Лейтенант милиции Вязов. Книга вторая

ТАИНСТВЕННЫЙ ДВОР

Падая, Костя ударился о что-то твердое. В соседней комнате затихли шаги. Ощупав руками предмет, о который стукнулся, Костя догадался, что это разбитый котел, и сел на него. Потер ушибленный локоть и горящую щеку. Тоненькие лучи, проникающие через узкие щели двери, почти не давали света, и в каморке разглядеть что-либо было невозможно.

Пахло сухим куриным пометом и старой заплесневелой пылью. В камышовом потолке попискивали мыши.

Костя мысленно поругал себя: «Доверился, не предусмотрел обмана… Не умеешь соображать, а лезешь в драку. Простофиля!» И тут же задал себе вопрос: «А другой честный человек не так ли поступил бы? Виктор молчал, ему было стыдно. Может быть, он не по своей воле с ними встречается? Скорее всего, не по своей воле. Значит, Виктор не такой уж смелый, каким хочет казаться…»

Только теперь Костя понял, почему Махмуд все время пытался его рассердить: «Он хотел, чтобы я не ехал. Все-таки он хороший, этот Махмуд…»

Что-то поползло по руке. Костя стряхнул насекомое и тут же почувствовал укол в палец. Рука заныла. «Скорпион!»- догадался Костя, холодея от страха, и вскочил. Он стоял, как солдат, по стойке смирно, чувствуя, как немеет рука. Вспомнил: смертельные укусы скорпионов бывают редко, в весенние месяцы. И все же он стоял, пока не оцепенели ноги. Рука повисла плетью, уколотый палец жгло. Стоять уже не было сил, и Костя осторожно сел на котел. Теперь решил: если еще что-либо поползет по ноге или руке, он не пошевелится. Коль скорпиона не трогать, он не уколет жалом. Ежась и вздрагивая, Костя представил, как по полу и стенам бегают эти светло-желтые, с длинными хвостами насекомые и почувствовал, что холодок пополз от пальцев ног к животу, добрался до груди, заморозил сердце. Косте казалось, что в каморке шуршат десятки скорпионов или фаланг, может быть, даже змеи, от которых ему не убежать, не спрятаться.

Преодолевая страх, Костя подошел к двери и ощупал ее, ожидая, что вот-вот наткнется пальцами на скорпиона — и другая рука также онемеет. Шершавые двухдюймовые доски, хотя и рассохлись, но оказались еще крепкими, и для того, чтобы выбить хотя бы одну из них, надо было иметь если не топор, то какую-нибудь тяжелую вещь. У Кости под руками ничего не было. Он прильнул к самой широкой щели — и ничего не увидел, кроме потрескавшейся глиняной стены.

Костя дважды ударил ногой в дверь, надеясь отбить запор. Доски не прогнулись, даже не задрожали, только с потолка посыпалась пыль и стало трудно дышать. В светлых лучиках, проникающих через щели, закружились пыльные вихрики. Костя снова сел и более спокойно стал искать выхода из положения. Дверь не откроешь — это уже ясно. Стену проломать? Нечем. Глиняные стены кибиток бывают не менее метра толщиной, глина со временем так слеживается, что ее и ломом трудно взять. Оставалось одно: обследовать потолок. Обычно в таких кибитках перекладины потолка перекрываются камышом, застилаются толью и сверху смазываются глиной с саманом. Если крышу давно не смазывали, то в каком-нибудь месте слой глины должен быть тонким, и, разобрав камыш, можно крышу проломить. Подумав об этом, Костя несколько приободрился. «Котел очень большой, его не поднимешь, — соображал он. — Может быть, где-то есть от него осколки, которыми можно ковырять глину?»

Костя встал, пошарил вокруг ногой, обошел котел, сковырнул туфлей кучу мусора. Ни осколков котла, ни даже камешков в этой каморке не было. Теперь оставался один вариант: разобрать крышу руками. При этой мысли у Кости сильнее заныла больная рука, и он еле удержался от крика.

А чем он гарантирован от того, что, разбирая камыш, не наткнется здоровой рукой на скорпиона или фалангу? Что он будет делать после второго укуса? Костя даже вспотел, представив себя с онемевшими руками, голодного и уставшего. Кричать? Едва ли кто его услышит — переулок глухой.

Долго Костя сидел, опустив голову на руки, уперев локти в колени. Мысли потекли спокойнее, может быть, от того, что Костя уже устал, или от того, что предстояло несколько часов бездействовать, пока перестанет ныть рука и к ней возвратится чувствительность. Одной рукой начинать работу было бессмысленно. Надо было ждать.

Временами к горлу Кости подступал жесткий комок, который никак нельзя было проглотить. Комок рассасывался сам по себе. Именно здесь Косте показалось, что вся жизнь его проходит как-то по особенному, не как у других ребят, много выпало на долю его тяжелых испытаний. Отец пропал на фронте, мать погибла под бомбежкой, он был ранен, потом попал в воровскую семью — и вот сидит в каморке взаперти, и не известно, выберется отсюда или нет…

Сколько прошло времени, Костя не знал. Тонкие светлые лучи, проникающие сквозь щели, ни о чем не говорили. Посасывало в желудке. Колбаса и хлеб остались в той комнате, выпали из рук, когда Крюк его ударил, Но Костя не жалел о хлебе. Был случай, когда он не ел сутки, хотя хлеб был рядом. Старуха тогда попрекнула его пищей, и Костя упорно отказывался садиться за стол, хотя его и настойчиво приглашали. Не в еде дело. Голод перетерпеть можно несколько дней. Надо выбраться — вот задача.

Раздавшиеся в соседней комнате шаги обрадовали Костю и в то же время испугали. Он вскочил. По шагам можно было судить, что шел один человек. Костя затаился. Звякнула щеколда и дверь приоткрылась. В проеме стоял Махмуд с длинной папиросой в зубах и с толстой бамбуковой тростью в руке.

Пареньку потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к темноте, и он стоял неподвижно, только дымок папиросы поднимался вверх тонкой струйкой.

Костя весь подобрался, сжал кулаки и даже забыл о больной руке.

— Выходи, — сказал Махмуд и чуть отодвинулся в сторону.

Костя помедлил: сидеть в этой конуре бессмысленно, по и выходить опасно. Что же делать?

— Иди, не бойся. Кроме меня никого нет, — миролюбиво сообщил Махмуд. — Если не веришь, сам посмотри.

Костя шагал твердо, стараясь не дрожать от страха. Махмуд сопел позади. Костя огляделся — никого. Вышли на улицу. Бледный свет луны тускло освещал глиняные заборы, испещренные трещинами, деревья, нависшие над дорогой тяжелыми глыбами. На плоских крышах щетинилась сухая трава.

Махмуд сказал правду: он был один. А, может быть, Крюк где-нибудь их дожидается? «Ну и пусть! — решил Костя. — Пойду и прямо скажу, что он бандит», — и, обернувшись, спросил:

— Ты куда меня ведешь?

— Сам увидишь. На машине поедем, — ответил Махмуд нехотя.

— Где Крюк?

— Далеко.

Ответ Махмуда немного успокоил Костю, и он зашагал смелее. Как ни говори, а вторая встреча с бандитом не прельщала, хотелось чуть-чуть ее отсрочить, чтобы подготовиться, приободрить себя.

Под ногами похрумкивала волглая пыль. Рука уже не болела, и Костя размахивал ею, как здоровой, и нарочно загребал пыль ногами. После душной каморки, спертого и вонючего воздуха, было приятно дышать ароматом яблок и груш, льющимся из садов, смотреть на крапинки звезд.

У поворота Махмуд тронул Костю за руку.

— Обожди. Поговорить надо.

Костя остановился и попытался разглядеть выражение лица Махмуда. В темноте его смуглое лицо казалось еще мрачнее, чем днем. Глаза паренек опустил и некоторое время стоял в нерешительности.

— Я слушаю, — поторопил Костя.

— Ты сердишься на меня, знаю. Плохо я делаю, как шакал, подкрадываюсь… — невнятно заговорил Махмуд простуженным хрипловатым шепотом. — Так товарищи не делают. Ты меня принял хорошо, как друг, а я в гости пригласить, пиалу чаю налить не могу. Ты меня халатом укрываешь, а я тебя в бок толкаю…

Костя ничего не понимал и смотрел на Махмуда с удивлением. «Лепечет парень чепуху…»

— Ты говори яснее, не с похмелья, небось, — сказал Костя.

— Ладно, давай яснее, — заторопился Махмуд. — Если хочешь, иди домой, я скажу-убежал…

— Вон ты о чем!.. — Костя подошел поближе. — Нет, Махмуд, домой я не пойду. Вашу шайку-лейку надо вывести на чистую воду. Ты лучше бы рассказал Михаилу Анисимовичу о делах твоих дружков-бандитов.

— Я боюсь.

— Михаила Анисимовича бояться нечего, он хороший человек, умный, все поймет. Забыл о чем он тебе говорил?

— Не забыл. Не его боюсь. Крюк злой бывает, сам знаешь. Убьет. А Михаил Анисимович хороший, к тебе как брат относится…

— И ты будешь моим братом. Идет?

— Эх, Костя!..

— Ну, поехали. Куда направимся?

— Там пьянка будет, Костя. Зачем едешь?

— Ничего. Подумай как следует, и догадаешься.

Ехали молча, сидя рядом на заднем сиденье такси.

Махмуд продолжал курить и смотрел на мелькающие дома задумчиво, изредка морщась и кусая мундштук папиросы. Машина, проскочив квартала три по центральной улице, завиляла по глухим безлюдным улочкам. Костя и не предполагал, что в Ташкенте еще есть длинные улицы, на которые не выходит ни одно окно- сплошные дувалы прерываются только узенькими калитками с резными дверками. Эти улицы имеют массу неожиданных поворотов и глухих тупичков. Здесь дома частные, с приусадебными участками, обычно садами, именно здесь еще уживаются рядом телевизор и утренний намаз именно в этих тупичках еще кое-где сохранилась паранджа. Костя знал только прямые асфальтированные или мощеные камнем улицы, где дома, как и люди, смотрят на прохожих прямо, где люди живут и трудятся на виду у своих товарищей.

Машина остановилась в зеленом тупичке: дорога сплошь заросла травой, даже не было колеи или следов арбы, огромные густые орешины закрывали тупичок шатром, и здесь с утра до вечера лежала серая тень. Глиняные заборы здесь новые и высокие, калитки особенно узкие. Здесь не чувствовалась духота, не было запаха гари и бензина, в воздухе стоял тонкий аромат спелых плодов.

— Приехали, — сказал Махмуд Косте и сунул шоферу деньги.

Шофер поспешно развернулся и уехал. Махмуд постучал в калитку. Открыл ее седой, краснощекий старик в галошах на босу ногу. Маленькими хитрыми глазами он окинул Костю и, впустив молодых людей, молча, не торопясь, закрыл калитку на крепкий засов.

Двор был квадратный, довольно обширный, более десяти орешин и яблонь росли в беспорядке, в дальнем углу виднелся хауз, рядом стоял тандыр — глиняная печь, в каких пекут лепешки. Окна и двери дома выходили на Г-образную веранду с покрашенными в белый цвет стойками. В одном из светлых окон Костя заметил мелькнувшую женскую фигуру.

Махмуд и Костя прошли в соседний дворик через калитку, спрятанную в зеленом переплете виноградника. Из конуры на них зарычал огромный пес, обросший длинной лохматой шерстью.

Второй двор был поменьше, сплошь засаженный виноградником: полукруглые тоннели начинались от калитки, и к маленькому домику с плоской крышей вела только тропка вдоль дувала. Как ни старался Костя запомнить, где он ехал и шел, ему это плохо удавалось, и он сердился на себя. Махмуд молчал. Костя тоже не проявлял желания говорить. Молча они подошли к домику. У двери стоял Крюк. Он махнул рукой Махмуду и миролюбивым жестом пригласил Костю заходить.

В домике была маленькая передняя и небольшая комната, в которой стояли кровать, стол и десяток новеньких стульев; стены голые, окно завешано байковым одеялом.

— Теперь садись, Костя, — пригласил Крюк, бросая кепку на кровать.

Костя сел к столу. Спокойный тон Крюка уже не мог обмануть его, в том пустом дворе разговор тоже начался мирно, но через минуту закончился бурно, поэтому Костя сжался, следя за каждым движением бандита. Пока по всему было видно, что хозяин квартиры не собирался расправляться с ним. Крюк полез под кровать, открыл чемодан и вытащил оттуда кусок хлеба и полколеса колбасы. Положив продукты на стол, он сказал:

— Ешь, знаю — голодный.

Вначале Костя хотел отказаться, но тут же передумал: чем кончится вся эта история, было неизвестно, и терять силы не следовало. Костя с жадностью набросился на колбасу.

Крюк курил, поглядывая на Костю с каким-то уж очень пристальным вниманием. В его взгляде не было любопытства, он рассматривал паренька, как ученый энтомолог изучает козявку. И от этого спокойного изучающего взгляда постепенно Косте стало не по себе, аппетит у него пропал, и он отодвинул колбасу и хлеб.

В глазах этого злобного человека и во всем облике его не проявлялись сейчас никакие чувства, и трудно было догадаться, какой трюк он выкинет в следующую минуту. Крюка можно было назвать красивым — тонкий нос, маленький рот, неширокие брови, — но на лице его всегда лежала какая-то печать не то равнодушия, не то железного спокойствия, и оно походило на застывшую маску. И даже, когда Крюк заговорил, лицо его не изменилось, не дрогнуло.

— Я выполняю наказ твоего брата Алексея.

Костя сделал протестующее движение, но Крюк остановил его:

— Ты говорить будешь после. Слушай. Эти шалопаи тебя обманули, сказав, что едут на рыбалку. Я просто хотел с тобой поговорить. К сожалению, я не умею церемониться, и наша встреча оказалась не совсем дружеской, не прошла так, как бы мне хотелось. Ты не должен обижаться. Воспитание мое никудышное, сам получил немало оплеух и к другим подхожу таким же манером. Понятно?

— Вполне, — Костя откинулся на спинку стула и стал ждать, что будет дальше.

— Повторяю: я выполняю наказ твоего брата Алексея. Он для меня авторитетный учитель, хотя работать мы вместе не можем, наши характеры не сходятся.

Крюк усмехнулся. — Одним словом, я должен о тебе позаботиться. Парень ты, по рассказам Витьки, упорный и не дурак. Люблю с такими иметь дело. Ты, может быть, думаешь, что я по карманам шарю, магазины обворовываю? Ошибаешься. Для меня эта грязная работа не подходит. Такими делами занимаются те, у кого в мозгу одна извилина и кругозор не шире столовой тарелки. В наш век спутников нельзя жить примитивно, — Крюк опять усмехнулся, а Костя сел прямее: он был, действительно, удивлен. «Значит, они не воры? Чем же они занимаются?» И он решился задать вопрос:

— Чем же тогда вы занимаетесь?

— Пришиваем старые заплатки к новому пальто, — засмеялся Крюк, довольный своим каламбуром. Смех он тут же подавил, словно спохватился. — Вот что, пацан, договоримся лишние вопросы не задавать. Я надеюсь, Алешка научил тебя кое-чему. Расстели вон кошму, и пока поваляйся на полу.

Крюк ушел, закрыв за собой дверь на замок. Костя вздохнул: «Как арестованный!» Сидеть взаперти в чистой комнате гораздо веселее, чем в том закутке, тем более, что на столе лежала колбаса и полбуханки хлеба, и Костя, расстелив кошму, с удовольствием повалился на нее. Он не чувствовал ни страха, ни сожаления, что пустился в рискованное путешествие. Один вопрос его мучил: где же Витька, и о чем он думает? Костя почему-то до сих пор был уверен, что Виктор поступил с ним гадко не по своей воле.

Полежав немного, Костя незаметно заснул.

Проснулся он от громкого смеха. Открыл глаза, вскочил, но ничего не увидел. В комнате было темно. Дверь распахнулась, кто-то вошел, пошаркал по стене рукой и включил свет. У двери стояли вместе с Крюком Долговязый и его товарищ — в полосатых ярких рубашках и в узких зеленых брюках.

Не обращая внимания на Костю, они выложили на стол кульки, поставили бутылки с водкой. Потом пододвинули к столу все стулья, Крюк принес грубо сколоченную скамейку.

— Таинственно и экзотично! — восхищенно повторял Долговязый.

Его товарищ смотрел исподлобья, не разделяя восторга своего собутыльника.

— Гляди веселей, Джон, — советовал Долговязый.

— Я и так хохочу, — мрачно шутил Джон.

Костя с тревогой и с интересом следил за приготовлениями, лихорадочно соображая: «Долговязый в присутствии Крюка на меня не набросится, побоится. А если возьмутся бить вместе? Что же делать? Бежать? А как?»

В комнату вошел мужчина в тюбетейке, в белых широких штанах, босиком. Пышные усы и скудная бородка как-то не шли к его моложавому лицу. Он принес на подносе фрукты.

— Салям алейкум! — поздоровался он.

— Когда будет плов? — спросил Долговязый.

— Э, скоро, скоро! Надо мал-мал чай пить, один стакан водка пить.

Это был по-прежнему веселый Садык, — хозяйский сын, приехавший погостить. Он готовил плов, напевая песенку, носил поднос, пританцовывая, приговаривая: «Люблю хорошую компанию. Ай, как хорошо водка пить, плов есть».

Садык увидел на полу Костю и изумился:

— Почему мальчик на полу лежит? Ай, нехорошо. Давай, мальчик, яблоки есть, виноград кушать. Хороший виноград.

— А ты водку пьешь? — спросил Долговязый.

— Мал-мал пью, один поллитра, больше не надо.

— Силен! — захохотал Долговязый. — Посоревнуемся.

Но тут в комнату, в сопровождении Махмуда, вошел

человек с бледным лицом. И Долговязый и его друг вскочили, как по команде.

— О! — воскликнул Садык. — Большой начальник пришел. Садись, наш гость будешь, плов есть будешь.

Костя приподнялся на локте и побледнел: он узнал в пришедшем своего неродного брата Алексея.