Летуны из Полетаево, или Венькины мечты о синем море

- Радио я не слушаю. Сюда антенна не достаёт. А с птицами вообще не дружу. Зачем мне эти наглые конкурентки?

Ветки закачались сильнее, расползаясь в стороны. На голову Веньке шлёпнулся огрызок, посыпалась чешуя. Через сук перекинулся и свесился наружу огромный серебристый рыбий хвост.

- Мать честная! – обалдел от увиденной картины Венька.

- Какая я тебе мать? Ты что-то, Вениамин Иванович, путаешь. Бездетная я. А зовут меня тётя Груша. Русалка я. Здесь квартируюсь.

- Где? – не понял Венька.

- На яблоне!

- Груша на яблоне! Ха-ха!

- Что смешного? – надулась русалка, - Полное моё имя Агриппина Селивёрстовна. А на яблонях вообще все русалки живут. Где ж нам ещё жить прикажешь?

- Вообще-то в речке, - поделился Венька своими познаниями в области литературы и сказочного народного фольклора, - В пруду каком-нибудь, в болоте.

- В речке! – насмешливо фыркнула тётя Груша, - В клубничном киселе бултыхаться! Увольте! А в болоте склизкая Анисья, я её боюсь. Да и плавать я совсем не умею!

- Как?!

Первый раз такое Венька слышал. Чтоб русалка боялась жаб и воды. Чудеса!

- А какого водяного я вообще мокнуть должна? – возмутилась Агриппина Селивёрстовна, - Я из аристократических русалок. Из летучих.

Тётя Груша взмахнула мощным хвостом, звонко шлёпнула им по стволу яблони и перелетела чуть повыше, на другую ветку. Ветка громко хрустнула и чуть под Агриппиной Селивёрстовной не подломилась.

- Отъелась я здесь, на Серафимкиных яблочках, - пояснила это происшествие русалка и важно похлопала себя по упитанному животу.

Была она созданием весьма дородным и, говоря откровенно, весьма немолодым. Когда-то ярко-зелёные волосы теперь уже изрядно поседели. Изумрудный цвет глаз потускнел и поблёк. Щёки побледнели, сморщились и немножко обвисли. Чешуя шелушилась и осыпалась нещадно. Да и хвост плоховато двигался, со скрипом. По всему видать, от ревматизма. А может, от подагры, кто его там разберёт.

- Хочешь, угощу? – русалка покопалась среди ветвей, открутила от черешка румяный сочный плод и щедрым жестом протянула его Веньке.

- Ах ты, рыбья нечисть! Щучий пузырь! Акулья пасть! – послышалось сзади, с крыльца, - Кыш с моей яблони! Пошла вон!

Мимо Венькиного уха копьём просвистела длинная метла и, запутавшись в ветвях, повисла высоко над землёй.

Венька обомлел и обернулся.

Позади него топотала ногами и грозила кулаком в сторону яблони вся растрёпанная и раскрасневшаяся от гнева бабушка Сима.

Глава 15. Молодильные яблочки.

- Не очень-то они, твои яблоки, помогают! - русалка показала Симе зелёный язык, швырнула в неё огрызком и быстро спряталась за толстым суком.

- А что ж ты их жрёшь, как прорва, без меры?! – крикнула Сима русалке в ответ.

- Витамины! – веско парировала Агриппина Селивёрстовна и, вертя хвостом, уползла в безопасное место, вглубь кроны.

- Витами-и-ины…, - проворчала Сима, обращаясь уже, скорее, к Веньке, - Врёт она всё! Помолодеть, видишь ли, хочет, русалка-ветеранка! Рыбка-пенсионерка! Престарелая макрель!

- А-а-а!!! – догадался Венька, - Яблочки-то…

- Ну, конечно! Молодильные они! У меня они все наперечёт. Я из них и компот себе варю, и сок отжимаю, и масочки всякие делаю. Знаешь, если на мелкой тёрочке натереть, на салфеточку положить и… впрочем, тебе рано ещё, не нужно. В общем, кожа после этих масочек – м-м-м-м-м…

Сима легонько похлопала себя ладонями по щекам, демонстрируя, какое у неё молодое и упругое после молодильных яблочек стало лицо.

- Это ж как драгоценность, на вес золота! А она всё тырит и тырит, тырит и тырит, управы на неё нет!

- Мне разрешено! – прозвенело колокольчиком с высоты, из яблочной кроны.

Надо сказать, что голос у русалки, в отличие от её внешности, был очень молодой и весьма приятный.

- Кем это тебе разрешено, сомий плавник, карпова икра, головастик недоделанный?

- Ты, бабка Сима, не ругайся. Особенно при мальце. А разрешено Горынычем. Кем же ещё?

- Ну, да, - мрачно кивнула Сима, - Он один тут у нас печати на всё шлёпает и разрешения раздаёт.

- У меня и справка есть! С подписью и гербовой печатью, как полагается!

Совершенно от этой своей печати осмелев, тётя Груша перелетела чуть пониже, уселась на длинную крепкую ветку и принялась раскачиваться на ней, как на качелях.

- Ля-ля-ля, - беспечно напевала русалка, дирижируя сама себе рукой с зажатым в ней яблоком, - Ля-ля-ля! Ля-ля! Тру-ля-ля!!!

За те несколько минут, что Агриппина Селивёрстовна скрывалась среди яблоневых веток, с ней произошла буквальная метаморфоза и явное преображение. Теперь её макушку украшал правый Венькин кед кверху подошвой. Нахлобучен он был на манер царской короны. Очевидно, обувка не налезла русалке на хвост, потому она и приспособила её на голову. Свисавшие с кеда шнурки обвивали русалочью причёску и уши и были завязаны у неё под подбородком на маленький игривый бантик. Вид её при этом был весьма самодовольный и надутый от гордости.

- Ну, её, охальницу. Тьфу. Идём отсюда, - раздался вздох над Венькиным ухом, - У нас ещё де-е-ел!!! Воды вскипятить, пшено перебрать, муку сквозь сито просеять.

Удивлённый Венька обернулся и ахнул. Перед ним стояла печально-серьёзная и чем-то очень озабоченная Фима. Волосы её были аккуратно прибраны под косынку, фартук разглажен. В руках она держала небольшую плетёную корзинку.

- Пойдём Корябу проведаем. Поможешь мне.

Глава 16. Коряба.

«Когда ж она уймётся с этими своими раздвоениями? – с досадой подумал Венька, - Не уследишь за ней. То мётлами швыряется и бранится, как извозчик. То какие-то Корябы у неё. Помогай ещё ей, видишь ли. Сказать, что ли, что живот болит?».

Но Фима не Сима. Она своё дело знает. Её на мякине не проведёшь.

Крепко схватила она Венькину руку – боялась, наверное, что он вырвется и убежит. Но бежать Веньке было некуда. Да он и не собирался, если честно. Просто не очень хотелось ему с Фимой куда-то идти. Скучно с ней. С Симой-то веселее, хоть и опасливо немножко.

- Снеслась, поди, уже, Коряба-то, - объяснила Фима, не выпуская Венькиной руки, - Надо яиц для омлета набрать. Если получится, конечно.

Для омлета – это хорошо. Омлет Венька очень даже любит.

- А куда мы идём-то?

- Да вот, в сарайчик. У неё там насест.

Вместе они обогнули яблоню, прошли между грядками с капустой, завернули за смородиновый куст.

- Сейчас-сейчас, - приговаривала Фима, - Тут недалеко.

- Ко-ко-ко-о-о-о-о, - подхватило где-то рядом, внизу, под самыми ногами, - Ко-ко! Ко-ко-ко-о-о!!!

На вытоптанной площадке перед ветхим, покрытым соломой сараем важно расхаживала рябая курица - кривобокая и вся какая-то неухоженная и пыльная. Та самая, которую Венька видел в день приезда.

- Ну, давай, что ли. Приступай, - Фима протянула Веньке свою плетёную корзинку и повернула прочь, - А я пошла опару ставить. Гости сегодня у нас. Надо уважить.

- Ко-ко! – курица проводила Фиму красным сердитым глазом, покосилась на Веньку и задумчиво поковыряла землю длинным хищным когтем, - Ко-ко! Ко-ко-ко!!!

Как приступать и с какой стороны к этой ощипанной Корябе подъехать, Венька не имел ни малейшего представления. Он попытался обойти её с боку. Курица встопорщила перья и громко, по-змеиному, зашипела, нацелив на Венькину босую ногу свой могучий, как у ястреба, клюв.

- Ишь, ты! – сказал Венька и попробовал зайти к ней в тыл с другого фланга.

Коряба подпрыгнула высоко в воздух, растопырила в стороны крылья и загородила своим телом подступ ко входу в сарай.

- Ты что? – растерялся Венька, - Совсем спятила? Сбрендила? Сошла с ума? Белены объелась?

Услышав такие в свой адрес оскорбления, курица моментально перешла из обороны в яростную атаку. Мелко перебирая ногами и пригнув низко к земле тонкошеюю голову, она чуть ли не по-пластунски быстро поползла в Венькину сторону.

- Но-но! – в испуге прикрикнул на неё Венька, - Но-но-но!

Но курица не лошадь. На неё такие понукания воздействия не имеют.

- Ко-ко! Ко-ко-ко-о-о-о-о-о!!! – издала Коряба грозный боевой клич и, похлопывая себя по бокам крыльями, пошла на Веньку тараном, как бронированный танк.

Тут уже у Веньки коленки подкосились окончательно, и он осел на землю, судорожно шаря вокруг себя руками. Чем бы таким эту агрессоршу остановить? Что бы в неё этакое запульнуть и бросить?

Венька нащупал в кармане твердобокий плод и вспомнил про тёти-Грушино угощение. Молодильное яблоко!

Бамс! – полетело яблоко прямиком в куриную голову.

Фр-р-р-р-р!!! – истерично захлопала крыльями Коряба и…

И тут случилось неожиданное.

Вместо того, чтобы упасть недвижно или хотя бы попытаться Веньке отомстить, курица вдруг вцепилась когтями в это яблоко, как в драгоценный подарок. Обхватила его любовно крыльями. Навалилась на него всем телом, прижала к земле.

- Кво-о-о-о-о-хо-хо!!! – довольно заквохтала Коряба, отщипывая клювом здоровенные куски и поглощая их с жадным аппетитом, - Кво-ко-о-о-о-хо-о-о-о!!!

Похоже, она совершенно забыла и про Веньку, и про сарай, и про свою с таким рвением оберегаемую кладку.

«Вот ведь женщины! – неодобрительно подумал Венька, - Только бы им молодиться!».

Впрочем, ему это было только на руку.

Стараясь ступать совершенно бесшумно, он обошёл увлечённую яблоком Корябу и тихонько проскользнул в сарай.

Поначалу-то он там вообще ничего не заметил. После яркого дневного света царивший в сарае полумрак показался особенно глубоким, тёмным и безжизненным. Пахло сухими дровами, сеном и тёплым куриным помётом. Едва шуршала солома под ногами. Сквозь рассохшуюся щелястую крышу пробивался широкий и яркий луч.

Вот в свете этого воздушного солнечного столба Венька и увидел… увидел и обалдел, схватившись за голову.

- И зачем же я, дурак, правый тёте Груше отдал?! Она же не вернёт теперь! У неё ведь, что с возу упало, всё её!

…Прямо в центре сарая, в круге нежного и переливчатого солнечного света, как ни в чём не бывало стояла Венькина пропажа. Левый кед. Правда, совершенно без шнурков и с вываленным наружу языком.

Кед был доверху набит куриными яйцами необыкновенного золотого цвета.

Глава 17. Снесла курочка яичко…

- Что ты там приволок? – вскричала бабушка вернувшемуся с добычей Веньке.

За то время, что он провёл в борьбе с сумасшедшей Корябой, у Серафимы успело произойти очередное перевоплощение. И теперь вместо спокойной и домовитой Фимы в избушке вовсю царила и хозяйничала её полная противоположность.

- А я тут репетирую! Новое представление к приходу гостей готовлю! – объявила Сима, - Але-оп!

Она взлетела в воздух реактивной ракетой, перекувырнулась три раза через голову, вихрем пронеслась вокруг Венькиной головы, спрыгнула на пол, вцепилась в Веньку, крепко прижала его к груди и лишь только после этого с любопытством заглянула в корзинку.

- Десять штук! – произвела Сима молниеносный подсчёт, – Это при нынешней цене на золото… по текущему грабительскому курсу… сколько ж это в рублях-то будет…

- Они что, правда…, - с любопытством поинтересовался Венька, - Из чистого золота?

- Две тысячи триста шестьдесят восьмой пробы! – гордо ответила Сима, поплевав на яйцо и поскребя его ногтем по боку, - Только моя Коряба такие несёт, рекордсменка! Матрёнины-то куры не такой чистоты золотишко выдают. А у Нюрки вообще – сплошь медь да серебро.

Сима скривила физиономию, выражавшую полное презрение к таким неказистым курам, которые всё больше по меди, и запустила руку в корзинку.

- Вот какие драгоценности наша Коряба на-гора выдаёт, - приговаривала она, любовно поглаживая и перебирая золотые яйца, - Кормилица наша! Не яички, а настоящий клад! Золото! А… а… а это что такое?!

Симина рука вынырнула из корзинки с зажатым в ней яйцом. Яйцо было не блестящее и золотое, а матовое, светло-коричневого с крапинками цвета. То есть совсем обыкновенное.

- Снесла курочка яичко! – совершенно расстроилась Сима, - Накося! Поздравляю!

- Яйцо как яйцо, - вступился за Корябу Венька, - свежее, нормальное, простое.

- Вот именно! Снесла курочка яичко, не золотое, а, туды её растуды, простое! Последнее время всё чаще за ней такое стало водиться. Халтурщица! Бракоделка!

- Но ведь все курицы…

- А-а-а!!! – с досадой махнула рукой Сима, схватила корзинку с яйцами и полезла с ней в подпол, прятать в сундуке.

Тут же из-за печки показалось огромное волосатое ухо и не менее внушительных размеров нос.

Глава 18. Двое старших.

- Ага! – сказал большой любитель добра Добрыня, внимательно проследив за Симиными действиями и направлением, куда она корзинку с яйцами понесла.

- Эй, ты! – крикнул Венька, заприметив домового.

- А ты мне, Вениамин Иванович, не тычь, - обиженно вздёрнул тот свою рыжую бороду, - Я тебе всё-таки не простолюдин Кузьмич. Невежливый ты, как я погляжу, Вениамин Иванович.

- Извините, Добрыня Добрыньевич, - поспешил исправить свою оплошность Венька, - Больше не буду. Я просто спросить собирался.

- Я, конечно, не справочное бюро. Но для тебя, так и быть, исключение сделаю. Начинай своё интервью.

- Что?

- Ну, задавай вопросы.

- У меня, собственно говоря, один вопрос-то.

- Для интервью маловато. Я уж приготовился. Извилины завил, распрямил и из последних сил напряг.

- Да я просто узнать хотел. Это вы сделали?

- Что опять? В чём я перед тобой всегда виноват? За мух я уже отчитался!

- Вы стащили и подкинули Корябе мой кед?

- Какой мопед? – Добрыня мгновенно впал в полную глухоту и несознательность, даже для достоверности уши в трубочку закрутил, - Нету никакого мопеда. Ступа была. Телега была. Ковёр-самолёт когда-то тоже существовал, но его моль давно съела. Ты вообще, Вениамин Иванович, о чём?

- Вы тут Ваньку-то не валяйте! – рассердился Венька на домового.

- Веньку, говоришь, не валять? И когда это я тебя, Вениамин Иванович, валял? Что ты ерунду придумываешь и следом своим надо мной, как кувалдой, размахиваешь?!

- Я?! Следом размахиваю?! – возмутился Венька, - Что вы, Добрыня Добрыньевич, за чушь несёте?

- А что ты меня тут допрашиваешь, как подследственного? Стало быть, под следом я у тебя! А ты, Вениамин Иванович, изверг!

Добрыня дёрнул себя двумя руками за седые косички, и из его глаз фонтаном, как у клоуна, брызнули потоки жалостливых слёз. Потом достал из-за пазухи скалку и…

И-и-и-и-и!!! – тонко заскрипела и откинулась со слабым стуком крышка подпола. На поверхности показалось нахмуренное Фимино лицо.

- Снова сплошь золотые. Простое всего одно. Из чего ж омлет-то готовить?

Венька тоже огорчился – омлет он очень сильно любил, особенно с горошком и сыром. И не пришло ему даже в голову, что на Корябино золото столько куриных яиц и омлетов накупить можно! Было бы из-за чего переживать!

- Чем же гостей радовать и угощать? – причитала Фима, хлопоча у печки, - Неужели брюквой простой и пареной репой?

Бах!!! – грохнуло из-за печки.

Бам-м-м!!! – пошёл по всей избе звон.

- Ты, я смотрю, уже средь бела дня своей колотушкой колотишь? – рассердилась на домового Фима.

- А-а-а-а-а-а!!! – во весь голос зарыдал за печкой Добрыня, - Не хочу пареную репу! Сосисок хочу! Колбасы!

- Ладно-ладно, - смягчилась Фима, - Не реви. Пойду в лавку схожу. Куплю чего-нибудь.

Она сняла с крючка плетёную авоську. Сунула в карман кошелёк. Повернулась к Веньке и строго погрозила ему пальцем.

- Пока не вернусь, будешь за старшего.

- Я за старшего! – раздался из-за печки оскорблённый вопль, - Я!!! Я старше него!!! И вообще!!!

Бах!!!

Бам-м-м!!!

- Ну, хорошо, - печально вздохнула Фима, - оба за старшего. Дом стерегите. Дверь никому не открывайте. Только званым дорогим гостям.

С тем и ушла.

Венька остался сидеть на лавке, мучительно соображая – что ему делать, если кто-нибудь в Фимино отсутствие всё-таки придёт. И как он узнает, званый это гость или незваный, дорогой или так себе, не очень.

…Ровно через пять минут после того, как затихли Фимины шаги, в дверь громко и очень настойчиво постучали.

Глава 19. Незваный гость.

- Иди давай, открывай! – раздался Добрынин голос из-за печки, - Слышишь, стучат!

- А чего я-то? – огрызнулся Венька, - Вы хотели за старшего быть. Вот и идите сами.

- Я уже расхотел. Фима сказала, ты старший. А я вообще послушный домовой. Всегда свою многоуважаемую Фиму слушаюсь и почитаю. Почти как родную мать.

Между тем в дверь колотили и колотили, как будто молотком или кувалдой. Грохот стоял такой, словно дом целиком запихнули в мешок с камнями, и так и трясли всё вместе, перекатывали.

- Иди-иди, - продолжал командовать домовой, - Чего расселся квашнёй?

- Есть!!! – прогремел снаружи густой жутковатый голос, - Пить!!! Спать!!!

Веньке стало совсем не по себе. Даже в животе от страха закрутило.

Точно ли это дорогой гость? А если даже и дорогой, то званый ли? А если званый, то кем и куда?

- Так и быть, - сжалился над Венькой домовой, - Пойдём открывать вместе. Я, как старший, в щёлочку подсмотрю, всё тебе обскажу подробно, а ты уже потом щеколду отодвинешь и откроешь. Делов-то!

Венька не стал напоминать Добрыне, что тот вроде бы старшим быть расхотел. Он и так был домовому благодарен безмерно, что он согласился Веньку до входной двери проводить.

Вместе они тихонько прокрались через сени. Добрыня прижал к замочной скважине прищуренный левый глаз.

- Мужик какой-то, - прошептал он, хорошенько сквозь скважину приглядевшись, - Росту большого. Метра два. Ручищи - ого-го! Ножищи – лучше вообще не смотреть. И, главное дело, волосы у него сплошняком зелёные. Как зелёнка аптечная, честное слово.

- Пантелеймон! – чуть не закричал Венька, чрезвычайно обрадовавшийся этому описанию, - Драгоценный мой Федулыч! Разлюбезный мой друг!

Он вдруг почувствовал, как за то время, что возничего не видел, по нему несказанно соскучился.

Не раздумывая ни секунды, Венька дёрнул шпингалет, отодвинул задвижку, рванул изо всех сил дверь!

- Ах! – только и смог сказать он, увидев перед собой незваного гостя.

А в том, что гость был незваный, сомнений теперь не осталось никаких. И как только Венька опять в обморок от ужаса не грохнулся?! Какая сила его на сей раз удержала?!

Добрыня, тот сразу же за сердце схватился, прошептал беззвучно «свят, свят, господи!» и растворился в воздухе, оставив Веньку с визитёром наедине.

- Есть!!! Пить!!! Спать!!! – прогремел незваный гость и сделал шаг навстречу Веньке.

Венька, свою ошибку уже осознав и совершенно в ней раскаявшись, попятился от него вглубь сеней.

Ничего общего с Пантелеймоном Федулычем у этого исполинских размеров чудовища не оказалось. Ну, разве что волосы зелёные. Да и то – у возничего они были только на голове, а у незваного гостя щедрой порослью покрывали всю поверхность его могучего тела. Волосатым и зелёным было абсолютно всё: руки, ноги, торс и, что самое ужасное, лицо.

- Есть!!! – заорал гость ещё громче, закрыв от Веньки весь белый свет и продолжая на него надвигаться, - Пить!!! Спать!!!

Он шёл на Веньку, чуть покачиваясь, страшно улыбаясь круглым и плоским, как блин, лицом и размахивая тяжёлыми руками. Венька пятился, пятился, пятился… пока, наконец, не упёрся спиной в дверь, ведущую в горницу.

«Слава богу!» - подумал Венька и в предвкушении близкого спасения принялся нащупывать за спиной дверную ручку.

Пальцы, правда, у Веньки очень сильно тряслись и дрожали. И, наверное, из-за этого дверная ручка всё не находилась и не находилась. А потом вдруг нащупалась, отыскалась и даже как будто сама в Венькину руку легла. Он схватил её крепко. Нажал посильнее. Спиной на дверь в горницу навалился…

- М-м-м-м-м, - промычал Венька от ужаса и досады.

Дверь в горницу была крепко заперта. Видно, Добрыня постарался. Обезопасил, как ему Фима наказывала, дом.

- Есть!!! – раздалось над самой Венькиной головой, - Пить!!! Спать!!!

Чудище разинуло над Венькой свою огромную, как пещера, пасть. Венька почувствовал, как ему на макушку упали густые склизкие капли. В нос ударил зловонный запах гнили и болота.

«Всё! – успел подумать Венька, - Чувырлы меня не сожрали. Бульон из моих костей не сварили. Так эта гадина сейчас живьём… с потрохами…».

Он зажмурил глаза и приготовился к скорой кончине.

Глава 20. Следы преступления.

Бах!!! Бам-м-м!!! – прогремело где-то совсем рядом.

«Опять своими колотушками колотит, - вспомнился Веньке домовой, - А этот зелёный упырь всё тянет. Всё чего-то ждёт. Ел бы уж, что ли, скорей».

Только время шло, а Веньку всё никто не ел и не ел. И вроде бы даже и не собирался. Он приоткрыл один глаз. Потом второй.

Зелёное чудище мешком валялось на полу, раскинув в стороны огромные шерстяные руки. На фоне дверного проёма темнел тонкий скрюченный силуэт с поднятой кверху кувалдой.

Как будто сквозь туман, вгляделся Венька в спасительные очертания. Всё ещё не до конца веря своим глазам, сделал слабый шаг навстречу.

- Сима!!!

Давясь рыданиями и весь дрожа от пережитого страха, Венька бросился на грудь своей родной и любимой семиюродной бабушке.

- Я это, я!!! Успокойся!!! – ласково хлопала и поглаживала его Сима рукой по спине.

В другой руке она всё ещё держала здоровенный пудовый окорок, потрясая им, словно булавой.

- Спа… си… бо, Си… ма…, спа… си… бо!!! – всхлипывал Венька, вцепившись в старушку.

- Вовремя я вернулась! – Сима обвела взглядом беспорядок в сенях, взъерошенного Веньку, застывшее на полу чудовище, - Натворили, смотрю, вы тут дел!

- Да! – спохватился Венька, - Как у вас так быстро вернуться получилось? Десяти минут не прошло!

- Так я же лётом! – объяснила Сима, с трудом пристраивая окорок обратно в авоську, - Лётом быстрее! Это только глупая Фимка всё пешком ползает да на своих двоих шкандыбает. Улитка безмозглая. Черепаха неповоротливая. Унылая гусеница, драный лапоть и серый чулок.

«Ну, началось!» - подумал Венька.

И в этот самый момент внутри горницы щёлкнул и застенчиво повернулся замок. Дверь медленно приотворилась. В образовавшейся щели показались мясистое ухо и солидный Добрынин нос.

- Он это всё виноват! – домовой ткнул пальцем в Веньку, - Всё он! Я ему говорил, не открывай, мол! Предупреждал, что лешие в это время года опасны.

- Лешие? – ахнул Венька, - Так это, стало быть…

- Ну, да! – подтвердила Сима, - Леший и есть. Заблудился, наверное. От своих лешаков лесных отбился. Вот к нам в деревню и забрёл. Только что нам теперь с этой тушей делать? Как следы преступления замести? Скоро ж гости званые придут.

- Спрятать! – предложил домовой.

Общими усилиями навалились, приподняли лешего за плечи и отволокли его в горницу, в самый дальний угол. А сверху ещё тряпочкой прикрыли, чтобы не очень бросался в глаза.

- Ах, ты! – спохватилась бабушка Сима, - На столе-то пусто! Покидать чего-нито надобно. А то гости званые сейчас придут. Вот прямо сейчас. Буквально с минуты на минуту.

И точно! В эту самую минуту, как только начала Сима вынимать из авоськи колбасу, сосиски, окорок, шпроты, сардины в консервных банках, сыры, ветчину, тушёнку, изюм, финики, курагу, конфеты в коробках, спаржу в целлофановых пакетах, замороженную вишню, зелёный горошек, маслины, торт, карамельную пасту, пачки печенья, мандарины, апельсины, ананасы, кокосы, связку бананов, виноград, галеты, пирожные, масло сливочное, майонез, шоколад… Как только стала она всё это доставать из бездонной авоськи и горой вываливать на застеленный белоснежной крахмальной скатертью стол…

Бам!!! Трам!!! Та-ра-ра-ра-рам!!!

Снаружи, скорее всего на крыльце, раздался страшный, неземной природы грохот. Как будто случился конец света или, по меньшей мере, обрушилось сразу полдома.

«Ещё один леший?» - похолодел от страха Венька и нырнул поскорее под стол.

Но бабушка Сима почему-то этого грохота совсем не испугалась. Даже наоборот. Она выудила Веньку из-под стола и, крепко держа его за шиворот, радостно взлетела вместе с ним к потолку. Венька и рта раскрыть не успел. А Сима уже бросила его прямиком на лавку и весело захлопала в ладоши.

- Званый гость прилетел! Бабка Матрёна пожаловала! Она это, старая плутовка! Точно! Её фирменный стиль!

И в ответ на недоумённый взгляд Веньки пояснила:

- Матрёна только приземляется плохо. А летает очень даже хорошо.

И поспешила в сени – открывать бабке Матрёне дверь.

Глава 21. Гости званые.

- Поломала я там у вас маленько кой-чего, - пробасила бабка Матрёна, вплывая в горницу величавой тяжёлой поступью.

- Ничего-ничего! – поспешила успокоить её Сима, - Мы люди привычные. Иди-ка, Добрыня, кое-как почини.

Добрыня послушно схватил молоток и горсть гвоздей и, ворчливо жалуясь на тяжесть рабского труда и своё подневольное положение, вылетел на крыльцо – приколачивать разбитые вдребезги ступеньки.

Через полминуты вернулся – без гвоздей и без молотка.

- Починил? – спросила Сима.

- Починил!

- Кое-как?

- Кое-как!

- Вот и молодец! Садись за стол, пировать будем!

- Пирова-а-а-а-ать?! Без меня-я-я-я-я?! – по-комариному пропищало совсем рядом, за окном.

Блямс!!! – со звоном распахнулась форточка.

Вжик!!! – шмелём влетело внутрь что-то маленькое, кругленькое, в цветастом на голове платочке.

- Нюрка!!! – разом завопили Сима и бабка Матрёна.

И кинулись эту Нюрку в воздухе ловить, обнимать, расцеловывать в макушку и осторожно гладить пальчиком по спинке.

- Бабка Нюра! – бабушка Сима представила нового гостя Веньке, - А это внучок мой…

- Знаю! – пискнула бабка Нюра, - Вениамин Иванович! Как не знать?

- Наслышаны, наслышаны, - подхватила толстым басом бабка Матрёна, - Сорока-белобока кашку варила, деток кормила, на хвосте новости носила…

- Ну, хоть при мне-то чушь нести постеснялись бы, - брюзгливо проворчал домовой, подцепляя на вилку огромный кусок ветчины, - Объяснял вам, старым двоечницам, объяснял… Про радио-море и радио-волны, как они там в циклическом зефире завихряются, колобродят и друг в друга сигналами пуляются. Всё без толку. Неучи и чумички!

- В общем, как говорится, будем лично знакомы, - совершенно игнорируя Добрынины дерзости и колкости, пробасила бабка Матрёна и протянула Веньке здоровенную, как утюг, ладонь.

Венька сидел, широко открыв рот, и таращил на неё глаза, как на диковину.

А посмотреть там было на что! Ох, было!!!

Всем своим внешним видом бабка Матрёна очень сильно смахивала на бегемота. И фигура - внушительных, небывалых размеров. И руки – коротенькие, жирные, с пальчиками навроде сарделек. И ноги – как у мамонта или слонопотама.

Но главным в бабке Матрёне было вовсе не огромное тело, а её выдающихся размеров голова. Почти без шеи, голова эта лежала сразу на туловище, расплывшись толстыми щеками по плечам. Причёски видно не было, она вся спряталась под маленьким ситцевым платочком, чудом державшимся на самой макушке. Из-под платочка смешно торчали Матрёнины крошечные уши.

- Что, нравлюсь? – широко улыбнулась бабка Матрёна.

И улыбка была у неё… Какая же удивительная у Матрёны была улыбка! Хоть и вытянутая до ушей, хоть и тонкогубая, редкозубая и даже кривоватая слегка…. Но вот поди ж ты – улыбнулась Матрёна, и сразу в красавицу превратилась, будто лампочка у неё внутри включилась, а в душе канарейки запели и одуванчики пышным цветом расцвели.

- Знаю, о чём спросить меня хочешь, - продолжала Матрёна, обращаясь к Веньке, - И сразу дать тебе ответ могу.

«Вот ведь, все тут про всё за меня додумывают, и что меня интересует, знают наперёд», - недовольно подумал Венька.

А Матрёна потрепала его ласковой мягкой рукой по голове и, улыбнувшись ещё шире, продолжала:

- Ты думаешь: как же, мол, она, такая корова…

«Ну, положим, не корова, а бегемот», - мысленно поправил Матрёну Венька.

- Как же, мол, размышляешь ты, такой бегемот…

«Поосторожнее надо, с мыслями-то», - испугался Венька и постарался не думать вообще.

- В общем, мозгуешь сидишь: как я летать могу, такая большая и пышнотелая. И каким образом воздух меня на себе выдерживает. Угадала?

Венька застенчиво потупился и молча кивнул.

Глава 22. Про балерин и водолазов.

- А это не воздух вовсе, - объяснила Веньке бабка Матрёна, - Мечта моя меня в полёте держит и вниз упасть не даёт. От земли отрывает и вверх, к облакам, уносит.

- Как так?

Венька не понял, что это – шутка, аллегория или просто так, для красного словца.

- Вот ты, Вениамин Иванович, мечтаешь о чём-нибудь? – вместо ответа поинтересовалась бабка Матрёна.

- На море хочу, - честно признался он.

Даже чуть слезу не пустил, вспомнив, что маме не дали отпуск, а у папы длительная командировка. И ещё про телевизор с холодильником, скучную дачу и бабушки-Марусин ревматизм.

- Ну-у-у!!! – со смехом протрубила бабка Матрёна, - Какая ж это мечта?!

- А что же это, по-вашему? – надулся на Матрёну Венька.

Очень уж от этих насмешек обидно ему стало. И сразу все его зелёные пальмы, жёлтый песок и тугие белые паруса съежились, скукожились, помутнели, отодвинулись вдаль и даже как-то измельчали, по Матрёниной прихоти перестав быть мечтой.

- Не сердись, Вениамин Иванович, - попросила бабка Матрёна и снова осклабилась, заулыбалась, расплылась, - Просто у тебя мечта слишком простая. На море-то мы с тобой сто раз слетаем. Плёвое дело!

- У тебя, Матрёна, всё плёвое дело, - влез в разговор домовой, - А вот ежели Вениамин Иванович вообще летать не умеет, как он с тобой на это море самое попадёт?

- Запросто! Нет таких людей, чтоб летать не умели и научиться не могли. Даже, вон, тётка Груша хвостом помахивает, с ветки на ветку перелетает. А всё потому, что у неё тоже мечта!

- Да уж! Мечтательница! – проворчала бабушка Сима, - Воровка она, а не мечтательница! Пиранья!

- У каждого своя мечта, - продолжила бабка Матрёна, - Может, она мечтает помолодеть.

- Имеет право, - вступился за русалку домовой.

- Имеет. Отчего же не иметь. Только совсем она свихнулась на своей молодости. Молодится и молодится, молодится и молодится. Будто ей больше делать нечего.

- Хи-хи! – тонюсеньким голоском хихикнула бабка Нюра, - Не выйдет у неё ничего!

- Почему это? – удивился Венька.

- Потому что совесть надо иметь! Ей уже девятьсот лет вот с таким вот гаком и с хвостом. А выглядит на семьдесят пять, как девчонка. Куда ж ей ещё-то? В головастика, что ли, превратиться решила? Поумерила бы свои аппетиты!

- Вот я…, - ударилась в воспоминания Матрёна, - С детства, знаешь, кем мечтала стать?

- М-м-м-м-м…,- задумался Венька, - Поваром? Кулинаром? Продавцом колбасы на рынке?

- Господи-и-и!!! – раздражённо пропищала бабка Нюра, - Неужели так трудно догадаться? Ну, посмотри! Посмотри как следует на неё!

- М-м-м-м-м… Грузчиком? Боцманом? Тяжелоатлетом?

- Балериной! – бабка Нюра схватилась крошечными пальчиками за подол своей малюсенькой юбки и закружилась, завертелась на лавке юлой, - Фуэте Матрёна хотела крутить! Танец маленьких лебедей танцевать! Вот это мечта так мечта! Не то что…

Бабка Нюра как-то враз остановилась, замерла, осела, сморщила своё маленькое мышиное личико и пустила одинокую слезу.

И все сразу кинулись её утешать и уговаривать, что и у неё мечта будь здоров. Всем бы такую! Да не у каждого смелости хватит.

- А что за мечта у бабки Нюры такая? – шёпотом поинтересовался Венька у бабушки Симы, - Что в ней такого особенного?

- Мечта как мечта, - пожала плечами Сима, - И особенного ничего нет. Хочет, видишь ли, наша Нюра стать водолазом! Чтоб с аквалангом и в гидрокостюме по дну пруда пешком ходить!

- Чтоб глубоко, значит, погружаться! – уточнила бабка Нюра, - Вот такая у меня глубокая мечта!

- Есть!!! – пушечным выстрелом прогремело из дальнего угла, из-под тряпки, - Пить!!! Спать!!!

Все так и подпрыгнули. А Венька с бабой Нюрой, так вообще – затряслись и залезли от страха под лавку.

Глава 23. Леший Самсон.

Пока в избушке шёл спор-разговор и дым стоял коромыслом, леший преспокойно очнулся, глаза протёр и тихо теперь сидел себе в углу, зевал, покачивался маятником из стороны в сторону. Время от времени он тяжко вздыхал и вскидывал взгляд вверх, на жабу Анисью, сидевшую на часах. Смотрел он на неё с превеликим, надо сказать, интересом. То ли съесть хотел. То ли просто завязать полезное знакомство.

Анисья лешего игнорировала, и от тоски он громко икал и выкрикивал своё шаманское заклинание:

- Есть!!! Пить!!! Спать!!!

- Вот ведь животное! – покачала головой бабка Матрёна, поглядев на всё это безобразие, - Только бы утробу свою набить и спать завалиться!

После долгих расспросов и уговоров удалось всё-таки выяснить, что у лешего есть имя. Довольно необычное для этих мест - Самсон. Оказалось, что в своей семье он был самый младший, низкорослый и считался изгоем. Не вышел, как говорится, ни телом, ни делом. Мышей и птиц ловить не умел. Север и юг не различал. В породах деревьев путался.

- Какой же ты леший? – говорили ему родственники лешаки, - Если в лесу, как у себя дома, не ориентируешься?

Никто Самсона не любил, не кормил и сказки на ночь не рассказывал. Только шпыняли и еду отбирали все кому не лень. Поэтому единственной мечтой его было – наесться хоть раз в жизни до отвала и выспаться на пуховой перине всласть.

- А-а-а-а-а-а!!! – вспомнив о своей несчастной, убогой жизни, Самсон зарыдал и уткнулся в огромный, как парашют, Матрёнин подол, - А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!

И всем сразу стало его жалко. Даже Веньке, хоть он и натерпелся от лешего – страшно вспомнить!

- Вот ведь, - философски заметил Добрыня, - что бывает с человеком, когда его не любят!

- Какой же он человек! – тонко усмехнулась бабка Нюра, - Это ж нелюдь! Упырь! Волосатая тварь!

- Если упырь, его и полюбить нельзя?! – вконец рассердился Добрыня, - Скажи ещё, что домовые тоже нелюди! Твари мы, домовые! Упыри! Ну, скажи, скажи!

- Что ты, что ты, - испугалась бабка Нюра и нырнула в спасительный Матрёнин рукав, - Домовые – лучшие из людей! Самые что ни на есть человечные из человеков! Вот взять хотя бы тебя, Добрынюшка…

- Не надо меня брать, - отмахнулся от грубой Нюриной лести Добрыня, - Лучше за собой следи. А полюбить можно всех и каждого. Даже Самсона.

- Ага! – встрепенулась бабушка Сима, - Как будто ты кого-нибудь окромя своих мух любишь.

- Мух я не люблю. Я их давлю, - резонно заметил домовой, - Они летают, а я давлю. Они летают, я давлю. Они летают…

- Летают они, видишь ли, - ни к селу ни к городу произнесла хозяйка, - Летать каждый дурак может. А ты сначала выполни долг.

- Какой-такой долг? – возмутился Добрыня, - У меня долгов нет. Я тебе, Сима, двадцать рублей в прошлый четверг отдал, забыла?

- С-с-с… С-с-с… Сима?! – задохнулась от возмущения Фима. Только теперь все заметили, что с Серафимой произошла очередная метаморфоза и теперь на лавке сидело её занудное, деловитое воплощение, - Не смей!

- Ни в коем разе, - покладисто кивнул Добрыня.

- У каждого долг свой, - продолжала занудствовать Фима, - У меня – дом блюсти и в порядке содержать. У Корябы – яйца нести. У Вениамина Ивановича – стариков и родителей почитать.

- Тяжёлый ты всё-таки, Фима, человек, - подала голос Матрёна, - Потому и не летаешь. Брала бы со своей Симы пример.

- С-с-своей? С-с-си… С-с-си… С-с-симы?! – пошла пятнами бабушка Фима.

«Как бы опять не сковырнулась и не грохнулась», - с тревогой подумал Венька.

- Лёгкий человек и живёт легко, - продолжала бабка Матрёна, - радуется, веселится, над землёй парит.

- Кто тут над землёй парит?! – раздался с порога строгий голос, - Опять вылеты совершаете без моего разрешения и согласования карты маршрутов?! Разгоню я вашу шайку-лейку, ох, разгоню!

Глава 24. Горыныч.

Венька сразу и не сообразил, что произошло.

Все повскакали со своих мест, как будто им кипятком под зад плеснули, и уставились на вошедшего в избу сердитого дяденьку.

Дяденька этот был черноус и чернобров. На голове имел фетровую шляпу. Одет был в серый костюм с фиолетовой рубашкой. Под мышкой держал пухлый кожаный портфель.

В общем, дяденька как дяденька. Обыкновенный – хоть и сердит. Одно только непонятно - как он в дом-то попал? Неужто Добрыня входную дверь запереть забыл, когда крыльцо починял после Матрёниного посадочного манёвра?

Как бы то ни было, начали его за стол приглашать, всякие разные блюда предлагать и вообще ублажать, кто чем может.

Добрыня с поклоном пододвинул ему стул. Бабка Матрёна шляпу приняла и держала её на вытянутых руках, как большую драгоценность. Фима, как всегда, подкладывала, подносила, подливала и чистое полотенце протягивала – чтобы рот утереть. А если понадобится, то и нос заодно.

- Тебя, я знаю, Вениамином Ивановичем зовут, и проживаешь ты здесь без прописки, - немного наевшись и откинувшись вальяжно на стуле, дяденька ткнул в Веньку указующим пальцем, - А я Афанасий Горыныч буду. Слыхал?

- Вы-ы-ы?! – ахнул Венька, - Горы-ы-ыныч?!

- Ну, да, - небрежно поковыряв в зубах и повертев в пальцах зубочистку, кивнул серый дяденька, - Дед.

- Какой же вы дед? – ещё больше удивился Венька.

Дяденька был, конечно, не молод. Но не так уж и стар, даже по Венькиным меркам. Лет ему было, наверное, тридцать. От силы – сорок пять. У него, по всему видать, и детей-то пока ещё не народилось.

- Дед – это фамилия, - деловито откашлявшись, объяснил Веньке гость, - Афанасий – имя. Горыныч – отчество. Представляю здесь местную администрацию в качестве её головы. Ещё вопросы будут?

Вопросов у Веньки была масса. И про странное отчество. И про фамилию. И, главное, про голову. Вернее, про три головы. Где они? Куда он их спрятал? Или Пантелеймон всё наврал? Но задавать такие вопросы Венька постеснялся. Неудобно было как-то при всех. Потому и промолчал предусмотрительно.

- А у меня вопросы будут! Касается всех!!!

Афанасий Горыныч отодвинул решительным жестом опустевшую тарелку, встал из-за стола, сверкнул тёмными глазами и грозно нахмурил чёрные, как вороново крыло, брови.

- Что тут у вас за собрание?! И почему ничего со мной заранее не согласовано и на административной комиссии по протоколу не утверждено?! Где заключение сан-мед-вет-под-вот-как-экспертизы?! Кто разрешил?! Почему не подали заявку?! Где справка с моей заверенной подписью и гербовой печатью?!

Все сидели, опустив глаза, и ковыряли ногами половицы.

- Разгоню я вас всех! Всех до одного! Совсем распустились! За разрешениями на полёты не приходят! Летают, понимаешь, куда их душа пожелает! Дорогу в канцелярию забыли! Я вас за эти полёты оштрафую! Арестую!! Лицензии лишу!!!

Горыныч ещё раз сверкнул глазами, в гробовой тишине промаршировал через всю горницу в обнимку с портфелем и исчез за печкой.

Глава 25. Три головы и цистерна чернил.

С полминуты в горнице было тихо. Потом из-за печки раздался стук. Потом Горыныч чем-то там поскрипел. Потопал очень громко. Крикнул «ать-два!». И вышел совершенно другим человеком. Волосы у него теперь были белёсые, как сноп соломы. Брови выгоревшие. Глаза лучистые, добрые и голубые, словно незабудки.

«Что ж это такое у них тут творится?! – ужаснулся Венька, - У одной, как в калейдоскопе, личность меняется. У другого – целая, как бы это сказать… голова!».

- Родной мой народ! – произнёс обновлённый Горыныч ласковым, улыбающимся ртом и раскинул как бы для объятий руки, - Что ж это вы? Дорогу в свою любимую канцелярию забыли? Или боитесь чего? Знаете ведь, как я к вам отечески отношусь! Всё вам разрешу, всё подпишу, печатей нашлёпаю и справки выдам, какие захотите. Приходите за справками! Торопитесь, налетайте!! Я жду вас, мой народ!!!

Народ безмолвствовал. Только Нюра прокралась к Веньке на плечо и шепнула тихонько ему в самое ухо:

- В канцелярию в прошлом месяце чистой бумаги завезли - целый самосвал. И чернил полную цистерну. Надо ж ему теперь всё это как-то оприходовать, израсходовать и перед начальством о проделанной работе отчитаться. Вот он и придумал – бумагу с чернилами на всякие разрешения и лицензии изводить. И всем на что ни попадя справки с печатью выдавать. На полёты, охоту, отдых, работу, урожай, неурожай, дым из трубы, ловлю бабочек и блох…

- Мне на убой мух беспрепятственно дал, - шепнул в другое Венькино ухо Добрыня, - Самолично подписал. Собственной административной рукой. Он вообще-то добрый, наш Горыныч. Всё разрешит, что попросишь. Главное – хорошенько попросить, без капризов и кандебоберу. Кандебоберов наш Горыныч не любит.

«А если я просить не хочу? - подумалось Веньке, - Если я так хочу бабочек ловить, без спросу?».

Между тем Афанасий Горыныч снова побывал за печкой и вышел оттуда совершенно лысый, но с рыжими тараканьими усами и хитрым лицом. Под мышкой у него был зажат неизменный портфель, а в руке - кипа каких-то непонятных бумажек.

- Задёшево продам! Любые справки, дипломы, сертификаты, разрешения, допущения, аттестаты, выписки, направления, освидетельствования, диссертации, курсовые, сочинения, анализы, кардиограммы и рентгенограммы! Всё, что хотите! Берите! Даром отдаю! Почти что бесплатно!

Горыныч хитро подмигивал, заговорщицки кивал и совал свою продукцию всем прямо в руки. Брали неохотно, всё больше отказывались – у каждого и так эти разрешения уже некуда было складывать, хоть печку ими топи.

- Ах, так! – Горыныч быстренько, бочком, бочком, прокрался за печку, постучал там опять чем-то, поскрипел и вернулся в горницу чернобровым и темноглазым, каким в первый раз появился, - У кого не будет справки, оштрафую! За просрочку лицензии каждый получит направление в административную комиссию! Указания будут разосланы в ближайшее время в соответствии с пропиской!

- Круг замкнулся, - тихо прокомментировал происходящее домовой, - Опять первую голову надел.

- Что?! – не понял Венька.

- У него их вообще-то три: начальственная, сочувствующая и коммерческая. Он их в портфеле хранит и с собой всё время носит, чтоб не закатились куда и не потерялись. И по мере надобности одну голову на другую меняет. Не при всех, конечно, чтоб людей не смущать.

- Образцы всех блюд, - продолжала начальственная голова, - сдадите на экспертизу! За справкой о результатах экспертизы попрошу явиться с двух до шести в экспертную комиссию. Маршруты полётов согласуете с часу до трёх в маршрутной комиссии. Непрописанного жильца необходимо прописать с десяти до двенадцати в жилищной комиссии. И чтоб никаких…!!!

В этом месте Афанасий Горыныч дал петуха и схватил себя за горло – в том месте, где голова обычно к шее прикрепляется.

- …никаких уроков без лицензии! Никакого репетиторства без моей личной резолюции! Особенно в смысле лётной школы и высшего пилотажа!

- А вот это мы ещё посмотрим!

- Ах-х-х!!! – сказали все сразу хором, потому что такого поворота событий никто не ожидал.

Глава 26. Именины сердца.

Со скамейки вдруг решительно поднялась Фима, подскочила к Горынычу и встала напротив него как бравый солдат – с воинственным лицом и с метлой наперевес.

- В моём доме он мне указывать будет!

Бабушка Фима оттолкнулась метлой от пола и деловито взлетела под самый потолок.

- Ах-х-х!!! – сказали все ещё раз, потому что такого кульбита ожидали ещё меньше.

- Бумагу с чернилами некуда девать? – строгим директорским тоном обратилась к Горынычу Фима сверху, из-под самого потолка, - Лучше б книжки умные писал! Больше бы пользы от тебя и от бумаги было!

- О-о-о! О-о-о! О-о-о! Полетела зараза… полетела…

Охотничий инстинкт не дал Добрыне усидеть на месте. Молниеносно выхватив скалку из-за пазухи, он пулей бросился вперёд, замахнулся…

- Вот ведь! – сокрушённо вздохнул домовой, снимая убитую муху со лба Горыныча, - Куда зараза залетела! На административную, с позволения сказать, голову!

Пошатываясь, придерживая одной рукой чуть не слетевшую с плеч голову, а другой крепко прижимая к себе портфель, Афанасий Горыныч Дед с трудом нащупал дверную ручку. Подёргал её, потряс, наподдал дверь боком и, не попрощавшись, выскочил вон.

- Иди-иди, - проворчал Добрыня, - Головы свои береги, не растеряй по дороге.

- Что теперь будет? - испуганно пискнула бабка Нюра, - Ой, что-то будет!

- Жалобу на нас пошёл писать, - уверенно пробасила Матрёна.

- Не жалобу, а повесть, - сказала, спустившись с потолка, хозяйка избушки, - Или даже целый роман.

- Ах-х-х!!! – сказали все в третий раз, только теперь разглядев, что перед ними вовсе не Фима. И даже не Сима. А целая, невредимая и на части неделимая…

- Серафима Ферапонтовна!!! – закричали гости хором, как будто только сейчас первый раз её разглядели и увидели, - Ура!!!

И кинулись её поздравлять, обнимать и целовать в обе щёки.

- День рождения у неё сегодня, - шепнула бабка Нюра Веньке, - Именины сердца. Сто пять лет и четыре с половиной месяца.

- Ой, - смутился Венька, - Я не знал. И подарка не приготовил…

- Зато я приготовила! – радостно закричала Серафима, - Напекла для вас, наварила, нажарила!

И принялась метать на стол булки, пироги, ватрушки, кисели, простокваши, варенье, соленья, мочёную бруснику и яблоки. Тарелки, кружки, миски, кувшины, блюда, корзины заполнили весь стол.

- Угощайтесь! – хлопотала хозяйка, - Прошу, дорогие гости, к столу!

Глава 27. Пир горой.

Особо уговаривать никого не пришлось. Все расхватали тарелки, ложки и вилки и с рвением принялись за дело. Гора еды, выросшая посреди стола стараниями хозяйки, убывала с молниеносной быстротой.

Матрёна одобрительно работала челюстями и кивала мощной головой. Она загребала всё, что попадалось под руку: шпроты в банках, апельсины, маслины, торт, пачки печенья, связки бананов, майонез, конфеты, галеты, виноград, шоколад – и тащила прямиком себе в рот.

Бабка Нюра бесстрашно выгрызала середину из ватрушки.

Домовой Добрыня орудовал ножом и вилкой, как настоящий английский лорд. Возьмёт с блюда шматок ветчины, ножиком аккуратно кусочек отрежет и в рот его. И сидит, глаза к потолку закатив, дегустирует. Да ещё Веньку поучает и о хороших манерах разговор с ним ведёт.

- Нож держат в одной руке, - объясняет Добрыня, - а вилку совсем в другой. То есть, получается, что в разных руках их держат. Не в одной и той же. А дичь вообще без ножа едят. С ножом – только всякие олухи.

- А где тут дичь? – никак не мог взять в толк Венька.

- Дичь – это ты, Вениамин Иванович. Потому что этикета не знаешь и чавкаешь, как хряк на свиноферме.

На самом деле домовой, конечно, всё перепутал. Потому что чавкал вовсе не Венька, а горячо и любовно обнявший свою миску Самсон. Он сидел в своём дальнем углу и чавкал, хрюкал, мычал, сопел и даже постанывал от удовольствия. А бабушка Серафима без устали подкладывала ему всё подряд: и сосиски, и карамельную пасту, и курагу, и пирожные, и замороженную вишню, и зелёный горошек. Леший зачёрпывал еду своей огромной, как ковш, пятерней. Опрокидывал её в широко распахнутую пасть. И опять зачёрпывал, опрокидывал, зачёрпывал, опрокидывал, зачёрпывал. В конце концов до того наугощался и напробовался всего подряд, что отвалился пузом кверху и решил, наверное, что оказался в раю.

В довершение картины жаба Анисья выпрыгнула из своих часов и скакала теперь по Самсоньей голове, как по родному болоту, громко квакая от удовольствия.

- Ква! Ква! Ква!

- Ура! Ура! Ура!

И появилась невесть откуда балалайка. И забренчала на ней Серафима, запела свою «барыню». А Матрёна – руки в боки - отплясывать пошла. Платочек с головы сдёрнула и ну им махать, такт отбивать. А под платочком у Матрёны была, оказывается, косичка. Маленькая, тоненькая, как крысиный хвостик. Но Матрёне очень даже шла и голову её украшала.

Добрыня – тот всё больше фокусы показывал. В основном, конечно, с мухами. Поймает, в кулак зажмёт, дунет, плюнет, ладонь раскроет, а мухи-то и нет! То ли улетела, то ли ещё куда подевалась – домовой своих секретов никому не раскрывал.

Потом ещё Серафима стихи читала. Не такие, как в первый раз, а нормальные, из книжки. Про царя Салтана, князя Гвидона и царевну Лебедь. Иногда, конечно, слова забывала.

Кто-то что-то там поёт,

И чего-то там грызёт,

А яички не простые,

Все скорлупки золотые…

В общем, путала литературу с действительностью и ни к селу ни к городу приплетала везде свою золотоносную Корябу.

«Ну и пусть, - думал Венька, глядя на бабушку с умилением и любовью, - Сто пять лет женщине, имеет право и подзабыть. Главное, чтобы больше не раздваивалась и всегда такой, как сейчас, оставалась».

Впрочем, она вовсе и не думала раздваиваться! Зачем ей теперь это было надо, когда вокруг расцвела такая красота и гармония.

Да и сама Серафима Ферапонтовна в своём цельном обличии стала несказанно хороша! И всё было при ней – кураж и домовитость, лёгкий нрав и деловой ко всему подход, радость и печаль, хозяйство и праздник, клоунада и уютный быт, в общем полное, можно сказать, равновесие и совершенство. Особенно в смысле полёта.

Взлетала Серафима теперь легко, без выкрутасов и резкостей. И парила плавно. Скользила высоко, под потолком, свободной птицей.

- Я не я буду, если тебя, Вениамин Иванович, летать не научу, – пообещала она торжественно Веньке.

Часть 3. НЕБЕСНАЯ РЕКА, ВЫСОКИЕ ОБЛАКА.

Всё выше, и выше, и выше

Стремим мы полёт…

П. Герман

Глава 1. Уроки волшебного пилотажа.

Поначалу-то у Веньки вообще ничего не получалось.

И подпрыгивал он, часто-часто мельтеша руками. И, лёжа на животе, старательно гудел, перекатывался с боку на бок. И, уцепившись двумя руками за яблоневую ветку, свисал сарделькой, бултыхал в воздухе босыми ногами.

Серафима была терпелива.

- Ты, главное, радость большую представь. Как будто она у тебя вот тут, прямо перед глазами.

Венька зажмуривался и представлял себе море – синее, огромное, до самого горизонта.

- Теперь глаза пошире распахни и стремись к этой радости. Тянись к ней всей душой.

Венька выпучивал глаза, что есть силы. Щёки раздувал. Набычив лоб, вытягивал туловище в струнку.

- Да ты не животом тянись, а душой! Где у тебя душа-то?

Про это Венька ничего не знал. Даже приблизительно не догадывался. Он хлопал себя по бокам, груди, коленкам. Недоумённо пожимал плечами.

- В пятках у него душа, - комментировала происходящее бабка Матрёна, - Совсем ты его своей радостью запугала.

Так уж с самого начала повелось, что посмотреть на Венькины упражнения все собирались. И каждый считал своим долгом помочь Веньке дельным советом.

- А давай я тебя с крыши столкну, - участливо предлагал Добрыня, - Ка-а-ак дам тебе пинка! Ты ка-а-ак полетишь!

- Две простыни между собой надо связать, - озабоченно пищала бабка Нюра, - Так, чтобы длинная верёвка получилась. Потом одним концом к Вениамину Ивановичу прикрепить. Другой через яблоню перебросить. И ка-а-ак ухватиться всем вместе! Ка-а-ак потянуть!

- Ага! – колокольчиком звенела из яблоневой кроны тёти-Груша, - Через себя перекидывай и тяни! А моё дерево не трожь!

Приезжал на своей телеге Пантелеймон. Тоже хотел поучаствовать.

- Вот, - смущаясь, говорил старый возничий и протягивал Веньке огромную связку весёлых, разноцветных воздушных шаров, - Может, так попробуешь?

Венька хватался крепко-крепко за толстый шнур. Пыхтел, подскакивал, семенил и отталкивался ногами. Шары стремились в небо, переливались, шуршали надутыми боками над Венькиной головой. Волочили его вперёд, тщётно пытаясь оторвать от земли.

- М-м-м-да-а-а!!! – Пантелеймон чесал в зелёной голове и задумчиво смотрел в то самое небо, куда никак не удавалось подняться Веньке, - Маловато купил. Сэкономил. В следующий раз сразу сто штук возьму!

Веньке оставалось только горько вздыхать.

- Не печалься! – успокаивала его бабушка Серафима, - Всё со временем придёт. Всё получится. Главное – к радости стремиться и крылья не опускать.

Крылья! Были бы они у Веньки, и разговору не было бы!

Глава 2. Крылья из воска и разбитый нос.

- Хочешь, я для тебя с Корябы перьев понадёргаю? – предложил неутомимый на выдумки Добрыня, - Воском их все промеж собой склею, тебе к спине примотаю…

- Ага! - криво усмехнулась Матрёна, - Сказал ерунду! Воском!

- А что? – с подозрением покосился на неё домовой.

- Что-что! Взлетит Вениамин Иванович к самому солнышку…

- Хорошо!

- Солнышко воск нагреет…

- Ещё лучше!

- Воск-то от нагрева расплавится…, – фыркнула Матрёна, - А ещё учёный…

- Это я знаю! – не желал сдаваться домовой, - Температура расплавления воска три тысячи пятьсот шестьдесят четыре градуса по Цельсию-Фаренгейту. И его переплавление означает переход из полутвёрдой фазы в полужидкую, то есть…

- Бросил бы ты, Вениамин Иванович, вообще это дело, - встрял в Добрынино заумство Пантелеймон, - Разве по земле ходить плохо?

- Хорошо, - согласился Венька, - Только на земле не полетаешь…

- Да зачем тебе летать-то? На твёрдой земле, оно надёжнее. Не упадёшь!

- Не упадёшь… хо-хо-хошь! – засмеялась, закудахтала бабка Матрёна, - Ты на свой нос-то посмотри!

- Это несчастный случай! – рассердился Пантелеймон, - С кем не бывает!

- Со всеми бывает, - неожиданно поддержал Пантелеймона Добрыня, - Вот со мной тоже был случай. Очень несчастный. Шёл я как-то по земле, шёл… шёл, значит, я, шёл… по родной земле, по матушке, шёл я… долго шёл… всё шёл, шёл, шёл…

- Куда шёл-то? – пискнула бабка Нюра, - Чего искал?

- Неважно, - махнул рукой домовой, - Не об этом сейчас речь. Главное, шёл я по твёрдой земле. Не летел! А шёл! Шёл своими ногами. Шёл себе и шёл…

-Ну, шёл ты, - Пантелеймон заподозрил в словах Добрыни какой-то подвох, но пока ещё не понимал, к чему он клонит, - И что?

- И то! Шёл, шёл, а потом – раз! – и упал!!!

- Тьфу ты! – прямо-таки взбесился возничий, - Вечно вы, домовые, с вашими шуточками!

- Это не шуточки, – усмехнулся Добрыня, - а, можно сказать, правда жизни. Иногда и на земле люди себе в кровь носы разбивают. А бывает, в небо взлетают живы-живёхоньки, целы-целёхоньки и парят там себе в полной безопасности.

- Э-э-эх! – горестно махнул рукой Пантелеймон.

- Е-е-е-э-э-эх-хо-хо!!! – эхом отозвалось, прогремело и прокатилось по всей деревне.

Из-за Серафиминого дома медленно и плавно выплыл, задевая брюхом кроны деревьев, мохнатый зелёный дирижабль. На спине у дирижабля расселась, задрав морду к небу, абсолютно счастливая жаба Анисья.

Глава 3. Любовь и картошка.

- Это что ж такое творится, и как же это прикажете понимать?!

Бабушка Серафима всплеснула от удивления руками, наблюдая невиданную доселе картину.

Матрёна, увидав этакое безобразие, застыла мраморным изваянием, широко раскрыв свой кривозубый рот.

Бабка Нюра, наоборот, рот захлопнула, губы крепко сжала и глаза изо всех сил зажмурила, чтобы они на такое окаянство не смотрели.

Добрыня весело потирал руки в предвкушении скандала.

Венька спрятался за Добрыню.

Тётя Груша скрылась в яблоневых ветвях, чтобы её, не дай бог, не заметили.

- Е-е-е-э-э-эх-хо-хо!!!

Самсон – а это был именно он – облетел вокруг яблони, сделал лихой вираж над сараем, чиркнул толстым животом по Матрёниной макушке и весьма довольный собой приземлился у дома, перед крыльцом.

- Е-е-е-э-э-эх-хо-хо!!! – воскликнул он в третий раз, поцеловал в макушку Анисью и обвёл присутствующих тупым влюблённым взглядом.

У Веньки от зависти аж живот свело и в боку колотьём закололо.

«Это что ж такое выходит и получается?! Какой-то Самсон… дикий леший, к тому же безмозглый… тварь болотная, упырь окаянный… а вот поди ж ты… над землёй парит, как птица невесомая… а я?!!!».

- А ты, Вениамин Иванович, тоже в кого-нибудь влюбился бы, что ли…, - как будто отвечая на невысказанный Венькин вопрос, философски заметил Добрыня.

- Зачем? – не понял Венька, - И в кого?

- Да в кого угодно! – беспечно махнул рукой домовой, - Хоть в бабку Матрёну! Или, вон, в Нюрку! Невест тут полная деревня.

Матрёна возмущённо покрутила пальцем у виска. Нюрка покраснела всем своим крошечным личиком и чуть в обморок от избытка чувств не упала. А Серафима набросилась на домового с упрёками:

- Ты чему ребёнка учишь? Любовь – это тебе не картошка!

- Ну, да, - согласился Добрыня, - у картошки крыльев нет, она не летает.

- У картошки клубни, - поделилась своими агрономическими познаниями бабка Нюра.

- И ботва, - вставила бабка Матрёна.

- А на ботве колорадский жук, - добавила Серафима.

- Вот он как раз летает, - вспомнила Нюра, - Потому как крылья имеет.

- Тьфу на вас! – рассердился Добрыня, - Разве ж Вениамин Иванович на жука похож?

-Ну, вообще-то…, - прищурив глаз, бабка Нюра пригляделась к Веньке, - Есть что-то такое… немножко…

- А при чём тут жук и Вениамин Иванович? – спохватилась Серафима.

- При том, что мы Вениамина Ивановича летать учим! Забыли? А окрыляет что? Любовь! А вы раскудахтались: жуки! картошка! Тьфу на вас ещё раз!

- Е-е-е-э-э-эх-хо-хо!!!

Самсон оттолкнулся огромными лапами от крыльца и взмыл в воздух вертикально, как ракета.

- Ква-а-а-а-ха-ха-ха!!! – весело подпрыгнула на его башке Анисья и вцепилась покрепче в густую зелёную шерсть.

- Что и требовалось доказать! – провозгласил Добрыня, проводив влюблённую парочку взглядом, - Видали, что любовь с людьми творит?!

Глава 4. Полурыба и коварная жаба.

- Ты уже и Анисью в люди записал? – усмехнулась бабка Матрёна.

И все её дружно поддержали. Потому что рассматривать жабу в таком ключе как-то не очень получалось.

- А кто такие, по-вашему, люди?! – возмущённо вскричал домовой, - Те, у кого две руки, две ноги, посередине живот для еды?!

- А если у меня две руки, а нога одна? – обиженно прозвенела из яблони Агриппина Селивёрстовна, - Я, что ли, нелюдь? Или полулюдь?

- Не нога у тебя, а рыбий хвост, - резонно заметила бабка Матрёна, - Значит, рыба ты, а не человек.

- Полурыба! – уточнила дотошная бабка Нюра, - Сверху-то она всё же с руками. Как настоящая женщина.

- Почему «как»? Я и есть настоящая! – упрямилась тётя Груша, - А хвост вообще не в счёт. Главное, чтоб душа была в человеке.

- А у тебя есть? – продолжала насмехаться Матрёна, - Где ж она? Что-то не видать отсюда.

Русалка растерянно взглянула на Матрёну, неуверенно похлопала себя по животу, по пухлым бокам.

- Сердце у меня есть! – вдруг обрадовалась тётя Груша, что-то там у себя, в русалочьем теле, нащупав и определив, - Стучит, как отбойный молоток! Кто хочет удостовериться и послушать?

- Я! – выскочил вперёд Добрыня, - Я хочу послу…

- У-у-у-у-у-у-у-ух!!! – ухнуло, пронеслось, упало из середины неба.

- Бах-х-х-х-х-х-х-х!!! – шмякнулось об землю с диким грохотом.

- Е-е-е-э-э-э-ох-ох-ох!!! – застонало, запричитало, заревело бурными рыданиями.

- Что?! Что такое?!! Что случилось?!!!

Все бросились к горемыке Самсону, окружили, стали гладить по трясущейся голове, обнимать, слёзы утирать и тёплым одеялом укутывать.

- А где ж Анисья? Куда ты, олух, свою принцессу подевал?

- Е-е-е-э-э-э-ох-ох-ох!!! – ещё пуще принялся рыдать и убиваться леший, - Е-е-е-э-э-э-ох-ох-ох!!!

С превеликим трудом удалось выяснить, что Анисья оказалась никакой не принцессой, а пустомелей и вертихвосткой. И не было у неё никакой любви к Самсону изначально. Потому что единственное, что она в жизни любила – своё тухлое болото. А лешего просто использовала – как опору и средство быстрого передвижения. Неохота ей было самой к месту жительства прыгать, свои лапы в грязи пачкать и мозоли на них набивать.

- Вот ведь гадина! – возмутился Добрыня и, словно позабыв всё, о чём он только что с таким упоением толковал, повернулся с нравоучением к Веньке, - Ты, Вениамин Иванович, не влюбляйся никогда и ни в кого. Даже не вздумай!

Глава 5. Глупости и неразумности.

- Глупости это всё! – неожиданно заявила Матрёна.

- Что глупости? – насторожился Венька.

- Любит… не любит… плюнет… позабудет… картошка… козья ножка… вздохи при луне…

- Ну, давай теперь ты, Матрёна, - разозлился домовой, - Умную мысль скажи!

- Я уже говорила, никто не слушал.

- А ты ещё раз скажи!

- Мечта Вениамину Ивановичу нужна для полёту.

- У меня есть! – выкрикнул Венька, - Синее море!

- Нормальная нужна.

- У меня нормальная!

- Это тебе так кажется… по малолетству и неразумности. Сам не знаешь, о чём надо мечтать.

- Мечтать надо о великом, - согласился с Матрёной Добрыня.

- Хочешь, как я, водолазом стать? – заискивающе заглянула Веньке в глаза бабка Нюра, - Чтобы вместе в гидрокостюм залезть, скафандр напялить…

- Скафандр у космонавта, - возразил Добрыня, - Кстати, хорошая мысль! Может, тебе, Вениамин Иванович о космосе помечтать немножко? Или, как я, о мухах?

- Чего о них мечтать? – возмутилась бабушка Серафима, - Мух и без твоих мечтаний везде навалом!

- Так я ж мечтаю их всех перебить! Чувствуешь разницу? Ощущаешь?

Серафима разницу не ощущала и не чувствовала.

- Ты бы, Вениамин Иванович, побольше об уроках мечтал, - посоветовала она Веньке, - об оценках отличных, грамотах всяких и примерном поведении.

Предложенная Серафимой мечта была, конечно, великой и практически несбыточной. Но брать её на вооружение Веньке почему-то совершенно не хотелось.

- Может, я всё-таки про море немножко помечтаю… синее… солёное… жёлтый песок на берегу.

- Глупости! – возразила Матрёна, - Давай лучше, как я, балериной…

- Я мальчик. Какая ж из меня балерина?

- А какой из Нюрки водолаз? Тут так мечтать надо, чтобы не сбылось! В этом вся хитрость!

«Зачем тогда она вообще нужна, мечта эта? – печально подумал Венька, - Если не сбудется…»

И сразу ему стало скучно. Расхотелось летать. И мечтать. И думать о чём-либо. Он присел на крыльцо рядом с тоскующим Самсоном, привалился к его мохнатому боку и даже как будто задремал.

Глава 6. Сыр-бор и страсти-мордасти.

А вокруг в это время кипели нешуточные страсти.

Каждый спешил Веньке мечту сочинить получше и позаковырестее.

Для начала Добрыня предложил принять Веньку в общество мухобоев и даже готов был на собственные сбережения приобрести для него отличную, последней модели, мухобойку.

- «Муха кверху брюхом» называется, - объяснял всем домовой, - Ручка из ивовой лозы. Рабочая поверхность из конского волоса. Бьёт без промаха. Сама. В смысле, самонаводящаяся. Как почувствует от мухи тепловое излучение… как нагреется… как распалится…

- Сейчас я распалюсь! – пригрозила Добрыне бабка Матрёна, - Прихлопну тебя, как насекомое. Нет, чтобы путное чего выдумать!

- Что попутное? – раздалось из-за забора, от калитки, - Я как раз на станцию, за почтой. Может, надо чего по пути?

Узнав из-за чего сыр-бор, Пантелеймон с охотой подключился к общему собранию:

- Пусть он почтальоном стать возмечтает. Оформится в правлении, как положено. Будет каждый день на станцию за газетами ездить.

- А ты за него зарплату будешь получать, - усмехнулась бабушка Серафима, - Знаем мы тебя, тебе лишь бы ничего не делать, а деньгу загребать лопатой.

- Какой лопатой? – обиделся Пантелеймон, - Всего лишь маленьким совочком. Посмотри на мой костюм выходной. Даже пуговицу не на что купить. У меня и денег-то нет.

- А у Вениамина Ивановича будут! – вновь вмешался Добрыня, - Потому что я ему придумал таку-у-ую мечту!

- Ха!!! – скептически сказала бабка Нюра в полном к Добрыне недоверии.

- Банкиром Вениамин Иванович будет, - продолжал домовой, игнорируя бабку Нюру как неразумную, - Будет сидеть себе в кресле, ноги на стол. А деньги будут сами на него с неба сыпаться.

- Что-то я, сколько летала, - засомневалась бабка Матрёна, - денег в небе не видела.

- Не там летала, значит, - хихикнула бабка Нюра, - не теми маршрутами.

- А ты, выходит, теми! То-то, я смотрю, у тебя денег куры не клюют.

- Да у неё кура вообще только медные яйца несёт, - встряла в разговор Серафима.

Лучше бы, конечно, она этого не делала.

Потому что тут-то и началось самое интересное.

С криком «моя кура! что хочет, то несёт!» бабка Нюра кинулась на Серафиму. Матрёна подставила ей подножку, Нюра шмякнулась оземь и проехала на пузе до самой яблони. Тётя Груша заголосила, будто её режут. Добрыня вытащил из-за пазухи колотушку и принялся исступлённо долбить себя по затылку.

Пантелеймон в сердцах сплюнул, стеганул что есть сил кнутом Василия. Василий затрубил нечеловеческим голосом, подпрыгнул в воздух вместе с телегой. Телега загрохотала, заскрипела всеми четырьмя колёсами.

Такой получился тарарам!!!

В довершение картины жаба Анисья, вернувшаяся со своего болота, задрала морду кверху и громко проквакала тринадцать раз. Потом немного подумала и ещё один маленький квак добавила.

Глава7. Сорок семь часов пополудни.

- Это что ж получается? – спохватилась бабушка Серафима, - Тринадцать часов с половиною? А у меня обед не готов…

- Не-е-е…, - успокоил её Добрыня, - Не с половиной. Час с четвертью, не больше.

- А по-моему, полпервого, - высказала предположение бабка Матрёна.

- Ты уши-то прочисть! – пискнула осмелевшая Нюра, - Четырнадцать раз она квакала. Значит, ровно двенадцать часов пополудни. И ещё два.

- Неровно! – прозвенела из яблони тётя Груша, - Неровно ты квакаешь, Анисья! Плохо! Ну-ка, давай ещё раз!

Анисья задрала морду и послушно проквакала снова. Сорок семь раз подряд, а то и все сорок восемь. Чем запутала всех окончательно.

- Это ж сколько получается времени? – не могла взять в толк бабушка Серафима, - Обед-то готовить пора? Или рано ещё?

- Поздно уже! – возразила бабка Матрёна, - Слышишь, сорок семь часов проквакало. Спать пора укладываться.

- Какой спать? – возмутилась бабка Нюра, - Солнце высоко ещё!

- Если по солнцу смотреть, - прищурил глаз Добрыня, который лучше всех разбирался в астрономии и всяческих околонаучных приметах, - То выходит… получается… если по орбитальной солнечной астролябии и лунному надиру… по азимуту в зените… причём апогей со вчерашнего дня находится в перигее… получается, что сейчас ровно один час и двадцать семь с тремя четвертями минут пополудни или без десяти полночь.

- Ну, да, - кивнула бабушка Серафима, - Конечно. Ты соврёшь, недорого возьмёшь. Только поди тебя проверь…

«…верь …верь …верь», - зазвенело, застучало молоточками в тяжёлой, сонной Венькиной голове. Он заворчал в полудрёме, заворочался, пристраиваясь поудобнее к тёплому шерстяному боку Самсона. Вздохнул, окончательно проваливаясь в сон.

- Верь, Вениамин Иванович, верь.

Венька потряс головой и протёр глаза. Прямо перед ним вырос… или выросла… в общем, стояла… Кто такая? Она замерла навытяжку, как оловянный солдатик, только ружья не хватало… господи, да кто же это, в конце концов?

Венька снова протёр глаза и ещё сильнее потряс головой, чтобы привести мысли и зрение в порядок.

- Верь, говорю, в меня, Вениамин Иванович.

Ба! Да это же Дюймовочка! Та самая девчонка, что он встретил в поезде.

- Не Дюймовочка я, а Прасковья! То есть Прося, – поправила Веньку девчонка из поезда и кокетливо сдвинула набекрень свою маленькую красную шапочку.

Глава 8. Воздушная лестница.

- В тебя? – удивился неожиданному явлению Венька, - Почему это я должен в тебя верить?

- Тьфу ты! Опять перепутала! Она велела сказать «в себя». То есть, должно было выйти «верь в себя, Вениамин Иванович»!

- А-а-а, - сказал Венька, - Понятно!

Хотя на самом деле ничего ему понятно не было. Ни одного слова.

- Пойдём! – приказала Дюймовочка-Прося и решительно потянула Веньку за рукав.

- Куда?

- Туда!

Прося подняла маленький пальчик и показала наверх, в сторону неба.

- Зачем?

- Затем!

Довод был вполне ничего себе, весомый. Венька послушно поднялся, потянулся, разминая затёкшие бока.

- Ну, не знаю, - глядя на эти самые упитанные бока, с сомнением покачала головой Прося, - Приведи, говорит, да приведи. А получится ли?

- Что получится?

- Тяжёлый ты, говорю! Можешь не дойти.

- Куда не дойти-то?

Венька никак не мог уяснить, что происходит, и от этого начал сердиться.

- Туда! – Прося тоже начала сердиться, ещё больше Веньки, - Сказала ж тебе уже!

- А ты откуда вообще взялась?

- Оттуда! - она опять ткнула пальцем в небо, - Ну, идёшь ты или нет?

- Ну, пошли, раз так, - кивнул Венька.

Прося очень Венькиной сговорчивости обрадовалась и сразу вцепилась в его тёплую мягкую ладонь. Дёрнула. Повлекла за собой. Венька сделал шаг, другой, спустился с крыльца, шагнул ещё раз, и ещё, и ещё, и ещё…

И тут Венька догадался, что они уже и не по земле вовсе идут, а как будто бы поднимаются по лестнице. Он даже обернулся и вниз посмотрел.

Батюшки-светы!!!

Серафимин дом уменьшился и стал не больше обувной коробки. Яблоня превратилась в кустик герани – из тех, что в изобилии растут у бабушки Маруси на подоконнике. Все люди и нелюди выглядели теперь как маленькие куколки, с которыми девчонки играют в дочки-матери и укладывают их спать, накрыв носовым платком вместо одеяла.

- Как же это? – спросил Венька, - Что же это?

- Лестница. Не видишь?

Венька не видел. Потому что лестницы никакой и в помине не было. Крепко держась за руки, они с Просей поднимались словно по воздуху. Хотя вроде и по ступенькам. Во всяком случае, Венька ощущал под ногами… что-то такое чувствовал… то ли затвердевший туман, то ли сгустившийся кислород. Он ещё раз внимательно посмотрел себе под ноги. Ничего.

«Может, из стекла?» - подумалось Веньке. Он вообще любил всему находить правильное объяснение, поэтому и топнул со всей силы правой ногой.

- Ай! – закричала Прося.

И Венька тоже закричал – благим матом и не своим голосом. Потому что нога его по колено провалилась будто сквозь желе. И он болтался теперь наперекосяк между землёй и небом, безуспешно пытаясь ухватиться за что-нибудь твёрдое.

- А-а-а-а-а-а!!! – истошно орал Венька.

- Ка-а-а-а-ар!!! – шарахались от него пролетающие мимо вороны.

- Пых-х-х-х-х!!! – пыхтела Прося, с трудом вытягивая его из воздушной прорехи обратно на лестницу.

- Фу-у-у-у-х! – выдохнул Венька, оказавшись Просиными стараниями в относительной безопасности.

- И зачем я согласилась? – заругалась та, - Приведи, говорит, да приведи! Тяжесть такую! Сама бы и тащила!

- Да куда приведи-то?

- Увидишь, - буркнула Прося, - Больше так не шути.

Какие уж тут шутки? Веньке было не до них совершенно. Только сейчас он ощутил, как тяжело дышать и каким разреженным с каждым шагом становится воздух. И неприятно щекочет в животе, в груди, в горле и вообще везде. И всё страшнее и страшнее смотреть вниз, туда, где остались бабушка Серафима, и Матрёна, и Нюра, и милейший Добрынюшка-домовой.

«Где же вы, мои любимые друзья? На кого меня покинули? Тьфу ты, совсем наоборот! Это ж я вас покинул! И зачем я это сделал, простофиля доверчивый!».

Так Веньке вдруг захотелось обратно, что он даже от встречи с Самсоном не отказался бы. Главное, чтоб поближе к земле и к Серафиминым плюшкам-ватрушкам. Зачем он на уговоры этой аферистки поддался? Куда она его тащит? И не повернуть ли, пока не поздно, назад?

Венька дёрнул руку, пытаясь высвободиться из крепкой Просиной хватки.

- Поздно! – ехидно заметила она, - Пришли!

- Вот так встреча! – раздался голос, совсем близко и в то же время откуда-то сверху, - Какими в наши края судьбами?

Венька задрал голову и чуть с воздушной лестницы не свалился от увиденной картины. Прямо над ним висело облако – белое, воздушное и густое, как молочное суфле. С края облака свешивались чьи-то маленькие ноги в полосатых вязаных чулках.

Глава 9. Ветродуйная бабуля.

- Ну, и чего ты тут выдумываешь? – огрызнулась Прося в сторону облака, - Сама привести просила. А теперь «какими судьбами»!

- Ты, внученька, бабуле-то не груби!

Теперь из-за облака выглянула маленькая рука. В руке была огромная оцинкованная лейка.

- Р-р-разойдись!!! – весело крикнули сверху, и на Веньку с Просей, словно душ, хлынул тёплый летний дождик, - Мне цветочки полить надо!

- Врёт, - шепнула Прося Веньке, уворачиваясь от тонких вездесущих струй, - Цветочки она с утра поливала. А сейчас просто так. Хулиганит.

«Да кто она-то?» - хотел спросить Венька, но не успел. Потому что в ту же секунду лейка исчезла и вместо неё – бум!!! – ему на голову упал конец толстой пеньковой верёвки.

- Ой! – сказал Венька.

- Залезай! – крикнули с облака и оттуда, сверху, за верёвку подёргали.

- Как залезать? – растерялся Венька.

- А вот так!

Прося подпрыгнула, ловко вцепилась в верёвку руками, обхватила её ногами, подтянулась, перехватила руки, ещё подтянулась… Раз! – и она скрылась в молочном тумане. Два! – и голова её уже вынырнула из-за облака с высунутым острым языком.

- Эй, ты! Не трусь!

Венька и не трусил вовсе.

Хотя… если честно… очень даже трусил. Потому что не приспособлен был к лазанию совершенно. Хоть смейся, хоть плачь, хоть волком скули. Он и так подступался к верёвке, и этак. Хватал её, в руках вертел-перебирал, повисал толстым недвижным кулём, ногами дрыгал.

- Ты не виси! – кричали ему два голосу сверху, - Ты подтягивайся руками!

Подтягивайся! Скажут, тоже! У Веньки и руки-то для этого не предназначены, чтоб подтягиваться. И по физкультуре всегда тройка с большим минусом выходила.

- Ладно! – там, наверху, устали ждать и решили действовать самостоятельно, - Ты, главное, держись! Сейчас дёрну!

Ух-х-х-х-х!!! Веньку, и правда, дёрнуло и подбросило в воздух. Лестница уплыла из-под ног. Ладони сразу вспотели и заскользили вниз по верёвке, обдираясь в кровь и цепляя занозы.

- А-а-а-а-а-а-а!!! – завопил Венька, отпуская руки.

- А-а-а-а-а-а-а!!! – заорали наверху, подхватывая его за шиворот и втягивая в какую-то молочно-туманную воронку, - Ещё летать не научился, а туда же, крыльями машет!

Венька так и не понял, как оказался на облаке. Оно было мягким, как гагачий пух. Податливым, как пластилин. Сладким, как воздушный нежный зефир.

- Обжора! – засмеялась над Венькой Прося.

Ну, да. Не удержался, отщипнул малюсенький кусочек. Венька вообще всё привык на вкус пробовать.

- Понравилось? – спросил тот самый голос, что с облака до этого кричал и с внучкой своей пререкался.

Господи! И как же Венька сразу этот голос не узнал! Ведь показалось, что где-то слышал…

- Ну, да, Вениамин Иванович, я это! – рассмеялась бабушка с носом-пуговкой, - Вижу-вижу, узнал старую знакомую. А я в тот раз, в поезде, представиться-то забыла! Авдотья Свиридовна я. Для своих - ветродуйная баба Дуня. Сейчас ка-а-ак дуну! Ка-а-ак засвирищу!

Тут баба Дуня и в самом деле как дунула! Как засвиристела!

У-у-у-у-у-у-у!!! – загудел буйный ветер, закружился вихрем, подхватил белое облако, погнал его, волчком завертел.

Бам-м-м-м-м!!! – ударило совсем рядом.

Трам-м-м-м-м!!!

Та-ра-рам-м-м-м!!!

И тут же сверкнуло, вспыхнуло, озарило всё небо сиреневыми сполохами.

Глава 10. Грозовых дел мастер.

- Молодец, сынок!!! – развеселилась баба Дуня, - Греми давай!!! Молоти-колоти!!!

И сразу снова грохнуло, прокатилось раскатами, расцвело ярким заревом поверх далёкого тёмного леса.

Веньке стало так страшно, что он нырнул поглубже в облачную перину, зарылся в неё с головой.

- Не бойся, - крикнула ему Прося, - Папка это мой. Он здесь грозовых дел мастером работает.

- Что-что? Грозных поделок фломастером?

От испуга Венька так законопатил себе уши туманной облачной пеной, что и слышал-то теперь с трудом.

- Кузнец он! Молнии кувалдой куёт, громы из наковальни выколачивает. Да вон же он, отсюда видать!

Венька осторожно, с опаской, высунул из облака голову. На соседней туче виднелся атлетического вида человек. Туча была иссиня-чёрная. Человек – огромный, бородатый и похожий на сказочного богатыря.

- Да это же…, - Веньке снова вспомнился поезд, бегущая по-над лесом луна, исполинский храп с верхней полки.

- Сынок мой, - гордо закивала головой Авдотья Спиридоновна, - Гераклид Аполлонович, собственной персоной.

В тот же миг раздался гром и могучая персона Гераклида Аполлоновича засияла красным светом, затрепетала, будто он весь превратился в огромный факел.

- Вдарил! – восхищённо прошептала баба Дуня, - Сейчас ка-а-ак жахнет!

И точно! Баба Дуня как в воду глядела. Жахнуло так, что Веньку подбросило в самое небо.

Ба-бах!!! – ударила молния совсем рядом.

Тр-р-р-р-рам-та-ра-рам!!! – прокатились по небу оглушительные раскаты.

Гераклид Аполлонович снова поднял свою кувалду.

- Погоди! – крикнула ему баба Дуня, - Дождику подолью!!!

И принялась лихо размахивать во все стороны своей садовой лейкой.

«Вот оно что! – догадался Венька, - Они, стало быть, тут циклонами командуют и за погоду отвечают. Ну и семейка!».

А Гераклид меж тем продолжал колотить по наковальне, вспыхивать молниями, грохотать, перекатывать гром.

- У-у-у-у-у-у-у!!! – ещё раз дунула со всей мочи баба Дуня.

Всё вокруг Веньки закрутилось, завертелось, зашкворчало, заскрежетало, завыло, заюлило. И вновь его подбросило, и обратно уронило, и спружинило, и подбросило ещё раз, и через голову перевернуло.

- Что-то побледнел ты? – участливо поинтересовалась у него ветродуйная бабуля, - Аль не видал никогда настоящей грозы?

- Н-н-не… н-н-не… н-н-не…, - от пережитых волнений и встряски в животе Венька стал сильно заикаться, - н-н-не...

- Домой тебе, пожалуй, пора, - вздохнула баба Дуня, - Загостился у нас… а ну-ка, внучка!

Прося послушно стянула с бабушкиной ноги разноцветный полосатый чулок и взмахнула им в сторону земли. Чулок стал расти, расти, удлиняться, вытягиваться – пока не превратился в пологую гладкую радугу, одним концом упирающуюся прямо в Серафимино крыльцо.

- Приходи ещё, - попросила Прося Веньку, - А то мне до зимы делать нечего.

- Как это?

- Ну, это ж я зимой вьюгой свищу и порошу гоняю, в ребят снежками пуляюсь. А сейчас снежков нет. Скучаю я…

- Дай, что ли, обниму тебя на прощание! - Авдотья Свиридовна отбросила в сторону свою лейку, отчего она тут же вылила на землю целый ливень воды, - Когда ещё свидимся?

Она прижала к груди Веньку и шепнула ему в самое ухо:

- Хорошая у тебя мечта, Вениамин Иванович! Просто замечательная!

- А откуда вы…

- Ты, главное, верь в неё, в мечту эту. И в себя верь. А на море синее я бы тоже посмотреть не отказалась…

Тут она подвела Веньку к краю облака, усадила на радугу и толкнула в спину хорошенько.

У-у-ух-х-х!!! – засвистел в ушах ветер.

Уи-и-и-и-и!!! – полетел, заскользил Венька вниз по радуге.

- Верь! – кричала ему сверху баба Дуня, - В себя, главное, ве-е-ерь!!!

- …верь, - раздался над Венькиным ухом Серафимин голос, - Проверь, говорю, часы-то! Часа три уже, поди, пополудни, а внучок всё спит и спит, как убиенный.

Венька глубоко вздохнул и в нос ему забились клочья шерсти, нещадно пропахшей болотной тиной. Он открыл глаза. Голова его всё так же лежала на зелёном плече Самсона. Сверху смотрели встревоженные и сморщенные лица Матрёны, Нюры и Серафимы. Домовой Добрыня, как веером, размахивал над Венькой своей мухобойкой, пытаясь привести его в чувства.

Глава 11. Печная труба и чистая совесть.

- Очухался! Ну, и слава богу!– всплеснула руками бабушка Серафима, - А я уж думала, опять у тебя припадок!

- Долго ж ты, Вениамин Иванович, спал! – пискнула бабка Нюра.

- Тот крепко спит, - заметила на это Матрёна, - у кого совесть чистая.

- У меня! У меня чистая! – подскочил с места Добрыня, - Я, знаешь, сколько спать могу! Сплю и во сне совесть свою до блеска ваксой и керосином начищаю! Целыми днями!

- Днями спишь, а ночами колобродишь, - проворчала Серафима, - колотушкой своей стучишь.

- А как же без колотушки?! – от возмущения домовой даже подпрыгнул и кубарем пять раз вокруг себя перевернулся, - Как без неё жить? Вот я сейчас…

Добрыня поискал у себя за пазухой, вытянул инструмент, руку отвёл в нужную позицию…

Бам-м-м!!! – грохнула об Добрынину голову колотушка, будто выстрелила.

- А-а-а-а-а-а-ах!!! – ахнули все хором.

Потому что Венька… неуклюжий, толстый Венька… тот самый Венька, что ни прыгать, ни бегать, ни через козла на физкультуре перескочить…

В общем, взлетел он от удара этой колотушки, будто его катапультировали. До самой крыши долетел и завис в районе печной трубы, как лёгкий воздушный шарик.

- Как же так, Вениамин Иванович? – встревожилась бабушка Серафима, - Как это у тебя получилось?

- Не зна-а-аю…, - крикнул Венька сверху слабым голосом.

- Я знаю! – самоуверенно заявила бабка Нюра, - Ничего он не ел со вчерашнего дня. Потому пустота в нём и образовалась. А там, где пустота, там и невесомость.

- Много ты про невесомость понимаешь! – взвился от негодования домовой, он вообще конкуренции не терпел в учёных вопросах, - Невесомость бывает только в космических дырах. Потому что там весов нет и взвесить не на чем. А у нас тут хоть и дыра глухоманная, а весы какие-никакие имеются. Вон у меня за печкой безмен завалялся. Хоть сейчас притащу и твоего Вениамина Ивановича по всем правилам завешу. Если достану, конечно. Что-то он высоко для первого раза забрался.

И правда, высоковато. Венька парил едва живой над домом и с ужасом смотрел вниз.

- Ай! Ай-ай-ай! Помогите! – вопил он, бултыхаясь в воздухе, как в проруби, - Снимите! Спасите!

- А ты, Вениамин Иванович, за трубу! – подсказал Добрыня, - За трубу схватись, к ней подтянись, толстым боком прижмись. Труба тёплая! Заодно и погреешься.

Венька дёрнулся в сторону печной трубы. Принялся загребать руками, дрыгать ногами – вроде как вплавь собрался.

- Правее! – командовал снизу Добрыня.

- Левее! – подсказывала бабка Нюра.

- Прямо! – корректировала Венькин полёт Матрёна, - Туловище вместе с головой вперёд нацель и никуда не сворачивай!

Только всё это было без толку. Венькины телодвижения и полётом-то можно было назвать с большой натяжкой.

- Ох-х-х… ах-х-х… ух-х-х…, - кряхтел Венька, елозя по воздуху на пузе и не продвигаясь вперёд ни на миллиметр.

- Правее! Левее! Прямее! – не унимался хитрый Добрыня и аж подпрыгивал от удовольствия, - Ой!!!

Получив от Серафимы подзатыльник, он сразу присмирел и посерьёзнел.

- Чего, хозяюшка, изволите?

- Хватит над дитём издеваться! Спасать внучонка надо!

Спасать – дело хорошее. Все разом за него и взялись: от земли оттолкнулись и в полной боеготовности на выручку Веньке устремились. Бабка Матрёна взлетела, как сверхзвуковой самолёт – с грохотом, клубами пыли и завихрениями. Домовой долго около земли вертелся, крутился, выкаблучивался и круги над двором нарезал – вроде как разведку производил и план местности изучал досконально. Нюрка – та с тихим жужжанием стартовала и первая до Веньки добралась. Уселась ему на спину, за шею ухватилась и заверещала победно:

- Спасла! Спасла! Я первая!

- Где ж ты его спасла-то? – Серафима вовремя подлетела и спихнула бабку Нюру с Венькиной спины, - Задушишь его, дурёха!

Тут и остальные до места происшествия добрались. Общими усилиями Веньку подхватили, простыню под него подсунули и спустили вниз, как в мягкой колыбели. Даже русалка тётя Груша помогала – за один конец простыню держала, хвостом размахивала и стройный стан изгибала, в общем, молодую прыть свою всем демонстрировала.

- Ну, внучок, с почином! – поздравила Веньку бабушка Серафима, лишь только они оказались на земле.

А бабка Нюра весело чирикнула:

- Ничего! Лиха беда начало!

- Бе-е-е… а-а-а… о-о-о…, - тряс головой Венька и, с трудом приходя в себя, глаза на своих спасителей таращил, - Ко-о-о… е-е-е… и-и-и…

- Ну, да, - закивала бабка Матрёна, - Первый блин, как говорится, комом… зато второй…

- Ой! – заверещала Серафима, на ноги вскочила и с криком «блины мои, блины!» в дом бросилась.

Глава 12. Первый блин комом, второй – друзьям и знакомым.

К счастью, блины Серафимины сгореть до конца не успели. Так только, чуток по краям обуглились. Ну да ничего, есть можно. Венька-то после такого потрясения сразу на них набросился: и со сметаной ел, и с вареньем, и с гречишным мёдом.

- Выдумала всё мама. Нет у меня никакой аллергии, - приговаривал Венька, обмакивая в жбан с мёдом то ли десятый, то ли двадцать пятый блин.

Да только кто их, те блины, считал-то?

- Ешьте, гости дорогие, угощайтесь, - приговаривала Серафима, - Такой праздник у нас!

Гости и ели, и угощались, и квасом-морсом Серафимины блины запивали. И гостей был полон дом: и Матрёна, и бабка Нюра, и Пантелеймон в обнимку с ослом Василием. Даже Афанасий Горыныч не побрезговал - на пять минут заглянул. Только в этот раз был Горыныч тихий, головы свои, как перчатки, не менял и почём зря не ругался. И засиживаться долго не стал, потому как ему роман сочинять было надо.

- У меня там ещё полсамосвала бумаги чистой осталось, - печально пожаловался он Веньке, - да чернил четыре бочки. Надо это всё как-то оприходовать. Вот, целыми днями и пишу.

- Про что пишешь-то? – поинтересовалась бабушка Серафима.

- Про жизнь, - вздохнул Горыныч, шляпу свою нацепил, портфель к животу прижал и бочком-бочком к двери направился.

- Ты бы лучше про нас написал! – пискнула ему вдогонку бабка Нюра.

- Что про вас писать? – тоскливо усмехнулся Горыныч, со скрипом прикрывая за собой дверь, - Скучно у вас. Ничего интересного…

- У на-а-ас?! Ничего-о-о?! – возмутилась бабушка Серафима, - Да у нас Вениамин Иванович сегодня в воздух взлетел! Праздник у нас! Радость-то какая!

И стали тут все Веньку поздравлять, обнимать-целовать, по спине хлопать, за щёки щипать и за уши, как именинника, дёргать. В общем, как будто он настоящий герой или подвиг какой совершил. Веньке стало даже не по себе.

- Славься, наш славный летун! – вопил на весь дом Добрыня, восхваляя Веньку.

А Матрёна с Нюркой тут же подхватывали:

- Лети, наш летучий хвастун!

Про хвастуна – это они, конечно, загнули. Никаким хвастуном Венька не был. Даже наоборот. Он краснел, бледнел, смущался и не мог выдавить из себя ни слова. Молчал, даже когда все вокруг опять взялись за старое и к нему, как банные листы, приставать стали.

- Интересно, - задушевным голосом допытывалась у Веньки бабка Матрёна, - Что же всё-таки за мечта великая тебя в небеса подняла? В балет со мной пойдёшь или водолазом, как Нюрка, будешь?

- Водолазом! – подпрыгивала Нюрка, - Водолазом!

- Признайся, я никому не скажу, - подкрадывался сбоку домовой, - В кого влюбился-то? Неужто в тётю Грушу?

- Отстаньте вы от человека! – отгоняла всех от Веньки бабушка Серафима, - Не видите, радость ему выпала и крылья дала!

А Венька и сам не понимал, как это всё произошло и почему он вдруг оказался в воздухе. Просто – раз! – ударил Добрыня колотушкой, и в тот же миг какая-то сила подняла его, Веньку, оторвала от земли и вверх подбросила. А уж что это за сила была, он осмыслить не мог. И управлять этой силой не умел. И что с ней делать дальше, не ведал.

«Попробовать, что ли, ещё раз?» - подумалось Веньке.

Подумалось, да не осуществилось. То ли блинов он объелся и отяжелел сверх меры… то ли случайность в тот раз вышла… но только как ни пыжился Венька, как ни старался свой зад от скамейки оторвать…

- Может, всё-таки, пинка, - доверительно шепнул Добрыня, заметив Венькины бесплодные усилия.

- Нет уж, я сам!

Он вообще-то гордый был, Венька. Хоть и толстый. А может, как раз, наоборот, именно поэтому.

- Ну, сам так сам, - согласился Добрыня, - Только я бы на твоём месте получше ручонками махал. Вроде как бабочка крылышками. Или как муха… ха… ха… ха…

Хлоп! – домовой прихлопнул задремавшую на кувшине с морсом муху.

Бдзы-ы-ынь! – кувшин упал на пол, разлетевшись на мелкие кусочки.

Блямс! – подкинуло Веньку к самому потолку и оставило его там колыхаться беспомощно.

- Что делается! – поразилась Серафима.

И все поразились. И удивились несказанно. А бабка Матрёна мудрёно заметила:

- Это уже не мечта, а на постном масле ерунда получается!

- Тут лекарь нужен, - предположила бабка Нюра.

- Не-е-е, - возразила Матрёна, - Не лекарь, а доктор.

- Дантист! – уточнил Пантелеймон.

Глава 13. Доктор Таблеткин и лекарь Бубенцов.

Доктор Таблеткин прикатил на своём тарантасе сразу – как только бабка Нюра за ним в соседнюю деревню слетала. Прикатил, руки с мылом вымыл и стремянку потребовал, чтоб до Веньки достать.

Стремянки у Серафимы не нашлось, поэтому поставили для доктора стул. На стул – табуретку. На табуретку – маленькую приступочку.

- Приступайте, - сказали доктору Таблеткину, - Осмотрите нашего Вениамина Ивановича со всех сторон хорошенько, почему его ни с того ни с сего кверху подкидывает, и что у него там внутри не в порядке.

Доктор Таблеткин тонкую длинную ногу на стул задрал. Со стула перелез на табуретку. С табуретки – на маленькую приступочку. Да только пока он лез, Веньку сквозняком отнесло в сторону, к печке, и у Таблеткина до Веньки дотянуться не получилось.

Пришлось всю конструкцию разбирать: приступочку с табуретки снимать, табуретку – со стула, стул переставлять в новое место. И снова: на стул табуретку, на табуретку – приступочку. На приступочку – доктора Таблеткина. Только пока он так второй раз карабкался, Венька успел за печку уцепиться, на неё перекатиться и кубарем с вниз на лавку свалиться.

- Что за пациент такой! – возмутился доктор Таблеткин, - Неуловимый!

Он свесил ногу с приступочки, чтобы перелезть с неё на табуретку. Второй ногой шагнул с табуретки, чтобы оказаться побыстрее на стуле. Стул зашатался. Табуретка поехала. И…

Бам-м-м-мс!!! – рассыпалась под Таблеткиным вся пирамида, до единой досочки.

Шмяк-бряк!!! – с грохотом шлёпнулся доктор на пол.

Блямс!!! – подбросило Веньку вверх, в предыдущую позицию, и к потолку всем телом прижало.

- А-а-а-а-а-а!!! – заплакал Венька от собственной беспомощности.

- У-у-у-у-у-у!!! – взвыл доктор Таблеткин, потирая ушибленную ногу.

- Ох-х-х-х-х!!! – тяжело вздохнула бабушка Серафима, - Что ж теперь делать? Кто нам Вениамина Ивановича вылечит?

- Я вылечу!!! Дзынь-дзынь!!!

С этими словами в дверь влетел запыхавшийся лекарь Бубенцов.

Был Бубенцов очень старый, весь, до последнего волоска, седой и даже слегка местами лысый. Видел он по древности лет плохо. А слышал – того хуже, почти совсем ничего. Он для того и ходил везде со своими бубенцами, позвякивал ими, слух свой проверял – не исчез ли до конца.

- Дзынь-дзынь!!! – прозвенел лекарь, - Где больной?

- Я тут! – крикнул с потолка Венька, - Снимите меня!

- Снять, дзынь-дзынь, легко…, - задумчиво ответил лекарь, - Вылечить, дзынь-дзынь, трудно…

- Утяжелительных таблеток ему! – предложил доктор Таблеткин, - Чтоб ноги от земли оторвать не мог!

Он как раз на лавке лежал, где ему бабушка Серафима ушибленную конечность травяными мазями растирала и бинтами из липового лыка обматывала.

- Вот тебе бы ноги и оторвать, - ласково предложила она доктору, - чтоб не дурил, а людей лечил как следует…

- Да чего его лечить-то, Вениамина Ивановича? – возмутился Добрыня, - Разве ж это болезнь?

- Ка-а-а-ак? – заорал сверху Венька, - Как это не болезнь? А что же это? Вылечите меня скорей! Помогите!

- Ну, вот! – захихикал Добрыня, - Какой же это больной? Он же здоров как бык! Вопит, как кит! Порхает, как мотылёк!

- Порхать-то порхает, - заметила бабка Нюра, - Да приземлиться не может…

- Стало быть разладилось что-то в механизме. Подкрутить надобно.

- Подкрутить, дзынь-дзынь, так подкрутить!

Лекарь Бубенцов с кряхтением потёр поясницу, со скрипом согнул и разогнул ноги, подпрыгнул…

Дзын-н-нь!!! – и вот он уже болтается под потолком рядом с Венькой, вертит его из стороны в сторону, с живота на спину переворачивает, руки-ноги подкручивает-выкручивает-перекручивает.

- Ай! – вопит Венька, - Ой! Ой-ой-ой!

- Да ты не лекарь, а костолом! – заругалась бабушка Серафима и Веньку у лекаря Бубенцова отняла.

И вовремя – чуть Венька всех своих рук и ног не лишился.

Положили его на лавку – рядом с доктором Таблеткиным. С другой стороны Бубенцова пристроили – он совсем без чувств остался после того, как его Серафима отругала да Добрыня в придачу как следует скалкой по бокам отходил.

- Бульоном их отпоить, что ли, - предположила бабушка Серафима и пошла поскорее печку дровами растапливать.

- Никакого бульону! – хрипло прогремело из сеней, - Только касторка!!!

- Ах!!! – сказала бабушка Серафима и от неожиданности выронила полено.

Бах!!! – полено с громким треском стукнулось об пол.

Блямс!!! – сдёрнуло Веньку с лавки и обратно к потолку подкинуло.

- Или, в крайнем случае, свинцовые примочки!

Глава 14. Сами с усами.

- Данилов Амфибрахий Акакиевич, - представился вошедший в горницу амбал, по-офицерски щёлкнув каблуками, - Дантист.

«Ну, и имена тут у них у всех, - подумал Венька, с беспокойством разглядывая с потолка кудрявую рыжую шевелюру дантиста и его выдающийся нос, - Кто такие выдумывает?».

- Деревня…, - прокомментировал Венькины мысли Добрыня и на всякий случай спрятался от дантиста за печкой.

- Приступим?! – грозно сказал Амфибрахий Акакиевич, доставая из кармана огромные зубодёрные щипцы, и обвёл всех присутствующих долгим изучающим взглядом, - Где пациент?!

- Кхе-кхе, - из-за печки высунулась хитрая физиономия домового.

- Кхо-кхо, - за физиономией последовала длинная тощая рука.

- Кха-кха, - рука поиграла в воздухе пальцами, сформировала из них сначала кулак, потом кукиш, потом вытянула вперёд указующий перст и ткнула им в сторону потолка, в то место, где в полной беспомощности завис Венька.

- Ну-ну, - сказал дантист Данилов, задрав к потолку лицо и с интересом рассматривая удивительного пациента, - Ну и ну…

И потянулся к Веньке со своими огромными щипцами.

- А-а-а-а-а-а-а!!! – обезумевший от ужаса Венька рванул от дантиста в сторону, сделал круг под потолком, перекувырнулся через голову, врезался в стену, отскочил, врезался в другую стену, пролетел над столом, врезался в печку, ухватился за неё, скатился вниз и спрятался за бабкой Матрёной, прикрывшись её огромным, как парус, фартуком.

- Куда ж ты, пациент? – растерялся Данилов, щёлкая в нетерпении щипцами, - Давай зубы!

- Не дам!!! – завизжал Венька из-за Матрёны, - Не отдам!!! Мои зубы!!!

Тут уж за него все вступились: и бабушка Серафима, и Нюра, и осёл Василий с Пантелеймоном.

- И-и-и-а-а-а!!! – сказал Василий и устрашающе щёлкнул жёлтыми зубами.

- Не тронь мальчонку, изверг! – согласился с Василием Пантелеймон.

- Шли бы вы отсюда, Амфибрахий Акакиевич, - вежливо предложила дантисту Серафима, - А то, может, на дорожку с вареньем и с сахаром чайку?

- От чайку не откажусь. Только без варенья и без сахара. От этого бывает кариес. А от кариеса одно средство, - Амфибрахий потряс в воздухе своими страшными щипцами и убрал их в карман, за ненадобностью, - Я-то думал, тут больной…

- Я не больной! – высунул голову Венька и тут же опять за Матрёной спрятался, - Я очень здоровый!

- Он не больной, - подтвердил домовой, - Он падучий.

- Наоборот, - поправила Добрыню бабка Матрёна, - Летучий он, наш Вениамин Иванович.

- Учусь ещё…, - поскромничал невидимый из-за Матрёны Венька.

- Учится, - кивнула бабка Нюра, - Скоро научится, профессором будет.

- Так вам не врач, значит, нужен, - предположил дантист Данилов.

- Не врач, - согласилась Серафима, - И не нужен.

И культурно всех за порог выпроводила: и Таблеткина, и Данилова, и лекаря Бубенцова.

- Обойдёмся без зубодёров, костоломов и шарлатанов, - заявила Серафима, закрыв за ними дверь, - Сами справимся, не развалимся!

- Cами! - скептически поднял бровь Добрыня, - Сами те, которые с усами!

Вытащил из кармана пучок пакли и приклеил его себе аккурат под самым носом.

- То-то! – грозно зыркнул домовой в сторону притихших старушек, – У вас ни у кого усов нет, стало быть, вы само-учки и само-дуры!

- А ты, Добрыня, само-свал! – возразила на это бабушка Серафима, - Вечно сваливаешь всё добро не пойми куда, не найти после тебя ничего.

- Я само-учитель! – гордо пнул себя кулаком в грудь Добрыня, - Сам учить Вениамина Ивановича сейчас буду!

- Само-званец ты! И само-хвал!

- А ты, бабка Матрёна, само-бранка! – огрызнулся Добрыня, - Вечно бранишься, почём зря. А я, коли на то пошло, само-держец! Сейчас поймаю Вениамина Ивановича и держать его буду, пока летать не научу. И будет у нас Вениамин Иванович само-лёт!

С этими словами домовой пошарил у себя за пазухой. Вытянул оттуда свою скалку. Взмахнул ею, как волшебной палочкой…

…И осторожно, тихонечко так ею себя по голове стукнул.

Глава 15. Ненаучный эксперимент.

Вроде бы совсем легонько и ударил-то Добрыня.

Бам, - и всё.

Но и от этого несерьёзного удара подбросило Веньку в воздух. Правда, совсем невысоко – на полтора аршина всего-то. Взлетел Венька чуть-чуть над лавкой и завис между потолком и полом.

- Видали?! – обрадовался Добрыня.

- Сто раз уж как…, - буркнула Матрёна.

- Что и требовалось доказать!

- Досказать?

- Тьфу! – рассердился Добрыня и в сердцах грохнул колотушкой как следует.

Тут уж Веньку подкинуло к самому потолку и, можно сказать, об него расплющило.

- Может, хватит над мальцом измываться? – закричали все на домового и бросились скалку у него отнимать.

Но Добрыня скалку держал крепко и цепко.

- Неучи вы! – кричал он, грозно размахивая своим оружием, - Это же экспорт! Тьфу, экспромт! В смысле, эксперимент!

- Что за экскремент? – переспросила непонятливая бабка Нюра.

- Проверка, - пояснил домовой, - То есть опыт. Провожу взаимосвязь между Вениамина Ивановича летучестью и силой произведённого мною удара. То есть как высота и угол подъёма зависят от громкости звука и уровня его звуковых децибел.

- Де… что? – тихо поинтересовалась Нюра у бабки Матрёны, - Ничего не понимаю, что говорит.

- Дебил, говорит, - объяснила ей бабка Матрёна.

- Кто?

- Про себя это он. Очень само-критичный.

- Само-вольные вы что-то! – рассердился домовой, - Само-управством занимаетесь! Мешаете само-учить!

- Учи! – фыркнула Матрёна, - Кто не даёт?

- Я и учу! – сказал Добрыня, - Ты теперь, Вениамин Иванович, туда-сюда по воздуху ногами пройдись и руками загребай, как вёслами.

- Не могу-у-у, - проскулил из-под потолка Венька, - Не получается.

- От Данилова-дантиста вон как по всей избе удирал, еле тебя поймали.

- Так я его щипцов испугался!

- Стало быть, Вениамин Иванович, придётся тебя как следует напугать.

- Это ещё зачем?! – возмутилась бабушка Серафима.

- Исключительно для дела. Вениамин Иванович, он ведь от стуку воспаряет, а от испугу туда-сюда летать начинает. Факт, наукой непознанный и необъяснимый, но установленный фигурально и доказанный экспериментально. Лично мной.

- Экс… пери…, - забормотала бабка Нюра, - опять ничего не поняла.

- А чего тут понимать-то? – встряла бабка Матрёна, - Испугаем сейчас Вениамина Ивановича до полусмерти. Он со страху-то штаны перепачкает и торпедой от нас усвистит.

В общем, стали все по очереди Веньку пугать и страшным страхом стращать. Исключительно для дела. Никакой-такой личной неприязни.

Глава 16. Страшный страх, ужасный ужас.

Первым вызвался пугать Пантелеймон.

- Мне ещё на станцию за почтой…, - извиняющимся тоном объяснил он, - тороплюсь очень. Так что, Вениамин Иванович, не обессудь.

Пантелеймон подставил поближе табуретку. Залез на неё прямо в лаптях. Шевелюру зелёную растрепал как следует. И потянулся к Веньке ушибленным носом, со временем пожелтевшим и похожим теперь уже не на сливу, а больше на сухой осенний лист.

- Р-р-ры-ы-ы!!! Страшно?

- Хи-хи!

- Не стра-а-ашно?!

- Да кто тебя боится, дурья башка? Ты даже с собственным домовым справиться не можешь! – не выдержала бабка Матрёна, - А ну, дай я страшный страх покажу!

Матрёна подхватила юбки, оттолкнулась ногой, ввинтилась юлой в воздух, затрясла щеками:

- Бр-р-р-р-р-р!!!

- Хи-хи-хи!!! – захихикал Венька.

- А вот так?

Она растянула руками в стороны свой и без того огромный рот. Оскалила кривые зубы. Высунула толстый малиновый язык.

- Ш-ш-шашно? – прошамкала шепеляво.

- Хи-хи-хи!!! Ха-ха-ха!!! – затрясся от смеха Венька.

- А вот я сейчас такой ужас устрою!

Бабка Нюра схватила со стола деревянную ложку и принялась размахивать ею перед самым Венькиным носом. Не дождавшись нужного результата, облетела его со всех сторон и стала этой самой ложкой тыкать Веньку в его упитанные бока.

- У-у-ужа-а-асно-о-о?!!! – ведьмой выла над Венькиным ухом бабка Нюра.

- Ужа-ха-ха-ха!!! – смеялся Венька, - Ужасно щекотно! Ха-ха-ха!!!

- Какая-то побочная реакция, - задумчиво почесал в голове Добрыня, - Вместо сильного страха у подопытного возникает неудержимый смех…

- Сейчас я Вениамину Ивановичу стихи свои почитаю, - предложила свои услуги бабушка Серафима, - Очень кошмарные. Из раннего.

Она торжественно встала посреди избы. Руку отвела в сторону – вошла в образ. И завыла толстым басом:

Буря мною небо кроет, как чурбан меня вертя.

Поломает, не отстроит. Испугайся ты, дитя!

Полоумная старушка жуткой юности твоей

Врежет страшной колотушкой,

И прискачет…

- М-м-м-м-м…, - Серафима закатила к потолку глаза, целиком погрузившись в поиски забытой рифмы, - Пантелей? Дуралей?

- Бармалей! – подсказал с потолка Венька, - Вы снимать-то меня отсюда, хи-хи, будете?

- Последнее средство! – подскочил с лавки домовой, размахивая своей мухобойкой, - Представь, Вениамин Иванович, что ты муха!

Добрыня размахнулся, что есть силы, и…

Бам-м-м-м-м-м-м-м!!! – прокатилось по небу, стекая вниз, к земле, и отскакивая горохом от крыши.

- Ты, Д-д-добрыня, д-д-давай не д-д-дури, - дрожащим голосом попросила Серафима.

- И не ду-ду-думаю…, - тоненьким голоском ответил ей Добрыня.

Ба-ба-бах-х-х-х-х-х!!! – ударил за окном ещё один страшный раскат грома.

- Что творится! – пропищала бабка Нюра и от испуга залезла к Матрёне за пазуху.

А творилось, и правда, что-то невообразимое.

Венька, который только что неподвижно висел в воздухе и пошевелиться не мог, вдруг отлепился от потолка. Взмахнул руками, словно легкокрылая бабочка. Пролетел над Матрёной. Щёлкнул по носу Добрыню. Сделал круг над горницей. И спокойно приземлился на лавку рядом с бабушкой Серафимой.

Трам-тарарам-м-м-м-м-м!!! – прогремело, разорвалось в потемневшем небе, и избушку враз накрыло грозой и тёплым летним ливнем.

Глава 17. Люблю грозу…

- Тук-тук-тук, - барабанил, отстукивал морзянку дождик по звонкой черепичной крыше.

- Так-так-так, - поддакивали льдинки-градинки, весело барабаня в окно.

- Тик-так-тик-так, - добросовестно отсчитывала время жаба Анисья, - Ква-ква-ква!!!

И так легко от всего этого стало Веньке: от чистого дождя, умывшего землю; уютного жабьего кваканья и похрапывания лешего Самсона; запаха Серафиминых блинов и ватрушек; надёжных и верных друзей, рассевшихся рядом на лавке…

Так стало Веньке легко, и хорошо, и весело… Его прямо распирало всего от этого веселья и лёгкости, от земли отрывало, тянуло ввысь… Хотелось летать, парить, кружиться в невесомом танце…

- Э-э-э-э-э-э-эх!!! – залихватски крикнул Венька и даже свистнуть попытался, но не получилось с первого раза, - Йо-хо-хо!!!

Он оторвался от лавки. Покружил над столом, вокруг горницы. Пролетел мимо печки. Поцеловал Серафиму в щёку. Помахал всем рукой и вылетел из избы вон.

- Куда? – выскочила на крыльцо Серафима, - Простудишься!

- Лечить не будем! – погрозил Веньке из печной трубы Добрыня, - Сам заболеешь, само-лечись!!!

И спрятался в трубу обратно – дождь вокруг лил нешуточный.

- Вернись, Вениамин Иванович! - упрашивали через форточку Матрёна с бабкой Нюрой, - Такая непогода! Промокнешь, радикулит заработаешь или воспаление лёгких!

- Инфлюэнца! – поправлял их домовой, - Плеврит, бронхит и дефтерит!

Только Веньке до этих инфлюэнцей не было никакого дела.

- Я скоро! – весело крикнул он и рванул в небо, навстречу ливню и чёрным грозовым тучам.

Дождь омывал его ласковыми струями, вспышки грозы освещали путь. Но Веньке совершенно было не страшно. Он ведь сразу, как только гром ударил, всё вспомнил и обо всём догадался. Ветродуйная бабушка. Девочка Прося. Грозовых дел мастер.

- Верь в себя, - сказала в тот раз баба Дуня.

Вот Венька и поверил.

- Поверил! – крикнул он, пролетая мимо тёмного, налитого дождём облака, на котором резвилась, размахивая во все стороны лейкой, Авдотья Свиридовна.

Баба Дуня послала ему воздушный поцелуй, но отвлекаться от дела не стала – слишком большая в этот раз у неё была лейка, и очень уж много надо было вылить из неё воды.

- Поверил! – окликнул он могучую фигуру Гераклида Аполлоновича, размахивавшего своей огромной кувалдой.

Грозовых дел мастер одобрительно кивнул и жахнул хорошенько по наковальне.

Тр-р-р-р-рам-та-ра-рам!!! Ба-бах-х-х-х-х-х-х!!! – прокатилось по всей округе.

- Прилетай ещё! – замахала полосатым чулком Прося, подпрыгивая и приплясывая рядом с отцом, - Лучше зимой! Вместе покуролесим!

Венька помахал ей рукой и полетел обратно – очень уж его дома ждали и волновались.

- Ну, вот, - всплеснула руками Серафима, когда Венька влетел в окно весь, до последней нитки, мокрый, - Так я и знала!

- И я знал, - съехидничал Добрыня, - что от дождя бывает сырость.

Стали дружно Веньку полотенцами растирать, одеялами укутывать и чаем горячим поить – чтоб не вздумал разболеться. А Венька ничего такого и не думал. Так только, кашлянул разок да чихнул раз пятнадцать…

- Будьте, Вениамин Иванович, здоровы! – хором сказали ему бабушки Серафима, Матрёна и Нюра.

Тут и домовой глаза закатил, за горло двумя руками схватился, на лавку завалился и ногами дрыгнул, будто помирает. Очень уж захотелось ему, чтоб и ему уши полотенцами растёрли и здоровья пожелали да богатства хорошего.

Только никто этих Добрыниных фокусов даже не заметил. Потому что все в это время в окно смотрели. Там, на подоконнике, сидел большой белый голубь. Сидел, головой вертел и гулькал призывно.

- Пора, видать, собираться, - сказала Серафима и подзатыльник Добрыне дала, чтоб не разлёживался.

Глава 18. Короткие сборы.

Собирались недолго. Пять минут – и все дела.

Венька-то поначалу за свой городской чемодан ухватился. Вытащил его, как мама, на середину комнаты. Крышку открыл. Побросал свои штаны и майки. Кроссовки из-под лавки достал.

- И куда ты, Вениамин Иванович, намылился? – поинтересовался у него Добрыня.

А Венька и не мылился вовсе. Сказала бабушка Серафима пора, значит пора. Ей сто пять лет, она лучше знает.

- Может, тебя ещё и не возьмут.

- Это тебя не возьмут! – огрызнулся Венька.

- Я домовой. Стало быть, при доме. Если меня брать, только вместе с избушкой. Серафима на своём горбу не дотащит.

- Есть!!! – раздалось из угла под часами, - Пить!!! Спать!!!

- Слыхал?! Кто, кроме меня, за этим упырём следить будет? И за мух я ответственный. Так что летите уж без меня.

Домовой картинно схватился за голову и театральным жестом смахнул с щеки несуществующую слезу.

- А куда? – шёпотом спросил у него Венька, - Куда лететь-то?

- Так! – Добрыня вытащил из кармана штанов огромный морской компас, свёрнутую рулоном карту, длинную деревянную линейку, - Курс зюйд-вест. Потом повернёте налево, в направлении зюйд-зюйд-ост. Через пятьсот миль и тридцать кабельтов поворот на зюйд-зюйд-вест-ост-норд-норд. Короче… если лететь со скоростью восемнадцать румбов за пятнадцать минут и шесть секунд…

Добрыня смял карту и сунул её в печку. Подумал немного и отправил туда же линейку. Ещё подумал. Покрутил в руках компас. И опустил его обратно в карман.

- В общем, через неделю на месте будете.

- На каком месте-то?

- Не скажу!

Сам, небось, не знает, вот и насмехается. Венька поджал губы и надулся.

- А ты не обижайся, Вениамин Иванович! С обидой далеко не улетишь. Обида, она кандалами вниз тянет. Гирями стопудовыми. Так же и зависть.

- Какая зависть? – ещё больше обиделся Венька, - Кто тут кому завидует?

- Ты мне завидуешь. Видел я, как ты на мой компас завистливо смотрел. Глазами моргал, носом нервно дёргал…

- Ну, Вениамин Иванович, готов? – раздался из сеней Серафимин голос.

Венька исподтишка показал Добрыне кукиш, захлопнул чемодан и с трудом поднял его за ручку.

- Ты что? – удивилась, входя в горницу, Серафима, - С этим добром лететь собрался?

- А то как же? – растерялся Венька, - Тут тёплые вещи, смена белья.

- Добро всяко-разно, оно тоже вниз тянет, - пояснил Добрыня, - Похуже зависти и обиды. Так что лучше сдай мне свой багаж на хранение. У меня не пропадёт.

Глава 19. Прощание с Полетаево.

Цап! – домовой выдернул чемодан из Венькиных рук.

Хлоп! – откинулась крышка подпола.

Шнырь! – Добрыня нырнул вниз вместе с чемоданом.

Через полминуты появился снова, уже налегке.

- Ну, как, Вениамин Иванович? – поинтересовался с хитрой довольной улыбкой, - Полегчало?