1. «И СновА жертвА на огне Кричит»

Стихотворение «Исаак и Авраам» является единственным во всем творчестве И. Бродского, написанным на ветхозаветную тематику. Остальные «библейские стихи» — новозаветные.

Стихотворение написано в 1963 году. Написано оно, что называется, по горячим следам, то есть сразу после первого знакомства с Библией: «Тут-то я и прочитал Ветхий и Новый Завет <…> Я решил: „Это мой мир“. Я сказал себе: „Какой бы высокой ни оказалась материя, мне от нее никуда не деться“. Поэтому, написав „Исаака и Авраама“, я не совсем понимал, о чем пытаюсь сказать. Мне просто нравилась эта история, она была жутко интересной, и я решил описать ее».[4]

Объем стихотворения во много раз превосходит объем библейского повествования, которое лаконично и динамично. Библейское повествование — это онтология, запечатлено лишь то, что вечно. Недаром «жертвоприношение Авраама» находится в книге «Бытие» (Быт. 22, 1-19). И. Бродский привносит психологию, то есть к духовной стороне добавляет душевную. Эту душевную нагрузку несет и передает прежде всего диалог: диалог Авраама с Исааком, а затем Ревекки с Исааком, который почти дословно совпадает с первым, являясь своего рода рифмой.

Попытка представить душевную сторону библейской истории была осуществлена С. Кьеркегором в его работе «Страх и трепет». Философ приходит к выводу, что о душевном здесь нужно забыть, ибо душевная сторона — это либо этическое, либо эстетическое, а здесь имеет место религиозное, то есть абсолют, царство Духа. Объектом исследования у С. Кьеркегора является Авраам — «рыцарь веры».

В отличие от С. Кьеркегора, И. Бродский свое внимание сосредоточивает на Исааке — жертве. Авраам знает все. Исаак — ничего. Его путь — это путь постижения Божьего Промысла. Путеводительным знаком и символом становится куст. Куст в стихотворении находится в метафизической связи со всем. Он — символ вселенной, мироздания.

По сути дела куст похож на всё.

На тень шатра, на грозный взрыв,

на ризу,

на дельты рек, на луч, на колесо —

но только ось его придется книзу.

С ладонью сходен, сходен

с плотью всей.

При беглом взгляде ленты вен

мелькают.

С народом сходен — весь его рассей,

но он со свистом вновь свой ряд

смыкает.

……………………………

Но больше он всего не с телом схож,

а схож с душой, с ее путями всеми.

(I, 271)

(Все цитаты стихотворений И. Бродского даются по: Бродский И. А. Собр. соч. в 4-х т.т., СПб., 1995; в скобках указывается номер тома и страница).

Куст схож с душой любого человека, но не любой человек это понимает. Исааку открывается этот символ. Но все равно еще куст остается загадкой, тайной. Ее непременно нужно постичь, открыть сокровенный смысл. Начинается побуквенный анализ куста:

Кто? Куст. Что? Куст. В нем

больше нет корней.

В нем сами буквы больше слова, шире.

«К» с веткой схоже, «У» —

еще сильней.

Лишь «С» и «Т» в другом

каком-то мире.

(I, 271)

В каком же другом мире находится буквы «С» и «Т», что они означают? Ответ Исааку приходит в сонном видении. Всевышний ему открывает истину букв, истину куста, истину жертвы:

Что ж «С» и «Т» — а КУст пронзает

хмарь.

Что ж «С» и «Т» — все ветви рвутся

в танец.

Но вот он понял: «Т» — алтарь,

алтарь,

а «С» на нем лежит, как в путах агнец.

Так вот что «КУСТ» К, У и С, и Т.

Порывы ветра резко ветви кренят

во все концы, но встреча им в кресте,

где буква «Т» все пять одна заменит.

(I, 275)

Сон Исаака пророческий. И. Бродский совершенно точно следует христианскому пониманию и толкованию Ветхого Завета. Исаак — пророческий символ Христа. Жертвоприношение Авраама — есть прообраз Крестной Жертвы. И Исаак у Бродского видит во сне этот крест:

Не только «С» придется там уснуть,

не только «У» делиться после снами.

Лишь верхней планке стоит вниз

скользнуть,

не буква «Т» — а тотчас КРЕСТ

пред нами.

(I, 275)

Таким образом, Куст есть Крест, который является первоосновой и спасением мира. Куст рождает Крест, жертвенный крест, то есть Распятие. Можно сказать, Куст рождает Христа! И здесь нет никакого кощунства. Куст Неопалимой Купины, из которого говорил Бог с Моисеем, является прообразом и символом Богородицы Девы Марии. Исааку это, естественно, неведомо. Он жил задолго не только до Боговоплощения, но и до Моисея. Знал ли об этом сам И. Бродский, когда писал стихотворение, у нас сведений нет. Если не знал, то перед нами подлинное чудо. Язык, которому поэт всецело доверял, привел его к Истине.

На этом постижение Истины в стихотворении не заканчивается. И. Бродский проводит теперь побуквенный поэтический анализ имени ИСААК:

По-русски «И» — всего простой союз,

который числа действий в речи

множит

(похожий в математике на плюс),

однако, он не знает, кто их сложит.

……………………………

Что значит «С» мы знаем из куста:

«С» — это жертва, связанная туго.

А буква «А» — средь этих букв старик,

союз, чтоб между слов был звук

раздельный.

По существу же, — это страшный крик,

младенческий, прискорбный,

вой смертельный

(I, 280)

А сдвоенная, строенная буква «А» превращается в «вопль страшной муки», в вопль сжигаемой жертвы:

«Объяло пламя все суставы „К“

и к одинокой „А“ стремится прямо!»

Но не вздымает нож ничья рука,

чтоб кончить муку, нет вблизи Абрама.

Пол-имени еще в устах торчит.

Другую половину пламя прячет.

И СновА жертвА на огне Кричит:

вот то, что «ИСААК» по-русски значит.

(I, 280)

Действие множится, плюсуется, «И СновА жертвА на огне Кричит». И это происходит снова и снова. Жертвоприношение происходит постоянно. Чудо слова опять приводит поэта к Истине. Как грехи человеческие ежедневно распинают Христа, так и ежедневно в церквах совершается Жертва Вечерняя, совершается таинство Евхаристии.

Прикоснувшись к Библии, взяв библейский сюжет для стихотворения, И. Бродский вступил в священное пространство и священное время, более того, он соприкоснулся с вечностью. Исторические события, века и тысячелетия, сосредоточились в одном месте и в одно время. Гора Мориа, на которой были Авраам и Исаак, становится и горой Синай с горящим кустом неопалимой купины, и горой Голгофа, где произошла крестная казнь Иисуса Христа. А постоянно свершающаяся Жертва говорит о жизни Церкви от апостольских времен вплоть до конца мира. И если вспомнить, что Голгофа по преданию является могилой Адама, то мы получим икону истории человечества с точки зрения вечности. Именно на иконе диахроническая цепь событий представлена синхронно. Дан миг вечности, в который уложены все времена. И. Бродский интуитивно, силой полученного дара слова, создал стихотворение «иконного» вида. Можно сказать, что поэт внутри своего стихотворения сделал скачок из «хронотопа» в «иконическое время» и в «иконотопос».[5] Время и пространство преображаются.

В конце стихотворения поэт входит в реальные время и пространство, создавая резкий контраст со всем предыдущим текстом. Реальные время и пространство полны тоски по вечности и спасению. Жизнь без вечности становится обреченной, подобной слабому язычку свечи, который вот-вот погаснет, подобно последнему листочку на дереве:

…— Но сам язык свечи,

забыв о том, что можно звать

спасеньем,

дрожит над ней и ждет конца в ночи,

как летний лист в пустом лесу

осеннем.

(I, 228)

Загрузка...