Левая Политика. Между выборами и забастовками

Карин Клеман: «Забастовка для большинства уже не экстремистская акция»

С директором Института «Коллективное действие» Карин Клеман беседует член Редакционного Совета «Левой политики» Алексей Козлов.

Большинству левых активистов имя Карин Клеман хорошо знакомо благодаря деятельности возглавляемого ей института. Несмотря на «академическое» название, ИКД — организация, непосредственно вовлечённая в общественную жизнь и играющая немалую роль в развитии российских социальных движений. Однако Карин не только левый активист, она ещё и социолог, который исследует проблемы трудовых отношений и общественной жизни.

Вы живёте в России больше 10 лет. Какие изменения в рабочем, протестном, социальном движениях произошли за этот период?

Первый раз я приехала в Россию в 1994 году. Это был период депрессии. В социальном, психологическом смысле российское общество находилось в состоянии глубокого шока из-за тех быстрых перемен, которые происходили в стране. Тогда был самый большой спад активности людей.

Если смотреть на тенденции, то первый массовый всплеск происходил в конце 80-х — начале 90-х. Это и шахтёрское движение, рабочее движение в целом, неформалы, экологическое движение, национальное движение в республиках и т. д. Много разных людей не то чтобы объединились, но получилось так, что все более или менее одновременно вышли на улицу. Везде происходили массовые митинги, в том числе и в Москве. На этой волне и случился распад Советского Союза, перемена власти. Но после прихода Ельцина и команды так называемых демократов вся эта активность сошла на нет. Тому несколько причин. Во-первых, у многих было ощущение, что они добились своего. Произошла смена системы, наступили демократия, рынок. И каждый понимал под этими словами, что хотел. Ельцин представлял свою команду как «глас народа», который реализует надежды людей, реструктурирует общество, обеспечивает реформы и движение к демократии, рыночной экономике.

Кроме того, общественный дискурс в начале 90-х был такой: интеллектуалы, журналисты, политики говорили, что политика — это дело профессионалов. Многие говорили так: «Помитинговали, развлеклись немного, и хватит. Теперь займитесь своими делами». Я утрирую, но всё это наглядно видно из статей и выступлений того периода. Политическая элита и интеллигенция откровенно презирали простой народ. В их глазах любой протестующий был идиотом, консерватором, который испытает ностальгию по старой коммунистической системе и не может адаптироваться к новой жизни. Вот такая операция по дискредитации протестного и, если хотите, рабочего движения.

Потом случился 1993 год. На мой взгляд, это было чисто политическое столкновение, которое стало концом даже видимости демократии. Но, тем не менее, это был микроконфликт, в котором участвовало очень мало людей. Приехали, конечно, какие-то активисты из регионов, но в основном страна пассивно наблюдала за тем, что происходит в Москве. После произошедшего перелома наступил самый крупный спад активности населения вплоть до 1996 года. Люди не хотели заниматься политикой, совершенно отошли от этого «грязного дела». Кроме того, я всегда говорю, что когда люди сидят в дерьме, их мало заботят проблемы самоорганизации или участия в коллективных акциях. Люди были заняты выживанием, они, как это принято говорить, выкручивались. Это было царство неформальных практик для спасения себя и своих близких.

Начиная с 1996 года в связи с тем, что ощущалось большое недовольство ельцинской властью, олигархами, последствиями приватизации, а также потому что люди уже пожили какое-то время в этой системе, вновь начался небольшой подъём. На этот раз это больше касалось рабочего движения. Самый известный случай — это рельсовая война. В 1998 и 1999 годах во многих регионах были случаи захвата предприятий, создавались народные предприятия, коалиции между разными профсоюзами, рабочими комитетами, в основном для того, чтобы спасти предприятия от недобросовестных работодателей, которые в своё время купили эти заводы не для того, чтобы они работали, а чтобы обанкротить их. Рабочие боролись за сохранение производства. Мы знаем достаточно успешные примеры на целлюлозном комбинате в Выборге, на Ясногорском комбинате. Был опыт длительного самоуправления и рабочего контроля. Но со временем эти попытки сошли на нет. К сожалению, такова реальность капиталистического уклада.

И тут случился финансовый крах, который в некоторой степени изменил положение в производстве. В том смысле, что в России стало выгоднее производить из-за девальвации рубля. Произошёл небольшой подъём промышленности и некоторое изменение экономического курса.

Потом начался новый этап — «стабильная» путинская восьмилетка.

Да, потом пришёл господин Путин, а вместе с ним — слова о диктатуре закона, стабильности, о возврате авторитета на международной арене. Все озвученные цели полностью соответствовали ожиданиям людей. Основной массы. Путину, в общем, доверяли. Отсюда самая большая пассивность во всех сферах общественной жизни как раз в начале 2000-х. Об этом говорит статистика забастовок, мониторинг протестных действий. Насколько я могу судить по СМИ и по собственным наблюдениям, люди выжидали. Активизация людей, которую можно сравнивать с аналогичной активностью конца 80-х — начала 90-х (хотя это качественно совсем другая волна), началась в 2005 году. Это, конечно, массовые выступления против монетизации льгот. Надо отметить, что это были спонтанные выступления. Мы проводили исследования, и они показали, что пенсионеры очень эмоционально реагировали на то, что их лишили всех льгот — транспортных, по оплате телефонной связи, скидок на медикаменты. Это был гневный бунт, который достаточно быстро, но не сразу пытались организовать разные организации, разные лица. Говорю очень осторожно, потому что подключились как оппозиционные партии, например КПРФ, так и многие общественные организации, а даже отдельные лидеры. Кстати, уже летом 2004 года была создана коалиция Совет общественной солидарности, в неё вошли такие крупные организации, как Всероссийское общество инвалидов, две организации «чернобыльцев», правозащитные организации, большое количество самых разных профсоюзов. Летом перед чтениями законопроекта о монетизации были организованы крупные митинги в Москве — без официального участия КПРФ и силами общественных организаций, — в которых участвовало несколько тысяч человек. Это же невиданно! Информация, так или иначе, расходилась по стране через сети этих структур. И когда начались стихийные пикеты и митинги, эти организации тоже подключились.

Самую положительную роль играли в данных выступлениях молодёжные левые организации, некоторые политические группы или общественные организации и просто отдельные люди. Тогда в рамках акций протеста выделились лидеры, оказавшиеся способными вести толпу, сплотить людей для более осмысленных действий. Некоторые из них до того вообще не занимались политикой и общественной деятельностью. Примером может послужить Ижевск. Там выявилось несколько лидеров, которые впоследствии создали Координационный совет гражданских действий. Сделали они это как раз для того, чтобы придать спонтанному движению организационную форму и устойчивость. И именно в тех регионах, где появились подобные лидеры, где спонтанные выступления приняли организационную форму, создали структуру, способную выступать на переговорах, люди добились наибольших результатов. При условии, конечно, что официальные бюрократизированные партии типа КПРФ не взяли процесс под контроль, что окончательно погубило низовые инициативы.

Интересно отметить и то, что движения против монетизации случились совершенно неожиданно для всех. Власть поняла, что она оторвана от действительности. Делая то, что им заблагорассудится, чиновники думали, что народ — быдло. У меня есть основания говорить именно так, потому что обывательский сленг — это то, что мне говорят бюрократы во время интервью. Я участвую в исследовании, в рамках которого мы интервьюируем бюрократов разного уровня. На вопрос об их отношении к протестным акциям, социальным движениям, об их влиянии, они смеются со словами «Где вы видели протестное движение? Мы сами их организуем, когда они нужны». Только презрение и никакого признания того факта, что могут быть автономные от власти гражданские инициативы. Бюрократы в это совершенно не верят. И журналисты, интеллигенция тоже этого не прогнозировала. Пенсионеры и льготники удивили всех и показали, что российское общество способно на активные совместные действия, если проблема касается всех. Напомню, что закон о монетизации коснулся десятков категорий льготников. Это стало толчком к тому, чтобы люди проснулись, что они вновь осознали, что вместе они — сила. И власть была вынуждена идти на уступки. Не на все. Но люди всё равно поняли, что выступления были не напрасны. В тех регионах, где были созданы коалиции, эта волна протеста против монетизации продолжалась достаточно долго. Минимум ещё полгода или год.

Затем начался новый поток реформ, которые вслед за монетизацией льгот касались социальной сферы. Сферы, крайне чувствительной для людей. Это не западное общество, где речь идёт об абстрактной справедливости, о равноправии мужчин и женщин, о правах секс-меньшинств. Здесь мы далеки от этого. Здесь должны быть проблемы, которые касаются людей каждый день. Чтобы человек прямо ощутил, что его права нарушают, и осознал, что на это необходимо реагировать. И поэтому новый виток антисоциальных реформ, начавшийся после второго мандата Путина, объясняет активизацию на микроуровне, то есть возникновение очень мелких социальных инициатив. В первую очередь в сфере жилья, где возникли и всё ещё возникают сотни инициатив. Отчасти это экологические проблемы или проблемы нарушений прав отдельных категорий — инвалидов, автомобилистов и т. д. С большими трудностями и очень медленно идёт процесс координирования этих инициатив на разных уровнях.

Затем рабочее движение. Надо отметить, что в 2005 году, когда начался последний подъём активности разных социальных категорий, новое профсоюзное, рабочее движение практически отсутствовало, а потому почти не участвовало в уличной, забастовочной борьбе. Подъём активности рабочего движения пришёлся уже на конец 2006 года.

Сегодня много говорится о росте рабочего движения, развитии новых альтернативных профсоюзов. Но несмотря на все успехи профсоюзов, между прочим, информационно поддержанных разными медиа, массового характера рабочее движение не приобрело. Какой сейчас этап, на ваш взгляд, оно переживает? В чём главное препятствие активизации движения, участников?

То, что происходит сейчас в рабочем движении, может показаться каплей в море, если судить по тому, что у нас было в период 90-х. Но если сравнивать с тем, что было в начале 2000-х, то это просто рай. В ИКД мы отметили как минимум 35 трудовых конфликтов за прошедший год. Конечно, это мало для такой огромной страны, как Россия, но, тем не менее, это стоит отметить.

Есть качественные сдвиги. О чём речь? Перед нами новые типы конфликтов. Об этом говорит и Кагарлицкий. Это конфликты наступательные. Это не бунты людей, которые уже несколько месяцев не получают зарплату. Это уже протест людей, которые получают зарплату и которым не нравится наплевательское отношение к себе со стороны менеджмента. Я не говорю, что сейчас рождается рабочий класс. Я так не считаю. Но какое-то минимальное классовое сознание, основанное на чувстве принадлежности к определённой социальной группе — рабочей в данном случае, присутствует. И рабочие осознают, что их интересы прямо противоречат интересам работодателей.

Рабочие на тех заводах, где я проводила исследования, отмечают, что они стали получать меньше из-за инфляции последних месяцев. Инфляция сыграла большую роль как фактор недовольства. Этого, конечно мало, но фоновое недовольство необходимо, чтобы люди подключились к каким-то протестным акциям. Рабочие отмечают также разницу между своими зарплатами и зарплатами менеджмента компании. Они отмечают рост прибыли предприятия, основываясь на открытых источниках, где публикуются эти цифры. Например, «АвтоВАЗ». Прибыль была опубликована. Она резко выросла как раз в 2007 году. Цифры зарплат руководителей тоже были опубликованы, потому что шла предвыборная кампания, и директоры участвовали в выборах. Всё это было на слуху, и люди говорили о безумной разнице в зарплатах. Такое недовольство, я думаю, испытывает большинство, но это не значит, что оно выливается в трудовые конфликты. Это фон, так же, как экономический рост или стабилизация.

Фоновая ситуация объясняет общее недовольство, но предпосылки для таких активных коллективных действий, как забастовка, лежат в плоскости конфликтных отношений между рабочими и работодателем, а также в более субъективных моментах, связанных в том числе со спецификой ситуации на определённом предприятии. На макроуровне можно выделить ещё и фактор прихода нового поколения рабочих, которое меньше остальных воспитывались в советской системе. Поэтому иногда молодые рабочие меньше, чем их старшие товарищи, признают патерналистские модели отношений с работодателем. Чтобы объяснить, как начинаются трудовые конфликты, надо понимать, что всё очень ситуативно. Нужно, чтобы скопилось много факторов. И самую большую роль сыграет человеческий фактор. То, как отреагируют отдельные люди. И там, где найдутся лидеры, просто инициирующие какое-то обсуждение, какое-либо действие, недовольство сможет принять некие организованные формы. Так началась забастовка на «АвтоВАЗе». Совершенно стихийно. Сначала возникла идея письма протеста руководству, притом коллективного. Значит, надо собирать подписи. Так выделяются стихийные лидеры, которые начинают искать контакты в других бригадах, цехах. Они встречаются уже вне завода, пытаются решить, как добиться удовлетворения своих требований. Профсоюз «Единство» присоединился буквально накануне забастовки. Люди пытались самоорганизоваться, конечно, совершили ошибки в некоторых юридических вопросах, в ведении переговоров. Но как социолог я отмечаю эту поразительную тенденцию к самоорганизации. То есть, ещё раз повторю, важен фактор появления стихийных лидеров, которые способны взять ответственность и выполнять публичную роль. И со временем в процессе коллективных действий они утверждаются, приобретают навыки, уверенность, преобразуют свой взгляд на себя, других и окружающий мир. Кроме того, и это немаловажный момент, они начинают получать от своей активности удовольствие. Их признают, с ними считаются, их мнение учитывают. То есть это не самопожертвование.

Важно отметить, что рабочие, которые встают на путь коллективных действий, конечно, встречают сопротивление и подвергаются репрессиям почти сразу, тем более — во время забастовки, но это не главное препятствие. Наоборот, это нередко воодушевляет людей. И часто рабочие, которые прошли через жёсткий трудовой конфликт, в основном на старых советских предприятиях, произносят такую фразу: «Мы не боимся!» Не факт, конечно, что преодоление страха долго продержится после окончания забастовки.

Может, страх и не появится, но накал страстей точно уменьшится, ведь забастовка — это эйфория, эмоциональный подъём. Но это лишь временный период.

Верно, если нет коллективной структуры, которая поддерживает солидарные установки, то энтузиазм достаточно быстро спадает. Нужны профсоюзы. К сожалению, есть они не везде. А там, где профсоюзы есть, они часто выступают против забастовки и против такой стихийной инициативы. Я сейчас говорю в основном о профсоюзах, входящих в состав ФНПР. Но я думаю, и среди новых профсоюзов есть ячейки, по-разному настроенные в отношении стихийных и обречённых на неуспех акций.

Что делать? Реформировать крупный профсоюз типа ФНПР? На мой взгляд, это крайне сложно. Создать новый, опираясь на волну активности? Наверное, можно, но тоже сложно. И можно вступить в альтернативный профсоюз. Но тут начинается проблема. Моё исследование на «АвтоВАЗе», например, показало, что людям гораздо проще участвовать в забастовке, то есть присоединиться к единовременному эмоциональному подъёму, чем вступить в такую организацию, как профсоюз «Единство», а значит, взять на себя ответственность. Я всегда противопоставляю «ВАЗ», где всё закончилось не очень хорошо для рабочих, для профсоюза «Единство», который получил мало свежей силы, с тем, что происходило на «Форде». То, что происходило там — коллектив вышел из длительной забастовки укреплённым и сплочённым, это не результат забастовки, а итог целенаправленных усилий рабочих лидеров, которые уже несколько лет ведут просветительскую работу среди рабочих. Как рассказывает Алексей Этманов, и не только он, что все полтора года после возникновения профсоюза его активисты вели поучительные беседы с каждым человеком в разных цехах и по несколько раз. Нужно было убедить, что профсоюз — это ты! Не я! Если что-то решает один, то ничего не выйдет. Все должны сами решать. И профсоюз будет тем, чем вы его сделаете. Очевидно, что теперь мы в такой ситуации, которая свидетельствует, что эти цели более или менее достигнуты. Конечно, есть всегда люди, которые по объективным причинам или по эгоистическим мотивам не входят в профсоюз, не участвует в коллективных действиях. Но коллектив всё равно очень сплочённый благодаря именно такой стратегии. Благодаря постоянным мероприятиям и протестного и не протестного толка — конференциям, собраниям, обучению. Издаются бюллетени, листовки, распространяется большое количество информации. Люди постепенно растут в общественном плане. Ведь всё это случилось не сразу. Всё началось ещё в 2005 году с итальянской забастовки. И то, как проходила забастовка конца 2007 года, — лично для меня образец, как надо действовать. Постоянные собрания, обсуждения новой информации, общие голосования. Процедура постоянного принятия коллективных решений. Использование подобных демократических методов позволяет человеку ощутить себя частью коллективной силы. Если профсоюз — это функционеры, которые принимают за тебя все решения, а ты — потребитель каких-то сомнительных услуг, то это совершенно иная история.

Ещё одна большая слабость на многих предприятиях — отсутствие горизонтальных связей, коммуникаций между людьми. Безусловно, выстроить такие связи на старых советских предприятиях из-за их многочисленности очень сложно, и это длительный процесс.

Профессиональная обязанность, а иногда и просто интерес заставляют меня смотреть отечественное телевидение. Если судить исключительно по информации, поступающей из ящика, то основной поток сообщений о деятельности новых профсоюзов имеет положительную окраску. Особенно это хорошо прослеживалось во время забастовок на «Форде». Действительно ли российские телевизионщики заинтересовались профсоюзной тематикой? Или это ложное впечатление?

Я не могу это точно оценить. Телевизор я, к сожалению, почти не смотрю. Это моя беда. Для социолога это вообще грех. Но если вести речь о «Форде», то я знаю, почему так происходит. Я не назову фамилий, но мне было сказано в некоторых передачах, где я участвовала, и другие эксперты мне об этом говорили, что «Форд» можно обсудить. «Форд» — это иностранный работодатель. Он не встроен в сеть неформальных взаимоотношений с властью. Давайте обсуждать их, Карин, не трогая отечественные предприятия. Так мне было сказано. И факты показывают, что на «Форде», несмотря на визиты ОМОНа и прокуратуры, почти не было репрессий. В отличие от бедных «автовазовцев», от бастующих на многих других предприятиях в некоторых отдалённых регионах, которые сталкивались с совершенно другими трудностями. С жестоким и бесцеремонным работодателем, который контролирует не только предприятия, но целые регионы, с судами, милицией, мэрами и губернаторами. То, что происходит, например, со свободными профсоюзами на «Сургутнефтегазе» или на «СУАЛ-УАЗ», это караул. Против бастующих выступают все сразу — власть, суд, прокуратура, инспекция труда, старый профсоюз.

В общем, есть большая разница между тем, о чём можно говорить легко, например, о трудовых конфликтах в транснациональных корпорациях, и о чём говорить нельзя, то есть о ситуации на отечественных предприятиях.

Я хочу ещё сказать, что широкое освещение в СМИ февральской забастовки на «Форде» повлияло на общественное представление о том, что такое забастовка, что такое профсоюз. Это сыграло положительную роль. И если в кои-то веки СМИ выступили на нашей стороне, мы не будем кричать об искусственном создании какого-то явления. Ведь на «Форде» всё так и было — «фордовцы» подняли знамя профсоюзного и рабочего движения, которое все уже поспешили похоронить. Не журналисты выдумали «фордовский» профсоюз. Просто журналистам дали «зелёный свет», и они выполнили свою работу. Спасибо за это. Благодаря общественному резонансу февральской забастовки изменились и общественные представления. Опросы показывают, что люди стали относиться к забастовкам гораздо лучше. Для большинства это уже не экстремистская акция.

Что больше всего волнует граждан из всего многообразия проблем, существующих в России? Вокруг чего объединяются люди?

Жильё и всё, что с этим связано. Будет ли завтра крыша над головой, что станет с твоим гаражом, чем ты будешь дышать через какое-то время, почему стройка ведётся именно у меня во дворе, как получить жильё, не обманут ли строительные фонды, проблемы оплаты услуг ЖКХ и т. п.

Понятно, что вопрос жилья для людей является принципиальным. Но разве в Москве, да и в регионах, протесты по точечной застройке, проблемам общежитий и т. д. не получили развития ещё в конце 90-х? Насколько я помню, уже в начале 2000-х, точнее, с момента появления ИКД, эта проблематика была одной из самых заметных. Постоянно увеличивалось количество конфликтов, группы жильцов росли организационно, активисты объединяли свои усилия.

Движение жителей в виде домкомов и ТОСов существовало ещё в начале 90-х, но оно распалось, и его осколки сегодня либо очень пассивны, либо встроены в структуры власти. Следующая волна началась в 2005 году, именно в связи с ультралиберальной реформой и дерегуляцией жилищной сферы, которые приводят к массовым нарушениям права на доступное жильё.

На этом фоне мы наблюдаем новый подъём социальной активности простых граждан. Именно вокруг защиты своего жилья происходит рост гражданских инициатив. Однако жилищные движения и инициативы очень разнообразны и фрагментированы — как по темам, так и по регионам или городам и даже районам. Это движения против роста тарифов на услуги ЖКХ, движения жителей общежитий против выселений, движения «обманутых соинвесторов», инициативные группы против «уплотнительных застроек», движения жителей за самоуправление домами, движения против выселения или изъятия земли для «государственных или муниципальных нужд», движения за признание долга государства за неосуществлённый капремонт зданий, пришедшие в упадок из-за бездействия ЖэКов. Поводов для недовольства и активизации очень много. Проблема в фрагментированности движений. Однако как раз последнее время наблюдается медленный, но уверенный дрейф в сторону консолидации: сначала устанавливаются связи между движениями разных районов одного города, затем между регионами, а затем и между разными темами. Существуют, например, межрегиональное движение жителей общежитий, координационная структура движения обманутых соинвесторов на всероссийском уровне или российское движение жилищного самоуправления.

Сеть, которую я представляю — Союз координационных советов России (СКС), как раз стремится содействовать координации между движениями разных регионов и разных тематических специализаций. На данный момент СКС представлен в 27 регионах страны. Он уже организовал несколько межрегиональных акций протеста в рамках кампании «За народную жилищную политику».

Если привести пример Москвы, то как раз здесь серьёзное развитие жилищное движение получило недавно. Были очаги, но процесс объединения или, по крайней мере, координации начался совсем недавно. Есть подвижки в плане консолидации между «жилищниками» (в частности, московским движением «Жилищная солидарность», которое занимается проблемами самоуправления домом) и коалициями инициативных групп против уплотнительной застройки. Есть стремление к объединению трёх коалиционных центров, которые занимаются «антиточечной борьбой» в столице, — Комитета гражданского контроля (находящегося под влиянием «Яблока»), Комитета защиты прав граждан (под влиянием КПРФ) и Совета инициативных групп (достаточно самостоятельного союза инициативных групп, который пользуется поддержкой активистов самых разных политических организаций).

Отдельно хотелось бы рассказать о Совете инициативных групп как о примере низовой сетевой структуры (по крайней мере, лучшего пока нет в Москве). ИКД помогло ему в самом начале, выступив в качестве информационного ресурса. Люди через наш сайт узнавали, что происходит в соседнем районе, звонили, говорили, что у них схожая ситуация. Рассказывали, что собираются провести какие-то акции, просили анонсировать. Что мы и делали. И таким образом люди отчасти выходили на связь друг с другом, в том числе через наш сайт. Но не только через нас. Похожим образом действовали информационные ресурсы «Яблока», КПРФ и др. Летом акции по снесению заборов и блокированию строек проходили так часто, что дело получило общественный резонанс. Люди стали спонтанно приходить на помощь друг другу. Положительную роль сыграло и то, что события развивались летом — в тёплое время года проще проводить сходы. Кроме того, в Москве — и это отличает её от многих других регионов — очень много молодых левых активистов, которые решили помочь жителям. И поскольку у таких активистов больше опыт коллективных акций, их помощь часто придавала движению положительный импульс. Жители приняли помощь с благодарностью, начался процесс консолидации сил между жителями разных инициативных групп, с одной стороны, и политическими активистами — с другой. Быстро возник вопрос о необходимости более серьёзной координации, и был создан Совет инициативных групп, который с июля собирается еженедельно. Положительную роль сыграли и состояние постоянной мобилизации (летом почти каждый день проходили акции), и хорошее освещение в СМИ (по крайней мере летом). Люди вместе сносили заборы, перекрывали улицы, попадали в милицию — это укрепляет общий дух. Осенью и особенно зимой перед выборами усилились репрессии, и акции прямого действия оказались менее эффективными (это отнюдь не означает, к сожалению, что другие типы действий более эффективны) и стали привлекать меньше народу. Сейчас Совет пытается укрепить горизонтальную солидарность между инициативными группами, в том числе через установление правил и основных принципов взаимодействий. Какие-то новые группы появляются, какие-то выпадают, однако в целом Совет является очень живой структурой. Среди левых бытует мнение, что люди решают свои конкретные проблемы, а когда проблемы разрешаются, то активность пропадает. Иногда это действительно так. Но костяк всё равно остаётся. Но как ещё проявлять свою активность, если не вместе с людьми, там, где они сами начинают бороться?

В этой связи среди положительных факторов в Москве я бы ещё отметила то, что такие заметные левые лидеры, как Сергей Удальцов (АКМ) и некоторые другие (из СКМ, анархистских групп и т. п.), взяли это направление на себя (Удальцов стал даже координатором Совета). Они этим не побрезговали в отличие от многих левых, игнорирующих любые мероприятия, если те не соответствуют их представлениям о левой политике или революции, если речь не идёт о классической классовой борьбе, а о так называемых малых делах. Тем более, если нельзя пиариться (ведь на большинстве акций инициативных групп принято коллективное решение не допускать партийные флаги). К счастью, некоторые активисты начали этим заниматься; думается, это идёт и жителям, и им только на пользу.

Как вы считаете, жилищная проблематика может стать фундаментом для создания по-настоящему массового социального движения?

Если честно, я не знаю, что может стать такой основой. Я считаю, что массовое движение может возникнуть вследствие взаимодействия всех мелких инициативных групп (в том числе посредством совместной организации и участия в единых днях действий). Будет ли жилищная проблема доминантной, я не знаю. Но если не действовать там, где происходит процесс активизации основной массы людей, массового социального движения никогда не будет. Сегодня это происходит на основе жилищных проблем, завтра это может быть что-то другое. Но левым надо быть вместе с людьми, которые только вступают на путь активной коллективной деятельности.

Конечно, у инициативных групп жителей есть свои слабости. Мало ресурсов, слабая организация, слабая солидарность. Обыватель в массе привык действовать совершенно по-иному — обращаться либо к власти, либо к «своему» человеку во власти, привык решать проблемы неформальным образом, по обывательской схеме действия. Сломать это крайне сложно. Это укоренено в сознании, в традициях. Поэтому любой процесс превращения обывателя в общественного активиста — это самая положительная тенденция. Если обыватель не станет активным, то кучка левых идеологизированных активистов, никогда ничего самостоятельно не изменит.

Вы были одним из основных организаторов Дня единых действий. Чего удалось добиться, с чем пришлось столкнуться во время организации? Страна большая и организационно наверняка было сложно…

Для нас — Союза координационных советов (СКС) — это не первый День единых действий. Об этом немногие знают, потому что СМИ об этом не говорили. СКС — это объединение тех региональных коалиций, которые были созданы на волне протеста закону о монетизации льгот и которые сейчас в основном занимаются жилищными проблемами. Мы провели уже несколько таких Дней, в том числе в 2006 году — за внесение поправок в Жилищный кодекс и за перенос срока введения его в действие. И, кстати, этого отчасти удалось добиться — полное введение Кодекса два раза переносили.

В 2008 году наша акция впервые прошла одновременно с всемирным Днём единых действий. Однако, кроме того, что мы говорили об этом на самих митингах, эта составляющая не особенно просматривалась. Мы слабо ощущали себя частью мирового движения. Но это всё в будущем, я думаю.

Некоторые левые публицисты писали, что журналисты мало освещали этот день. И то, что КПРФ выбрало его началом агитации за своего кандидата, утопило мероприятия в общем потоке информации. Но мне всё видится по-иному. В этот раз внимания со стороны СМИ и в регионах, и Москве было гораздо больше. И я думаю, что до журналистов дошло, что есть партии, а есть и другие организационные структуры. Я не шучу. Раньше на всех пресс-конференциях звучал один и тот же вопрос: «Кто над вами? Какая партия?» Теперь, наконец-то, многие усвоили, что, кроме партий, а также различных «общественных» организаций, созданных сверху, есть некие подлинные общественные инициативы. Журналисты ещё не говорят «гражданский протест», но в дальнейшем, возможно, будет и это. Конечно, до массового освещения акций социальных движений ещё далеко, но в этот раз в Интернете было достаточно материалов о Дне единых действий. Поэтому я вижу некоторый положительный сдвиг.

Какие ещё результаты? Мы расширили региональный охват. Положительно то, что регионы очень быстро откликнулись на предложение выйти на улицы одновременно. У каждого региона были свои лозунги, но был и общий «За гражданские права и социальную справедливость». Кстати, в этом году приоритетными лозунгами в большинстве регионов вновь были жилищные.

К сожалению, профсоюзы практически не участвовали в митингах. За исключением «фордовцев» в Санкт-Петербурге и «Профсвободы» в Сургуте. А ведь такие дни солидарности как раз и направлены на преодоление барьера между профсоюзным или рабочим движением и остальными гражданскими структурами. Это очень сложный процесс, впереди предстоит много работы. Последний День единых действий это ещё раз выявил. В каждом регионе была своя доминанта. И взаимодействие между различными группами, инициативами удалось создать далеко не везде. Хотя иллюзий по этому поводу не было изначально.

Для меня самым сложным было межсекторное взаимодействие. Внутри жилищного движения существуют соинвесторы, общежития, уплотнительная застройка, есть реформа ЖКХ. То есть нужно установить взаимодействие между разными группами, течениями даже внутри одного движения. А кроме этого необходимо согласовать совместную деятельность профсоюзных, образовательных организаций, организаций инвалидов и пр. Но это всё впереди. Нам в России пока ещё трудно даётся понимание проблем соседа.

Учитывая все проблемы, перечисленные вами, каков внутренний потенциал, ресурс социальных движений в России? Какова их перспектива?

Всё о чём я говорила, за исключением антимонетизационных выступлений, очень мелко, если брать всё население. Акции протеста коснулись меньшинства. Но эта малая часть населения расширяется. Это просто не охватывается массовыми опросами. Поэтому неверно на основании результатов опросов судить о том, что происходит у нас в сфере гражданского общества и протестного движения. Но качественные изменения происходят. И если они происходят в таком обществе, как российское, в подобной политической системе, где по идее должно быть чрезвычайно трудно организовать какие-либо независимые гражданские инициативы и протестные акции, то это говорит о глубоких качественных сдвигах, которые открывают перспективу.

Так вот, если судить по тенденции, начавшейся в 2005 году, по изменениям общественного мнения, активизации различных секторов общественной жизни, то перспектива есть. Процесс превращения обывателей в активных граждан, хоть и медленно, но идёт. И поскольку он начался, если не будет крупных потрясений, он обязательно продолжится. Я не считаю, что репрессии (пока что они проходят в определённых рамках) являются главным препятствием развития социальных движений. Наоборот, неадекватные действия власти могут активизировать людей, заставить их радикализоваться, сплотиться. Главное препятствие сегодня — это слабость новых коллективных структур, отсутствие некоторых элементов, поддерживающих и развивающих их взаимоотношения, горизонтальные коммуникации, а, соответственно, и создание коллективной субъектности — именно это придаёт устойчивость этим новым низовым инициативам. Этого не хватает. Здесь большую роль могли бы играть профсоюзы (в тех регионах, где они есть).

Они бы получили помощь извне и могли бы, в свою очередь, передать этот опыт другим. Но сейчас мы находимся в самом начале процесса установления горизонтальных связей, тем более — между разными секторами.