Кто ответит?

АЛЕКСЕЙ МОНИН. КЛИЧКА — МАТЕРЫЙ

Дорога подходила к концу. Скоро он будет дома, где можно, наконец, отоспаться — сутки, двое, времени он не пожалеет. Отоспится же он не в квартире законной и не в коммуналке конспиративной, а на Машиной даче — сосны, апрельский озоновый воздух, мягкий велюр дивана… Выпьет коньячку, чтобы снять стресс — хоть и не выносит алкоголь, но тут уж, так и быть, позволит себе… А после — забытье, сладкая дрема. В высоком окне — синее небо, хвоя, а вокруг — уют теплой спальни… Быстрее бы! Устал… Одно точило: что ждет по возвращении? Вдруг завал в делах? Вдруг что-то с Хозяином, с шестерками?

Не терзайся, убеждал он себя, еще какой-нибудь годик, и все. Далее будет лишь море, Маша, дом, где и короля не стыдно принять: с оранжереей, балконом, каминным залом и холлом… Вечное отдохновение…

Он запнулся на этой мысли — не надо, ты вымотан, отстранись от всего и от мечтаний тоже, переживания оставь на потом… И лучше всего — до того дня, когда приедешь к Маше. Навсегда приедешь. Со слегка измененной после пластической операции физиономией, с новой фамилией в паспорте… благо, фальшивомонетчик Прогонов документики справил замечательные. Надо бы, кстати, на всякий случай чистыми бланками у него поразжиться впрок. А вообще опасный Прогонов свидетель. Убрать? Мало ли что? Подумай! Не сегодня, не сейчас, конечно.

А все же хорошо, что не поленился, заехал на Азов, хоть крюк вышел немалый. Зато душа не ноет: освоилась Машенька на новом месте, обжилась. Садик-огородик, фрукты-овощи… Даже тархун с анисом в рассаду вывела… ох, баба! Бриллиант! А в доме? Дворец! Музей! Машенька! Вот странно-то как… Никогда никакой любви для него и в помине не существовало. Женщины? Их было множество. Порой увлекался даже. Но чем кончалось? Или дамскими истериками, жаждой властвовать над ним, или банальной бытовой скукой… Просто было лишь с проститутками. Он платил, они работали. И вот как-то, в дымном гомоне интуристовского бара, размышляя о девочке на ночь, шепнул он шестерке своей, ведавшей здешними шлюхами: кто, мол, такая там, за соседним столиком?.. Э, Матерый, ответила шестерка бархатно, то — не в продаже. То само по себе. Она свободу отработала, она и тебя перекупит. Назвала шестерка и двух бывших мужей незнакомки — отошедших в мир иной согласно судебным приговорам. И понял Матерый: приглянуться ей — задача практически без решения… Но — приглянулся.

Так появился друг и партнер. Любовь? О ней не говорилось, не думалось. Пусть любят другие, кто о том ведает, решил он. Меня же устроит кондовая надежность битой бабы. Э-эх, дурак! Не знал любви и знать не хотел, доступность случайных, ветреных попутчиц душу измарала, а любовь все равно пришла, пробилась сквозь коросту сердца, и теперь нет у тебя ничего, кроме любви, все остальное — белиберда, текучка, поденщина…

Машенька! Как бы быстрее возле тебя очутиться, ведьма, как бы быстрее, родная моя…

Стоп! Прочь все воспоминания. Прочь и назойливо всплывающие события последних дней: клювы нефтяных насосов под Баку, постовых со смуглыми лицами, прохладный подвал караван-сарая, штормящий Каспий, браконьерские ладьи, осетровые и белужьи туши в звездных костяных шипах, чаны с черной, липкой икрой, бледно-розовые потроха рыб, чем-то напоминающие поросячьи… Икры же этой в «Волге» — две трети багажника! Одна треть — балык. Ах, Прогонов, спасибо за специальный документик… Гореть бы без него на этом маршруте. Но как не урвать? Хозяин бы, конечно, от возмущения лопнул, узнай, на какой риск иду… Грешим за его спиной, грешим… Ох, будет концерт, как проведает… Хотя — куда он без нас? Он — мозг, а мы — руки. Шаловливые. Плохо это! Ну, ехал бы сейчас порожний, скучающий. Сколько вся икра стоит? Тьфу! Нет, надо лишний червонец сорвать с куста! Ну, лишние тысячи… Чуть больше их или чуть меньше, какая разница? Жлоб ты, Матерый! Нет у тебя кругозора, нет широты, прав Хозяин! А погоришь — его подведешь… Все, кончай, Матерый, с такой мелочевкой, кончай! Икорку через Леву сплавишь в последний раз, и пусть Лева из игры рыбной выходит. Ненадежен он, торгаш, продаст вполкасания. Да и тебя Лева опасаться начал, по всему видно сдрейфил. Силу за тобой почувствовал, масштаб. Тем более, повязал ты Леву когда-то на серьезных кушах, на погромах железнодорожных, через него, барыгу, много чего ушло, а сейчас прикидывает Лева: какой срок за то самое «много»? Занервничал Лева, задергался. А почему? Дна у него нет, лечь некуда. Грянет час страшный, протрубят трубы или фанфары, и загремит под их завывания Лева в преисподнюю, потому что воровал без оглядки, а будущего себе не сочинил. Деньги или проматывал, или копил. Это их удел, торгашей…

Груз полагалось оставить на перевалочной базе в Подольске, в одном из гаражей.

Он открыл багажник, привычно надел перчатки и подумал: глупо… Сколько людей хваталось за эти канистры с икрой, за фольгу, которой обернуты балыки… Да и в гараже этом наверняка есть отпечатки пальчиков тех, кто знал либо видел его. Если суждено, так или иначе вычислят…

Вновь остро почувствовал обреченность. Быстрее бы. Быстрее бы туда, в зарезервированный рай…

Гараж был ангажирован Левой у директора местного ресторанчика, кормившегося на бесхозной рыбке и икре с самого начала «предприятия».

Закрыв гараж, Матерый снял номера с машины и в закутке возле гаражей, достав лопату, закопал их. Номера «светились», долой! Рукастый Толик-мастер отштампует новые, а техпаспорта Прогонов рисует, как дружеские шаржи.

Взглянул на часы. По времени он укладывался точно, несмотря на крюк к Азову… До Москвы — рукой подать, а там — первый же телефон, контрольный звонок Леве! «Привет. На уху — есть…» Значит, товар в гараже, приступайте к реализации.

Он развернулся и выехал на магистраль. И — прислушался к себе, к неприятному, тягостному чувству, непонятно от чего крепнувшему с каждой минутой… Впервые оно пришло к нему, когда выезжал из Ростова. Будто следил за ним некто всевидящий и коварный. Нервы?

Двое в форме ГАИ. Полосатый жезл, белые перчатки… Машины рядом нет. Останавливают… Проскочить? Сзади лабух в желтых «Жигулях», догонит? Навряд ли… Эх, рация у них.

Тормознем. Наверняка не по нашу душу, так захват не производится. Хотя… В любом случае — попросят подвезти. По выражениям лиц видно. Так… «Вальтер» из-под сиденья, под ногу, предохранитель спусти. Зеркало подправь — один сзади сядет, горло пережмет, если всерьез это… Не по-хозяйски топают, семенят, как фрайеры, вприпрыжку. Лейтенант и сержантик. Ну, рожи! Лимитчики? Первый, лейтенант, еще ничего так, а ну-ка, соберись. Не по этим ли сволочам тревога тебя ела? Напрягись, как струна, не ублажай душу, что без груза, ведь номера — «липа», техпаспорт — тоже.

Матерый приспустил стекло.

— До поста довезешь? — наклонившись, спросил лейтенант, молодой приземистый парень с рысьими, зеленоватыми глазами.

Уселись. Лейтенант — на переднее сиденье, сержант — позади. Чем-то они не нравились ему, эти милиционеры. Было в них нечто нелогичное, неестественное, шедшее даже от внешних примет: дурноватое, чуть отекшее лицо лейтенанта — без режима живет, разбросано; а сержант — жесткий мужик, таких на плач и сердобольность не прикупишь — только силой, властью. И озабочен сержант как-то мрачно, целеустремленно, до ломоты в скулах.

Театр? Нет, не оперы они… Оперов сразу видать. Да и не стали бы оперы вымученных сюжетов придумывать, взяли бы на посту, чего мудрить? А может, ряженые? Похоже! Деньги. Везу деньги. У гаража выследили и, пока копался там, чуток опередили. Кто-то навел, значит. Так. Сейчас я еще вполоборота к тому, сержанту, и ему надо выждать, когда отвлекусь. Тут — нож в спину, молодой сразу к рулю потянется, скорость мала, но все же… Но кто знал, что с деньгами я буду? Друзья восточные? Так они же и отстегивали, им не резон. Левка? Но ведь ему же деньги везу. Неужели нервы? Спокойно. Попроси сержанта дверцу покрепче захлопнуть и — газу резко, вот так. А, не готовы были? Ну, теперь давайте, теперь если имелась схема, то она сломана, на спидометре — сорок, шестьдесят, восемьдесят… поздно! На ходу кончать — риск. Упущен момент, сявки.

Боковым, зрением Матерый наблюдал за сержантом в зеркало.

Лейтенант с угрюмой сосредоточенностью смотрел куда-то вдаль. Руки его, лежащие на коленях, были напряжены. Жезл он положил на сиденье рядом с дверцей.

Губы сержанта шевельнулись. Нет, молчит, подбирает слова.

— Слышь, может, до поста сойдем? — неуверенно спросил он лейтенанта. — А то вдруг — начальство? Проверка сегодня… Переждем, а? Сколько времени-то натикало?

Лейтенант оголил кисть. Часы «Ориент» — массивные, с уймой красивеньких излишеств — шантрапа такие любит, «хапужные» часы — мясников, кладбищенских деятелей, автослесарей — словом, удачливых кусочников, подворовывающих на мелких точках, знак их касты. Но часы — ладно, а татуировочка вот у тебя на запястье, дружок любезный…

Заплясали мысли, встраивая фрагмент татуировки в известные схемы… Есть! Не ошибка молодости, не любительщина армейская или флотская, не блатная даже, а с «кичи», в тюряге наколот этот крест, обвитый змеей. Ряженые!

— Вот тут тормозни, — произнес лейтенант сдавленно.

Матерый принял вправо.

Рука сержанта скользнула под полу кителя.

Резко пошла вниз стрелка спидометра.

Лейтенант инстинктивно подался ближе к рулю.

Сзади блеснула сталь лезвия.

Матерый с силой вдавил педаль тормоза.

Лейтенант, растопырив руки, всем телом навалился на «торпеду». Фуражка слетела с его головы. В то же мгновение Матерый, молниеносно распахнув дверцу, выбросился наружу. Нож вонзился в край клавиши звукового сигнала. Резкий, внезапный звук оглушил, по лицам милиционеров пробежала судорога ошеломления. Матерый тоже замешкался, но лишь на секунду, а потом увидел как бы все сразу: лес по обочинам, жало лезвия, плотно застрявшее в пластмассе, растерянных, торопливо соображающих гаишников, сзади — далекое желтое пятнышко приближающихся «Жигулей», пустую встречную полосу, мушку «Вальтера», — и когда он его выхватить-то успел…

Выстрел прозвучал безобидно, будто воздушный шарик лопнул. На лбу у сержанта словно раздавили клюкву. Закатились глаза, открылся рот, обнажив редкие, прокуренные зубы, и устало, как после тяжкой работы, он отвалился назад.

«Чехлы менять — точно», — рассудил Матерый, целясь в «лейтенанта». Тот громко икнул от ужаса. Рука его, потянувшаяся было за пазуху, застыла в воздухе, как бы сведенная параличом.

— Будешь вести себя хорошо, эта штука не выстрелит, — процедил Матерый, усаживаясь за руль.

Желтые «Жигули» пронеслись мимо. Проводив их хмурым взглядом, Матерый тронулся следом. «Лейтенант» дрожал, затравленно глядя на него. Шептал, как заклинание:

— Не убивай… только не…

Приметив ближайший съезд в лес, Матерый свернул с дороги. Брезгливо отпихнул потянувшиеся к рулю руки «лейтенанта», почувствовавшего, видимо, недоброе в таком маневре…

— Не дергайся, гнида…

Остановился на краю поляны, окаймленной почернелым, истаявшим снегом.

— Ну, — вновь направил пистолет на ряженого, — теперь говори — кто, что, как, почему.

— Левка это — прозвучал едва слышный ответ. — Левка. Ростовские мы…

— Ростовские, псковские… Что — Левка?! Концы резать хотел?

— Не знаю… Мы — нанятые, бойцы, я и Шило. — Он опасливо скосился на мертвеца. — Равелло послал, наш пахан. Подсобите, сказал, человеку. Он заплатит. Левка, значит. Ну, мы сюда. Свиделись. Десять кусков за тебя посулил. С монетами ты, знаю. У гаража тебя ждали, но там стремно показалось. Ну, Левка сюда нас довез, а сам в столицу подался.

— Ну, кончили бы, — равнодушно кивнул Матерый. — Дальше?

— Тачку в ельник, деньги к Левке… Он нам свои колеса оставил — неподалеку тут, в лесу… Показать?

— Не надо. Лева ждет?

— Сегодня, — с поспешной готовностью пояснил «лейтенант», не отрывая взгляда от пистолета, — в девять часов, вечером.

— Дома у себя? Предварительно вы должны позвонить?

— Не… Подъезжаем на хату, расчет и разбежались.

— А ежели без расчета?.. И привет Леве?

— Ты что! Петля! Равелло удавит… Мы ж — блатные, закон понимаем…

Матерый не удержался — фыркнул: закон! Сунул «Вальтер» за пояс.

— Помоги вытащить его, — приказал озабоченно.

Тело грузно опустилось на землю. Кровь меленько окропила прошлогоднюю ветхую листву.

— Говорил же! — причитал «лейтенант», отирая ладони о брюки. — Зачем на мокруху идти? Если бы не Равелло…

Снова — легкий хлопок. «Лейтенант» повалился на труп напарника, даже не застонав — словно в рот ему с размаха всадили кляп.

Матерый неторопливо осмотрелся. Вокруг стоял голый, тусклый весенний лес.

Перевел взгляд на трупы. Это мясо надо упаковать в багажник, после придумать, где зарыть его, затем с машиной Левкиной разобраться — от нее многое потянется… Вот же не было печали!

И вдруг — голоса! Он даже не поверил… Точно. Голоса. Люди. Идут сюда. Что им делать-то здесь в такую пору? С ума посходили? Слова… Что-то про подснежники, про сморчки… Ну сколько же на белом свете идиотов праздношатающихся! И все, как назло, там норовят очутиться, где дьявол правит бал…

Он влез в машину, газуя на раскисшей почве, развернулся и — ринулся обратно, к шоссе. После, выбравшись на асфальт, рванулся вперед, выжимая из двигателя весь ресурс мощности. Исподволь утешал себя: правильно, свидетелей убирать не стоило, да и не получилось бы — тут пулемет нужен, а так — кинутся врассыпную… Но зато теперь — труба! Следствие. Скорее бы пост проскочить…

Ненависти к Левке не было. Не деньги ему нужны были. Деньги — гонорар этим ублюдкам дохлым. Концы Лева резал. Занервничал.

Теперь. Трупы, считай, уже найдены. Машину Левину тоже обнаружат. Дальше — просто. Выяснить личности ряженых — чепуха. Ситуацию поймут: неудачно нарвались. А зачем на гастроли пожаловали? Тоже, в общем, не тайна. Преступный мир секреты хранит, как дырявый мешок — змей. Сведения из него ручьями текут. Выйдут, конечно же, на Равелло, от него — к Леве, и — начнется! Вся железнодорожная эпопея развернется, каналы сбыта, а далее — сопутствующие дела Хозяина, а на тех делах большие люди… А причиной — пугливенький, подлый Лева… Скотина, мразь!

Он с силой ударил кулаком по рулю. И тут пронзительно уяснил всю логику ситуации, ее закономерность и неотвратимость. Он не мог не убить ряженных, а ряженые не могли отказаться от убийства его, Матерого, ибо подчинялись закону шайки. Лева же нуждался в безопасности, иначе грозила бы ему смерть. Высшая мера. В лучшем случае — пятнадцать лет, означавшие ту же гибель, но куда более мучительную, долгую и страшную для него — изнеженного и праздного. Вот почему надлежало убрать тебя, Матерый. Твоя смерть — залог безопасности Левы, равно как его смерть — залог твоей безопасности. Это не месть, это дело. Так. Дальше думаем. Выход на меня — исключительно через Леву. Где, кто, когда видел тебя с Левой, какая информация о тебе могла уйти по его знакомым?

Вспомнилась дача, велюр дивана, мечта о сладком сне.

— Забот-то теперь, забот… — Он озадаченно посмотрел на часы. — До вечера надо что-то обязательно придумать, надо успеть «Волгу» в порядок привести: кровь сзади на чехлах замыть, от пистолета освободиться. А как освободишься, если к арсеналу пилить триста верст, тайник далеко, а без оружия куда? Придется рисковать, таскать с собой улику… А если — Леву ножом! Но неизвестно еще, какая обстановочка сложится. Да и ненадежно ножом…

Неужели все кончено? Неужели сейчас — начало краха? Тогда, в перестрелке на путях, он думал: финиш, приплыл к водопаду — ан, обошлось, вроде. Вдруг и здесь обойдется? Одно несомненно: предстоит разговор с Хозяином. Трудный разговор. Боязно и подумать о нем. Ведь предупреждал Хозяин, тысячу раз наказывал: не лезь в уголовщину, делом занимайся, зарабатывай. Кивал ты, соглашался, а сам… Да, придется объясниться с Хозяином. Выйдя на тебя — выйдут и на него.

Убрать Хозяина? Еще хуже. Тогда точно на тебя выйдут. В кольце ты, Матерый.

— Ох, забот-то, — стиснул он зубы. — Ну, забот!