Любовь — всего лишь слово - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Йоханнес Марио Зиммель (Седьмая глава) #8

Седьмая глава

1

— Моя дочь гениальна, — говорит миссис Дюрхэм. — В двенадцать лет она получила первый приз за участие в школьном самодеятельном спектакле. Затем пошла на сцену. В четырнадцать! Подумайте только, мистер Мансфельд, в четырнадцать!

Миссис Элизабет Дюрхэм шестьдесят четыре года. Она сама мне об этом сказала. Но стрижется, красится и одевается как сорокалетняя. Красная помада, черные крашеные волосы. Яркая, пестрая рубашка-распашонка, брючки «капри» в обтяжку, сандалии. Она уже трижды делала пластическую операцию. И это мне она сама сказала. Скоро будет четвертая.

Её лондонский врач осенью сделает из нее новую миссис Дюрхэм. Но только осенью, потому что прежде миссис Дюрхэм желает отдохнуть на Эльбе, куда и направляется, совершая весь путь в автомобиле! На Эльбу миссис Дюрхэм ездит каждый год. Это ее двенадцатая поездка.

Миссис Дюрхэм одинокая женщина. И, как все одинокие люди, она очень много говорит, когда предоставляется возможность. Она говорит с того самого момента, когда на окраине Флоренции остановила свой красивый «форд», заметив, что я стою с поднятой рукой, прося подвезти меня. Страшная жара. К счастью, у «форда» раздвижная крыша. Я вижу твердую серую землю, пинии, ослов, маленькие домики, обветшавшие здания и множество рабочих с отбойными молотками и кранами, ремонтирующих автостраду. Небо такое же голубое, как на фотографиях, которые мне показывала Верена, а я в Италии первый раз в жизни!

Четверг, 15 июня 1961 года.

Между предыдущей главой и этой образовался разрыв в несколько месяцев. Я скоро его ликвидирую. И прошу лишь немного подождать.

Миссис Дюрхэм отличный водитель. Мне здорово повезло. Всего каких-нибудь полчаса мне пришлось постоять на обочине с поднятой рукой перед тем, как она остановилась. И едет она — прямо-таки невероятное везение! — прямой дорогой на Эльбу. Она сказала, что через три-четыре часа мы будем в Пиомбино. А еще полтора часа спустя на острове, который она так любит и где ждет меня Верена. Очень непривычно и как-то даже странно ехать не за рулем, а сидеть рядом с водителем, после того как сам долго имел машину. Так вот: я сижу рядом с миссис Дюрхэм, а машины у меня больше нет. Мой «ягуар» стоит у «Коперра и Кє» во Франкфурте, выставленный на продажу. Покупатель пока еще не нашелся. Скоро я объясню, почему остался без машины.

— В четырнадцать ваша дочь была уже на сцене. Да это просто фантастика!

— Ведь правда? Мы так ей гордились! Кстати: ваш английский тоже фантастика, мистер Мансфельд! Откровенно признаюсь: рада, что встретила вас. Так скучно ехать одной. Я люблю, когда со мной попутчик, с которым можно поговорить. Так на чем я остановилась?

— На вашей дочери, миссис Дюрхэм. Сейчас она наверняка великая актриса. Может быть, я знаю ее фамилию или псевдоним?

— Нет. Потому что она уже больше не актриса.

Туннель. Множество юрких «фиатов», которые, все время сигналя, обгоняют нас. Леса высоко над головой, на выжженных склонах округлых холмов.

— Понимаете, Вирджиния была настоящая красавица. И, конечно, вокруг нее толпа богатых молодых мужчин… из лучшего общества… все они хотели на ней жениться.

Вдоль дороги сплошь рекламные щиты.

RISTORANTE STELLA MARINA — SPECIALITA GASTRONOMICHE E MARINARE![153]

— Значит, она вышла замуж?

— Нет, мистер Мансфельд. Все мужчины оказались для нее неподходящие.

NUOVISSIMO! ELLEGANTE! CONFORTEVOLE! «IL MASSIMO HOTEL». SARA IL VOSTRO PREFERITO![154]

— Сейчас моя дочь работает директором на наших заводах. Я же говорила вам, что она гениальна. Обратите внимание, сейчас мы свернем с автострады. Следующий город — Пиза. Но сначала пообедаем в «Калифорнии».

2

Вам известно это чувство?

Вы едете. Кто-то рядом с вами говорит, говорит и говорит — часами. И вовсе не ждет от вас ответов. Он блаженен уже оттого, что вы его слушаете… Миссис Дюрхэм, должно быть, действительно очень одинокая женщина.

И ко всему тому же жарко. Вы немного переели, потому что впервые приобщились к итальянской кухне. Потому что никогда еще не вкушали таких hors d'oeuvres[155], таких спагетти, таких saltimbocca[156], такого сыра, такого красного вина!

Сознаюсь: когда мы выходим из ресторана и садимся в машину, я пьян. Миссис Дюрхэм не пьяна. Она все рассказывает и рассказывает. Время от времени я вставляю «да» или «нет».

А она счастлива: есть кто-то, кто ее слушает!

Я тоже счастлив: с каждым километром я все ближе к Верене.

Пинии.

Целая аллея пиний, по которой мы сейчас едем. Жара. После еды. Если бы меня так не клонило в сон, я бы понимал, что рассказывает миссис Дюрхэм. А так…

А так я вспоминаю и вспоминаю все, что произошло, начиная с того вечера, 4 марта, когда Манфред Лорд, затягиваясь своей гаванской сигарой, сказал, улыбаясь:

— Представьте себе, эта фройляйн Ребер на полном серьезе утверждала, что вы любовник моей жены. Разумеется, я велел вышвырнуть маленькую стерву.

— И совершенно правильно, — говорит Верена. (Господин Лео вытер пролитый ею коньяк.) — Может быть, она шантажистка. И ты бы никогда уже от нее не отвязался.

— Ну, не думаю.

— Что не думаешь?

— Что она шантажистка, дорогая. В этом случае она пришла бы к Оливеру. Меня-то ей нечем шантажировать! Разве не логично, Оливер?

И тебя можно шантажировать, коли сунуть тебе под нос твои буковки, проколотые иголкой, думаю я, но, разумеется, отвечаю:

— Совершенно логично, господин Лорд.

— Видишь, Верена, и он той же точки зрения. Бог ты мой, может быть, вы и действительно как-нибудь встретились где-то случайно.

— Случайно, — говорю я.

— Может быть, эта девушка видела вас. Или кто-то еще. Фройляйн Ребер любит Оливера — это факт, верно? И поскольку Оливер убежден, что это месть, я вас прошу: избегайте встреч, после того как Верена — теперь уже скоро — переберется на виллу в горах. Пусть нас всегда все видят втроем! Не будем давать лишнего повода для сплетен, а юной фройляйн — нового шанса!

— Какого еще шанса?

— Ах, дорогая, ты же знаешь, насколько злы люди, как быстро грязный слух облетит город! Мои деловые партнеры, мои знакомые… Извините, что я об этом говорю, Оливер, но мне дорого мое доброе имя. Ведь я могу стать мужем, над которым будут посмеиваться. А я пока еще слишком молод для такого. — Он прижимает кончик своей сигары к дну пепельницы и тушит ее. — Я не хотел бы, чтобы надо мной смеялись, Оливер. У меня к вам просьба, чтобы вы уладили дело с этой ревнивой девушкой. И хватит об этом! Давайте выпьем…

3

— Мистер Мансфельд!

Я вздрагиваю. Где я? В чьей машине? Кто меня везет? Моя башка трещит. Сколько времени? Какое число?

Миссис Элизабет Дюрхэм дружелюбно улыбается.

— Вы уснули?

— О, простите! Должно быть, это от жары. И еще от «Кьянти»…

— Посмотрите-ка!

Миссис Дюрхэм указывает своей узкой рукой вперед. Она свернула с дороги, и я вижу перед собой Лигуруийское море. Оно совершенно спокойно и выглядит, как голубое стекло. Далеко в дали плывут несколько пароходов. На узком пляже загорает много людей, среди них стройные девушки в крохотных бикини. Другие плавают. Яркие ленты. Яркие водные велосипеды. Яркие мячи, купальные костюмы и шляпы. Все очень яркое и пестрое.

Мы едем дальше. Много ресторанов у воды — один рядом с другим. Маленькие отели. Без конца повторяется одно и то же слово: БАР. БАР. БАР.

Вот пошли дома с небольшими квартирами для туристов. Бунгало. Современные виллы. Мы уже едем по Ливорно. БАР. БАР. Ночной кабак со стриптизом…

В такой же кабак тогда, на Рождество, отправился из Эхтернаха мой отец с тетей Лиззи.

Следующая поездка в Эхтернах состоялась после моего последнего визита к Манфреду Лорду…

В интернате я, конечно, встречаюсь с Ханзи и Геральдиной. И мне совершенно ясно, что Геральдине обо мне рассказал Ханзи. И тоже из мести. За Рашида. Месть. Месть. Каждый мстит. Но кто в этом признается? Может быть, Ханзи? Или Геральдина — что была у Манфреда и что ее оттуда вышвырнули? Ни за что в жизни. К чему начинать выяснение отношений? Я предпочитаю не делать этого.

Геральдина и Ханзи прямо-таки сверхлюбезны со мной, а Рашид просто души не чает. Геральдина просит у меня прощения за то, что она так счастлива с Йенсом.

— Что за чепуха! Я же тебя бросил!

— И все же. Мужчины такие странные.

— Но не я, Геральдина. Я рад, что у тебя все так хорошо с Йенсом. Желаю тебе счастья.

— Спасибо, Оливер. И я тебе желаю счастья с того самого момента, как я тебя знаю.

Хорошая актриса. Что-то у нее сорвалось. Это, конечно, не значит, что она успокоилась. А сорвалось ли? Действительно ли выставил ее господин Лорд? Была ли она у него? Или он у нее? Может быть, они сели и вместе разработали далеко идущий план? Возможно. Не исключено. Но ясно одно: Геральдина и Ханзи еще не удовлетворились в своей мести. Они лишь ждут случая.

Долго ли им придется ждать?

А тут еще Эхтернах.

У Тэдди Бенке, который ждал меня с самолетом во Франкфурте, на глазах слезы.

— Будет лучше, господин Оливер, если вы узнаете это от меня…

— Что-нибудь стряслось?

— Да.

— Что-нибудь страшное?

— Мужайтесь, господин Оливер.

— Черт возьми! Что же случилось.

— Ваша мать… Она… она уже не в той клинике…

— А где?

— Неделю тому назад ваш отец навестил ее… Они крупно поспорили. Сестры сказали, что ваш отец кричал. Ваша мать тоже кричала, непрерывно. Говорят, это было ужасно…

— Из-за чего?

— Из-за некоего доктора Валлинга. Сестры не пожелали мне сказать, кто это такой. Вы знаете его?

— Да. Он был одним из пациентов клиники. Он умер, когда туда прибыла моя мать. Но она верит, что он жив. Последняя опора для нее.

— Теперь я понимаю. Сестры сказали, что ваша мать пригрозила отцу доктором Валлингом, который теперь, мол, станет защищать ее интересы. Якобы она завела речь и о разводе, сказав, что претендует на все деньги. Бедная женщина…

После скандала с моим отцом (как я узнал от Тэдди) знаменитый профессор заявил, что не может больше отвечать за мать.

Когда я приезжаю в Эхтернах, мне дают адрес сумасшедшего дома за городом. В идиллическом местечке. На красивейшей природе. На всех окнах решетки…

Врач сумасшедшего дома просит меня отказаться от визита к матери. Я настаиваю.

— Но она в настоящее время находится под воздействием очень сильных успокоительных средств. Я боюсь, что она вас не признает! Она никого не узнает.

— Я хочу к своей матери! Я хочу ее увидеть!

И я вижу ее.

Ее лицо стало еще меньше. Зрачки величиной с булавочную головку. Она меня не узнает.

— Что вы хотите? Вас послал мой муж? Вы его адвокат, так? Убирайтесь, или я позову доктора Валлинга!

— Мама…

— Убирайтесь!

— Мама…

— Вы что, не слышали? — ее голос срывается на визг. Она дергает за шнур звонка. Появляются два служителя в белых халатах. — Выведите вон этого господина. У него в кармане яд!

— Уходите, — тихо говорит мне один из санитаров. — Вы же видите сами. Бессмысленно стараться.

Я ухожу. В коридоре встречаю врача.

— Извините, доктор, что не послушал вас.

Он пожимает плечами.

— А может, и лучше, что вы сами могли убедиться.

— Есть ли надежда?

— Надежда — это все, что остается, господин Мансфельд.

— Есть ли у моей матери все необходимое?

— Некий господин Бенке регулярно передает ей земляные орехи. Она кормит ими птиц. При этом бывает так счастлива. Она получает все, что хочет, — стоит ей только нам сказать.

— Вам?

— Да. Мы передаем просьбу вашему отцу. А он присылает нам то, что требуется ей.

— Но ведь у моей матери собственный счет в банке.

— Уже нет.

— Как это понимать?

— Человек в таком душевном состоянии, как у вашей матери… извините… недееспособен. Ваш отец заблокировал счет. Он возбудил ходатайство о назначении официального опекуна для вашей матери. Господин Мансфельд, ваша мать у нас в самых лучших руках. Мы делаем для нее все возможное. Конечно же, чуда сотворить мы не можем. Вы понимаете, я имею в виду…

— Я понимаю, что вы имеете в виду, господин доктор. Всего хорошего.

4

Пыль. Пыль. Пыль.

Слева виноградники. Справа море. Через час мы прибудем на место, говорит миссис Дюрхэм. На воде без движения застыло несколько суденышек.

ALBERGHI. PENSIONI. LOCANDE. CAMERE PRIVATE. RISTORANTI. TRATTORIE. BAR. BAR. COCA COLA[157].

Как жарко. Как непривычно, чуждо все это. Скоро я буду у цели. Верена сказала, что постарается в дни моего ожидаемого приезда каждый вечер выбираться в Портоферрарио и ждать там прибытия шестичасового парома. Поэтому я и попросил миссис Дюрхэм ехать побыстрее.

Верена.

Как долго я тебя не видел, не целовал.

Как долго…

— Черный «ягуар» впереди действует мне на нервы! Целые полчаса плетемся за ним! Можно подумать, что дорога принадлежит только ему! Сейчас я его перегоню! Пусть примет вправо!

Она сигналит. «Ягуар» сдает вправо. Миссис Дюрхэм перегоняет машину с голландским номером и всю в пыли. Симпатичная модель. Несколько больше той, что была у меня. Моего маленького белого «ягуара» у меня нет уже довольно-таки давно…

5

Когда вы грезите наяву, когда вас посещают воспоминания, события не следуют хронологически, они не нанизываются, как бусы на нитку, упорядоченно по месту и времени.

Вы воспринимаете нечто из окружающей вас яви, и тут же всплывает что-то из ранее пережитого. Вы видите некий предмет и вспоминаете о другом — аналогичном.

Мы перегоняем голландский «ягуар», и мне приходит на память мой «ягуар», выставленный на продажу у «Коппера и Кє». Покупатель еще не нашелся. Остается только надеяться, что все-таки найдется. Тогда я получу деньги. Как-никак, а семь векселей я оплатил. Потом мать попала в сумасшедший дом, и ее банковский счет был заблокирован. Я хотел было продать свои часы, золотую авторучку и бинокль. Но мне давали за эти вещи так смехотворно мало, что этого не хватило бы даже на два очередных платежа. Чтобы не потерять машину, я пошел на нечто, чего стыжусь до сих пор: я попросил денег у отца. Позвонил ему и потребовал денег.

Но у него характер явно покрепче моего.

— От меня ты ничего не получишь. У тебя есть все, что требуется. О тебе достаточно заботятся. Или, может быть, ты хочешь объяснить мне, зачем тебе деньги?

— Нет.

— Очень хорошо. Будь здоров.

Затем истекают два срока по четыре недели, которыми я располагаю для того, чтобы оплатить векселя, после чего во Фридхайме появляется представитель «Коппера и Кє» и забирает из гаража госпожи Либетрой мой автомобиль. Верену я обманываю:

— Знаешь, машина мне и не принадлежала. Мне давал ею пользоваться отец. Я поссорился с ним из-за матери. И он потребовал вернуть «ягуар».

— Но как же ты приедешь в Италию?

— Существуют еще и железные дороги!

— А на острове как же?

— Буду ездить на автобусах.

— Ты так любил свою машину!

— Ну, это еще не самое страшное. К тому же, как я тебе сказал, это была не моя машина.

Я солгал Верене в мае, но я обманывал ее уже и до этого, хотя мы и обещали друг другу говорить всегда только правду. Мне не нравится обманывать Верену. Я делаю это только из страха потерять ее. Я этого жутко боюсь. И особенно было мне страшно в тот вечер 4 марта, когда Манфред Лорд рассказал нам о визите Геральдины. Я едва смог добраться до интерната — такой сильный страх испытывал.

На следующий день я сижу в гараже госпожи Либетрой и жду Верениного звонка. Она никогда не звонила по воскресеньям, но на сей раз звонит. Должно быть, она испытывает такой же сильный страх, что и я. Ее голос дрожит.

— Что теперь будет? Что теперь будет?

— Ничего особенного, — отвечаю я.

Всю ночь я не мог уснуть. И обдумал, как отвечать ей.

— Но ведь он все знает…

— Ты же сама видишь, что он не верит.

— Он притворяется! Он выжидает. Он устраивает западню. Ты его не знаешь! Если девушка снова придет к нему…

— Она не придет.

— Но если у нее действительно есть доказательства?

— И в этом случае он ничего не сделает. Ничего не сможет сделать. У меня тоже есть доказательства!

— Что у тебя?

— Да не бойся ты, Верена. Твой муж умный человек, но и он перемудрил…

— Не понимаю.

— Откуда ты говоришь?

— С почты.

Я решаюсь рискнуть. Опасность, что нас подслушивают, практически равна нулю. Связь между Франкфуртом и Фридхаймом осуществляется автоматическим набором.

— Твой муж все время дает мне книги для моего отца, не так ли? И мой отец дает мне книги для твоего мужа.

— Да, да, да, и что же с этими книгами?

Я ей рассказываю, причем здесь эти книги.

— Я сфотографировал много страниц. У меня есть доказательства. И я могу, коль уж придется, шантажировать твоего мужа.

Шантажировать.

Вот я и докатился до того же, что и господин Лео, Ханзи и Геральдина.

— Вчера он дал мне еще одну книгу. И мой отец тоже даст мне с собой книгу. И я опять сфотографирую страницы. И чем дольше это будет продолжаться, тем больше твой муж не должен замечать, что ты нервничаешь. Всего через пару месяцев мы будем вместе на Эльбе. Фирма, которая собирается взять меня на работу, готова к концу года дать мне долгосрочный кредит.

Это ложь. Чистейшая ложь. Никто ничего подобного мне не обещал.

— Ах… Оливер, тогда к концу года я уже смогу уйти от него!

— Конечно. Вы с Эвелин снимите квартиру. Пока будет оформляться развод, я успею сдать выпускные экзамены.

Ложь. Все это ложь.

Что будет к Рождеству? К концу года?

Квартира? Откуда?

Развод? Тогда Верене во всем придется признаться. Но до декабря еще столько времени. Сейчас март. Кто знает, что за это время случится? Ложь. Ложь. Притом, что и дальше тоже придется лгать.

— Вот только в ближайшие пару месяцев нам надо быть поосторожней. Нам нельзя больше встречаться в башне.

— Да.

— За нами подглядел один мальчишка из интерната, маленький калека, он шпионит за мной.

— А я думала, Геральдина.

— Да нет.

И я рассказываю ей правду почти полностью: что я был у Геральдины и что она поклялась отомстить за то, что я ее бросил; что я смертельно обидел маленького инвалида, желавшего во что бы то ни стало быть моим самым близким другом, тем, что позволил Рашиду спать со мной в одной комнате; что маленький калека и Геральдина после всего этого наверняка быстро спелись.

— Я понимаю…

Да? Понимаешь ли ты в самом деле? Понимаешь ли все? Я — нет. Конечно же, Ханзи рассказал Геральдине все, что знал. Но что, собственно, он знает? Не мог же он следовать за мной до Франкфурта. Это мог сделать только один человек, и я знаю, как его зовут: Лео.

— Верена…

— Да?

— Тебе сейчас надо быть очень осторожной. Ты не должна доверять никому: ни своим друзьям, ни слугам, и особенно остерегайся Лео.

— Почему особенно его?

— Мне кажется, что твой муж поручил ему следить за тобой. Маленький калека не может знать всего. Геральдина не может знать всего.

— И Лео тоже не может. Мы ведь были так осторожны!

К сожалению, недостаточно. Иначе бы мне не пришлось расстаться со своей машиной. Требует ли Лео за свою информацию деньги и с Манфреда Лорда?

— Остерегайся Лео, ради меня, прошу тебя!

— Конечно. Я сделаю все, что ты говоришь… Оливер, когда мы теперь увидимся?

— Завтра я улетаю. В пятницу вернусь. Если сможешь, то позвони мне в тот день. Я буду ждать твоего звонка. Когда вы переезжаете сюда, в горы?

— Пятнадцатого марта.

— Тогда будет намного легче.

— Легче!

— Душа моя, не будем паниковать. Перед пятнадцатым я наверняка получу приглашение к вам. Мой отец наверняка даст мне книгу для твоего мужа. Вот увидишь, как вежлив и предупредителен он будет со мной.

Он и впрямь был очень вежлив и предупредителен.

В пятницу, 10 марта, я возвращаюсь из Эхтернаха. И уже на следующий день получаю от господина Лорда приглашение на ужин. На сей раз мой отец дал мне с собой старую библию. Он передал мне ее в гостинице. Оттуда же я ему и позвонил:

— Для тебя книга от господина Лорда. Но приезжай и забирай ее сам.

— Почему?

— Потому что я больше не переступлю твой порог. Не спрашивай почему. Я только что вернулся из сумасшедшего дома.

Четверть часа спустя мой папочка уже у меня в гостинице. Он взял книгу от Манфреда Лорда и дал мне библию. У меня он пробыл три минуты. Я глядел на часы.

Чтобы сфотографировать страницы с проколотыми буквами, мне потребовалось после моего возвращения в интернат полночи. Я едва-едва успел это сделать.

В субботу вечером после моего возвращения из Люксембурга я отправился во Франкфурт на Мигель-Аллее. Тогда у меня еще был мой «ягуар». И опять у камина Манфред Лорд говорит, что самые милые и уютные вечера — те, что в узком кругу. Не так ли? Да, в самом деле! Он восхищается библией. Затем Манфред Лорд выходит, оставляя нас на несколько мгновений одних.

— Когда? — сразу же шепотом спрашивает Верена. — Где? Быстрей!

— Позвони мне завтра.

Из выреза платья она достает маленький сложенный пополам конверт.

— Что это?

— Увидишь сам.

В конверте было множество коротеньких и мягких волосков. Курчавых волосков…

6

— Это Цецина. Очаровательное местечко! Вы устали, мистер Мансфельд? Может быть, остановимся и немного отдохнем? Не волнуйтесь, мы не опоздаем на наш паром! Может быть, вам немного размять ноги?

Где я? Кто эта женщина рядом со мной? Что это за машина?

— Вы очень бледны. Вам плохо?

— Я… У меня небольшое головокружение.

— Тогда остановимся! Я знаю эту местность как свои пять пальцев. Вот тут направо есть переулочек, ведущий к большой площади прямо у берега моря.

А вот и площадь. Она огромна. И совершенно пустынна. Солнце палит на нее и на выцветшие фасады некрасивых, обветшавших домов, из окон которых протянуты веревки с бельем. Я немного прохаживаюсь туда-сюда. И вдруг меня охватывает небывалый, дикий ужас. Мне кажется, что я умру. Прямо сейчас. И прямо здесь. На этой громадной и пустынной площади Цецины.

Я спотыкаюсь. Скорей назад, в машину. Я не хочу умереть здесь, в этой ужасной, прокаленной солнцем пустынной глуши!

Миссис Дюрхэм протягивает мне флакон. Я наполовину опорожняю его.

— Шотландское виски, — говорит миссис Дюрхэм. — Всегда вожу с собой. Ну, как сейчас?

— Everything is allright again. Thank you. Thanks a million[158].

— Нет ничего лучше шотландского виски, — я всегда говорила.

7

Далеко ли еще до Пиомбино? Далеко ли еще до Портоферрарио? Далеко ли еще до встречи с Вереной?

— Сейчас будет Сассета, потом Сан-Винченцо. А вон на указателе стоит: Пиомбино! Все иностранцы попадаются на это и сворачивают вправо, потому что не знают, что за поворотом вся дорога — сплошь колдобины! Мы проедем дальше прямо до Вентурины, а там по отличной дороге за десять минут доедем до Пиомбино! Хоть мы и сделаем крюк, но доедем быстрей!

— Хорошо, миссис Дюрхэм.

— Этот дорожный указатель в Сан-Винченцо надо снести или уж починить дорогу! А он стоит себе и стоит! Прямо какой-то сознательный обман! Попадаешь вместе с машиной словно в западню.

Обман. Западня. Я не должен попасться в западню. Я должен быть в норме. Сохранять здоровье. И разум. Я должен теперь думать за троих. Скоро все будет хорошо, если я не поддамся на обман.

И вновь мои мысли уносятся далеко, в то время как миссис Дюрхэм выражает недовольство по поводу ослиной упряжки, которую она никак не может обогнать.

Я не имею права попасть в западню. Я должен уберечь нас троих от всех ловушек: Верену, Эвелин и себя самого.

Вот одна из них: в воскресенье после званого ужина у Манфреда Лорда я встретил Геральдину и Ханзи. Я хотел побыть один и утром отправился в лес. И вдруг они…

Идут, держась за руки: Геральдина — прямая и красивая, Ханзи — кособокий, изуродованный, безобразный. Оба празднично одеты. Оба дружески здороваются.

— Мы собрались в церковь, — говорит Геральдина.

— С Али и Джузеппе, — добавляет Ханзи. — Мы бы с удовольствием взяли и Рашида, но поскольку он иной веры…

— Ах, ты скот, — говорю я.

Он улыбается, и его губы растягиваются в тонюсенькую ниточку.

— Не понимаю, о чем ты?

— Прекрасно понимаешь.

— Ни слова больше! — Он прижимает к себе руку Геральдины. Та тоже радушно улыбается. — Кстати, хотел тебе сказать вот что, Оливер: я не стану возражать, если ты еще больше подружишься с Рашидом. По мне, можешь стать хоть его братом!

— Не собираюсь.

— Это уже твое дело. Но знай: брата у тебя нет.

— Что это значит?

— Это значит, что я тебе уже не брат. У меня теперь сестра!

— Геральдина?

— Да, — говорит та, улыбаясь, — представь себе.

— Не расстраивайся, — говорит калека, — но несчастный случай с ней сблизил нас. Еще совсем немного, и у нее был бы такой же искалеченный позвоночник, как и у меня!

Произнося это, он, подлец, ангельски улыбался, и Геральдина вместе с ним. Они стоят, держась за руки. Интересно, пришлось ли ей показывать ему груди и остальное за то, чтобы он выложил то, что знает. Или он сделал это безвозмездно, со зла?

— Не сердись на него за то, что он больше не хочет быть твоим братом, — говорит Геральдина. — Ведь у тебя сейчас полно хлопот с Рашидом.

Ханзи не спускает с меня глаз.

Ой знает, о чем я думаю. Могу ли я, посмею ли сказать, что несчастный случай подстроил Ханзи? К чему это приведет? Трудно себе представить! Почему тогда я сразу об этом не сообщил? Как будет защищаться Ханзи? («Он мне сказал, что ему надо избавиться от Шикарной Шлюхи!») А смерть фройляйн Хильденбрандт? И опять же Верена, Верена, Верена…

— Пойдем, Геральдина, нам надо спешить, — говорит Ханзи. И, обращаясь ко мне: — А ты, может быть, сходишь в «Родники» и немного утешишь бедного Рашида?

— Как это понимать?

— Он лежит в постели и ревет.

8

Это было 12 марта 1961 года. Я пошел в «Родники» и с часок посидел у постели Рашида, говорил с ним, успокаивая, пока он не перестал плакать. Он сказал, что плакал оттого, что совсем одинок…

Теперь уже все равно. В мире, где потенциальный убийца становится братом Геральдины (здесь вроде как в микрокосмосе разыгрывается то же самое, что и в макрокосмосе — в мире взрослых, в мире народов), в таком вот мире разве не позволительно сказать:

— Ханзи больше не мой брат. Рашид, хочешь стать моим братом?

И тут же его ручонки обвиваются вокруг моей шеи, он прижимается ко мне и в волнении мешает немецкий, персидский и английский.

Я даю ему шоколад, газеты и книги перед тем, как уйти, но он ничего этого не замечает. Он лежит на кровати, уставясь в потолок, и повторяет, повторяет:

— У меня есть брат… у меня брат.

9

— … сталелитейные заводы, понимаете, мистер Мансфельд? Два сталелитейных завода. Уже несколько поколений в семье моего покойного мужа…

Кто эта женщина? О чем она толкует?

— Заводы находятся недалеко у Уоррингтона.

— А где это, миссис Дюрхэм?

— Приблизительно в двенадцати милях от Ливерпуля.

— Угу.

Она говорит. Говорит. А я сплю с открытыми глазами…

В то воскресенье, когда Рашид стал моим братом, я безуспешно ломаю голову над тем, как быть дальше. И сажусь в свою машину и еду в дом отдыха «Человеколюбив. общества» («Ангела Господня») к сестре Клавдии. Почему? Я и сейчас не могу этого сказать.

В доме отдыха жизнь кипит ключом. Мимо зеленой водопроводной колонки я прохожу в здание старого поместья. В прихожей висят старомодные гравюры, на которых изображены добрые ангелы, а под ними благочестивые заповеди. Носятся дети, но кругом много взрослых. Это для меня неожиданно. Я вообще-то думал, что здесь отдыхают только дети. Сестра Клавдия, без двух пальцев на руке, очень рада видеть меня.

— В воскресенье у нас всегда мероприятие!

— Какое мероприятие?

— Выступает брат Мартин. Потом будет обсуждение. Если хотите, можете послушать… А потом можем поговорить о ваших заботах.

— Моих заботах?

— Они, должно быть, у вас немалые. К нам не приходят те, у кого нет больших забот. Я знала, что вы придете, господин Мансфельд.

10

Глядя на Италию, я думаю о Германии. Воспринимая настоящее, думаю о прошлом. Я слушаю миссис Дюрхэм, которая рассказывает мне что-то о своих сталелитейных заводах, и думаю о том, что произошло в последние месяцы, о том, что было со мной и Вереной. Перед моим воображением проплывают картины, я слышу голоса, говорящие вперемешку и один за другим, и в беспорядочной последовательности.

CASTAGNETO CARDUZZI[159]

Я вспоминаю, как брат Мартин предсказывал скорый конец света в пожаре атомной войны, как он цитировал откровения Святого Йоханниса и утешал своих слушателей, членов этого странного «Человеколюбив. общества», заверяя, что им ничего не будет, поскольку у всех у них Господня печать на челе.

STABILIMENTO ENOLOGICO — FABRICA LIQUORI[160].

В свете заходящего солнца море окрасилось в золотистый цвет.

— Следующий пункт Сан-Винченцо! Мы спокойно успеваем на паром и даже можем позволить себе пропустить по рюмочке в порту. Там так романтично…

Июльский полдень. Цветущие кусты, усыпанные огромными красными цветами, жара, лазурное небо.

А я вспоминаю то мартовское воскресенье в Таунусе, когда таял снег и после доклада брата Мартина мы с сестрой Клавдией шли по голому парку дома отдыха…

— Тогда, когда я вас подобрал на автостраде, вы сказали, сестра Клавдия, что я могу заходить к вам.

— Да.

— Можно ли… можно ли мне прийти опять? Если я не вступлю в вашу общину?

— Вы можете приходить, когда захотите. Мы принимаем всех. Погода с каждым днем лучше. Вам нравится сидеть в парке? Может быть, вы хотите, чтобы с вами кто-нибудь побеседовал? У вас есть вопросы?

— Да. Много. Но на них никто не в состоянии ответить. Никто из здешних. Здесь все люди слишком хорошие для того, чтобы знать ответы на мои вопросы.

— Вы все время смотрите на мою руку. Я попала в автокатастрофу. Пришлось ампутировать два пальца.

— Я думаю, что все было иначе.

— Как?

— Что нацисты… что в период третьего рейха…

— Нет.

— И все-таки я угадал?

— Да. Во время допроса в гестапо. На Принц-Альберт-штрассе в Берлине. Я три года провела в тюрьме. Но, прошу вас, не надо об этом. И не говорите никому.

— Не буду.

— Мне повезло, я потеряла лишь два пальца. Подумайте только, что потеряли другие.

— Сестра Клавдия…

— Да?

— У меня еще одна просьба. Могу ли я привести сюда еще одного человека?

— Конечно.

— Женщину?

— Да. Мы будем рады вам обоим, господин Мансфельд. Приходите скорей. И почаще! И не бойтесь. Здесь никто не станет обращать вас в нашу веру. Здесь вы найдете покой. Ведь это именно то, что вы ищете, не так ли?

— Что, сестра Клавдия?

— Покой.

11

CINZANO. CINZANO. CINZANO[161].

Повороты. Большие грузовики. Кактусы.

Покой…

Да мы ищем его. Верена и я. Когда она со своим мужем, Эвелин и господином Лео перебралась во Фридхайм и стала жить в своей красивой вилле, я отвел ее к «Ангелу Господню».

Сестра Клавдия показывает нам скамейку далеко в глубине парка. Там мы часами сидим с Вереной. Расцветают цветы, потом начинает благоухать черемуха, белая и фиолетовая. Весна в этом году очень ранняя.

Покой…

Мы находим его в саду дома отдыха. Никто здесь нас не преследует и никому нас здесь не найти. Ни Ханзи. Ни Геральдине. Ни Лео. Мы всегда очень осторожны и приходим сюда поодиночке кружным путем…

— Теперь мы едем через Сан-Винченцо!

Торжествующе миссис Дюрхэм указывает мне на злосчастный дорожный указатель. Я вижу его и не вижу. Я вижу дома Сан-Винченцо и одновременно себя и Верену на садовой скамье, где мы сидим, держась за руки. Мы часто сидим здесь в марте, апреле, мае. Мы мало говорим. Иногда, на прощание, сестра Клавдия осеняет крестом наши лбы.

— У вас любовь, да? — спрашивает она однажды.

— Да, — отвечает Верена.

Покидая «Ангела Господня», мы идем каждый своим путем. В этот период я много пишу. Моя книга толстеет. Верена, которая прочитывает все, что я пишу, говорит, что не знает, хороша она или плоха. Она не знает также, какая у нас любовь. Она думает, что и то и другое — хорошее: книга и любовь. Но она не уверена. И я тоже.

Каждый вечер мы прощаемся друг с другом на свой старый манер: с помощью карманных фонариков. Она — из своей спальни, я — с балкона.

СПОКОЙНОЙ… НОЧИ… МИЛЫЙ.

СПОКОЙНОЙ… НОЧИ… МИЛАЯ… ПРИЯТНЫХ… СНОВ.

И… ТЕБЕ… ТОЖЕ… ЛЮБЛЮ… ТЕБЯ.

ЗАВТРА… В… ТРИ… У… АНГЕЛА.

Миссис Дюрхэм жмет на тормоз.

Она взволнована.

— Возьмитесь скорее за пуговицу. Загадайте желание.

Я вздрагиваю от неожиданности.

— Почему? Что такое?

Дорогу пересекает пара, идущая под венец. Крестьянская девушка и крестьянский парень. Она в белом, он в черном. За ними процессия родственников. Дети и глубокие старики. В руках у невесты полевые цветы. Звонит колокол маленькой церквушки. В ее дверях стоит священник. На нем белая ряса, из-под которой выглядывает черная, и грубые крестьянские ботинки.

Доносится жиденький звук старого органа. Кто-то играет на нем, фальшивя. Но все торжественно, очень торжественно…

Очень торжественно все было и во Фридхайме, когда женились доктор Фрай и мадемуазель Дюваль. Однако в загсе, а не в церкви. Пришло много детей, чтобы посмотреть. В зале ратуши было очень торжественно, сам бургомистр вершил брачную церемонию, и тощенький, трясущийся старичок очень фальшиво играл на старой фисгармонии.

После церемонии мадемуазель повернулась к детям и крикнула им:

— Простите меня! Пожалуйста, простите меня!

— Что простить? — спросил меня Рашид.

— Не знаю, — ответил я.

Но я-то знаю. Если бы все расы смешались, и все религии, и все народы! Дети и дети их детей. Как счастливы были бы все, когда-нибудь…

Мы с Вереной продолжали встречаться в саду «Ангела Господня». Мы рассказываем друг другу буквально обо всем. И каждый из нас считает дни. Эльба! Эльба! Человек всегда должен надеяться и желать чего-то, к чему-то стремиться.

12

Поцелуев, разговоров и держания друг друга за руки нам недостаточно. Верена говорит, что по ночам ей иногда кажется, что она сгорает. И со мной бывает то же самое. Я лежу тогда без сна в кровати и слышу, как Рашид, который все еще спит в нашей комнате, плачет во сне, и я, столь редко молящийся в своей жизни, обращаюсь к Богу:

— Господи, сделай, чтобы время прошло побыстрее. И мы поскорее оказались на Эльбе.

Нет, нам больше недостаточно перемигивания фонариками и поцелуев. Мне всегда казалось, что я прекрасно могу владеть собой. Но теперь я стал замечать, что моя выдержка бывает на пределе, когда меня приглашает в гости Манфред Лорд и при этом всегда так вежлив и обходителен. Когда за столом прислуживает господин Лео. Когда маленькая Эвелин с отвращением глядит на меня, казня меня презрением. Когда Верена глядит мимо меня, а я мимо нее. Господи, сделай так, чтобы был июнь. Перенеси меня на Эльбу. Дай мне быть с Вереной наедине. Прошу тебя, Господи.

Время бежит быстро. Уже май. «Коппер и К°» забирают у меня «ягуар», и мне снова приходится обманывать Верену. Но уже май! Через месяц кончаются занятия в школе! И тогда…

Мы с Вереной так возбуждены от одной этой мысли, что, забыв об осторожности, в следующие дни отправляемся в лес и занимаемся там этим делом. На зеленом мху, под старыми деревьями, на которых свежая листва. После первого раза она говорит:

— У меня такое ощущение, что ты сейчас лишил меня девственности.

Она имеет в виду, что уж больно долго мы не держали друг друга в объятиях. Мне вспоминается Геральдина, но я не говорю об этом. После этого мы всегда сразу же расходимся. Ни я, ни Верена не испытываем особого удовольствия, хотя Верена и утверждает, что ей хорошо. Нет, хорошо будет только на Эльбе.

Геральдина…

Джеймс Хилтон, юный американец, прибыл к нам в апреле. Геральдина бросила Ларсена и взялась за американца. В мае у нас появился грек. Тогда она бросила американца и перекинулась на грека. Она вновь стала тем, чем всегда была: Шикарной Шлюхой! Она со мной дружески здоровается, но не разговаривает. Она демонстративно ходит гулять с Ханзи. Словно выгуливает маленькую собачку.

Геральдина самая слабая ученица в классе. Все учителя учитывают, что она очень Долго болела, и снисходительны к ней. Но в латыни она настолько слаба, что Хорек ей сказал однажды:

— При всей снисходительности я не могу взять грех на душу и пропустить вас, Ребер, если вы не возьметесь за дело и не исправитесь.

Эта реплика стоила господину доктору Хаберле всего, что он заработал, вкалывая и потея, за всю свою жизнь. Незадолго до окончания учебного года Хорек становится героем страшного скандала.

Мы пишем итоговую контрольную работу, от которой все зависит. Перед самым концом сдвоенного урока Геральдина сказала что-то настолько дерзкое, что Хорек заорал на весь класс:

— Ребер, в шесть часов вы придете сюда и останетесь сидеть после уроков! Я не потерплю такого обращения!

В тот вечер Рашид с новой воспитательницей, которую шеф взял на место фройляйн Хильденбрандт, играют в библиотеке с набором игрушек «Сцено-тест». Новая воспитательница молода и красива. Ее фамилия Пальмер. Большие мальчики вьются вокруг нее…

Что произошло в тот вечер на самом деле, пожалуй, никто никогда не узнает. Все, что я знаю, мне известно лишь по рассказу Рашида. Фройляйн Пальмер оставила его на некоторое время одного, чтобы сбегать по какому-то делу на виллу больших девочек. Было около половины восьмого.

— Вдруг я слышу, как кричит какая-то девушка, — рассказывает Рашид.

Он жутко пугается. Ему страшно. Девушка продолжает кричать:

— Помогите! Помогите!

Рашид выскакивает на лестницу.

— Помогите! Отпустите меня! Отпустите…

По лестнице Рашид взбегает на второй этаж. Распахивается дверь одного из классов — нашего. Оттуда вылетает девушка. Геральдина. Ее платье разорвано сверху донизу, чулки спущены. А сама она визжит:

— Помоги мне! Позови кого-нибудь! Он хочет меня изнасиловать!

Рашид говорит, что не знал, что означает это слово, но сразу же тоже стал звать на помощь. Вдвоем они понеслись к лестнице. Рашид успел заметить темный силуэт человека, выскользнувшего из класса и поспешившего скрыться по коридору в другом направлении. Он не мог разобрать, кто это был. Уже начало темнеть…

Когда на их общий крик прибежали шеф и двое учителей, у Геральдины начинается истерика. Она без конца повторяет одно и то же:

— Он хотел меня изнасиловать…

— Кто?

Этого она не говорит. Нет, этого она не говорит.

13

Между тем нам возвращают наши контрольные работы по латыни. Итоговые, решающие. Ной получил «отлично». Я — «отлично». Вольфганг — «Неудовлетворительно». А Геральдина?

Она получила «удовлетворительно»! Это означает, что по латыни она не провалилась!

Доктор Хаберле заканчивает этот урок раньше времени. Говорит, что ему необходимо зайти по делам к шефу. Ссутулившись, он уходит. Плечи у него подрагивают. Со стороны кажется, что он плачет. С тех пор я ни разу не встречал доктора Хаберле, прозванного Хорьком. Его замещает другой учитель.

Вы знаете, как это бывает в больших заведениях: ничто не остается тайной. А если и остается, то совсем недолго. Секретарши рассказывают секрет уборщицам, уборщицы — воспитателям, воспитатели — своим любимчикам среди учеников. Мне все рассказывает господин Хертерих, бедняга, которого мы так довели, что он превратился в свою собственную тень. Аптекарь из Фридхайма как-то сказал, что он покупает слишком много снотворного. За ночь принимает не менее пяти таблеток и находится под наблюдением врача. Притом надо сказать, что над ним никто уже не измывается, даже Али. Его просто никто не замечает. Должно быть, это самое худшее: когда тебя просто не замечают.

Господин Хертерих рассказывает:

— Доктор Хаберле уволен до истечения контракта.

— За что?

— Только никому ни слова об этом.

— Ладно. Так за что же?

— Он изнасиловал Геральдину.

— Чушь.

— Он сам признался.

— Я этому не верю. Чтобы он ее изнасиловал? Да никогда в жизни! Для этого он слишком труслив.

— Он сам побожился профессору Флориану!

— В чем?

— Что он целый год сходил с ума по Геральдине! А на этот раз он оставил Геральдину после уроков за дерзость…

— Я знаю.

— …и не смог совладать с собой.

— Да бросьте вы! А что Геральдина?

— Сначала она молчала, как рыба. И лишь после этого клятвенного признания доктора Хаберле подтвердила, что все так и было.

— Она говорит, что Хорек ее изнасиловал?

— Да. — Господин Хертерих отирает пот со своего бледного лба. — Разве не ужасно? Почти двадцать лет человек тихо-мирно живет со своей женой, имеет детей, экономит, копит деньги на собственный дом. И вдруг такое! Я не хотел бы быть учителем у больших девочек! А вы? Ведь это же искушение, дьявольское искушение… дьявольское!

— Что с ним будет?

— Пойдет под суд. Его лишат права преподавать. Его карьере конец. И браку тоже. Его жена требует развода.

— Не может быть!

— Она продает дом и уходит с детьми к своим родителям. О, Господи! Бедный доктор Хаберле!

Зато Геральдина проскочила по латыни.

14

Занятия закончились.

В нашем классе никто не провалился. Когда шеф вручает Геральдине свидетельство об окончании, ее лицо остается абсолютно безразличным. Где Хорек? Когда будет продаваться его домик? Сколько лет состоял доктор Хаберле в браке?

Да, но он ведь побожился…

Шеф желает нам счастливых каникул.

— Отдохните. И возвращайтесь с новыми силами. Все, кому придется остаться здесь, тоже смогут отлично провести время. Мы будем купаться, ходить в походы, будете заказывать себе любимую еду…

Отличный мужик наш шеф. У него тоже нет никого, к кому бы он мог отправиться в отпуск. А в вестибюле школьного здания, в «Родниках», в бассейне около «А» — везде я слышу одни и те же разговоры.

— Что будешь делать на каникулах?

Многие радостно взволнованы и говорят правду.

— Родители заберут меня, и мы поедем в Испанию. Или в Египет. Или в Швейцарию. На Ривьеру. В Шварцвальд.

А многие печальны и лгут из гордости.

— Мой отец поедет со мной в Индию, — говорит Сантаяна.

А нам всем известно, что она останется в интернате и даже не увидит своего отца.

— А я обручусь, — говорит Кларисса. (Клариссе семнадцать. Она останется на лето в интернате. Ее родителей нет в живых. У нее есть опекун. Она совсем одна.)

— Мои родители снова женятся. Меня они зовут с собой в свадебное путешествие. (Эльфи двенадцать лет. Ее отец в самом деле женится этим летом во второй раз. Но не на матери Эльфи. Эльфи остается на лето в интернате. Ее мать терпеть ее не может.)

Так лгут многие, и все знают, что они лгут. Но не показывают, что знают. Дети порой бывают милосерднее взрослых…

Ханзи:

— Я поговорил с шефом. И остаюсь здесь. Если отчим приедет за мной, шеф выставит его!

Геральдина:

— Я полечу на Кап Канаверал к отцу. Не знаю, вернусь ли назад. — Взгляд в мою сторону. — Пожалуй, вернусь.

Али:

— Я пригласил Джузеппе в гости. Мы полетим в Африку.

Томас:

— Придется ехать в Париж. Будь он неладен!

Рашид!

— На этот раз я останусь здесь. Меня навестит дядя. Но на следующий год, когда в Персии…

Вольфганг:

— Поеду к родственникам в Эрланген. И хорошо бы эти два месяца прошли побыстрее. Милые люди, но больно ограниченные!

О сенсации позаботился Ной:

— Мы с Чичитой летим в Израиль. Ее отец и шеф дали согласие. У меня есть родственники в Израиле. Мы хотим как следует познакомиться со страной.

15

Я получил очередное приглашение от Манфреда Лорда. Как же — ясное дело! Я ведь лечу в Люксембург, чтобы навестить мать. У господина Лорда опять хорошая старинная книга для моего отца. Он выражает сожаление по поводу того, что теперь мы не увидимся два месяца.

Во время этого разговора Верена сидит между нами. На меня она не смотрит.

— Я хочу поблагодарить вас, Оливер.

— За что?

— За ваше джентльменство, за то, что вы не встречались с моей женой в мое отсутствие.

— Ну, это само собой разумелось.

— И тем не менее я благодарю вас. Эта девушка больше не появлялась. Ведь все мы хотим избежать пересудов, не так ли, дорогая?

— Конечно, Манфред.

— Как жаль, что вам надо ехать к матери. А то б я пригласил вас на Эльбу! У нас там небольшой дом. Мне приходится часто ездить по делам. А вы могли бы составить общество моей жене.

— Я бы с удовольствием приехал, господин Лорд, но мне в самом деле нужно навестить мать.

— Вы хороший сын. Я вас по-настоящему полюбил, Оливер. И ты тоже, не так ли, Верена?

— Он и вправду очень милый юноша.

— Что такое, Лео?

— Я принес еще льда для виски, милостивый государь. Пардон, пожалуйста.

— Спасибо, Лео. Вы ведь знали белый «ягуар», который был у господина Мансфельда?

— Белый, маленький? Конечно. С ним что-нибудь случилось? Авария?

— Да нет. Отец забрал у господина Мансфельда машину. Я нахожу это непорядочным со стороны вашего отца, Оливер!

Что здесь происходит? Какое дело до всего этого Лео? Зачем Лорд ему все это рассказывает?

— Если мне позволительно высказать свое мнение, пардон, пожалуйста, то и я нахожу это несправедливым и жестоким.

Ах, ты скотина!

— Я напишу вашему отцу, Оливер. А вы возьмите письмо с собой.

Мыслимо ли, возможно ли, что они с Лео на пару?.. Нет, такого и представить себе нельзя! Нельзя?

Как бы там ни было, но в тот же вечер господин Лорд действительно пишет письмо моему отцу, чтобы тот вернул мне «ягуар». Если бы он позвонил ему по телефону, то тут же бы узнал, что мой предок машины у меня не забирал. А может быть, он уже позвонил? И знает об этом? Да нет же: они никогда не звонят друг другу по телефону. Или все же?

Я беру письмо и по дороге домой рву его на мелкие клочки, которые выбрасываю в лесу.

На следующий день я встречаюсь с Вереной в саду «Ангела Господня». Я отдаю ей то, что успел написать, фотокопии всех страниц, которые успел переснять из старых книг, и еще негативы. Она на своей машине сразу же поедет во Франкфурт и положит все в свой банковский сейф. Через два дня Верена с мужем и Эвелин отправляются на Эльбу.

— А когда приедешь ты?

— Тринадцатого или четырнадцатого. Самое позднее — пятнадцатого.

— Я найду для тебя комнату. Приезжай поскорей.

— Сразу же, как только смогу.

— Если получится, то садись в Пиомбино на шестичасовой паром. Тогда полвосьмого ты уже будешь в Портоферрарио. Я попытаюсь встречать тебя в эти три дня. Если меня не будет, то иди в контору судоходной компании. Там я оставлю для тебя письмо.

Она дает мне деньги.

— Ты что?

— Здесь немного. Так быстро я не могла раздобыть побольше. Но на Эльбе у меня будет больше.

— Я не возьму от тебя денег!

— А как ты доберешься ко мне? Из Люксембурга пешком?

— Я…

— Да бери уж.

— Спасибо.

— Оно так быстро прошло, ужасное время ожидания, правда? И настает счастливое время. Потом опять будет короткий период плохого времени. А затем все будет хорошо.

— И затем все хорошо.

Мы прощаемся с братом Мартином и сестрой Клавдией. Я говорю ей, что какое-то время нас не будет.

— Я буду думать о вас и молиться за вас.

— Да, пожалуйста, — говорит Верена.

— Вы оба набожны?

— Нет.

— Но вы любите друг друга, правда?

— Да, сестра Клавдия, мы любим друг друга.

— Тогда я буду молиться за вас.

16

Пиомбино!

Наконец-то.

Маленький городок с кривыми улочками, большими и уродливыми предместьями. Я вижу мартеновские печи, желоба-углеспуски, длинные трубы, из которых лениво ползет черный дым.

— Сталелитейные и чугунолитейные заводы, — говорит миссис Дюрхэм. — И там, в Портоферрарио, тоже. — Ей приходится тащиться со скоростью пешехода, потому что здесь люди ходят по проезжей части. А сколько людей! Город переполнен! Он как муравейник. BAR. BAR. BAR.

Конечно: столы и стулья прямо на улице. Мужчины пьют кофе-эспрессо или красное вино с водой. Жаркие споры. Разговаривают и руками тоже. Очень много кино. Киноафиши раз в шесть больше, чем в Германии! Пестрые, как конфетные обертки. На них женские груди, груди, груди. И мужчины — герои, герои, герои. Нищие. Много нищих. С протянутой рукой они подходят к машине. Попрошайничают и оборванные дети. Миссис Дюрхэм щедро раздает милостыню.

Мы добрались до порта. Не до большого и грязного промышленного порта, а до маленького, где пристают суда, идущие на Эльбу.

Здесь, прямо у воды, около низеньких административных зданий пароходств и туристических агентств попрохладней. Кругом стоят грузовики. А в середине площади, конечно же, бар. Маленький, элегантный двухэтажный домик с террасами, музыкальным автоматом, столами и креслами из хромированной стали под открытым небом.

— Когда я сюда приезжаю, то обязательно пропускаю рюмочку, — говорит миссис Дюрхэм. — Несколько рюмочек. Потому что теперь мне уже не надо сидеть за рулем. У меня на острове дом. В Баньо, в Бухте Прокчио. Управляющий всегда встречает меня в Портоферрарио. — Со странной гордостью она заявляет: — Еще ни разу я не прибыла на Эльбу в трезвом виде. Я предлагаю не изменять виски.

— Разумеется, миссис Дюрхэм. (Остается надеяться, что много она не пьет. Потому как у меня денег…)

— Пожалуйста, два двойных шотландских виски!

— Due grandi Jonnie, si, signora[162].

— У них здесь виски — это всегда «Джонни», мистер Мансфельд. Независимо от сорта.

После первых двух grandi Jonnies миссис Дюрхэм заказывает еще два. Она хочет сразу же расплатиться. Я протестую. Она протестует. Мы бросаем монету в пятьсот лир. Она проигрывает. Что поделаешь? Она проигрывает и третий круг. По ней не видно, что она выпила две большие порции виски.

Я смотрю вдаль на блестящее золотом море, над которым за светящимися облаками садится на Западе красный шар солнца. Море абсолютно тихое, над водой кружат чайки. Миссис Дюрхэм поставила машину на краю широкого, короткого мола. Пока мы пьем, прибывают все новые машины, становясь в очередь за «фордом» старой дамы. Потом появляется судно. Оно больше, чем я себе представлял, все белое и с высокими надстройками. Оно входит в гавань, разворачивается и причаливает кормой к молу. Задняя стенка медленно опускается вниз. Открывается брюхо парома. Там стоит много машин. Они начинают выкатываться одна за другой. Матросы регулируют движение.

— Пошли, — говорит миссис Дюрхэм, допивая свою рюмку. — Нам пора.

Абсолютно уверенной походкой она направляется к молу. Мы садимся в «форд». Толстый матрос в синих штанах и белой майке-безрукавке, размахивая руками, загоняет нашу машину далеко вперед. Мы выходим из автомобиля. Одна машина за другой продолжают въезжать на паром. Пол под ними тихо вибрирует.

Мы поднимаемся на верхнюю палубу. Ровно в шесть часов судно медленно отделяется от мола и, описав большую дугу по акватории гавани, выходит в открытое море.

— How about another little Johnnie?[163] — спрашивает миссис Дюрхэм.

17

Бар большой, просторный. Он отделан панелями из красного дерева, в нем великолепная длинная стойка. За ней работают три бармена. Один из них узнает миссис Дюрхэм.

— Oh, Mrs. Durham. Glad to see you again. Two Johnnies, yes?[164]

— Si, Roberto. Grazie.[165]

Роберто приносит на нашу скамью на верхней палубе, где мы устроились, поднос с бокалами.

— А дальше, как всегда, миссис Дюрхэм?

— Как обычно.

Бармен смеется, демонстрируя ослепительно белые зубы. Симпатичный парень.

— Что значит, как всегда?

Это значит, что каждые четверть часа он должен приносить нам новые порции.

— Но ведь это невозможно!

— То есть как? Рейс длится всего-навсего полтора часа! Вы что, плохо переносите виски?

— Я не это имел в виду.

Она смотрит на меня, а потом кладет мне ладонь на руку и говорит:

— Понимаю. У вас туго с деньгами. И вы слишком горды, чтобы принимать мое угощение.

— Не то чтобы горд, но…

— Знаете, молодой человек, у меня денег больше, чем я могу истратить за свою жизнь. Кому достанутся они после моей смерти?

— Вашей дочери…

Миссис Дюрхэм делает большой глоток и отворачивается, подставляя лицо ветру, который теперь пахнет водорослями и соленой морской водой.

— Я сегодня солгала вам, мистер Мансфельд. Вирджиния не работает директором на нашем предприятии. Она вышла замуж за бедного композитора и уже десять лет живет в Канаде. Она прокляла меня перед тем, как уехать. И не желает меня больше видеть. Она никогда не возьмет у меня ни пенни.

— Но почему?

— Виновата я! Да, в четырнадцать она уже играла на сцене! Но я помешала ей стать актрисой. Я заставила ее пойти работать на наши заводы… Я хотела, чтобы кто-то продолжил дело, после того… Вы понимаете? Я подыскала для нее мужа, который разбирался в производстве. Но тут она привела своего композитора. Я отказалась даже подать ему руку. Говорят, что там, в Канаде, дела у них идут неважно. Мне написали друзья.

— Друзья?

— Да, друзья, мистер Мансфельд. Вирджиния мне вообще не пишет. Она ненавидит меня. О, как она меня ненавидит! Может быть, именно поэтому я и мотаюсь так много по свету!

— Миссис Дюрхэм…

— Не правда ли, чудесное виски?

18

Приехав в Эхтернах ради того, чтобы навестить мать, я не смог этого сделать, так как меня к ней не пустили.

— К ней вам никак сейчас нельзя, — сказал тот самый врач, с которым я общался в предыдущий раз. — К сожалению, как раз сейчас ваша мать находится в… гм… в плохом состоянии. И ваш визит слишком бы ее возбудил. Я вынужден его запретить.

Так я и не повидал своей матери.

Зато повидал отца и тетю Лиззи. Они приезжали ко мне в гостиницу. Я передал отцу книгу, которую мне дал с собой Манфред Лорд. Можно себе представить, что разговор был столь же холодным, сколь и кратким. То, что у меня больше нет машины, я не сказал.

Продав в Эхтернахе свои часы, золотую авторучку и бинокль, я отправился в вагоне второго класса в путешествие. До Флоренции оказалось чертовски далеко. Я сидел в полном купе и ночью не мог уснуть. Во Флоренцию прибыл в состоянии грогги[166]. Я сошел с поезда вовсе не потому, что, по словам Верены, она всегда так ездит, а потому, что не мог больше выдержать такой поездки. На такси доехал до «Autostrada del sole»[167]. Мне повезло. Вскоре около меня остановился «форд» и…

— Четверть часа прошло, миссис Дюрхэм!

Я вздрагиваю от неожиданности. Симпатичный бармен стоит перед нами с двумя новыми «Джонни».

— Спасибо, Роберто. И одну порцию для себя.

— Grazie, signora, grazie.

Небо теперь стало бесцветным, и я вижу первые звезды. Вода почернела. Пена за кормой белая-белая. И полный штиль.

— Вы уже определились с жильем?

— Нет.

— Вот. Возьмите мою визитную карточку. На ней адрес и номер телефона. Я вам всегда буду рада. Вы играете в теннис?

— Да.

— А в бридж?

— Да.

— Великолепно! Я знаю здесь одного старого английского майора с женой. У них в Баньо есть домик, совсем недалеко. Чудеснейшие люди. Мы можем играть вместе. У меня здесь теннисный корт и собственный пляж. Но вы, конечно, не позвоните, я знаю… — Миссис Дюрхэм пьяна и признается в этом. — Вас это не шокирует?

— Меня? Да я ведь и сам пьян!

Но так, как сегодня, я еще никогда не пил. Так вдохновенно. С таким удовольствием. Миссис Дюрхэм испытывает то же, что и я. Мы без конца смеемся и рассказываем друг другу смешные истории. (Скорее всего они вовсе и не смешны.) Остальные пассажиры неодобрительно поглядывают на нас.

— Они принимают вас за моего жиголо[168], — говорит миссис Дюрхэм.

Верена. Верена! Встретишь ли ты меня в порту?

— Я была бы рада, будь у меня такой милый жиголо. Он бы мог иметь от меня все, что захотел бы.

Некоторое время она молчит. Пьет. И потом говорит вдруг:

— Видите огоньки вон там, впереди? Это Портоферрарио!

19

Вот мы и приехали.

С борта парома я мало что вижу от Портоферрарио. Огни: голубые, зеленые, белые, красные. Гостиницы с неоновыми надписями. BAR. BAR. BAR.

Наше судно вновь разворачивается задом. Естественно, сначала надо пристать кормой, чтобы автомашины могли выбраться из чрева парома. Вот я уже различаю людей на освещенной пристани. Их много, но среди них я не вижу Верены.

— Вон стоит мой управляющий! — Старая дама машет рукой. — Я немного перепила… Как вы думаете, вы сможете выгнать мою машину на набережную? Я была бы вам крайне признательна.

— Разумеется, миссис Дюрхэм. И большое спасибо за все.

— Ах, да бросьте вы. Все равно вы не позвоните.

— Позвоню обязательно.

— Не верю. Вот ключи от машины.

Я пьян и не знаком с машиной миссис Дюрхэм. По деревянным сходням машина выскакивает на берег и врезается в каменный парапет. Я выхожу. Так и есть: погнут бампер. Я начинаю его разглядывать, слыша рядом смех миссис Дюрхэм.

— Как вы лихо!

— Простите!

— Да бросьте вы!

К нам подходит мужчина в белой рубашке и белых брюках. Здороваясь, он целует миссис Дюрхэм руку. Пока он достает из багажника и ставит на булыжную мостовую набережной мой чемодан, миссис Дюрхэм все продолжает смеяться. Управляющий враждебно разглядывает меня. Миссис Дюрхэм садится в машину. Управляющий занимает место за рулем. С трудом вращая ручку, миссис Дюрхэм опускает стекло.

— Вирджиния… — Она с трудом ворочает языком. — Моя… моя дочь… знаете, мистер Мансфельд, моя Вирджиния… она… нет, правда… я думаю, что я несправедлива с ней…

Управляющий включает сцепление. Я вижу, как миссис Дюрхэм отлетает назад на спинку сиденья. Из чрева парома все катят и катят автомобили. Я сажусь на свой чемодан у парапета.

— Милый!

Верена!

На ней узкие желтые брюки, сандалии на босу ногу и пестро размалеванная рубашка.

Она целует меня.

— Милая моя, — говорю я. — Милая моя, милая.

— Ты пьяный.

— Да, милая.

— Поехали. Домой.

— То есть как… как это — домой?

— Муж уехал в Рим. На три дня.

— Но слуги…

— Я их отослала. Мы будем одни.