Ловушка для хищника

Королева дождя

Проведшие в этих местах много времени, трое всадников быстро сориентировались, куда им нужно следовать. Но даже если бы эти земли они видели впервые, то нескольких условных обозначений хватило бы, чтобы они вышли на нужный путь. Бывалые путешественники и странники, они не заблудились бы ни в море, ни на суше, зная, куда указывают звезды, облака, ветры и солнце в то или иное время дня. Кони галопом мчали их до поселка, о котором говорила любовница Хонбина. Предгорье было не близко, а готовиться к казни могли начать уже на рассвете — никто не станет ждать напрасно, всем побыстрее захочется посмотреть на расправу и жестокость. Хлеба и зрелищ! Черт возьми, они втроём тоже хладнокровно могли убивать и карать, но шестнадцатилетнюю девчонку? Огромной толпой? О каких традициях и приличиях, морали и нравственности рассуждают эти темные люди, если у них нет ни гуманности, ни здравомыслия?

Копыта постепенно издавали всё более громкий топот, переходя с песков на плотную почву. Чем ближе к горам, тем она была каменистее. Первым скакал Лео, бушующий внутри и возмущенный тем, что услышал. Для него, перевалившего за третий десяток, шестнадцатилетнее существо представлялось ещё ребенком, а дети и животные были святым в его миропонимании, это были безвинные существа, не способные постоять за себя, и их спасать следовало в первую очередь. Хоакин поравнялся с Хонбином, и они маленьким треугольником, снижая скорость, подобрались к селу, где далекие от цивилизации домишки ютились один рядом с другим, вырастающие снизу, как квадратные сталагмиты, в один-два этажа. Тощие улочки, с выбитыми прямо в земле ступеньками, помогающими забираться вверх по склону, на котором продолжали рассыпаться жилища, не были освещены. Единственным местом, у которого горела какая-то лампочка, была постройка рядом с мечетью, чей минарет всевидящим оком возвышался над однотипными и простыми обиталищами населения. Лео остановился у кустарника, не доехав до поселка. Спешившись, он подождал, когда к нему подойдёт Хонбин и кивнул, спрашивая, куда дальше? Никаких табличек с названиями переулков и номерами домов не было.

— Она сказала, что выдали её замуж за лавочника, значит, нужно искать дом с торговым первым этажом, — шепнул Бродяга и, пригибаясь, троица бесшумно втекла меж стен. Все спали, и только ослы, козы, бараны да коровы на задах дворов, в сараях, иногда могли издать шорохи. Каждый раз, пробыв в подобных уголках по несколько месяцев, банда возвращалась в родную страну немного одичавшей, не представляющей, как люди живут в таком количестве огней, света, шума. Поэтому они спешили провести немного времени в буддийском монастыре, где были воспитаны, и вернуться обратно к исполнению своего долга — борьбе с преступностью и любыми видами зла и несправедливости. Такими, какую они хотели предотвратить сейчас.

Темнота ночи не мешала им обыскивать дома, заглядывая в них и, при возможности, забираться в окна, чтобы убедиться, что там нет той, которую они ищут. Но логика подсказывала, что её должны были держать где-то там, где мешала бы сбежать решетка. Неужели бы не попыталась пленница унести ноги, спастись сама? Или это не имеет смысла? Если она пыталась сбежать от мужа, но была поймана, несомненно, она может считать, что уже всё бесполезно, и смиренно сидеть даже за открытой дверью. К счастью для ищущих, домов было не так уж много, и вскоре, проверив половину деревни, Хонбин наткнулся на здание, подходившее по описанию; на первом этаже расположилась закрытая на ночь лавка, со второго доносился мужской храп, а ниже первого, на уровне земли, виднелось два подвальных окна, зарешеченных, как темница. Лео подошёл к ним и устремил внутрь свой пронзительный, различающий в кромешной тьме почти всё взгляд. Обернувшись, он кивнул Хонбину. Приняв сигнал, тот осторожно подошёл к окну первого этажа и, открыв его, забрался внутрь. Чтобы не испугать девочку, ей нужно было объяснить, что её хотят спасти, а поговорить с ней на её языке мог лишь Бродяга. Опустив ноги на половицы, он огляделся, выяснил, что это было подобием складского помещения, прошёл, не задевая, мешки и ящики, очутился в коридоре. Для того, кто полжизни лазил по чужим квартирам и домам, тайным местам и убежищам, прокрадывался в неведомые лабиринты подпольных мастерских и фабрик, найти лестницу в подвал не составило труда. Хонбин достал отмычку и, уткнувшись в запертую дверь, принялся взламывать замок. Ему приходилось справляться и со сложными, специально замудренными замками, поэтому обычная замочная скважина от первобытных воров не могла остановить его. Повернув отмычку, он открыл дверь и скользнул за неё, такой же неслышный, как сон той, что лежала на пыльном полу возле каменной стенки. С головы до ног в черной парандже, невысокая девчонка свернулась клубком и пыталась забыться и спать, чтобы не мучиться ожиданием смерти. Хонбин кротко подошел к ней, присел на корточки и в одну секунду обхватил её одной рукой, другой зажав рот. Очнувшаяся загудела ему в ладонь, брыкаясь и трепыхаясь, что было сил, хотя длинная прочная чадра мешала, запутывая руки и ноги.

— Тише, тише, — заговорил молодой человек на фарси. — Я пришёл, чтобы спасти тебя. — По глазам было видно, что его услышали, но сопротивляться не перестали. — Ты хочешь уйти отсюда? Хочешь избежать смерти? — Девчонка замерла. — Давай поговорим? Ты обещаешь не шуметь? Не кричи, ладно? — Она осторожно кивнула и он плавно, чтобы в любой миг успеть заткнуть её, стал отводить руку в сторону.

— Что вам нужно? — провела она по своим губам, отряхиваясь от его касаний. Типичное мусульманское воспитание — прикосновение чужого мужчины непозволительный грех. Могла ли одна из взращенных таким образом изменить мужу?

— Спасти тебя. Я пришёл забрать тебя, чтобы тебя не подвергли казни.

— Зачем? Кто вас послал?

— Никто. Я хочу помочь тебе. — Она забилась в угол. — Как тебя зовут?

— Вас муж послал, да? Он хочет доказать всем, что я с мужчиной сбегала? Не пойду! И без того меня казнят, зачем он ещё чего-то от меня хочет? — Хонбин вздохнул.

— К счастью, я не знаком с твоим мужем. А из того, что я успел о нем узнать, я понял, что он далеко не хороший человек. — Он посмотрел на окно. Пока ещё темно. — У нас немного времени, чтобы определиться, бежишь ты добровольно, или мне забрать тебя силой? Я всё равно не дам тебе погибнуть, так что решай.

— Вы заберете меня силой? — ахнула она, и Хонбин приложил палец к губам, призывая к тишине. — Куда? Мне некуда идти. Семья от меня отказалась, муж же отрекся. Я опороченная. Меня и в других сёлах либо забьют, либо вернут сюда, и меня всё равно убьют.

— Я увезу тебя гораздо дальше отсюда. Туда, где тебя никто не тронет. Я задаю тебе вопрос ещё раз: ты хочешь спастись?

— Чего ради? Чтобы меня вы били? — Она обняла себя руками, поджав колени к груди. — Я думала, что где-то лучше может быть, потому и пыталась убежать. Мне всегда говорили, что замужем все одинаково живут, надо терпеть поэтому всё. Я терпела, четыре года терпела, да не выдержала, когда он опять меня лупить начал, да за волосы таскать. Сбежала, да поймали. Никуда не деться. Везде всё одно. Этот муж помрёт, так другого найдут, тоже бить будет. А дома отец врежет, если что не так сделаю, или братья, или кормить не будут, пока работать лучше не стану. Куда сбегать? Зачем? Лучше пусть убьют завтра, всё ж отмучилась своё.

— Он заставлял тебя много работать? — нахмурился Хонбин.

— С рассвета до зари. И мать его меня гоняла. А что делать? Я пока дома жила, меня отец гонял. Меньше, конечно, но то отец, а это муж. Ещё Аллах и детей не дал, значит, я не такая — меня бить нужно. — Хонбину захотелось удариться головой самому от подобных рассуждений. Он не впервые сталкивался с подобным. Конечно, в городах и более передовых исламских странах такого не было, но стоило отдалиться, зайти по тропам, которые вели в такие вот забытые всеми места, как творился настоящий варварский беспредел, где телевидение и радио способны воспринять за чудо, а верховенство и главенство мужчины не обсуждается. Они могут делать всё, что угодно, а слова женщин и их жизни ничего не значат.

— Ты у него одна жена? Сколько ему лет?

— Одна. Одного года они с отцом, стало быть, по сорок четыре им. Он при большом хозяйстве, с деньгами, поэтому я в дом свой честь принесла, что он меня взял, да вот, не угодила ему…

— Послушай… — так и не зная, как её зовут, опустил обращение Хонбин. — Завтра тебе никто быструю и безболезненную смерть не обещает. Тебя покалечат и будут долго-долго бить, пока ты не умрешь. Ты этого хочешь? Я предлагаю тебе выжить, уехать отсюда туда, где никто тебя не тронет и пальцем, где о тебе будут заботиться. Ты веришь мне? — Девчонка не собиралась выковыриваться из угла, и смотрела если не подозрительно, то почти равнодушно. Все шестнадцать лет она видела мир с одного ракурса: ежедневные молитвы, чтение Корана, побои и тяжелый труд. Откуда ей было знать, что существует другая жизнь, что бывает другое существование? Она не могла представить ничего, кроме этого села, стареющего отъевшегося мужа, жуткой свекрови, насилия и общественного мнения, которое играло решающую роль в судьбе каждого жителя деревни. С минарета вдруг донесся призыв муэдзина. Хонбин понял, что вскоре начнёт просыпаться народ, и будет поздно. Сделав молниеносное движение, он скрутил девчонку в охапку, сунул ей под нос чистый платок, заранее смоченный одурманивающим и усыпляющим средством и, подержав с полминуты, перекинул вырубившееся тело через плечо. Когда человек не может позаботиться о себе сам, о нем следует позаботиться другим.

Бродяга поднялся с нетяжелой ношей на первый этаж, передал через окно сверток в руки Лео, подхватившему персиянку, как пушинку.

— Ты увози её, а мы с Эном тебя скоро догоним, — он посмотрел на Хоакина. — Пошли, быстренько поднимемся наверх. Руки чешутся отмутузить одного урода.

— Ну вот когда я уже отдохну, а? — проворчал друг и залез к нему в дом. Тихо, быстро и бесследно они настигли спящего владельца лавки, избили его до полусмерти, не дав издать и звука, и растворились, догнав Лео, когда начало светлеть.

На небольшом распутье они притормозили. Одна непрочерченная тропа вела к Вавилону, а другая, едва проглядывающая, уходила в сторону другой части пустыни, где ждали троицу её пожитки и палатка, в которой они обитали последние недели.

— Вы можете везти девчонку к нам и собираться, а я всё-таки попрощаюсь нормально с Маликой. — Небо стремительно голубело, но не спавшие почти сутки воины ещё были полны сил. Разве что Хоакин хотел поскорее найти какой-нибудь приют, но когда он понял, что Хонбин навострился в притон, то надумал к нему присоединиться.

— Лео, мы подтянемся позже, ладно? Осторожнее! — распростились они ненадолго и пришпорили коней, повторяя по новой ночную дорогу. На этот раз она показалась ещё более долгой, но теперь они уже окончательно определились, что больше ни во что не ввяжутся до отпуска. Вымотанные, но морально удовлетворенные подвигами, молодые люди жаждали навестить старых друзей, поведать родные просторы. Никакая награда им нужна не была. Они творили добро во имя добра, и каждое предотвращенное зло и противозаконие уже являлось для них подарком.

Хонбин снова выдал дробь подошвой, и они вдвоём с Эном спустились под пески, где, на удивление, музыка грохотала ещё сильнее, чем ночью. Встав в проходе, пока никому не мешали, товарищи огляделись. За столиками было не так уж много людей. В основном все уже расходились, а из недавно зашедших были скорее деловые люди. Бродяга поискал глазами свою любовницу, но не увидел её среди официанток, которых осталось всего три на весь зал. Уставшие и подработавшие за ночь и любовными услугами, другие девушки, наверное, ушли спать. Обидно будет, если его избранница уже занята другим. Бродяга подошёл к мужчине-администратору, который вертелся у бара, мучась тем, что сигнал его мобильного не брал.

— Ещё раз здравствуйте, — улыбнулся Хонбин, говоря без акцента, так что не разбирающиеся в восточных национальностях никак не могли угадать, кто же он по рождению? — А Малика у себя? — Мужчина обернулся к нему и застыл. Взор его стал каким-то озабоченным, даже ошарашенным. Парень ждал ответа, но тот хлопнул губами, и Хонбин решил, что его не расслышали. — Малика у себя?!

— Она… нет… её нет сейчас, — замотал тот головой, запоздало попытавшись спрятать с лица растерянность. — Выпьете что-нибудь? Угощаю, как постоянных клиентов. — Молодой человек прищурился, чувствуя что-то неладное. Он обернулся к Эну. На том тоже читалось недоверие к происходящему, в котором было что-то странное.

— Я загляну к ней, — сказал Хонбин и пошагал во внутренние комнаты. Всполошившийся мужчина подпрыгнул с места и попытался остановить его.

— Не стоит, говорю же, её нет сейчас, будет позже. Заглянете в другой раз!

— Мне нужно сейчас! — огрызнулся Бродяга, убрав от себя руку распорядителя. Эн не отставал от него. За боковой дверью тянулся узкий коридор, сворачивающий дважды: к кухне и подсобкам, и покоям проституток. В конце он упирался в ещё одну дверь, которая вела к запасному выходу, которым пользовался персонал, или через который можно было бы спастись, обвались главный вход. Все комнаты спален выглядели одинаково, и единственное, что вспомнил Хонбин — у Малики была не крайняя. Ему незачем было запоминать нумерацию, ведь его водила туда она. А без неё он сначала распахнул одну, обнаружив за ней дрыхнущего пьяного голого мужика, и девицу, приводящую себя в порядок, потом толкнул другую и тут же узнал «келью» его любовницы. Кровать была в беспорядке, но на ней никого не было. Женщина лет сорока мыла пол возле постели, начав приподниматься с колен при появлении гостей.

— Я же говорю, её нет… — лебезил сзади мужчина. Хонбин хотел было уже прикрыть обратно, когда понял, что алая простыня как-то неравномерно красная. Замедлившись, он ступил внутрь, и осторожно подойдя к кровати, с ужасом стал понимать, что простыня вовсе и не была такого цвета. Она была мокрой и красной от крови, разлившейся по ней. Женщина попыталась закрыть собой ведро, вода в котором тоже побагровела.

— Где она?! — крикнул Хонбин мужчине. — Что произошло?!

— Ничего, ничего не произошло! Малике понадобилось срочно уехать, — понес он очевидную ложь. Эн вытащил клинок и приставил его к горлу говорившего, не успел тот и заметить, как это произошло. Второй парень приблизился к нему, держа боковым зрением под наблюдением уборщицу. В Вавилоне никогда не знаешь, от кого ждать подвоха.

— Я спрашиваю последний раз: где Малика?

— Я не знаю! — Эн резанул слегка кожу, плавно погружая в неё кинжал. Мужчина вскрикнул. — Я не виноват! Я не знаю, что это были за люди! Их было четверо! Они внеслись, схватили её, и повели сюда! Я ничего не мог сделать! Вы же знаете, у нас даже нет охраны! — Хонбин знал, что и это ложь. Охрана тут была всегда, замаскированная под постояльцев и посетителей. Он достал нож тоже и покосился на уборщицу. Та испугано прикрылась дверью, и, пропав из поля зрения администратора, едва заметно покачала головой. Разумеется, то, что он говорит неправду, чуется за версту. Он не позволил бы никому схватить свою работницу и сделать с ней что-то, не заплати ему кто-то денег.

— Где она?! — яростнее потребовал Хонбин, предугадывая, что уже не застанет той, которая дарила ему столько часов удовольствия, живой. Сердце заклокотало от обиды. Он хотел попрощаться с ней. Да, он не любил её в том смысле, каком представляется настоящая любовь, но она была дорога ему. Она была хорошей девушкой, она знала, кто плохой, а кто хороший, она не первый год помогала им, рискуя собой. Пырнув мужчину до середины лезвия, Хонбин посмотрел ему в глаза. Тот взвизгнул, но орущая музыка не могла никого всполошить. Не потому ли она и была ввернута на всю катушку, чтобы в зале никто не слышал криков девушки?

— За мной, туда, пожалуйста… — указал схваченный и повел их дальше, к концу коридора, к последней запертой двери. Перед той стоял высокий стражник. Он схватился было за пистолет, но Эн плотнее пригрозил лезвием у горла мужчины, и тот лишь открыл им доступ дальше. Справа на верх вела железная лестница, а налево протянулось небольшое пространство, где были свалены тюки с тканями для пошива экзотической и колоритной одежды проституткам, стояли шкафы, набитые разным хламом для нужд таверны. И в дальнем углу, на деревянном темном полу, прикрытое какой-то драной тряпкой, лежало тело Малики. С болезненным скрежетом в груди, Хонбин приблизился к нему и опустился на колени. Отодвигая постепенно материю, он с отвращением и ужасом обнаруживал исполосованные плечи и руки, в глубоких порезах. Перевернув её с бока на спину, молодой человек увидел истыканную и израненную клинком грудь, из которой уже вытекла почти вся кровь. Закрытые кем-то глаза на истерзанном лице не могли упрекнуть в том, что он отлучился в тот момент, когда за ней пришла смерть. Если бы он не умчался спасать другую, то защитил бы её! Но почему с ней расправились так жестоко? Хонбин приподнял её тело и провел пальцами по лицу, убирая с него волосы. Тем страшнее была картина убийства, что сквозь следы пыток и мук, девушка даже теперь была красива. Прижав её к себе, парень поцеловал её окровавленную щеку.

— Прости, Малика, прости, что не уберег тебя. — Опустив её обратно, он поднялся. — Я никогда тебя не забуду. — Развернувшись к дрожащему и раненному «метрдотелю», понукаемого Хоакином, Бродяга выставил вперед нож и, не думая, ещё раз пырнул им того в живот.

— А-а!!! Что вы делаете? Я всё расскажу, всё! Что вы хотите знать?! Их было четверо, говорю же! Они уехали часа полтора назад. Они хотели что-то узнать, поэтому спросили Малику. Видимо, она не хотела говорить…

— Что она могла знать? И как они могли подумать, что она что-то знает?! — Хонбин пырнул его снова.

— Прекратите, прошу! Да, да, это я сказал, что она знает! Я! Довольны? Им нужна была информация о ком-то подозрительном, но я ведь ничего не знаю! Я сказал, что с самыми молчаливыми посетителями общается Малика, и они пошли к ней! — Услышавший подозрительные звуки стражник сунулся в этот закуток, и Хонбин, поймав его за шкирку, затянул внутрь полностью и, пока тот не пришёл в себя, вырубил сильным ударом по затылку, после чего опять вернулся к мужчине, истекающему кровью.

— Дальше, говори всё!

— Всё, говорю всё, как на духу! Им нужно было знать, кто мог совершить этой ночью что-то возле станции. Я и сказал, назвал всех, кто приходил сегодня ночью, описал. Мне тоже угрожали, сулили деньги. Деньги я не брал, но ведь за жизнь-то страшно! Я сказал, что ничего не знаю о вас, а кто может знать? Спросили они. Я позвал Малику, сказал, расскажи, тут вот интересуются твоим знакомцем. — Осознав, что виноваты в смерти девушки именно они, ведь искали сорвавших переправку оружия, Хонбин окончательно вышел из себя. Этот низкий тип переложил всю ответственность на несчастную девушку, подставил её, и она подверглась пыткам. С разворота полосонув грудь мужчины, пока его придерживал Эн, Хонбин ранил его ещё несколько раз и бросил под лестницу. Сомневаться не приходилось, что он был осведомителем и передатчиком у преступников. Мир не обеднеет от такой потери. Со стонами и кряхтением, он завалился вниз. Мрази достойная погибель.

Дверь скрипнула, и среагировавший Эн безошибочно вытянул руку с кинжалом, прислонив его к шее показавшегося. Но это была одна из подруг Малики, другая проститутка. Испугавшись, она вздрогнула, посмотрела Хоакину в глаза, но не отступила. Переведя взгляд на Хонбина, она ловко достала из декольте записку и протянула её ему.

— Когда Малику отволокли сюда, она была ещё жива, — шепотом сказала она и исчезла, прикрыв за собой. Развернув маленькую бумажку, Хонбин прочел знакомый почерк, написанный угасающей рукой, превозмогающей себя, чтобы сообщить всего одну фразу: «Я ничего о вас не сказала, ибн Бин». Она даже не обратилась к нему по его имени, боясь, что записка не дойдёт до него. Поджав задрожавшие губы, Бродяга сделал глубокий вдох. В эту минуту он ненавидел этот мир и не видел никакого смысла в его спасении. Ему хотелось убивать. Он ненавидел ту шестнадцатилетнюю дурочку, из-за которой он уехал из Вавилона, он ненавидел всё, что помешало ему быть здесь и сохранить Малике жизнь.

— Мы сможем настигнуть их, — произнес Эн. — Едем?

— Да, — севший голос Хонбина не смог осилить больше одного слога. Вернувшись к мертвому телу, он подхватил его на руки, зная, что если оставить его здесь, то оно просто окажется выброшенным на помойку. После того, как он догонит тех четверых, что сотворили это, накажет их и отомстит в полной мере, он достойно похоронит Малику в этой пустыне, которую она украшала собой, в которой провела полжизни, чьей дочерью была.

Поднявшись по этой самой запасной лестнице, молодые люди выбрались на поверхность. Хонбин забрался на коня и Эн помог ему поднять себе на колени бездыханную Малику. Придерживая её, он мчался во весь опор, понимая, почему его раньше учили жестокости, почему она была уместна. Они радовались тому, что предотвратили посылку партии оружия, обойдясь без жертв, а что же в итоге? Те, чьи жизни сохранили они, пришли и забрали невинную, ту, которая ничего им не сделала. Никогда, никогда больше Хонбин не станет оставлять в живых преступников. Он искромсает их всех, до последнего, истребит ублюдков. Солнце поднялось высоко, палило нещадно, но воин ничего не чувствовал, кроме злости, требовавшей крови и мести. Впору было пролить слезы на эту сухую и бесплодную землю, но он был слишком закален для выражения своих чувств и эмоций. В душе его шел дождь и гремели грозы, но вокруг простиралась бескрайняя пустыня, которую он не удобрит ничем, кроме крови врага.