Джеймс Сваллоу ВОЗВРАЩЕНИЕ[6]

Небеса над Хребтом Лезвий плакали маслом. Облачный покров, серый, как скалы, раскинулся от горизонта до горизонта. Лишь изредка сквозь эту пелену пробивался бледный луч солнца — свет огромной белой звезды Гафис. Тучи перемещались под влиянием вечных ветров — тех самых бурь, что угрюмо завывали между острыми пиками гор, тех резких порывов, что стегали сейчас брата Зура.

Проливной дождь, несущий в себе металлический запах океанов и привкус гниения, непрерывно сыпался на посадочную платформу, где стоял Зур. Он смотрел, как дождевые полосы хлещут по граниту и стали. Грозы в который раз пробовали на прочность конструкции, что люди соорудили здесь, на высочайшем из горных утесов. Платформа была лишь одним из многих строений: площадок, куполов и балконов, венчавших самый мощный пик Хребта Лезвий. Первобытные аборигены Гафис II окрестили эту вершину Горой Призраков. Имя было дано не в честь здешней бело-серой каменной породы, а в память о тех, кто погиб при штурме неприступных склонов и продолжал бродить по ним и после смерти. Прошли тысячи лет, но название, пожалуй, стало еще более подходящим.

Когда-то, до того как люди с Терры колонизировали этот мир, Гора Призраков была увенчана настоящим пиком: чередой зазубренных шпилей, пронзавших облака. Сейчас на их месте возносилась гигантская цитадель. Мастера вырубили в скале залы, донжоны и зубчатые стены, величественные и мрачные. По всей окружности поднимались огромные башни. Формой они напоминали хищных птиц, криком посылающих вызов врагам и стихиям. Эти хищники оправдывали название великого монастыря-крепости на вершине Горы Призраков — Орлиное Гнездо.

Один из гигантских орлов высился за спиной Зура — и, подобно хищнику, воин был настороже. Из-под капюшона тяжелой, блестящей от дождя верхней робы он всматривался в бурное небо, ожидая знака. Вдалеке, над кварталами Столового города и поселениями аборигенов в холмистой прибрежной местности, сверкнул ослепительный зигзаг молнии. Спустя несколько мгновений ветер донес до Зура раскат грома, заглушивший неумолчный шорох дождя.

Эти звуки успокоили Зура. Он находил их умиротворяющими. Зачастую, когда воин был далеко от Гафиса, на какой-нибудь войне в иных мирах, накануне сражения он медитировал под звуки дождя и в них обретал уверенность и силу. Поэтому, пробудившись сегодня на рассвете, Зур сразу ощутил какую-то неправильность. Выйдя из кельи, он обнаружил, что коридоры спальных покоев освещены бледными солнечными лучами. Тучи снаружи рассеялись, и в воздухе царило молчание.

Редкое явление. Согласно верованиям племен Гафиса, это было зловещим предзнаменованием. Когда переставали течь вечные слезы Того, Кто Восседает на Троне, с ними исчезала и защита, которую Бог-Император даровал человечеству. Спустя некоторое время вновь пошел дождь, неизменный, как и всегда, — но Зур видел момент затишья, и в душе его остался след беспокойства.


Зур шагнул из ворот на посадочную платформу, где под защитой входной арки его ожидал человек в отороченной красным мантии.

Трин, библиарий-секундус. Выражение болезненного, изможденного лица старого воина всегда оставалось изучающим, когда бы Зур к нему ни обернулся. Взгляд библиария был точно таким же, как и при их первой встрече — в тот знаменательный день, когда орден принял Зура в свои ряды. Это случилось много десятилетий назад.

Трин кивнул на открытые ворота и хмурое небо за ними.

— Дождь вернулся, — заметил он.

— Он никогда не уходит, — ответил Зур.

Этот обмен репликами стал для них почти ритуалом.

Губы библиария изогнулись. Непридирчивый наблюдатель мог бы счесть эту гримасу улыбкой.

— Если бы так… Свет обнаженного солнца на пиках… Ничего хорошего он не предвещает.

Зур плотнее закутался в робу и опустил капюшон.

— У меня нет времени на дурные предзнаменования, — отрезал он.

Библиарий скривил рот — старый воин и без своего колдовского зрения умел отличить ложь от правды.

— Ты готов, брат? — спросил он, оглянувшись на пустую посадочную площадку. — Ты не обязан делать это в одиночку. Другие…

— Будет правильно, если это сделаю я, — ответил Зур библиарию и повторил: — Правильно.

Трин, обернувшись, долго изучал собеседника. Затем отступил в сторону.

— Как пожелаешь.

Трин стукнул кулаком во внутреннюю дверь привратного покоя и замер. Заскрипели металлические рычаги, открывая зубчатый люк. Когда библиарий заговорил снова, на Зура он не смотрел:

— Но помни вот что, Зур. То, что сегодня придет, то, что ты встретишь… Подобного ему ты не видел никогда прежде.

Что-то в тоне старого воина заставило Зура ощетиниться.

— Если ты полагаешь, что я отступлю, когда… если час настанет, — ты ошибаешься. Я не побегу от смерти.

Трин негромко хмыкнул:

— В этом я как раз не сомневаюсь. Мы — Орлы Обреченности. Смерть — часть нас самих.

— Я знаю разницу между другом и неприятелем, — упрямо продолжил Зур. — Я знаю, как выглядит Архивраг. И я смогу отличить предателя.

Внутренние врата с лязгом распахнулись.

— Не сомневаюсь, что ты в это веришь. Но у Хаоса есть личины, которых он никогда прежде тебе не показывал, брат. Не забывай об этом.

Трин отвернулся и пошел прочь, обратно к цитадели.


Теперь гром прозвучал ближе и настолько оглушительно, что дрожью отдался в костях воина. Дождь, верный спутник грома, тяжело барабанил по металлической палубе — словно пробовал ее на прочность, готовясь к прибытию гостей. А затем Зур понял, что звучание грозы изменилось. В ее мелодию вплелись новые ноты. Шум быстро приближался.

Зур взглянул вверх, туда, откуда раздавался звук. Маслянистые капли побежали по его лицу — сплошному рельефу из шрамов. Теперь воин видел надвигающийся силуэт — или, скорее, лишь намек на него, тень с широко распростертыми крыльями и изогнутым клювом. Огромный орел падал вниз, выпустив когти. Резкий вскрик на мгновение разорвал облачный покров. Опираясь на столбы оранжевого пламени, под оглушительный рев турбин из туч внезапно вырвался серебристо-серый десантный корабль. Он быстро шел на посадку. О стальные крылья и угловатую, выпуклую носовую часть «Громового ястреба» хлестал дождь. Одежды Зура хлопнули и забились на ветру, поднятом турбинами корабля, но воин не пошевелился.

Десантный корабль уверенно приземлился, и посадочная площадка под ним вздрогнула. Двигатели тонко взвыли, сбрасывая обороты. Корабль выпустил гидравлические опоры и сел на палубу. Он словно радовался окончанию перелета. Зур уловил что-то за стеклом кабины пилотов, но деталей разобрать не смог. Он заметил, что задерживает дыхание, — и расслабился, мысленно себя обругав. Астартес подавил желание оглянуться через плечо на Орлиное Гнездо. Он не сомневался, что Трин где-то там, наблюдает за ним с высоты из окна галереи.

С ревом гидравлики опустился посадочный пандус «Громового ястреба» — разверзшаяся пасть, открывшая темное нутро корабля. Первым по трапу проковылял сервитор с трясущейся головой. На ходу он жевал перфокарту с набором команд. За собой механический прислужник волочил тачку, наполовину прикрытую потрепанным воинским плащом.

Когда тачка прокатилась мимо Зура, ее содержимое немедленно приковало взгляд воина. То, что валялось в ней, не могло быть не чем иным, как керамитовым доспехом. Серебряная боевая броня, окантованная красным и черным, — знакомая Зуру так же хорошо, как узор шрамов на его собственном лице. Броня Орлов Обреченности, но до того поврежденная и изъеденная ржавчиной, что ни один сын Аквилы по доброй воле не допустил бы такого.

Когда Зур вновь поднял голову, он увидел стоящего на верху пандуса человека в капюшоне. Тот смотрел на свои руки и брызги дождевой воды, отскакивающие от ладоней. Он был похож на пилигрима, принимающего благословение.

В следующее мгновение единственный пассажир «Громового ястреба» заговорил.

— Дожди, — начал он низким и хриплым голосом. — Я думал, что никогда их больше не увижу.

Глубоко втянув ноздрями воздух, он добавил:

— Я чую запах чемека в ветре.

В словах прозвучала улыбка.

Зур кивнул. Внизу, в Столовом городе, за много лиг от Орлиного Гнезда, огромные фабрики по очистке биоматериала производили смазочное масло из клубков чемека — местного морского растения. Они работали днем и ночью, и тяжелый смолистый аромат постоянно висел в воздухе. Зур замечал это, лишь когда запах исчезал.

Минута прошла, и новоприбывший склонил голову. Он начал спускаться, но Зур быстро шагнул к пандусу и преградил человеку путь. Тот, поколебавшись, остановился.

— Кто ты? — спросил Зур. — Духи горы должны услышать твое имя.

Прикрытые капюшоном глаза новоприбывшего сузились, и выражение их стало холодным.

— Духи знают, кто я такой, брат. Я Сын Гафиса, так же как и ты.

— Ты должен произнести его вслух, — настойчиво сказал Зур. — Таков протокол.

Кулаки человека сжались, прежде чем скрыться в складках одеяния.

— Протокол, о котором ты говоришь, для пришельцев извне. Для чужаков.

Зур вгляделся в скрытое капюшоном лицо, выискивая признаки обмана или злого умысла.

— Скажи свое имя вслух, — повторил он.

Человек ничего не ответил, и молчание затянулось. Наконец плечи гостя опустились, и тот подчинился.

— Меня зовут Тарик. Я воин Адептус Астартес, брат-сержант из заслуженной Третьей роты ордена Орлов Обреченности. И я вернулся домой.

Тарик. Зур присутствовал при том, как это имя добавляли к спискам на Стене Памяти в великой Башне Реликвий. С должным почтением он смотрел, как раб вырезает буквы в черном полированном мраморе, где они должны были остаться навечно среди сотен имен павших воинов ордена. Зур присутствовал при том, как капелланы объявили о гибели Тарика и занесли это событие в анналы истории Орлов Обреченности. Прошло целых два гафианских цикла с тех пор, как его объявили Астартес Мортус. Времена года сменялись одно другим, и жизнь Тарика стала еще одним священным воспоминанием, включенным в общую память о павших героях.

Человек в первый раз откинул с головы капюшон и пошел вниз, к спуску с пандуса.

Зур отступил на шаг и встретил взгляд мертвеца.


— Это он?

Трин не отвернулся от залитого дождем окна, пристально наблюдая за двумя фигурами, находившимися далеко внизу, на посадочной платформе. Он увидел, как брат Зур посторонился и позволил пассажиру «Громового ястреба» пройти к воротам. Библиарий успел хорошо рассмотреть желтовато-бурое, исчерченное боевыми шрамами лицо новоприбывшего, освещенное мгновенной вспышкой молнии.

— Это еще предстоит узнать, милорд, — спустя какое-то время ответил Трин.

В сумрачном полумраке наблюдательной галереи командор Хеарон скрестил руки на широкой груди, и его неизменно угрюмый взгляд стал еще мрачнее. Ответ не удовлетворил магистра ордена Орлов Обреченности.

— Я позволил ему прилететь сюда по твоему совету, старый друг, — проворчал Хеарон. — Я сделал это, потому что надеялся получить от тебя нужный мне ответ.

— Я отвечу тебе, — сказал Трин, — дай срок.

— Пусть это не займет слишком много времени, — отозвался магистр ордена. — Многие требуют быстро закрыть вопрос с этим… возвращением. В основном капелланы, а также и твой начальник, брат Толка.

Трин кивнул:

— Я догадываюсь, что библиарий-примус совсем не в восторге от того, что именно мне предстоит разобраться с этим делом.

Хеарон нетерпеливо махнул рукой:

— Он сейчас на войне в далеком секторе. А ты здесь. Если его злит мое решение, он может обсудить это лично со мной по возвращении.

Командор наклонился к библиарию:

— Этому нет прецедентов, Трин. Смерть — конец всему, финальная страница в книге жизни. Для того чтобы вновь открыть эту книгу, когда последняя запись уже сделана… — голос Хеарона стал тише, — этот человек… если он, конечно, тот, за кого себя выдает… его следует допросить. Мы должны узнать правду.

Библиарий опять кивнул, размышляя. Трин тщательно изучил описания всех битв, в которых участвовал Тарик, и весь список его наград. Ветеран кровопролитных войн и конфликтов в таких мирах, как Такстед и Занасар, он дослужился до чина брата-сержанта под командованием Консульта, теперешнего капитана Третьей роты. Третьей роте не везло: она потеряла двух командиров подряд во время Черного Крестового Похода Архипредателя Абаддона, на Яоре и затем на Кадии. Но Тарик пережил все — даже великую бойню на Крипте, насквозь промерзшем, суровом планетоиде, где Орлы Обреченности лишились множества бойцов.

И только после разрушения планеты Серек, по возвращении в Сегментум Темпестус, брату Тарику изменила удача. Фрегат медслужбы, на борту которого он находился, попал в засаду ненавистных Красных Корсаров, где и был уничтожен. Тарика не оказалось ни на одной из спасательных шлюпок, покинувших корабль, прежде чем он рухнул в горящие недра звезды. Смерть Тарика посчитали достойной и провозгласили его погибшим со всеми подобающими такому случаю обрядами и ритуалами.

Но сейчас… сейчас по залам Орлиного Гнезда расхаживал призрак.

Трину было отлично известно, что некоторые другие ордены считают связь Орлов Обреченности со смертью… весьма необычной. Нездоровой, если не сказать — жуткой; он слышал подобные оговорки от Космических Волков, и Белых Шрамов, и даже братьев-Ультрамаринов — воинов того самого легиона, который породил их орден. Кое-кому казалось, что Орлы Обреченности одержимы идеей фатализма, — но это был узкий, поверхностный взгляд.

Орлам Обреченности было даровано понимание вселенной. Они знали истину. Любая жизнь от рождения стремится к смерти, минута за минутой. То, что другим представлялось фатализмом, они считали прагматизмом: подходом, порожденным знанием о том, что всякая жизнь и радость преходящи, а постоянны лишь отчаяние, потери — и в конечном счете смерть. «Мы уже мертвы» — так гласили первые слова клятвы ордена. Орлы Обреченности понимали, что смерть всегда рядом, и поэтому сражались еще яростнее и упорнее других стремились выполнить долг, пока Последний Сон не смежит им веки. Они не тешили себя иллюзиями.

Смерть была пределом всего. Ничто не может вернуться из пустоты, лежащей за ее порогом. Это знание было краеугольным камнем, на котором строился орден.

Тарик своим присутствием, одним фактом своего существования бросал вызов основам их веры.

Хеарон снова заговорил:

— Я даю тебе все полномочия, чтобы разобраться с этим делом.

Магистр ордена отвернулся.

— Мне нужно лишь, чтобы ты был уверен.

Когда до Трина полностью дошло значение приказа Хеарона, он похолодел.

— А если я не буду уверен, милорд? Что мне делать тогда?

— Для сомнений не может быть места, брат.

Хеарон остановился у выхода из затененных покоев и кивнул в сторону окна.

— Если понадобится, прикончи его. Наши мертвецы остаются мертвыми.


Тарик проснулся, и первой его реакцией был шок. Чувство быстро прошло, сменившись раздражением. С самого его бегства с Дайникаса V пробуждение всегда сопровождалось дрожью неуверенности и страха — и это его злило.

Каждый раз он ожидал, что вновь очнется в железной камере, на своей жесткой подстилке, что по его покрытой пеплом коже будет стекать пот, а влажный воздух вокруг — звенеть от жара. Похоже, его подсознание никак не могло смириться с тем фактом, что он вырвался на свободу. В беспросветном аду дайникианской тюрьмы его подвергали столь странным и изощренным пыткам, что даже теперь, спустя много недель после бегства, в его душе оставалось зерно сомнения. Какая-то малая часть его была слишком напугана, чтобы воспринимать объективную реальность, — из страха, что секундой позже ее отберут.

Сталь и камни тюрьмы на Дайникасе V сгинули в прошлом. Рой тиранидов оборвал его мучения, и даже сама темница была до основания сожжена лазерными излучателями Астартес — но в сознании Тарика ее стены стояли непоколебимо. Воин не раз задавался вопросом: падут ли они когда-нибудь?

Со вздохом он отбросил эти мысли, встал и подошел к простому умывальнику в углу комнаты. Возможно, некая ирония заключалась в том, что это крохотное помещение тоже вполне можно было назвать «камерой», но оно дарило тишину и спокойствие, а не тюремные муки. Тарик плеснул в лицо пригоршню холодной, с минеральным привкусом воды и взглянул на небольшое круглое оконце под потолком. На стеклопластике кислотой был вытравлен незамысловатый узор: орел с распростертыми крыльями и поверх него человеческий череп. Символ его ордена. При виде рисунка сердце Тарика сжалось: этот символ значил для него так много. Так долго он был всей жизнью Тарика — и в самые темные минуты своего заключения воин уже не надеялся увидеть его вновь.

Люди суровой и стойкой природы, характерной для большинства Астартес из ордена Орлов Обреченности, редко поддаются радости или волнению — и все же Тарик не мог отрицать, что в глубине души испытывает нечто весьма похожее на эти чувства. Вновь оказавшись дома, он ощутил странный восторг. Впрочем, радость возвращения изрядно омрачали мысли о том, что с ним будет дальше.

С того момента, как он совершил посадку на «Громовом ястребе», прошел один день. День, начавшийся угрюмым приветствием так называемого брата Зура. Тот не ответил ни на один из вопросов Тарика, лишь предложил ему спартанскую трапезу и комнату для отдыха. «Место, где ты сможешь поразмыслить», — сказал Зур. Тарик не мог не заметить, что, хотя дверь его покоев оставили открытой, в коридоре стоял вооруженный сервитор. И, даже не обыскивая комнату, воин знал, что под потолком скрыты аудио- и видеодатчики.

Братья пристально следили за ним. Иного он и не ожидал.

Должно ли это наблюдение его оскорблять? С одной стороны, да. С другой — Тарик понимал причину такой настороженности. Доверие — редкий товар в Империуме Человечества и щедро расходовалось лишь там, где были сильны узы братства и верности. Ордены Адептус Астартес являлись одним из таких мест, но, когда в их круг попадали пришельцы из внешнего мира — «пришельцы и чужаки», напомнил себе Тарик, — колодец изобилия истощался очень быстро.

Братья не доверяли ему, и причиной тому стала злая судьба.

Тарик мрачно подумал о выпавшей на его долю несправедливости, о вероятности дурного исхода, который в этой равнодушной вселенной был более чем реален. После Серека, где сержант и его отделение участвовали в сражениях с некронами и оказались вынуждены бежать с гибнущей планеты, он очутился на госпитальном корабле. Тарика погрузили в искусственный сон, чтобы его модифицированный организм быстрее оправился после неудачно прошедшей телепортации. Он проспал почти весь полет — до того момента, пока корабль не угодил в ловушку ренегатов. Тарик был слишком слаб, чтобы сражаться. Братья бежали, сочтя его мертвым, но сержанта захватили в плен. Затем эти сукины дети, Красные Корсары, продали его, словно бессловесную скотину, хозяину дайникианской тюрьмы. Месяц за месяцем, год за годом он оставался там вместе с другими пленниками-Астартес, захваченными на поле боя или числившимися в списках погибших. Забытые собственными братьями, они превратились в лабораторных животных, экспериментальный материал, служивший развлечением для этого исчадия Хаоса, называвшего себя Фабием Байлом.

Тарик ожидал, что умрет там, — но он был Орлом Обреченности, а Орлы Обреченности всегда ждут смерти. И все же, когда появился шанс вырваться на свободу, сержант вцепился в него что было сил. Тарик знал, что его служба Золотому Трону еще не закончена. В глубине души он понимал, что пока не готов к смерти — не на Дайникасе, не от руки Байла и его банды уродов-мутантов. Время Тарика еще не пришло.

В коридоре раздались шаги, а затем послышался голос.

— Тарик, — позвал Зур, — не хочешь присоединиться ко мне?

Орел Обреченности накинул форменную тунику и верхнюю робу, после чего открыл дверь.

— Мы куда-то идем?

Зур отрывисто кивнул:

— Я хочу тебе кое-что показать.


Они шагали по коридорам, и Зур прилагал максимум усилий, чтобы изучить своего подопечного, не оскорбляя при этом его чувств. Тарик выглядел так же, как его изображение в пикто-файлах или на снимках, сделанных сервочерепами во время сражений. Он держался, как и подобает Астартес, и без всяких напоминаний оказывал должные знаки почтения священным статуям. Статуи стояли на страже у каждых врат центрального коридора, который проходил вдоль всей окружности Орлиного Гнезда. Если уж об этом говорить, то при виде барельефа Аквилы — первого из Орлов Обреченности и избранного Второго Основания — Тарик казался почти растроганным. Зур, тоже глубоко склонившийся перед святыней, поднял голову секундой раньше, чем обычно, и внимательно рассмотрел согнутые плечи своего спутника.

В конце концов Тарик выпрямился и усмехнулся:

— Возможно, тебе следует воспользоваться песочными часами, брат. Это поможет измерить мое благочестие с достаточной точностью.

— Я не инквизитор, — ответил Зур чуть более поспешно, чем следовало.

Говоря откровенно, он уже задавался вопросом, как бы поступили представители Ордо Еретикус, знай они о Тарике и об обстоятельствах его возвращения, а также и об остальных Астартес, которых братья из ордена Кровавых Ангелов вытащили с Дайникаса. Провести месяцы, даже годы в темнице, которой заправлял один из самых знаменитых участников Ереси… Мог ли кто-нибудь — пусть даже один из лучших воинов Имперских Астартес — выйти оттуда незапятнанным? Мог ли космодесантник пережить такое, не поддавшись какой-либо порче? Продолжая размышлять над этим вопросом, Зур произнес:

— Ты здесь среди своих.

— Да уж, где найдешь лучших судей…

Тарик осмотрелся. Его пристальный взгляд быстро обшарил изогнутый коридор, галереи наверху и темные альковы, куда не падал свет люминоламп.

— Где остальные мои надсмотрщики? Неподалеку, как я понимаю.

Зур с трудом подавил желание последовать примеру Тарика и оглядеть коридор. Он прекрасно знал, что библиарий Трин находится где-то неподалеку и следит за ними обоими. Зур попытался представить, что Трин о них думает. Внешне два Орла Обреченности походили друг на друга, как родичи, хотя кожа на безволосой голове Зура была бледнее: наследие морских бродяг, от которых произошел Зур, — в отличие от Тарика, потомка высокогорного клана. Они оба сошли бы за эталонные образцы Сынов Аквилы, населяющих Гору Призраков, — но дело было не в наружности, а в том, что скрывалось под ней и намного хуже поддавалось исчислению. В том, что не измеришь и не взвесишь, — а именно это Зуру предстояло оценить. И если Тарик окажется недостойным, его ждет постыдная смерть — худшее, что может выпасть на долю Орла Обреченности.

Мимо прошла группа новобранцев. По их одежде и оружию Зур догадался, что они возвращаются с тренировочной вылазки в зону экваториального архипелага. Зур поприветствовал юнцов коротким поклоном. Новобранцы ответили тем же, но при этом старательно не замечали Тарика. Юноши обходили бывшего пленника, стараясь не встретиться с ним глазами. Зур заметил, как плечи Тарика напряглись, — однако тот ничего не сказал. Секундой позже он кивнул сам себе, как будто сделав какой-то вывод.

— Где мои люди? — спросил воин, не глядя на своего конвоира. — Прошло два года с тех пор, как я видел их в последний раз, и я постоянно думаю об их судьбе. Они еще живы?

Зуру дали четкий приказ: не говорить о бывших соратниках Тарика. Однако приказ этот не пришелся ему по вкусу. Совесть не позволяла воину проигнорировать вопрос Тарика. Спустя какое-то время он кивнул.

— Они живы, — сказал Зур.

На Сереке под командованием Тарика были опытные, крепкие космодесантники: братья Корика, Петий и Микил. Все они пережили нападение Красных Корсаров на фрегат медслужбы.

— Я хочу их видеть.

Зур покачал головой:

— Возможно, позже.

Тарик бросил на него гневный взгляд:

— По крайней мере, не лги мне, брат. Сделай одолжение.

Зур вздохнул:

— Что ты хочешь от меня услышать, Тарик? Что, по-твоему, ожидало тебя по возвращении? — Он обвел рукой коридор. — Ты считал, что мы встретим тебя с распростертыми объятьями? Примем обратно, словно ничего не случилось? Ты сам сказал — прошло два года, брат. Долгий срок в самом сердце тьмы.

Второй Астартес потупился, глядя на декоративную плитку пола. Зур невольно почувствовал укол жалости.

— Похоже, я был глупцом, — проговорил Тарик, — наивно полагавшим, что можно возвратиться домой и жить, как прежде. — Он мотнул головой. — Я только хочу вернуться. Вот и все.

Зур нахмурился и шагнул вперед.

— Пойдем, — сказал он Тарику. — Ты должен это увидеть. Тогда тебе легче будет нас понять.


В центре Орлиного Гнезда располагалась огромная восьмиугольная башня — самая высокая из башен крепости, поднимающаяся под облака и погружающаяся на много уровней в скальную породу Горы Призраков. Реклюзиам был местом поминовения бесчисленных воинов, погибших на просторах галактики. Целые этажи были отведены под хранилища реликвий, извлеченных с полей жестоких сражений и войн, гремевших по всему Империуму. Многие из них были напоминанием о конфликтах, в которых Орлы Обреченности принимали непосредственное участие, а другие свидетельствовали о столь непомерных злодеяниях, что члены ордена сочли своим долгом посетить эти места.

Орден Орлов Обреченности зародился вскоре после Ереси Гора. Его основателем был Великий Аквила из легиона Ультрамаринов. Аквила сражался в армии Жиллимана вместе с остальными Ультрамаринами. Во время Осады Терры, когда другие отчаянно пытались укрепить родной мир, военная тропа завела Ультрамаринов далеко от дома, и в самый решающий для Империума момент они не успели принять участие в битве. В истории ордена говорится, что Аквила был совершенно уничтожен виной и отчаянием, ведь он прибыл слишком поздно, чтобы защитить Императора и помешать Гору нанести ему смертельные раны. И тогда воин поклялся, что не промедлит никогда впредь и всегда будет готов защитить Империум. Когда пришло время Второго Основания, Аквила отделился от братьев, чтобы создать орден Орлов Обреченности — живое воплощение его клятвы. Первый Магистр возвел это в принцип нового ордена: каждый из Сынов Гафиса должен был понимать цену колебаний и промедления — и вину, которая неизбежно за ними последует.

Он заставил их увидеть это воочию, узнать на собственном опыте. Отсюда и реликвии, собранные братьями в паломничествах по полям сражений и проигранных войн. Каждая несла на себе печать несчастья и отчаяния, олицетворявшихся в реальных и осязаемых предметах.

Много уровней Реклюзиама занимали эти мрачные музеи, залы, заполненные кусками кости и камня, стекла и стали. Армагеддон, Росин, Малволион, Телемах, Брода-кул и другие планеты, на которых произошли великие битвы, — все они были представлены здесь. А в самом центре святилища, в палате с серебряными стенами, лежали обломки каменной облицовки императорского дворца, перо из крыла Сангвиния и осколок боевой брони самого Императора, принесенные сюда еще Аквилой.

Говорили, что псайкеры могут слышать призрачные крики, разносящиеся по башне. Если легенды не врали, если в реликвиях и вправду сохранились частицы боли и смертной муки, которой они стали свидетелями, Зур был рад, что стенания этого безмолвного хора остаются для него сокрытыми.

Однако они направлялись не сюда. В сопровождении молчаливого Тарика космодесантник сел в гравимашину, которая двигалась по вертикальным медным рельсам. Они поднимались все выше и выше, минуя уровни со смертными реликвиями чужаков, пока не добрались до Зала Павших.

Колоссальные стены, пол и потолок самого большого помещения в Орлином Гнезде были облицованы плитами из отполированного обсидиана, каждая размером с «лендрейдер». С арматурных решеток, часть из которых уходила под самый потолок, и выступающих из стен креплений свисали такие же панели. С расстояния казалось, что гладкий черный камень покрыт каким-то налетом, — но по мере приближения картина прояснялась.

Все панели были разделены лазерным резаком на тонкие полоски. Из каждой полосы выступала стеклянная полусфера, под которой покоился тот или иной предмет, а рядом на обсидиане выгравировано имя погибшего Орла Обреченности. Под стеклом лежали реликвии: обломок доспехов, глазная линза, гильза от болтерного снаряда, знак отличия — любой артефакт, так или иначе имевший отношение к умершим. Их частица, которая должна была благоговейно храниться здесь, пока существует орден.

Гравимашина перешла на другие пути, подсоединившись к конвейеру, который зигзагами повез Астартес через зал в направлении одной из самых высоких панелей.

Зур глянул вниз, туда, где далеко под ними виднелся пол зала. Где-то там находился мемориал Аквилы, и рядом под стеклом лежал треснувший шлем. Ни особых украшений, ни величественного памятника, который помог бы отличить плиту с его именем от остальных. Таково было распоряжение Первого Магистра. Аквила знал, что в смерти все равны и едины.

Зур поднял глаза и обнаружил, что Тарик тоже смотрит вниз. «Подражает мне? — подумал Астартес. — Или действительно чувствует то же благоговение, что и я?»

В конце концов гравимашина с лязгом остановилась перед одной из стен, и Зур указал на висящую перед ними панель. Под стеклянной полусферой лежал боевой клинок Астартес. Его режущий край все еще был остро заточен и светел, хотя остальная часть ножа покрылась грязью и царапинами от долгого использования.

Увидев оружие, Тарик сделал полшага по направлению к нему — и замер.

— Это же мой, — пробормотал он.

Голос Орла Обреченности прозвучал странно — в нем прорезалось что-то вроде страха.

Зур кивнул, вновь обращая внимание Тарика на панель.

— Погляди сюда, брат.

Готический шрифт, выгравированный манипулятором резчика-сервитора. Литеры очерчены серебряной краской. Как будто не осознавая, что делает, Тарик протянул руку и провел пальцами по буквам собственного имени.

— Нет, — начал Астартес, замотав головой.

Зур опять кивнул:

— Ты пропал без вести, брат. Ты знаешь наши законы и устав. Тебя вычеркнули из списков. По тебе провели погребальную церемонию. Твое имя было вырезано на мемориальной плите. Согласно законам ордена и Гафиса…

Тарик резко развернулся, оказавшись лицом к лицу со своим конвоиром. В темных глазах Орла Обреченности тлел странный огонек.

— Я мертв, — сказал он, заканчивая фразу Зура. — Я больше не существую.


Тарик так поспешно выскочил из ворот Реклюзиама на мост для процессий, что не сразу осознал простую истину: ему некуда идти. Поняв это, воин замедлил шаги, и следующее за ним по пятам отчаяние тут же накрыло его — словно лишь быстрая ходьба держала горе на расстоянии.

В самые тяжелые минуты своего заключения, запертый в ненавистной тюремной клетке, Тарик боролся с нараставшим в душе страхом. Он боялся, что будет забыт, что, после того как он исчез в глубинах космоса, все военные операции и битвы, в которых он участвовал, все заслуженные им награды сотрутся из памяти братьев. Он боялся, что все совершенное им канет в небытие.

Но теперь он понял, что есть ужас еще больший. Его память увековечили — таким окончательным и роковым образом, что каждое его дыхание отныне было дыханием призрака. В глазах Великого Аквилы и ордена брат-сержант Тарик погиб на борту того медицинского фрегата годы назад. Собратья признали его умершим и примирились с этим фактом.

Стоит ли удивляться, что новобранцы отвернулись от него, обеспокоенные его присутствием? Для ордена, столь тесно связанного со смертью, возвращение одного из братьев из-за ее порога потрясает самые основы веры. Он вспомнил слова, записанные в Молитвеннике Морталис: «Наши мертвецы остаются мертвыми».

Сзади Тарика окликнули, и он обернулся. Когда Зур приблизился, бледное лицо его было холоднее льда.

— Надо это исправить… — начал Тарик, но второй космодесантник сделал ему знак молчать.

— Ты понимаешь, брат? — требовательно спросил Зур. — Теперь ты видишь, почему твое возвращение вызвало… проблемы?

Тарик ощутил зарождающийся гнев и не стал подавлять его.

— Не говори со мной так, будто я какой-то хныкающий новичок. Я боевой брат этого ордена, отмеченный заслугами и наградами!

— В самом деле? — не удержался Зур.

Тарик возмущенно уставился на него.

— А! Теперь понимаю. Поначалу я думал, что вас заботит, не ослабел ли мой разум во время заключения и не сломлен ли мой дух… Но все не так просто, да?

Тарик презрительно фыркнул и надвинулся на Зура.

— Как ты можешь сомневаться в том, что видишь собственными глазами, брат!

Он яростно подчеркнул последнее слово.

— Истина… — отозвался Зур.

Но Тарик не дал ему договорить.

— Что вы тут себе напридумывали? — Астартес широко раскинул руки. — Ждете, что я начну сбрасывать кожу, обращусь в какую-нибудь адскую бестию, в демона Хаоса? Вот кем вы меня считаете?

Зур не отвел глаза.

— Мы задавались таким вопросом.

Тарик быстро шагнул к нему и ткнул пальцем в грудь.

— Я знаю, кто я такой, родич! — рявкнул он. — Я — преданный воин Священной Терры!

— Возможно, — ответил Зур. — Или, возможно, ты существо, которое до поры до времени в это верит. Нечто, лишь внешне похожее на брата-сержанта Тарика.

На руках Тарика вздулись бугры мышц. Какую-то секунду он был близок к тому, чтобы ударить брата-космодесантника по лицу. То, что собрат по ордену осмеливается оскорбить его честь, еще сильнее воспламенило гнев сержанта, и к черту доводы рассудка!

В это мгновение, глядя на мир сквозь линзу холодной ярости, Тарик уловил кое-что еще: липкое прикосновение, электрический зуд на коже и чувство, будто за ним следят сотни глаз. Расслабив мускулы, он отвернулся от Зура и пристально оглядел высокий мраморный мост. Единственным звуком был рокот теплообменников, работавших далеко внизу, в глубинах Горы Призраков.

Обращаясь к пустоте над мостом, Астартес потребовал:

— Покажись, ведьмак.

Тарик быстро покосился на Зура, и выражение лица второго воина подтвердило его подозрения. Он снова отвернулся, рыская взглядом по аркам и переходам.

— Давай, брат. Если хочешь позорить мое имя, по крайней мере имей смелость сделать это, глядя мне в глаза.

— Как пожелаешь.

Низкий голос прозвучал совсем неподалеку у него за спиной. Оглянувшись, Тарик обнаружил фигуру, стоящую в нише под одной из массивных резных колонн. Человек был закутан в широкие, окаймленные красным робы. Всего лишь пару секунд назад Орел Обреченности смотрел в том направлении и не заметил ничего, кроме теней.

Псайкер шагнул к нему, откинув капюшон. Взгляд холодных и жестких глаз впился в Тарика, выискивая малейший признак слабости. Тот не поддался.

— Меня зовут Трин, — сказал библиарий. — Мое имя здесь известно.

Тарик кивнул:

— Я слышал о тебе. Ты отбираешь самых преданных.

— Но не тебя, — ответил Трин. — В тот день, когда тебя выбрали из числа желающих вступить в этот орден, меня не было на дежурстве. В противном случае, возможно, вопрос был бы уже решен.

— Нет никакого вопроса, — огрызнулся Тарик. — Я — то, что ты видишь перед собой, и ничего больше. Орел Обреченности. Адептус Астартес. Сын Гафиса.

Трин склонил голову к плечу:

— Враг прячется на виду. Самая излюбленная тактика адептов Губительных Сил. Они уже извратили множество умов в прошлом. Согласись — мы должны быть уверены в том, что этого не произошло с тобой.

Тарик твердо встретил горящий взгляд Трина и не отвел глаза.

— Знаешь, ведьмак, что позволяло мне сохранять рассудок все те месяцы, что я провел в адской дыре? Вера в моих братьев, в мой орден и моего Императора. Ошибался ли я, веря в них? Неужели они меня покинули?

— Именно это мы и должны выяснить, Тарик, — ответил Трин.

— Ты осмеливаешься требовать от меня доказательств? — Ярость захлестнула его. — После всего того, что я совершил во имя Аквилы, ты во мне сомневаешься?

Тарик надвинулся на псайкера. Теперь они стояли лицом к лицу. Тарик ощущал, как пронзительная аура ментальной силы библиария давит на него.

— Так-то ты приветствуешь потерянного брата, который, милостью Императора, оказался достаточно безрассуден, чтобы выжить? Ничего, кроме презрения и отчуждения, обвинений и неуважения!

— Такова вселенная, в которой мы живем, — вмешался Зур.

Тарик не отвечал, неотрывно глядя на Трина.

— Возможно, вы предпочли бы, чтобы я сдался и сдох в той тюрьме.

Трин склонил голову:

— Это разрешило бы проблему, без сомнений.

— Тогда прошу прощения за то, что осмелился выжить, — выпалил Тарик. — Должно быть, это причинило вам массу неудобств.

— Еще есть время, — произнес псайкер. — Но его осталось немного.

На сей раз Тарик замолчал надолго. С усилием он подавил гнев и отбросил раздражение. То, что в словах Зура и Трина была определенная логика, лишь ухудшало его положение — но Тарик перестал противиться. Вместо этого, он заглянул в свое сердце, в свой разум и душу, которые и делали его Орлом Обреченности.

— Пусть будет так, — мрачно сказал он. — Если я должен подвергнуться допросу, тогда допрашивайте. Такова жизнь. Я приму неизбежное и не дрогну. Скажите, что нужно сделать, чтобы положить этому конец раз и навсегда.

— Ты уверен? — спросил Зур. — Это будет нелегко. Многих сломило бы и меньшее.

— Говорите, — повторил Тарик, яростно глядя на псайкера.

Трин ответил ему ровным и спокойным взглядом.

— Существуют ритуалы очищения. Обряды перехода. Мы проверим тебя. — Псайкер развернулся, чтобы уйти. — Завтра, на рассвете.

Рука Тарика метнулась вперед, и его пальцы сомкнулись на запястье библиария, не давая тому двинуться с места.

— Нет, — сказал Орел Обреченности. — Мы начнем сейчас.

Трин всмотрелся в его лицо.

— Ты представляешь, что тебе предстоит?

Сейчас, — повторил Тарик.


Они начали с «когтей».

Механизм, сделанный из светлой, отполированной стали, холодной, как лед, сомкнулся вокруг Тарика и крепко его сжал. Это напоминало столярные тиски, увеличенные до гигантских размеров. Смазанный маслом винт поворачивался, сводя вместе изогнутые металлические блоки. Из каждого блока выступали острые шипы — когти, сделанные по образу когтей огромных кондоров, парящих в теплых воздушных потоках над Хребтом Лезвий.

Тарик стоял между полосами металла, одетый лишь в тонкую тренировочную тунику. Мышцы на его руках и ногах вздулись, став тверже железа, и сопротивлялись давлению блоков. Лишь сила и выносливость воина мешали «когтям» сомкнуться и раздавить его. Он ровно дышал, приготовившись к длительному напряжению. Силы следовало распределить на долгое время, а не потратить в одном отчаянном рывке.

«Когти» продолжали давить. Им неведома была усталость. Медленно поворачивающиеся колеса пытались сломить упорство космодесантника, заставить его поколебаться хоть на мгновение: и в этом заключался коварный трюк. Если воин расслаблялся, пусть на самый короткий миг, блоки тут же выдвигались вперед, сужая и без того узкую щель, — но в это время испытуемый получал мгновенную передышку. После многих часов и дней, проведенных между блоками, воин иногда решал, что можно дать им слегка придвинуться — лишь бы получить драгоценную секунду отдыха. Но это был верный путь к смерти. Говорили, что сам Хеарон однажды целый лунный месяц простоял в «когтях» и ни подпустил их ни на пядь.

Тарик находился здесь уже несколько дней. Окон рядом не было, так что он мог лишь приблизительно оценить прошедшее время. И, в отличие от Хеарона, его не оставили наедине с испытанием. Из теней, окружавших «когти», выступали фигуры и обращались к нему, все время осыпая его вопросами и требованиями. Они хотели, чтобы Тарик цитировал строки из катехизиса и кодекса ордена или раз за разом повторял все детали своего заключения. Допрос тянулся бесконечно, снова и снова по кругу, и вскоре Тарик уже не чувствовал ничего, кроме тяжелого отупения.

Среди допрашивающих находился и Трин. Может, он был одним из них или всеми сразу — но, несмотря на струящийся по телу пот и кислоту, медленно заполняющую мышцы и вены, воин так и не сказал того, что хотел услышать библиарий. Он повторял все ту же историю, цитировал молитвы и гимны и все это время противостоял ужасному, сокрушающему давлению. Без воды, без пищи, зажатый тисками, он стоял на своем.

Затем, без всякого предупреждения, по прошествии недели с начала испытания все кончилось. «Когти» разжались, и Тарик рухнул на пол. Мышцы его еще какое-то время судорожно сокращались, так что воин не сразу сумел встать на ноги. Он смутно понимал, что вокруг столпились рабы ордена в робах с надвинутыми на глаза капюшонами.

Тарик нахмурился. Испытание не могло закончиться так быстро. Он еще недостаточно страдал.

Он оказался прав.


С Тарика сняли одежду и поместили в трюм роторолета. Летательное судно стартовало с Горы Призраков, резко взмыв вверх и почти так же быстро начав спуск по отвесной дуге. Орел Обреченности едва успел прислушаться к ветру, бьющему об обшивку, когда палуба у него под ногами разъехалась в стороны и он полетел вниз.

Тарик тяжело упал на покрытый льдом скальный уступ. Смешанный со снегом дождь барабанил о скалы и рушился в глубокую, затянутую туманом пропасть внизу. Взглянув вверх, Тарик увидел удаляющуюся машину. Сквозь ее мелькающие лопасти ему даже удалось разглядеть контуры Орлиного Гнезда. Воина сбросили на склон одного из ближайших пиков. По прямой отсюда не больше полукилометра до Горы Призраков, но без реактивного ранца или параплана добраться туда было невозможно.

Тарик осмотрелся, выискивая хоть какое-то укрытие от непогоды, но нашел лишь скошенный скальный козырек. Борясь с болью, все еще терзавшей его мышцы после «когтей», Тарик заполз в эту узкую щель и обнаружил там грязь и лишайник. Лишайник он съел, а грязь размазал по телу, чтобы сохранить тепло.

Он пытался понять, было ли это наказанием. Возможно ли, что он, сам того не заметив, провалил первое испытание? Или Трин и другие его судьи просто устали от этой игры и решили, что он должен умереть в горах от холода? И то и другое казалось маловероятным: болтерный выстрел в затылок покончил бы с ним намного быстрее, чем голод или обморожение, а Орлы Обреченности никому не причиняли ненужных страданий — этого добра во вселенной и без того хватало.

В полудреме, скорчившись на жестких камнях, Тарик представлял пристальные глаза, следящие за ним из окон монастыря-крепости, который он привык считать домом. Он чувствовал, как вокруг смыкается темнота, как по телу ползет онемение. Его все еще допрашивали, но на сей раз обходились без слов, а «когти» заменила безжалостная природа. Теперь ответа потребовал сам Гафис: голоса Горы Призраков и Хребта Лезвий.

Но нужного им ответа они так и не получили. На рассвете Тарик умер.


Трин ощутил недовольство своего господина прежде, чем вступил в наблюдательную галерею. Оно наполнило окружавшее библиария пространство, как стылый туман, — вездесущее и каждую секунду готовое обернуться ледяным штормом.

В галерее псайкер обнаружил Хеарона, стоящего у окна, и, чуть в стороне, брата-капитана Консульта. Воин был облачен в боевой доспех и застыл в напряженной позе, сверля взглядом некую точку за дальней крепостной стеной. Консульт казался вырезанной из камня статуей, холодной и неподвижной; но Трин мог заглянуть под маску и увидеть чувства, кипящие в груди капитана Третьей роты.

«Третья Невезучая» — так называли ее командиры других подразделений, хотя никогда не осмеливались сказать это бойцам из Третьей в лицо. Трин подумал, что кличка им досталась не зря: возвращение Тарика стало еще одной неудачей, выпавшей на долю Консульта и его людей.

Хеарон покосился на библиария:

— Ты принес мне ответ?

— Нет, милорд, — ответил псайкер.

— Где он сейчас?

Трин повел головой:

— В Апотекарионе. Его реанимировали, прежде чем умер мозг. Он будет жить.

— Немногого такая жизнь стоит, — фыркнул Хеарон. — Что случилось с твоим ведьмовским зрением? Загляни в его душу и скажи, что там видишь.

— Я это уже сделал, — признался псайкер, — и не пришел к окончательным выводам. Несмотря на стойкость Тарика, его психика пострадала от пыток и заключения — но этого и следовало ожидать. Однако перед нами не тот случай, когда можно четко отделить черное от белого. У серого много оттенков.

— Не согласен, — ответил Хеарон. — Я задал тебе простой вопрос. Можно ли доверять Тарику? Да или нет?

— Он перенес испытания, — вмешался капитан. — И снова выжил.

— Я уже знаю твое мнение, — рявкнул Хеарон. — Нет смысла его повторять.

Он снова перевел взгляд на Трина.

— Капитан совершенно прав, — сказал библиарий. — Плоть Тарика крепка и выдержала суровые испытания. Его не сломили пытки, которые бы убили менее храброго воина.

Хеарон скривился.

— Тело — лишь механизм из плоти и крови, — сказал он, резко рубанув воздух рукой. — Мы знаем, что им можно управлять. — Магистр покачал головой. — Нет, меня волнует дух Тарика. Речь идет о его душе.

— Его вера в Императора сильна. — Трин замолчал, тщательно подбирая слова. — Его вера в орден также сильна.

«Даже после того, что мы с ним сделали». — Произнося эти слова, Хеарон оглянулся на Консульта. — Брат-капитан, я могу прочесть твои мысли, даже не обладая псайкерскими талантами Трина.

— Вы правы, милорд, — ответил Консульт.

— Пусть никто из вас не думает, что это доставляет мне удовольствие, — жестко сказал Хеарон. — Но Тарик — лишь один человек. А я отвечаю за орден, состоящий из тысячи бойцов, и за его наследие, насчитывающее десять тысячелетий. Я несу ответственность за Орлов Обреченности, и, если мне придется казнить одного из них, чтобы уберечь остальных, я без колебаний приму на себя эту вину. Это лишь песчинка в сравнении со священным раскаянием Аквилы.

С минуту Трин хранил молчание. Псайкер отлично знал, зачем Хеарон вызвал его сюда и почему Консульт, бывший командир Тарика, присутствовал здесь в качестве свидетеля.

— Пришел ответ от Совета Орлов?

Хеарон кивнул. Созданный по образу Верховного Совета Терры, Совет Орлов состоял из высших чинов ордена, которые собирались для обсуждения важнейших проблем. Итог своих обсуждений они сообщали магистру. Хеарон, хотя и обладал правом окончательного решения по любому вопросу, часто прислушивался к мнению членов Совета: капитанов рот, старшего капеллана, апотекария, владыки кузни и библиария.

— Большинство моих советников сомневаются в том, что следует дальше заниматься этим делом. Риск перевешивает возможную выгоду. Вред, который может причинить даже единственный проникший в наши ряды шпион, огромен по сравнению с ценностью одного сержанта-ветерана.

— Так ли это? — тихо сказал Консульт. — Разве мы сами не навредим ордену, если отвергнем воина, единственное преступление которого состоит в том, что он не сумел вовремя умереть?

— Остальные считают, что он нечист? — спросил Трин.

— Остальные считают, что его следует прикончить как собаку, — ядовито заметил капитан.

Хеарон проигнорировал его слова.

— Я… не убежден до конца.

— Милорд?

Магистр вновь отвернулся к окну.

— Орлы Обреченности всегда были самыми прагматичными среди Адептус Астартес. У нас нет времени на колебания. Никогда впредь не откладывать решения… Эти слова запечатлены у нас в сердцах.

Помолчав, он продолжил:

— Некоторые из наших боевых братьев считают, что этого десантника следует удалить, как зловредную опухоль, и двигаться дальше. Прикончить его и подтвердить то, что уже и так вырезано на камне: Тарик из Третьей погиб и больше не вернется.

Трин склонил голову к плечу:

— И все же?

— И все же… — повторил Хеарон, покосившись на Консульта, — совесть не позволяет мне так запросто разобраться с этим делом. Когда смерть явится за мной, мне придется заглянуть в собственную душу и спросить: «Что ты скажешь об этом Императору, когда предстанешь перед ним? Как ты мог обречь Сына Гафиса на смерть из-за неразрешенного вопроса?» — Он покачал головой. — Так не пойдет.

Трин сузил глаза:

— Есть и другой путь, милорд. Метод, который я до сих пор не решался использовать. Можно назвать его гаданием.

— Делай то, что должно быть сделано. — Магистр оглянулся на Трина через плечо. — Ты принесешь мне ответ, библиарий.

— Даже если это убьет Тарика? — спросил Консульт.

— Даже если, — ответил Хеарон.


Зур вышел с южного стрельбища, где проводилась утренняя тренировка, и обнаружил, что его ожидают трое. Он заколебался, в первую секунду неуверенный, как поступить, а затем сделал космодесантникам знак следовать за ним. Они отошли к рабочему столу в дальнем конце оружейной комнаты. Зур уселся на единственный стул. Аккуратными, отточенными движениями он разобрал свой болтерный пистолет и принялся его чистить.

Как Зур и предполагал, первым заговорил Корика.

— Лорд, — начал он с напряжением в голосе, — мы тут между собой обсудили это… это дело, и у нас есть вопросы.

— Неужели? — проворчал Зур, разбирая спусковой механизм. — Сегодня прямо-таки день вопросов.

Краем глаза он заметил, как остальные двое Орлов Обреченности обменялись взглядами. Лицо первого из них, сильное и энергичное, было обтянуто кожей, потемневшей от старого ожога. Физиономия второго была желтоватой и болезненной, в ухе красовалось серебряное кольцо, а на шее виднелось спиральное элекротату апотекария. В чертах обоих читалось смятение. Это Зура не удивило: в какой-то степени он разделял их чувства.

— По коридорам носятся слухи, — продолжил Корика, взмахнув своей карбоново-стальной аугментической рукой, — сплетни и кривотолки. Мы должны узнать правду.

Зур прекратил работу и мрачно уставился на разложенные по столу детали.

— Должны? — сказал он, и в тоне его прозвучало предостережение. — Скажи мне, брат, а должен ли ты заставить меня нарушить прямой приказ магистра ордена?

— Мы никогда не ослушаемся официального приказа, брат-сержант, — ответил апотекарий. — Вы это знаете.

Зур кивнул:

— Да, Петий, знаю. — Зур взглянул на третьего воина. — Микил? Твои братья сообщили свое мнение. Полагаю, и у тебя есть что сказать?

Астартес с обожженным лицом медленно склонил голову.

— Сэр, — начал он, — вы командовали нашим отделением два цикла, и нас связали кровь и огонь. Мы не хотим проявить неуважение к вам… но Тарик очень долго был нашим сержантом. Он не раз спасал жизнь каждому из нас. Мы думали, что он погиб, а сейчас узнаём, что он все еще жив…

Микил замолчал, не находя нужных слов.

— В нашей крови течет раскаяние Аквилы, — подхватил Корика. — Мы поверили, что Тарик убит Красными Корсарами. Мы привезли с собой его клинок. Мы все виноваты в том, что оставили его. — Он тряхнул головой. — Мы подвели его. Мы должны были сделать больше. Мы должны были дольше искать его.

Зур в первый раз поднял глаза от стола.

— Нет, — ровно сказал он. — Не мучайте себя. Вы не могли знать.

— Мы хотим видеть его, сэр, — сказал Петий.

— Невозможно. — Зур бросил взгляд на апотекария. — Это запрещено. Он должен оставаться в изоляции, пока не будет вынесен приговор.

Черты Корики исказил гнев.

— Тарик не предатель! Мы знаем его лучше, чем все остальные братья на Горе Призраков! Он стоек в своей вере!

Зур пристально всмотрелся в лица троих космодесантников.

— Вы так считаете?

В ответ все трое энергично закивали — и все же воин уловил тень сомнения, мелькнувшую в их глазах. Того же сомнения, что преследовало и его самого.

— Я принял командование вашим отделением по одной причине, — продолжил Зур. — Я сделал это потому, что знал о человеке, должность которого унаследовал. Знал о нем по вашим рассказам.

Зур не стал добавлять, что в глубине души ему всегда казалось, будто он недотягивает до прежнего командира отделения.

— Тогда скажите, что вы думаете, сэр, — сказал Микил. — Если мы сами не можем с ним поговорить, скажите, что у вас на уме.

— Да, — добавил Петий. — Вы смотрели ему в глаза. Что вы там увидели?

Зур вздохнул:

— Одного из нас. — Он снова уставился на разобранный болтер. — Или так мне показалось.

— Хаос не затронул сердце брата Тарика! — отрезал Корика. — Я поставлю на это свою жизнь.

— Ты уверен? — Зур вернулся к работе. — Запертый в средоточии безумия, ежеминутно подвергаемый пыткам, которые породил извращенный разум самого изобретательного отродья Хаоса… Может ли человек остаться самим собой после такого?

— Человек, может, и нет, — ответил Петий. — Но не Орел Обреченности.

— Не Тарик, — настойчиво добавил Корика.

Зур надолго замолчал, тщательно собирая оружие.

— Неудивительно, что вы хотите, чтобы было доказано, что Тарик чист, — сказал он в конце концов. — На каждом из вас лежит вина за то, что его объявили мертвым, хотя на самом деле он томился в плену. Но даже это раскаяние покажется вам детской игрой по сравнению с тем, что вы почувствуете, если его признают запятнанным.

— Если это случится, — сказал Микил, и голос его налился свинцовой тяжестью, — мы втроем сами отправим его в небытие.

— Но этого не случится, — перебил его Корика. — И мы трое первыми поприветствуем его, когда все обвинения будут сняты!

Зур поставил на место последнюю деталь и проверил болтер в действии, прежде чем вернуть оружие в кобуру. После этого он встал и направился к двери.

На пороге сержант остановился и оглянулся на своих людей.

«Нет, не моих людей, — мысленно поправил он себя. — Людей Тарика».

— Вы идете? — спросил Зур.


Ему было спокойно.

Сон, глубокий и чистый. Тарик пытался вспомнить последний раз, когда ему удалось так хорошо отдохнуть, без жутких воспоминаний и мучительных кошмаров. Тело воина обволакивала тягучая амниотическая жидкость — его собственный маленький и теплый океан. Пальцы Тарика скользили по внутренней поверхности стеклянной сферы. Сюда не проникал ни один звук.

Покой. Для того чтобы его обрести, надо было всего лишь умереть.

Тарик знал, что то, что он сейчас ощущает, — не настоящая смерть. Он знал это и тогда, когда холод проник в тело, сжал ледяной хваткой имплантированные внутренние органы и швырнул его в пустоту. Нет, это лишь малая смерть лечебного транса, странное состояние, в котором сложный механизм физиологии Астартес был предоставлен самому себе и занялся своей химической магией. Он уже испытывал подобное. После битвы за Крипт. После бегства с Серека…

Серек. Тарик подавил дрожь. Память о тех событиях вернулась к нему с пугающей ясностью. После Серека он пребывал в таком же трансе, восстанавливаясь после неудачной телепортации. Он спокойно дремал в медицинском резервуаре, похожем на этот, когда Красные Корсары явились за ним. Картины из прошлого сопровождались болезненными уколами сенсорной памяти. Болтерные снаряды, разбивающие стеклопластик. Его тело, обрушившееся на палубу с потоком жидкости — все еще не восстановившееся, не готовое к бою. Ренегаты, набросившиеся на него. Кровь, смешанная с желтоватым амниотическим раствором. Борьба, убитые… и в конечном счете поражение.

По телу его пробежала судорога. Внезапно теплая жижа показалась холоднее горного склона.

Тарик втянул в себя насыщенную кислородом питательную среду и почувствовал, как холод проникает глубже. За стенками медицинского резервуара двигались какие-то силуэты. Возможно, это были другие Астартес, явившиеся поглазеть на диковинку — воина, восставшего из мертвых, душу, застрявшую в лимбе. Или, может, это были просто сервиторы, выполняющие свою работу и следящие за тем, чтобы Тарик не умер. До срока.

У него не было разрешения умереть. Аквила не дал своего согласия.

Орел Обреченности заглянул в собственную душу и задался вопросом: на что похожа настоящая смерть? Он столько раз стоял на краю этой пропасти, но так и не соскользнул вниз — и сейчас, в самую темную для себя минуту, Тарик пытался понять, не будет ли смерть наилучшим для него выходом. Если бы он погиб на госпитальном корабле или в своей тюремной камере на Дайникасе, тогда ничего из того, что происходит с ним сейчас, не случилось бы. Братья Тарика спокойно бы жили дальше, не потревоженные этой странной аберрацией — его возвращением. Никто не задавал бы опасных вопросов. Постоянству не был бы брошен вызов.

Он чувствовал пустоту внутри. В своей тюремной клетке, в те минуты, когда за ним не следили надсмотрщики-мутанты и модифицированные уродцы, он молился Золотому Трону о том, чтобы выжить и снова увидеть родной дом. И за все это время у него ни разу не мелькнула мысль, что братья ему не поверят.

В нем не утихал внутренний спор. Тарик одновременно и ненавидел Трина с остальными за то, что те осмелились сомневаться в нем, — и понимал, отчего они так поступают. Если бы судьба распорядилась по-другому и это Зур, а не Тарик вернулся на Гафис — каков бы был его выбор? Ответа на какие вопросы потребовал бы Тарик?

Он осознал, что может доказать свою невиновность, только умерев. Смерть не умеет лгать.


Смазанные маслом рычаги пришли в движение. Дверь, ведущая в покои псайкера, легко скользнула в сторону, и из темноты сухо прозвучало:

— Войди, Зур. Если уж ты пришел.

Зур так и сделал. Комната, которую Трин отвел для медитации, была немногим больше кельи сержанта — однако казалась гораздо обширнее из-за странного переплетения теней, отбрасываемых электросвечами в железных подсвечниках. Подсвечники стояли по углам геометрического символа, вырезанного на полу.

Трин поднялся с подушки для коленопреклонений и отодвинул в сторону пикто-планшеты. Покосившись на них, Зур увидел лишь неразборчивый текст и размытые изображения. Он сглотнул и не сумел сдержать гримасы. Воздух в помещении был необычно густым, почти маслянистым, но при этом обнаженная кожа рук и лица воина зудела, как от кислотного ожога.

Трин неприветливо уставился на гостя. На псайкере был боевой доспех, а его лицо осенял бело-голубой ореол — это мягко светилась кристаллиновая матрица псионического капюшона.

— Ты мешаешь моим приготовлениям, брат. И без серьезных на то оснований.

На суровый взгляд псайкера Зур ответил не менее решительным взглядом.

— У меня есть все основания… — начал он.

— Давай-ка я избавлю тебя от ненужных объяснений, — оборвал его библиарий. — Общение с Тариком заставило тебя усомниться. Ты прислушался к его людям и почувствовал их озабоченность судьбой бывшего командира. — Библиарий отвернулся. — И поскольку ты никогда не чувствовал себя комфортно в роли командира бывшего отделения Тарика, ты хочешь, чтобы он вернулся к нам и тем избавил тебя от сомнений. Насколько я близок к истине?

Тон псайкера заставил Зура ощетиниться.

— Ты представил это так, словно мы слабые, плаксивые малолетки! Ты насмехаешься над людьми, которые не боятся проявить сочувствие и верность по отношению к своим братьям!

— Прагматизм — кредо Орлов Обреченности, — ответил Трин. — Мы не позволяем сантиментам влиять на наши решения.

— Ты думаешь, преданность можно запросто отбросить, ведьмак? — Зур угрожающе надвинулся на него. — Неужели варп настолько выжег твое сердце, что ты забыл об узах братства?

— Я ничего не забыл, — возразил Трин. — Но кто-то должен принять на себя бремя и задать те вопросы, которые остальные не решаются произнести вслух. Кто-то должен сказать неприятную правду, которую остальные братья не хотят услышать! — Трин обернулся к Зуру, и псикристаллы блеснули. — Это мой долг. Я доведу это дело до конца.

Плечи Зура поникли.

— Как далеко ты намерен зайти? Ты заглядывал в его разум. Скажи мне, ощутил ли ты в его мыслях печать Хаоса?

Трин покачал головой:

— Нет.

— А испытания, которым вы подвергли его плоть? Сначала «когти», затем ветер и лед. Разве на его теле хоть на секунду проступил знак Архиврага?

— Нет, — повторил библиарий.

— Тогда почему вы это продолжаете? Тарик не запятнан!

Трин кивнул:

— Я согласен.

Такого ответа Зур не ожидал. Однако, прежде чем он успел что-то сказать, псайкер продолжил:

— Я согласен с тем, что тело и разум Тарика не подверглись порче. Но это не их я пытаюсь проверить, брат. Меня беспокоит его душа. Самый эфемерный, но и самый мощный аспект всякого живого существа. — Трин вздохнул, и что-то в его жестком лице смягчилось. — Мы знаем предательские пути слуг Хаоса, да поразит их Император. Тарик может нести в себе семя тьмы и даже не подозревать об этом. Это случалось прежде. Он может прожить долгую жизнь, а потом однажды, в назначенное время или по условной команде, превратиться в нечто ужасное. Так и будет, если в его ауре затаилось мельчайшее зерно варпа.

Зур нахмурился.

— Единственный способ узнать наверняка — это убить его. Ты это имеешь в виду? Если мы прикончим его и он превратится в какую-нибудь адскую тварь, ты докажешь свою правоту. А если он просто умрет, что ж, он был невинен и отправится прямиком к Императору. — Зур фыркнул. — Для Тарика оба варианта звучат неважно.

— Вопрос не может быть закрыт, пока есть хоть капля сомнения, — возразил Трин.

— Значит, ты намерен это сделать? — рявкнул Зур. — Не просто малая смерть, как в прошлый раз, а хладнокровное убийство?

— Лорд Хеарон предоставил мне неограниченные полномочия, чтобы завершить это дело. И я завершу его. Сегодня.

Трин вернулся в центр комнаты и снова опустился на колени.

Зур ощутил электрическое покалывание в коже — это разливалась в воздухе псай-сила, неся с собой предчувствие близящейся грозы.

— Что ты собираешься делать?

Трин склонил голову:

— Ступай, брат. Ты скоро все узнаешь.

Зур на мгновение задержался на пороге, а затем перешагнул через него и позволил люку за собой закрыться. Колеса провернулись, печати опустились на место. Воину осталось лишь разглядывать загадочные гексаграммы, вытравленные на наружной стороне двери, и пытаться понять, какое финальное испытание предстоит Тарику.

Спустя какое-то время до Зура донесся звук, эхом прокатившийся по каменному коридору. Звук был похож на громовой раскат, но с тем же успехом мог оказаться отдаленным пушечным выстрелом.


Тарик проснулся в аду.

Он тяжело обрушился на пол, врезавшись руками и коленями в жесткие металлические плиты. Застонав, Астартес изверг из себя кислую желчь вперемешку с амниотической жидкостью. В рвоте виднелись черные сгустки крови. Воин чувствовал себя странно: его тело было каким-то неправильным, а сигналы от кончиков пальцев никак не желали синхронизироваться с импульсами остальных нервных окончаний. Тарик попытался избавиться от наваждения, но чувство не уходило. Плоть висела на воине как сшитый не по мерке костюм.

Он взглянул вверх и моргнул — глаза не могли сфокусироваться. Вокруг метались тени и свет, сливаясь в смутные, неразличимые образы. Что-то возникло перед ним, и он понял, что это рука. Рука протянулась к Тарику, предлагая помощь.

— Давай, — сказал густой, утробный голос. — Поднимайся на ноги. Идем. Нам предстоит много работы.

Тарик схватился за руку и ощутил, что на месте пальцев у непрошеного помощника когти, — однако это не помешало воину встать. Ноги работали, мускулы наливались силой.

Сверкнули огни, слишком медленные, чтобы оказаться вспышками молний. Гром последовал за ними чересчур быстро и прозвучал чрезмерно близко. Орудийный огонь? Мысль ленивым слизняком просочилась сквозь окутывающую его разум пелену.

Тарик отдернул руку:

— Кто ты? Что происходит?

Ответом ему был резкий смех.

— Слишком много вопросов. Не дергайся, воин. Скоро все разъяснится.

Одна из теней придвинулась ближе и нависла над ним.

— Не сопротивляйся, Тарик. Позволь этому произойти.

Он услышал еще один гулкий смешок.

— Если расслабишься, будет не так больно.

Спину Тарика опалило жаром, жгучим и неукротимым, как лучи безжалостного солнца, — а в воздухе он заметил медленно опускающиеся пылинки. Он увидел стальные стены. Цепи и осколки стекла.

— Что происходит? — закричал Тарик, но слова потерялись в оглушительном грохоте орудия.

Ему был знаком этот звук: рев тяжелой болтерной пушки, ведущей автоматический огонь; снаряды, разрывающие керамит и плоть.

— Ты отлично справился, — сказали ему. — Лучше, чем мы ожидали. Ты открыл нам дорогу.

Человек-тень подошел ближе.

— Наше идеальное оружие.

— Что? — Тарик поднял руки в попытке защититься. — Я не понимаю…

— Тогда погляди на меня, — произнес голос. — И узнай истину.

В этот момент свет снова вспыхнул. Его яркие и острые лучи озарили существо, которое напоминало Астартес, но состояло из гниющего мяса, переломанных костей и ржавого железа. Лицо, бледное и распухшее, как у утопленника, кривилось в усмешке. Ниже, на груди существа, красовался символ восьмиконечной звезды.

— Предатель! — выкрикнул Тарик.

Прислужник Хаоса кивнул:

— Да, ты и есть предатель.

Тарик попятился, отчаянно мотая головой. Его череп налился свинцовой тяжестью.

— Нет…

— Твои руки. Посмотри на свои руки.

Тарик невольно взглянул вниз. Плоть, покрывавшая его сильные, мозолистые пальцы, исчезла, а на месте ее маслянисто блестели черные костяные дуги.

— Трансформация уже началась. Не сопротивляйся ей.

Кровь в жилах Тарика застыла от ужаса. Он отчаянно дернулся, своротив одну из опор и плюхнувшись обратно в медицинский резервуар. Из души его рвался бессловесный вопль отрицания, но сжавшееся горло не издало ни звука. Мускулы скрутились узлами, по телу пробежала судорога. Тарик чувствовал, как в нем вскипает что-то чудовищное, как оно перестраивает его мышцы и кости. Он сплюнул, и с губ его сорвалась кислота, обрызгав стены. Там, куда упали капли, в металле образовались дымящиеся воронки. Происходящее уже невозможно было отрицать.

Из-за двери доносился шум сражения, быстрая и смертоносная перестрелка. Вокруг рокотал гром, камни под ногами Тарика дрожали. На Орлиное Гнездо напали.

Космодесантник-предатель шагнул к Тарику. Когда он вновь заговорил, в голосе его послышалось нечто похожее на участие:

— Примогенетор сказал мне, что трансформация будет нелегкой. Но ты держись, брат. Через минуту будешь как новенький и тогда окончательно присоединишься к нам.

— Я тебе не брат! — выкрикнул Тарик.

Однако вместо слов из его горла вырвался звериный рев. Такие звуки не могли слететь с его губ, с губ Орла Обреченности.

— Что вы со мной сделали?

Еще один смешок.

— Ты сам это сделал с собой, Тарик. Неужели не помнишь?

Комната как будто сжалась. Стены надвинулись на них.

— На Дайникасе. Когда ты отрекся от своего хозяина. Когда ты наконец-то понял.

— Понял… что?

Стены госпитального отсека вокруг него потекли, словно воск, принимая разные формы. Сквозь дымку, затуманившую зрение, он увидел, как камень стен превращается в стальные пластины, вибрирующие от жара. Камера. Цепи, и железные стены, и камера.

А что, если я никогда и не покидал ее? Что, если я все это время был здесь?

Предатель склонил голову к плечу.

— Ты понял, что тебя вышвырнули на помойку. Забыли. Что твой бог-мертвец — лишь кучка праха и собрание нелепых выдумок. Что ты ничего не значишь для своих хозяев, что они просто пытались превратить тебя в раба.

Тарик, спотыкаясь, шагнул в сторону. Он затряс головой, отвергая каждое слово предателя:

— Нет!

Он попытался наброситься на космодесантника Хаоса, однако жара отняла у него все силы. По коже его вместо пота текла маслянистая жидкость — и с ней, казалось, изливалась сама жизнь.

— Разве ты не помнишь?

Предатель повел в воздухе когтистой клешней, и из пустоты соткалось кривое мерцающее зеркало. В нем Тарик увидел себя, одетого в лохмотья, стоящего на коленях перед огромной фигурой. Великан был облачен в плащ из человеческой кожи, а из спины его торчали медные паучьи лапы.

Фабий Байл.

— Нет… — упрямо пробормотал воин. — Это уловка! Этого не было! Я никогда бы не нарушил присягу! — Тарик вскочил на ноги. — Я бы не обратился!

— Но ты сделал это, — отозвался голос. — Потому что они забыли о тебе, возненавидели тебя.

Предатель снова поднял клешню, и Тарик увидел ряд воинов в потускневшей серебряной броне, стоящих позади него. Воины были огромны: каждый ростом не уступал дредноуту, и все они издевались над Тариком и высмеивали его. У них были знакомые лица: Зур и Трин, а рядом — Корика, Микил и Петий. И выше всех, громадный, как боевой титан, сам Аквила.

Тарик протянул к ним свою мутировавшую когтистую руку, и те отшатнулись. А затем случилось самое худшее. Все, как один, Орлы Обреченности развернулись к нему спиной, отвергая его.

Внезапно комната стала совсем тесной, превратившись в дно колодца. Стены его были слишком отвесными, чтобы по ним вскарабкаться, а пятно света наверху чересчур далеко, чтобы до него дотянуться.

— Бедный Тарик, — пробормотал успокаивающий, медоточивый голос. — Что удивительного в том, что ты принял дар?

Слова наполнили Тарика ужасом, но он не смог смолчать.

— Какой дар?

Предатель разжал клешню. На ладони его лежало перо — маленькое курчавое перышко, которое мог бы оставить пролетевший орел. Оно было угольно-черным, такого глубокого и пронзительного цвета, что Тарик немедленно понял: прикоснуться к нему — все равно что выпить отравы.

В ту же секунду, когда он увидел перо, грудь его опалило жаром. Тарик, захрипев, вцепился в обрывки туники, облепившие его тело, и сорвал их с себя. Его мутировавшие когти впились в кожу, раздирая плоть. Кровь не полилась из ран — вместо нее выплеснулся поток черных перьев. Тарик взревел, но крик заглушила забившая глотку волокнистая масса. Он срыгнул — и на пол плюхнулся мокрый пуховой комок.

— Теперь ты видишь? — проговорил прислужник зла. — Орден отверг тебя, оставив подыхать в пустой и холодной тьме. Кучка лжецов, прикидывавшихся твоими братьями и сбежавших при малейшей опасности. Вся их похвальба о верности и чести превратилась в прах. Стоит ли удивляться тому, что ты сдался? — Космодесантник Хаоса наклонился ближе. — Стоит ли удивляться, что ты позволил нам преобразить тебя, во имя Примогенетора? — Предатель улыбнулся Тарику. — Теперь ты избавился от последних оков. Теперь ты можешь стать одним из нас… и первое, что мы сделаем, — это сотрем Гору Призраков в порошок.

Тарик не смог сдержать дрожь. Хуже всего были не видения, не псевдовоспоминания и не чувство, что тело больше не принадлежит ему. Хуже всего была неуверенность. Слова предателя могли оказаться правдой.

Как часто в течение этих долгих месяцев он лежал в постылой клетке, мучаясь единственным вопросом: «Почему я забыт?» Каждый миг его жизни — жизни Адептус Астартес — был посвящен службе чему-то большему, чем он сам. И в обмен на это неустанное служение и на смерть, ожидавшую всех Орлов Обреченности, он получил бесценный дар — братство. Несокрушимую уверенность в том, что товарищи преданы ему, что он не будет потерян, пока дышит хоть один из Сынов Гафиса. «Так почему же они не пришли за мной? Почему они посчитали меня мертвым и на этом успокоились? Почему мое имя забыто?»

— Потому что все это ложь, — сказал предатель. — И всегда было ложью. — Он жестом обвел темницу. — Мы никогда не обманем тебя, Тарик. С нами ты всегда будешь знать истину.

Рука снова протянулась к Тарику.

— Возьми ее.

Снаружи гремел гром. Вспышки бело-синего света пронзали воздух. Тарик поднял глаза и увидел протянутую руку изменника-Астартес, а за ним — тени Орлов Обреченности.

Братья по ордену вершили над ним суд.

Время для Тарика остановилось, и в мозгу вновь зазвучали вопросы, которыми его осыпали с момента возвращения. Обвинения громоздились стеной.

Он мог вообразить собственную тень — изможденного, сломленного Тарика, в душе которого нашлось бы место слабости, который сдался бы под давлением пережитого на Дайникасе. Этот призрачный Тарик, бледная копия настоящего, был озлоблен тем, что его покинули, и судорожно цеплялся за единственную вещь, необходимую каждому космодесантнику, — узы братства. Без своего товарищества Астартес ничего бы не стоили. Братство лежало в основе всех орденов космодесанта. Как ужасно было потерять это — стать отверженным, изгнанником, лишенным родства. Ослабевшая душа, пойманная в самый отчаянный миг, могла склонить колени перед бывшим врагом лишь ради того, чтобы снова ощутить незабвенный привкус этой связи. Сломленный дух, спрятавший клеймо своего нового властелина под старую оболочку и несущий яд тем, кто бросил его на произвол судьбы. Яд и смерть во имя отмщения.

Внезапно все вновь пришло в движение, и Тарик увидел, как предатель кивнул:

Да. Теперь ты понимаешь?

Но эта тень, это жалкое существо, возникшее в его мыслях… Кем бы оно ни было, это был не Тарик, Сын Гафиса, Сын Аквилы. Он выпрямился во весь рост и свирепо отшвырнул изменника прочь.

Тарик ответил на молчаливые, укоризненные взгляды Орлов Обреченности яростным взором.

— Я не еретик! — воскликнул он, и с каждым словом к нему возвращались силы.

Тарика охватило чувство собственной правоты, и в этом огне трансформация начала таять. С каждой секундой он ощущал себя все более… правильным. Каждый вдох приближал его к тому воину, которым он был когда-то, — и с новым приливом сил Тарик понял, что не чувствовал подобной уверенности уже долгие годы. С тех самых пор, как его захватили в плен.

— Судите меня, если хотите! — крикнул он. — Мне нечего бояться! Загляните в мое сердце — и увидите там лишь верность! Я — Тарик!

Лица бывших товарищей по отделению замелькали перед ним в призрачном свете. Корика: импульсивный и храбрый. Микил: сильный и стойкий. Петий: молчаливый и сдержанный. Они не отвернулись от него. Они его не забыли.

За спиной Тарика предатель поднялся на ноги и двинулся вперед. В глазах космодесантника Хаоса полыхала жажда убийства.

— Глупец…

Тарик заставил врага замолчать, схватив его за горло и усиливая давление пальцев до тех пор, пока предатель не смог только хрипеть. Канонада ревела все громче, и Тарик закричал во всю глотку, чтобы противник его услышал:

— Я — Орел Обреченности! Я никогда не нарушу присяги!

Он швырнул врага на землю.

— Я не сдался! Я никогда не сдамся!

В голове Орла Обреченности раздался взрыв, безмолвный, но оглушительный, и сомкнувшиеся над ним своды темницы разлетелись на тысячу осколков, как стекло под ударом молота.

Тарик крутанулся на месте. Тело его было нетронутым — никаких следов трансформации. Все, что произошло в призрачной комнате, исчезло, сгинуло, как луч солнца, скрывшийся за облаками. Воин стоял перед вскрытым медицинским резервуаром. Обернувшись, он обнаружил библиария Трина, который с трудом поднимался на ноги. Псайкер поглаживал уродливый синяк, расплывавшийся у него на шее. Сплюнув, Трин уставился на второго космодесантника.

— Ты? — ахнул Тарик.

Принюхавшись, он ощутил в воздухе запах гари — вонь отработанной ментальной энергии.

— Ты навел на меня чары… Все это было иллюзией, розыгрышем.

— Да, — хрипло ответил Трин. — И ты чуть не придушил меня в процессе.

Тарик шагнул к псайкеру, сжимая кулаки. Глаза его сверкали от гнева. То, что Трин облачен в боевой доспех, а сам он практически гол, Тарика не остановило.

— Я вышибу из тебя извинение, ведьмак!

— Тебе стоило бы поблагодарить меня, — возразил Трин. — Наконец-то я заглянул в твою душу и увидел то, что ты от нас скрыл.

— Я ничего не скрывал! — рявкнул Тарик.

Трин покачал головой:

— Не лги мне, теперь это не имеет смысла. Ты скрыл свой страх, Тарик. Черный, невыразимый ужас, который преследовал тебя в самые тяжкие минуты твоего заключения. Лишь на краткий миг, но ты задавался вопросом: что произойдет, если слабость возьмет верх? — Библиарий криво, безрадостно улыбнулся. — Очень по-человечески.

Кулаки Тарика неохотно разжались.

— Я заглянул в темноту, в самую бездну, — медленно произнес он. — И отвернулся прочь.

Трин кивнул:

— Так и было. И теперь у меня есть нужный ответ. — Он протянул Тарику руку. — Ты доказал свою целостность. Ты вернулся к нам, брат. Твое тело, разум… и душа.

Тарик пожал ему руку старым способом, ладонь к запястью.

— Я никогда не уходил, — ответил он.


— Когда все это закончится? — раздраженно поинтересовался Корика.

Он бросил мрачный взгляд на Зура. Тот пожал плечами.

— У меня нет для тебя ответа, — сказал сержант.

Отвернувшись, он уставился на черные мраморные панели мемориальных башен, возносящихся до украшенного резьбой потолка. Там что-то двигалось: к ним спускалась транспортная платформа.

Микил тоже увидел ее и ткнул пальцем:

— Поглядите.

Петий сделал один нерешительный шаг к краю подъемника — и замер. Как и другие, он не понимал, почему их срочно вызвали в Реклюзиам.

В следующую секунду платформа остановилась. С нее спустился человек в форменной тунике и быстро прошел мимо.

— Тарик?

Зур не смог сдержать удивления. Он искренне полагал, что никогда больше не увидит блудного Астартес. Трин не славился мягкосердечием при вынесении приговоров. Затем удивление отступило, и Зур позволил себе улыбнуться. Он не ошибся в своих суждениях о потерянном брате. Внезапно все сомнения, связанные с его долгом и с его ролью в выпавших Тарику испытаниях, бесследно исчезли. Зур ощутил, что с плеч его упала огромная тяжесть.

Корика протянул Тарику свою аугментическую руку, но ветеран прошел мимо, не замедляя шаг. Остальные Орлы Обреченности двинулись следом за Тариком вдоль галереи, пока он не остановился перед одной из мемориальных плит.

Зур понял, что сейчас произойдет. Кулак ветерана метнулся вперед, пробил стеклопластовый пузырь и сомкнулся вокруг хранившейся внутри реликвии.

Не разжимая окровавленной руки, Тарик вытащил клинок из разбитого пузыря. Ветеран взглянул на боевой нож и лишь после этого впервые посмотрел на остальных. Его твердый, пристальный взгляд остановился на каждом из них и наконец упал на Зура. Тарик открыл рот, чтобы заговорить, — но затем передумал. Вместо этого он кое-что сделал.

Медленно, с силой Тарик провел острием ножа по камню. Воин прочертил глубокую линию поперек выгравированного на плите имени, стирая запись о своей смерти. Он снова был жив.

Микил заговорил первым:

— Добро пожаловать обратно, сэр. — Он склонил голову. — Если бы мы только знали, что Красные Корсары вас не убили…

— Нет. — Тарик поднял руку. — Больше ни слова об этом. И я приказываю вам не винить себя в том, что случилось.

Он шагнул вперед и двинулся от брата к брату, похлопывая каждого по плечу.

— Я не держу на вас зла. Вы не совершили ничего предосудительного в тот день.

Затем ветеран обернулся к Зуру. Тот вздохнул, принимая окончательное решение. Сунув руку под плащ, он вытащил цепь, состоящую из черных и серебряных звеньев. Это была цепь почета, символизирующая его командную должность. Зур протянул ее Тарику:

— Насколько я понимаю, это принадлежит тебе.

Тарик поднял брови:

— Отделение твое, брат. Ты сделал его своим. Эти люди подчиняются тебе.

Зур покачал головой:

— Нет. Я горд тем, что мне выпала честь вести их в бой во имя Императора и Аквилы, но по-настоящему я никогда не был их командиром. Не так, как ты. Я был только… временной заменой. Ты старше меня по званию, у тебя лавровый венец и боевые награды. Тебе по праву следует занять свою прежнюю должность.

Ветеран нахмурился и подошел ближе.

— Ты уверен, что хочешь уйти, Зур? Я знаю, что братья не последовали бы за тем, кто этого недостоин. — Он указал на цепь.

Зур вложил черно-серебряные звенья в ладонь Тарика.

— Я не хочу забирать то, что по праву принадлежит тебе, — сказал Зур, делая шаг назад. — Я найду себе другое место в ордене.

— Но у вас уже есть место, сэр, — сказал Корика.

Он оглянулся на Тарика, и сержант-ветеран согласно кивнул.

— Да, — подтвердил Тарик. — Мне нужны опытные бойцы, которые способны ясно взглянуть на вещи и умеют драться. — Он поднял сжатую в руке цепь. — Я приму ее только при условии, что ты останешься в отделении и будешь моим заместителем.

Зур обдумал предложение и склонил голову в знак согласия.

— Звучит справедливо.

Тарик на несколько секунд замолчал. Затем он обернул цепь вокруг рукоятки ножа и сунул клинок за пояс.

— Тогда вперед, братья! Зададим врагу жару!

Он указал на самую дальнюю из башен, освещенную непрерывными вспышками молний.

— Я пробыл мертвым достаточно долго.

Зур вслед за командиром взглянул вверх, туда, где из туч сыпался дождь — неизменный и вечный, как гнев Императора.

Загрузка...