25


Семейные торжества Решетовы проводили скромно, без гостей. На день рождения Игоря приходили его родители, Геннадий Иванович и Мария Рудольфовна, оба инженеры-строители, исколесившие всю страну с новостройки на новостройку. Приходили они и на день рождения внучки Ирочки. А вот дня рождения Тони свекор и свекровь не помнили, и к Решетовым являлся один только Лев Москвитин.

Он и сегодня пришел, 3 мая, в день, когда Антонине Петровне исполнилось двадцать восемь лет. Явился без приглашения, как и два года назад и три. Когда Тоня открыла дверь после звонка, она увидела сначала некое сооружение из неструганых реек, а внутри желтый картон упаковки. В таких клетках продают обычно стиральные машины.

— Па-асторонись! —пропел Лев голосом носильщика на вокзале. Тоня отступила, а Лев торжественно пронес свой подарок прямо в гостиную, не забыв на ходу вытереть ноги. Поставил на пол рядом с ковром, довольно быстро распаковал и осторожно извлек огромную, больше метра высотой японскую вазу — темно-синюю, мерцающую, с золотистым рисунком.

— Поздравляю, желаю и прошу принять, — сказал Лев.

— Да ты в своем уме! — воскликнула Тоня.

— Скромно, недорого, — попытался оправдаться Лев. — А вид, как у сторублевой. — Он уже был навеселе, галстук съехал набок, на новом костюме виднелись следы упаковочной стружки и бумажной пыли.

— Она стоит сто двадцать рублей, — сказала Тоня с упреком. — Я видела эту вазу в ювелирном, — продолжала она без всякой радости. — Ты просто пьян, Лев.

— Когда я пьян, а пьян всегда я-а-а, — пропел он. — Можно хотя бы ручку поцеловать? В честь дня рождения.

— Ох ты, Лев, непутевый, — вздохнула Тоня. — Бить тебя некому. — И поцеловала его в щеку.

Решетов стоял в двух шагах, засунув руки в карманы, и, покачиваясь с носков на пятки, любовался вазой. Он рассеянно улыбался, будто тоже опьянел от вида Льва, давнего своего приятеля, а еще больше — от вазы: Решетов любил дорогие вещи.

— Не зря, значит, на Сахалин съездил, — сказал он. — Соришь деньгами?

— Ха, привет! — воскликнул Лев. — Тех денег уже давно тю-тю. После Сахалина целый год прошел.

Подбежала Иринка с большим розовым, как заячьи уши, бантом в волосах, ухватилась за вазу, привстала на цыпочки, пытаясь заглянуть внутрь, но не смогла заглянуть, ваза была выше ее головы.

— А там больше ничего нет? — спросила Иринка.

Лев рассмеялся от ее маленькой хитрости, незаметно для девочки достал из кармана шоколадку, сунул руку в вазу и — как будто оттуда извлек.

— На сегодня последняя, — сказал он. — Остальные потом. — И прикоснулся ладонью к торчащему банту девочки.

Сели за стол, раскупорили шампанское. Лев сказал тост — общие слова насчет здоровья, счастья, хотя ему наверняка хотелось сказать и не общие, а особенные слова. Он знал Тоню давно, еще когда она была студенткой медицинского института и Решетова в глаза не видела. Тоня ему нравилась, если сказать приблизительно. Если же говорить точнее, что ж — не судьба...

Решетов отпил глоток, и Тоня отпила глоток, а Лев выпил до дна. Решетов вообще не пил, все знакомые знали об этом и давно перестали его уговаривать. Он и не курил, кстати, совсем, никогда. Игорь Решетов был полной противоположностью Льву Москвитину.

— Что мне у вас нравится, — проговорил Лев, — можно локти на стол. И не залезешь в салат или в соус. — Он заметил, что Тоне его слова не по душе, и быстро уточнил:— Терпеть не могу, когда стол ломится от закусок. Когда все для обжорства. А у вас все в меру, идеально. Культура стола.

— Спасибо, — пробормотала Тоня. Какая-то обида, связанная со столом, все-таки в ней сидела. Лев понял, что всколыхнул ее обиду нечаянно, но что теперь делать — он хотел похвалить хозяйку.

— А как вы насчет коньяка? — спросил Лев.

— Мы как всегда, — Решетов сидел откинувшись на спинку стула и медленно что-то жевал. — А ты будь как дома.

— Дома у меня сухой закон, — с показным унынием сказал Лев. — Трезвое одиночество.

Тоня откупорила коньяк, налила Льву. Чем-то она все-таки опечалена. Но не подарком же.

— А что тебе муж подарил? — поинтересовался Лев.

— Сердце, — ответила она. — Как всегда.

— Самый дорогой подарок, — заключил Лев.

— Дарит и дарит, — сказала Тоня с улыбкой. — Сердце и сердце. Не меняет ассортимент.

— Через год подарю тебе сердце в томате. — Решетов скупо улыбнулся. — Есть такие консервы. Семипалатинского мясокомбината.

Лев выпил коньяк. Супруги прикоснулись к своим бокалам с шампанским. За них старалась Иринка, все подливала себе и подливала лимонаду и громко чокалась со Львом.

— Да вы не так! — восклицала она. — Надо, чтобы звенело! Двумя пальчиками надо держать. — Она тоже успела выдуть целую бутылку.

— А кто пьет на ночь? — строго сказал Решетов. — На горшке будем спать?

— На горшке, — согласилась Иринка, не обижаясь.

Тоня подала на стол небольшой лист прямо из духовки, на листе — бурый цельный кусок мяса и вокруг россыпь пропеченных румяных картофелин.

— Предупреждаю, — сказала Тоня, — это не телятина, а...

— Нетелятина это прелесть! — воскликнул Лев, хватаясь за нож. — Обожаю нетелятину, сто лет не ел! Где вы ее раздобыли?

— Простая говядина, — продолжала Тоня, — и, наверное, жестковата.

— Да что ты, Тоня, она просто тает во рту, — отозвался Лев, не отведав еще и ломтика, а лишь начав пилить ножом кусок мяса с краю.

— Говядина — не сайга, — заметил Решетов.

— И очень хорошо, что не сайга, — сказала Тоня.

Решетов не спеша отрезал себе мяса, перенес на тарелку, сказал:

— Она у нас сайгу не любит. А французы закупают ее десятками тон. Как деликатес.

— Очень люблю, — возразила Тоня. — Она в два раза дешевле баранины.

Лев уже догадался, что попал либо на продолжение супружеской размолвки, либо на ее начало. Лев знал — Решетов скуповат, а Тоня с этим, видимо, не всегда мирилась.

— Давай, Лев, к мясу. — Решетов налил ему коньяку.

— Тоня, а почему ты не пьешь? — возмутился Лев. — У меня, что ли, день рождения? Раньше-то мы с тобой — на равных.

— То было раньше... — Тоня чуть сконфуженно улыбнулась. — А теперь... я бы сейчас грибов соленых, груздей! — Глаза ее заблестели от детского вожделения. — Ведро бы съела!

Лев не мальчик, Лев понял сразу, как вошел, что она ждет ребенка. Пополнела, губы припухли, лицо стало совсем детским и еще более миловидным.

— Груздей бы и я сейчас, — сказал Лев с неожиданной грустью. — С удовольствием бы... Ну, а как у тебя, Игорь? Как твои тюбинги, способ продавливания?

— Готовлю.

— Пора бы, пора, принцип новый. А то другие дорогу перебегут.

Решетов не ответил, не поддержал тему.

— Ну, а как машина? — продолжал Лев. — Бегает?

— Моя-то бегает, — отозвался Решетов, не замечая перемены настроения у Льва. — А вот как твоя? Сколько лет ты ее собираешь?

—Да собрал давно, будь она проклята! Но-я-на-ней-и ша-гу-не-сде-ла-ю! — воскликнул Лев. — В гробу я ее видал! Тебе этого не понять.

Решетов следил за ним с едва уловимой усмешкой. У него всегда было такое лицо, не поймешь, что он думает, что чувствует, непроницаемое лицо. А Лев продолжал яриться:

— Чокнулся народ, осатанел! В «Неделе» писали, что у нас в стране каждый пятнадцатый житель стоит в очереди на машину.

— Закономерно, — отозвался Решетов. — Век техники, больших скоростей. Растет благосостояние.

— Левачат, халтурят, рвачеством занимаются! — не унимался Лев. — Машину, машину, скоро уже по улице не пройдешь. Но это еще полбеды, люди меняются, вот в чем беда. Механизированное мещанство! Уже не фикусы в полхаты и не перины до потолка, а мотор, мотор! Рубли, рубли, тысячи, десятки тысяч.

— И отлично, — сказал Решетов. — Время больших скоростей, время больших чисел. Миллионы пудов, миллионы киловатт-часов, миллионный посетитель выставки. И мы этим гордимся. Большие числа сами по себе имеют притягательную силу. И тебе, как механику...

— Да при чем здесь механика! — перебил Лев. — Здесь психика, а не механика. Будь моя воля, я бы везде понавешал «Берегись автомобиля!» В ЦУМе, в ГУМе, в гастрономе. И в спальне у каждого, чтобы человек засыпал и просыпался с мыслью: берегись психоза. Таблетки пей. И в морг почаще заглядывай.

— Смешно, — Решетов фыркнул. — По всей земле идет научно-техническая революция, процесс необратимый, новой техникой оснащается не только промышленность, но и весь быт людей, их досуг, а человек с высшим техническим образованием рассуждает, как обыватель. Ты плохой марксист, Лев.

— Согласен, пусть. Но Маркс что говорил? «Каждая вещь как бы чревата своей противоположностью». Почему люди не хотят замечать вот эту самую чреватость? Не автомобиль для человека, а человек для автомобиля, с потрохами — со своей зарплатой, со своими днями отдыха, со своей возможностью почитать книгу, пойти в театр, в кино, просто прогуляться пешком.

— Действительно, какое-то сумасшествие, — согласилась Тоня.

— Да! — подхватил Лев. — Шествие с ума. — Он поперхнулся, глотнул коньяку. — Ты, кстати, почему на демонстрации не был? Заварзина тебя разыскивала. Ну эта, из партбюро треста. Я говорю: болен, простудился, ангина у него. Она тебе домой позвонила, а Иринка ей говорит: дома никого нет, мама ушла на демонстрацию, папа уехал на рыбалку. — Лев спохватился, погладил девочку по голове и, чтобы не получилось, что он ее обвиняет, — ведь отца выдала, проговорилась, — добавил для Иринки: — Ты правильно сказала тете, все правильно, молодец. — И замолчал.

— Я тебя предупреждала, Игорь, — озабоченно сказала Тоня. — Все-таки демонстрация, праздник, не просто выходной день.

Решетов спокойно отрезал еще ломоть мяса, перенес на тарелку.

— Ну, а что дальше? — спросил он.

— Я, похоже, не туда заехал, — пробормотал Лев. — Автобум меня ошарашил.

— Кушай, Лев, — сказала Тоня, — ты совсем не закусываешь.

— Ну, а что она еще говорила, Заварзина? — монотонно продолжал Решетов, неторопливо прожевывая.

— Как водится... Начальник СУ, а ответственности настоящей нет. И текучесть у него большая, и зарплата опережает выработку на одного рабочего.

— Все знает, — ровно сказал Решетов и налил себе минеральной воды.

— Нет, Игорь, это возмутительно! — проговорила Тоня с досадой. — Ты как будто сам не знал, что именно так получится. Пойди к ней и сам с ней поговори. Извинись, объясни или как-нибудь еще, не знаю... Но — возмутительно. Едешь на рыбалку в канун такого праздника. Сам же ставишь себя в дурацкое положение.

— Не спорю, — согласился Решетов. — Пойду поговорю.

— С ним вообще что-то творится неладное в последнее время, — заговорила Тоня, обращаясь ко Льву. — Смотри, как поседел, просто сивый стал.

— Лучше быть седым, чем лысым. — Лев легонько почесал свои поредевшие на темени волосы.

Решетову было тридцать лет, как и Льву, но выглядел он гораздо старше.

— Есть от чего поседеть — текучка, — Решетов слабо усмехнулся. — Выработка, понимаешь, отстает. Оставим.

— Нет, не оставим, — возразила Тоня. — Если Лев тебе друг, а я тебе жена, то мы и должны поговорить втроем.

— Нет, оставим, — тверже проговорил Решетов. Запахло скандалом.

— Я с ним сам поговорю! — угрожающе сказал Лев, но — слишком угрожающе, несерьезно. Не мог он, не умел он «поговорить» ни с кем, а с Решетовым тем более.

Тоня замкнулась. Молча собрала косточки со стола, тщательно завернула их в газету.

— Опять санитарке? — спросил Решетов.

— Опять санитарке, — с вызовом ответила она.

— Сме-ешно, — решил Решетов.

Лицо Тони потемнело.

— Понимаешь, Лев, у нас нянечка работает, Семеновна, пожилая, одна живет, с двумя детьми. Частный домик, собака там у нее. Семеновна просит: не выбрасывайте косточки, приносите мне. Вот я и приношу. Что здесь плохого?

— Ничего, — ответил за Льва Решетов. — Просто несолидно врачу таскать кости для санитаркиного барбоса.

Лев не слушал Решетова и смотрел на Тоню с нежностью. Налил себе коньяка, оставив в бутылке чуть-чуть, на донышке.

— Да уж выливай весь, — подсказал Решетов.

— Не-ет, — запротестовал Лев. — Так меня еще дед учил — оставляй на донышке. Для близиру. А косточки — это хорошо, Тоня, ты — человек.

Тоня выпроводила Иринку спать, молча подала чай.

— Кушай, Лев, кушай, — рассеянно сказала она. — Вот варенье, вот сахар...

Решетов вышел проводить гостя. Свернул в сторону гаража, но Лев стал отказываться:

— Пешком пойду, хочу проветриться. Тепло, хорошо.

— Не лишай меня удовольствия посидеть за баранкой, — сказал Решетов. — Я только этого и ждал весь вечер.

Он вывел машину, открыл дверцу Льву, тот сел, поехали.

— Сколько лет она у тебя, а все новая, — подивился Лев.

— Технику надо любить, Лев. Как женщину. — Теперь, в машине, Решетов стал другим. Странная улыбка блуждала по его лицу. Слабый свет со щитка приборов шел чуть снизу и делал лицо Решетова неузнаваемым. — Как женщину, ее надо любить и даже больше. Она и похожа на женщину, Лев. Посмотри на капот, как живот у женщины, а боковые утолщения для фар — как бедра, особенно ночью, посмотри внимательней. — Глаза его похотливо светились, и Льву стало неприятно.

— Я пил коньяк, — сказал он, — а тебя развезло.

— А на сиденья глянь, — продолжал Решетов не слушая, — какие они округлые, какие упругие, так и тянут к себе — наваливайся, слушай, как вздыхают пружины, особенно ночью, когда тихо, интимно...

Лев старался на него не смотреть. «Волга» шла плавно, перед перекрестками тормозила мягко. Льва даже не качнуло ни разу. И руки Решетова не дергались, не метались к рычагам, а делали едва заметные плавающие движения.

— Когда будут приличные скорости, километров триста, — продолжал Решетов, — произойдет отбор, шваль в сторону, за баранкой останутся боги техники, избранники, крылатые ангелы...

— Черти, — продолжил перечисление Лев, не желая сдавать позиций, — рвачи, маньяки.

— Ха и еще раз ха! — отозвался Решетов и неожиданно сменил тон. — А техпаспорт ты мне так и не достал. Год прошел. Или обещанного три года ждут?

— Ты же не просил больше! — возмутился Лев. — Не напоминал, а я подумал, значит, отпала нужда.

— Левицкий опять звонил, перед маем.

— Какой Левицкий?

— Да тот, с авторемонтного, нужный человек, просил помочь. Они там опять левую машину собрали, документ нужен. Ты для себя-то хоть достал техпаспорт?

Лев помедлил с ответом.

— Ты только не ори на меня, Игорь, не надрывай голосовые связки, если можешь.

— Ну?

— Я променял свою машину без документов на старый «Москвич» с техпаспортом. От греха подальше.

— Кузов от «Победы», волговский мотор, всё в ажуре, променять на старый «Москвич»! — возмутился Решетов. — Ну и олух ты, Лев, прости меня, олень рогатый, кто так делает?!

— Вот брошу пить, — осторожно пообещал Лев, — и начну ездить, стану богом техники.

— Ладно, променял так променял, — примирительно сказал Решетов. — Но если ты пока не ездишь, может быть, сможешь дать мне свой техпаспорт? Через неделю-другую верну.

— Да пожалуйста. Только не понимаю, зачем тебе чужой паспорт на чужую машину?

Решетов поморщился.

— Не мне, а Левицкому этому самому. Имеешь свою машину, имей связи с технарями, помогай им, отзывайся на просьбы, унижайся.

— Избранники, — пробурчал Лев. — Крылатые ангелы!..


Загрузка...