Ленинград. Дневники военных лет. Книга 1

«Он мог бы быть военным историком, офицером Генерального штаба…»

Обостренный интерес современных читателей к литературе факта: документальной прозе, воспоминаниям, мемуарам, дневникам — понятен — к нам по частям, по фрагментам, преодолевая запретительные барьеры, возвращается правда, правда без идеологических наслоений и субъективных оценок авторов.

Переиздание военных дневников Всеволода Вишневского в канун 60-летия со дня снятия Великой блокады Ленинграда — значимое событие в культурной жизни страны.

Я не был знаком с Всеволодом Витальевичем — он рано ушел из жизни, но хорошо знал классика писателя-мариниста Александра Александровича Крона, который входил в ленинградскую оперативную группу писателей, которой во время блокады руководил Вишневский. Встречался, разговаривал с писателями-блокадниками В. Рудным, Вс. Азаровым, Н. Михайловским. Из их рассказов о Вишневском возникал образ писателя-воина, блистательного драматурга, публициста, оратора, человека волевого и порой жесткого.

«Я не знаю такого второго писателя, — как-то сказал Николай Тихонов, — который, как Всеволод Вишневский, был словно бы создан для революционных битв и событий мирового масштаба. Если бы не его талант драматурга и импровизатора, он мог бы быть военным историком, офицером Генерального штаба…»

И в самом деле, рожденный вместе с веком, Всеволод Витальевич принял участие почти во всех значимых событиях первой половины XX столетия. В декабре 1914 года он, гимназист, бежит на фронт и становится разведчиком лейб-гвардии Егерского полка. Будущий писатель прошел всю войну, был ранен, контужен, получил три георгиевские награды.

«Я стал видеть жизнь, — скажет он много лет спустя, — не через латынь, Цицерона, не через дисциплину, школу и условия семьи, а через большое представление о жизни, которое развертывалось в самых серьезных видах и глубоких формах во время войны…»

В октябрьские дни 1917 года, когда на Питер двигался корпус генерала Краснова, Вишневский участвует в боях у Пулковских высот. 1918 год. Вишневский — боец 1-го морского берегового отряда, сформированного из балтийцев по распоряжению Дыбенко. Москва, Остоженка, разоружение анархистов, штурм особняка на Поварской, где и родился у Вишневского замысел написать пьесу «Оптимистическая трагедия». И снова война. Волжская военная флотилия. Всеволод — пулеметчик на буксире «Ваня», переоборудованном под военный корабль. Южный фронт, бронепоезд «Грозный», Вишневский — помначальника контрразведки, страстный оратор и агитатор. Позже он напишет: «Восемнадцати лет я был ходом вещей выдвинут на трибуну». И речи будущего драматурга и публициста были понятны всем.

Первая Конная, бронепоезд «Коммунар № 56». Не случайно потом книга Вишневского «Избранное» вышла с написанным к его первой пьесе предисловием С. М. Буденного, которое так и называлось «О пьесе пулеметчика Вишневского». Новороссийск. Девятнадцатилетний пулеметчик назначается начальником дивизиона сторожевых катеров. К этому времени относятся и первые пробы пера, первые публикации в газетах.

В годы Гражданской войны Вишневский был дважды ранен, награжден орденом Красного Знамени. После войны со свойственной ему страстностью Всеволод Витальевич уходит в журналистику, работает в газете «Красный Балтийский флот», журналах «Красный флот», «Морской сборник».

Свое первое крупное произведение «Первая Конная», сразу сделавшее его имя широко известным, Вишневский написал, уже будучи зрелым, двадцатидевятилетним человеком. Необычный, новаторский характер пьесы «Первая Конная» был замечен Владимиром Маяковским: «Это — продолжение моей линии в драматургии». Известный театральный критик П. А. Марков писал: «Я очень хорошо знаю эту пьесу и очень ее люблю, потому что она дает богатый, замечательный материал для театра… Вся сила Вишневского в том, что он написал эту вещь чрезвычайно страстно». Высокую оценку пьесе дал и А. М. Горький, он писал Вишневскому: «Вашу пьесу, т. Вишневский, прочитал раньше, чем Вы прислали мне ее. Хотел написать Вам — поздравить: Вы написали хорошую вещь… Пьеса очень понравилась мне, и я рад, что она будет поставлена в МХАТе, там ее хорошо разыграют, а это как раз то, что надо».

В начале тридцатых годов Всеволод Витальевич перешел на профессиональную литературную работу, но связей с армией и флотом не порвал. Организовал ЛОКАФ (Литературное объединение Красной Армии и Флота), объединив тем самым писателей, работающих над военной тематикой, всячески способствовал публикациям, морально готовящим молодежь к защите страны, настойчиво пробивал на страницы журнала «Знамя», где он был членом редколлегии, а потом редактором, произведения военной прозы. Одновременно он руководил военной комиссией Союза писателей, курсами подготовки военных корреспондентов.

Фильм «Мы из Кронштадта», поставленный по сценарию Вишневского, с огромным успехом обошел весь мир, о нем восторженно писала не только наша, но и зарубежная пресса, отмечая художественные достоинства фильма. Но далеко не все так реагировали на творчество писателя-воина. Пьеса «Последний, решительный» о надвигающейся войне, о необходимости готовиться к ней вызвала яростную, граничащую с травлей критику рапповца В. Киршона, ему вторил А. Вайнштейн. Зато пьесу активно поддержал Мейерхольд и взялся за ее постановку. Литературная жизнь тридцатых годов сложна. Вишневский мужественно отражает удары недоброжелателей, а их у него немало.

В сентябре 1932 года Всеволод Витальевич читает свою новую пьесу «Оптимистическая трагедия». После завершения чтения главный режиссер театра А. Я. Таиров сказал: «Друзья мои, запомните этот день. Эго исторический день…» Этими словами известный режиссер как бы предопределил судьбу лучшей пьесы Вишневского, ставшей классикой драматургии.

1937 год. Вишневский в составе делегации участников 2-го Международного конгресса писателей-антифашистов выехал в воюющую Испанию. Среди делегатов Алексей Толстой, Владимир Ставский, Агния Барто. К ним присоединяются спецкоры Илья Эренбург, Михаил Кольцов.

Мадрид, Бунете. Всеволод Витальевич среди волонтеров немецкого батальона Тельмана. «Видел много, остро, — напишет он жене. — Наиболее замечательна пехотная цепь под палящим солнцем, в хлебах. Эта цепь из «Мы из Кронштадта»…»

В Париже он выступил с речью, которая была встречена овацией еще до того, как был закончен перевод: «Мы были в революционной Испании: в городах, деревнях, окопах… Наш конгресс слился с буйным и стремительным порывом испанского народа. Армия Мадрида наступала и гнала фашистских фалангистов, рэ-кетистов, германских и итальянских наемников. В рядах наступающих шли и немцы-интернационалисты, батальон Тельмана, шли гарибальдийцы, шли полки героических внуков Домбровского, шли югославы, болгары, шли американцы и англичане, шли, наконец, порывистые и горячие французы. За Испанию поднимаются лучшие люди Европы, лучшие люди мира…»

Финская и Великая Отечественная слились у Вишневского в одну войну. 27 июня 1941 года специальный корреспондент «Правды» Вишневский прибыл в Таллин, где находились штаб и Политуправление Краснознаменного Балтийского флота. С этого времени его дневниковые записи носят строго регулярный характер. Сам писатель довольно скромно определял назначение своих военных дневников: «Наша задача: сохранить для истории наши наблюдения, нашу сегодняшнюю точку зрения — участников. Ведь через год, через десять лет — с дистанции времен все будет виднее. Возможно, будет иная точка зрения, оценка. Оставим же внукам и правнукам свой рассказ. Наши ошибки и победы будут уроками для завтрашнего дня».

При этом Всеволод Витальевич рассматривает свои записи не как художник, а скорее как летописец, где нет места художественной детали, главное — точность и правда. Шестьдесят восемь дней обороны Таллина, знаменитый прорыв кораблей Балтийского флота в Кронштадт, семнадцать месяцев блокады Ленинграда — подробная, порой жутковатая хроника борьбы и жизни в окруженном городе…

Как всякий серьезный писатель, Вишневский полагал, что «Дневники военных лет» со временем послужат основой для развернутого, эпического произведения о всенародной войне, о борьбе с фашизмом. Реализовать этот замысел Всеволод Витальевич не успел, но опубликованные и в таком виде «Дневники» представляют собой уникальное художественное явление и служат своеобразным памятником Великой Отечественной войне, русскому народу, народу-победителю.

В самое трудное время, в октябре 1941 года, когда немецко-фашистские армии блокировали Ленинград и находились на подступах к Москве, Вишневский делает в дневнике такую запись: «Россия! В этот страшный октябрь собери все свои силы! Твой гений, твои черты, мечты, самобытность, талант, ширь, твое очарование, здоровье — не могут, не должны исчезнуть и раствориться в чужой цивилизации.

…Фашисты лезут с грубой, кровавой программой. Мы еще посмотрим! Сопротивляться! Вступать в борьбу с врагом, со временем, со всеми своими ошибками и недостатками!»

Критика не раз отмечала, что дневники Вишневского отличаются внутренней целостностью, гармонией. Короткие, сухие, предельно точные записи чередуются с развернутыми, полными раздумий зарисовками, а то и картинами жизни в блокированном Ленинграде. Спустя много лет Николай Тихонов, перелистывая дневники Вишневского, обратил внимание на короткую запись: «Читал Эдгара По. По сравнению с тем, что происходит в Ленинграде, он выглядит бытовиком». И вспомнил эпизод… Они шли по замерзшему городу, развалины домов толпились вокруг. На скамейках в парке сидели мертвые. В каком-то подвале чадила свеча, и в неверном ее свете копошились люди, не то чего-то искали, не то ломали какой-то деревянный хлам на дрова. Свеча бросала такой мрачный свет на всю эту картину, что Всеволод Витальевич остановился и тихо сказал Тихонову: «У Эдгара По есть рассказ, где чума, голод и еше какие-то страшные чудовища собрались на пирушку. Эдгар По считается фантастическим писателем. Но у нас в Ленинграде этот рассказ стал бы просто натуралистическим. Посмотри на этих людей в подвале… Смерть сидит на скамейках в парке, голод и холод бродят со свечой в подвале, коричневая чума фашизма облегла город. Какой тут тебе Эдгар По!..»

Известный писатель, спецкор «Правды» живет, как все, отказавшись от привилегий. 21 ноября 1941 года (153-й день войны) Вишневский делает в дневнике такую запись: «…Хлеба мало. Свой завтрак и часть хлебной «порции» я отдаю». В результате Всеволод Витальевич с тяжелой формой дистрофии попадает в госпиталь.

«1 декабря 1941 года. (163-й день войны.)

…Ночью привезли… Почти без памяти…

С утра слабость. Жаль, но здоровье сдает. Бывают минуты слабости, работоспособность понизилась…»

А уже через неделю другая запись: «Приходил Крон, тепло поговорили… Я хочу, чтобы группа была спаянной и дружной. Мои письма и обращения, кажется, влияют на них. Вчера мое письмо прочли вслух.

За службой никогда не должна пропадать человеческая писательская душа…»

И вот в таких условиях, в тяжелые дни блокады, Вишневский при участии писателей А. Крона и Вс. Азарова, чтобы подбодрить защитников Ленинграда, написал музыкальную комедию «Раскинулось море широко». Вся работа над пьесой — от черновых набросков до завершения — длилась 17 дней.

…Как-то ранней весной я сидел в скромном кабинете Александра Александровича Крона на даче в поселке Мичуринец. В кустах за окном трещали воробьи. Крон был сумрачен в тот день: застопорилась работа над повестью о Маринеско. Чтобы разрядить обстановку, я спросил:

— Александр Александрович, говорят, что пьесу «Раскинулось море широко» вы написали чуть ли не за две недели.

Крон поморщился:

— Семнадцать дней. И не один я. Писал в основном Вишневский, я взял на себя разработку комедийных ситуаций, а Всеволоду Борисовичу Азарову принадлежат стихи и песни… Да, сейчас самому не верится. Вы же видите, пишу я трудно, правлю без конца. Была война, Политуправление торопило, но главное — Вишневский, его неукротимая энергия. Непременно прочтите его дневники. Он вел их каждый день, даже в госпитале, погибая от дистрофии…

Наконец настал долгожданный для каждого ленинградца день. 18 января 1943 года в 23.00 по радио сообщили: «Войска Волховского и Ленинградского фронтов соединились и тем самым прорвали блокаду Ленинграда…»

Мне лишь раз приходилось встречаться с поэтом Всеволодом Рождественским. Ему принадлежат замечательные строки:

То же самое мог бы сказать о себе и Всеволод Вишневский.

1 ноября 1944 года перед отъездом в Москву Всеволод Витальевич сделал в дневнике запись: «Завтра я покидаю Ленинград после сорока месяцев и десяти суток, отданных ему — родному безраздельно!»

А впереди его ждали фронтовые дороги, дороги до самого Берлина…

В послевоенные годы жизнь Вишневского складывалась непросто.

Вишневский тяжело переживал неудачу с пьесой «У стен Ленинграда». А тут еще активизировались бывшие рапповские критики, которые с торжеством провозгласили: все, мол, кончился Вишневский, исчерпал себя как драматург. Особенно усердствовали те, кто в свое время потратил немало усилий, чтобы опорочить кинороман «Мы, русский народ». По поводу одного из таких борзописцев Вишневский едко заметил, что в годы войны он «укатил на передовые позиции под Алма-Атой и там храбро держался…».

А критики не унимались. В марте 1946 года в «Литературной газете» появилась статья Ю. Юровского (кто сейчас помнит этого критика?) под названием «О старых и новых друзьях». Статья, весьма напоминающая донос. Вишневский с горечью и гневом отвечает критику: «Вы, Юровский, задали вопрос: где душа Вишневского? Вы утверждаете, что душа его вся в прошлом, что этот человек ничего не может дать, что у него, мол, только матросики, братишки на уме и т. д.

Я вам отвечу. Моя душа, Юровский, была в 1937 году в Испании, моя душа была на каждом фронте; моя душа была в Ленинграде и Кронштадте, моя душа была при штурме Риги и Таллина; моя душа была при штурме Штеттина и Берлина, и я горд тем, что дошел до канцелярии Гитлера…»

Современные историки-либералы и некоторые писатели всячески стараются перекроить на свой лад историю Великой Отечественной войны: и Сталинград не тот, и герои-панфиловцы — вымысел, и Зоя Космодемьянская — пропагандистская затея. Не было никаких подвигов… Дегероизация и сейчас идет полным ходом. Поросль тех «алма-атинских защитников» востребована и обласкана, книги их выходят, им без хлопот предоставляется эфирное время. Договорились до того, что многомесячная защита блокированного немцами Ленинграда — ошибка, просчеты командования. Сдали бы Ленинград немцам, глядишь, и не было бы стольких жертв. Париж вон сдали, а ему хоть бы что, все так же весело в «Мулен Руж», а по Монмартру, как и прежде, косяками ходят художники и листья падают в несвежую воду Сены. О таких «творческих» интеллигентах Всеволод Вишневский писал в своих военных дневниках: «О, эти интеллигенты, «инженеры душ», умелые составители идеологических романов, пьес! Меня давно мутит от этих людей, хлипких, дряблых, подделывающихся и в кино, и в литературе, и в живописи под советский, большевистский, героический стиль, не имея на то прав и внутренних волевых данных. Сколько этих интеллигентов «полиняло», залезло в разные провинциальные щели, где и отсиживаются, выжидая… Пусть какие-нибудь философы оправдают мне это «право» писателей сидеть вдали, в укрытиях, где тепло и сытно, и советовать другим идти и умирать…»

Нынче такие «полинявшие» интеллигенты, отсидевшиеся в укромных щелях, и мутят воду.

Я убежден, что Блокада, преодоление ее для русского народа явление духовного порядка — борьба силы духа с жестокой механической силой, торжество добра над злом, победа светлого над темным. Именно там, в блокадную стужу, среди дымных пожарищ, при тусклом свете свечных огарков, под морозный скрип санок, на которых шатающиеся от голода люди везли тела умерших родных и близких, и родился духовный образ Святого мученика, защитника и спасителя России. Его одухотворенный, светлый лик не раз потом проступал в сером от разрывов снарядов небе во время героических сражений Великой Отечественной войны, он наполнял сердца воинов мужеством и отвагой.

Это важно понять сейчас, когда Россия лежит в пореформенных руинах, и по хрупкому еще льду только-только закладывается Дорога жизни, ведущая к спасительному возрождению.

Прислушайся, читатель, и в предутренней рани ты услышишь звук блокадного метронома, напоминающий биение усталого сердца: мы живы, мы боремся, мы выстоим и победим. Те, кто лежит под гранитными плитами Пискаревского кладбища, взывают о памяти. И торопливые, написанные в промежутке между бомбежками и обстрелами, порой при свечах, в блиндажах, корабельных каютах дневниковые записи Всеволода Вишневского помогут воссоздать то героическое, ни с чем не сравнимое время.