Леший

Позавтракав, Панов заглядывал в окно к Зиночке. Та заворачивала ему в салфетку две котлеты и два куска хлеба, в поллитровую бутылку наливала компоту. Все это Геннадий Петрович брал с собой на обед. Сложив провизию в сумочку, он шел будить ребят. Он осторожно дотрагивался до плеча Димки и говорил:

— Вставайте, орлы, время завтракать.

Димка открывал глаза, садился на кровать, раза два вытягивал руки вверх, изображая, будто поднимает тяжелые гири. Затем босой ногой начинал искать носки, оставленные с вечера у кровати.

Коровин вставал всегда с неохотой, свешивал босые ноги на пол и долго тер кулаками глаза. Лениво натягивая рубаху, он зевал и обычно говорил:

— Ну и сон же мне сегодня приснился…

— Будто ты едешь на собственной «Волге» по автотрассе Москва-Стамбул, — влезал в Пашин рассказ Димка, — а впереди ишак.

Димка всегда что-нибудь придумывал. Поэтому Коровин переставал зевать и, ожидая очередного подвоха, настороженно спрашивал:

— Ну и что?

— Ты жмешь на всю железку, — как ни в чем не бывало продолжал Димка, — а ишака обогнать не можешь.

— Ну и что? — уже раздраженно спрашивал Коровин.

— А потом оказывается, что ишак везет твою «Волгу» на буксире.

— Сам ты ишак! — Коровин вскакивал с кровати, натягивал брюки и, намотав на ногу портянку, долго не мог попасть ей в сапог.

— Сам ты ишак! — повторял он еще раз и уходил умываться.

— Зря ты над ним так шутишь, — покачивая головой, говорил Геннадий Петрович.

— Он действительно спит и во сне видит «Волгу», — оправдывался Димка.

— А что в этом плохого, — замечал Геннадий Петрович. — На свои же заработанные хочет купить.

Панов жалел всех подряд. Димка думал, что у него это от возраста и старался не спорить.

Коровин никогда не ждал Димку завтракать. Умывшись, он сразу уходил в столовую и, когда Димка приходил туда, Паша уже кончал есть. Шабанов подходил к раздаточному окну, видел веснушчатое Зинино личико, ее радостные, светящиеся глаза и тут же забывал о Коровине.

— Как тебе сегодня спалось? — спрашивал он и его глаза тоже начинали радостно светиться. — Медведи не тревожили?

— Один во сне пытался облапать, — опустив глаза и пряча появившуюся на губах улыбку, говорила Зина. — Я его так шуганула, до сих пор бежит. Не слышишь, как тайга трещит?

— А я-то думал, почему мне всю ночь не спалось? — отвечал Димка. — Сегодня приду тебя охранять. Так нам обоим спокойней будет.

— Избави меня Бог от такого спокойствия, — Зина подавала Димке завтрак и отворачивалась от раздаточного окна.

— Тогда ты приходи, — говорил Димка. — Паша тебя стесняется, поэтому ночью храпеть не будет.

На этом обмен шутками заканчивался. Рабочий день начинался с восьми. Но в половину восьмого все уже были около машины. За последние дни трасса продвинулась вперед. Бульдозеристы работали на восьмом километре, экскаваторщики на третьем. И на работу их теперь возили всех вместе на грузовике. Коровин всегда старался попасть в кабину. И, если ему это не удавалось, он сердился, с ворчанием лез в кузов и садился на скамейку в самом углу.

Было начало октября. По утрам уже сильно подмораживало, березы и осины сбросили листву, она желтыми пятаками лежала на мху и ветер, не жалея, разбрасывал ее по трассе. На край леса в предутренних сумерках вылетали глухари побродить по песку, запастись на зиму камешками. Скоро они перейдут на зимний корм — хвою сосен и кедров, и перетереть такую пищу в желудке без камешков будет невозможно. Кое-кто из ребят уже добывал глухарей и Димка на этот раз прихватил с собой ружье Гудкова.

Он вылез из машины около своего бульдозера, Геннадий Петрович подал ему ружье и обед в полиэтиленовом пакете. Димка осторожно взял все это и положил в кабину. С Пановым работалось легко, они как бы соревновались друг с другом и день пролетал незаметно. Как только на трассе появился Панов, Димка стал оставлять на день Кузю Зине. С напарником в тайге не было скучно.

«Хороший старик, — думал о нем Димка, — хотя и много ворчит. Зато никогда не жалуется на свою судьбу. Побольше бы таких стариков на трассу».

Обедал Димка вместе с Пановым. Они сидели на поваленном кедре и молча жевали холодные котлеты, запивая их компотом. В верхушках деревьев, непрерывно перебирая ветки мягкими, невидимыми руками, шумел ветер. Он осыпал на землю последние, самые цепкие листья, еще каким-то чудом задержавшиеся на редких березах, и стряхивал с кедров пожелтевшую, состарившуюся хвою. Подняв голову, Панов прислушался к верховому шуму тайги и сказал:

— Хорошо тут. Больше всего люблю тайгу в это время. Ни тебе комара, ни мошки — благодать!

— А мне и тайга надоедает, и жизнь на колесах, — сказал Димка. — Иногда и на футбол сходить хочется, и в ресторане посидеть тоже.

— Тебе может и хочется, — отпив из бутылки большой глоток компота, сказал Панов. — А у меня три дочери и все учатся.

И жена не работает. Всех накормить, одеть-обуть надо. Вот и мотаюсь по трассам. В городе столько не заработаешь. — Он помолчал немного и добавил: — Да и работы в городе нет. Заводы позакрывали, стройки стоят.

Димка с удивлением посмотрел на Панова. Он думал, что у того уже давным давно должны быть внуки, а оказывается его дочери еще учатся в школе.

— Сколько же тебе лет, Геннадий Петрович? — спросил Димка, глядя на серебристую голову напарника.

— Сорок девять. До пенсии еще пахать да пахать.

— А мне двадцать семь, — сказал Димка.

— Я в это время еще только женился. — Панов опустил голову, осторожно стряхнул с колен хлебные крошки и задумчиво сказал: — Здесь я при деле, а дома не знаю куда себя деть. Слоняюсь из угла в угол — словно и заняться нечем. Последний раз со старшей дочерью поругался.

— А чего с ними ругаться? — Димка вздохнул, вспоминая сестру. — Они сейчас рано становятся самостоятельными. Я никак их понять не могу. Чего-то хотят, а чего — не знают сами.

— Мозги жевательной резинкой забиты, — сказал Панов. — Ни семья, ни дети не нужны. Одни деньги.

— Без денег тоже не проживешь, — заметил Димка.

— Знаешь, что я тебе скажу, — Панов вытянул ноги, положил руки на колени и в упор посмотрел на Димку. — Не в деньгах счастье. Деньги в человеке душу убивают. Это только говорят, что они не пахнут. Еще как пахнут, даже смердят. Особенно, если они нечестные. Какое счастье от денег, если у тебя нет ни семьи настоящей, ни детей? Для чего они? Для того, чтобы вдоволь есть, пить, покупать на ночь срамную бабу? Много ли счастья от этого?

— А в чем оно, счастье? — спросил Димка.

— В душевной близости человека с человеком. В любви мужчины и женщины. Не в сексе, как сейчас говорят, а в том, что ты глаз оторвать от нее не можешь, каждое дыхание ее ловишь, чувствуешь запах ее кожи и ощущаешь, что от этого сердце не просто замирает, останавливаться начинает.

Панов говорил так красиво, что Димка на некоторое время даже замер. Потом спросил:

— Наверное, Геннадий Петрович, ты по жене шибко соскучился?

— По жене я всегда скучаю. И по дочкам тоже. — Панов хлопнул Димку по плечу. — С семьей мне повезло. Тут у меня все в порядке.

— А с чем не повезло? — Димке вдруг захотелось узнать о своем напарнике подробности, о которых он раньше и не думал.

— По трассам мотаться приходится. Девчонки живут по сути дела без отца. Да и жена восемь месяцев в году как мать-одиночка. Разве это нормально?

Панов достал сигарету, закурил и пристально посмотрел на Димку. Тот опустил глаза и попытался ногтем отщипнуть кусочек коры кедра, на котором они сидели. Димке вспомнился иностранец в блестящих штиблетах, приезжавший недавно на трассу. «Живет в чистенькой Европе, не знает ни нашей грязи, ни северных комаров, похожих на разъяренных зверей, — подумал Димка, — и только отсчитывает миллионы, которые текут к нему по трубе из нашей сибирской земли. А мы тут за несчастный кусок хлеба жилы вытягиваем и все для того, чтобы он богаче стал». От этих мыслей Димке даже работать расхотелось.

Ветер все так же шумел в верхушках деревьев. Скупое осеннее солнце уже только светило, но не грело. Димка повернулся в ту сторону, откуда начиналась трасса. И вдруг увидел, как прямо на него, по-куриному, быстро махая куцыми крыльями, летит глухарь. Перелетев бульдозеры, он сел на кедр, ветка прогнулась под его тяжестью, и глухарь закачался на ней, как на пружине. Димка тут же присел на корточки и, не поднимая головы, стал пробираться к бульдозеру, где лежало ружье. Он уже потянул руку к кабине, когда услышал громкий окрик Геннадия Петровича:

— Оставь его!

Димка сначала не понял, чего хочет напарник, но тот повторил уже с раздражением в голосе:

— Оставь глухаря! Пусть летит.

Димка выпрямился и, повернувшись, направился к Панову. Глухарь, увидев идущего человека, с шумом снялся с ветки и скрылся за деревьями.

— Пусть летит, — уже мягче повторил Панов, поднявшись и провожая глухаря взглядом. — Может это последний, которого мы видим.

Но Димка еще весь горел азартом, поэтому с горечью сказал:

— Зря ты так, Геннадий Петрович. Я бы его добыл.

— Зачем тебе нужен этот глухарь? — спросил Панов. — Ты что, с голоду умираешь? Я в тайге много лет работаю, в разных местах был, а глухарей всего несколько раз видел. Может этот действительно последний.

— Странный ты человек, Геннадий Петрович, — не переставал сокрушаться Димка. — Столько всего за свою жизнь повидал, а глухаря жалеешь.

— Знаешь, Дима, сынок ты мой, — Панов положил широкую, тяжелую ладонь на его плечо. — Мы обо всем жалеть поздно начинаем. Нужно все делать так, чтобы потом не раскаиваться. Нефть уже всю продали. Теперь давай глухарей изведем. Что же тогда нашим детям достанется?

— Гудков трех глухарей за эту осень убил. Зина их готовила ему и Шумейко.

— Нашел, кому завидовать, — криво усмехнулся Панов. — После таких, как Гудков с Шумейко на нашей земле пустыня и остается.

Димка в ответ на его слова только махнул рукой. Повернулся и размашистым шагом пошел к своему бульдозеру.

…Вечером к ним в вагончик зашел начальник участка Шумейко. Постоял около дверей, окидывая жилое помещение цепким взглядом, потом прошел к столу, сел на табуретку. Геннадий Петрович в это время, стоя на коленях, укладывал в тумбочке свои вещи. Увидев начальника, поднялся, сел на кровать.

— Далеко ушли? — глядя на него, спросил Шумейко.

— Да где далеко? — махнув рукой, ответил Панов. — На километр, не больше.

— А чего это вы у нас о работе спрашиваете? — влез в разговор Паша Коровин. — Вам ведь Гудков каждый вечер докладывает.

— Гудков Гудковым, а я хочу спросить у вас, — ответил Шумейко. — Мне сегодня заказчик звонил, у них наша стройка на особом контроле.

— Вы бы у них денег побольше попросили, — сказал Паша. — Я на этой стройке уже вторые сапоги донашиваю и все за свой счет.

Он выставил ногу в новом кирзовом сапоге, покрутил носком. Шумейко мельком глянул на сапоги и, не задержавшись на них, снова спросил Панова:

— Вы там на трассе елку случайно на видели?

— Зачем вам елка? — удивился Димка.

— Мне надо хорошую елку, метра четыре высотой.

— К новому году готовитесь? — попытался съязвить Коровин.

— Ну вот видишь, какой ты догадливый, — сказал Шумейко. — Скоро морозы начнутся, я сегодня месячный прогноз погоды получил. Сейчас бы хорошо елку спилить да вкопать ее у нашей конторы. Она бы до Нового года, как свеженькая, стояла.

— Нам — елку? — удивился Паша и, нагнувшись, посмотрел в глаза начальника участка, словно хотел удостовериться: уж не случилось ли чего у него с головой?

— Именно вам, — серьезно ответил Шумейко. — Мы на нее лампочки повесим, такие гирлянды будут… Какой же Новый год без елки?

Панову эта затея понравилась сразу. Поэтому он сказал:

— Завтра посмотрим. Если где поблизости растет, срубим и привезем.

Шумейко ушел. Димка встал с табуретки, подошел к окну. Над верхушками кедров виднелась узкая светлая полоска, по верхнему краю которой клубились черные облака. Огромная оранжевая луна, пытаясь подняться над деревьями, запуталась в кронах и, не в силах выбраться из них, отбрасывала на небо желтый свет. На ее фоне деревья просвечивали четко очерченными черными силуэтами.

Димке почему-то вспомнился родной Алтай, неоглядная кулундинская степь, над которой осенними ночами тоже всходит такая же огромная оранжевая луна. И степь, тускло освещенная ее светом, тоже кажется неземной и таинственной. «Господи, как там в летнюю жару звенят кузнечики, — подумал он. — Воздух и так накален до такой степени, что кажется: дотронься до него рукой и он зазвенит. А они стрекочут и стрекочут. Я уже несколько лет не слышал их пения. А осенью, когда едешь по полевой дороге, пахнет полынью и созревшими хлебами. Я отвык от этого запаха и забыл, как растет хлеб».

У него сжалось сердце от воспоминаний по родному земному уголку, он закрыл глаза и качнулся, приподнявшись на носках. А когда открыл глаза и снова посмотрел в окно, луны уже не было. Там, где еще мгновение назад она светилась огромным оранжевым кругом, сгустилась кромешная тьма. Лишь недалеко от деревьев вырисовывался желтый квадрат окна столовой. Зина, по всей видимости, еще была там. Димка натянул куртку и пошел в столовую.

Зина чистила картошку, бросая ее в наполненную водой огромную алюминиевую кастрюлю. Обернувшись на стук двери, она увидела Шабанова. Тут же встала, положила нож на стол, вытерла руки о передник.

— На дворе уже ночь, а у тебя свет горит, — оглядывая ее, сказал Димка. — Думаю, дай проверю.

— Я уже закончила, сейчас иду к себе, — ответила Зина, развязывая на спине тесемки фартука.

Она аккуратно свернула его, положила на стол рядом с ножом, натянула на себя легкую курточку. Шагнув за порог столовой, Зина зябко передернула плечами и сказала, приложив ладони к щекам:

— Ух, как здесь холодно.

— Сейчас я тебя согрею, — сказал Димка, расстегнув куртку и накрыв девушку полой.

Она не противилась. Он нагнулся и осторожно поцеловал ее в голову. Зина сделала вид, что не заметила поцелуя. Тогда он обнял ее за шею, прижал к себе и поцеловал в губы.

— Ну вот еще! — сердито сказала Зина и попыталась вырваться. Но то ли Димка держал ее крепко, то ли она приложила мало усилий, вырваться ей не удалось.

А Димка, между тем, поцеловал ее еще раз. Тучи, закрывавшие луну, расползлись и ее медный диск, наконец-то приподнялся над вершинами кедров. В лунном свете засеребрился воздух, выплыли четкие квадраты вагончиков, расставленные по периметру ровной прямоугольной площадки. Зинкин вагончик оказался совсем рядом.

— Пойдем, я провожу тебя до него, — сказал Димка. — А то ты действительно замерзнешь.

Притаившись в тени молодого подроста, медведь долго смотрел на поваленный кедр, лежавший на склоне небольшого, крутолобого взгорка. Вывернув пласт земли, за которую дерево держалось корнями, оно не оторвалось от нее. Нижние корни все также цепко хватались за почву, подпитывая соками ствол. По этой причине кедр не потерял хвою. Она была зеленой и густой, особенно на вершине. Под этой вершиной и располагалась берлога медведя. Не отрывая взгляда от упавшего кедра, он настороженно слушал тайгу, пытаясь уловить в ее монотонном шуме непривычные звуки.

Медведь шел сюда медленно, постоянно поднимая морду и поводя кончиком носа, чтобы понюхать воздух и прислушаться. То, что он увидел на берегу, ошеломило его. Под напором железного чудовища, извергавшего из трубы отвратительный синий смрад, содрогаясь и осыпая землю шишками, рухнул столетний кедр. Берег был заставлен вагончиками, между которыми суетились люди. Они вероломно вторглись на чужую территорию обитания и теперь было видно, что изгнать их отсюда уже не удастся. Дав волю эмоциям, медведь направился в глубь тайги, где не было ни людей, ни смрада.

Несколько раз он выходил на крутоярье реки, где, задирая морду, снова принюхивался, стараясь обнаружить непрошеного соперника. Но ни машинной вони, ни запаха другого медведя здесь не было. На некоторых кедрах он видел лишь свои собственные отметины. Там, где, поднимаясь на задние лапы, он делал когтями царапины, выступила янтарная смола.

Обследовав берег, медведь вышел на гриву и залег в островке молодого сосняка. Отсюда хорошо просматривалось пространство. День был пасмурным, но безветренным. Малоподвижный воздух перемещался верхом, в кронах деревьев, его неслышное дуновение лишь изредка достигало земли. В такую погоду можно было полагаться только на зрение и слух. Но при каждом дуновении воздуха медведь напрягал и обоняние. Он напряженно ждал встречи с невидимой опасностью и заранее готовился к ней.

Однако тайга была на удивление спокойной. За несколько часов лежки он постоянно слышал лишь хриплый крик кедровки. По всей видимости птица не могла удержать шишку во время полета и, уронив ее, плакала от обиды. Где-то далеко деловито постукивал по сухой лесине дятел, выискивая белых, жирных гусениц короеда. Однажды совсем рядом с медведем зацвокала белка. Он насторожил уши, жадно прислушиваясь к окружающему пространству, но не обнаружил ничего подозрительного. Единственное, что не давало ему покоя, это постоянный писк бурундуков у росшего в отдалении кедра.

Уже перед самым вечером медведь встал с лежки, намереваясь пройти до ягодных мест, где он кормился все эти дни. Проходя мимо кедра, он увидел сидевшего на поваленной лесине бурундука, щеки которого раздулись от спрятанных за ними орехов. Заметив медведя, бурундук пискнул и торопливо шмыгнул под кедр. Медведь, вытянувшись пластом, попытался прихлопнуть его лапами, но бурундук успел заскочить в нору. Медведь сунул в ее вход морду и задвигал кончиком носа. Учуяв запах добычи, он, сопя и роняя слюну, начал разгребать землю когтями. Мощными рывками передних лап он выгребал ее себе под брюхо, а затем задними отбрасывал далеко от кедра. Медведь работал со свирепой настойчивостью. Поняв, что нора уже не может защитить от грабителя и убийцы, бурундук попытался выскочить из нее. Но это ему не удалось. Медведь придавил его тяжелой лапой и затем, чуть приподняв ее, схватил бурундука зубами. Тот не успел издать даже последнего писка.

Расправившись с бурундуком, медведь начал разрывать нору дальше. Вскоре он добрался до кладовой. Маленький бурундук оказался запасливым зверьком. Готовясь к долгой северной зиме, он натаскал в широкий и просторный отнорок несколько килограммов отборных кедровых орехов. Уткнувшись в них носом, медведь, чавкая и хрустя скорлупой, начал с жадностью поедать их. Когда большая часть орехов была съедена, медведь, фыркнув, приподнялся и тряхнул головой, пытаясь освободиться от прилипшей к морде земли. Потом потерся носом о переднюю лапу и, поднявшись во весь рост на задних, насторожился. Ветер все так же шумел в верхушках деревьев, работящий дятел в отдалении продолжал деловито стучать по сухостойной лесине. Постояв несколько минут, медведь покрутил головой, оглядывая окрестности, опустился на землю и двинулся дальше.

Осень в этом году выдалась сухой и щедрой. Под каждым кедром валялись шишки, поляны были усеяны черникой, а склоны грив краснели от брусники. Она уже начала темнеть и осыпаться на землю, но жировать на ней еще можно было вовсю. Медведь быстрым, размеренным шагом вышел к своим брусничным местам. День клонился к закату, багровое солнце уже коснулось своим краем деревьев и они отпечатали на земле длинные черные тени. Медведь остановился в тени на гриве, не решаясь выйти на открытое пространство. И снова задвигал кончиком мокрого носа, стараясь уловить все запахи, доносившиеся до гривы.

На брусничных местах было спокойно. Лишь однажды из брусничника высунулась маленькая рыжая головка с крошечными круглыми ушами и тут же скрылась, припав к земле. Это был колонок, вышедший на вечернюю охоту. Медведь скользнул по нему взглядом и тут же насторожился. На другой стороне гривы раздался еле слышный топот копыт. Медведь прильнул к земле, положив голову между лап и повернув уши в сторону топота. По звуку копыт и еканью селезенки он сразу определил, что бежит крупный сохатый. Осторожно, по-кошачьи, медведь выполз на край гривы. Огромный, казавшийся в сумраке почти черным лось в красивых белых чулках торопливой рысью шел по дну лощинки метрах в пятидесяти от медведя. Широкие красивые рога величественно покачивались над его крупом, селезенка, в такт шагам, екала в подреберье. Не замечая опасности, он проломился сквозь молодой сосняк и исчез в густеющей темноте. Медведь встал и, замерев, долго смотрел в ту сторону, куда удалился лось. Но в лесу уже не было слышно никаких звуков. Пробежавший зверь бесследно растворился в тайге.

Ночью медведь кормился на бруснике, а перед рассветом снова залег на гриве в надежде встретить сохатого. Но за весь день мимо не прошло ни одного лося. Между тем погода изменилась. Ветер с западного повернул на северный и принес в тайгу первые запахи стужи. Вечером в холодном воздухе замелькали похожие на лебяжий пух легкие снежинки. Медведь знал, что они еще только предвестники зимы, настоящие холода начнутся позже, когда каждое утро на траве будет появляться иней, но инстинкт потянул его к берлоге. Он пошел к ней утром.

Полдня медведь ходил на почтительном расстоянии от поваленного кедра, принюхиваясь и настороженно оглядывая тайгу. Он искал следы человека, но не обнаружил их. Натыкался на запахи колонка, белки, соболя, однажды невидимой тенью недалеко от него проскочила вспугнутая росомаха. Но следов человека здесь не было. Как впрочем, и следов сохатого. Наткнувшись на людей, лоси, очевидно, сменили место осеннего перехода через реку. Теперь надо было заново искать его.

Вечером медведь решил обследовать берлогу. Но когда он уже был в нескольких метрах от нее, издалека послышался странный нарастающий шум. Он быстро приближался, все время усиливаясь. Услышав его, медведь метнулся в подлесок и затаился. Низко над деревьями летел вертолет, оглушая тайгу звенящим рокотом. Когда он пролетел над берлогой, медведь почувствовал в воздухе ту же смердящую вонь, что и на берегу около вагончиков. Пропустив вертолет, он поднялся и крупной, торопливой рысью поспешил на север. Он понял, что в этой берлоге оставаться на зиму нельзя. Она оказалась очень близко от людей.

Он шел все дальше и дальше, приближаясь к северной границе своих владений. Места здесь были хуже, чем у берлоги, здесь не было кормежки. Брусничник рос мелкими редкими кустиками, черника не попадалась вообще. Правда, на окраине соснового массива начиналось кочковатое болото, поросшее клюквой. Медведь вышел к нему, долго и внимательно осматривал каждую кочку. На этом болоте он не кормился ни разу, поэтому сюда могли забредать медведи с соседней территории. Но ничего подозрительного он не заметил. Клюквы на кочках было мало, хотя она и уродилась крупной. Весной, после спячки, когда она будет особенно сладкой, ее хватит на две-три кормежки.

Он прошел немного по сосняку и вышел к широкому, говорливому ручью. По его берегам, покрытым густой, еще зеленой травой, стояли березы и заросли мелкого осинника. Однажды медведь уже переходил на другую сторону ручья и сразу же наткнулся на свежие отметины другого медведя. Судя по царапинам на деревьях, это был могучий и сильный зверь. Вступать с ним в драку было опасно, к тому же медведю хватало и своей территории, поэтому он, не дожидаясь встречи с хозяином, вернулся назад. Сейчас, стоя в кустах, медведь смотрел на противоположный берег. Потом, скрываясь за деревьями, прошел краем опушки к осиннику. И сразу почувствовал резкий, свежий запах лосей. Совсем недавно они кормились в осиннике и сейчас, по всей вероятности, отдыхали где-то рядом.

Медведь вышел на след и, постоянно принюхиваясь и поднимая голову, осторожно двинулся по нему. Он увидел лосей на краю болота в малорослом густом сосняке. Это была самка с двумя годовалыми телятами. Медведь остановился, поводя кончиком носа, чтобы определить, откуда дует ветер. Запаха лосей не доносилось, значит ветер, хотя и очень слабый, дул от него. Медведь тут же свернул со следа пока лоси не учуяли опасность и, припав к земле, пополз к сосняку кромкой леса. Лоси стояли спокойно, лишь изредка поводя ушами.

Медведь полз на животе, иногда на несколько секунд замирая и вжимаясь в землю, потом осторожно приподнимал голову и, не сводя глаз с добычи, снова полз. Между сосняком и лесом росли высокие кочки и лоси не видели приближающегося хищника. Но вдруг лосиха насторожилась. Она нервно переступила с ноги на ногу, повернула голову в сторону леса, ее большие уши зашевелились. Медведь замер, прижавшись к земле и затаив дыхание. Трава была усеяна упавшими листьями, бурая шерсть сливалась с ними. С минуту лосиха, прислушиваясь, смотрела в сторону леса, потом успокоилась. Медведь снова пополз. Он подобрался к сосняку почти на десять метров. И тут лосиха учуяла его. Ломая молодые сосенки, она испуганно шарахнулась на открытое пространство.

Медведь, словно пружина, вылетел из-за кочек. Если бы не молодые деревца, лоси могли бы взять с места хорошую скорость. Но сосенки, хотя и немного, затормозили их движение. Когда они выскочили на болото, медведь оказался рядом с ними. Лоси, задыхаясь и бешено вращая остекленевшими от страха глазами, рванулись вперед. Медведь поравнялся с бычком, бежавшим последним, несколько десятков метров пролетел, почти касаясь его боком, потом изогнулся и, схватив лося за горло, уперся в землю всеми четырьмя лапами. Лось, задрав ноги, перевернулся через спину и с утробным стуком грохнулся на землю. В медвежьей пасти оказался кусок вырванного горла. Мотнув головой, он выбросил его и, злобно рыча, набросился на жертву. Но лось уже не пытался подняться. Лежа на спине, он перебирал в агонии ногами.

Подождав, пока лось успокоится, медведь огляделся. Лосиха со вторым лосенком, проскочив болото, уже скрылась за деревьями. С клюквенных кочек снялась стайка испуганных косачей и тоже исчезла в лесу. На высокой березе, стоявшей у края болота, откуда-то появился черный ворон. Тонкая ветка, на которую он уселся, прогнулась, перебирая лапами, он подвинулся на ней поближе к стволу и, поглядывая на лежавшего кверху ногами лося, удовлетворенно произнес: «Кру, кру».

Медведь ухватил лося за шею и, пятясь, потащил его к сосняку, из которого тот выскочил всего минуту назад. Оставляя за собой широкий волок, он затащил его в сосняк и начал сгребать мох и сухие ветки, чтобы забросать ими жертву. Вскоре между кочек вырос холм, из которого торчали только лосиные ноги. Закончив работу, медведь отошел к кромке леса и лег в опавшую листву между молодых тонких березок. Прижавшись к земле, он словно растворился среди листвы.

Ночью ударил сильный заморозок. Взошедшая над лесом луна высекла на земле голубоватое сияние. Голубым казался воздух между деревьями, слабым голубоватым светом светились одетые в изморозь кочки и торчащие на них кустики клюквы, и только тени от деревьев казались темно-синими. Положив тяжелую голову на лапы, медведь молча смотрел на притихшее болото и холмик в сосняке, под которым была спрятана убитая добыча. Он караулил ее и ждал, когда лося тронет запах тления.

Незадолго до рассвета медведь поднялся с лежки и пошел в тайгу. Он чутко улавливал все запахи, настороженно всматривался в заметные только одному ему следы. Больше всего его интересовал след другого медведя. Но кроме соболей, колонков да насоривших кое-где чешуей от кедровых шишек белок, в тайге никого не было. Правда, один раз он наткнулся на старый след росомахи, но та никогда не была ему соперником. Медведь искал место для новой берлоги.

Несколько раз он останавливался у островков молодого кедровника и поваленных деревьев, обходил их, принюхивался, и все время уходил дальше. В его подсознании постоянно стояли грохочущие машины и суетящиеся около них люди. Он больше не хотел встречаться с ними.

Наконец он нашел подходящее место. Огромный, рухнувший от старости кедр придавил широкой вершиной густой, непролазный кедровник. При падении он примял и поломал несколько молодых деревьев. Под этой вершиной можно было спать как в хорошей избушке. Медведь обошел кедровник, оглядывая его со всех сторон, потом отошел в соседний островок молодого леса и залег там на целый день, чтобы понаблюдать за окружающим пространством. За весь день никто не побеспокоил его, ничто не привлекло внимания. К вечеру медведь почувствовал голод, поднялся и направился к убитому лосю.

Им уже пытались поживиться вороны, расклевавшие ноги, и шустрые рыжие колонки. Один из колонков так увлекся неожиданно подфартившей трапезой, что не заметил, как около туши появился медведь. Увидев хозяина добычи, он согнулся, сделавшись похожим на веревочную петлю, потом зашипел, распрямился и сиганул через голову медведя сначала на сосенку, а затем дальше, пока не очутился на высокой ветке большого дерева. Здесь можно было переждать, пока медведь не насытится и не отойдет от туши. Остатками со стола крупного хищника всегда кормится немало лесной мелочи.

От лося уже несло тлетворным запахом. Он щекотал ноздри, пощипывал горло, вызывал слюну и голодные спазмы. Медведь разгреб с лося натасканный им мусор, ткнулся мокрым носом в сухую, мягкую шерсть и с урчанием вонзил в брюхо жертвы огромные желтые клыки. Он ел с чавканьем и хрустом, отплевывая шерсть и куски шкуры и все это время колонок, затаившись на толстом сучке высокого дерева, смотрел на пиршество, ожидая своего часа.

Когда медведь поднялся и, опустив голову, стал осматриваться по сторонам, колонок все так же сидел на месте. Медведь закрутил головой, задвигал ушами и кончиком носа, вынюхивая и прослушивая пространство, потом отошел на край болота и лег за деревьями недалеко от опушки. Лишь после этого колонок осторожно спустился с дерева, пробрался к лосю и продолжил пиршество.

Весь следующий день шел мокрый снег. Медведь сходил к месту, которое выбрал для берлоги, залез под вершину кедра, лег, но тут же встал, почувствовав под боком сухую ветку. Он выбросил ее, выровнял ложе и снова лег. Проспав целый день, вечером медведь отправился на кормежку.

После того, как был съеден весь лось, он еще несколько дней ходил по тайге, постоянно возвращаясь к берлоге. Он останавливался около нее, иногда ложился в кедровый подрост, чтобы проследить, не подстерегает ли его на месте новой зимовки опасность. Ночами уже сильно подмораживало, в ложбинах появились островки нетающего снега и медведь, чувствуя приближение зимы, готовился к ней.

Однажды на тайгу обрушился буран. Воздух стал сухой и холодный, снег мело по земле, он шуршал, натыкаясь на опавшие листья. Медведь почувствовал себя вялым. Пригнувшись, он залез под кедр, где было тихо и сухо, улегся на бок, закрыл глаза и провалился в полузабытье, в котором слышал только легкое позванивание ветра в сухих ветках. К утру всю тайгу занесло снегом. Он замел медвежьи следы, накрыл медведя и верхушку кедра, которую теперь можно было определить только по небольшому сугробу, возникшему в мелколесье.

Снег закрыл развороченную бульдозерами землю, темные пятна моторного масла и пролитой солярки, преобразил весь городок строителей. У вагончика, в котором размещалась контора сварочного участка, стояла вкопанная в землю елка. Крупинки снега застряли в ее ветках и казалось, что она поседела за одну ночь.

В этот день впервые за все время работы строители устроили выходной. Надо было сходить в баньку, привести в порядок одежду и личные вещи, написать письма домой. Димка еще с утра решил, что проведет выходной с Зиной. Только не мог придумать, чем им заняться в такую погоду. И он решил, что лучше всего спросить об этом ее. Натянул куртку и вышел на улицу.

Поскрипывая хрустящим снегом, Зина бежала от столовой к своему вагончику. Она была без пальто, в белом халате и белом поварском колпаке. Лицо ее раскраснелось, из-под куцеватого халата выглядывали стройные ноги, на которые сразу же засмотрелся Димка.

— Здравствуй, Зиночка! — улыбаясь во весь рот, крикнул Димка. — Ты случайно не хочешь покататься на лыжах?

Зина остановилась, моргнув опахалами ресниц, посмотрела на Димку и, как ему показалось, нисколько не удивившись, сказала:

— Случайно хочу.

Слова о лыжах вылетели у него совершенно непроизвольно. Ни о каком катанье он не думал, просто лыжи всегда ассоциируются у человека со снегом.

— Тогда я организую лыжную прогулку, — сказал Димка, все так же улыбаясь.

— У меня нет лыж, — сказала Зина, поеживаясь и пряча ладони под мышками.

— Я буду катать тебя на санках, — сказал Димка. — Как маленькую девочку.

— Я уже не маленькая, — сердито ответила Зинка и в упор посмотрела на Шабанова.

Димка удивился ее взгляду потому, что он был не таким, каким казался всегда. Серые Зинкины глаза смотрели строго, но взгляд их был мягкий и притягательный и Димке показалось, что он может утонуть в ее глазах. Он впервые почувствовал, что готов броситься в них, как в омут, и у него сладко защемило сердце. Словно кто-то дотронулся до него нежной, ласковой лапой.

— Мы уедем с тобой далеко в тайгу и поселимся в медвежьей берлоге, — сказал он, дотронувшись до ее локтя. — Она выстлана мхом, в ней тепло и уютно.

— А медведь не захочет пообедать нами? — серьезно спросила Зина.

— Мы сами пообедаем им. Мы будем лежать на медвежьей шкуре и есть сырую печенку.

— Фу! — тряхнула головой Зинка. — Что может быть противнее сырой печенки?

— Но на медвежьей шкуре ты полежать не против?

— На медвежьей не против. — Она сверкнула глазами и добавила: — Только без тебя.

— Мы выступаем сразу же после обеда, — сказал Димка. — Не возражаешь?

— Нет, — ответила вконец замерзшая Зинка и побежала в свой вагончик.

Димка проводил ее взглядом и стал соображать, у кого бы можно было взять лыжи. В городке строителей лыжным спортом не занимался никто. Но ведь не зря он заикнулся о них. Ведь где-то же он их видел! И тут Димка вспомнил, что несколько дней назад с лыжами в руках шел Шумейко. Тому лыжи нужны, он иногда уходит на них проверять, не сбились ли строители с направления трассы.

Шумейко сидел за столом в своем вагончике в полушубке и натянутой до самых бровей ушанке. У него было бледное лицо, а взгляд глубоко запавших глаз — уставшим.

— Простыл, что ли? — сказал он, подняв глаза и отвечая на немой Димкин вопрос. — Лежать не лежу и работать не могу тоже. Сейчас бы попариться в баньке, да хватануть хорошей перцовки.

Димка знал, что два дня назад при разгрузке с баржи упал в реку бензовоз, полный солярки. Из воды торчала только его кабина. Бензовоз нужен был для того, чтобы бульдозеры и экскаваторы не ездили за горючкой в городок, а заправлялись прямо на трассе. Вызволением из реки машины руководил Шумейко. Чтобы зацепить бензовоз тросом, ему самому пришлось лезть в ледяную воду. «Налазился», — подумал Димка, глядя на осунувшегося, закутанного в шубу начальника участка. На столе у Шумейко лежал график строительства нефтепровода, выполненный цветными карандашами.

— Степан Кондратьевич, — покосившись на график, сказал Димка. — Я видел у вас лыжи. Нельзя их взять? Сегодня вечером верну.

— Покататься решил? — спросил Шумейко и его глаза немного оживились.

— Рябчиков тут недалеко видел, — сказал Димка. — Хочу сходить за ними. Когда снег станет глубоким, в тайгу не сунешься.

— Бери, — ответил Шумейко. — Они у меня в хозяйственном вагончике.

— А вторых лыж у вас случайно не найдется?

— И вторые есть. В тайге без подстраховки нельзя.

— А можно их тоже взять? — сказал Димка.

Шумейко внимательно посмотрел на него, сразу догадавшись, для кого нужны вторые лыжи, и сказал:

— У них крепления на большую ногу.

— Крепления-то мягкие. Их в два счета переделать можно.

— А не сломаешь? — спросил Шумейко.

— Я же не с горок кататься собираюсь, — сказал Димка.

— Бери, но отвечаешь за лыжи головой, — строго предупредил Шумейко.

Зинка серьезно отнеслась к предложению Шабанова покататься на лыжах. Она надела валенки, теплые спортивные брюки, толстый свитер и красную вязаную шапочку. Димка внимательно оглядел ее экипировку и серьезно заметил:

— Я бы на твоем месте надел еще и дошку.

— Зачем? — не поняла Зина. — Мне и так тепло.

— Мы же не на лыжные гонки отправляемся, а на охоту. Пойдем не спеша. Может быть где-то остановимся. Может быть даже передохнем. В одном свитере будет холодно.

— Ты что, на самом деле хочешь охотиться на медведя? — удивилась Зинка. Она растерянно посмотрела на Шабанова и нерешительно добавила: — Я думала, ты пошутил насчет медвежьей печенки.

Димка рассмеялся. Он и не предполагал, что Зинка так простодушно клюнет на его шутку.

— Ни за каким медведем мы не пойдем, — сказал он. — А ружье я взял на всякий случай. Мы не в парк культуры идем, а в тайгу. В ней может всякое случиться. И рысь встретиться, и росомаха.

— А росомаха большая? — спросила Зинка.

— Да нет, чуть больше нашего Кузи. Ты его сегодня, кстати, кормила?

— Попробуй не накорми, он своим воем из столовой выживет, — сказала Зинка и, успокоившись, добавила: — Пойду за дошкой, как ты называешь мой свингер.

— У дошки одно название греет, — сказал Димка. — А как услышишь слово свингер, не то есть, не то тошнить хочется.

Они миновали вагончики и пошли краем тайги вдоль берега реки. Димка надеялся подстрелить здесь рябчиков. Но ни рябчиков, ни других птиц и зверей около городка строителей не было. Спасаясь от человека, они откочевали в более глухие места. Димка свернул в глубь тайги. Здесь было чище и они шли, легко скользя по неглубокому снегу, потому что упавшие деревья попадались редко. Димка всматривался в следы, но читать их совершенно не умел. Выросший в степи, он не был охотником. И он жалел о том, что рядом с ним сейчас не было собаки. Кузя был еще слишком мал, чтобы заниматься охотой.

Солнце, ярко светившее с утра, как-то незаметно исчезло с небосвода, его затянули легкие облака, которые становились все плотнее и ниже. Зинка раскраснелась, под этой краской исчезли веснушки на ее лице. Она вошла в азарт, ее увлекла прогулка. Они обогнули небольшое болотце и попали в нетронутый реликтовый лес. Деревья стояли здесь одно к одному, мощные, в два обхвата, глядя на них, Димка ощутил неясную тревогу. Могучий девственный лес, в котором до сих пор может быть не побывал еще ни один человек, казался таинственным и немного страшил. Димка невольно провел ладонью по прикладу ружья.

— Я устала, — сказала Зина и прислонилась спиной к кедру.

Димка смел рукавицей снег с валежины и пригласил ее сесть. В это время на соседнем дереве свистнул рябчик. Димка сорвал с плеча ружье, взвел предохранитель и начал внимательно разглядывать каждую ветку.

— Ты чего? — шепотом спросила Зинка.

— Где-то здесь сидят рябчики, — так же шепотом ответил он.

С соседнего дерева снова раздался свист. Димка встал с валежины и пошел к кедру. Стайка рябчиков вспорхнула с него и, отлетев метров на пятьдесят, снова уселась на нижних ветках. Прижав палец к губам, Димка приказал Зине стоять на месте и не шевелиться. Сам же, прячась за деревьями, стал осторожно пробираться к рябчикам. Выглянув из-за кедра, он сразу увидел весь табунок. Рябчики спокойно сидели, не замечая охотника. Стараясь унять вдруг неожиданно забухавшее сердце, Димка поднял ружье, прицелился и выстрелил в нижнего. Рябчик упал. Остальные снялись и, немного отлетев, снова сели.

Подобрав рябчика, Димка кинул его Зине и направился за остальными. Они опять подпустили его на выстрел и ему удалось снять еще одного. Зинка подняла руку, давая понять, что подберет добычу, и Шабанов, все так же прячась за деревьями, начал подкрадываться к не встречавшимися с человеком, а потому непуганым птицам. Но на этот раз рябчики не подпустили его. Заметив охотника, они отлетели от него на те же пятьдесят метров, и, словно дразня, уселись на самом виду. Димка опять стал подкрадываться к ним на выстрел, а Зина с двумя рябчиками в руках следовала на некотором отдалении сзади. Но рябчики уводили их все дальше и дальше.

Вскоре пошел снег. Он летел все гуще и гуще и вдруг повалил так, что впереди на расстоянии десяти метров можно было видеть только сплошную белую стену. В лесу стало совсем темно и Димка остановился.

— Давай отдохнем немного и повернем назад, — сказал он.

Зина рассматривала рябчиков. Они походили на маленьких пестрых курочек с красными бровями и мохнатыми ножками.

— Что мы будем с ними делать? — спросила она.

Димка достал из кармана кусок шпагата, привязал рябчиков к ремню и сухо сказал:

— Пошли, а то скоро стемнеет.

Но сколько они не шли назад, везде были все те же высокие кедры. Зинка уже еле передвигала ноги, часто останавливалась, поправляя выбившуюся из-под шапочки и все время спадавшую на лоб прядь волос, но не жаловалась и не выдавала страха. Димка молча поджидал ее, когда она отставала. Он почувствовал, что они сбились с пути. Не решаясь сказать об этом, он попытался отыскать свою же собственную лыжню, которая бы вывела их к реке, но густой снег засыпал все следы. Наконец, Зинка остановилась, утерла рукавичкой мокрый лоб и тихо произнесла:

— Мне кажется, мы заблудились.

— Скоро настанет ночь и мы найдем дорогу по звездам, — сказал Димка. — Мы определим направление по Полярной звезде.

Я ее хорошо знаю.

Зинка посмотрела на низкое, закрытое плотными тучами темное небо и ничего не ответила.

— Люди почему-то всегда уходят влево, — сказал Димка. — Пойдем направо и мы выйдем к речке.

Снег пошел реже, тучи потянулись наверх и Димка почувствовал, что становится холоднее. Он понял, что ночью должен ударить мороз и со страхом подумал о том, что может случиться с ними, если они не выберутся из тайги. Чтобы этот страх не почувствовала Зина, он сказал, стараясь придать голосу как можно больше бодрости:

— Не боись, Зинуля. Скоро мы будем дома.

Подгоняемые наступавшей темнотой, они снова двинулись в путь. Спустились в какой-то лог, поросший густым мелким кустарником, продрались сквозь него, поднялись на крутой взгорок и неожиданно оказались на берегу ручья.

— Ну вот видишь, — обрадованно сказал Димка, — теперь мы точно выйдем к речке. Ручей нас выведет.

Они пошли вниз по течению, но ни ручей, ни лес им не были знакомы. Никакого ручья, пересекающего трассу нефтепровода, Димка не знал и даже не слышал о нем. Вскоре они вышли на мыс, который огибал ручей, перевалили через него и увидели на крутом берегу избушку. Широким торопливым шагом Димка подъехал к ней. В избушке было одно маленькое, похожее на черный квадрат, оконце. Оно не светилось, значит за ним не было жизни. Но все равно это походило на чудо. В избушке наверняка есть печь, а, значит, в ней можно согреться и провести ночь.

— Все, — сказал Димка, поднимая одну лыжу и отстегивая крепление. — Больше мы никуда не идем.

Зина не ответила. Она молча сняла лыжи, взяла их в руки и стала вслед за ним карабкаться на крутой берег.

В избушке, как и предполагал Димка, никого не было. Он зажег спичку и осмотрелся. На небольшом, грубо сколоченном из досок столе, стояла керосиновая лампа без стекла, из головки которой торчал краешек черного, обгорелого фитиля. Димка поднял ее, взболтнул и услышал, как в железной утробе булькнул керосин. Он зажег лампу и подробнее рассмотрел избушку. С обеих сторон стола у стен были небольшие нары. На одних из них лежало старенькое байковое одеяло с большой прожженной то ли головешкой, то ли упавшей папиросой дыркой посередине. На стене висел заношенный полушубок с вытершимся до блеска воротником и несколькими заплатами на локтях и спине из оленьего камуса. У самых дверей примостилась железная печка, на которой стоял помятый, закопченный до самой дужки чайник. В углу лежали наваленные кучей дрова, из-под которых торчал кончик топорища. Там же стояло старенькое ведро.

— Почему здесь все так бросили? — оглядывая избушку, испуганным шепотом спросила Зина. — Хозяев, наверно, убили?

Ее лицо побледнело, в глазах отразился неподдельный страх. Она провела рукавичкой по краю нар, куда, очевидно, хотела присесть, но тут же отодвинулась и встала около двери.

— Ты думаешь, медведь? — спросил Димка.

— Ну а кто же еще? — Она подвинулась к нему, взялась рукой за ремень ружья.

Димка обнял ее за плечо, прижал к себе и сказал:

— Никаких медведей тут нет. Это избушка охотника. Охотники всегда оставляют в своих избушках и дрова, и провизию. Чтобы человек мог перекусить и отогреться, если нужда заставит его оказаться здесь. Ты даже не представляешь, как нам повезло.

Димка вытащил топор, прямо у порога нащепал от полена лучину, уложил ее в печку. Заглянул в угол, потом под нары, достал оттуда кусочек бересты, сунул ее под лучину. Вскоре в печке загудел огонь, избушка стала быстро наполняться теплом. Уставшая Зинка присела на краешек нар, стянула с головы шапочку, тряхнула головой. Ее рыжие волосы рассыпались по плечам, она вытянула ноги, положила руки на колени и отрешенно уставилась в пространство.

— Сильно устала? — глядя на нее, сочувственно спросил Димка.

— До изнеможения. — Она закрыла глаза и покачала головой. — Как мы будем выбираться отсюда?

— Завтра утром пойдем по ручью, обязательно выйдем к речке. А там и до городка недалеко.

Он повернулся, взял ведро и толкнул рукой дверь.

— Ты куда? — испуганно спросила Зинка.

— За водой. Надо хоть чаю попить. А ты вот что, — он отстегнул с пояса рябчиков, протянул ей, — тереби пока их. Есть-то все равно что-нибудь надо.

На улице стало совсем холодно. В затянувших небо тяжелых тучах кое-где образовались дырки, сквозь которые проглядывали кусочки черного неба и льдистые звезды. Димка спустился к ручью, но добраться до воды оказалось нелегким делом. Ручей плотно сковало льдом. Он попытался разбить его ногой, но лед не поддавался. Димка стал шарить глазами по берегу. Увидев здоровенный сук, он разбил им лед, кое-как зачерпнул воды вместе со льдинками. Когда он вернулся в избушку, Зина, сидя около печки, теребила уже второго рябчика. Димка ополоснул чайник, налил в него воды, поставил на печку. Рябчиков сварили в ведре.

В избушке нашлись и соль, и чага для заварки чая. Охотник, которому она принадлежала, оказался запасливым человеком.

Отогревшись, Зина повеселела. Отщипывая от рябчика маленькие кусочки белого, похожего на куриное, мяса, она посмотрела на печку, источавшую расслабляющее тепло, на желтый, дрожащий огонек керосиновой лампы и сказала:

— Здесь все, как в сказке.

— Не хватает только бабы-яги, — заметил Димка.

— А я? — она посмотрела на него ироничным, задиристым взглядом.

— Ну нет, — тут же ответил Димка, с возмущением отметая даже саму возможность подобного сходства. — Ты больше похожа на Василису Прекрасную.

Зинке польстило сравнение и она рассмеялась. Ей было хорошо оттого, что она оказалась в тепле, утолила голод и теперь имела возможность отдохнуть от изнурительной и в общем-то глупой затеи поохотиться в тайге на рябчиков. Она отодвинулась от стола, сняла валенки и, забравшись с ногами на нары, навалилась спиной на стену.

— Так бы и уснула сейчас, — сказала она, закинув руки за голову и глядя на тусклый огонек чадящей лампы.

— Ну так ложись, — ответил Димка. — Стели полушубок и спи.

Зинка посмотрела на полушубок, двумя пальцами отвернула одну его полу и, скривив губы, сказала:

— Он грязный. В нем ведь могут быть и блохи, и другие насекомые.

— Какие насекомые? — удивился Димка. — Если и была какая-нибудь блоха, она уже давно сдохла с голоду. Ты что не видишь, что в этой избушке никто не был с прошлой зимы?

Он снял со стены полушубок, хлопнув дверью, вышел наружу и несколько раз встряхнул его с такой силой, что старая одежонка треснула от надсады. Вернулся в избушку, плотно прикрыв за собой дверь, постелил полушубок на нары и сказал:

— Ложись.

— А ты на чем будешь спать? — спросила Зинка.

— Обо мне не беспокойся. Я сейчас подброшу в печку дров и тоже лягу.

— Только не туши свет, пожалуйста, — сказала она.

— Ну вот еще, — Димка дернул плечами. — Сожжем керосин за одну ночь, а потом хозяин избушки будет сидеть в темноте? Хороший подарок за щедрое гостеприимство.

— Тогда я не буду спать, — твердо сказала Зинка. — Я боюсь здесь спать в темноте.

— Я лягу с тобой. — Димка повернулся к ней, чтобы посмотреть, как она отреагирует на его слова. — И ружье заряженное поставлю к стене около нар.

— Разве только ружье…, - неопределенно сказала Зинка.

Димка подбросил в печку дров, погасил лампу и лег на нары. Зинка, не дыша, отодвинулась к стене и Шабанову показалось, что если бы она могла вжаться в нее, сделала бы это не задумываясь.

— Ты чего так далеко убежала? — спросил он. — Надо наоборот ложиться ближе друг к другу. К утру избушка выстынет, дубу дадим.

— Я не замерзну. — Зина повернулась спиной к стене и поджала ноги. — У меня свитер теплый и вообще я тепло одета.

— Ты стену внимательно осмотрела? — спросил Шабанов.

— А что там может быть? — сразу насторожилась Зина.

— Мыши, что же еще? — ответил Шабанов. — Нор там не видела?

— Здесь еще и мыши могут быть? — Зина испуганно отодвинулась от стены, прижалась к Шабанову.

— Чего ты так боишься? У нас же ружье заряженное, — рассмеялся Димка.

Он положил ее голову на свою руку, широкой ладонью притиснул к себе. Она прерывисто задышала ему в ухо, сердито сказала:

— Тебе хорошо шутить, а я зверей боюсь. А мышей особенно.

— Никакой мыши я тебя не отдам. — Димка повернулся к ней боком, губами нашел ее мягкие припухлые губы и осторожно поцеловал.

Зина уперлась маленькими кулачками в его грудь, пытаясь отодвинуться. Но в ответ на сопротивление он только сильнее притиснул ее к себе и поцеловал сначала одним долгим поцелуем, а потом начал осыпать жадными торопливыми поцелуями лицо, глаза, волосы. Зинка снова попыталась отодвинуться, но попытка была такой вялой, что это еще больше возбудило Димку. Он целовал ее, а она блаженно лежала, чувствуя, как захлебываясь от накатившего жара, колотится сердце. Кровь ударила в виски, у нее закружилась голова, она ощутила под свитером Димкину руку, поняла, что он вытаскивает ее рубашку, пытаясь добраться до тела горячей рукой, но почему-то не сопротивлялась его действиям. У нее хватило сил лишь однажды с тихим стоном произнести: «Дима, не надо», но он или не услышал ее слов, или не обратил на них внимания. Она пришла в себя лишь тогда, когда он, успокоившись, лег рядом, а ей пришлось в темноте искать одежду и натягивать ее на себя.

— Зачем ты сделал это? — одевшись, спросила она и всхлипнула. — Как я теперь буду жить с таким позором?

— Зина, — Димка попытался прижать ее к себе, но она не далась. — Я же тебя не брошу.

— Насмотрелась я на такую любовь, — глухо сказала она и снова всхлипнула.

— Где насмотрелась? — спросил Димка.

— В своей пьяной квартире. — Она уже не плакала, а рыдала, содрогаясь всем телом. — Не хочу, чтобы у меня было так же.

— Зина, — Димка протянул руку, чтобы обнять ее, но она отвернулась лицом к стене. — Ну чего ты плачешь? Завтра же пойду к Шумейко и попрошу, чтобы нам выделили половину вагончика. Выходи за меня замуж?

— Ты серьезно? — она повернулась к нему.

— Конечно серьезно. — Он провел ладонью по ее волосам, поцеловал в щеку. — Закончим эту чертову стройку, уедем в город, купим квартиру и будем жить, как белые люди.

Она перестала всхлипывать, села, опершись спиной о стену, обхватила колени руками. Он сел рядом с ней, положил руку на ее плечо. От Зинкиных волос пахло свежестью, от нее вообще исходил какой-то особый возбуждающий запах и Димка снова поцеловал ее в голову.

— А в какой город ты хочешь уехать? — осторожно спросила она.

— Мне все равно. — Он взял в руку ее ладонь, прижал к щеке. Зинка положила вторую руку на его голову, стала осторожно перебирать пальцами волосы.

— Я так хочу, чтобы у меня была хорошая семья, — сказала она. — Чтобы мы с мужем любили друг друга и у нас было много детей.

— Сколько? — спросил Димка.

— Два мальчика и две девочки.

— Я согласен, — сказал он и снова начал целовать ее в губы и шею…

Проснулся Димка, когда за маленьким окошком было еще темно. Снаружи не доносилось ни ветра, ни шороха деревьев. Он осторожно выпростал руку из-под Зинкиной головы, нашарил на столе спички, зажег одну и посмотрел на часы. Было ровно шесть. Он поднялся, укрыл Зинку одеялом и вышел из избушки. Под ногами сразу скрипнул снег. Льдистые звезды, переливаясь на черном небе, молча смотрели на землю.

Постояв немного, он заметил, что небо над тайгой с одного края начало сереть. Значит там находится восток, догадался Димка. Чтобы выйти к городку строителей, надо идти на север. Но теперь он твердо решил держаться ручья. На север они повернут после того, как дойдут до его устья.

Димка зашел в избушку, растопил печь. Огонь занялся быстро потому, что в печи еще сохранились не погасшие угли. Когда дрова стали потрескивать, а в топке загудело пламя, на нарах под одеялом зашевелилась Зина. Она вытянулась на спине, протерла ладонями глаза и спросила:

— Что, уже надо вставать?

— Лежи, засоня, — ответил Димка. — Согрею чай, тогда встанешь.

Зина села, сбросила одеяло, свесила на пол ноги. Затем потянулась и передернула плечами.

— Замерзла? — спросил Димка, чувствуя, что от одного ее взгляда теплеет в груди. Ему всегда не хватало этого тепла. Только сейчас, глядя на Зинку, он понял, что обрел человека, рядом с которым ему было хорошо. Слишком долго он чувствовал себя одиноким. А одиночество — это то же сиротство.

— Нет, — ответила она, тряхнув головой. — Но вообще-то нельзя сказать, что здесь жарко.

Он подошел к ней, обнял за плечо, поцеловал в голову. Она подняла на него глаза, прижалась щекой к его груди. Ему показалось, что вот так, обнявшись, они могли сидеть сколько угодно и уже от одного этого были бы счастливы.

— Что, Дима? — спросила она, не опуская глаз.

— Я тебя очень, очень люблю, — сказал он, одной рукой подхватил ее и посадил к себе на колени.

— А я в тебя влюбилась сразу, как только увидела, — сказала она.

Снаружи вдруг раздался лай, кто-то заскребся в дверь. Зинка соскочила с Димкиных коленей, одернула свитер, села и положила руки на стол. Димка рывком встал, распахнул дверь. От порога отскочила серая рослая собака с небольшими, остро торчащими ушами и круглым колечком хвоста, лежащим на спине. В первое мгновение Димка подумал, что это волк. Но он знал, что у волков хвосты никогда не сворачиваются в кольца. Да и взгляд у зверя был совсем не диким. Остановившись метрах в пяти от избушки, он смотрел на Димку внимательными желтыми глазами. Словно удивлялся, откуда здесь могло появиться такое неожиданное существо.

Димка уже хотел закрыть дверь, как у избушки появилась вторая собака. Она, не раздумывая, подскочила к порогу, остановилась на мгновение, за которое успела обнюхать Димку, и юркнула в избушку.

— Ну вот и гости пожаловали, — сказал Димка, выходя наружу.

Скользя по снегу на широких, подбитых камусом лыжах, к избушке подходил человек, на плече которого висело ружье, а за спиной виднелся рюкзак. Димка понял, что это хозяин. Он был в стареньком, заношенном полушубке и такой же старенькой, вытертой в нескольких местах шапке. Димку удивило его коричневое, плоское, иссеченное глубокими морщинами лицо и узкие, словно щелочки, прорези глаз. Не сбавляя хода, охотник подъехал к избушке и остановился у самых дверей.

— Привет, — сказал Димка, хлопая от неожиданности глазами.

— Здорово, однако, — охотник сдернул меховую рукавичку, протянул для приветствия сухую твердую руку.

Димка пожал его ладонь и сказал, кивнув на избушку:

— Извини, вчера заблудились. Пришлось воспользоваться твоим жилищем.

Стоявшая поодаль собака осторожно подошла к Димке, задергала кончиком носа, обнюхивая его. Охотник, словно прицеливаясь, окинул его взглядом, затем повернулся к стене, где стояли двое лыж. Прищурился так, что Димке показалось, будто он закрыл глаза. Потом снял свои лыжи и тоже поставил к стене. Димка открыл дверь.

Зина уже успела прибрать все внутри. Шубейка, на которой они спали, висела на гвозде, аккуратно сложенное одеяло лежало в изголовье нар. Охотник, очевидно, не ожидал увидеть здесь женщину, запнулся на пороге и спросил, словно не верил себе:

— Баба, однако?

— Я же тебе говорю, что мы заблудились, — ответил Димка, подталкивая его внутрь. Он уже замерз стоять на морозе.

Охотник зашел, внимательно оглядел избушку, бросил быстрый, сердитый взгляд на собаку. Она, опустив хвост, тут же выскочила наружу. Димка, испугавшийся сначала неожиданной встрече, сейчас обрадовался охотнику. Уж теперь-то они точно доберутся до своего городка. Охотник наверняка поможет найти дорогу.

— Проходи, садись, — сказал Димка словно он был здесь хозяином, а не гостем. — Тебя как звать-то?

Охотник снял ружье, повесил его на гвоздь над нарами, положил у дверей рюкзак. Достал из кармана папиросу, сунул в рот, открыл печку, зажег от огня лучину, прикурил и только после этого ответил:

— Пырчин зовут.

— Как Пырчин? — удивился Димка. — Имя что ли такое?

— Имя Николай, — пыхнув папиросой, ответил охотник.

Он шагнул к Зинке, отстранил ее рукой, приподнял одеяло, потом заглянул под свою шубейку, висящую на стене. По всей видимости проверял, в сохранности ли оставляют гости его вещи. Затем перевел взгляд с девушки на Димку и, хитро прищурившись, сказал:

— Заблудился, говоришь?

— Мы нефтепровод строим, — торопливо заговорил Димка. — Пошли поохотиться на рябчиков, они увели нас в сторону. А там снег пошел. Если бы не нашли твою избушку, замерзли бы.

Но по глазам Пырчина он видел, что тот ему не верит. По всей видимости считает, что Димка специально привел девушку в избушку, чтобы переночевать с ней здесь. Димка понял, что охотнику, родившемуся в тайге, трудно поверить, что кто-то может в ней заблудиться. Поэтому спросил:

— Ты что, не знаешь, что мы здесь нефтепровод строим?

— Слышал, однако, — неопределенно ответил Пырчин, попыхивая папиросой и все время поглядывая на Зинку. Девушка, видать, понравилась ему. Димка решил использовать это.

— Если ты не проводишь ее до нашего городка, она замерзнет, — сказал он. — Мы одни дорогу туда не найдем.

— Как я пойду? — Пырчин снова пыхнул папиросой. — Я на охота пришел.

— Так вы охотник? — впервые подала голос растерявшаяся от вида незнакомого человека Зина.

— Плохой охота, плохой, — покачал головой Пырчин. — Ваши люди далеко сополь угнали. Нет сополь. И пелка нет. Плохо остяку. Вчера целый день шел до другой изпушка, один сополь добыл. Совсем плохо.

Димке показалось, что охотник сейчас расплачется. Если соболь и белка ушли из тайги, что же ему остается делать? Но вместо печали в узких, хитроватых глазах охотника светились озорные искорки.

— Правда замерзла? — спросил он, глядя на Зинку.

— Вообще-то здесь не жарко, — передернув плечами, ответила она. — А где вы живете?

— Тайга живу. Недалеко здесь. Два дня идти надо.

Димка вспомнил, как однажды Гудков и Шумейко рассматривали карту будущей трассы. В стороне от нее на берегу таежного озера была обозначена деревня Пырчино. Как говорил Шумейко, ее и деревней назвать нельзя. Заимка из трех домов. Очевидно оттуда и пришел охотник. Насколько помнил Димка, деревня находилась от их городка довольно далеко.

— Проводи нас до городка, — взмолился Димка. — По дороге охотиться будешь. Мы же пойдем по дикой тайге, наверняка что-нибудь подстрелишь. Собаки найдут. Собаки у тебя хорошие.

— Сопака хороший, — согласился Пырчин.

Он встал, закинул за плечи рюкзак, снял с гвоздя ружье. Димка понял, что Пырчин решил вывести их из тайги.

Как только они вышли из избушки, лежавшие на снегу собаки тут же вскочили и насторожились, глядя на хозяина. Охотник надел лыжи и неторопливым размеренным шагом заскользил между деревьев. Собаки рванулись вперед, мелькнули за кедрами и исчезли, словно растворились в тайге. Теперь они будут рыскать по лесу, уходя далеко в стороны и все время возвращаясь на след хозяина. Димка пропустил вперед Зину и пошел сзади.

Охотник шел не оглядываясь, изредка огибая упавшие деревья и мелкую поросль. Димка смотрел на него, коренастого, еще крепкого и думал о том, что сейчас он возможно идет с последним охотником этих мест. Когда освоят нефтяное месторождение, пустят нефтепровод, зверье отсюда разбежится. Чем тогда будут жить здешние охотники? Он еще раз посмотрел на Пырчина. На нем была старая, заношенная шубейка, старый рюкзак и такое же старенькое ружье «Белка» с замусоленным, вытершимся прикладом. Пырчин уже сейчас был реликтом. «Неужели он не понимает, что ждет его впереди?» — подумал Димка.

Они шли без отдыха около часа. Зинка устала, стала отставать.

— Давай остановимся, — попросил Димка охотника и показал глазами на девушку. — Ей надо отдохнуть.

Охотник подошел к поваленному дереву, смел с него рукавицей снег. Сел, достал из-за пазухи папиросы. Тут же откуда-то появились собаки, тяжело дыша и высунув языки, улеглись на снег рядом с ним.

— Кури, — сказал он и протянул Димке пачку «Севера».

— Я привык сигареты. — Димка достал из кармана пачку сигарет. — Будешь?

— Сигарета не надо. От них кихи-кихи, — охотник взялся ла-донью за горло и показал, как люди кашляют от сигарет.

— Скучно наверно в тайге? — спросила Зина, усаживаясь рядом с охотником. — Надоедает все время одному?

— Когда сополь есть, скука нету, — сказал охотник. — А так сидишь один, песня поешь. Сопачка тоже поет. А ну петь давай, песня петь, — обратился он к собакам.

К великому удивлению Зинки собаки задрали морды и завыли. Они выли протяжно и жалобно и от этого воя в душу закрадывался страх. Тихо шумел ветер в разлапистых кронах кедров, осыпая с веток на землю искристый снежок. Двое людей сидели на поваленном дереве, один стоял рядом. А у их ног собаки пели древнюю песню тайги. И Димка представил, как непроглядными зимними ночами под нескончаемый шум метели собаки воют в избушке. Рядом сидит охотник, покуривает папиросу и слушает эту душераздирающую звериную песню. А когда он умрет, они будут приходить на его могилу и выть ночами.

Пырчин бросил окурок, надел рукавицы, поднялся. Собаки вскочили и побежали вперед. Они шли долго. Солнце, поднявшись на небосклоне, стало клониться к верхушкам деревьев, когда издалека донесся надсадный рокот машин. Димка понял, что это работают экскаваторы.

— Все, дальше моя не ходи, — охотник остановился, прислушиваясь к гулу. — Теперь придете сами.

— Может пойдешь с нами? Я тебя чаем угощу, водки дам. — Димке хотелось отблагодарить доброго охотника, потерявшего почти целый день, чтобы вывести их на трассу.

— Водка нельзя. От водка в тайге смерть найдешь, — сказал охотник, повернулся и неторопливо направился в обратный путь.

У первого вагончика их повстречал раздраженный Шумейко.

— Вы где были? — оглядев Димку и Зину, спросил он и на его щеках заиграли сердитые желваки. — Я тут весь городок на ноги поднял. Вездеход ушел за вами в тайгу с самого утра. Панов на нем уехал.

Шумейко был сердитым. Зинка, сгорая от стыда, опустила голову. В его глазах она прочитала жесткий упрек. Он словно говорил: я знаю, зачем вы ушли в тайгу и почему остались там на ночь. Зинка отвернулась. Димка начал рассказывать о том, как они заблудились и в конце концов наткнулись на охотничью избушку, которая и спасла их от холода. В конце рассказа Димка хотел попросить начальника, чтобы он выделил им с Зинкой половину вагончика, в котором они могли бы жить вместе. Но у того не было никакого желания выслушивать рассказы, а тем более просьбы.

— Больше за лыжами ко мне не приходи, — сухо сказал Шумейко и повернулся к Зинке: — А ты марш на кухню. Сегодня мужики из-за тебя без обеда остались.

Он поднял руку, пытаясь сказать что-то еще, но только махнул ей. Перевел взгляд с Зинки на Шабанова и пошел к себе в контору. Димка зашел в свой вагончик. В нем было так тепло и сухо, пахло таким родным духом, что он, расстроившись из-за тех хлопот, которые доставил начальнику участка, сразу успокоился. Паша Коровин сидел на постели и рассматривал лежавшую на коленях большую и красивую шкурку выдры. Откуда она появилась, Димка не мог понять.

— Ты что, тоже ходил на охоту? — спросил он Пашу.

Тот провел кончиками пальцев по переливающемуся темно-шоколадному меху, улыбнулся отстраненной улыбкой и, не отрывая взгляда от выдры, сказал:

— Понимаешь, выхожу я вчера из вагончика, а около него стоит какой-то странный человек с ружьем на плече и самодельными лыжами в руках и пытается заглянуть в наше окошко. Я у него спрашиваю: «Чего тебе надо?» А он отвечает: «Шкурка хочешь?» Какая, думаю, шкурка? Молчу, смотрю на него. Он развязывает рюкзак и достает оттуда вот эту выдру. «Сколько?» — спрашиваю я и лезу в карман за деньгами. Он говорит: «Деньги не надо» — и начал засовывать шкурку назад в рюкзак. Тогда я спросил: «А что тебе надо?» «Водка надо», — ответил он. Но ты же знаешь, водку у нас не продают. Я побегал по городку, нашел у ребят четыре бутылки, что держали в заначке, принес ему, а он говорит: мало. Отвечаю, что больше нету. Короче, отдал я ему четыре бутылки и еще сто рублей. Шапка выйдет, закачаешься.

Он поднял шкурку на вытянутой руке, встряхнул ее и сочно чмокнул губами. Коровин был так обрадован неожиданным приобретением, что даже не спросил, где Димка провел ночь и как он вообще сумел выжить целые сутки в тайге на таком холоде. Димку резануло это абсолютное безразличие к судьбе товарища, но он понял, что говорить сейчас с Пашей на подобные темы бесполезно. Радость бесценной покупки для него гораздо дороже жизни всех остальных людей вместе взятых.

Димка снял куртку, повесил ее на гвоздь и сел на свою кровать. И сразу почувствовал, что у него нет сил, чтобы подняться с нее. Если бы пришлось бродить по тайге еще несколько часов, он бы не выдержал. Спасибо охотнику. Димка покосился на Пашу, который все еще разглядывал шкурку, и спросил:

— А что это был за охотник? Как он выглядел?

— Я его что, рассматривал, что ли? — удивился Паша. — Абориген какой-то. Собака с ним была. Черная, с белым галстуком на груди. Все по городку бегала, вагончики обнюхивала.

Димке почему-то показалось, что этим охотником должен быть Пырчин. Но у того были две собаки и обе серые. Кроме того, Пырчин не пил водку, он сам об этом сказал. Значит приходил кто-то другой. Это в какой-то степени утешило Димку. Беспокоило другое: как сейчас чувствует себя Зина? Она устала больше него, но отдохнуть ей не придется. Если мужиков, оставшихся без обеда, не накормить и ужином, возникнет скандал. Ему вспомнилась избушка, в которой они ночевали, и Зинка, испугавшаяся мышей и прижавшаяся от страха к нему. От этого воспоминания потеплело в груди и на лице появилась чуть заметная улыбка. «Она еще наивная, как ребенок, — подумал Димка, — и славная. А может быть поэтому и славная? Ведь непосредственность всегда очаровательна».

Димка решил идти на кухню и помочь Зине. Усилием воли он заставил себя подняться. Он уже шагнул к вешалке, чтобы надеть куртку, но в это время дверь отворилась и на пороге появился Шумейко. Паша Коровин испуганно сунул шкурку выдры под подушку. По всей видимости побоялся, что начальник участка может выпросить ее у него. Но Шумейко не заметил торопливого движения Паши. Прикрыв за собой дверь и оглядевшись, он спросил Димку:

— Где находится избушка, в которой вы ночевали?

— Километров пятнадцать отсюда, не меньше, — сказал Димка. — Мы от нее шли часов пять. А что?

— Я второй вездеход послал, чтобы нашел Панова и велел ему возвращаться. — Шумейко помолчал, посмотрел на Димкину куртку, висевшую на гвозде, и сказал: — Охотник твой к нам вчера приходил. Предлагал рыбу. Но за ней на вертолете лететь надо.

— Ну и что? — спросил Димка, который не понял, зачем Шумейко расспрашивает его об этом.

— Охотник ведь и соврет — не дорого возьмет. Пошлем туда вертолет, а рыбы там нету. А знаешь, сколько сейчас вертолет стоит?

— Тот охотник, которого видел я, сюда не приходил, — сказал Димка. — В городок приходил другой, с ним Паша разговаривал.

Шумейко повернулся к Коровину. Паша подвинулся на кровати, закрывая спиной подушку.

— Что ты можешь сказать об этом охотнике? — глядя на него, спросил Шумейко.

Паша пожал плечами и неопределенно ответил:

— Даже не знаю. Он водку спрашивал, а откуда она у нас? На трассе водкой не торгуют, это всем известно.

— А охотнику неизвестно, — сказал Шумейко. — Но если водку спрашивал, значит веры ему никакой.

Он взялся рукой за ручку двери, намереваясь выйти. Но Димка задержал его.

— Степан Кондратьевич, — сказал он, не сводя настороженного взгляда с глаз начальника. — Нельзя нам с Зиной выделить половину вагончика?

— Вы что, поженились, что ли? — спросил Шумейко, ничуть не удивившись вопросу.

— Да, решили. — Димка все так же смотрел в его глаза.

— Вот когда поженитесь, тогда и приходи просить вагончик, — сказал Шумейко и, повернувшись, вышел.

У Паши Коровина, до этого неподвижно сидевшего на кровати, от неожиданности отвисла челюсть. Последняя фраза Димки ошеломила его. Он долго смотрел на него, моргая ничего не понимающими глазами, потом спросил:

— Ты что, на самом деле решил жениться?

— А что тут такого? — не понял Димка. — Когда-то это делать все равно надо.

— На Зинке? — Паша выглядел не просто удивленным. Новость, казалось, раздавила его.

— Ну да, на Зинке, — кивнув головой, подтвердил Димка.

Паша уперся локтями в колени, опустил голову и сказал дрожащим голосом:

— А как же я? Я же хотел идти к ней свататься.

Теперь уже удивился Димка. Они жили с Пашей вместе с того дня, как прибыли на трассу. И за все это время он ни разу не произнес ее имя. А сейчас выходит, что он ее тайно любил. Мало того, даже собирался жениться. Димке по-человечески стало жаль Пашу, но помочь ему он ничем не мог.

— Думал заработаю денег, куплю машину и сразу же пойду свататься, — сказал Паша, обхватив лицо ладонями. Его голос дрожал, казалось он вот-вот заплачет.

— Я-то здесь при чем? — произнес Димка, пожав плечами. — Любовь не назначает день, когда в ней надо признаться.

— Знаешь что? — Паша поднял искаженное болью лицо. — Иди-ка ты лучше отсюда со своей любовью.

Димка понял, что для него и в самом деле лучше всего исчезнуть с глаз Паши. Он надел куртку и пошел в столовую. В ней вкусно пахло, из кухни доносилось позвякивание посуды. На огромной сковороде, шкворча, жарился фарш, который Зина помешивала специальной ложкой. Димка просунул голову в раздаточное окно, потянул носом и спросил:

— Что это ты сегодня готовишь?

Зина вспыхнула, поправила пальцами накрахмаленный колпак и ответила как бы между прочим:

— Лапшу по-флотски.

— А я думал тебе картошку надо чистить, — сказал Димка. — Пришел помочь.

— Иди сюда, — Зина поманила его пальцем и шагнула к раздаточному окну.

Димка вытянул шею. Зина подошла и подставила ему щеку. Он торопливо ткнулся в нее и, схватив Зину за плечо, попытался поцеловать в губы. Она выскользнула из-под его руки, засмеялась и произнесла:

— Не все сразу.

— А я хочу все и сразу, — сказал Димка.

— Слишком многого хочешь, — ответила она, легким движением откинув выбившуюся из-под колпака прядь огненных волос.

Но по ее радостным глазам он понял, что все это только игра словами. Она отдала бы ему все и сразу, только бы он был таким ласковым, как сейчас, только бы любил ее трепетно и нежно.

И Димка вдруг почувствовал, как необыкновенное, горячее тепло ткнулось в сердце и разлилось по всей груди. Это было счастье. Оно струилось от золотистых Зининых волос, от ее взгляда, от легкого, неслышного дыхания, от всего ее существа. Ему вдруг стало страшно оттого, что кто-то другой мог вот так же, как он, поцеловать ее, обнять за плечо, прижать к себе. Перед глазами встало искаженное болью лицо Паши Коровина, скрывавшего тайную симпатию и притязания на Зину. Теперь ему уже не было жалко Пашу. Наоборот, он радовался тому, что тот держал свои чувства в тайне. Если бы он первым начал ухаживать за Зиной, кто знает, как бы повернулись сейчас обстоятельства. Навалившись грудью на раздаточное окно, он спросил:

— Зин, а ты могла бы выйти за Коровина?

— Ты шутишь? — Она уставилась на Димку сразу посерьезневшими глазами. — Почему ты задаешь мне этот вопрос?

— Ну знаешь… Вдруг бы со мной что-то случилось.

— Что, например?

— Умер бы. — Димка склонил голову, сделал печальное лицо.

— Глупый ты, Дима, вот что я тебе скажу, — ответила Зина. — И еще у меня одна просьба. Никогда больше не говори ни о Коровине, ни о своей смерти.

Недалеко от вагончика загрохотала машина, по звуку мотора которой Димка сразу определил вездеход. По всей видимости, это был тот самый, на котором Панов уехал разыскивать их в тайге. Димка выглянул из столовой. На гусенице вездехода стоял водитель, с которым разговаривал Шумейко. Димка направился к ним. Но Шумейко, стоявший к нему спиной и потому не видевший Димку, несколько раз кивнув головой в ответ на слова водителя, пошел в свою контору.

— А где Панов? — спросил Димка, подойдя к водителю.

— Едет сюда. Нам с ним удалось связаться по рации.

Водитель нырнул в кабину и погнал вездеход на стоянку. Димка потоптался на месте, не решаясь идти в свой вагончик, но после недолгого раздумья повернул к себе. Он понимал, что отношения с Пашей теперь расстроились окончательно, но никакой вины за собой не чувствовал. Зина высказала свое отношение к Коровину решительно и однозначно. Может быть Паша потому и не объяснялся с ней раньше, что не надеялся на девичью взаимность?

А может думал, что Зина соблазнится на его «Волгу»?

Коровина в вагончике не оказалось. Это обрадовало Димку. Он лег на свою кровать, закинув за голову руки, и уставился в потолок. За один день все перевернулось в его жизни. Теперь и ему захотелось заработать побольше денег, чтобы купить хорошую квартиру в городе. А, может, не в городе? Может, в деревне? Димка разрывался в мыслях оттого, что не знал, куда после окончания стройки лучше всего поехать с Зиной. В городе больше заработки, но и траты тоже намного больше. Одни коммунальные платежи столько стоят, что об этом лучше не думать.

А в деревне будет свой дом, полянка перед ним и Кузя, лежащий около ворот и настороженно провожающий взглядом каждого прохожего. Какой же дом без собаки, которая бы охраняла его? Димка во что бы то ни стало хотел взять Кузю с собой. Не бросать же его в тайге на съедение голодным зверям.

Снаружи снова затарахтел вездеход, раздались громкие мужские голоса и в вагончик ввалился Панов — продрогший, усталый, с резкими морщинами на лице. Димка вскочил с кровати. Ему показалось, что Панов сейчас начнет отчитывать его за то, что заставил полдня напрасно рыскать по тайге. Но у Панова весь запал злости, очевидно, уже давно прошел. Сдернув с головы шапку и расстегнув пуговицы на полушубке, он спросил:

— Где ночевали-то? У костра?

— Нет, в охотничьей избушке, — сказал Димка и виновато добавил: — Ты извини, я сам не знал, что так получится.

— Моли Бога, что повезло. — Панов стянул с плеч полушубок, повесил его на гвоздь. — У костра на таком морозе не переночуешь. — Он сел на табуретку, налил в стакан из термоса горячего чаю. Втянув в ноздри легкий парок, поднимающийся над стаканом, Панов заметил: — Все хорошо, что хорошо кончается. Могло быть и хуже.

«А я не знаю, хорошо это или плохо, — подумал Димка. — Да ведь, собственно, ничего еще и не кончилось, наоборот, только начинается».

— Ты смотри, подлецом не окажись, — сказал Панов, словно угадав его мысли. — У меня у самого три дочери, я за них любому морду набью. Зинка девчонка хорошая, к тому же сирота, можно сказать.

Никогда раньше он не разговаривал подобным тоном. Но Димка на него не обижался. Он знал, что всю тревогу утром поднял Панов и, пока Паша Коровин спал, уехал разыскивать их. И о Зине он говорил так потому, что относился к ней с отеческой заботой.

— Мы пожениться решили, — сказал Димка, присаживаясь к столу и тоже наливая себе чаю.

Панов поднял голову, прищурившись, посмотрел на него. Димке показалось, что он пытается просверлить его взглядом. Выждав паузу, Панов опустил глаза, снова втянул в ноздри поднимающийся над стаканом парок и неожиданно спросил:

— А зачем тебе это надо?

— Как зачем? — не понял Димка.

— Сейчас ты вольный казак, сам себе хозяин, — Панов посмотрел на него колючим взглядом, — а семья — это сплошные обязанности. Перед тем, как сделать шаг, надо будет все время думать о том, как воспримет это жена.

Димка понял, что Панов специально подначивает его, хочет узнать, насколько серьезные у них с Зинкой отношения. Поэтому и задает провокационные вопросы. Но никаких провокаций Димка не боялся.

— Знаешь что, Геннадий Петрович, — сказал он и улыбнулся. — Я хочу, чтоб у меня были семейные обязанности. И о Зине заботиться хочу. Можешь надо мной смеяться, но вот сейчас взял бы ее на руки, уткнулся носом в ее платье и дышал бы ей, пока голова не закружилась. И от одного этого уже был бы счастлив. Я у Шумейко полвагончика попросил, чтобы мы могли туда переселиться.

— Когда это ты успел? — спросил Панов, вытянув трубочкой губы и отхлебнув маленький глоток чаю.

— Сегодня. Когда же еще? — пожал плечами Димка.

— А Шумейко что?

— Шумейко говорит: когда зарегистрируетесь, тогда и приходи просить вагончик. Ты бы поговорил с ним.

— Чего мне с ним говорить? Он тебе все сам сказал. Под одной крышей живут женатые люди. А вы пока не расписаны. У вас, как сейчас говорят, пока только протокол намерений. А намерения, сам знаешь, не всегда претворяются в жизнь.

Панов поднял стакан с чаем, чокнулся с Димкой и сказал:

— Хорошая девчонка Зина. Хочу, чтобы у вас с ней жизнь нормально сложилась.

— Я сам хочу. — Димка прикрыл глаза и качнулся на стуле. На его губах появилась притаенная улыбка.

Панов заметил это и спросил, снова отхлебнув чаю:

— Чему это ты улыбаешься?

— Зина мышей боится. Вспомнил, как она кинулась ко мне, когда я сказал, что в избушке могут быть мыши.

— На это ты ее и поймал?

— Никого я не ловил, Геннадий Петрович, — серьезно сказал Димка. — У нас с ней полный душевный лад. Мне кажется, что мы с ней знаем друг друга уже целую вечность. Не знаешь, откуда это у людей берется?

— Это от сердца, Дима. Оно всегда знает, кого ждет. А когда дождется, тогда и кажется, что ты этого человека знаешь уже целую вечность.

Панов допил чай и, согревшись, начал стаскивать тяжелые унты. Димка снова лег на кровать. Теперь его дума была об одном: когда и где он может зарегистрироваться с Зиной. В Новосибирск специально для этого не полетишь, слишком далеко. Да никто и не отпустит. А в райцентре все это будет слишком буднично. Там ведь и дворца бракосочетаний нет. Поставят в паспорт штамп сухо и бесстрастно и на этом все закончится. «Пусть будет буднично, — подумал Димка. — Главное — побыстрее переселиться с Зиной в один вагончик».

Вторую неделю морозы на трассе держались за сорок. Над тайгой стояла серебрящаяся дымка из застывших кристалликов влаги. Вдохнешь такой воздух открытым ртом и сразу обожжет легкие. Но холодно было не только людям. Половина техники вышла из строя. Застыла солярка, все дизельные двигатели остановились. Шумейко сидел в конторе, ждал Гудкова. Тот зашел, отряхнул рукавицей куржак с мохнатых собачьих унтов, сел на стул. Оба некоторое время помолчали.

— Черт бы ее побрал, эту арктическую солярку, — сказал, наконец, Гудков. — Одно название только, а на самом деле не солярка, а солидол. Что же делать, а? Ведь у нас контракт. Простоим неделю, потом не наверстаем. А неустойка такая, что погасить всей зарплаты участка не хватит.

— Был бы керосин, добавили его в солярку и все бы стало нормально, — задумчиво произнес Шумейко. — Только где его взять?

Гудков наморщил лоб, соображая, за сколько суток из ближайшего города на трассу можно было бы добраться с керосином. Но никакие расчеты построить не удавалось. Единственная дорога на Север — река Обь. Отправляться по ней сейчас в путешествие на машинах — полное сумасшествие. Лед еще не окреп, на реке, не смотря на сильные морозы, полно промоин.

— А что, если смотаться в райцентр? — предложил Гудков и сам обрадовался неожиданно пришедшей мысли. — Должен же там быть керосин. Они же до сих пор сидят без нормального электричества. Значит без керосиновой лампы — никуда.

— На чем ты его оттуда привезешь? — спросил Шумейко.

— На вертолете, на чем же? Загрузим в МИ-8 десять бочек, это же полторы тонны… На три дня работы.

Гудков посмотрел на Шумейко, ожидая его решения. Тот молчал, подперев голову кулаком. Потом сказал:

— А в общем-то это идея. Бери с собой кого-нибудь в помощники и лети в райцентр. Я закажу вертолет.

— Возьму Шабанова. — Гудков поднялся из-за стола. — Он парень здоровый, ему десять бочек закатить в вертолет ничего не стоит.

— Там, поди, и свои грузчики найдутся, — заметил Шумейко. — Главное не закатить. Главное добиться, чтобы нам этот керосин дали.

Ему вдруг вспомнился прилетавший на трассу иностранец в пижонских штиблетах. Именно он говорил о неустойке, которую придется платить, если нефтепровод не удастся сдать вовремя. И Шумейко подумал, что таким, как тот иностранец, легко рассуждать о сроках строительства подобной трассы, где нет ни дорог, ни человеческого жилья на триста верст вокруг. Попробовал бы он сам поработать здесь, тогда бы узнал настоящую цену строительству. А то деньги на аренду вертолета и то не хотели закладывать в смету. Шумейко поднял голову на Гудкова. Тот все еще стоял у дверей.

— Чего стоишь? — спросил Шумейко, словно только сейчас увидел его.

— Жду, может ты еще что-то скажешь, — ответил Гудков.

— Ничего я тебе не скажу, — задумчиво посмотрел на Гудкова начальник участка. — Бери ноги в руки и дуй в райцентр. И без керосина оттуда не возвращайся.

Шумейко начал звонить на авиабазу насчет вертолета, а Гудков направился к Шабанову. Тот сидел за столом вместе с Пановым и вел разговор о солярке. Паша Коровин лежал на застеленной кровати и внимательно рассматривал старую, замусоленную, порванную в нескольких местах газету. Гудков остановился у порога, обвел всех взглядом, потом сказал:

— Собирайся, Шабанов. Полетим с тобой в райцентр.

Димка повернулся на табуретке, поднял на него глаза, спросил:

— Зачем?

— Керосин просить будем, — сказал Гудков. — Если дадут, надо будет погрузить его в вертолет. Разбавим керосином солярку и завтра начнем работать. Не стоять же нам. За простой никто не платит.

— А сколько мы там пробудем? — спросил Димка.

— Не знаю, — пожал плечами Гудков. — Полдня на все про все наверняка уйдет.

— Я Зину с собой возьму, — твердо сказал Димка.

— Зачем тебе Зина? — удивился Гудков.

— Нам с ней зарегистрироваться надо.

— Сейчас мне не до твоих сердечных дел. — Гудков даже сморщился от самой мысли о Димкиной затее. — У меня ни один бульдозер не работает, все экскаваторы стоят, а ты — регистрироваться. Другого времени найти не можешь?

Димка опешил от такого ответа. Он уже несколько недель пытался выбраться с Зиной в райцентр, чтобы зарегистрироваться в ЗАГСе, но то не было вертолета, то не мог оставить работу.

А сейчас казалось бы сам Бог предоставляет такой случай, но Гудков почему-то против. Выручил неожиданно вступившийся за Димку Панов.

— Возьми ты их обоих и договорись, чтобы зарегистрировали без проволочек, — сказал он, поднимаясь из-за стола. — Им без этой регистрации Шумейко отдельную жилплощадь не предоставляет.

Коровин, молча слушавший разговор, отложил газету и внимательно посмотрел на Гудкова. По всей видимости ему показалось, что судьба Димкиной женитьбы зависит сейчас только от мастера. Не согласится тот взять в вертолет Зину и свадьба не состоится. Но Гудков кашлянул, вытер губы ладонью и нерешительно произнес:

— Ладно, бери ее, раз уж такое дело. Жду вас на вертолетной площадке.

Он вышел, плотно притворив за собой дверь. Димка быстро натянул шубу и унты и побежал к Зине. Коровин выскочил за ним на улицу.

— Подожди, — сказал он, останавливая Димку у вагончика.

— Чего тебе? — насторожился Димка.

— Насчет обмена денег ты тогда трепался или это на самом деле будет? — спросил Паша, запахивая полушубок, который он не успел застегнуть.

У Димки сразу отлегло от сердца. Он боялся, что Паша начнет говорить ему о своих душевных делах.

— Чего мне трепаться? — ответил Димка. — Я передал тебе то, что слышал.

— Узнай, пожалуйста, — в голосе Паши зазвучали просящие нотки. — Если такой обмен действительно будет, может там и мои обменяют.

— Ладно, узнаю, — сказал Димка и скорым шагом направился в столовую. Над тайгой уже слышался звенящий рокот вертолета.

…От трассы до районного центра Мартовска было около часа лету. Все это время Димка с Зиной смотрели в иллюминатор на проплывающую внизу тайгу. Сверху она не казалась сплошной. В ней были обширные участки редколесья. Димка знал, что это болота. К краю одного из них они с Зиной подходили, когда охотились на рябчиков. Сейчас Димка благодарил Бога за то, что они вовремя заблудились и вышли к охотничьей избушке. При одной мысли о том, что Зину мог увести Паша Коровин, у него начинало сосать под ложечкой. Уже подлетая к Мартовску, Зина, наклонившись к Димкиному уху, чтобы не услышал Гудков, спросила:

— А вагончик нам дадут?

Димка пожал плечами. Подумал: главное зарегистрироваться. Вопрос с жильем так или иначе утрясется.

Прямо из аэропорта они втроем пошли в районную администрацию. Поднялись на второй этаж довольно старого деревянного здания со скрипучей лестницей, прошли в приемную. Белокурая пожилых лет секретарша сказала, что глава района Семен Григорьевич Ушкуев на месте и сейчас она доложит о посетителях. Скрывшись за дверью начальственного кабинета, она тут же вернулась и, сделав жест рукой, сказала:

— Проходите.

Они вошли. В узком длинном кабинете было два стола — небольшой письменный и широкий, длинный, обставленный вокруг стульями. Глава района — сухощавый человек с длинным лицом и большими залысинами у седеющих висков, бросив взгляд на посетителей, провел ладонями по гладко зачесанным назад волосам и сказал, кивнув на длинный стол:

— Милости прошу. — Подождал, пока гости усядутся, спросил: — Чем могу служить?

Гудков представился, представил Димку. О Зине не произнес ни слова, словно ее здесь не было. Потом начал говорить о нефтепроводе, о жутких морозах, о том, что из-за них постоянно выходит из строя техника, а трассу нужно сдать точно в срок, потому как на поставку нефти уже заключены соответствующие контракты. Глава администрации слушал, не перебивая. А когда Гудков заговорил о керосине, оживился, будто заранее знал об этом разговоре. Усмехнувшись, заметил:

— У нас ведь промышленных запасов керосина нет. Мы завозим немного для населения, чтоб на коптилки хватило.

И остановился взглядом на Зине. Уперся в нее зрачками, словно наткнулся на неожиданное препятствие. Зина несколько мгновений не отводила взгляда, потом опустила глаза. Гудков заметил это и сказал:

— У нас к вам, Семен Григорьевич, еще большая личная просьба. Вот этих молодых людей, — Гудков посмотрел сначала на Димку, потом на Зину, — надо зарегистрировать.

— А я при чем? — удивился Ушкуев. — Или хотите позвать меня в качестве посаженного отца?

— Именно это я и хотел предложить вам, — сказал Гудков. — Посмотрите, какая пара красивая.

Зина, засмущавшись, покраснела и опустила голову. А Гудков, решивший, что такой разговор поможет ему найти лучший контакт с хозяином района, продолжил:

— У нас ведь с трассы даже к вам выбраться не всегда можно.

А уж о том, чтобы попасть в городской дворец бракосочетания и говорить нечего. Пока не сдадим трубу в эксплуатацию, мы к ней привязаны, как рабы к галере. Помогите нам уговорить ваш ЗАГС, чтобы их зарегистрировали прямо сейчас без всяких там испытательных сроков. Жениться они не раздумают, у нас других женихов и невест на трассе нету.

Ушкуев снова посмотрел на Зину, потом перевел взгляд на Димку. И, обратившись к Гудкову, неожиданно спросил:

— А лет-то невесте сколько? У нее, поди, и паспорта еще нету?

— Да ну, что вы? — тут же возразил Гудков. Но на всякий случай кивнул Зине: — Сколько тебе?

— Восемнадцать еще летом исполнилось, — все так же смущаясь, ответила Зина.

— Ну вот видите, — сказал Гудков. — У нас всегда все в порядке.

Что имел ввиду под порядком Гудков, никто не понял. Но до Ушкуева дошло одно: зарегистрируй их сейчас или нет, жить, как муж и жена, они все равно будут. Так лучше пусть уж живут в законном браке и в нормальных условиях, а не отводят стыдливо глаза, выходя вечерами из кустов. Он уже сделал одну ошибку. Не разрешил своей дочери выйти замуж, посчитал, что она еще для этого не готова. Потом пришлось делать свадьбу, когда у нее живот на нос полез.

Ушкуев снял телефонную трубку, набрал номер. Подождал, пока ее возьмут на другом конце провода, и глухо сказал:

— Марина Сергеевна, к вам сейчас подойдут двое молодых людей с трассы нефтепровода. Да, да прямо немедленно. Им летать туда-сюда некогда. Да и вертолет для таких случаев предоставить не можете. — Повернулся к Димке и произнес: — Поздравляю, счастливчик.

Димка улыбнулся. Он даже не ожидал, что все решится так просто. Но для Гудкова это было лишь вступлением к тому, зачем он пришел. Поэтому он пересел поближе к Ушкуеву и посмотрел на него.

— А тебе что надо? — спросил Ушкуев. — Тоже невесту нашел?

— Мне керосин надо, — сказал Гудков. — Не откажет же посаженный отец новобрачным.

— Ну и ушлый же ты, — рассмеялся Ушкуев. И Гудков по этому смеху понял, что вопрос с керосином тоже будет решен. — Сколько тебе? — спросил Семен Григорьевич.

— Хотя бы тонны три, — Гудков даже сглотнул от неожиданности воздух. — Мы его вертолетом за два рейса вывезем.

Ушкуев снова снял телефонную трубку и позвонил теперь уже председателю райпотребсоюза:

— У тебя три тонны керосина для нефтепроводчиков найдется? Не жмоться, не жмоться, я знаю, что керосин у тебя есть. У них вся техника из-за мороза встала. Солярка застыла. Сейчас они придут к тебе. — И положил трубку.

— Бегу за шампанским, — не скрывая улыбки, сказал Гудков. — Обмоем молодоженов.

— Обмывайте без меня, — пододвигая к себе лежавшие на столе бумаги, ответил Ушкуев. — У меня сейчас совещание начнется. В школе отопление разморозило, ребятишки не учатся. Морозы и нас достали.

Нефтепроводчики встали со стульев, попрощались и вышли из кабинета. Димка с Зиной направились в ЗАГС, а Гудков — в райпотребсоюз.

— Как только зарегистрируетесь, сразу же идите ко мне, — предупредил Гудков. — Мне одному керосин не погрузить.

— Придем, — ответил Димка, обнимая Зину. Несмотря на мороз, на то, что на трассе остановилась вся техника, он был счастлив. Впрочем, Зина была счастлива не меньше его.

Регистрация прошла безо всяких торжеств и на редкость сухо. Заведующая ЗАГСом Марина Сергеевна, не глядя на молодоженов, попросила их паспорта. Димка с Зиной достали документы и положили на стол. Заведующая открыла сейф, достала оттуда чистый бланк свидетельства о браке, аккуратно заполнила его, поставила печать и протянула Димке.

— Желаю вам всего хорошего, — сказала она, даже не подняв глаза на тех, кого только что зарегистрировала.

Зина немного смутилась от такого холодного приема, а Димка не обратил на это внимания. Засовывая в карман свидетельство о браке, он улыбнулся и подмигнул ей. Она тоже улыбнулась.

Над райцентром, между тем, все так же висела морозная дымка, сухой воздух обжигал щеки, смерзшееся дыхание оседало куржаком на ресницах. Зина прятала лицо в воротник полушубка, а Димка думал о том, что на трассе сейчас еще холоднее, чем в поселке. Но все же он зашел в магазин и купил несколько бутылок шампанского.

Правление потребительской кооперации нашли быстро. Председатель сидел в своем кабинете в шубе и великолепной выдровой шапке. Глядя на нее, Димка сразу вспомнил Коровина. Тот сошьет себе из шкурки, которую купил у охотника, точно такую же. Председатель торговался с Гудковым.

— Везите пустые бочки и забирайте керосин, — говорил он. — Свои я вам не отдам, вы их не вернете.

— Зачем они нам? — убеждал его Гудков. — Мы что, грибы солить в них будем, что ли? Мы весной заканчиваем стройку и уезжаем отсюда.

— Вот и увезете с собой мои бочки, — стоял на своем председатель. — Я таких кочевников, как вы, уже видел.

Каждый стоял на своем и, казалось, спору не будет конца. Димка некоторое время молча слушал его, потом достал из сумки бутылку шампанского и сказал:

— Мужики, я сегодня женился. Давайте, хотя бы символически, отметим это событие. Иначе у нас с Зиной не будет счастья.

— Правда, что ли, женился? — удивился председатель.

— Только что из ЗАГСа, — сказал Димка и, достав из кармана свидетельство о браке, протянул председателю.

Тот развернул его, прочитал, вернул Димке, молча открыл сейф и достал оттуда бутылку коньяка.

— С шампанского сейчас на улице околеешь, — сказал председатель, свинчивая с бутылки пробку.

Гудков по-хозяйски взял с тумбочки два стакана, стоявшие рядом с графином, поставил их на стол. Председатель налил в них коньяка.

— С ним бы я пить не стал, — сказал он, кивнув на Гудкова, — а с тобой выпью. Будьте счастливы.

Он подмигнул Зине и опрокинул коньяк в рот. Потом выпили Гудков с Зиной. После этого председатель произнес:

— Ладно, черт с тобой, забирай керосин вместе с бочками, но чтобы завтра они были у меня.

— Голову даю на отрез, что будут, — произнес Гудков и провел ногтем большого пальца по своему горлу.

— Смотри, я надеюсь, — погрозил ему председатель и тут же, позвонив на базу, распорядился, чтобы там загрузили десять бочек и доставили их в аэропорт.

Уже в вертолете, в котором нечем было дышать из-за запаха керосина, Гудков сказал Димке:

— Если бы не твоя свадьба, ничего бы я здесь не получил.

На что Димка ответил:

— Значит мы с Зиной решили вовремя пожениться.

Бульдозеры и экскаваторы завели на следующий день, но счастливая полоса на трассе от этого не наступила. Техника постоянно ломалась, не выдерживали и люди. Суеверный Шумейко боялся докладов своих подчиненных потому, что ничего хорошего в такую погоду от них не ждал. И когда увидел Гудкова с каким-то странным, растерянным взглядом, сразу насторожился. Гудков осторожно, бочком вошел в вагончик, сел на стул, снял шапку, помял ее в руках, потом нерешительно сказал:

— Не знаю, что делать. Трассу потеряли.

— Как потеряли? — удивился Шумейко.

— А вот так. До девяносто второго пикета дошли, а девяносто третий найти не можем.

— Значит плохо искали, — решительно сказал Шумейко. — Там же просека должна быть.

Гудков несколько мгновений молча смотрел на Шумейко, потом достал сигарету, закурил и забарабанил пальцами по столу.

— Чего ты стучишь? — нервно дернулся Шумейко, не заметив того, что тоже начал барабанить пальцами. — Кто у тебя там работает?

— Панов и Шабанов, — Гудков зачмокал губами, раскуривая сигарету, огонек которой не успел разгореться.

— И они тоже не могут ее найти?

— Не могут. Там как раз такое место, что снегу намело чуть не до верхушек деревьев.

— Сколько строю, а такой трассы у меня еще не было, — сказал Шумейко и, закрыв толстую тетрадь, которая заменяла ему рабочий журнал, поднялся из-за стола. — Бери лыжи и поехали на трассу. У тебя вездеход на ходу?

— На ходу. Только у него аккумуляторы сели. Надо трактором дернуть.

— А больше у тебя ничего не случилось?

— Да нет, — пожал плечами Гудков, не понимая, куда клонит начальник.

Три дня назад на трассе страшно обморозился Павел Коровин. С самого утра у него забарахлил экскаватор, а потом сломался совсем и сколько Паша ни бился, запустить его снова так и не смог. Ждать, пока кто-то из начальства приедет на трассу, он не стал, знал, что раньше обеда здесь все равно никого не будет. Плюнув с досады в сторону машины, которая так некстати подвела его в самый неурочный час, он отправился в городок строителей пешком. И хотя на улице было минус сорок три, а от места поломки до городка — километров восемь, Паша, ни минуты не раздумывая, скорым шагом направился домой. Около экскаватора ему делать было нечего. В холодной машине долго не высидишь, у костра в такой мороз шибко не обогреешься.

Через полтора часа Паша пришел в городок. Первым делом зашел в столовую выпить горячего чаю. Зина увидела его и ахнула. Все лицо Паши было белее снега.

— Ты же обморозился, — всплеснув руками, сказала она. — Беги на улицу и попытайся оттереть лицо.

Паша вышел из вагончика, зачерпнул горсть снега и начал тереть сначала щеки, а потом лоб и нос. Но сколько ни тер, не ощущал ни холодного снега, ни прикосновения к лицу ладоней. Два дня, закрывая лицо мокрым полотенцем, он отлеживался в вагончике, на третий пришел в столовую. Когда он заглянул в окно раздаточной, Зина ужаснулась. Его лицо напоминало кусок оттаявшего сырого мяса. Оно было намазано какой-то мазью и все сочилось. На щеках и лбу у Паши виднелись мутные капли. Сначала она испугалась, но, переборов страх, подала ему тарелку со щами. Он поставил ее на стол к сварщику Бочкареву. Бочкарев, увидевший Пашу, когда тот заходил в столовую, ел, опустив голову. Но было видно, что он через силу заставляет себя глотать горячую, ставшую вдруг невкусной пищу. Наконец он положил ложку на стол, встал и, не поднимая головы, вышел из столовой. Ко второму блюду он даже не притронулся.

Зина сразу поняла, что так он поступил напрасно. Коровин тоже перестал есть и повернулся к двери, словно ждал, что она сейчас откроется и в нее войдет Бочкарев. Но Бочкарев не вошел. Паша перевел взгляд на раздаточную и увидел в окне Зину. Ей показалось, что он сейчас заплачет. Его обезображенное лицо даже искривилось и она вдруг поняла, что кроме физической боли он испытывает другую, более страшную. «Он совсем молодой и симпатичный, — подумала она и тут же поправила себя: — Был симпатичным. Теперь для него даже собственные фотографии стали чужими, потому что он уже не похож на самого себя». Ей стало жалко Пашу и она спросила:

— Что тебе принести, чай или компот?

— Ничего мне не надо, — ответил Паша, поднялся из-за стола и вышел из столовой.

Всю эту сцену наблюдал Шумейко. Беду Коровина он принял как свою собственную, но ничем помочь ему не мог. Вчера он отправил Пашу самолетом на большую землю. До конца строительства Коровин на трассу уже не вернется. Теперь Север заказан ему навсегда.

Не успел Шумейко прийти в себя после этого потрясения, как на его голову теперь свалилось новое. Бульдозеристы потеряли трассу. Что это — случайность или цепь неприятных событий, которые должны закончиться чем-то из ряда вон выходящим?

Шумейко посмотрел на Гудкова, но о своих мрачных догадках ничего не сказал. Обмотал шею толстым шерстяным шарфом, снял с вешалки полушубок и, толкнув рукой дверь, вышел наружу. Мороз за последние сутки спал, хотя висевший на стене вагончика термометр показывал минус тридцать семь. Но минус тридцать семь — это не минус сорок три. При такой температуре на Севере даже дети младших классов в школу ходят. Шумейко взвалил на плечи лыжи и двинулся к вездеходу. Около него уже крутились механик и водитель. Минут через пятнадцать вездеход завели, дернув трактором. Шумейко с Гудковым уселись в кабине рядом с водителем и машина выехала на трассу, напоминающую траншею, проложенную в глубоком снегу. Иногда казалось, что машина идет не по трассе, а по снежному тоннелю.

Раздражение Шумейко постепенно начало проходить, хотя он, поглядывая на Гудкова, и повторял, рассуждая сам с собой: «Потерял трассу! Голову не мог потерять! Еще один-два простоя и мы точно вывалимся из графика. Кто будет платить заказчику неустойку?»

Но Гудков смотрел вперед, покачиваясь на сиденье, и выглядел абсолютно равнодушным. Трасса поднималась на гриву, на ее вершине резко вырисовывался четкий силуэт бульдозера. Около него стоял человек.

— Кто это? — вытянув руку, спросил Шумейко.

— Шабанов, — не поворачивая головы, сказал Гудков.

— Почему не работает?

— Завести, наверное, не может. Да и трассы нет.

Гудков видел, что у бульдозера под баком с соляркой горел факел. Второй факел обычно зажигают под картером двигателя. Таким способом механизаторы разогревают свои машины для работы зимой.

— Чего стоишь? — спросил Шумейко, когда они подъехали и он начал с трудом выбираться из кабины вездехода.

— Разогреваю, — ответил Димка, кивнув на бульдозер. — Сегодня, поди, начнем. Я тут пытался сунуться в тайгу, думал отыщу пикет, да разве без лыж пройдешь? Снегу по грудь.

— Найдем, — уверенно сказал Шумейко. — Не может быть, чтобы не нашли.

У конца просеки Шумейко увидел небольшой, стесанный с одной стороны топором столбик. На нем была написана цифра 92. Это был девяносто второй пикет. От него путь трассы пролегал к девяносто третьему. Его-то и потеряли бульдозеристы.

— Давай карту, — сказал Шумейко, повернувшись к Гудкову.

Тот засунул руку за отворот полушубка, достал карту. Шумейко развернул ее, стал изучать, время от времени поднимая голову и поглядывая на молчаливую заснеженную тайгу. Но разглядеть что-либо в ней ему не удавалось. Перед сильными морозами целую неделю мели бураны. Снегу навалило до нижних веток деревьев. В этом случае пикет можно и не отыскать. Но ведь кроме пикета есть еще и просека. Ее прорубили проектировщики, прокладывая трассу нефтепровода. Если занесло пикет, просеку никакой снег завалить не может.

Шумейко сделал шаг в сторону, пригнулся, пытаясь рассмотреть среди деревьев узкий ровный просвет, но так ничего и не увидел. В десяти метрах перед ним бульдозеры набуровили такую гору снега, что из-за него виднелись только верхушки сосен.

— Держи свой путеводитель, — сказал Шумейко, протягивая карту Гудкову. — Я думаю, мы тут должны определяться визуально.

Он залез на снежную гору, присел на корточки, потом лег на живот, вытягивая шею то в одну, то в другую сторону. Кряхтя поднялся, отряхнул снег с полушубка рукавицей и сказал Гудкову:

— Тащи лыжи. Кажется просека идет туда. — Он ткнул рукавицей впереди себя. — Но это надо проверить.

Гудков сходил к вездеходу за лыжами. Забрался на снежную гору к Шумейко, потоптался, утрамбовывая перед собой площадку, положил на нее свои лыжи, сунул в крепления унты.

— Где ты увидел просеку? — спросил он, выискивая глазами просвет между деревьями.

— По-моему это она, — Шумейко вытянул вперед руку.

Гудков пригнулся, прищурившись, посмотрел вдаль. Повернулся к Шумейко и, пожав плечами, сказал:

— Ничего я там не вижу.

— Давай пройдем метров сто, тогда и определимся. Если не найдем просеку, пойдем перпендикулярно трассе. Где-то мы ее все равно должны пересечь.

Проваливаясь на вершок в снег и все время оглядываясь по сторонам, они неторопливо направились в глубь тайги. По карте выходило, что трасса сразу за девяносто вторым пикетом должна была заворачивать немного вправо. Шумейко и взял это направление. Они прошли почти километр, но никакой просеки так и не обнаружили. У Гудкова лыжи были почти вдвое уже, чем у Шумейко. Поэтому они и проваливались больше. Вскоре он остановился, соскреб куржак с ресниц и шапки и сказал:

— Кажется, мы сильно уклонились вправо.

— Мне тоже так кажется, — ответил Шумейко.

Несколько минут они постояли, успокаивая дыхание, потом снова тронулись в путь в надежде отыскать просеку, теперь уже забирая гораздо левее. Тайга выглядела мертвой и оттого у обоих в душе возникало нехорошее чувство. Им казалось, что они уже никогда не выберутся из нее. Первым остановился Шумейко. Насторожился, прислушиваясь, и тихо произнес:

— По-моему, Шабанов так и не завел свой бульдозер.

Гудков понял, что если не разрядить обстановку и не успокоить себя, потерянную просеку им сегодня уже не найти.

— Давай-ка перекурим, — сказал он, глядя на Шумейко. — Заодно и карту еще раз посмотрим.

Он снова достал из-за пазухи карту, повертел ее в руках, ткнул пальцем, показывая Шумейко:

— Посмотри, вот он поворот. Мы пошли сюда, — Гудков ногтем провел на карте невидимую линию. — Примерно вот здесь мы должны выйти на посеку.

— Теоретически должны, — согласился Шумейко. — А на практике где эта просека?

— Давай возьмем еще немного левее.

Скрипя лыжами по сухому, рассыпчатому снегу, они поднялись на небольшую гриву. Поперек ее склона лежало огромное упавшее дерево, поломавшее и придавившее верхушки молоденьких кедров. Сверху на дерево намело целый снежный сугроб. Он висел над кедровым подростом, почти касаясь его. Шумейко остановился, чтобы осмотреться. Его взгляд почему-то сразу задержался на желтом пятне под сугробом. Да и сам сугроб снизу был не плотным, слежавшимся, а разъеденным, словно покрытым изморозью. Шумейко сразу пришло в голову, что такое могло случиться только от живого, теплого дыхания. Побледнев и приложив палец к губам, он кивнул на пятно, показывая его Гудкову.

— Что это? — спросил Гудков, но Шумейко так резко поднял руку вверх и нахмурил брови, что тот сразу замолчал.

— По-моему, медвежья берлога, — шепотом произнес Шумейко.

Оба молча и настороженно посмотрели на снег под упавшим деревом, не сговариваясь, скатились с гривы и торопливым, размашистым шагом направились подальше от опасного места. Минут через десять остановились, чтобы перевести дух. Гудков почувствовал, что его еле держат ноги. Он присел на торчавший из снега пенек, достал сигарету, закурил и сказал, глядя на Шумейко:

— А что, если бы он нас услышал и поднялся?

— Поубивал бы, как щенков, — мрачно сказал Шумейко. — Что бы он еще мог сделать?

— Рассказать об этой берлоге мужикам, они же с ума сойдут, — выпустив кольцо дыма, сказал Гудков. — На вездеходах сюда с ружьями полезут. Ты представляешь, что такое добыть медведя?

— Я-то представляю, — все так же мрачно произнес Шумейко. — А вот представляешь ли это ты?

За всю свою долгую работу на сибирских трассах Шумейко только один раз пришлось столкнуться с медведем. Было это ранней весной лет десять назад на берегу глухой таежной реки Вах. Работа на нефтепроводе была закончена, шли его испытания. В вагончик к Шумейко зашел коренастый бородатый мужчина в новеньком противоэнцефалитном костюме и болотных резиновых сапогах с широкими отвернутыми голенищами. Это был начальник изыскательской партии Николай Иванович Глушков, которая проектировала трассу нового нефтепровода. Шумейко слышал его фамилию, знал от других, что это опытный специалист. Глушков без всяких предварительных фраз сразу начал о главном.

— У меня в тайге молодые специалисты, муж с женой, — сказал он явно озабоченным тоном. — Это сто пятьдесят километров отсюда. На следующей неделе к ним должен вылететь основной отряд. Но они уже четвертый день не выходят на связь. Не выручишь вертолетом? Надо бы узнать, что случилось.

Лишнего вертолета у Шумейко не было. Но по тону, а, главное, по внешнему виду Глушкова он понял, что дело очень серьезное. Шумейко как раз собирался на насосную станцию. Чтобы залететь к изыскателям, надо было делать приличный крюк. Но в тайге люди привыкли выручать друг друга.

— Пошли, — сказал Шумейко, поднимаясь из-за стола.

Глушков даже не поверил, поэтому переспросил:

— Что, прямо сейчас?

— Мы опрессовываем нефтепровод. Я лечу на насосную станцию. Залетим к твоим молодоженам, посмотрим, что с ними.

О том, что они увидели на таежной стоянке, Шумейко боится вспоминать до сих пор. Палатка, в которой жили изыскатели, была изорвана в клочки и вся залита кровью. Рация лежала около нее, втоптанная в грязь. Всюду виднелись следы огромных медвежьих лап и жуткой расправы. Как установили потом охотники, медведь напал на изыскателей ночью, когда они спали. Разорвав палатку, он оттащил убитых в кустарник и забросал их мхом, землей и прошлогодними листьями. Женщина была съедена наполовину, мужчина лежал нетронутым. Но его было трудно узнать. Кожа на лице и голове была содрана, шейные позвонки переломаны. Медведь находился недалеко. Он ушел от своих жертв только тогда, когда услышал приближающийся вертолет. Это можно было легко прочитать по свежим следам.

Глушков попросил пилотов передать в райцентр, чтобы высылали бригаду охотников, а сам остался около убитых с карабином. Охотники прилетели в этот же день, а еще через два дня выследили и убили медведя. Эту страшную историю рассказывали потом по всей трассе. «Поднимись сейчас медведь из берлоги, — подумал Шумейко, — и он бы сделал с нами то же самое, что с изыскателями».

Гудков докурил сигарету, выбросил окурок в снег и поднялся с пенька. Снег с него осыпался и Шумейко увидел, что одна сторона пенька стесана топором.