Любовница короля

Глава 6

Приехав в Лондон в конце августа, они узнали, что их величества, принцессы и весь двор уехали жить в Веймут, так как мирная, спокойная обстановка этого места была рекомендована врачами королю, чье состояние вновь вызывало опасение.

Эдуард решил не терять времени даром. Если он хотел получить пост в Ирландии, то просить об этом отца нужно немедленно. Но согласится ли Жюли остаться одна в Найтсбридже? Ведь он не может поехать вместе с ней ко двору без приглашения.

— Конечно, я останусь, mon chйri. К тому же здесь у меня столько дел! Мне не терпится поскорее нанести визит милой миссис Фитцхерберт… — Она весело рассмеялась. — Я ведь должна узнать, насколько правдивы слухи.

Встреча дам сопровождалась смехом и слезами.

— Ma chиre, Мария, какой обворожительный и счастливый у вас вид!..

— Ah, Julie, ma petite, c'est l'amour… [7]

Обе рассмеялись.

— Мы слышали, будто вы и принц Уэльский… — начала Жюли.

— Да, это правда. И мы… несказанно счастливы.

— А я счастлива за вас. — Жюли замялась, но все же решила спросить: — А как же… Это тоже правда, что…

— Значит, вы слышали, что у нас есть ребенок? Это дочка моих старых друзей Сеймуров. Я просто забочусь о ней, пока ее родители на лечении за границей.

— О, могу себе представить, какое это для вас удовольствие. Но только осторожнее, милая Мария, иначе потом тяжело будет расставаться. Кстати, миссис Джордан, кажется, преподнесла герцогу еще одного сына в минувшем январе?

— Да, я вижу, все новости исправно доходят до Канады. А вы слышали, что миссис Джордан опять…

— О нет! Нет! — Жюли рассмеялась. — Бедная миссис Джордан!

— Не знаю… Иногда я завидую ей. Порой мне кажется… Впрочем, что об этом говорить!.. Как поживает наш дорогой Эдуард?

— Теперь гораздо лучше — с тех пор, как вернулся в Англию. Ах да, чуть не забыла! Он просил меня узнать о вашем доме в Касл-Хилл. Он все еще продается?

— Да. Я решила, что этот дом должен принадлежать только герцогу.

— В таком случае он просит продать дом ему как можно скорее, потому что в Найтсбридже нам все-таки тесновато. А теперь, милая Мария, нельзя ли мне взглянуть хоть одним глазочком на вашего малыша?

Миссис Фитцхерберт позвонила в колокольчик.

— Я надеялась, что вы попросите об этом. Если бы вы не попросили, я бы сама показала вам девочку. Вы не представляете, как я горжусь ею! — И она рассмеялась.

Держа малютку на руках, Жюли почувствовала, как на душе у нее вновь стало тяжело. Она поняла, что должна гнать от себя такие мысли, и спросила:

— А что принц Уэльский? Как он отнесся к пребыванию в доме малютки?

Сияя от счастья, Мария ответила:

— Он обожает ее. Просто обожает!

К несчастью, веймутские бризы так и не произвели желаемого благотворного влияния на состояние рассудка короля. Эдуард нашел отца полностью неспособным вникать в смысл какой бы то ни было вразумительной беседы. Всякий раз, когда он заводил разговор об Ирландии, отец оставался безучастным и лишь пугающе часто тряс головой. Доктора настояли на том, чтобы Эдуард прекратил говорить с ним о государственных делах, а также пришли к выводу, что королю нужно как можно скорее отправиться в Лондон.

Эдуард был рад вернуться к Жюли, единственной, с кем мог говорить открыто и найти утешение в трудную минуту. Он намеревался обратиться за помощью к братьям — Георгу, принцу Уэльскому, и Фредерику, который теперь занимал пост главнокомандующего британской армией.

Однако Фредерик встретил Эдуарда на удивление недружелюбно, а спустя несколько недель Эдуард обнаружил, что и Георг, по-видимому, подвергся влиянию брата. Своими наблюдениями он поделился с Марией в надежде узнать, что произошло.

Мария колебалась и ответила не сразу. Она уже давно заметила, что Георг и герцог, обсуждая Эдуарда, говорят о нем в пренебрежительном тоне, посмеиваясь над его чопорной, неприступной манерой держаться.

— Видите ли, сэр, мне кажется, враждебность герцога объясняется его завистью.

— Завистью? Да чему же он может завидовать?

— Доблести, какую вы показали в Вест-Индии, вашим блестящим достижениям в Канаде… К тому же он не может забыть своего позора в Нидерландах… где ему пришлось раболепствовать перед Бонапартом! Сразу видно, что вы не читали газет и не знаете, как его там поносили… — Она снизила голос до шепота. — Только я вас умоляю, сэр, ни в коем случае не упоминайте о нашем разговоре.

Вот в чем дело. Значит, обращаться к Георгу и Фредерику отныне бесполезно.

В то время как Фредерика, герцогиня Йоркская, оставалась непреклонна в своем нежелании встречаться с миссис Фитцхерберт, миссис Джордан или мадам де Сен-Лоран на том основании, что это унизит ее достоинство как прусской принцессы, — Каролина, принцесса Уэльская, напротив, с удовольствием принимала у себя любую из этих дам. Даже Марию, которая теперь вновь жила с ее мужем. Более того, она не раз обращалась к миссис Фитцхерберт за помощью и советом. Каролина была сражена наповал, когда принц назначил полковника Томаса ее аудитором, несмотря на то что она и сама признавала плачевное состояние своих финансовых дел. Теперь, после нескольких месяцев работы полковника Томаса с ее бумагами, счета пришли в еще больший беспорядок. Каролина была убеждена, что этот человек совсем не разбирается в бухгалтерии, а приставлен Георгом шпионить за ней в ее собственном доме. Встретившись в очередной раз с Марией, она дала волю эмоциям и не стеснялась высказывать свои предположения.

Желая помочь ей, миссис Фитцхерберт предложила Георгу, чтобы Эдуард, как незаинтересованное лицо, произвел проверку счетов. Эдуард, располагая свободным временем, был рад принять предложение Георга и провел тщательную проверку счетов Каролины. Он был потрясен тем, что обнаружил, и посоветовал брату отказаться от услуг полковника Томаса, признав его работу никчемной.

Но к удивлению Эдуарда, Георг в ярости накинулся на него. Да как он смеет предлагать ему такое? Сама принцесса Уэльская назначила полковника на эту работу. В конечном счете полковник Томас остался при должности и, что самое главное, выразил желание никогда больше не видеть Эдуарда.

Жюли возмущенно качала головой.

— Сэр, не стоило вам браться за эту работу. Вмешательство в дела подобного рода обычно ничем хорошим не заканчиваются.

Наступила очередь Эдуарда искать помощи у Марии, и он написал ей:

Чтобы сделать приятное своей дорогой Марии, Георг притворился, будто простил Эдуарда, а на самом деле твердо решил никогда больше не позволять чопорному принципиальному братцу вмешиваться в свои личные дела.

А между тем Жюли и Эдуард занялись обустройством дома в Касл-Хилл. Расходов не жалели, поскольку Касл-Хилл должен был стать их дворцом. Слугам и лакеям надлежало выглядеть безукоризненно в любое время, поэтому теперь в доме проживали специальный парикмахер и портной для прислуги. Каждое утро они выстраивались, и Эдуард лично проверял их внешний вид. Ночью один из слуг должен был бодрствовать до утра, поддерживая в камине огонь, и ровно в пять часов подавать хозяину чашку горячего кофе.

Ежедневно после завтрака управляющий должен был отчитываться перед хозяином о расходах за предыдущий день, а целая армия горничных, перемещаясь из комнаты в комнату, терла, скребла и мыла, поддерживая идеальную чистоту.

В начале 1802 года все неожиданно изменилось. Эдуарду, к его величайшему удивлению, предложили занять пост губернатора Гибралтара вместо умершего генерал-майора сэра Чарльза О'Хары.

Премьер-министр мистер Эддингтон был с Эдуардом откровенен:

— Гарнизон находится в плачевном состоянии, сэр. Пьянство и мятежи. Такое положение существует уже давно, и пора положить ему конец. Вы, ваше королевское высочество, тот, кто в силах исправить положение. Можете всегда рассчитывать на поддержку кабинета министров.

Эдуард был осторожен. Он хорошо помнил положение дел в Гибралтаре еще в те далекие времена.

— А что касается второго командующего, Барнетта, могу я рассчитывать на него?

— Он надежен и крепок как сталь. На него можно положиться.

Назначение Эдуарда на пост главнокомандующего Ирландии так и не состоялось, с двумя старшими братьями отношения зашли в тупик. Он презирал их паразитический образ жизни и был рад уехать из страны. Дворец Касл-Хилл придется пока закрыть — пусть он ждет, когда Эдуард с триумфом вернется, наведя порядок в Гибралтаре. Жюли, как всегда, не возражала.

На борту судна, отплывающего из Англии, Эдуард еще раз внимательно прочел письмо от Фредерика, которое тот послал в ответ на его согласие принять новый пост.

Однако тут же следовало:

Он также не мог забыть, что сказал ему на прощание отец:

— Теперь, сэр, отправляясь в Гибралтар, смотрите не усердствуйте так рьяно, как в Галифаксе.

Что они имели в виду? Они действительно хотят навести порядок в Гибралтаре или нет?

Нежась в роскоши Карлтон-Хаус, Фредерик самодовольно усмехался:

— Так ему и надо, нашему смазливому ханже и педанту. Вот посмотришь, Георг, скоро настанет для нас долгожданная свобода.

— Как умно было с твоей стороны, Фред, заставить его думать, будто ему оказали честь…

— Честь? Да он забудет про всякую честь, в следующий раз уезжая из Гибралтара! Я поставлю его на место. Больше он никогда не сможет превзойти меня!

— И сколько времени ты ему даешь?

Фредерик несколько мгновений любовался мысками своих до блеска начищенных сапог.

— Двенадцать месяцев. Да. Двенадцать месяцев и не больше.

Их приезд в Гибралтар совпал с датой, когда они в прошлый раз уезжали оттуда в Канаду. 10 мая, ровно одиннадцать лет назад.

Их встречал весь гарнизон. Часть войск маршировала парадом, другая выстроилась вдоль всего пути к Конвенту — официальной резиденции губернатора Гибралтара. Несмотря на то что Эдуард был предупрежден и готовился встретить гарнизон, требующий немедленной тренировки и муштры, он не ожидал увидеть скопище распустившихся, неряшливых оборванцев.

Военный парад был назначен на следующий же день, на половину четвертого утра. Герцог Кентский принял брошенный ему вызов.

После парада, когда всех провинившихся отправили в карцер, Эдуарду предстояло посетить заседание местного гражданского суда, где ожидали приговора три испанца, обвиненные в краже пятисот фунтов стерлингов. Учитывая доказанность их вины, Эдуард без сожаления отправил всех троих на виселицу. Пусть не только войска, но и гражданское население трепещет перед ним.

На окраине Корк-Вудз он подыскал небольшой домик, где Жюли могла уединяться от шумной и не всегда безопасной гибралтарской жизни. Пьяные солдаты слонялись по улицам в поисках продажных девок, давным-давно потерявших всякий стыд. Целых девяносто винных лавок находилось на клочке земли в две квадратные мили! Предшественник Эдуарда, губернатор О'Хара, имел с этих заведений свой доход — за лицензию на право торговли спиртными напитками их владельцы платили ему в общей сложности семь тысяч фунтов стерлингов. Эдуард распорядился закрыть пятьдесят питейных заведений, несмотря на то что такие меры урезали дополнительный доход. Остальным надлежало переместиться за пределы гарнизона. Вместо них Эдуард разрешил открыть несколько пивных. Но и там военным разных рангов запрещалось сидеть за одним столом.

Летом офицеры и солдаты должны были являться на утренние парады в половине четвертого, весной и осенью на час позже, зимой — позже на два часа. Вечером, перед отбоем, на плацу также проводился парад, и после нескольких ударов колокола все солдаты должны были разойтись по казармам. Теперь вся жизнь в гарнизоне подчинялась суровой дисциплине. Любые уклонения и отказы повиноваться сурово наказывались. Даже внешний вид солдат теперь был строго регламентирован — коротко подстриженные волосы и бороды, никаких бакенбардов. Коснулись нововведения также и внешнего облика офицеров — теперь им надлежало отказаться от смешной привычки носить зонтик.

Помимо отчаянных и энергичных попыток искоренить пьянство, которое Эдуард считал наибольшим злом, он также был озабочен огромным количеством случаев изнасилований и нападений на женщин. За эти преступления герцог назначал тяжелые наказания в виде порки, когда виновных удавалось выявить.

В середине ноября в Гибралтар прибыли новые полки, принимавшие участие в военных действиях в Египте. Солдаты, ожидавшие отдыха и расслабления, очень скоро обнаружили, что местный губернатор видит в них лишь материал для перевоспитания. Количество площадок для телесных наказаний росло.

Эдуард и Жюли готовились встречать Рождество. Они планировали дать несколько крупных торжественных приемов в Конвенте, в то время как менее пышные вечеринки частного характера должны были пройти в их домике в Корк-Вудз.

Это произошло во время одного из очередных обходов — именно тогда Эдуард получил первое предостережение. Наведываясь с инспекцией в казармы, он тщательно обходил каждый угол, с тем чтобы ни одно нарушение не ускользнуло от его орлиного взора.

И вот при осмотре госпиталя, осторожно ступая между соломенными тюфяками, он заметил, что один больной солдат пытается привлечь его внимание. Эдуард подошел к несчастному и склонился над ним. Тот прошептал:

— Сэр, против вас организован заговор. Они хотят напасть на вас в сочельник.

Эдуард ждал, однако не заметил признаков готовящегося нападения. Наконец наступил сочельник, а вместе с ним вышел и приказ Эдуарда — никаких попоек в рождественский праздник. Получив приказ, офицеры 8,25 и 54-го пехотных полков заперли своих солдат в казармах, а в 25-м полку даже отсрочили выплату жалованья.

Беспорядки начались после того, как разъяренные виноторговцы контрабандой протащили в 8-й полк бренди и вино. Разгоряченные спиртным, солдаты выломали в казарме замки и запоры и отправились в 25-й и 54-й полки, призывая всех присоединиться к мятежу. Когда те отказались, солдаты 8-го полка назвали их трусами, и началась перестрелка.

Эдуард разъярился, когда его праздничный вечер прервали, но потом, по просьбе Жюли, пригрозив провинившимся суровым наказанием, все же спустил дело на тормозах.

Однако на следующий день солдаты 25-го полка все же получили жалованье, отправились в город и там, громя винные прилавки, устроили настоящий пьяный разгул. Вчера их обозвали трусами, и теперь они были намерены показать обидчикам свою удаль. Солдаты отправились в казармы 8-го полка и учинили там трехчасовое побоище. Трое оказались убитыми, несколько человек ранены.

Эдуард был взбешен. Он лично прекратил безобразия и распорядился отправить под арест десятерых зачинщиков. Уже на следующий день их ждал военный трибунал.

Жюли не имела обыкновения вставать рано, как Эдуард. Но в тот день он удивился, встретив ее в столовой за завтраком.

Нахмурив брови, он сурово спросил:

— Что это означает, мадам?

— Я хочу поговорить с тобой, Эдуард, перед тем как…

— Если ты собралась просить о чем-то, лучше не трать мое время понапрасну. Позволь мне насладиться завтраком в тишине.

— Послушай, Эдуард, я прошу проявить милосердие! Не надо обвинений в мятеже!..

— А что же это, по-твоему, было?

— Просто пьяная драка… Эдуард, прошу тебя… Ведь сейчас Рождество! Эти люди… пусть они грубые, необразованные, но они хотели как-то развлечься… отпраздновать… А теперь? Во что вылилось для них Рождество?

— Мадам, я сейчас не настроен слушать проповеди. Я послушал вас накануне и проявил непозволительную терпимость. Но теперь даже вам должно быть ясно, что такой терпимости не место в армии.

Жюли поняла, что Эдуард сейчас в мрачном расположении духа и его ничем нельзя тронуть. И все же она решила еще раз попытаться, прежде чем десятеро несчастных предстанут перед трибуналом.

— Эдуард, пожалуйста, вспомни, какой сейчас праздник! Вспомни, что сейчас время прощать! Пожалуйста, не выноси этим людям смертный приговор!

Но Эдуард, разбивая скорлупу яйца и даже не взглянув на нее, произнес:

— Все, что вы говорите сейчас, мадам, — сентиментальная женская болтовня…

Жюли поняла, что участь несчастных солдат предрешена.

Все десять обвиняемых были приговорены к расстрелу, причем расстрел троих должен был состояться незамедлительно, поэтому герцог Кентский выстроил на плацу весь гарнизон, с тем чтобы солдаты могли наблюдать за казнью.

Исполнять приказ надлежало солдатам 54-го полка. Заняв свои места, они стояли с оружием наготове, исполненные ненависти к возложенной на них отвратительной миссии и к человеку, отдавшему приказ. Они не держали в сердце злости на троих своих сотоварищей по вчерашней драке, которых теперь вывели на площадку перед казармой и которые еще вчера, устроив в городе настоящий погром в поисках женщин и не найдя таковых, вернулись в гарнизон, жаждая продолжить приключения. Они просто бузили и задирались, и теперь их ждал такой позорный конец.

Напряженная, зловещая тишина повисла над площадью. Некоторые мысленно молились, некоторые слали проклятия. Потом резкий короткий приказ прорезал тишину. Взмыли вверх ружейные дула. Другой приказ, и раздались ружейные залпы…

Когда трупы казненных унесли, солдаты выстроились и промаршировали в казармы, тщательно следя за выправкой, поскольку знали, что ненавистный герцог Кентский внимательно наблюдает за ними, готовый придраться к любой мелочи.

Когда Эдуард вернулся домой, Жюли писала записки друзьям, отменяя ожидавшийся в тот вечер прием.

— Жюли, ты не должна так поступать. Ты хоть понимаешь, что это означает?

— У меня нет настроения веселиться. Думаю, у наших гостей тоже.

— Но получается, что, критикуя мои действия… ты тем самым встаешь на сторону… других!

— Других? Кого же?

— Барнетта и… кое-кого из офицеров. Сейчас, как никогда, Жюли, мне нужна твоя поддержка. Пожалуйста, Жюли!.. В конце концов, это всего лишь моя работа… вопрос элементарной военной дисциплины! А наша светская жизнь должна идти своим чередом. Все ждут от нас этого. Да ты и сама все увидишь.

Несмотря на оптимизм Эдуарда и дар Жюли быть хорошей хозяйкой и красиво принимать гостей, в гибралтарском обществе воцарилось мрачное настроение. Гости поднимали бокалы и, прячась за ними, лукаво перемигивались. Что же это? Не начало ли конца правления нового гибралтарского губернатора?

На следующий день Эдуард пересмотрел свое суровое отношение к обвиняемым, заменив оставшиеся семь смертных приговоров на пожизненные каторжные работы.

До сих пор он с каждой уходящей почтой исправно отсылал рапорты мистеру Эддингтону, но теперь у него возникло чувство, что последние грустные события невозможно объяснить письменными отчетами. В связи с этим он отправил в военное ведомство своего личного адъютанта капитана Томаса Додда, с тем чтобы тот доложил высокому начальству правду, способную опровергнуть россказни, распространяющиеся из подопечного гарнизона. Кроме того, как губернатор Гибралтара, он требовал расследования поведения генерал-майора Барнетта и еще нескольких офицеров, которые вместо оказания помощи и содействия ему позволяли себе не подчиняться приказам и оспаривать их.

Впрочем, Эдуард заранее знал, каковы будут последствия. Он знал, что герцог Йоркский безоговорочно поверит худшему. Теперь он на себе испытал, что такое муки человека, томящегося ожиданием, коротающего медленно ползущее время в надежде на отмену приговора. Он стал все чаще уединяться и бродить по удаленным местам. Во время одной из таких прогулок Эдуард внезапно встретил на узкой тропинке цыганку, которая, стоя в отдалении, задумчиво разглядывала его.

Герцог подождал немного, находясь под прицелом ее проницательного взгляда, затем решил заговорить с ней:

— Если не возражаешь, добрая женщина, я пойду своей дорогой.

— Но вы можете также послушать то, что я вам скажу, ваше королевское высочество…

— Так ты знаешь, кто я?

Она усмехнулась:

— Кто же этого не знает? Кто не знает ненавистного герцога Кентского? На вашем жизненном пути, сэр, вас ждут многие трудности, потери и испытания. Но не отчаивайтесь — вы умрете счастливым. У вас будет дочь, которая станет прославленной королевой.

Эдуард протянул ей монету, но цыганка даже не шелохнулась, продолжая сверлить его взглядом. Затем бесшумно исчезла в зарослях.

А Эдуард продолжил свой путь. Холодная, циничная улыбка играла на его лице. Какая еще дочь? Не нужна ему никакая дочь. И никакие сыновья. Его вновь охватило чувство одиночества. Да разве может Жюли знать о том, как он сожалеет, что у него нет семьи! Только семья в том виде, как он себе представляет, ему не нужна. Стало быть, все его действия и поступки оправданны.

Томас Додд вернулся в Гибралтар только в начале апреля. С плохими вестями. По приказу короля его королевскому высочеству надлежало немедленно вернуться в Англию. Эдуард был потрясен. Тем более, что в приказе также сообщалось, что свой губернаторский пост он должен передать генералу Барнетту, который будет временно занимать его до прибытия в Гибралтар вновь назначенного губернатора генерала Тригга. Позор и унижение. Он, герцог, член королевской семьи, должен испытать такое бесчестие перед всем гарнизоном и передать правление Барнетту, так и оставшемуся безнаказанным.

Жюли утешала Эдуарда как могла:

— Ты только подумай, милый, с каким удовольствием предашься жизни в комфорте и роскоши. Жизни, которая для твоих братьев считается чем-то само собой разумеющимся. У тебя наконец появится время для всех твоих увлечений…

— Я солдат, Жюли. И привык сражаться. Я не позволю, чтобы дело осталось неразрешенным. Мои действия должны быть оправданы…

— Да, Эдуард, конечно…

На этот раз для Эдуарда и Жюли, покидавших Гибралтар, не устроили званых ужинов и балов. В знак прощального приветствия королевскому сыну генерал Барнетт распорядился о параде, и когда Эдуард шел вдоль выстроенных в шеренги солдат, ему казалось, будто он видит презрение в глазах каждого из них.

Домой они вернулись в конце мая, и Эдуард безотлагательно написал министру внутренних дел лорду Пелхэму, требуя подвергнуть его военному суду, на котором он мог бы публично объяснить обоснованность своих действий. Однако это письмо и последующие так и остались без ответа. Та же судьба ожидала и пять писем, написанных им герцогу Йоркскому, пока наконец Эдуард не встретился с братом в доме королевы, где попытался заговорить об этом. Яростный спор, возникший там же и дошедший до ушей самого короля, начисто стер добрые чувства, возникшие у Эдуарда к отцу за последние несколько лет.

Тогда Эдуард попытался найти утешение у миссис Фитцхерберт. Она, как никто другой, умела слушать и так или иначе облегчить душу того, кто обращался к ней за сочувствием.

— Нет, вы только представьте, мэм, я еще не успел покинуть Гибралтар, а этот мошенник Барнетт уже отменил мои приказы, направленные на укрепление состояния войск и гражданского общества… А теперь меня отказываются выслушать!.. Но почему, мэм, почему?!

Мария окинула его пристальным взглядом:

— Я всегда испытывала к вам симпатию, сэр, и думаю, поэтому могу говорить с вами открыто.

— Я бы весьма оценил это, мэм.

— Я слышала, как Георг с Фредериком обсуждали этот вопрос… слышала я и высказывания других… Все сходятся в едином мнении — военный трибунал имел бы фатальные последствия. Вероятнее всего, вас признали бы виновным, так как общественное мнение в последнее время настроено категорически против проявления крайней суровости в наказаниях… Поэтому вы конечно же понимаете, сэр, что ни один глава государства не пожелал бы поставить королевского сына в такое оскорбительно несправедливое положение.

Эдуард молчал. В своих действиях он руководствовался исключительно чувством долга. В конце концов, разве не поручили ему навести порядок?

— Не забывайте, сэр, вы счастливый человек. Хотя бы потому, что имеете такую спутницу жизни, как мадам де Сен-Лоран. У вас есть дом в Касл-Хилл, и я уже представляю, какие усовершенствования вы там предприняли…

Эдуард с головой окунулся в устройство дома со всеми сопровождающими эту затею расходами. Он твердо решил, что Касл-Хилл должен по всем статьям превзойти королевские покои его братьев. Если его, королевского сына, не хотят честно выслушать, тогда, видит бог, он хотя бы поживет как подобает королевскому сыну.