Ловля молний на живца

Задача 2 Впишись на ночь

– Депре! – с упором на вторую «е» крикнули из-за серой металлической двери. На табличке значилось: «Майор Л. Ю. Власов». Маша поднялась со скамьи. Ее обогнала, задев полой пальто, мама. Мамину шею окутывал длиннющий газовый шарф, а в руках она сжимала кожаные перчатки. Так нарядно она одевалась, когда шла на родительские собрания или в театр. Сейчас ее торжественный видок казался Маше нелепым. Хочет даже в жуткой ситуации выглядеть холеной благополучной дамой. Лучше бы ее сопроводил папа.

В утро, когда он заглянул к ней в комнату, чтобы сообщить о допросе и зачтенном экзамене, Маша ждала, что он присядет на край кровати, сложит в замок свои желтоватые руки и они побеседуют. Она даже подумывала намекнуть на удары током, как-то спросить, что это может быть. Но папа не зашел. Когда она робко выглянула из комнаты, в прихожей пахло его одеколоном, но самого папы в квартире уже не было. Мама копошилась под раковиной на кухне, меняя в ведре мусорный мешок. Завязанный узлом распухший пакет стоял на кафеле, источая тонкий гнилостный запашок.

– Звонил следователь, – сказала мама, включила воду и принялась намыливать руки. – Из комитета при прокуратуре. Вызывают на прием. По поводу происшествия на твоем концерте.

Мама говорила ровным тоном, спокойно. Будто речь шла о бытовой проблеме: вот, кран опять потек, например. Сказались все-таки радостные новости о зачете первого экзамена.

– Я сначала решила, лохотрон. Знаешь, звонят так некоторым, мол, ваш ребенок в отделении, украл плеер из магазина. Просят денег завезти… Тетя Лена так попадалась, уже даже в машину села. А потом дозвонилась до классной Мишки и выяснила, что он на уроках. Я подумала, такая же фигня, пока он не заговорил о концерте… Во что ты опять ввязалась, Маш?

– Да не во что… – Маша отворила кухонный шкафчик, чтобы не стоять столбом на виду у мамы. – Там в толкучке у сцены одной девочке поплохело…

– Какой еще девочке? Юле?

– Нет. Другой знакомой.

– А в каком это смысле поплохело? Мне вот тоже плохо, я вчера снотворное выпила, и у меня с утра голова трещит. – Мама стряхнула воду с рук в раковину. – Только это менты почему-то не расследуют.

– Сама не знаю. В клубе душно было, народ прыгал под музыку. Она и упала.

– А следователь из прокуратуры тут при чем?

– Я без понятия, мам. Сначала люди повалились друг на друга, а когда толпа расступилась и зажгли свет, она была на полу без сознания. Нас выставили на улицу. А потом приехали менты и у меня переписали данные.

– Ей по голове дали?

– Нет, драки не было. Народ просто толкался. Под музыку. А она свалилась на пол. Все это страшно выглядело.

– Может, она наркотики принимала?

– Слушай, да нет! Какие наркотики? Она приличная, ты чего! И не пила даже! – Когда речь со взрослыми заходит о наркотиках, нужно отрицать все втройне яростно, это всем известно.

– А ты, получается, пила?

– И я не пила!

– Понятно. И что же теперь? Одной тебе туда нельзя. Несовершеннолетние с родителями ходят. Ты в курсе, что такие дела мешают поступлению?

Маша принялась аккуратно наливать в кружку чай, стараясь не выронить чайник.

Всю ночь после злосчастного концерта она просидела на неразобранной кровати у себя в комнате. Теребила влажные, источавшие пивной аромат ниточные браслеты на запястье. Мысли плавали в голове, как рыбки в аквариуме, где месяц не меняли воду. Как Лизу или ее тело выносили из клуба, Маша не видела. Машу и еще десятка три мокрых, как дворовых котят, распаренных ребят оттеснили от дверей молоденькие парни в погонах, и Маша просто стояла в толпе и смотрела на ступеньки, ведущие ко входу в «Молоко». По ним то и дело взбегали и вновь сбегали вниз сотрудники клуба, милиционеры. Потом подкатила скорая, но не остановилась возле входа, а заехала в арку, очевидно, к заднему выходу. Люди, трущиеся рядом с Машей, продолжали пить пиво и обсуждали происшествие.

– Обдолбалась подружка!

– Таких в Джанелидзе квартируют.

– Зачем было прерывать концерт, я не врубаюсь?

– Мне бабки за билет кто-то вернет?

Тело Маши дрожало под одеждой. Больше всего хотелось развернуться и побежать по улице Бакунина, спрятаться, посидеть в тишине. Переждать. Но тягостное осознание собственной причастности пригвоздило ее к месту. Шалтая нигде не было. Он остался с Лизой внутри. Мокрый асфальт переливался в свете уличных фонарей. К рассасывавшейся кучке посетителей клуба подошел мужчина в пальто.

– Вы Мария? – обратился он прямо к ней. А когда она сделала шаг навстречу, взял за предплечье. И повел в обход толпы, но не в клуб, как ожидала Маша, а к припаркованным чуть поодаль автомобилям. Открыл дверцу одного из них, белого, простого, без мигалок и надписей, вынул с переднего сиденья кожаную папку, принялся расстегивать ее по периметру.

– Моя фамилия Кубик, я оперуполномоченный уголовного розыска. Давайте я перепишу ваши данные, нам надо будет встретиться на днях.

Уголовный розыск… Вообще, ментов Маша опасалась. Иногда во время пьянок во дворах в окрестностях Невского к ним подкатывали милицейские курсанты неряшливого вида, почти ровесники, только в форме, с погонами. Они тыкали корочками в бордовом картоне, упоминали несусветные указы и неизменно требовали деньги за распитие алкоголя на улице. Триста рублей. Пятьсот. Сто пятьдесят. Сколько наскребут школьники-алкаши. В случае неуплаты, грозились забрать в отделение, покачивая дубинками, пристегнутыми к серым штанинам. Если ребята вовремя не успевали смыться, оброк приходилось платить. Кому нужны приводы и проблемы с родителями? Сейчас она была настолько обессилена, что ей хотелось ухватиться за шерстяной рукав ментовского пальто, разреветься и выложить этому комиссару Каттани все как на духу. О многочисленных ударах током, о невозможности понять, что это, черт подери, бродит по ее телу. Приникнуть к клочку мира, в котором существует подобие логики, где люди выполняют последовательную цепочку действий из кем-то написанной инструкции, знают, что делать, что говорить… Как клоп, запрыгнуть внутрь этого пальто и схорониться в понятной темноте до конца времен.

– Можете кратко описать, что случилось на концерте? – спросил он, щелкнув ручкой.

– Народ стоял у сцены, там сильно толкались, и в итоге попадали… Свалка началась. Я тоже упала… Когда свет зажгли, все встали, кроме Лизы… Что с ней? – тихо спросила Маша.

– Мы как раз пытаемся это выяснить. Паспорт с собой?

– Ученический.

Он записал ее данные и попросил расписаться. Она хотела еще раз спросить, умерла ли Лиза, но струсила. Маша не соображала, можно ли задавать такие вопросы. Если произнести слова «жива», «мертва», то он решит, что она что-то такое знает…

– По идее, я должен вас оставить на месте происшествия для опроса, но уже поздно. Езжайте-ка домой, Мария.

Он захлопнул дверь машины, положил руки в карманы и посмотрел на нее в ожидании, что она пойдет в другую сторону от клуба, к метро. Как бы преградил ей дорогу, чтобы она не вернулась на место событий. Тогда она развернулась и зашагала через поставленный на паузу город, улицы, ничего не подозревавших редких прохожих – к горевшему равнодушным светом входу в метро. Стоя возле двери в дребезжавшем вагоне, Маша перерывала содержимое испачканного о грязный пол рюкзака – тетрадки, косметичка, ручки – и вспомнила, как Лиза бережно держала этот рюкзак, когда Маша поперлась на сцену. В горле засаднило. В то, что еще пару часов назад возле такой же двери электрички она, сияя обмазанными блестками скулами, предвкушала встречу с Шалтаем и придумывала, как эффектнее подать историю приключений в Сосново, было невозможно поверить.

Дома пахло запеченным болгарским перцем, стоял обычный терпкий запах с нотками папиного табака, маминых тяжеловатых духов, а в глубине квартиры бубнил телевизор.

– Ты чем-то расстроена? – кинула мама ей в спину, когда Маша наливала воду в стакан из глиняного кувшина на кухне. Хотелось смыть вяжущую рот горечь.

– Устала.

Лизе домой звонить струсила. «Алло, добрый вечер. Это я пригласила вашу дочку на концерт, а там прибила». Маша бродила по квартире босиком, не выпуская из рук мобильник. Ждала, что позвонит Шалтай, расскажет про Лизу, хоть что-нибудь объяснит. Но телефон молчал. Обычно в такой ситуации Маша уже все бы растрепала Юльке, та бы взялась выяснять по знакомым новости, изобрела бы план-капкан, приехала ночевать. Но в этот раз… В этот раз все было слишком тягостным. Это не мама Влада и школьная администрация. Не набухавшийся до галлюцинаций одноклассник. Не двойка в триместре. То, что тут творилось, было неизъяснимо. И было понятно, что проявиться это что-то может через события, обстоятельства, через саму Машу, ее тело, голову, руки. Подобно высоковольтному кабелю, пронзающему здания, заводы, подземелья, эта подспудная сила способна проникнуть решительно всюду. Но сформулировать это словами она не могла.

Через два дня Маша и ее мама отправились на прием в следственный комитет. Они переступили порог и оказались в комнате, похожей на обычный задрипанный офис. Пахло лапшой быстрого приготовления. Ни компьютеров, ни шкафов, только потрепанный потолок «Армстронг», в котором отсутствовало несколько секций, и домашний торшер с красным абажуром, источавший бессмысленный посреди солнечного дня за окном свет. Вдоль стен – два массивных деревянных стола с пыльными компьютерными креслами, в каждом из которых сидел сотрудник при погонах.

– Добрый день! – произнес тот, что был ближе к двери, – тощий, долговязый человек в синем форменном пиджаке. Рыжие волосы как у Дэвида Боуи, почти полное отсутствие бровей. Лет примерно столько же, сколько Машиной маме. Его коллега с усами-щеточкой, сидевший за дальним столом, оживленно говорил по телефону.

– Здравствуйте, мы Депре. Мария и я – ее родитель. Мать, – сбивчиво обратилась к ним мама.

– Паспорта, – прервал ее рыжий. Принял из рук мамы паспорт в блестящей обложке под мрамор и брезгливо, за краешек Машин в наклейках, при этом обшаривая Машу одним глазом. Медленно переписал их данные. Потом вытянул вперед невероятно длинную руку и резанул ей воздух, указывая Маше на табуретку перед столом. Ей захотелось вжаться в крашеную казенную поверхность стены, лишь бы эта рука не добралась до нее.

Мама снова вступила в коммуникацию первая:

– Она несовершеннолетняя, в присутствии родителей…

– Да-да, – тускло отозвался мужчина, медленно водя головой из стороны в сторону, – присаживаемся.

Маша села на край табуретки. Сердце в груди тягостно бомкало.

– Второго стула нет? – Мама беспокойно озиралась по сторонам. Человек не ответил. Коллега приглушенно бубнил в телефон, отвернувшись в окно.

– Мария Депре? – произнес рыжий и глянул на Машу черным расфокусированным взглядом, как будто смотрел одновременно на нее и куда-то за ее спину.

Обычно люди сразу принимались спрашивать, что это за фамилия такая, иностранная, а родители и Маша наперебой рассказывали про прадеда, рожденного на территории Польши, про предков французов, державших булочную в Варшаве, про потомков мельников, которые рассредоточились по деревням и оказались уже в Белоруссии, про партизан, а собеседники при этом кивали, проникаясь расположением к диковиной фамилии. И произносили ее потом уже с удовольствием человека, уплетавшего багет. Но по лицу рыжего человека пробежали лишь холодные тени.

– Меня зовут Лев Юрьевич Власов. Я юрист первого класса, старший следователь прокуратуры.

Маша молчала.

– Давайте начнем с самого начала. Вы знаете Соловецкую Елизавету Георгиевну?

– Лизу?

– Как понять, Лизу… – Он слегка дернул костлявыми плечами. – Соловецкая Елизавета Георгиевна, ученица школы номер двести тринадцать. Это имя вам о чем-то говорит?

– Речь идет о девочке, которую Маша почти не знает… – встряла мама.

– Тихо, – Власов повысил голос. – Я не с вами веду беседу, – в Машино лицо впился взгляд голубиных глаз.

– С Лизой знакома. Да. – Маша глядела в пол. «Детская комната милиции» – пульсировала у нее в голове угроза учительницы начальных классов, которой та угрожала, как копьем, всякий раз, когда мальчишки разбивали стекло или убегали от группы на экскурсии. Казалось, малейшее шевеление, даже если она оправит кенгуруху, задравшуюся сзади над джинсами, приведет к тому, что он вскочит и схватит ее за грудки.

– Как давно?

– Познакомились… в начале апреля.

– Какого года?

– Этого. Апрель две тысячи четвертого.

– При каких обстоятельствах?

Вопрос повис в воздухе. Мама стояла у нее за спиной. Почему она не продумала ответы заранее? Маша полагала, что ее спросят, посещала ли она концерт, и поведают о судьбе Лизы. Что же теперь делать? Сказать, что познакомились с Лизой на улице? А если он уже допросил и других?

– Мы с Лизой из одной компании. Гуляем вместе…

– Где гуляем? В одной школе, одной секции? Что такое компания? Компания – это объединение по интересам. Разве нет? – Он впервые поглядел на маму. Мрачно, но, казалось бы, ища некоей поддержки. – В мое время, по крайней мере, так было.

– Обычная компания. Тусовка. В центре. – Маша выдохнула. Он взял ручку и стал молча писать в своих бумагах.

– В самом деле? – Власов вдруг хлопнул руками по поверхности стола. – А эпизод, когда брат Елизаветы… гражданин Соловецкий подобрал вас на Приозерском шоссе в три часа ночи, вам что-то напоминает?

У Маши перехватило горло.

– Что вы делали с Елизаветой ночью в лесу, на шоссе? А?

Воцарилось молчание. Маша робко оглянулась на маму. Та кивнула с олимпийским спокойствием.

– Мы были там… На даче у друга.

– На даче? Где эта дача расположена? – Власов взял новый шквальный темп. – А потом пешком пошли в город? А что там со стрельбой? А, Мария? Может, мы побеседуем как взрослые люди? – спросил он резко, и его костлявое лицо заметно осунулось. – Маму задерживаем…

– Стоп-стоп, – вступила мама совершенно хладнокровно. – Я могу переговорить с ней? С глазу на глаз.

– Нет. Вы за дверью недостаточно наговорились?

– Мне хотелось бы убедиться, что нам тут не требуется адвокат.

– Подождите вы с адвокатом. – Интонация Власова стала похожа на капризный рыночный лад. – Дайте ей сказать. Хотите, могу и адвоката вызвать, но ждать придется часа три, при этом я вас отсюда отпустить никуда не смогу. Надо вам это?

– Ладно, – по Машиному телу прокатился озноб. С каждым произнесенным словом ей становилось все холоднее. – Мы ездили на выходные на дачу к приятелю Юре. В Сосново. Добирались на электричке. С Финляндского вокзала. Как раз там мы с Лизой и познакомились. Она пришла как новая девушка Шалтая. До этого я ее не знала.

– Чья девушка?

– Вовы. Одного парня. Шалтай – это кличка.

– Кличка? Как у животного?

– Прозвище. У многих ребят есть прозвища.

– Дальше.

– Лизе не понравилось на даче, и она ушла на станцию. Решила вернуться в город. Электрички вроде еще ходили. Я ее догнала.

– Так. А что Лизе не понравилось на даче у Юры?

– Дом был сырой и без света. Компания чужая.

– Сколько вас было человек?

– Я не считала. Может, двадцать…

– Она чего-то испугалась? Почему ушла одна? А этот парень с кличкой что?

– Может, она с Вовой поссорилась. Он остался в доме. Спать. Я пошла за ней. На станции к ней кто-то привязался…

– Кто?

– Какие-то мужчины. Я только фигуры видела. Нетрезвые. Мы убежали. Спрятались в лесу. И она сказала, что у них недалеко дача, в Орехово. Позвонили ее брату, и он приехал. Подобрал нас.

– А стрельба?

– В лесу мы слышали несколько выстрелов.

– Почему же вы не позвонили в милицию? – Он удивленно поднял брови.

– Мы боялись, что телефон сядет.

– Куда повез вас брат Елизаветы?

– К себе и к Лизе на дачу.

– Теперь к концерту, – Власов резко перевел тему, потеряв интерес к ночи за городом. – Вы пришли туда с Лизой? Зачем вы ее туда позвали?

– Как понять зачем… Послушать музыку. Посетить вместе концерт. – Маша не узнавала своего голоса.

– Вы сами решили ее пригласить или вас кто-то об этом попросил?

– Мы подружились, и я решила ее позвать. В благодарность за то, что у них ночевали.

Власов потер переносицу.

– И что же там происходило? В клубе «Молоко». На Перекупном переулке Санкт-Петербурга.

– Концерт. Группы «Кирпичи».

– Какой стиль музыки играет эту группа?

– Не помню точно.

– Почему я не удивлен? – Теперь его тон напомнил тон завучихи. Маша прежде не видела, чтобы человек за несколько минут так перевоплощался в каждой своей реплике: как из матрешки, из этого Власова выходила с каждой сессией вопросов новая ролевая модель.

– Теперь опишите, что помните о концерте.

Маша набрала в легкие воздух.

– Я-я-я, – начала она, – я-я-я-я-я. Я-я-я-а-а-а-а, – буквы зыбью вываливались изо рта в пространство кабинета.

Власов откинул голову назад, пятнышки его глаз равнодушно разглядывали Машу. Мама отделилась от стены и аккуратно положила руки Маше на плечи.

– Она заикается, – тихо произнесла мама.

– Заикается? – переспросил Власов.

– Это редкость. Она прошла курс лечения в детстве. Но когда переживает… Случается.

– Я п-п-п-пришла в клуб, – выговорила Маша, – там встретила Лизу. Мы слушали концерт в зале. Потом я решила прыгнуть со сцены. – Она сделала паузу, ожидая, что Власов попросит пояснить, зачем бросаться со сцены в толпу, но тот молча писал, и она продолжила: – Я залезла на сцену и прыгнула. Обычно тех, кто так ныряет, ловят на руки. Но меня никто ловить не стал. Я полетела на пол. Лиза оказалась подо мной. Помню нечетко.

– Почему вдруг нечетко? Что-то употребляла?

– Пива выпила. Потом увидела, что горит свет, в зале мало людей, а Лиза лежит…

– Как лежит?

– На руках у Вовы. На полу. И меня выгнали. Администраторы.

– Вы наркотики принимали?

– Нет.

– А что тогда?

– Я выпила стакан пива. Лиза – не знаю.

– Стакан это сколько?

– Это пол-литра.

– Кто тебе его дал? – резко тыкнул он.

– Я купила пиво в баре клуба.

– Так что случилось с Лизой?

– Я упала на нее. Может, задела ее, ударила…

– Ударила? Чем?

– Ну, ногой там, в голову… Придавила.

– Ты же не толстая, как придавила?

– Я не знаю, почему она… У-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у, – Маша горловыми спазмами давила из себя злосчастное слово.

– Давай-давай, выговаривай, мы не торопимся. – Власов откинулся на спинку кресла с одеревеневшим лицом.

– У-у-умерла.

Воцарилась могильная тишина. Слышно было, как снаружи шепотом переговариваются какие-то женщины. Мама все еще стояла за спиной и держала руки у нее на плечах. Машины губы, покрытые мелкими пузырьками слюны, заметно дрожали.

– А с чего ты взяла, девочка, что Елизавета мертва?

После того как Маша с мамой вышли из кабинета, сосед повернулся к Власову:

– И зачем ты их так, Юрич? Там же все ясно.

– А за шкафом. Пусть знают. У меня племянник в такой же «ком-па-нии». – Власов изобразил кавычки в воздухе костлявыми пальцами. – Закончил тем, что у брата и жены деньги таскает. Сявка. Маргинал. Та же конъюнктура, что у этой: железо в харе, патлы в черный красит. И девица дрянь. Невестку мою толкнула. Пусть знают. Мамаше я потом шепнул. Да и вообще, у нас пока только результаты предварительного исследования… Экспертизу еще месяц ждать. Мало ли что там?

На улице мама набросилась на Машу с расспросами:

– Что еще за дача? Почему ты нам не сказала?

– Вы бы не отпустили.

– Что, если бы тебе сейчас нужен был адвокат? Ты должна была все, что связано с этой девочкой, выложить нам с папой с самого начала. Хочешь будущее себе перечеркнуть? Как же ты не понимаешь, что любое дело, заведенное на тебя, потом будет поганить тебе всю жизнь! Что еще ты скрываешь?

– Я у вас только и делаю, что что-то скрываю…

Мама пиликнула сигнализацией от машины.

– Я пешком. – Маша смотрела на нее, держась руками за лямки рюкзака.

– Испугалась? – Мамин голос смягчился. – Он мне, когда ты вышла, рассказал. Что там на самом деле случилось.

– Да? И что?

– Садись в машину, по дороге расскажу. Говорю же. Нет, она упирается!

И пока они ехали, мама рассказала. Выяснилось, что Лиза, упав, угодила в лужу пива на полу. При этом ногой или рукой зацепилась за металлическое ограждение у сцены. Ограждение было заземлено. А один из кабелей звуковых приборов, похоже, повредился. Возможно, изоляцию порвали во время давки у сцены, когда концерт уже вовсю гремел. И Лиза, соприкоснувшись с жидкостью, приняла телом электрический удар. Потому что жидкость – это проводник. Стоявших людей ударить не могло. Они были в обуви: резиновые подошвы изолируют ток. Но Лиза соприкоснулась с пивом открытой частью тела. Скорее всего, задралась рубашка. Ее тело превратилось в звено цепи, провело ток. В момент удара автоматы в клубе вырубило, свет и звук пропали. С самого начала было понятно: что-то случилось в результате Машиного прыжка и давки. А когда свет вернули, раздались крики, и все увидели Лизу, распластанную на полу с синими губами. И главное, что сказала мама: Лиза не погибла, но находится в реанимации. Виновных в деле нет, в клубе случилась авария. Менты и эмчеэсовцы начали экспертизу, но результат, скорее всего, не разойдется с предварительной версией.

– Я этого Власова, конечно, спросила, зачем он опрашивал тебя в такой форме… Это ни в какие ворота не лезет… Знала бы, с юристом проконсультировалась… Почему он сразу все не обозначил? А он, знаешь, что сказал? «Посмотрите на свою дочь. Я ее от этих маргиналов спасаю. Вы мне потом спасибо скажете». Идиот. А на подстанциях такое сплошь и рядом. На предприятиях. Людей бьет током. Тут никто не виноват, кроме слабых мер безопасности. Слышишь?

– Слышу.

– Но вот эти дачи, непонятные поездки, лес… Это кошмар какой-то. Без ножа меня режешь.

Маша не ответила. Она глядела на проплывавший мимо город, рифленую поверхность строительного забора, пульсировавшую в мигавшем светофорном свете, и радовалась, что Лиза жива.

Эта стройная версия об оголенном кабеле была достоверна как финальная исповедь комиссара Коломбо, пролившая зрителям свет на простую и гениальную истину. Будто бы кто-то специально написал Машино алиби. Только на задворках совести она чуяла, что это – ерунда. А правда схоронена под тройной, а то и пятерной стопкой логических доводов и попыток разобраться, что покалечило Лизу. Объяснение с аварией хоть и покрывало изоляцией внешнего спокойствия Машины оголенные нервы, и давало гарантию, что ее не заберут в тюрьму, все равно не могло заглушить осознание, что все началось с Машиного оголтелого желания, чтобы Лизы не было, чтобы она исчезла, зародившегося в день, когда они пили водку у Влада. И несмотря на то, что произошло потом, на то, каким симпатичным человеком оказалась Лиза, Машино желание исполнилось. И ударил ту вовсе не звуковой кабель.

– Иди есть суп, – крикнула мама с кухни через десять минут после того, как они зашли в квартиру.

У себя в комнате Маша стянула кенгуруху и джинсы, подошла к зеркалу. Красные волосы до плеч, самая обычная фигура: не худая и не толстая, бледная кожа в родинках. За свои шестнадцать лет Маша так и не поняла, красивая она или нет. Признанные красавицы с узкими плечами, кукольными глазами и персиковой кожей всегда смущали Машу: что-то подсказывало ей, что она не их крови. Но запущенные ботанички, которые не красились, одевались как старухи, щеголяли сальными лбами, отталкивали ее. Она подозревала, что находится где-то посередине и уж конечно не может рассчитывать на то, что один ее внешний облик способен заставить кого-то полюбить ее. Для этого требовалось нечто большее. С Ванечкой, веселым низкоросликом, все началось с болтовни на переменах. Жюль Ренар, «Голова профессора Доуэля», почему бы не покончить с собой, и если да, то какой способ вернее, курение, музыка, Бог. Ванечка уступал место, а на Восьмое марта дарил блокнотики с пахучими страничками. А потом они с одноклассниками все вместе пробовали токсичные баночные коктейли, и во время распития джин-тоника на Дворцовой площади, когда они лежали на своих куртках на гранитных ступенях Александрийского столпа и тот факт, что он ниже Маши на целую голову, временно устранился положением их тел в пространстве, он зачем-то повернулся к ней и сквозь смех, как бы между делом поцеловал. Они жадно и пьяно целовались, накрывшись чьим-то шарфом.

– Что это? – оторвавшись, спросила Маша. – Мы ведь друзья.

– А кто мешает друзьям целоваться? – Ванечка стянул с носа очки, и они продолжили.

Стоя перед зеркалом в зеленых трусах и белом лифчике, она разглядывала свое тело. Повернулась боком. Сюда бы пару татуировок… Тронула предплечье. Как только палец соприкоснулся с поверхностью кожи, она ощутила в мышце предплечья какой-то легкий толчок. Как будто мускул расширился. Отдернула палец. Посмотрела на подушечку. В узоре кожи не было ничего нового: бежевые линии на розовой коже, палочка чернил от шариковой ручки, обломок ногтя в черном лаке, торчавший сверху. Она снова дотронулась до руки. На этот раз ничего, только мурашки. Положила ладонь себе на живот. Сначала от руки по коже опять разлился холод, а потом Маша почувствовала нечто непонятное. Внутри под рукой стали проявляться волнообразные шевеления. Но двигались не органы, это было не похоже на бульканье желудка, а как будто что-то раздувалось под Машиной ладонью, тесня все, находившееся в брюшной полости. Грозовые тучи, которые шмякались друг о друга и чесали нутро… Дверь в комнату распахнулась. На пороге стояла мама. Маша стремительно отвернулась и напялила свою снятую только что кофту. Ее лицо заливала краска. Пульс отдавал в живот.

– Суп остывает.

Ложка за ложкой суп проливался в желудок, гася остатки неведомого вихря.

– Ну, – завела мама привычную шарманку, нацеленную на то, чтобы как рыбку на крючке выволочь Машу на откровенность, – что думаешь об этой истории?

– Ничего, – отрезала Маша. Откровенничать с мамой она не собиралась.

– Никогда не хочешь со мной разговаривать.

– Мам, я не хочу к этому возвращаться…

– Ясно. Я в твоем возрасте все рассказывала родителям.

– Спасибо, очень вкусно. – Маша вышла из-за стола и поставила тарелку в раковину. Супа в ней было еще наполовину. Она аккуратно вылила бульон в сливное отверстие раковины.

– Пойду погуляю.

– Тебе нужно заниматься!

– Так олимпиаду же засчитали. Следующая только через две недели, до нее полно времени.

– Только не допоздна.

В своей комнате Маша оделась, накрасила губы и, взяв рюкзак, вышла на улицу. Там достала из кармана мобильник и позвонила Юльке.

– Ты куда пропала? Тут все на ушах! – кричала Юлька в телефон.

– Я сегодня на допрос ходила, – сообщила Маша.

– Ого! Я на Садовой. Приедешь? Ребята хотят тебя послушать.

– А Шалтай там?

– Ходит с Тощим где-то рядом.

– Рассказывал что-нибудь?

– Давай при встрече! – Юля бросила трубку. Машу раздражала эта привычка недоговаривать. Ехать решила на троллейбусе. Перво-наперво хотелось обсудить все с Шалтаем. Теперь они были живыми свидетелями трагического происшествия, а значит, союзниками, и она могла говорить с ним на равных.

Здание Елисеевского магазина и другие дома на Малой Садовой заливал солнечный свет. На подоконниках возле огромных стеклянных окон магазина «Парнас» сидели разноцветные ребята в широченных джинсах, пестрых шапках и кепках, капюшонах, с косичками и дредами на головах. Прохожие глазели на свору тинейджеров как на стаю экзотических зверьков, никто из которых давно не обращал на зевак никакого внимания. Хотя стрельнуть у зрителей мелочь порой не брезговали.

Завидев Машу издалека, Юлька подбежала к ней и поцеловала в щеку.

– Рассказывай! Что менты? – В руках Юлька сжимала пакет жевательных червяков, которые они обычно воровали из «Парнаса», пряча их от глаз охранника в рюкзаки.

– Ходила в следственный комитет… – начала Маша, а сама выглядывала в толпе красную кепку, – там дядька в погонах задавал вопросы. Майор – юрист какой-то, я так и не поняла. Откуда знаю Лизу, про побег из Сосново был в курсе и что было на концерте…

Юля нетерпеливо перетаптывалась с ноги на ногу.

– Так, а что стряслось-то? В «Молоке». Почему она вырубилась? Я тут слышала версию с бутиратом…

– А ты ничего не знаешь? Он что же, не говорил?

– Он отбитый какой-то, молчит! – Она запихнула в рот очередную конфету. Маша автоматически сунула руку в пакет, выудила червяка и смяла розовое сахарное тельце пальцами.

– Да я прыгала со сцены в слем… – и Маша сбивчиво пересказала подруге историю лейтенанта Власова.

– Жесть! – Юля вглядывалась в Машино лицо, не переставая жевать. – Стремно в ментовке было? Тебя в клетку сажали?

– Я заикаться опять начала…

– Ого! Я думала, это прошло.

В другой части улицы, там, где стояли ряды скамеек, кто-то взорвал петарду. Маша и Юля обернулись на хлопок, и Маша сразу увидела красную кепку, белые щеки и черные волосы.

– Вот и он, – констатировала Юлька, – позвать к тебе?

– Я сама. – Маша решительно двинулась в сторону Шалтая. Поймала его медовый взгляд и улыбнулась. Однако он смотрел на нее как на тень.

– Здравствуйте, – произнес он и остановился. Руки в карманах джинсов, расстегнутая ветровка, кофта с капюшоном, пахнет вкусными духами.

– Хотела с тобой поговорить, – начала Маша, заливаясь краской.

– На тему? – осклабился он.

– Про Лизу. Про «Молоко».

Его друг отделился от них и отошел в сторону подоконников. Шалтай достал исцарапанный телефон и уставился на экран.

– Я тебя потеряла тогда после концерта… А сегодня… На допрос ходила…

– А я Лизу потерял тогда на концерте. И что теперь?

Маша опешила.

– Хотела узнать, как она.

– Как она? Она в коме. Знаешь, что это такое? – Его ноздри, раздуваясь, втягивали воздух, – К-О-ЭМ-А.

– Следователь сказал, там кабель был оголенный на полу… Провод.

– Там много чего было.

– Ну… – Маша повела носком кеда по тротуарной плитке, – как я поняла, произошла авария…

– Маловероятно, что ты что-то поняла. Если бы ты на нее не прыгнула, она бы не упала на провод.

– Я же не на нее прыгала…

– А на хер ты вообще туда полезла? – уголки его губ дрогнули.

– Я-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-ааа, – Маша набрала полную грудь воздуха, – н-н-н-н-н-н-н-н, н-н-н-н-н-н-н-н… – И снова проклятый ком в горле, который она силилась вытолкнуть, но сил для этого не хватало.

Шалтай смотрел ей в лицо. Его челюсть слегка шевелилась. Было ощущение, что он хочет ее ударить. Что скрипит зубами от ярости. В горле у Маши засвербело. Мысли и слова сливались в баланду, в мешанину, похожую на содержимое бабушкиного компостного ведра под раковиной на дачной летней кухне. Она заморгала. Шалтай слегка завис рядом с ее плечом, а потом спешно зашагал по направлению к Невскому проспекту. Не к ребятам, не к дружку, а просто-напросто прочь. Маша отвернулась от его удалявшейся спины, стала глубоко дышать и двинулась в сторону Манежной площади, чтобы никто из знакомых не увидел передернутого судорогой от детского рыдания лица. Она закрыла рот ладонью. Ее догнала Юлька. Обняла.

– Ты чего? Машка! Успокойся. Пойдем в «Блины» посидим, хочешь? Или в каштановую аллею… – Она гладила Машу по голове, как маленькую.

Но Маша не хотела в каштановую аллею. Она хотела идти рядом с Юлей и беззвучно плакать. Выговорить она толком так ничего и не смогла. Заикание душило ее на каждом слоге, и, даже когда она вытерла слезы и они присели на оградку около сквера на Манежной площади, она хотела спокойно все рассказать, но горло сжималось.

– Слушай. Что за жесть? – Юля прикурила сигарету и передала Маше. – Хочешь, я за валерьянкой сгоняю в аптеку?

Маша помотала головой. Достала телефон и в тексте сообщения напечатала: «Потом расскажу. По ходу, у меня срыв. Сначала дача, потом концерт, ментовка. Высплюсь, приду в себя».

Юля прочитала и кивнула.

– Так, а Шалтай чего? Нагнал на тебя?

Теперь кивнула Маша.

– Вот ублюдок.

На этот раз Маша кивать не стала. Встала и помахала рукой.

В метро Маша не смогла произнести фразу: «Один жетон, пожалуйста». Она заикалась, пока мужчина, стоявший позади, не обогнул ее и гаркнул в окошко:

– Дайте ей уже жетон, а?

У Маши в горле клокотали слова, слюни, слезы. Она сунула в окошко горсть монет и, получив жетон, поспешила к эскалатору. На нем силилась вспомнить профилактические упражнения, которым учил логопед еще десять лет назад, когда ей удалось полностью победить заикание. Первое правило каждого упражнения гласило: «Успокоиться. Найти тихое место и сосредоточиться на связках». Вокруг кишело людьми. Визгливо орали малыши парой ступенек ниже. А еще Маше снова хотелось плакать при воспоминании о Шалтае. Она решила доехать до дома и там в тишине настроить речь на спокойный лад.

В прихожей ее встретил папа.

– Как жизнь? – добродушно спросил он. – Мама рассказала о допросе. Что скажешь?

Маша посмотрела на него многозначительно и, не ответив, стянула кеды.

Опустила рюкзак на пол, расстегнула молнию и выудила оттуда тетрадку с ручкой. Написала на листке в клетку: «Опять заикаюсь. Не могу говорить».

Папа спустил со лба на нос очки и прочитал.

– Так ты говори, как можешь. Не волнуйся. Ты же дома. – Он погладил Машу по спине. Она вынула тетрадь из его рук: «Не хочу. Пойду к себе, поделаю упражнения».

– Понял тебя.

И она зашла к себе в комнату. Не спеша переоделась. Торопиться не стоило. Села на край постели и принялась один за другим делать упражнения. Комплекс, который она знала назубок, но повторять ленилась, потому что последние три года не заикнулась ни разу и полагала, недуг навсегда остался позади. В дверь постучались. В проеме показалась голова мамы.

– Папа сказал… – она не договорила.

Маша подняла ладонь и показала, что все под контролем и маме предписано подождать.

– Приходи к нам на кухню. – Вид у мамы был встревоженный.

Круг за кругом Маша повторяла упражнения. Потом решила произнести заготовленную фразу: «Вода проводит электрический ток». Она улыбнулась, набрала в легкие воздух, посмотрела на мягкую игрушку, лилового лиса и начала:

– В-в-в-в-в-в-в… В-в-в-в-в-в-в-в-в-вода пр-р-р-р-п-п-п-п-п-п-п… – Проклятая П! Ничего не вышло. Она сжала пальцами ткань своих домашних штанов.

После этого пытаться снова не хотелось. Немо сидела с закрытыми глазами еще минут сорок. Думала о Лизе. Будет она жить или нет? Где она? Когда стрелки часов на стене показывали полночь, в комнату зашла мама. В одной руке она несла кружку, над которой поднимался парок, другая рука была сложена лодочкой.

– Машенька, надо принять лекарства. Тут успокоительные. И поспать. Я звонила доктору Ивченко…

Маша подняла брови.

– Слушай, мы ведь думали, что окончательно решили проблему. Он сказал, в напряженные периоды, как у тебя сейчас, это бывает. Жизнь меняется, все это здорово давит на организм. Да еще и эта история… Хочешь, завтра в школу не ходи… Отлежись.

Маша замотала головой.

Перед первым уроком Маша протянула уличке по географии записку: «Мария Депре в результате стресса испытывает проблемы с речью. Прошу освободить ее от устных ответов и войти в положение, пока речь не нормализуется».

– Так, может, тебе вообще домой пойти? – спросила географичка. Ее малиновые губы презрительно изогнулись. Учителя все еще не забыли историю с Владом и колготками.

Маша помотала головой.

– Будешь вольным слушателем?

Маша с рассеянным видом протопала мимо рядов и кинула рюкзак на заднюю парту. День в школе пролетел незаметно. Маша написала на листке: «Я немного заикаюсь. Проблема давно не возвращалась, но сейчас переживаю рецидив. Сегодня буду молчать. Без обид».

Одноклассники реагировали по-разному. Ванечка обнял и держал в объятиях, пока Маша в конце концов его не отпихнула.

– Узнаю тебя, – улыбнулся он, подкидывая зажигалку одной рукой, – бесишься, значит, жить будешь!

Кто-то пугался надписи, обходил Машу стороной. Кто-то писал вопросы на листках, на что она отвечала: «Я же не глухонемая, просто не хочу тут мычать».

После уроков в гардеробе к ней подскочил Влад.

– Маш, мы в «Грибок» идем, там это самое… У Витька день рождения, он проставляется. Пойдешь? Я всех предупредил о том, что ты молчишь…

Маша опустила глаза.

– Слушай, да забей ты! Развеселим тебя. Чего ты сейчас домой поволочешься в четырех стенах гнить? Давай хоть на полстаканчика.

И Маша вдруг подумала: а действительно, почему бы не пойти? Ради чего она опять будет крутить по кругу упражнения, забившись в угол комнаты? Хотя бы чуть-чуть постоять рядом с ребятами, послушать их, подышать холодным воздухом будет не лишним. Во дворе между Мойкой и улицей Желябова было людно. На детской площадке в маленьком сквере, состоявшем из шести голых рахитичных деревец, где после уроков зависали компании из окрестных школ, кучковались ребята из разных классов. Маша топталась рядом с Владом, который замерзшими красными пальцами пытался отвинтить пробку огромной бутылки «Охты».

– Машк, тебе налить?

Она показала пальцами: чуть-чуть. Влад протянул ей стакан. И, не ожидая тостов, ни с кем не чокаясь и не прося двухлитровую колу-запивку, она одним глотком махнула водку. В горле вспыхнуло, как будто она заглотила бенгальский огонь.

– Воу, – удивился Влад. – Дать колы?

– Не надо, – неожиданно для себя четко выговорила Маша.

– Голос прорезался? – Влад, ухмыляясь, с бульканьем начислял себе новую порцию.

– Нормально, – Маша пробовала слова на вкус как диковинки. – Нормально, – еще раз сказала она. Закрепила.

– Всегда знал, что водка лечит все болезни!

– Не знаю. – Маша старалась использовать короткие фразы. Вынула сигарету, затянулась и выдала: – Вода проводит электрический ток.

– Чего?

– Налей еще!

Он тотчас протянул ей новый стаканчик. Она кинула пустой на землю и снова выпила алкоголь залпом. Щеки вспыхнули. Ей хотелось говорить.

– Слушай, я вчера ходила на допрос и так психанула, что начала заедать.

– К ментам? И что было?

– Много чего было. Так сразу и не расскажешь. Допрашивали как рецидивиста. А в итоге оказалось, что Лизу ударило током. Кабель на полу, на который она грохнулась. Это случайность. Авария.

Вокруг них стал собираться народ.

– Маша заговорила?

– А я сразу решил, что это блеф. Чтобы с вопросами не лезли.

Ребята наперебой подступались к ней, как к какой-то знаменитости. Маша не могла наговориться.

– Надо к Лизе этой сгонять.

– В реанимацию не допускают не родственников.

– Но ты, Маш, себя винишь, да?

– Не знаю я, кого винить. Такие аварии случаются. Всех может дернуть током.

– Вспомним Сосново? – К ней подошел Ванечка.

– Вот именно. Я сама пострадала от тока недавно, – с серьезным видом тараторила Маша. Она не помнила дня, когда столько болтала. Вскоре ее замутило.

– Проводишь до метро? – спросила она Ванечку.

Они пошли по аллее на Желябова, а потом свернули на Невский проспект. Прохожие спешили домой и по своим делам, а Маша, оперевшись на Ванечку, шла неспешно, аккуратно переставляя ноги. Лямка рюкзака съехала на локоть, но ей было невдомек.

– Что собираешься делать? – спросил Ванечка. – Что там тебе Шалтай навешал?

– А что я могу делать?

– Ты же после встречи с ним заикаешься, а не от ментов.

– Я стала заикаться на допросе, – отозвалась Маша. Хотелось создать иллюзию максимального равнодушия к Шалтаю. Не быть тряпкой, которую отшили. Не показывать Ванечке, как важен Шалтай. Наверное, так же как она сама для Ванечки. Его от этого чужого чувства подташнивало.

– Не заливай, я же вижу. – Ваня провожал глазами проплывавшие мимо машины.

– Я ему обрисовала все это. Он сообщил, что Лиза в коме. И все на том.

– Да ну?

– Так, а чего еще? Мы с ним не закадычные друзья, чтобы лясы точить.

– Но он мог бы тебе еще там, в «Молоке», все объяснить. Его не интересовало, каково тебе было в этот момент?

– Я думаю, он был в шоке от произошедшего.

– А я думаю, он ублюдок, от которого тебе стоит держаться подальше. Мое мнение. Ничего личного.

– Ладно, Вань, до завтра. – Она поцеловала друга в щеку и зашла в метро. Пока ехала на эскалаторе, стояла в вагоне, шла по своей улице, алкоголь выпаривался из головы легкой мигренью. В парадной остановилась, выудила из рюкзака расческу, причесалась, а потом напихала полный рот жвачки.

– Как ты? Лучше? – Мама напрыгнула на нее прямо с порога, как рысь.

– Вроде, – пробурчала Маша.

– О! Говоришь. Значит, лучше.

– Не хочу много.

– Поняла. Не лезу.

Следующим утром Маша почистила зубы и вышла к завтраку. Когда собиралась поблагодарить папу за чай, опять залипла на букве П.

– Говори, говори, не молчи! – Папа крутил ладонями в воздухе. – Только через речь ты это преодолеешь. Ясно, что в школе неохота краснеть. Но тут-то все свои. Говори, Мань. Не уходи от нас!

Стало ясно: бухло избавляет ее от заикания.

«Можно я у Юли переночую?» – написала она на листке после завтрака.

– Валяй, – кивнул папа.

– Это еще зачем? А вдруг хуже станет?

«Мне с Юлей, наоборот, легче», – этот джокер маме было нечем крыть.

Вечером молчащая Маша отправилась на Малую Садовую. «Достань мне алко», – значилось на листке, который она протянула Юльке. Та кивнула и через пять минут всучила Маше пол-литровую банку джин-тоника. Маша дернула серебряное колечко и залпом выхлебала треть газированной жидкости с привкусом грейпфрута.

– Ништяк. – Маша облизала губы.

– Уже можешь говорить? – Юля была при параде в честь пятницы. Розовые пластиковые сережки в виде молний и черные стрелки на веках. Маша же была без пирсинга и без макияжа. Утром ей было не до того, хотелось как можно скорее выпить и заговорить, поэтому она просто завязала волосы в хвост, кинула косметичку в рюкзак.

– Я поняла, что, когда бухаешь, проходит, – сообщила она наконец, расслабившись. – Пойдем в бистро – в толчок, и я накрашусь, а? И еще ночую я сегодня типа у тебя. Хочу вписаться куда-нибудь.

– Супер! – Юлька запрыгала рядом с Машей, пока они шли к дверям ближайшего кафе. Обычно Машу не отпускали на ночь. Юлина же мама через день работала в ночную смену и с девятого класса мало ее контролировала.

– Сегодня все на Петру собираются. Там, говорят, огромная хата.

– Я в деле. – Маша икнула и заговорчески улыбнулась. – Главное, не переборщить. Так это здорово… Говорить.

– Мама рассказала, Гришка в детстве тоже заикался. Ему было три или около того. Напугала собака во дворе. Знаешь, как он вылечился? Сеансы Кашпировского… Мама утверждает, что сажала его перед теликом и скоро он совсем перестал заикаться!

– Это ведь профанация. Шарлатанство. Твоя мама же врач! Блин! – воскликнула Маша.

– Врач не врач, а до этого Гришке ничего не помогало, у них в больнице только руками разводили. Слушай. Шалтая, между прочим, с тех пор никто и не видел.

– Не хочу об этом, Юль, – оборвала Маша. Ей надоело мусолить эту тему, силясь хоть что-то выведать. А еще ждать, что Шалтай выйдет на связь, позвонит, догонит где-то на Невском…

– Поняла, – отозвалась Юля. – Забила на него?

– Нет. Все стало только хуже.

Они уже вошли в кафе, проскользнули мимо барной стойки, чтобы не попасться на глаза администратору (иначе пришлось бы покупать чай или сок, а денег у обеих было в обрез), и оказались в туалетном предбаннике с двумя раковинами и зеркалом.

– Блииииин. – Юля водрузила на полочку пухлую косметичку в бантиках. – Надо же нам с тобой вечно западать на всяких козлин! Может, найдем сегодня себе нормальных парней? А? – Она водила по губам кисточкой с прозрачным блеском. – Там много кто будет. На этой тусовке. Дырявый, например, тебе как?

– Туповат.

– Вообще, не туповат! Он же уже на втором курсе. Кино и телевидения.

– И что? Я с ним в Сосново от станции шла. Если с него содрать пирсинг и переодеть, обычный задроченный сынок маминой подруги.

– А я бы так не сказала. Окей. А Лопез? Смазливый…

– И что, что смазливый?

– Так заморочиться можно…

– Ты серьезно?

– На ночь. А что такого?

– Я так не могу.

– Пожалуй, трахну его сегодня. Надо же как-то отвлекаться от этого зверья…

– А кто еще собирается?

– Туча народу. Половина Садовой. Громадная хата. Непонятно чья. «Вертушки» обещали.

Через пару часов шайка пестрых полупьяных бесов перемещалась по набережной реки Карповки в сгущавшихся сумерках и поисках нужного дома. Маша под руку с Юлькой болтали в ожидании, когда кто-то из ведущих разберет, дозвонится и откроет путь в нужную квартиру. Наконец они оказались в мрачноватом сквере рядом с темно-серыми стенами готического дома, напоминавшего декорации к «Бэтмену». Маша вспомнила, как в детстве они приезжали на троллейбусе в этот район в гости к маминой подруге. В руке у мамы болтался на веревочках квадратик торта, а окна зданий горели милым желтым светом. Тогда все было благостно, понятно. Не надо было, как сейчас, искать чужую незнакомую квартиру, где их явно не ждут, навязываться туда, «вписываться», прозябать…

– Заходим, – крикнули призывно от дверей парадной, и вся шобла, гремя пакетами, полными бутылок, шикая друг на друга, взлетела по лестнице на второй этаж и ввалилась в приоткрытую трехметровую дверь, задевая еще не отклеенную строительную пленку. Внутри было светло и пахло ремонтом.

– Разуваться надо? – крикнул Дырявый в глубь квартиры.

Из тоннеля длиннющего узкого коридора с высоченным потолком доносились клочки музыки.

– Пофиг, короче. – Дырявый расстегнул куртку и пошлепал по мраморной плитке подошвами красных кед с белыми полосками.

Маша и Юля вместе с остальными двинулись по коридору. Маше не терпелось выпить: действие джин-тоника стало ослабевать, и она уже воображала, как сейчас начнет заикаться. Они яркой на фоне светлых стен процессией шли через анфиладу просторных комнат с лепниной на потолках, блестящими где-то в обоях, где-то в камне поверхностей. Кто-то присвистнул. А потом уперлись в просторный зал, в углу которого белоснежным айсбергом громоздилась дореволюционная изразцовая печь. Здесь стояли и сидели на полу разные ребята, свои же, малсадовские, и другие незнакомые с бокалами в руках, кто-то пританцовывал, пара девчонок расположилась на полу у печи, мебели в зале не было совсем. Возле необычного окна с множеством секций громоздился диджейский пульт, за которым в пухлых наушниках хозяйничал Машин знакомый, низенький рыжеволосый скейтер по кличке Витамин. Он подмигнул ей, продолжая пальцами шевелить бегунки на пульте. Из колонок лилась какая-то электронщина. Глядя на все это, Маша решила, что в кои-то веки оказалась на приличной вечеринке.

Потому что обычно вписка выглядела так.

На закате, перед закрытием метро плелись до Гостинки и ехали обязательно на забытую богом станцию метро, вроде «Купчино» или «Ленинского проспекта». Затаривались водкой, коктейлями в банках, «Дошираками» и вваливались в квартиру, откуда на выходные или в отпуск свалили родители. Квартира чаще всего находилась в хрущевке или доме-корабле с крошечной кухонькой и двухместным столом под клеенкой. Врубали музыку, клипы, скейтовые видео и начинали самозабвенно бухать. Ели руками квашеную капусту из банок с подоконника, заваривали лапшу или пельмени. А потом что-то из еды или кефирные баночки с бабушкиной рассадой вдруг падали на пол, и начинался угар. Война едой, выбрасывание мебели из окон. Любили начать массово мыться в ванной. Потом кто-то обязательно блевал, запирался в туалете на два часа, так что остальные агонизировали на диванах и коврах. Хозяин квартиры или не протестовал вовсе, будучи в неадеквате вместе со всеми, или просто боялся показаться душнарем и кайфоломом. Маша была на таких сборищах несколько раз, старалась веселиться, но внутри все равно трепыхался вопрос: зачем так адски? Зачем выбрасывать из окна диван или ломать трубой от пылесоса старинную этажерку под визгливый хохот, пихать кому-то уснувшему статуэтку Дзержинского в рот. Или пойти на улицу, найти там какого-то бродягу и отдубасить подошвами своих кед, рыча, как стая койотов. Но сидеть за столом и чинно столоваться будет значить уподобиться взрослым. Спецфакам, погрязшим в быту. А разве мы намерены стать нормальными взрослыми людьми? Разве этого мы хотим? Неужели? Вырасти и мутировать в очередную занятую потреблением личинку? Смотри на мои сережки, дреды и портаки, на мои чейнболы и кеды, я озарю твою промозглую реальность своей лучезарной пропитанной ягуаром улыбкой с приветом с той стороны баррикад сверкающего детства.

Тем не менее сейчас Маша стояла посреди нарядного зала, глядя на блестки, разбросанные на полу, Юля принесла ей бокал, настоящий хрустальный бокал игристого, ни чашку, ни банку, а тонконогий, какие стояли у мамы в серванте, бокал, и радовалась чистоте, свету и музыке. Люди вокруг были настроены мирно и приветливо, они обнимались, с ней все здоровались, улыбались, народ продолжал прибывать. Машино лицо сияло, все вокруг казались такими милыми и праздничными. Играл приятный трек. Она несколько раз ходила с Юлькой курить на лестницу, а когда они выходили в очередной раз, Маша увидела, что Юлю, почесывая дреды, ждет Лопез. Он неуклюже шлепал за ней в широченных рваных джинсах, а его верхнюю губу пересекал первоклассный шрам. Даже он сегодня умилял Машу. Она вернулась в зал. Музыка помогла забыть о хламе последних недель, заикании, Шалтае, хищном Власове и слиться с межнотным пространством. Ее кто-то обнял.

– Салют. – Это был Ванечка.

– Привет, дорогой! – Она обняла его в ответ.

– Ты такая клевая сегодня. – Он взял ее за талию. Маша слегка отстранилась. Он глядел добро, по-медвежьи, немного кося в сторону.

– Ты уже пьян?

– Машок, – он разоблаченно зарылся лицом в ее волосы, а потом вдруг принялся жадно и как-то слишком похотливо для места, где вокруг было полно народу, целовать ее шею, – пойдем со мной?

Она тряхнула его за плечи:

– Ты чего?

Одной рукой он разминал другую. Его нагнуло вбок, но он успел подставить ступню в черном носке с дыркой и устоял. Маша взяла его под руку и повела в сторону кухни. Там вокруг длинной барной стойки толпился народ, они пили шоты, что-то смотрели на ноутбуке. Маша усадила Ванечку на стул в уголке, поодаль от всех. Долго не находила стакан, везде были одни проклятые бокалы для шампанского, как будто в этом доме пили исключительного игристое. В итоге сдалась, налила воды из-под крана в бокал и всучила его Ване.

Он щурясь и шмыгая носом, вылакал бокал воды, икнул и сложил голову на кухонную столешницу из экзотического дерева. Маша же подошла к барной стойке и взяла рюмку. С ней тут же чокнулся парень с волосами цвета ржи, в узких джинсах и гипсом, покрытым аляповатыми узорами на руке. Черные жирные полосы шли то наискосок, из одного ряда перпендикулярно возникал другой. Все вместе напоминало не то калейдоскоп, не то оптическую иллюзию.

– Клевый гипс, – улыбнулась Маша.

– Благодарю. – Ржаной разглядывал ее сквозь стопку светло-голубыми, почти белыми, но с темной каемкой по краю радужной оболочки глазами. – Сам украсил. Ослепляющий камуфляж.

Маша хихикнула. Не сразу решилась спросить, что это значит, но ржаной продолжил сам, не дожидаясь ее ответа.

– Это придумали в Первую мировую для военных кораблей. Такие узоры искажают геометрическую форму судна на фоне волн. Оценить расстояние до корабля становится нереально, – он проглотил еще полстопки, поднес ко рту тыльную сторону руки, шумно вдохнул, – человеческий глаз не тянет. Прикинь, целые эсминцы были вот так раскрашены. Это изобрел один морской офицер, художник. Тогда только кубизм появился…

Маша была ослеплена необычными знаниями этого парня:

– А ты кого отпугнуть хочешь от руки?

– Например, чудика, который мне ее сломал, – он подмигнул Маше. Она удивленно подняла брови. – Ладно, шутка! Вот он тут, за баром. Это мой друг. Небольшое приключение.

Маша глупо улыбалась.

– А это, кстати, твой кореш там? – Не выпуская стопку из пальцев, он мизинцем указал в сторону Ванечки. Маша обернулась. Ванечка сполз со стула и спал уже на полу, раскинув руки, как уносимый по горной реке индеец.

– Одноклассник. – Маша машинально обозначила их связь, чтобы ржаной не решил, что это ее парень, и стала поднимать тело с пола, вставив свои руки ему под мышки.

– Помочь? – спросил ржаной.

– Сама. – Маша продолжала тянуть тушу друга за ткань кенгурухи. Ванечка разлепил глаза и сел на колени, начал умывать ладонями лицо.

– Спать… – промямлил Ванечка. Она повела его за пределы кухни, по коридору, чтобы найти комнаты с кроватями и уложить его на часок, когда услышала, как в спину сказали:

– Ты подумай только, какая забота!

Маша не оглянулась и не отреагировала, предпочтя не продолжать странной беседы с переломанным парнем. Он походил на ужа. Двинулись по коридору. Маша держала Ванечку за предплечье и по очереди дергала позолоченные ручки белых – в стиле американской классики – дверей. За одной оказался такой же пустой зал, за другой стены представляли собой ряды пустых полок, видимо, библиотека или кабинет, в который не успели привезти книги. За третьей дверью обнаружилась исполинская ванная. Влекомая пряным запахом косметического магазина, Маша вошла в нее. Это была не простая ванная, а целое банное королевство. Стены и пол, отделанные кафелем под дерево, сбоку кубический домик, украшенный сломанными лесными ветками, сауна. В центре же помещения на постаменте, достававшем Маше до колен, на ножках, заканчивавшихся головами морских котиков, высилась огромная медная ванна, по которой тут же хотелось, как по гонгу, ударить чем-то тяжелым и проверить, какой получится звук. Эта комната единственная из всей квартиры выглядела жилой: на полках стояли баночки, свечи, около баньки висела пара дымчатых пушистых халатов. Знали ли милые владельцы, которые с заботой и старанием обустраивают эту крепость, свое пристанище, что по нему будут, как бандерлоги, шататься неприкаянные подростки? И пока она разглядывала бережно сложенные стопками полотенца, Маше стало жаль хозяев, хотя она даже не знала, чьи это родители. Она взобралась на постамент, заглянула в ванну и тут же взвизгнула. Внутри, на дне, лежали, переплетясь телами Юля и Лопез. Медные блики полосовали их животы. Юля злорадно расхохоталась.

– Черт! Вы меня напугали! – Маша держалась за край ванны, старясь не свалиться назад.

– Знаешь, сколько народу уже отлить успело, пока мы тут прячемся?

Маша поспешила удалиться. Взяла опять за локоть Ванечку, который стоял как чучело, прислонившись головой к стене коридора, и повела его дальше. В одной из комнат обнаружился детский диван. На него-то она и посадила друга, а потом уложила на бок. Сама села рядом чуточку передохнуть. Хотелось в туалет, но не пойдешь же в тот большой – при ребятах. Маша вошла в зал, в котором уже не было света и вместо легкой электронщины врубили хардкор. Пара ребят слемились в центре комнаты, а Витамина не было за пультом. Маша сунулась на кухню. Ванечка спит, Юля с Лопезом, ей некуда приткнуться, она стеснялась примыкать к чужим компаниям и вписываться в разговор. Не знала, что говорить. А еще чувствовала, что, если уйдет сейчас, этого никто не заметит. Чтобы развеять тоску, подошла к бару и налила себе сама в чью-то использованную стопку украинской горилки из квадратной бутылки. Потом сходила покурить на лестницу, помолчала, затем горилка достигла своей цели и Маша перестала поглядывать на часы. На кухне что-то жарили или варили на плите.

– Там еду раздают? – отрешенно спросила Маша кого-то рядом.

– Ага, еду, – ответили ей с издевкой.

– Курила крэк? – голос ржаного раздался прямо возле ее уха.

Парень с гипсом молча улыбался. Тонкие обветренные губы изогнулись в ласковой улыбке, будто он спрашивал, встречала ли она в лесу цветок папоротника. Маша перевела взгляд к плите. Около кастрюльки возились двое парней с тоннелями в ушах. Один держал в руках запотевшую стеклянную колбу. На столешнице валялись обрывки фольги. Маше показалось, что в воздухе уже разносится запах крэка, смесь ацетона и какой-то жженой синтетики. Она поспешила ретироваться. В зале наткнулась на Витамина. Он показал ей, где туалет, а сам поволок чемоданчик с пультом к входной двери: пора было уезжать домой. Маше тоже хотелось домой: алкоголь испарялся в ней уже не весело, а вязко и тягостно. Мысли стали топорными, походя на примитивные команды допотопных компьютеров из энциклопедии профессора Фортрана, которую она штудировала в детстве. Одна из команд гласила: «Упросить Юлю уехать к ней на такси». Если скинуться, денег хватит: Юля жила на Фонтанке, рядом с цирком. Но когда Маша пьяным движением распахнула дверь в ванную и позвала Юлю, из медной посудины послышалось сдавленное и шипящее:

– Выйди, пожалуйста.

В зале массово плясали, бесновались под мéтал; дзынькнул разбиваемый бокал, кто-то блеванул на пол у окна. Маша снова чокалась с кем-то и снова закурила. Смотрела, как люди с крэком орут, словно макаки, кровавый румянец расползается по их щекам. А потом люд вокруг закопошился, завозился, зашнырял туда-сюда, зашептался, и Маша вместе с еще парой ребят пошла по коридору, а там у двери стояли эти с тоннелями. Один из них, по пояс раздетый, медленно чесал синеватую кожу на впалом животе, покрытом редкой шерстью.

– Чего там такое? – спросил один из тех, кто подошел вместе с Машей.

– А ты еще одну привел? – тоннель уронил голову на стену и по-лошадиному оскалился, косясь на Машу.

– О чем это? – слабо подала голос она.

– Ты куда собралась-то, мать?

Тоннель взял ее руку за запястье и остановил.

– Не думаю, что ты по адресу. Хотя… – И он провел потными пальцами по ее коже. Но рывком отдернул руку. – Ай! – Он встряхнул ладонь.

– Да что там? – Маша подергала ручку, но дверь оказалась заперта.

Второй тоннель вдруг почему-то обнял Машу за плечи, да стиснул так сильно, что ей стало больно.

– А давай мы и тебя туда впишем?

Внезапно Машу за предплечье вырвал у тоннеля, как будто она была какой-то вещью, кофтой или книгой, непонятно откуда возникший ржаной. Его лицо распустилось добродушной прямотой.

– Давай-давай, живо, не стой тут. – Он потянул Машу на кухню.

– Что там такое? – Она ничего не соображала.

Жуткая догадка химерой трепыхнулась в загустевшем Машином мозгу. Ржаной наклонил голову и скривил рот. Маша почуяла, как глаза наливаются горячим, горло сжимается в удушающем кольце. Она сцепила руки в замок и больно сжала. Хотелось бежать туда, колотить в дверь, дубасить ногами, разбудить Ваню холодной водой, звать на помощь… И хотя в тот момент она была уже такой пьяной, что едва ли могла бы различить напитки или посчитать деньги, да и потом могла реконструировать происходящее в квартире с большим трудом, но то, что в следующий миг сказал ей ржаной, резко притянув ее голову к своей и упершись сухим и горячим лбом в лоб Маши, как будто они пили на брудершафт, она запомнила превосходно:

– Слушай сюда. Мою подругу вот-вот напичкают радиацией, она станет худой и лысой, как Добби. Мы кричим, что она поправится, и мы вместе будем гонять на досках в Швейцарии, но это маловероятно… Все, что происходит за той дверью…

Из зала, объятого тьмой, слышался грохот переворачиваемой мебели. По квартире гулял ветер, будто во всех комнатах распахнули окна.

– Маша, – ее громко окликнули со стороны коридора. Она оглянулась. В дверном проеме стоял Шалтай. Он деловито подошел к ней, поцеловал в щеку и зашептал:

– Давай сваливать.

– Куда?

– У тебя вещи где? Куртка? Мы уходим. Это понятно? – Он слегка подтолкнул ее за плечо.

Маша, как робот, пошла с ним в сторону выхода. В коридоре уже никто не толпился. Наверное, все, кто рвался внутрь, поняли, как открыть дверь. Маша не знала, что стало с ржаным. Казалось, он должен так и остаться посреди кухни, охреневший от сказанного. Но она не оглянулась. Ее уводил Шалтай.

Они шли по набережной Карповки. Маша засунула замерзшие руки в рукава куртки: перчатки забыла в туалете бистро на Садовой. Она смотрела на густую воду в реке. В ушах гудело. Во рту горчил вкус горилки. По крайней мере, заикаться она не будет.

– Я на входе встретил часть наших… – начал Шалтай. Его голос звучал так, словно он оправдывался. – Дырявый сказал, там ад какой-то. Мажоры какие-то, обхерачились все. До него докопался один… Атмосфера стала слишком злостной!

– Так там же ребята остались еще! Вернемся!

– Вечно хочешь спасать других, да? – спросил Шалтай, наклонив голову. – Со мной Влад, он их соберет. Я тебя сразу вывел, решил, ты тоже уже не в себе. Этот тип тебя так агрессивно держал. Кстати, хочешь апельсин? Может, полегчает.

Он достал из кармана маленький оранжевый шарик и протянул Маше.

– Хочу извиниться. За грубость, там. И остальное. Я опять мудак. Сам виноват, а злюсь на весь мир. Я ошалел от всего… В «Молоке»… И Лиза… Я к ней ездил.

– И как?

– Как-как… – Его лицо опять приняло обвинительную гримасу, только направлено теперь это было не на Машу, а просто в воздух. Или внутрь его самого. – Трубки, вонь. Меня на одну минуту пустили. Одну, прикинь? И то пришлось санитару забашлять. Она лежит вся голубая. В бинтах.

– Кошмар.

– Думаешь, мне паршиво, потому что любимая девушка в коме?

– Она разве не в коме?

– Я не о том. Мы с ней встретились типа раза три. Потом на эту дачу ее потащил. И уже там, уже по пути и в Сосново понял окончательно, что Лиза – ну не мое. Какая-то она… Приторная… Я ее и на концерт тебя попросил позвать, чтобы извиниться за дачу и сказать, что отношения мне не нужны. Ведь с первой встречи чуял, что это уголь один. И от этого вдвойне паршиво. Притворялся чего-то. А девчонка из-за этого пропала. Там ворох планов был, стажировки, скандинавские языки, голубых кровей девчонка… Вот она теперь там вся голубая и лежит. А виноват кто? – Он шумно шмыгнул носом.

– Никто не виноват. Такие аварии случаются постоянно. Электричество. Это просто рок.

– Любишь рок? – Он переменил тему стремительно, будто кто-то внутри него выключил лампочку с надписью «Исповедь» и завел обычный режим.

– Люблю. – Маша исподтишка разглядывала его. Кончик носа покраснел от ветра, он курил, причудливо зажав сигарету загнутыми пальцами. Не как она сама, не как другие ребята, прямыми указательным и средним. А как бы создав пальцевую петлю, внутрь которой была просунута папироса. Он лихо подносил эту конструкцию ко рту.

От сквера у готического дома отделилась группка людей: Влад, Ванечка, который ковылял нетвердой походкой, и Юля, ведущая Лопеза за руку чуть позади себя, как породистого пса.

– Йоу! – крикнул Влад.

– Ну что там?

– Дурка. – Юля выглядела трезвой и замерзшей. – По квартире бегает голая девка и по очереди со всеми трахается.

– А мне какой-то хрен предлагал гéрой поставиться…

Маша ждала, что Юля предложит поехать к ней. Но к ее ужасу, Лопез провозгласил:

– Мы ко мне.

– Ой. А я с вами впишусь? – Маша многозначительно глянула на Юлю. Не хотелось при Шалтае обнаруживать, что ей некуда идти.

– Не выйдет, сорян, – качнул головой Лопез. – У меня маленькая кровать. А дома отец после смены. Без обид?

– У меня никого, – спасительно встрял в разговор Ванечка.

Шалтай молчал, а потом достал из кармана мобильник и отвернулся, прижав его к уху.

– Я поймаю тачку. – Ванечка ступил на проезжую часть с вытянутой рукой.

– Все тогда, пацаны. До скорых встреч.

В тачке Маша сидела одна на заднем сиденье. Ванечка молчал и смотрел на проносившиеся мимо реки и улицы.

– Заедем в «Мак»? – спросил он.

У Маши завибрировал телефон.

«Ты так скоро уехала. Приятного вечера», – это был Шалтай.

По нутру Маши разлилось густое концентрированное блаженство. Хотелось попросить Ванечку докинуть ее обратно, оставить ее там, но делать так было нельзя. Точно нельзя.

Она переночевала у Ванечки в комнате, на мальчишеской односпальной кровати, сам он галантно лег в спальне родителей. Утром сидели у него в комнате, умытые, и Маша рассказывала Ванечке, что творилось в готической квартире, пока он спал. К ее удивлению, заикание не возобновилось. Возможно, от крепких напитков оно проходило на длительный срок. Ванечка бренчал на гитаре.

– И потом… – говорила Маша, – Шалтай меня оттуда дернул. Взял и увел от этого парня. Так… – Уголки Машиных губ сами собой поползли вверх.

– С ума по нему сходишь, да? – спросил Ванечка.

И, не дожидаясь ответа, начал перебирать струны: громко, на всю квартиру разнеслось заливистое, многостопное электрическое соло, выражавшее весь пир Машиных эмоций.

– Ничего себе! – Ванечка оборвал игру.

Маша распахнула глаза.

– Ты ведь сейчас слышала, как я играл? – воскликнул он с детским изумлением. – Смотри! Комбик не включен в розетку! Вот моя нога, а вот штепсель, и я его не трогал! Где комбик взял ток?