывала про все на свете. Ее взволновала музыка, которую они делали с флейтистом, а тот был слишком уж странным типом, чтобы нравиться Фабиану. Наташа нарабатывала треки для «Джангл-террора», который скоро должен состояться в Элефант-энд-Касл. Она уже несколько дней не звонила Фабиану.

Это все из-за Сола, думал он. Сол не был вожаком в их компании, но с момента его поразительного бегства из камеры что-то ушло, дружеские отношения разладились. Фабиан чувствовал себя одиноким.

Он очень скучал по Солу и сердился на него. Он сердился на всех своих друзей. Сердился на Наташу за то, что та не хотела понять, как нужна ему, за то, что не могла отложить свой гребаный секвенсор и поговорить с ним о Соле. Фабиан был абсолютно уверен, что она скучает по Солу, просто потрясающе умеет держать себя в руках и ни с кем не желает говорить об этом. Иногда она вдруг бросала двусмысленный намек и тут же закрывала тему. Правда, она терпеливо выслушивала Фабиана. Но с ней невозможно было говорить по душам, обмениваясь самым сокровенным. Его откровения всегда были односторонними. Она или не знала, или не хотела знать, как это его обескураживало.

И Сол — Фабиан злился на Сола. Ему казалось странным, что друг не давал о себе знать. Он понимал, что в жизни Сола, должно быть, происходит что-то невероятное, раз он совершенно порвал отношения с Фабианом, и все-таки это было очень обидно. И он так сильно хотел узнать, что случилось! Иногда накатывал страх: Сол мертв, полицейские убили его и состряпали эту странную историю, отводя от себя подозрения, или же Сола втянули во что-то запредельное — в голове Фабиана всплывали обрывочные сведения о Триадах, об итальянских мафиози в Лондоне, бог знает еще о чем — и его просто убрали.

Часто это казалось самым правдоподобным объяснением, единственным, которое делало понятным убийства полицейских и бегство Сола, но Фабиан не мог в это поверить: он не представлял, в какой запутанной ситуации оказался его друг. Все это выглядело невероятным. По логике получается, что всех этих людей убил Сол — и своего отца в том числе, а уж в это Фабиан категорически не мог поверить — но тогда… что же случилось?

Фабиан оглядел комнату: краски, коробки от кассет и дисков, одежда, плакаты, чашки, обертки, газеты, книги, подушки, ручки, полотна, битое стекло для скульптуры, оттиски, открытки, отслоившиеся обои. Он чувствовал себя пришибленным и одиноким.

Вид из окна был настолько знакомым, что Наташе не нужно было туда смотреть. Это была ее tabula rasa, чистый лист, который она могла заполнить своей музыкой. Она всматривалась в него так много часов и дней, особенно с тех пор, как исчез Сол и появился Пит, что, займись она дзен-буддизмом, уже достигла бы, наверно, высшего уровня медитации. Она запросто могла мысленно воспроизвести все его штрихи.

Сначала паутина занавесок, безвкусный обломок прошлого, оставленный прежними жильцами, от которого ей все лень было избавиться. Они слегка колышутся — ровная белизна с трепещущими краями. Сквозь эту вуаль видны деревья, как раз на той высоте, где от ствола начинаются ветки. Зимой ветки были голые, черные и неподвижные. Итак, вуаль занавесок, потом узловатые наросты на стволах деревьев, темные и замысловатые, потом хаотичная вязь ветвей и толстых сучьев. А за всем этим уличный фонарь.

В дождливую погоду с наступлением сумерек она любила сидеть на окне и из-под покрова занавесок смотреть сквозь дерево на этот фонарь. Лучи проходили сквозь крону и вспыхивали внутри каждой ветки, окружая фонарь тонкими абрисами светящегося дерева, смешиваясь в тысячах мельчайших капель влаги, отражавших свет. Когда Наташа качала головой, сияющий нимб вокруг фонаря тоже качался за деревьями. Фонарь сидел, как жирный паук в центре древесной паутины.

Сейчас был день, и лампы не горели, только новая бледная фигура появилась за занавесками, фигура, которой Наташа не видела, хотя и смотрела на нее. За ней виднелись дома на другой стороне улицы. Детская комната, маленькая студия. Кухня. Бледные черепицы крыши — ее неравномерная краснота не была видна из комнаты. Над крышами возвышались здания-ориентиры, памятники архитектуры, протянувшиеся через весь Западный Лондон, приземистые, громоздкие, основательные. За ними — небо в облаках, которые стремительно неслись единой пухлой массой, то закручиваясь, то распадаясь по краям, но не меняя формы в середине.

Наташа знала каждый уголок этой диорамы. Если что-нибудь исчезало или менялось, она тут же это замечала. И наоборот — могла не видеть вовсе некоторых деталей и все равно знать, что они есть. Картинка перед ее мысленным взором была строго упорядочена и не нуждалась в сверке с оригиналом.

Иногда Наташе казалось, что она сама плывет в облаках. Она чувствовала удивительную легкость. Она думала о Соле, но также и о линии баса, задумывалась над тем, где сейчас ее друг, но тут же слышала потрясающий трек, рождавшийся в голове. Почему не приходит Пит? Наташа хотела слышать его флейту. Пора уже было записать несколько тем для «Города ветра». Она понимала, что не в состоянии мыслить здраво. Уже несколько дней она чувствовала себя неуверенно, незащищенно. Но она мечтала еще раз записать флейту.

Наташа хотела, чтобы ничто не отвлекало ее внимание, хотела вынести из комнаты все: кровать, телефон, чашки, оставленные рядом с подушкой. Она хотела закрыть дверь и забыть все за ней, только смотреть на это окно, на вид, открывавшийся сквозь разбавленное молоко колыхавшихся занавесок. Она не хотела ничего слышать, кроме едва уловимого гудения улицы и мелодии Пита, которая вливалась в ее музыку и делала «Город ветра» таким, как она хотела.

Пару недель назад она по телефону рассказала о новом треке Фабиану, а тот стал издеваться над названием: мол, сон в казарме после горохового супа или вроде того. Она бросила трубку и потом ругала его последними словами, повторяла, что он козел и полный идиот. В душе она пыталась отнестись к его комментариям бесстрастно, посмотреть на ситуацию его глазами, но даже тогда видела, что он был не прав. Ее мнение о Фабиане пошатнулось. Может быть, ему нужно для начала дать послушать трек, решила она снисходительно.

Он не мог слышать слова «ветер», не вспоминая своих дурацких детсадовских шуточек: наивная копрология, которой Наташа не в силах была понять. Мальчишеские забавы. Как она могла показать ему то, что видела сама, когда придумывала название для трека, обрабатывала его, и он начинал звучать так, как она хотела, — так прекрасно, что опустошал ее?

Еле слышная поначалу тема клавиш восходила из какого-то неестественного свинг-битового хлама. Наташа сурово изрезала ее, тем самым обезличив. Такой подход резко отличался от ее обычной манеры работать. Клавишные, что так часто портили джангл, напоминая о хэппи-хаусе и идиотских клубах Ибицы, здесь превращались в инструмент, говоривший о гибели всего человеческого в бренном мире. Невозможно жалобный и меланхоличный, призрачный. Клавиши пытались воскресить в памяти меланхолию, пытались выразить ее. «Что это? Печаль? — спрашивали они. — Я не могу вспомнить». И на долю секунды, постепенно усиливая, она наложила на звуки клавиш едва слышный сэмпл радиопомех.

Она искала их очень долго, записывая звуки во всех диапазонах своего радио, выбраковывая, отбрасывая, пока не нашла, не выхватила и не воспроизвела в точности то, что хотела.

Бит, вступивший вслед за клавишными, проходил круг и возвращался, каждый раз выдерживая долгий интервал между повторами. Сначала одни барабаны: быстрый и убаюкивающий бит шел по кругу, а звуки стройным хором возносились вверх и разрешались в электронной инструментовке, выливались в надуманные эмоции, не вызывавшие ответных чувств.

Потом вступал бас.

Минималистская программа, тяжелый удар, пауза, новый удар, пауза, еще удар, пауза подлиннее… двойной удар и опять все сначала. И на фоне этих ударов Наташа стала включать обрывки радиопомех чуть дольше, потом еще дольше, повторяя их все более и более беспорядочно, пока они не стали постоянными, сдвигая рефрен под бит. Такое множество помех создавало впечатление, будто кто-то пытается заглушить музыку белым шумом. Она гордилась этими помехами, создавала их специально, находя радиостанцию на короткой волне и потом теряя ее, так, что на пиках и падениях сквозь треск слышались голоса, которые будто бы хотели выйти на связь, но снова пропадали в эфире… или просто забивались шумами.

Радио существует для общения. Но здесь оно пропадало, шалило, забывало свое предназначение, как клавишные, и люди не могли связаться с городом.

Слушая все это, Наташа представляла себе именно город. Она неслась по воздуху на огромной скорости среди гигантских разрушенных зданий, высоких и приземистых, серых и разноцветных, пустых, заброшенных. Наташа выписывала картину с превеликим тщанием, отдавая ей много времени, сотнями вкрапляя в трек обрывки человеческих голосов, которые хотели что-то донести, но так и не были услышаны.

И уже втянув в город своего слушателя, дав ему почувствовать себя здесь совершенно одиноким, Наташа обрушивала на него ветер.

Внезапно ворвалась флейта и стала передразнивать обрывки радиоголосов — трюк, что она стянула из альбома Стива Райха,[14] заставившего скрипки подражать человеческому голосу; бог знает, где она это услышала. Помехи повторялись, и бит тоже повторялся, и бездушные клавиши тоже повторялись, и когда помехи в очередной раз набрали силу и снова стихли, флейта эхом подрожала еще минуту и наконец сникла. Порывы ветра выметали мусор с улиц. Потом снова. Все чаще и чаще, пока не зазвучали, перекрывая друг друга, сразу две стремительные мелодии на флейте. Они соединялись, имитируя какофонию природных звуков, то звучали гармонично, как музыка, то становились совсем дикими и необузданными, то фальшивили, они надменно вторгались в город, вводили там свои порядки, лепили его, как хотели. Негромкий голос флейты долго звучал как фон, не заглушая других звуков, но и не давая им раскрыться в полную силу, он никогда не прерывался, в нем таилась сила, он мог смирять и запугивать. Взлеты и падения радиопомех продолжались, флейта сбивала их. Клавиши еще звучали, но их партии становились с каждым разом короче, пока не сократились до одной ноты, что медленно отсчитывала время, как метроном. Потом и она исчезла. Умолкли немыслимые пассажи флейты, в городе остался один бушующий ветер. Флейта, белый шум, барабаны и бас, растянутые во времени: нетронутая архитектура голого бита.

Город ветра, огромный мегаполис, разрушенный и покинутый, стоял, объятый хаосом, пока над ним не пронеслось цунами, пока торнадо флейты не очистило улицы, насмешливо подражая печальным людским голосам и выдувая их, как перекати-поле; теперь город был такой же покинутый, но очищенный от мусора. Даже в радиопомехи не врывались больше голоса, звук стал совершенно необитаем. Бульвары, парки, предместья и центр города были покорены, завоеваны, захвачены ветром. Они стали собственностью ветра.

Это был «Город ветра», название которого вызвало смех у Фабиана.

После той дурацкой шутки ей не хотелось больше говорить с Фабианом об этом. Вот Пит, он действительно все понимал. На самом деле, когда он услышал куски трека, он сказал, что Наташа — единственная, кто смог понять его.

Пит любил этот трек необыкновенно страстно. Она полагала, что его притягивала идея целого мира во власти ветра.

Маленькая квартирка в Уилсдене не переставала сниться Краули. Ее простота и непритязательность больше не вводили его в заблуждение. Квартирка была динамо-машиной. Она превратилась в генератор ужасов.

Он сидел на корточках, рассматривая еще одно обезображенное лицо.

Квартирка вся пропиталась насилием. В ней была заключена громадная притягательная сила, побуждавшая людей наносить жестокие кровавые увечья. Краули кожей чувствовал, что здесь таилась какая-то жуткая ловушка. «Вот мы и снова здесь», — думал он, разглядывая кровавую маску — разбитое лицо — на полу.

Здесь произошло первое убийство, здесь он увидел на газоне тело отца Сола, выпавшее из окна. Правда, его не превращали методично в мягкое месиво, как это. Может быть, он спасался бегством из квартиры. Может быть, поэтому его травмы были не такими жестокими, он получил их при падении, зная, что останься он внутри, то не просто бы умер, а был бы вот так раздавлен. Он не захотел умирать, как червяк, и поэтому бросился из окна, он хотел погибнуть как человек.

Краули тряхнул головой. У него сдавали нервы, он не мог с собой справиться. «Мы снова здесь». Это невыносимо: Баркер и Пейдж с изуродованными лицами заглядывали ему через плечо. И вот еще одна изувеченная жертва на этом алтаре. Девушка лежала на спине, окруженная кошмарной лужей крови. Голова была повернута на сто восемьдесят градусов. Краули посмотрел вверх, на дверной проем. Там, куда девушку припечатали лицом, на деревянном косяке остались следы крови и слюны, при ударе разлетевшихся брызгами в стороны.

Краули смутно припомнил чувство долга, которое подняло его с постели ночью и толкнуло в темноту коридоров. Он стоял в гостиной, представляя себя на месте жертвы, постоянно оборачиваясь, как собака, которая пытается догнать собственный хвост; он не мог стоять спокойно, потому что знал: как только он остановится, кто-то придет и разобьет ему лицо…

В своих снах он никогда не видел Сола.

Вошел Бейли, пробираясь сквозь кучу суетившихся людей в форме.

— Больше нигде никаких следов, сэр. Только здесь.

— А Херрин нашел что-нибудь? — спросил Краули.

— Он пока говорит с дежурным, который утром звонил в автобусный парк. Большинство автобусов полностью разгромлены, и еще охранник: они считают, что он скончался не от осколка в глазу. Он получил удар по голове длинной тонкой палкой.

— И снова наша необычная дубинка, — задумчиво пробормотал Краули. — Большинство людей сочли бы ее слишком тонкой, они предпочитают что-нибудь более увесистое. Конечно, если вы такой же сильный, каким выглядит наш убийца, то чем тоньше, тем лучше. Чем меньше площадь, тем больше давление.

— Наш убийца, сэр?

Краули посмотрел на него. Бейли, казалось, смутился и даже выглядел виноватым. Краули размышлял вслух, полагая, что подчиненный не слышит его. Необычная жестокость этих преступлений заставляла Бейли мыслить совсем в ином направлении, чем Краули. Его категоричный здравый смысл диктовал ему, что Сола надо считать душевнобольным; он не испытывал благоговейного страха и не удивлялся при виде кровавой бойни.

— Что? — спросил Краули.

— У вас неуверенный вид, сэр. У вас есть основания полагать, что это не Гарамонд?

Краули раздраженно тряхнул головой, будто отгоняя назойливого комара. Бейли отошел.

«Да, у меня есть достаточные основания, — думал Краули, — потому что я допрашивал его и видел его. Я считаю — храни его Бог, — что это не он. А если он, тогда должно было что-то случиться той ночью, после допроса, что-то такое, что настолько изменило его и теперь он больше не тот, каким я его видел, но и в этом случае я все же прав, Сол Гарамонд не делал этого, и мне наплевать, что думаете вы с Херрином, вы, самодовольные болваны».

Ничего не складывалось. Погибший охранник из Вестборн-Гроув стал жертвой того же человека, который убил двух полицейских и эту девушку, что лежала здесь изувеченная. Но на автобусную станцию полицию вызвали буквально через несколько минут после того, как жители «Террагона» сообщили о душераздирающих криках и ударах, доносившихся сверху… И Вестборн-Парк находился слишком далеко от Уилсдена, чтобы убийца мог присутствовать в двух местах почти одновременно. Поэтому тот, кто расколотил все стекла в автобусном парке и всадил осколок в глаз несчастному охраннику, не мог быть тем, кто изувечил и убил девушку.

Конечно, Херрин и Бейли не видели тут проблемы. Кто-то мог перепутать время. Люди в Уилсдене могли на полчасика ошибиться. Или ошиблись в Вестборн-Гроув, или те и другие ошиблись на пятнадцать минут, или что-нибудь еще. Ничего особенного, что так много людей могли ошибиться одновременно, хорошо, тогда выскажите свою версию происшествия, сэр.

Конечно, у Краули не было ответа.

Его заинтересовало сообщение о том, что из гаража, когда тот громили, доносилась музыка. Кто-то слышал высокий звук, похожий на флейту, свирель или что-то в этом роде. Краули знал, что Сол не был музыкантом, хотя явно фанател по танцевальной музыке вроде той, что играла его неразговорчивая подружка Наташа. Но при чем тут флейта?

Краули знал, что о Соле скажут следующее. Он стал серийным убийцей. А значит, нуждался в ритуалах, таких как возвращение сюда, на место первого убийства. Исполнение музыки на месте преступления, так же как и в автобусном парке, — разве это не ритуал? Возможно, он также играл после гибели неопознанного мужчины в подземке. Краули был уверен, что это преступление из той же серии. А то, что оба случая были связаны с общественным транспортом, только укрепляло его подозрения.

Итак, почему Сол забросил танцевальную музыку? Почему то, что он начал играть потом, все свидетели называли фолком? Конечно, в мире нет ничего постоянного…

Но Краули ничего не мог с собой поделать, он упорно полагал, что в автобусном парке мог играть кто-то другой. Почему нет? Почему обязательно Сол? Что, если это был кто-то, подшутивший над ним со своей музыкой, которая так не совпадала со вкусами Сола? Краули внезапно выпрямился. Длинная, тонкая, легкая дубинка. Из металла: разгадка точно была где-то здесь. Убийца оставался верным некоему предмету, используя его не однажды. От преступления к преступлению. Кажется, там, где играл музыку.

— Бейли! — завопил Краули.

Рядом возник здоровяк, все еще сердитый на своего босса. На вопрос Краули он только выпучил глаза.

— Бей ли, есть ли у Сола приятели, которые играют на флейте?

Глава 21

Крысиный король осторожно пробирался в темноте лондонских подземелий. В руке он сжимал мешок со снедью, забросив его на одно плечо, как странник дорожную суму. Он делал крупные шаги, не оставляя следов, бесшумно крался по воде канализации.

Почуяв его приближение, крысы разбегались. Храбрые души немного задерживались, чтобы выказать свою враждебность и подразнить его. Запах Короля глубоко сидел у них в мозгу, они привыкли относиться к нему с презрением. Король игнорировал их и проходил мимо. В глазах его стояла чернота.

Он шел, как вор в ночи. Неуверенный. Тщедушный. Грязный. Презренный. Трудно было догадаться, что давало ему силы жить и надеяться.

На дне грязного потока он отыскал крышку люка, сдвинул ее, скользнул во мрак и очутился в своем тронном зале. Отряхнул воду и шагнул в зал.

Сол вышел у него из-за спины. Он схватил отломанную ножку кресла, замахнулся и невероятно быстро ударил Крысиного короля по черепу.

Король резко взмахнул руками и полетел вперед, вскрикнув от боли. Он растянулся, перевернулся, схватившись за голову, и попытался подняться.

Еда рассыпалась по мокрому полу.

Сол был уже над ним, он весь дрожал, на скулах ходили желваки. Он снова и снова поднимал ножку кресла.

Король был текучим, как ртуть. Немыслимо ловко он выскользнул из-под шквала ударов и, с шипением обхватив кровоточившую голову, резво отскочил прочь.

Он повернулся к Солу.

Лицо Сола представляло собой сплошную мозаику кровоподтеков, синяков и ссадин. Крысиный король замер. Он смотрел на Сола своими неясными глазами. В желтоватом тусклом свете поблескивали оскаленные зубы. Он тяжело задышал. Скрюченные пальцы были готовы вцепиться и рвать когтями.

Но прежде чем когти успели пошевелиться, Сол снова нанес удар. Дубинка Сола тяжело прошлась по телу Короля, но тот рванул когтями Сола по животу, разорвав ему рубашку и оставив полосы на теле.

Нанося удар за ударом, Сол бормотал себе под нос:

— Итак, что, черт возьми, там делал Лоплоп, а?

Удар.

Крысиный король выскользнул. Описав дугу, дубинка громко ударилась об пол.

— Это ты велел ему идти за мной? — Удар. — Что он должен был сделать — явиться с докладом? — Удар.

На этот раз дубинка угодила по назначению, и Крысиный король завопил в бешенстве. Он зарычал и полоснул Сола когтями, тот взревел и замахнулся дубинкой с еще большей злобой. Они носились по кругу в темном зале, поскальзываясь в грязи и наступая на разбросанную еду, то на ногах, то на четвереньках. Сол и Король будто балансировали на грани двух эволюционных формаций, разрываясь между звериным и человеческим.

— Так, значит, Лоплоп собирался послать сообщение, да? С птичьей почтой? Наша пташка должна была чирикнуть, где я, да?

Снова наступление, снова Крысиный король уходил от ударов, отказываясь принимать бой, истекал кровью, ускользал и свирепо щерился.

— А что, если Лоплоп случайно сказал еще кому-нибудь, где я, а? Наживку из меня хотел сделать, тварь?

Вдруг Крысиный король схватил дубинку правой рукой и яростно надкусил ее, дубинка треснула и рассыпалась в щепки. Но Сола это не остановило, он схватил Крысиного короля за грязные лацканы и швырнул вниз, в мерзкую жижу, усевшись на него верхом.

— А ты сам боялся оторвать свою задницу, ты, дерьмо собачье, потому что знал, что там был Дудочник, ты хотел посмотреть, как он прикончит меня, тварь. Да ты просто зассал, вместе со своим Ананси, поэтому бедный старик Лоплоп должен был сражаться в одиночку. — Сол крепко прижал руки Крысиного короля к кирпичному полу и начал методично разбивать ему лицо кулаками. Но даже теперь, крепко схваченный, Крысиный король извивался и уворачивался, и много тяжелых ударов угодило мимо цели.

Сол приблизил свое лицо к лицу Крысиного короля и стал всматриваться сквозь тень в его глаза.

— Я знаю, бля… ты не дал бы мне подохнуть, ведь я же еще не привел к тебе Дудочника, — зашипел он. — И я знаю, это ты убил моего отца, ты, ублюдок, говнюк, насильник, это ты, мразь, а не долбаный Дудочник…

— Нет! — вскричал Крысиный король, содрогнувшись, рывком отшвыривая от себя Сола и ускользая, потом встал в характерную позу у трона, прикрываясь и возвышаясь одновременно, но и теперь, с острыми когтями и хищно оскаленными зубами, влажно блестящими от слюны, он был похож на дикое животное. Сол попятился назад, в грязь, стараясь занять удобную позицию.

Король снова заговорил:

— Я не убивал твоего отца, дурак. Я убил Узурпатора.

Слово повисло в воздухе. Король снова заговорил:

— Я твой отец…

— Не ты, ублюдок, не ты, урод, старый гребаный выродок, — ответил Сол. — Да, в моих венах есть твоя кровь, ты, мерзкий насильник, чудовище, но ты и дерьма моего не стоишь.

Сол хлопнул себя по лбу, горько рассмеявшись.

— Как ты меня, а? «Твоя мать была крысой, а я твой дядя». Господи, ты отлично обвел меня вокруг пальца, как полного идиота! И… — Сол помедлил и злобно ткнул пальцем в Крысиного короля, — и Дудочник — проклятый гребаный отморозок, который хочет моей смерти, — знает обо мне только от тебя.

Сол тяжело сел и обхватил голову руками. Король наблюдал за ним.

— Я же говорил, что со всем разберусь, верно? — пробормотал Сол. — Только я не могу перестать думать об этом. Ты убил моего отца, ты дерьмо, ты насильник, а потом позволил каким-то гребаным духам тьмы идти за мной, дал им мой адрес — и что, надеялся, я приду к тебе и скажу: «Папочка!»? — Сол с отвращением тряхнул головой. Его выворачивало от презрения и ненависти. — Можешь убираться. Не выйдет по-твоему.

— Ну и что ты задумал, позволь узнать? — пренебрежительно бросил Крысиный король, надвигаясь на Сола. — Чего ты хочешь? В нас течет одна кровь. Прошло полжизни с тех пор, как я ушел, оставив тебя младенцем на руках этого толстяка. Я могу точно сказать, когда ты стал слабохарактерным. Пора было тебе присоединиться к твоему старику, королю карманников. В нас течет одна кровь.

Сол уставился на него.

— Нет, ублюдок, хватит с меня твоего дерьма. — Сол встал. — Все, чего я хочу, это уйти отсюда. — Он обошел трон, повернулся лицом к Королю. — Ты можешь бороться с Дудочником сам. Знаешь, ведь он хочет заполучить меня только из-за тебя! Ты еще хвастал передо мной своей храбростью, тупое дерьмо. Тебе наплевать на семью. Чтобы заполучить свое оружие, ты изнасиловал мою мать. Дудочник знает об этом, он назвал мне твое секретное оружие. Я знаю, что я значу для тебя. Я знаю, у меня есть шанс достать его, потому что он не властен надо мной. Но это ты виноват в том, что он хочет моей смерти. Поэтому слушай меня. — Говоря это, Сол пятился назад, к выходу из зала. — Слушай. Воюй с Дудочником, как можешь, а о себе я сам позабочусь, ясно?

Сол посмотрел в глаза Королю, по-прежнему такие же мутные, и вышел из зала.

Из канализации, к небу, выше крыш. На воздух. Сол прикоснулся пальцами к коже в местах ушибов и ощутил, как она туго натянулась и полопалась. Он смотрел на Лондон, далеко раскинувшийся перед ним, как преисподняя, вот-вот готовая разверзнуться. Было темно, в жизни Сола теперь всегда было темно. Он стал ночным созданием.

Он был весь изранен. Голова болела, руки были расцарапаны и гудели, все мышцы горели от сильных ушибов. Но он не мог оставаться на месте. Он чувствовал отчаянное желание покончить с этим, выжечь боль из тела. Он бесцельно слонялся вокруг балок и антенн, гибкий и грациозный, как гиббон. Внезапно он почувствовал, что сильно проголодался, но еще какое-то время оставался на крышах, бегая и прыгая через невысокие стены и слуховые окна. Он миновал лабиринты вокзала Сент-Панкрас и понесся по гребням крыш, которые хвостами динозавров громоздились над платформами.

Это было царство арок. Сомнительные маленькие конторы боролись за свободное пространство, втискиваясь в невероятные полости под железнодорожными путями. Они заявляли о себе кричащими вывесками.

Сол спустился на улицу. Он старался направить в нужное русло свой энтузиазм, захлестнувший его после отречения от Крысиного короля. На грани нервного срыва он в любой момент мог разразиться слезами или забиться в истерике. И Лондон очаровал его.

Из-за угла послышались чьи-то шаги; по стуку каблучков Сол определил, что это женщина. Храбрая душа — идти ночью по такой пустынной улице! Он не хотел пугать ее, поэтому глубоко вдохнул, прижался к стене и соскользнул вниз.

Сол ощутил себя бездомным и, когда каблучки, невидимые, зацокали совсем рядом, он подумал о Деборе, и к горлу подкатил ком. Потом он стал думать об отце.

«Нет, у меня мало времени», — тут же решил он. Он резко поднялся и повел носом в сторону помойки своего удивительного королевства, мира, где на улицах не было жилых домов и вокруг стояли только странные постройки — наследие викторианских времен.

Баки были небогаты объедками. Домашнего мусора сюда не выбрасывали. Сол поковылял обратно к Кингс-Кросс. Он нашел дорогу к грудам еды у круглосуточных забегаловок и набрал себе огромную кучу. Он играл сам с собой, не позволяя себе набить рот, пока не набрал всего, чего хотел.

Расположившись в тени мусорного бака, в тупике у китайской закусочной, где продавали еду навынос, он нежно погладил набранную снедь — большие куски скользкого мяса и лапши.

Сол жадно поглощал добычу. Он ел так, будто голодал уже много дней. Он ел, чтобы заполнить все пустоты внутри, набить себя едой до отказа, чтобы не осталось места ни для чего больше.

Крысиный король использовал Сола как наживку, но его план провалился. Дудочник его опередил.

Набивая утробу, он не чувствовал того напряжения, что волнами накатывало на него в самый первый раз, когда он ел выброшенную еду, найденную еду, крысиную еду.

Дудочник, конечно, по-прежнему хотел его смерти, теперь даже больше, чем прежде. Сол не рассчитывал, что ему придется слишком долго ждать, когда Дудочник придет за ним.

Это новая глава, размышлял он. Без Крысиного короля. Без канализации. Он ел до тех пор, пока живот устрашающе не раздулся, и тогда он стал подытоживать свои перспективы.

Сол чувствовал, что сейчас лопнет, но не от еды, а от чего-то другого, что высвободилось внутри. «Я должен был сойти с ума, — вдруг подумал он, — но не сошел. Я не сошел с ума».

Он слышал звуки всего Лондона сразу. И когда он вслушивался, звуки распадались на составляющие: шум машин, людские разговоры, музыку. Казалось, музыка была повсюду, вокруг него и внизу, и из сотен разных ритмов, из полифонии был соткан гобелен. Башни города были антеннами, они улавливали нити музыки и свивали вместе, натягивая их вокруг Сола. А он был центром, острием, крючком, на который наматывалась музыка. Она становилась громче и громче: рэп и классика, соул и хаус, техно и опера, фолк и джаз и джангл, всегда джангл, основа всей музыки в конечном счете — бас и барабаны.

Он не слушал музыку уже несколько недель, не слушал с тех самых пор, как Крысиный король пришел за ним; он забыл про нее. Сол потянулся, будто пробуждаясь ото сна. Сейчас он слышал музыку по-новому.

Сол осознал, что разрушил свой прежний город. Он припал к крыше неизвестно какого здания и всматривался в Лондон под таким углом, под которым никогда не помышлял увидеть его. Он разрушил преступный сговор архитектуры, взломал все преграды, что воздвигали сами здания, построенные когда-то женщинами и мужчинами, а теперь тиранившие своих создателей, сдерживая их свободу и ограничивая общение. Эти монолитные творения человеческих рук побуждали людей к творчеству, а потом сами же прагматично уничтожали своих творцов, спокойно объявляя себя правителями. Они были как непокорный монстр Франкенштейна, но вели более искусную кампанию, развязывали позиционную войну, которая здесь была намного более действенна.

Сол беззаботно сделал первый шаг и осторожно двинулся по крышам и стенам Лондона.

Он больше не мог перестать думать.

Сначала он обдумал свое положение.

Крысиного короля больше с ним не было. Ананси был сам по себе, готовый на все, чтобы обезопасить себя и свое королевство. Лоплоп сошел с ума и оглох, а может, уже и умер.

Дудочник хотел убить их всех.

И Сол был сам по себе. Он понимал, что у него нет плана, и чувствовал непонятное спокойствие. Он ничего не мог предпринять. Он ждал, когда Дудочник сам придет к нему. А до тех пор он мог спуститься под землю, мог изучать Лондон, мог разыскать своих друзей…

Теперь он боялся их. Когда он позволил себе думать об этом, то заскучал так сильно, что испытал боль, но он был теперь устроен иначе, чем они, и боялся, что не сможет оставаться их другом. Что он мог им сказать, обитая в другом мире?

Но, возможно, он не обитает в другом мире. «Я живу там, где хочу», — вдруг подумал он в ярости. Разве Крысиный король не говорил ему этого все время? Он живет там, где хочет, и даже если они с друзьями живут в разных мирах, Сол может просто навестить их, разве не так? Сол понял, как сильно ему хотелось увидеть Фабиана.

А еще он вспомнил, что Дудочник хотел убить его именно за то, что он мог перемещаться между мирами. Подумав о Дудочнике, он на какой-то миг острее ощутил свое одиночество и понял, что крысиный запах теперь всегда и всюду будет сопровождать его. Он медленно остановился.

Он понял, что запах Лондона и был запахом крысы.

Сол зашипел призывно, и маленькие головки высунулись из кучи мусора. Он быстро отдал приказ, и ряды начали приближаться к нему, сначала неуверенно, потом резвее. Он крикнул, чтобы они поторопились, и бурлящие волны грязных бурых тел запрыгали из-за края крыши, от дымоходов, пожарных выходов и закутков, как пленка разделенной жидкости, текущая в обратном направлении, они замирали вокруг него, исступленно ожидая приказаний, будто взрыв, застывший в эпицентре.

Он понял, что не одинок в борьбе с Дудочником. На его стороне — все крысы Лондона.

Глава 22

Наташа слушала джангл, встречалась с Питом, иногда прерывалась на сон и еду, но порой вспоминала о чем-то еще.

У нее было чувство, что ей предстоит сделать что-то важное. Наташа только не могла вспомнить, что именно, пока ей не позвонили. Она растерянно нащупала трубку.

— Таша, йо!

Голос был странный, возбужденный, слышно было плохо. Она не узнала его.

— Таш, ты где, слышь? Это Три Пальца. Я прочитал твое сообщение о Терроре и звоню сказать, что согласен, нет проблем. Мы поставим тебя в афишу, станешь у нас знаменитой. Пусть никто потом не говорит, что не слышал о тебе. — На том конце раскатился довольный смех.

Наташа пробормотала, что ей непонятно. Голос помолчал какое-то время.

— Слышь, Таш, ты же сама посылала мне факс, — писала, что хочешь замутить что-нибудь на джангл-террор… ну, помнишь, пару недель назад? Ну, ладно. Я хотел узнать, под каким именем тебя заявлять, потому что некоторые афиши мы выпустим в последнюю минуту. Хотим взять Кэмден на раз, не без твоего участия, конечно.

Под каким именем? С трубкой у уха Наташа мучительно соображала, притворяясь, что все понимает и для нее это не новость.

— Назови меня Рудгерл К.

Под этим именем она обычно скрывалась. Наверное, этого и ждал человек в телефоне? Постепенно она начала припоминать и понимать. «Джангл-террор, рядом с Элефант-энд-Каслом» — всплыло в памяти. Она довольно улыбнулась. Спрашивала ли она уже, дадут ли ей сыграть? Она не помнила, но не отказалась бы попробовать «Город ветра», почему бы нет…

Три Пальца повесил трубку. Казалось, он был встревожен, но Наташа уверенно сказала, что придет в условленный день, и пообещала передать всем. Наташа слишком долго держала трубку около уха после того, как Три Пальца уже отключился. Поговорив по телефону, она снова впала в ступор, но нежные руки коснулись ее головы и отняли трубку.

Пит здесь, поняла она, и блаженство разлилось внутри горячей волной. Он положил трубку на рычаг, развернул девушку лицом к себе. Она попыталась вспомнить, сколько времени они вместе. Счастливо улыбаясь, подняла на него глаза.

— Наташа, совсем забыл тебе сказать, — сказал он. — Я думаю, нам нельзя упустить возможность показать, что мы сделали. Поэтому будем играть «Город ветра», о'кей?

Наташа кивнула и улыбнулась.

Пит улыбнулся в ответ. Его лицо, Наташа видела его лицо. Оно как будто изранено, она видела длинные тонкие струпья, но на самом деле не обратила на них внимания, он улыбался такой открытой, безоблачной улыбкой. Лицо у него было очень бледное, но он, как всегда, улыбался, глядя на нее наивными, широко распахнутыми глазами. «Такой милый, — подумала она, — такой доверчивый». Она опять улыбнулась.

Пит отступал назад, держа ее руку в своей.

— Давай сыграем что-нибудь, Наташа, — предложил он.

— Давай, — выдохнула она. Это было бы здорово.

Немного драм-энд-бейса. Она могла до бесконечности заниматься этим: перебирать темы в голове и сравнивать, как они сочетаются друг с другом. А может, сыграть «Город ветра»?..

Все друзья Сола уже дали показания в полиции, кроме Кея. Задумчиво глядя на лист бумаги, Краули ощутил неприятный холодок под ложечкой, дурное предчувствие. Он боялся, что знает точно, где Кей.

Он понимал, что выглядит нелепо, как тот коп из американского сериала, который действовал по интуиции, доверяя своим чувствам, даже если они противоречили здравому смыслу. Краули пытался сопоставить факт зверского убийства в метро с информацией, собранной на Кея, приятеля Сола, что считался пропавшим уже пару недель.

Некоторое время Краули отрабатывал версию, что за всем этим стоит Кей. Ему было намного проще думать, что та кровавая бойня была делом рук другого пропавшего человека. Но он держал свои догадки при себе. Его нежелание видеть в Соле убийцу было лишено всяких оснований, и он не мог понять почему. Что-то здесь не так, что-то здесь не так… мысли все крутились и крутились в голове… он не находил ответа; он видел Сола; что-то случилось еще.

Следуя своей интуиции, он рисковал потерять контроль над ходом расследования. Он изводил себя построением бесконечных версий, потом, используя дружеские связи с криминалистами, просил их сделать массу дополнительных анализов в лаборатории: легальные средства были слишком опасны для проверки его гипотез. Он не участвовал в коллективных обсуждениях версий, потому что все вокруг, и мужчины и женщины, точно знали, кого надо искать. Его зовут Сол Гарамонд — сбежавший опасный преступник.

Поэтому Краули воздерживался от дискуссий, с помощью которых были раскрыты лучшие его дела. Он боялся, что без здоровой полемики, варясь в собственном соку, не сможет объективно оценивать события и делать правильные выводы, и тогда никто не станет считаться с его мнением. Но выбора не оставалось, Краули был один против всех.

Итак, что, если Кей — убийца? Это была одна из версий, от которых пришлось отказаться. Кей не был близко знаком ни с одним из главных героев драмы. Для любого из этих убийств у него насчитывалось даже меньше мотивов, чем у Сола. И он был слабее Сола физически. Кроме того, его кровь и та, что покрывала стены на станции Морнингтон-Кресент, относились к одной группе.

Фрагменты челюсти, которые удалось собрать, похоже, также принадлежали Кею.

Никакой определенности, разорванное тело могло быть как телом Кея, так и — с одинаковой долей вероятности — телом другого человека. Но Краули с уверенностью мог сказать, кого они опознают в конце концов.

И он все еще, все еще не мог поверить, что им нужен именно Сол. Но он никому не мог сказать об этом.

Он ни с кем не мог разделить свою жалость, жалость, которая переполняла его все больше с каждым днем, жалость, которая могла вытеснить его ужас, его злость, его отвращение, его страх и замешательство. Огромная жалость к Солу. Потому что, если он прав, если Сол был невменяем и не мог отвечать за все то, что видел Краули, тогда парень попал в беду, вертясь в ужасном калейдоскопе изобретательных и жестоких убийств. Краули чувствовал себя изолированным, полностью обособленным от окружающих, но если он был прав, тогда именно Сол… Сол был по-настоящему одинок.

Фабиан вернулся в свою комнату и тотчас же снова почувствовал себя скверно. Его не угнетало одиночество, только когда он садился на велосипед и ездил по Лондону. В эти дни он проводил все больше и больше времени в седле, сжигая лишние калории, что накапливались от разной дряни, которой он питался. Он и так был не склонен к полноте, а за долгие часы на дороге с него окончательно сошли последние капли лишнего жира. Остались только мышцы и кожа.

Кожа покраснела от долгого пребывания на холоде. Фабиан вспотел от напряжения, и от липкой влаги становилось еще холоднее.

Он держал путь прямо на юг, к Брикстон-Хилл, мимо тюрьмы, через Стритэм, вниз, к Митчему. Здесь начинались предместья, дома были ниже, магазины становились более и более мелкими и безликими. Он катил то вверх, то вниз, то в потоке транспорта, то по боковым улочкам: нужно было дождаться разрешающего сигнала и проехать перекресток, сначала посмотреть назад, кратко выразив благодарность тому, кто его пропустил, а главное, вовремя тронуться перед этим «порше» и не думать о том, как его все достало…

В этом и заключалась теперь вся светская жизнь Фабиана. Он шуршал по бетонке и общался с теми, кто проезжал мимо в автомобилях. Более тесных отношений он не заводил ни с кем. Он не мог себе этого объяснить.

Он ездил и ездил, останавливался купить чипсов и шоколадку, иногда апельсинового сока, ел не слезая с седла, прислонившись к щиту полинявшей рекламы мороженого или дешевого ксерокса, у входа в убогую бакалейную лавку или у газетного киоска, — он теперь зачастил в такие места. Потом опять возвращался на дорогу, к мимолетным встречам на проезжей части, к небезопасным заигрываниям с легковушками и грузовиками. Общества для Фабиана больше не существовало. Контакты с людьми сводились теперь к обмену элементарными сигналами, такими как гудки клаксонов и вспышки тормозных огней, что означало соответственно грубость и вежливость на языке транспорта. Теперь только здесь на него хоть кто-то обращал внимание и приноравливал свое поведение к его собственному.

Фабиан был бесконечно одинок и невероятно страдал от этого.

Мигал автоответчик. Он нажал клавишу и услышал голос полицейского Краули. Казалось, Краули был в отчаянии, и не похоже, что он пытался разыграть Фабиана. Фабиан слушал с выражением презрения и злобы, как и обычно, когда приходилось иметь дело с полицией.

«…пектор Краули, мистер Моррис. Э… Я только хотел узнать, не могли бы вы мне помочь еще раз, у меня есть пара вопросов. Я хотел поговорить с вами о вашем друге Кее и… да… возможно, вы смогли бы перезвонить мне?».

Пауза.

«Мистер Моррис, а вы не играете на флейте? Не знаете ли вы или Сол кого-нибудь, кто играл бы на флейте?»

Фабиан застыл. Он не слышал, что еще говорил Краули.

Голос звучал еще около минуты и потом смолк. По телу побежали мурашки. Он судорожно тыкал в кнопку перемотки.

«…гли бы перезвонить мне. Мистер Моррис, а вы не играете на флейте?»

Назад.

«Мистер Моррис, а вы не играете на флейте?»

Дрожащими от волнения пальцами Фабиан торопливо отыскал номер, что оставлял ему Краули. Буквально вбил его в телефон. Почему он хочет знать это? Почему это? Мозги плавились.

В ухо — короткие гудки, и приятный женский голос сообщил, что его поставили в очередь.

— Твою мать! — завопил Фабиан и швырнул трубку на рычаг. Она отскочила и повисла на шнуре, ответив длинным гудком.

Фабиана била дрожь. Он бросился к своему велосипеду, с трудом протащил его через узкий коридор к выходу и вышвырнул на улицу. Захлопнул за собой дверь. От ужаса и хлынувшего в кровь адреналина подкатила тошнота. Пошатываясь, он выехал на дорогу и припустил к Наташиному дому.

На этот раз никаких реверансов. Он безоглядно нырял между машинами, не обращая внимания на яростную какофонию клаксонов и ругань водителей, что неслась ему вслед. Он так круто поворачивал, что пешеходы едва успевали выпрыгнуть из-под колес.

«Господи, господи, — думал он, — почему он хочет это знать? Что он выяснил? Что сделал человек, играющий на флейте?»

Бог знает как оказавшись у реки, Фабиан вдруг осознал, что каждую секунду рисковал жизнью. Его сознание на время куда-то провалилось, и теперь, когда оно вернулось, он совсем не помнил, по каким улицам ехал к мосту.

Кровь пульсировала в висках. Голова кружилась. От холодного встречного ветра Фабиан немного пришел в себя.

Перед глазами все время мигал диод автоответчика. Фабиан вдруг снова остро ощутил свое одиночество. Он дал по тормозам, резко остановился, соскочил с велосипеда и пустился бежать. Велосипед упал, колеса продолжали вращаться. Ближайший автомат оказался свободным, Фабиан пошарил по карманам и вытащил пятьдесят пенсов. Он набрал номер Краули.

«Набери девятьсот девяносто девять, идиот!» — резко осадил он себя. На этот раз Краули взял трубку.

— Краули.

— Краули, это Фабиан. — Он едва мог говорить и спешил сказать самое главное, от волнения глотая слова. — Краули, поезжайте прямо сейчас к дому Наташи. Встретимся там.

— Погодите, Фабиан. Что все это значит?

— Просто поезжайте туда, вашу мать! Флейта, гребаная флейта! — Он повесил трубку.

«Что он делает с ней?» — думал Фабиан, бегом возвращаясь к велосипеду. Тот так и лежал, педали еще крутились. Боже, это он, этот странный придурок, который не пойми откуда нарисовался! Он-то решил, что у Наташи роман с этим Питом, поэтому она ведет себя так странно, но сомнения на его счет никогда не покидали Фабиана. Но что, если… что, если за этим кроется что-то еще? Что знает Краули?

Он был почти у цели, скоро уже Наташин дом. В городе зажигались огни. Фабиан совсем не слышал шума уличного движения, полагаясь только на свои глаза, чтобы не угодить в аварию.

Еще один резкий поворот — и он на Лэдброук-Гроув. Он вдруг почувствовал, как взмок от пота. День был хмурый и холодный, и, вспотев, Фабиан сразу замерз. Ему хотелось плакать. Возникло острое чувство собственной невостребованности, будто он ни на что не мог повлиять.

Он свернул на Наташину улицу — безлюдную, как всегда. Звон в ушах прекратился, и саундтреком к Наташиному дому зазвучал драм-энд-бейс. Мечтательная, тихая, очень грустная мелодия. Фабиан чувствовал, как она заползает внутрь помимо его воли.

Он соскочил на землю, бросив велосипед у двери.

Затем принялся трезвонить. Нажал пальцем кнопку звонка и не отпускал ее, пока не увидел за матовым стеклом приближающийся силуэт.

Наташа открыла ему.

На минуту Фабиан задумался, не под кайфом ли она: вид страшно рассеянный, глаза мутные. Но разглядев, какая она бледная и изможденная, он понял, что это хуже наркоты.

Увидев его, девушка улыбнулась и подняла на него туманные глаза.

— А, Фаб, привет, как дела? — Голос был усталым, но она подняла руку, чтобы стукнуться кулаками.

Фабиан взял ее за руку. Наташа посмотрела на него с легким удивлением. Он зашептал ей в самое ухо. Голос его дрожал.

— Слышь, Таш, Пит у тебя?

Она снова взглянула на него, озадаченно нахмурилась, кивнула.

— Да. Мы готовимся. К «Джангл-террору».

Фабиан притянул ее к себе.

— Таш, мы должны уйти. Я хочу, чтобы ты пошла со мной. Обещаю, я тебе все объясню, только сейчас пойдем со мной…

— Нет. — Она не выглядела ни сердитой, ни встревоженной. Но мягко отстранилась от него и начала закрывать дверь. — Я должна сыграть с ним несколько треков.

Фабиан толкнул дверь и схватил Наташу. Закрыл ей рот правой рукой. Она вытаращила глаза и стала вырываться, но он потащил ее к двери. Он сверлил ее взглядом и шептал:

— Таш, пожалуйста, ты не понимаешь, он как-то связан со всем этим, надо бежать…

— Фабиан, привет! Как дела?

На лестнице появился Пит. Он смотрел на них сверху, раскачиваясь на пятках и мило улыбаясь. Он собирался спуститься.

Фабиан замер, Наташа тоже замерла в его руках.

Фабиан посмотрел Питу в лицо. Оно было бледное, вдоль и поперек покрытое отвратительными, еще не зажившими кровавыми царапинами. На лице, как всегда, было приклеено радостное выражение, и Пита выдавали только глаза: раскрыты чуть шире, смотрят чуть жестче, чем полагается.

Фабиан почувствовал, что очень боится Пита. Он размышлял, как скоро сможет приехать Краули.

— Эй, Пит, слышь… — бормотал он. — Э… Я это… Я хотел… Мы с Таш тут поспорили немного… э…

Пит тряхнул головой: казалось, он удивлен и расстроен.

— Нет, Фабиан, ты не можешь так уйти. Пойдем, мы должны сыграть тебе.

Фабиан затряс головой и, запинаясь, отступил назад.

— Наташа? — сказал Пит и повернулся к ней. Потом что-то просвистел, очень быстро.

Наташа вывернулась из рук Фабиана, сделала замах ногой, одним быстрым движением провела подсечку и пинком захлопнула дверь за его спиной. Потом встала в оборонительную стойку, но Фабиан потерял равновесие и завалился спиной на дверь. Он видел, как на короткое мгновение Наташины глаза сфокусировались на нем и взгляд снова затуманился.

Едва удерживаясь на ногах, с открытым ртом, Фабиан шарил за спиной в поисках задвижки.

— Видишь, Фаб, — сказал Пит спокойно, спускаясь к нему. — Как все просто.

Наташа стояла неподвижно и не мигая смотрела на него.

— Я не знаю, как тебе удалось меня вычислить, но я приятно удивлен — ты и вправду молодец, но что теперь? Что же с тобой делать? Я могу убить тебя, как убил Кея, но, кажется, у меня есть идея получше.

Фабиан испуганно вскрикнул. Кей… Что с ним случилось?

— Ну, так или иначе, думаю, тебе для начала следует подняться наверх. — Пит направился обратно в комнату, и ритмы джангла, доносившиеся сверху, зазвучали громче, а грустная мелодия, которую Фабиан услышал с улицы, внезапно заполнила собой все вокруг. Она была так удивительно прекрасна, что он всецело поддался ее очарованию…

Она вызывала так много эмоций…

Он помнил, как сначала оказался на ступенях, потом в спальне, но на самом деле это было совсем не важно, важно было лишь то, что он должен был слышать эту мелодию. В ней было что-то такое…

Мелодия прервалась, и Фабиан стал задыхаться, будто ему перекрыли кислород. В комнате сделалось тихо. Пит держал правую руку на кнопке секвенсора. Наташа стояла рядом: руки свободно свисают вдоль тела, взгляд все такой же блуждающий. Левой рукой Пит приставил к ее горлу кухонный нож. Она безропотно вытянула шею.

Фабиан в ужасе открыл рот и взмахнул руками, но Пит и Наташа не шелохнулись, стоя, как две восковые фигуры, изображающие сцену убийства. Он попытался крикнуть, но звуки застревали в горле.

— Да, да, Фабиан. Ты будешь отвечать, или я перережу ей горло. — Голос Пита был таким же спокойным и приветливым. — Мы ждем еще кого-нибудь?

Глаза Фабиана забегали, он судорожно пытался оценить ситуацию. Пит прижал нож к Наташиному горлу, из-под лезвия брызнула кровь, Фабиан вскрикнул.

— Да! Да! Сейчас тут будет полиция! — завопил он. — И они схватят тебя, ублюдок…

— Нет, — сказал Пит. — Не схватят.

Он отпустил Наташу, та потрогала шею, скривилась, недоумевая, откуда кровь. Потом взяла с пола подушку, прижала ее к разрезу и стала смотреть, как на подушке расплывается красное пятно.

Пит не сводил глаз с Фабиана. Он пошарил по крышке клавиатуры и сгреб несколько DAT-кассет.

— Таш, — сказал он, — захвати сумку с кассетами и брось туда же несколько двенадцатидюймовок. До «Джангл-террора» побудем у меня. — Он улыбнулся Фабиану.

Фабиан бросился к двери. Легкий свист за его спиной, и ногу тут же пронзила боль. Он вскрикнул и упал. Кухонный нож глубоко вошел в левую икру. Фабиан нащупал его окровавленными пальцами и закричал снова.

— Видишь, — сказал удивленно Пит. — Я мог бы заставить тебя танцевать под свою мелодию, но хрен с ней, иногда другой способ срабатывает лучше. — Он стоял над Фабианом.

Фабиан лежал на полу с закрытыми глазами. Он был без сознания.

— Ты же хочешь пойти на «Джангл-террор», правда, Фаб? — сказал Пит. За его спиной Наташа спокойно собирала вещи. — Тебе сейчас, возможно, не очень хочется танцевать, но, обещаю тебе, ты непременно захочешь. И этим окажешь мне услугу.

Глухие удары перкуссии, вплетенные в драм-энд-бейсовый бит, доносившиеся до Бассет-стрит, были почти не слышны из-за сирен. Две полицейские машины плавно остановились у дома. Оттуда выскочили мужчины и женщины в форме и побежали к входу. Краули задержался около одной из машин. Позади него жильцы высовывались из окон и дверей.

— Вы приехали на все эти крики? Быстро, — одобрительно сказал старик, обращаясь к Краули.

Краули отвел взгляд, под ложечкой похолодело. От дурного предчувствия подступала тошнота. На тротуаре перед дверью валялся велосипед. Краули стоял и смотрел на него, пока полицейские тараном вышибали входную дверь. Выбив ее, они толпой ринулись вверх по лестнице. Краули видел, что оружие у всех наготове.

Даже с улицы было слышно, как по квартире топают тяжелые ботинки. Джангловый бит внезапно оборвался. Вслед за группой захвата Краули шагнул в коридор. Медленно поднялся по ступеням и задержался у двери в квартиру.

К нему подошла маленькая женщина в бронежилете.

— Ничего, сэр.

— Ничего?

— Они ушли, сэр. Никаких следов. Думаю, вам стоит посмотреть.

Она пропустила его вперед. В квартире было полно полиции. Шел обыск, повсюду слышались громкие голоса.

Краули осмотрел голые стены гостиной. У входа в комнату была лужа крови, еще скользкая и липкая. Одну из белых подушек на футоне покрывали пятна густо-красного цвета.

Клавиатура, колонки, небольшой чемодан… все на своих местах. Краули шагнул к проигрывателю. На нем остался двенадцатидюймовый диск. Игла на диске прыгала от вибрации тяжелых полицейских ботинок. Краули чертыхнулся.

Он заговорил с нескрываемым раздражением.

— Я полагаю, кто-нибудь заметил, как далеко от начала пластинки была игла, когда вы вошли сюда? Нет?

Все смотрели на него, не понимая.

— Так мы могли бы определить, как давно они покинули квартиру.

Все мрачно отводили взгляды. «В следующий раз вы сами будете захватывать гребаного экстремиста, сэр», — говорили они всем своим видом, делая пометки в блокноте.

«Черт с ними, — думал Краули в ярости. — Черт с ними со всеми». Он посмотрел на залитые кровью пол и подушку. Выглянул в окно. Полицейские сдерживали прибывающую толпу. Велосипед так и лежал, никому не нужный.

«Фабиан, Фабиан… — думал Краули, — я потерял тебя. Я потерял тебя. Ты был моим ключом, и вот ты ушел».

Он сел на подоконник и уронил голову на руки.

«Фабиан, Наташа, куда же вы делись? — думал он. — И с кем?»

Глава 23

На стенах стали появляться неразборчивые надписи.

Полуграмотные готические письмена умоляли Сола о мире. Они были вырезаны в кирпиче, нацарапаны углем, написаны краской из баллончика.

Первую надпись Сол обнаружил сбоку на дымовых трубах, под которыми собирался заночевать. «Послушай, сынок, — гласила надпись. — Здесь все испачкано кровью, давай забудем прошлое. Одна голова хорошо, а две лучше, и, знаешь, нам вдвоем сам черт не брат».

Сол провел пальцами по неразборчивым каракулям и оглядел крышу. В воздухе еще висела вонь, которую оставил Крысиный король, Сол отчетливо ее чуял. Крысы воинственно ощетинились, готовые догонять и атаковать. Он теперь никогда не бывал в одиночестве, а только в окружении своих подданных. Численность охраны не менялась, менялись только особи — одни приходили, другие уходили.

Сол припал к крыше и принюхался, крысы сделали то же. В то утро он нашел другое место для сна, подальше от труб.

Вечером следующего дня он проснулся в укромном месте в недрах канализации и обнаружил у себя над головой еще одно сообщение. На этот раз буквы были белыми, краска еще не высохла, струйки ее стекали по стене и смешивались с грязной водой, так что слова едва можно было разобрать.

«Подумай, ты никому не делаешь лучше, кроме Дудочника».

Надпись появилась, пока он спал. Крысиный король тайно ходил за ним, боялся заговорить, но отчаянно стремился к примирению.

Сол рассердился. Его раздражала легкость, с которой Крысиный король по-прежнему мог прокрасться мимо него. Он понял, что пока остается ребенком, маленьким беспомощным крысенышем.

Он не думал о том, прав Крысиный король или нет. Его это уже не заботило. Компромиссов с него достаточно. Крысиный король — насильник и убийца, который разрушил его семью и не имел права просить Сола о помощи. Крысиный король освободил Дудочника и сделал Сола тем, кем он стал. Он освободил Сола, но только для того, чтобы заточить в новую тюрьму.

«Пошел этот Крысиный король…» — думал Сол. Хватит ему, Солу, играть роль наживки. Теперь он знал, что Королю нельзя доверять.

И поэтому он задумался о том, что может сделать сам для себя.

Сол чувствовал себя освобожденным, ощущал свою силу, но что делать, не знал. Он не знал, где живет Дудочник. Он не знал, когда Дудочник собирается напасть. Он не знал совсем ничего, кроме того, что подвергается опасности. Сол все больше и больше думал о своих друзьях. Он проводил много времени, разговаривая с крысами, но те были только хитрыми, не умными, и их глупость отталкивала Сола. Он помнил, о чем думал в ту ночь, когда ушел от Крысиного короля, помнил, что это был его сознательный выбор, независимо от того, будет ли его мир пересекаться с миром Фабиана и всех остальных.

Больше всех он хотел увидеть Фабиана. Поэтому однажды вечером он приказал крысам оставить его одного. Те немедленно повиновались, в спешке исчезли. Сол отправился в город, опять совсем один.

А что, если Крысиный король и сейчас идет за ним по пятам? До тех пор пока этот перец держит дистанцию, решил Сол, можно не беспокоиться.

Сол перебрался через реку по Тауэрскому мосту. Он обезьяной прыгал с балки на балку по нижней стороне моста, оплетенной зарослями проводов и труб. Вот он остановился и повис на руках, слегка покачиваясь, прямо посередине, в точке, где мост разводился, открывая путь высоким судам.

Небо скрылось из вида, над головой и перед глазами была только громада моста. Боковым зрением Сол увидел здания над водой. Но большая часть города была опрокинута и отражалась в Темзе, как в волнистом дробящемся зеркале. Огни мерцали в воде, темные очертания зданий перемежались сотнями световых пятен, городскими башнями, далекими огнями Южного банковского центра, который теперь был для Сола намного реальнее его настоящего двойника наверху.

Он смотрел на город под своими ногами. То была иллюзия. Мерцающие огни внизу не были настоящим городом. Они его часть, конечно, неотъемлемая часть… но прекрасные огни, намного живее тех, что наверху над ними, были всего лишь видимостью. Всего лишь изображением на поверхности. Под этой тонкой сверкающей пленкой скрывалась вода — грязная, опасная и холодная.

Сол оборвал свои рассуждения. Он не поддался поэзии города.

Сол шел быстро, стараясь не привлекать внимания прохожих. Он шагал по улицам никем не замеченный, как человек-невидимка. Иногда он останавливался, замирал и прислушивался, желая убедиться, что следом никто не идет. Никого не было видно, но Сол уже не был столь наивен, чтобы полагать, будто так и есть на самом деле.

Он подошел к Брикстону с окраины, чтобы зря не отсвечивать в толпе. Сердце билось часто. Он нервничал. Он очень давно не говорил с Фабианом и теперь боялся, что они перестали понимать друг друга. Что о нем подумает Фабиан? Найдет ли он в Соле что-нибудь необычное — может быть, сходство с крысой?

Он добрался до улицы, где жил Фабиан. Мимо прошла пожилая женщина, возвращаясь домой, и он остался один.

Что-то не так. В воздухе носилось кое-что незнакомое. За белыми занавесками комнаты Фабиана двигались люди. Сол стоял, не шевелясь. В окне смутно различались силуэты мужчин и женщин. Они бестолково толпились, осматривая все подряд. С нараставшим ужасом Сол представил, как они открывают ящики, просматривают книги, изучают картины Фабиана. Он знал, кто обычно двигается так.

Сол изменился в один момент. Он ссутулил плечи и сжался, став серой неразличимой фигурой, чтобы видеть самому, но быть незаметным для других: так он маскировался, выходя на улицу. Он выпрямился и начал спуск вниз, к тротуару. Потом быстро пригнулся и стал пробираться боком, прижимаясь к невысокой стене. Потом прокрался через узкий неухоженный палисадник.

Теперь он был действительно невидимым. Он чувствовал это.

Скользя вдоль стены, он вдруг ощутил, как в абсолютную тишину ворвались резкие колебания воздуха. Он подергал носом. Втянул воздух.

Сол стоял перед домом Фабиана. Он беззвучно перескочил через низкую ограду и приземлился на четвереньки под окном. Прижал ухо к стене.

Сквозь стену можно было услышать, что происходит внутри. Отрывистые голоса проникали сквозь щели и трещины в кирпичной кладке.

«… не люблю такие кровавые сцены…»

«… по-моему, мы прощелкали его. Я имею в виду, он лоханулся с этим…»

«… этот тип, Моррис, как он рискнул сказать ему?..»

«… думал, он был приятелем…»

Разговоры полицейских сплошь были потоком тупого словоблудия, всякого вздора и банальных пошлостей. Сол в отчаянии думал, что из таких речей ничего нельзя извлечь. Он так соскучился по обыкновенным беседам, по человеческому общению, что, слыша эти пустые слова, готов был расплакаться.

Он потерял Фабиана. Сол закрыл лицо руками.

— Он усла, мальсик. Он с плохим парнем сисяс. — Голос Ананси звучал мягко и очень близко.

Сол потер глаза, не отнимая рук от лица. Потом глубоко вздохнул и наконец посмотрел вверх.

Ананси висел перед ним вниз головой, лицом к лицу. Его странные глаза в упор смотрели прямо в глаза Сола.

Сол спокойно посмотрел на него долгим взглядом. Потом небрежно скользнул взглядом вверх, изучая положение Ананси.

Ананси свисал с крыши на одной из своих веревок. Он держался за нее обеими руками, свободно покачиваясь всей массой, босые ноги обвивала тонкая белая веревка. Сол увидел, что Ананси отцепил ноги и стал медленно переворачиваться. Даже когда его лицо повернулось на сто восемьдесят градусов, он продолжал смотреть Солу в глаза. Ноги тихо шлепнулись о бетон.

— Знаес, детка, ты сертовски хоросый теперь. Нелегко стало ходить за тобой.

— А тебе какое дело? Тебя папочка послал? — зло сказал Сол.

Ананси беззвучно рассмеялся. Улыбался он медлительно и хищно — большой человек-паук.

— Теперь пойдем. Моя хосет говорить с тобой. — Ананси указал длинным пальцем прямо вверх.

Не дожидаясь возражений, он стал подниматься по веревке, быстро и легко перебирая руками, пока совсем не скрылся из виду.

Сол тихо скользнул к углу дома, обхватил его ногами с обеих сторон и стал взбираться.

Ананси дожидался его, скрестив ноги на плоской крыше. Он шевелил губами, будто готовился сказать что-то неприятное. Он кивнул, приветствуя Сола, и кивком же указал, что ему надо сесть напротив.

Вместо этого Сол переплел пальцы за головой и отвернулся. Он смотрел на Брикстон сверху.

Снизу доносился шум улицы.

— Мистер Раттимон сходит с ума без тебя, — спокойно сказал Ананси.

— Этому ублюдку не надо было делать из меня наживку, — сказал Сол ровно. — Этот насильник, бля, не должен был убивать моего отца.

— Твой отец Раттимон.

Сол не ответил. Он ждал.

Ананси снова заговорил:

— Лоплоп вернулся, и он сильно злой на тебя. Его хосет твоей смерти, правда.

Сол обернулся, не веря своим ушам:

— Какого хрена, за что это он так разозлился на меня?

— Из-за тебя он оглох, ты знаесь, и ты сделал его сумасседсим опять, сумасседсим у него в голове.

— Бля, так ради него же, — фыркнул Сол. — Нас обоих едва не убили. Он чуть не убил меня, бля, и его самого чуть не порвали на куски. Знаешь, что я думаю? Этот гребаный Дудочник затеял игру с нами, он просто хочет истребить всех нас, всех королей. Лоплоп должен был подохнуть, а я спас ему жизнь…

— Да, но его спас твою. Его мог просто смотреть, пока Дудочник убьет тебя, но его пытался спасти тебя, а ты долбанул ему по ушам…

— Это все туфта, Ананси. Лоплоп пытался спасти меня, потому что вы все… вы все… знаете, что Дудочник не имеет власти надо мной, и вы все знаете, что я единственный, кто может остановить его.

Повисло долгое молчание.

— Ладно, все равно, Лоплоп сумасседсий. Ты пока будь от него подальше.

— Хорошо, — сказал Сол.

Опять долгая пауза.

— Чего ты хочешь, Ананси? И что ты знаешь о Фабиане?

Ананси с отвращением цыкнул зубом.

— Ты иссе зеленый, мальсик, да. Ты знаесь, сто все крысы, да, на твоей стороне, но ты не знаесь, сто делать с ними. Крысы повсюду, мальсик. Пауки повсюду. Они твои глаза, крысы. Мои маленькие пауськи рассказали мне, сто плохой человек делает с твоими друзьями. Ты никогда не спрасивал. До этого тебе было наплевать.

— С моими друзьями?

Ананси скривился и взглянул на Сола с презрением.

— Он убил толстого мальсика. — (Сол прижал ладони к лицу. Он молчал, губы его дрожали.) — Его забрал церного мальсика и маленькую девуску-дидзея.

— Наташа, — выдохнул Сол. — Что он хочет от нее?.. Как он узнал, кто они?.. Как смог влезть ко мне внутрь?

Сол обхватил голову руками и начал колотить себя в отчаянии. «Кей, — думал он, — Наташа, — он колотил себя все сильнее, — что случилось?»

Ананси был рядом. Сильные руки обхватили запястья Сола.

— Прекрати сейсас! — Ананси испугался за него.

Животные не бьют себя, понял Сол. Значит, в нем еще осталось что-то человеческое. Он встряхнулся и затих.

— Мы должны освободить их. Мы должны их найти.

— Эй, мальсик! Спустись на землю!

У Сола кружилась голова.

— Что он сделал с Кеем?

Ананси поджал губы.

— Разбил мальсика на куски.

Какое-то время они бежали, потом быстро и торопливо карабкались, пока не оказались на крыше спортивного центра «Брикстон-Рэк». Снизу, из тренажерного зала, доносился глухой стук. Сол стоял на самом краю крыши, чуть впереди Ананси. Он сунул руки в карманы.

— Знаешь, ты должен был сказать мне раньше… — сказал он.

Он слышал себя и ненавидел свой жалобный голос. Он повернулся вполоборота, взглянул на Ананси, который неподвижно стоял, обхватив руками голую грудь.

Ананси презрительно цыкнул зубом.

— Цыц, мальсик, у тебя иссе мусора полная голова. Ты говорил, сто Раттимон не твой отец? Засем мне хотеть говорить тебе это?

Сол посмотрел на него. Ананси был настойчив.

— Засем мне хотеть говорить тебе это? А? Слусай, мальсик, я есть один больсой паук, понял? Раттимон есть крыса. Лоплоп есть птица, Предводитель птиц. А ты, ты какое-то странное непойми-сто, правда, на сто мне тогда говорить тебе это? Я говорю тебе только то, сто хочу, стоб ты знал. Всегда, это могу тебе обессять. Я больсе не притворяюсь, видис, мальсик? Не нузно это. Паукам, как я, не нузно это. Так сто забудь это. Ты мозес верить мне просто на слово, ни больсе ни меньсе. Ты понимаес?

Сол промолчал. Он наблюдал, как поезд прибыл на станцию Брикстон и отправился дальше.

— Скажи, Лоплоп хотел сказать Дудочнику, где я? А вы все хотели идти за ним, когда он пытался взять меня? — спросил он наконец.

Ананси вздрогнул, почти незаметно.

Они тихо пробирались вдоль полотна пригородной ветки, проходившей над рынком и улицами Брикстона. В молчании направлялись они в Кэмбервелл. Сол по достоинству оценил компанию, он понял, хотя это было нелегко, на что может рассчитывать в этот вечер.

— Как ему удалось найти моих друзей? — сказал Сол. Они сидели на раме в каком-то школьном дворе.

— Он перерыл все твои весси и книги. Он насел несколько адресов, правда.

«Конечно, — подумал Сол. — Я сам виноват».

Он оцепенел. Он понимал, что если бы все еще был человеком, то, услышав такое, испытал бы настоящий шок. Но эмоций не было, теперь он стал наполовину крысой и чувствовал, что привыкает к этому.

Ананси все время молчал. Он не пытался убедить Сола вернуться к Крысиному королю или сделать что-нибудь для пользы общего дела.

Сол с любопытством посмотрел на него.

— Крысиный король знает, что ты сейчас здесь? — спросил он.

Ананси кивнул.

— Он не просил тебя передать что-нибудь? Или привести меня обратно?

Ананси вздрогнул.

— Его хосет, стобы ты вернулся, правда. Ты полезный, ты знаес. Но его знает, сто тебе нельзя говорить нисего, сто ты не хосес. Ты знаес, сто он хотел. Если ты хотес вернуться, ты сам вернесся.

— А ты… а ты понимаешь, почему я не хочу к нему возвращаться?

Ананси посмотрел ему в глаза. Тихо покачал головой.

— Нет, мальсик, совсем нет. Ты мозес уцелеть луцсе с ним, с нами, правда. И ты крыса. Тебе надо вернуться. Но я знаю, ты не хосес думать это. Я не знаю, кто ты и сто ты, мальсик. Ты не мозес быть крысой, ты не мозес быть селавеком. Я совсем не знаю тебя, но это хоросо, потому сто я знаю, сто ни я никогда не пойму тебя, ни ты меня не поймес. Мы разные.

В предрассветный час, уже позавтракав, они стояли рядом у канализационного люка. Ананси оглянулся, прикидывая путь наверх по стенке склада неподалеку. Потом он вновь посмотрел на Сола.

Сол подал руку. Ананси схватил ее.

— На тебя одна надезда, мальсик. Возврассяйся к нам.

Сол покачал головой, отвернулся, чувствуя себя неловко от внезапно возникшей напряженности. Ананси кивнул и отпустил его руку.

— Будь осторозен.

Он отвернулся, забросил одну из своих веревок за выступ и быстро исчез, поднявшись вверх по кирпичной стене. Сол посмотрел ему вслед. Потом повернулся и огляделся, чтобы понять, где находится. Во дворе на решетке валялись какие-то детали. Они поблескивали в темноте печально и торжественно. Улицы не было видно, и Сол на мгновение помедлил, наслаждаясь неожиданным одиночеством. Потом, не глядя, протянул руку и поднял решетку.

Он колебался.

Он знал, что вероятность найти Наташу и Фабиана очень мала. Город такой огромный, а власть Дудочника так сверхъестественна, что ему совсем не трудно спрятать в городе двух человек. Но Сол также знал, что не может просто так оставить их во власти Дудочника. Он знал, что обязан искать их, пусть только с целью доказать, что он еще наполовину человек. Дело в том, что он испугался своего хладнокровия, испугался того, как быстро смирился с отсутствием друзей, принял его как данность. Он тупел. В смерть Кея он просто не мог поверить, но это была человеческая реакция. Его больше волновало собственное спокойствие, несмотря на похищение Дудочником двоих его самых близких друзей.

Принятие неприемлемого было разновидностью стоической реакции, той силой, которая притупляла его сочувствие к друзьям. Он ощущал это где-то внутри — возрастающее умение приспосабливаться к окружающей среде, гиперреальное сосредоточение на том, что происходит здесь и сейчас. Это пугало Сола. Он не мог с этим бороться прямо, он не мог решать, что чувствовать, а что не чувствовать, но он мог отрицать это своими действиями. Он мог все изменить, отказавшись вести себя согласно своим чувствам. Он ненавидел собственные реакции, собственные чувства.

Это было свойством животного.

Глава 24

Спустившись в канализацию, Сол сразу понял: здесь что-то не так. Привычных звуков не доносилось. Ступив ногами в топкую сырость, он припал к земле и ощутил толчок дикой энергии. Повел ушами. Он знал, чего не хватало. Самым краем крысиного уха он должен был улавливать еле слышное царапанье и беготню своих подданных. Они должны быть с ним одним целым, они неотделимы от него, по ним он ориентировался в темноте.

Звуки исчезли. Крыс не было.

Он слегка пригнулся, скользя в зловонной жиже. Он не издавал ни звука, уши подергивались. Он дрожал.

Мутная жидкость стекала по стенам тоннеля тонкими струйками, он слышал тихий непрерывный шум падающих капель, слышал мрачное шуршание теплых подземных ветров, но его народ ушел.

Сол закрыл глаза и замер, прислушиваясь каждой клеточкой своего тела. Он не шевелился, он заставил свое сердце биться медленнее, сократив удары пульса, он освобождался от малейших шумов своего тела. Он стал частью канализации, он слушал.

Тишина в тоннелях потрясла его. Он осторожно приложил ухо к полу. Ощутил вибрации всего города. Вдалеке он что-то услышал.

Высокий пронзительный звук.

Сол рывком вскочил на ноги. Его бросило в дрожь, он вспотел. Дудочник здесь? В канализации?

Сол ринулся в тоннели. Он сам не знал, куда бежал. Он бежал, чтобы унять дрожь в ногах, — нужно было справиться с охватившим его ужасом.

Что Дудочник делает здесь?

Он пронесся мимо лестницы. Может, ему лучше уйти, может, пора выбраться из канализации и бежать по улицам наверху, думал он, но, черт возьми, это же его мир, его спасительная гавань… он не мог допустить, чтобы это у него отобрали.

Вдруг он остановился и замер, снова вслушиваясь.

Теперь звуки флейты стали немного ближе, и сквозь них прорывалось царапанье когтей по кирпичам.

Пассажи флейты стремительно взлетали вверх и падали, резкие трели носились как безумные, догоняя друг друга. Но и звуки флейты, и царапанье когтей были странно неподвижными, они не приближались и не отдалялись.

Что-то странное было в этом звуке. Сол слушал. Неосознанно он вытянул руки в стороны, упираясь в свод тоннеля, и расставил ноги. Он был словно вписан в окружность тоннеля.

Флейта продолжала выводить трели, но теперь Сол слышал что-то еще. Голос, стенающий в мучениях.

Лоплоп. Он пронзительно кричал, испуская бессмысленные, отчаянные вопли. Сол продвигался вперед, находил в лабиринте дорогу, ориентируясь по звукам. Звуки все время оставались на месте. Он шел к ним, пробираясь в темноте. Вопли Лоплопа раздавались с определенной периодичностью, но кричал он, похоже, не от боли, не так, как если бы его мучили, а словно жаловался. Голос Лоплопа сопровождался царапаньем — Сол четко понял, что это именно царапанье, будто множество таинственных лап синхронно скребут землю. Теперь от источника этих звуков его отделяли только тонкие стены, он знал, что всего один поворот, и он у цели. Сол снова задрожал. Он попытался взять себя в руки. Но ужас цепко держал его. Он вспомнил бешеную скорость, с которой передвигался Дудочник, мощь его ударов. Боль, которую удалось забыть, не замечать, снова проснулась и разлилась по всему телу.

Сол не хотел умирать.

Но со звуком что-то было не так. Сол вжался в стену и несколько раз сглотнул. Он медленно шел вперед, к тоннелю, откуда доносились звуки. Ему было по-настоящему страшно. Безумные завывания флейты, вскрикивания Лоплопа, и все это на фоне непрерывного и ритмичного царапанья по кирпичам — так продолжалось уже довольно долго. Звуки были такими громкими и раздавались так близко, что это приводило Сола в ужас.

Он огляделся. Он не знал, где он. Где-то в неведомых недрах канализации. Сол собрался с силами, медленно вытянул шею и осторожно заглянул в тоннель.

Сперва он не разглядел ничего, кроме крыс.

Живой ковер из крыс, миллионы крыс, бесконечная масса, что начиналась в нескольких футах от входа в тоннель и множилась, крысиные тела валились друг на друга, образуя крутой склон из горячих маленьких брюх, грудных клеток и ног. Движущаяся гора — крысы, уступая силе земного притяжения, срывались с ее невероятно крутых склонов, но их место тут же занимали другие, наседая друг на друга.

Двигались все вместе, в едином ритме. Сначала отталкивались правыми передними лапами, потом левыми, потом задними, все одновременно. Они терзали друг друга когтями, рвали друг другу шкурки, затаптывали слабых и умирающих — но они были единым целым. Двигались вместе в такт страшной музыке.

Дудочника нигде не было. На другой стороне крысиной горы Сол заметил Крысиного короля. Сол не видел его лица. Но тело его двигалось в том же ритме, что и тела всех его восставших подданных, и он танцевал с таким же бесстрастным самозабвением, одеревеневшее тело содрогалось абсолютно ритмично.

Лоплоп все кричал и кричал, Сол мельком увидел, как тот отчаянно молотит кулаками по груди Крысиного короля. Он толкал его, пытался отпихнуть назад, но Король оцепенело продолжал свой танец зомби.

И в глубине, за всем этим, что-то свисало с потолка… из шахты, ведущей наверх к тротуару. Черный ящик болтался на грязной веревке, привязанный к ней за ручку…

Бумбокс.

Сол в изумлении вытаращил глаза.

«Этот ублюдок даже не утруждает себя личным присутствием», — подумал он.

Спотыкаясь, он вошел в тоннель и приблизился к бурлящей массе. Музыка флейты была мрачной, громкой, стремительной и бешеной, как ирландская джига, исполняемая в аду. Сол пробирался вперед. Уже начали попадаться крысы. Магнитофон слегка раскачивался. Сол влез в самую гущу крысиной массы. Еще немного, и он почти у цели, осталось пройти еще шесть футов. Казалось, будто все крысы канализации сбежались сюда: гигантские длинноногие звери и хнычущие младенцы, темные и бурые, все давили друг друга, убивали себе подобных, стремясь к источнику музыки. Сол проталкивался вперед, чувствуя, как вокруг него корчатся тела. Его рвали тысячи когтей, но не враждебно, а в исступлении пляски. Под самым верхним слоем крыс он видел слои, что уже двигались с трудом, изможденные и умирающие, а еще чуть поглубже крысы не шевелились совсем. Сол шел по колено в трупах.

Крысиный король не оборачивался, он переминался на месте, снова танцуя во главе своих подданных. Тут Лоплоп увидел Сола. Он завизжал и ринулся мимо Крысиного короля, стремясь к Солу сквозь живую стену.

От прежнего Лоплопа мало что осталось, грязный костюм был изорван в клочья. На искаженном лице читались ярость и смятение.

Он с трудом сделал два шага вперед, три, потом увяз в массе танцующих тел. Он шел, все больше утопая в бурлившей массе. Солу было наплевать на Лоплопа, вызывавшего теперь лишь презрение и отвращение.

Но ему тоже было трудно двигаться, он проталкивался сквозь крыс, убивая их — он был уверен в этом, — с каждым шагом, не намеренно, но неизбежно. Он закачался, удерживая равновесие. Флейта исторгала оглушительную какофонию. Вдруг Сол припал на одно колено, и крысы тут же сделали из него трамплин, пытаясь допрыгнуть до раскачивающегося магнитофона.

Сол ругался, старался подняться на ноги и снова падал. Он взбесился, стал подниматься и сбрасывать с себя крыс. В нескольких футах поодаль он видел жалкое зрелище: Лоплоп безуспешно пытался подняться, тело его появлялось и снова исчезало под волной крысиных тел.

Сол резко встряхнулся, с него во все стороны полетели бурые тела. Но до магнитофона он никак не мог дотянуться. Он с большим трудом вытаскивал ноги из крысиной массы, увязая в ней, как в болоте. Он заревел, побагровев, протискиваясь сквозь крыс, снова увяз в них, но опять вырвался и полез дальше через толпу, мимо Крысиного короля, туда, где крыс было меньше, туда, где в шести футах от пола висел магнитофон.

Он добрался до него и тут увидел Короля. Потрясенный, он замер.

Крысиный король стоял пошатываясь, с ничего не выражавшим лицом, порабощенный, лишенный достоинства; изо рта вытекала слюна и капала с подбородка. Увиденное потрясло Сола.

Он ненавидел Крысиного короля, ненавидел сделанное Королем, но был совершенно не готов увидеть его таким раздавленным.

Сол развернулся, схватил качающийся ящик, сильно дернул и оборвал веревку. Потом изо всех сил ударил его о стену. Музыка тут же смолкла. От разбитого корпуса полетели обломки металла и пластика. Сол еще дважды треснул его о стену. Колонки отлетели. Пленка вывалилась из кассетоприемника.

Сол обернулся и посмотрел на толпу.

Все замерли в замешательстве. Казалось, они разом пришли в себя и поняли, что случилось. В панике, в дикой суматохе, крысы дружно шипели и исчезали, перескакивая друг через друга и через тела погибших собратьев.

Гора осыпалась и таяла. Хромые и раненые крысы пытались следовать за своими товарищами. Схлынула первая волна, потом вторая, нагоняя первую, и, наконец, третья волна, сплошь из умирающих, покатилась прочь, скользя в крови.

Пол был усыпан телами. Трупы лежали в два, а то и в три слоя. В углу выл Лоплоп.

Крысиный король уставился на Сола. Сол какое-то время тоже смотрел на него, потом перевел взгляд на разбитый магнитофон. Он порыскал в грязи и нашел пленку.

Он обтер ее, изучая этикетку. «Флейта 1» — было написано на ней. Написано от руки. Наташиным почерком.

— Черт, — закричал Сол и обхватил голову руками. — Черт, оставь их в покое, ублюдок, — вскричал он.

Он слышал, как Крысиный король двинулся вперед. Сол поднял голову. Король выглядел встревоженным. Он держался на почтительном расстоянии от Сола и обиженно кривил губы. Сол понял, что тот напуган.

Сол кивнул.

— На меня это не действует, — прошептал он. Он кивнул снова и увидел, как Крысиный король вытаращил глаза. — Для меня это просто звуки.

Лоплоп увидел Сола и с визгом бросился к нему, размахивая руками и спотыкаясь на бегу.

Крысиный король вздрогнул. Сол стремительно отступил с пути Лоплопа и увидел, как Предводитель птиц поскользнулся в грязи, не удержался на ногах и опрокинулся навзничь, ударившись головой о стену.

Сол жестом приказал Крысиному королю отступить назад.

— Присмотри за этим выродком! — крикнул он.

Лоплоп продолжал завывать, бессвязно вопя, барахтаясь в грязи и пытаясь подняться. Крысиный король уверенно шагнул к нему, схватил за воротник и потащил по скользкому дну канализации. Лоплоп упирался и скулил. У выхода из тоннеля Крысиный король присел над ним и поднес палец к его лицу. Трудно было сказать, говорил ли он с Лоплопом или просто держал его и смотрел в глаза. Но какое-то общение между ними происходило.

Отвернувшись от Крысиного короля, Лоплоп перевел взгляд на Сола. Он выглядел испуганным и взбешенным. Король снова приблизил палец к лицу Лоплопа и, казалось, сказал ему что-то. Лоплоп снова посмотрел на Сола и снова пришел в ярость, но теперь крутнулся волчком, побежал прочь по тоннелю и исчез.

Крысиный король повернулся к Солу.

Когда тот пробирался обратно, ступая среди крысиных тел, Сол заметил, что в его походке снова читается плохо скрываемое превосходство. Он овладел собой.

— Ну что, возвращаемся? — небрежно спросил Король.

Сол не ответил. Он смотрел вверх, в шахту, из которой выдернул магнитофон. На высоте нескольких футов виднелась металлическая решетка, и за ней сквозь черноту городской ночи тускло просвечивали оранжевые россыпи. Внутри узкой шахты было что-то прикреплено.

— Слышь, а как ты здесь оказался? — спросил Крысиный король с деланым безразличием.

— Отвали, — ответил Сол спокойно.

Он стоял на цыпочках и тянулся руками вверх. Бумажный листок шелестел на ветру. Сол схватил его за уголок, потянул осторожно, но уголок оторвался и остался у него в руке. Он быстро взглянул вниз. Крысиный король стоял рядом, неуверенно прижимая руки к груди.

Сол оглядел трупы, лежавшие вокруг.

— Ты опять проявил замечательные способности к лидерству, папа.

— Заткнись, ты, обоссанный мелкий полукровка, я убью тебя…

— Расслабься, старик, — сказал Сол с отвращением. — Я знаю, что еще нужен тебе, поэтому засунь себе в жопу свои дурацкие угрозы. — Он вернулся к своему занятию. Подпрыгнул, ухватил край листка, потянул к себе и упал.

Листок остался у него в руках. Сол расправил его. Это была афиша.

Кто-то потратил много времени, разрабатывая ее дизайн в «Адобе-иллюстраторе». Яркие, крикливые буквы разноразмерных шрифтов, текст и картинки наползали друг на друга, борясь за пространство на листе.

Большую часть афиши занимал карандашный рисунок: флегматичный молодой человек в темных очках, с неправдоподобно накачанными мускулами. Он стоял за вертушками, скрестив руки на груди, а вокруг него хаотично пестрели надписи.

«ДЖАНГЛ-ТЕРРОР» — гласили они.

«Ночь жестчайшего драм-энд-бейса!»

«Вход 10 фунтов» — и дальше приводился адрес клуба в Элефант-энд-Касле, очень неблагополучном районе Южного Лондона, и дата — субботняя ночь в начале декабря.

«Будут представлены: Сливки, Три Пальца, Морской Дьявол, Скат, Рудгерл К, Нэтти Фанк…»

Рудгерл К. Это Наташа.

Сол тихо вскрикнул. Он слегка нагнулся и выдохнул.

— Это для нас, — прошептал он Крысиному королю. — Он нас приглашает.

И что-то еще было нацарапано в самом низу постера, какое-то дополнение, приписка странным витиеватым почерком. «А также специальный гость! Фаб М!»

«Господи, он безнадежен», — подумал Сол. Он медленно сполз по стене, комкая листок. Фаб М! «Надо же, он пытается играть словами, — думал Сол, — но это не его стихия, он не знает, что делать, он этого просто не умеет…»

Эта мысль странно успокоила его. Хотя сознание того, что его друзья находятся в руках этой твари, этого монстра, этого алчного духа, причиняло ему боль, он торжествовал, видя, как неуклюже его врагу дается сленг. Тот пытался изобразить беззаботность, нацарапав дополнение в стиле драм-энд-бейс, но этот язык был чуждым для него, и он ошибся. Фаб М! Это звучало неестественно и по-дурацки. Он хотел дать Солу понять, что Фабиан у него, что Фабиан может быть в клубе, но он знал, что играет на чужом поле, и эта неуклюжая претенциозность выдала его.

Сол понял, что посмеивается, почти сочувственно.

— Этот ублюдок не может больше играть.

Он смял листок и швырнул его Крысиному королю, который нервно и обиженно топтался рядом. Тот на лету поймал его.

— Эта тварь предлагает нам прийти и взять их, — сказал Сол, когда Крысиный король развернул листок.

Сол протиснулся мимо Короля, прокладывая себе дорогу среди тел мертвых крыс.

— Косит под злодея из хренова джеймс-бондовского фильма, — сказал Сол. — Он хочет заполучить меня. Знает, что я приду, если он поддразнит меня, показывая, что захватил моих друзей.

— Ну и что будет делать крыса? — спросил Король.

Сол обернулся и посмотрел на него. Вдруг он понял, что Крысиный король так же не видит его глаз, как и он не видит глаз Короля.

— Что я собираюсь делать? — сказал медленно Сол. — Ловушка остается ловушкой, пока ты о ней не знаешь. Если ты предупрежден, это уже не ловушка, а задача, которую нужно решить. Я собираюсь идти, конечно. Я иду на «Джангл-террор». Освобождать моих друзей.

Он чувствовал, что внутри его опять идет борьба двух его сущностей, уже причинявшая ему беспокойство; какая-то часть его самого говорит: «Забей, не ходи, это больше не твоя проблема».

Это подавала голос кровь Короля. Сол не стал слушать ее. «Я есть то, что я делаю», — бешено подумал он.

Они долго молчали.

— Знаешь что? — наконец сказал Сол. — Думаю, тебе тоже надо пойти. Думаю, ты пойдешь.

Глава 25

Полчища крыс расползлись по всему Лондону. В зловонном переулке, укрывшись за большими мусорными баками, Сол обратился к ним с пламенной речью. Он старался пробудить в них ярость к Дудочнику, говорил, что их час настал.

Бесчисленные ряды крыс вдохновенно трепетали. Носы подрагивали, чуя запах победы. Слова Сола накатывали на животных волной и возносили вверх. Он общался с ними в привычной манере, крысы знали, что ими повелевают, и после долгих лет, когда им приходилось скрываться и прятаться, они вновь стали храбрыми, раздуваясь от рвения, которое таили в себе столетиями.

Сол приказал им быть наготове. Он приказал разыскать Дудочника, немедленно сообщить об этом и найти Фабиана с Наташей. Он описал их — чернокожего парня и маленькую девушку, которых Дудочник держал в заложниках. Крысам было наплевать на захваченных людей. Они понимали только, что Сол отдал приказ.

— Вы крысы, — говорил им Сол, выпячивая нижнюю губу и откидывая голову назад, как Муссолини.

Звери смотрели на него не отрываясь, а сзади напирала масса вновь пришедших, они лезли изо всех уголков и щелей здания, у которого проповедовал Сол.

— Вы воры, невидимки, крысы-грабители. Вы не со мной, если боитесь, что вас увидят, вы не со мной, если боитесь мести Дудочника. Почему он должен увидеть вас? Вы крысы… если он сможет увидеть вас, значит, вы не настоящие крысы, вы — позор семьи. Оставайтесь незаметными, пробирайтесь всюду, и найдите его, и скажите мне, где он.

Крысы были полны энтузиазма. Они горели желанием следовать приказам Сола. Взмахом руки он отпустил их, и крысы бросились врассыпную, какое-то время еще выказывая напускную храбрость.

Сол знал, что страх вернется, как только крысы отбегут чуть дальше и не смогут его слышать. Он знал, что они колеблются. Он знал, что их пыл остынет, как только они взберутся по стенам, тревожно оглядятся вокруг, прислушиваясь к его голосу, и никуда не пойдут. Он знал, что они украдкой проберутся назад в канализацию и спрячутся, пока он не найдет их и не вынудит выйти снова.

Может быть, одна из всех окажется храброй или удачливой. Может быть, одна из его крыс сможет преодолеть стены, что отделяют прибежище Дудочника от внешнего мира, отыщет путь через колючую проволоку, быстро пробежит по трубам и кабелям, через пустырь, и найдет его.

Дудочник, в ожидании «Джангл-террора», мог держать Наташу и Фабиана где угодно: может, он затолкал их под вентиляционный кожух на крыше какого-нибудь финансового гиганта в самом сердце Сити, или упрятал под мост пригородной железной дороги, а дыру закатал асфальтом, или посадил в комнату без окон в пустой больнице за Нисденом, или в суперсовременное хранилище какого-нибудь банка к западу от Хаммерсмита, или на чердак бинго-холла в Тутинге.

Сол догадывался, что Дудочник должен избегать встреч с крысами, пауками и птицами. Он не боялся врагов, просто ему нет смысла афишировать свое присутствие. Он обозначил свой вызов, назвав ночь, когда они умрут. Дудочник послал им приглашение на их собственную казнь.

Может быть, его интересовал только Сол, полукровка, человек-крыса, которого он не мог подчинить своей воле, но он, вероятно, предполагал, что Ананси тоже придет туда, и Крысиный король, и Лоплоп. Они не были гордыми или храбрыми. Им не было стыдно отказаться от вызова. Но они знали, что Сол — единственный, кто не подчиняется Дудочнику, что Сол — их единственный шанс, и знали, что должны прийти и помочь ему. Если он не спасется, они тоже погибнут.

Крысы расползлись по Лондону.

Сол остался один среди булыжника и строительных лесов. Он стоял посреди хорошо просматриваемой строительной площадки, разрушенного уголка Лондона, скрытого за временным забором, через который без труда проникали звуки с Эджвер-роуд. Площадку размером сорок на сорок футов покрывал слой битого кирпича и камней, с трех сторон ее окружали задние стены зданий. Четвертая сторона выходила на улицу, вдоль нее тянулся грубый деревянный забор, над которым виднелись обветшалые кирпичные стены старых домов и магазинов. Сол посмотрел вверх. Оконные проемы с той стороны обрамлялись большими деревянными наличниками; дерево прогнило, но окна все еще выглядели нарядно.

С трех остальных сторон стены оставались голыми. Это было уязвимое место зданий, мягкая плоть под панцирем внешней красивости. Фасады не попадали в поле зрения, вокруг площадки возвышались только огромные и безликие кирпичные стены, кое-где оживленные простыми прямоугольниками окон. Случайно застигнутый врасплох, город обнажил свою сущность.

В таком ракурсе смотреть на город было опасно как для наблюдателя, так и для самого города. Лишь только глядя отсюда, можно было действительно убедиться, что Лондон реален и кропотливо выстроен из кирпичей, что он — не эфемерный плод воображения. Но городу не нравилось быть разоблаченным. Даже четко осознавая, что перед ним творение человеческих рук, Сол чувствовал, как город восставал против него. Они столкнулись лицом к лицу. Сол увидел Лондон изнутри в такой момент, когда тот не мог прикрыться красивым фасадом, когда его бдительность была ослаблена.

Он почувствовал это еще раньше, когда ушел от Крысиного короля, когда понял, что ему удалось незаметно ускользнуть от власти города, и осознал, что город стал его врагом. Окна, смутно вырисовывавшиеся наверху, напоминали об этом.

В углу площадки в темноте притаилась строительная техника, кучи стройматериалов, инвентарь, мешки с цементом, покрытые синим полиэтиленом. Они тоже казались униженными и готовыми защищаться. Прямо перед ними возвышались остатки снесенного здания. Это была только часть фасада, тонкая облицовочная стенка в один кирпич толщиной, с зияющими дырами вместо окон. Поразительно, что она не падала. По неровному грунту Сол направился к ней.

Бесшумно двигаясь по площадке, Сол увидел свет в некоторых окнах, кое-где даже заметил движение внутри. Он не боялся. Он был уверен, что его никто не увидит, ведь в его венах текла крысиная кровь. А если и заметят, то просто удивятся — человек в свете фонаря уверенно шагает по территории начинающейся стройки, — да и кому можно сообщить о нем? Если даже предположить невероятное, что кто-то позвонит в полицию, — Сол просто вскарабкается по стене, и только его и видели. В его венах текла крысиная кровь. «Скажите, пусть полицейские позвонят в „Рентокил“, — подумал Сол. — Тогда будет шанс».

Перед плоским фасадом он остановился. Вытянул руки вверх, намереваясь пересечь тонкую грань между мирами города, внешним и внутренним, чтобы присоединиться к своим шпионам, разосланным на поиски. Он не верил, что сумеет найти Фабиана с Наташей или Дудочника, но не мог не искать их. Согласиться с планами Дудочника означало бы для него отказаться от собственной власти, предать себя. Если он просто придет в назначенное место, он изменит себе, потому что выйдет, что Дудочник заманил его туда, подчинил своей воле. Сол разозлился.

Он услышал шум над головой. В одном из пустых оконных проемов появилась фигура. Сол застыл. Это был Крысиный король.

Сол не удивился. Король часто ходил за ним, ждал, пока не уйдут крысы, а потом, утопая в своем бесчестье, с презрением высмеивал все, что бы Сол ни сделал; его раздражало исступленное раболепие крыс, повиновавшихся Солу, ведь раньше точно так они подчинялись ему.

Крысиный король ухватился правой рукой за маленький выступ. Он присел, опустил голову к коленям, левую руку свободно свесил между ног. Солу пришли на ум герои комиксов: Бэтмен или Сорви-голова. Силуэт Крысиного короля в обрамлении оконного проема напоминал изображение главного героя в начале рисованного эпоса.

— Чего тебе? — наконец спросил Сол. Крысиный король скользнул из оконного проема и очутился у ног Сола. Он приземлился на корточки, медленно выпрямился перед Солом и презрительно улыбнулся.

— Ну и во что ты теперь играешь?

— Пошел ты, — сказал Сол и отвернулся.

Король схватил его и развернул обратно лицом к себе. Сол ударил его по рукам, с глазами, расширенными от ярости. Настал решительный момент. Сол и Крысиный король стояли, расправив плечи, и смотрели друг на друга, готовые к бою, со сжатыми кулаками. Медленно и осторожно Сол вытянул руки вперед и толкнул Короля в грудь. Тот слегка отступил.

Сол кипел от ярости, он взревел и снова оттолкнул Крысиного короля, пытаясь повалить. Потом вдруг сильно ударил кулаком, и перед мысленным взором снова пронеслись образы отца. Тут же возникло отчаянное желание убить Короля. Сола потрясло, с какой быстротой овладела им ненависть.

Крысиный король споткнулся, а Сол быстро наклонился и схватил обломок кирпича. Вооружившись, он начал жестоко избивать Короля.

Он занес кирпич над головой Короля, оружие попало точно в цель, сбив противника с ног, тот упал и зашипел. Он тяжело перекатывался по площадке и лягался, пытаясь свалить Сола. В неистовой схватке уже невозможно было различить, где мелькают чьи руки, ноги, когти и кулаки. Сол не целился, не примерялся, только молотил неистово, чувствуя, как ответные удары Короля настигают его, а когти разрывают кожу.

От сильного удара из-под глаза брызнула кровь, в голове помутилось. Он снова обрушил кирпич, но Крысиного короля под ним не оказалось; кирпич угодил по камню и рассыпался в пыль. Сцепившись, они катались по земле. Крысиный король выскальзывал из захватов Сола и кружил, как овод, раня сотнями жестоких царапин и легко уходя от расплаты. Сол не выдержал напряжения. Он вдруг громко выругался и прекратил свои яростные нападки, поднялся и зашагал прочь по битым камням.

Еще одна жестокая неоконченная схватка. Сол не мог убить его. Крысиный король был слишком ловок, слишком силен и не рисковал драться с Солом в полную силу, чтобы не убить его. Сол был нужен ему живым, хотя Король уже начинал ненавидеть Сола за то, что его слушались крысы, а сам он отказывался повиноваться Королю.

Крысиный король что-то презрительно крикнул ему вслед. Сол даже не расслышал, что именно.

Кровь ручьями лилась по лицу из глубоких царапин, Сол обтер ее и побежал, твердо и уверенно, несмотря на неровный грунт под ногами. Он бросился к одной из стен, что возвышались перед ним, и стал взбираться по ее хрупкой плоскости, минуя те самые простые, без украшений, окна, оставляя на кирпичах длинные полосы крови и грязи. Он оглянулся на миг. Крысиный король одиноко сидел на большой куче цемента. Сол отвернулся и устремился к северной границе Лондона. Продвигаясь, он все время оглядывался по сторонам, иногда останавливался и замирал.

На крыше школы где-то за Паддингтоном, в свете случайной лампы перед Солом блеснула паутина, свисающая с перил ограждения. Она засохла и, видимо, давно стала нежилой, но на всякий случай Сол наклонился ниже и внимательно осмотрел все вокруг. Он обнаружил еще одну паутину, поменьше, но посвежее, не такую заметную, еще не успевшую запылиться от времени.

Он приблизил губы к этой паутине и заговорил, зная, что его голос будет услышан на расстоянии, как голос Крысиного короля. Пауки не шелохнулись.

— Мне нужно, чтобы вы сделали то, что я скажу, — прошептал он. — Нужно, чтобы вы нашли Ананси, нашли своего босса. Скажите, что я его жду. Мне нужно встретиться с ним.

Мелкие твари долго сидели, не шевелясь. Казалось, они колебались. Сол снова наклонился.

— Идите, — сказал он, — расползайтесь по городу.

Еще минутное колебание, потом шесть или семь пауков, маленьких и сильных, снялись в один момент. Маленький отряд спецназа дружно оставил паутину и стал спускаться по тонким нитям вдоль стен здания, пока не исчез внизу.

Фабиан дрейфовал по волнам.

Он глубоко ушел в свое подсознание. Тело иногда давало о себе знать вонью, болью или зудом, но, в общем-то, он даже не вспоминал, что у него есть тело. Он не сознавал почти ничего, кроме непрерывного движения, то качался, то куда-то проваливался. Фабиан не понимал, происходит все на самом деле или это плод его сознания, убаюканного течением.

Фоном к гипнотическому раскачиванию был драм-энд-бейс. Саундтрек звучал непрерывно — один и тот же заунывный, невыразительный мотив, который он слышал на Наташиной лестнице.

Иногда он видел ее лицо. Девушка склонялась над ним, легко кивая в такт музыке, смотрела невидящим взглядом. Иногда это было лицо Пита. Тогда в горло вливался суп, тонкая струйка текла мимо рта, Фабиан жадно глотал.

Почти все время он лежал на спине, отдавшись во власть покачивания. Он почти ничего не видел, только лежал на спине и слушал джангл, звуки рождались совсем недалеко, обвивались вокруг него, заполняя тесное, затхлое, пахнущее гнилью пространство.

Фабиан подолгу разглядывал свою незавершенную работу. Он был не до конца уверен, что полотно здесь, но если погрузиться в ритм музыки и подумать о нем, оно неизменно появлялось, и тогда он что-то прикидывал, делая в углах небрежные исправления и наброски. Полотно легко поддавалось изменениям. Фабиану только никак было не вспомнить, когда именно он рисовал это, но изменения аккуратно появлялись, ярче и совершеннее с каждым разом.

С каждым разом он становился все более придирчивым, внося поправки, вновь и вновь загрунтовывал середину холста и переписывал текст. Текст тут же изменялся до неузнаваемости, плавно и совершенно, будто на экране компьютера, а Фабиан смотрел на надпись и не мог вспомнить, чем обусловлен такой выбор. Надпись гласила: «Город ветра».

Фабиан проглотил еду, которую обнаружил у себя во рту, и стал слушать музыку.

Наташа большую часть времени проводила с закрытыми глазами. Она могла совсем не открывать их. Пальцы сами знали каждый дюйм клавиатуры, и она все время играла «Город ветра», выдергивая из него фрагменты, легко и искусно изменяя композицию, чтобы та как можно полнее соответствовала ее настроению.

Изредка она открывала глаза и с удивлением замечала, что стоит в незнакомой обстановке посреди вони и полумрака, что Фабиан танцует, лежа на полу неподалеку, лицо его перемазано засохшей едой, а никакой клавиатуры перед ней нет. Но она слышала «Город ветра», он все равно изменялся, он подчинялся ей, поэтому Наташа закрывала глаза и продолжала. Пальцы легко взлетали над клавиатурой.

Иногда Пит приходил и кормил ее, и она играла ему то, что ей удалось сделать, также с закрытыми глазами.

В страхе и замешательстве крысы сдались. Огромный легион, что на рассвете выступил в путь, постепенно растаял, большинство прокралось обратно в канализацию, и только некоторые храбрецы, как Сол и надеялся, продолжали поиски в разных местах.

Они обыскали подземелья старых церквей на улицах Кэмбервелла. Пробежались мимо Блэкуолл-Бейсин и прочесали заброшенный парк на Собачьем острове. Пробрались по глубокому желобу Юбилейной линии метро, мимо огромных неуклюжих агрегатов для прокладки тоннелей.

Ряды крыс редели. С наступлением ночи все больше и больше животных сдавались под воздействием голода, страха и легкомыслия. Они уже не знали, зачем им нужно так усердно куда-то бежать. Они больше не могли вспомнить, как выглядит то, что они ищут. Одна за другой они возвращались в канализацию. Некоторых порвали собаки, другие погибли под колесами.

Вскоре лишь несколько крыс продолжали поиски.

— Пташка говорит, сто ты хотел говорить со мной, мальсик.

Сол поднял голову.

Ананси спускался с ветки у него над головой. Несмотря на свой вес и габариты, он двигался очень грациозно, плавно скользя по одной из своих веревок, с которыми управлялся в совершенстве.

Сол откинулся назад. Ощутил спиной холод могильной плиты.

Он тихо сидел на маленьком кладбище в Актоне. Кладбище, спрятавшееся за небольшой промзоной, жалось к железнодорожному полотну, тесно облепив его справа и слева. Территория промзоны опасно просматривалась со всех сторон, кучка неуклюжих сплющенных заводских зданий и складских помещений неудобно теснилась в этом жилом районе.

Некоторое время Сол слонялся по Западному Лондону и теперь забрел на кладбище поесть и отдохнуть, затерявшись среди городских надгробий.

Камни все были похожи друг на друга и будто чувствовали свою вину за это.

Ананси спустился на землю в нескольких футах от Сола, прошел мимо невысоких мемориальных табличек серого цвета и присел рядом.

Сол взглянул на него, кивнул в знак приветствия. Он не стал угощать Ананси гнилыми фруктами, которые добыл для себя. Он знал, что тот откажется.

Сол сидел и ел.

— Так это действительно была пташка, Нанси? — спросил он мягко. — Как себя чувствует Лоплоп?

Ананси дернул головой.

— Его все иссе крисит сердито, мальсик. Его исе и сумасседсий. Они не могут понимать его, сертовы птицы. Его опять потерял королевство, из-за тебя. — Ананси пожал плечами. — Поэтому у нас нет птиц. Только мои крохи-пауськи и крысы, и ты и я.

Сол надкусил помятое яблоко.

— А Лоплоп? — спросил он и помедлил. — И Крысиный король? Они пойдут с нами? Они пойдут с нами, чтобы взять его?

Ананси снова пожал плечами:

— Лоплоп не в сеет, пойдет он или нет. Крысиный король? Это тебе луссе знать, мальсик. Он ведь твой папа…

— Он там будет, — сказал спокойно Сол.

Они немного посидели. Ананси вскоре поднялся, прошел вперед, к ограде, и стал смотреть на железную дорогу внизу.

— Я послал крыс искать Дудочника, — сказал Сол, — но они не смогли. Может, сидят сейчас где-нибудь и набивают животы. Может, забыли уже, зачем я их поднял с места… — Он уныло улыбнулся. — Мы встречаемся с ним на его условиях.

Ананси ничего не ответил. Сол знал, о чем тот думает.

Ананси должен прийти на «Джангл-террор», потому что там будет Сол. Только с помощью Сола у него есть шанс уничтожить Дудочника, но Ананси знал, что шанс этот ничтожен, он знал, что пойти туда значит угодить в западню, потому что пойти туда — значит сделать именно то, чего хочет Дудочник. Но у него не было выбора. Ведь если он не пойдет туда, шансы Сола победить Дудочника будут еще меньше, и если Сол потерпит неудачу, Дудочник получит их всех, Дудочник поймает Ананси и убьет его.

Таков парадокс. И Ананси, и Крысиный король — они оба животные. Сохранять себя как вид — вот в чем заключался их закон. И этот закон самосохранения заставлял их идти на «Джангл-террор». Почти на верную гибель. Потому что Сол должен был пойти туда, потому что из-за своих человечьих друзей Сол отказывался вести себя как животное.

Сол вел Ананси на смерть.

Они оба знали это. Сол вел на смерть и Ананси, и Лоплопа, и Крысиного короля, и собирался погибнуть сам — только из желания доказать всем, что он не сын отца-крысы.

Ананси оглянулся на Сола и легонько кивнул.

Сол ответил ему таким же взглядом.

— Давай обсудим, что мы будем делать, Ананси, — сказал он. — Давай придумаем хоть что-нибудь… чтобы, по крайней мере, у этого ублюдка не все получилось так, как он хочет.

У них были пауки, у них были крысы… у них был Сол. Дудочнику придется сделать выбор. Одна из трех боевых единиц может быть уничтожена сразу после начала борьбы, но Дудочнику придется сделать выбор. Половина шансов на то, что Ананси и его войска не поддадутся влиянию Дудочника. И столько же шансов у крыс.

Горстка крыс все еще рыскала по Лондону в поисках… чего-то…

Чего именно, они не могли вспомнить в точности.

Эти крысы составляли гордость своего племени. Они были самыми храбрыми, самыми сильными, самыми лоснящимися и самыми толстыми, они были вожаками стаи.

Они плавно, как тюлени, скользили в воде.

Одна пронеслась, как литое ядро, по набережной Альберта.

Она поднялась от задворков больницы Сент-Томас, что на южном берегу, рядом с Ватерлоо. Стащила в кухне еду, чтобы подкрепиться, потом внимательно осмотрела чердаки и подвалы. Как привидение, крыса пронеслась через всю больницу, оставляя следы на толстом слое пыли, испачкав по пути диагностический аппарат.

Она прошлась по другим территориям: огромное животное, выполнявшее королевский приказ. Приказ обсуждению не подлежал.

Крыса ничего не нашла. Выбралась из здания тем же путем.

И снова понеслась вдоль берега по направлению к медицинской школе.

Рядом блестела Темза, медленно и самодовольно просачиваясь через город. На противоположном берегу виднелся Вестминстерский дворец, нелепое сооружение, в котором сосредоточилась вся власть Лондона. Его огни, отражаясь, дрожали на поверхности воды.

Крыса остановилась.

Впереди неясно вырисовывались очертания моста Ламбет, он нависал над Темзой, грязная вода реки под ним казалась еще темнее.

Рядом с ним на воде покачивалось что-то мрачное и расплывчатое. Старая баржа, одна из многочисленных плавучих громадин, брошенных и забытых посреди реки. Волны мягко поднимали и опускали ее, шлепая по скользким бортам, как непослушного ребенка. Покрытая, будто саваном, огромным брезентовым полотнищем, вся в белых чешуйках, прилипших к черной древесине, она напоминала гниющий труп.

Крыса нервно приблизилась и замерла в нерешительности.

Она навострила уши. Были слышны какие-то звуки, тихие и зловещие. Звуки доносились из-под тяжелого полотнища.

Баржа покачивалась на месте. Она понемногу разлагалась в воде. Но сейчас, пока еще дерево совсем не развалилось и не растворилось в Темзе, кто-то посмел нарушить его покой и осквернить своим присутствием его медленное умирание.

Баржа была связана с берегом двумя ветхими веревками. Одна, изящно изгибаясь, уходила под воду, а другая была натянута довольно туго. Крыса неуверенно ступила на швартов. Быстро побежала над водой, словно канатоходец.

Приблизившись к барже, она помедлила. Сигнал опасности распространился по крохотному мозгу, она уже готова была отказаться от своего намерения и повернуть обратно, но не смогла развернуться на тонкой веревке. Пришлось следовать порыву минутной храбрости и дальше.

Веревка с множеством огромных тяжелых узлов напоминала ожерелье, крыса перебегала от одного узла к другому. Не имея возможности повернуть назад и страшась воды, крыса проявляла немалую цепкость. Она упорно преодолевала препятствия, пока до баржи не осталось всего несколько футов.

Бесшумно крадучись, крыса ползла вперед. Звуки теперь были прекрасно слышны: низкие, глухие удары, тонкие жалобные завывания, скрип дерева и шаги.

Наконец крыса легко ступила на борт.

Она стала пробираться вдоль борта, надеясь найти какую-нибудь дыру в брезенте. В дереве под лапками ощущались вибрации, вызванные совсем не плеском воды.

Крадучись по краю, крыса нашла место, где в полотнище остались заломы, и смогла заползти в трубу, образованную складками тяжелого брезента.

Она ползла по этому лабиринту, пока не услышала тихое бормотание. Стало понятно, что лабиринт заканчивается, ткань впереди начала раскрываться.

Шумно задергавшись, крыса ринулась вперед, вглядываясь в темноту.

Стоял невыносимый смрад — смесь запахов гниения, пищи, человеческого тела и старого-старого дегтя. Брезент над баржей был натянут на раму в виде тента, свободно ниспадая по краям. На раме висел фонарь, источая слабый свет. Он был направлен прямо вниз, остальное пространство тонуло во мраке, выныривая из темноты лишь мельком, когда баржу покачивало, и фонарь тоже раскачивался из стороны в сторону.

Крошечное пространство наполняли слабые, очень тихие звуки баса.

В одном углу на полу лежал человек. Вид у него был нездоровый, он двигал руками и ногами, будто в танце, и лихорадочно мотал головой туда-сюда.

Рядом с ним стояла девушка, повернувшись лицом в другую сторону. Глаза ее были закрыты. Кивая, она делала руками перед собой непонятные, но очень точные пассы, ее пальцы взлетали, аккуратно выписывая замысловатые движения.

Одежда их была грязной. Лица — изможденными и бледными.

Крыса быстро оглядела обоих. Описания Сола смешались у нее в голове, но она знала, что эти двое были чем-то важным, она знала: надо сообщить Солу о своем открытии. Крыса развернулась, чтобы бежать.

Чья-то нога громко топнула об пол перед ней, перекрыв дорогу в брезентовый лабиринт.

Крыса в ужасе бросилась прочь.

Обезумев от страха, она носилась по замкнутому пространству, слепо натыкаясь то на ноги стоящей девушки, то на руки лежащего юноши, исступленно царапая когтями брезент.

Вдруг она услышала тихое посвистывание, живую маршевую мелодию, и остановилась, трепетно и изумленно прислушиваясь. Потом звуки стали возбуждающими, влекущими, она услышала, как на пол падает сочная, жирная еда; крыса развернулась и решительно засеменила к источнику чудесных звуков, страстно желая поскорее найти все это великолепие.

Потом свист прекратился.

Крыса уставилась в глаза человека. Ее быстро схватили. Она неистово билась и до крови кусала сжимавшие ее пальцы, но те не разгибались.

Глаза, не отрываясь, смотрели на нее с безумным напряжением. Крыса в ужасе пронзительно завизжала.

Движение было резким и быстрым.

Дудочник снова и снова бил крысу головой о деревянный пол, пока ее голова не расплющилась, превратившись в дряблый, бесформенный отросток.

Он поднес трупик к лицу и скривился.

Затем потянулся к маленькому магнитофону на полу и убавил звук. «Город ветра» еще можно было расслышать, но теперь он больше угадывался подсознательно.

Фабиан и Наташа одновременно повернулись, глядя на него в замешательстве и недоумении.

— Все хорошо, все хорошо, — сказал он успокаивающе. — Вы будете слушать, только очень близко. Мне придется сделать немного потише. Мы привлекаем внимание. А нам ведь это пока ни к чему, правда? — Он улыбнулся. — Прибережем это для клуба, хорошо?

Он ногой подвинул магнитофон поближе. На полу повсюду валялись использованные батарейки, тревожно катаясь от качки.

Наташа и Фабиан успокоились.

Фабиан откинулся назад и начал писать свою картину.

Наташа продолжала играть «Город ветра». Пусть и немного напрягая слух, оба слышали то, что хотели услышать.

Дудочник осторожно приподнял край брезента. Внимательно вгляделся в темноту вокруг судна бесцветными глазами.

На набережной Альберта никого не было. Пит посмотрел на огни Парламентского дворца.

Потом замахнулся и бросил крысиное тельце в Темзу.

От него пошли круги, на воде появилось еще одно темное грязное пятно среди множества других. Маленький трупик медленно сносило течением, увлекая к Вестминстеру, на восток.