Мария Антуанетта

Составленный группой эмигрантов во главе с Жоффруа де Лимоном, манифест сослужил обитателям Тюильри дурную службу: теперь не оставалось сомнений, что король состоит в заговоре с врагами Франции — аристократами и монархическими дворами Европы. Наглый тон манифеста никого не напугал, наоборот, вызвал всеобщий всплеск республиканских чувств и антинемецких и антимонархических настроений. А в Собрании у сторонников республики появился веский повод для низложения короля. Угроза носилась в воздухе, и король, у которого скопилось множество документов, с помощью слесаря Гамена, более десятка лет являвшегося наставником его величества в слесарном деле, соорудил железный сейф или, как его потом назовут, железный шкаф и спрятал туда свои секретные бумаги. Шкаф встроили в стену и замаскировали под каменную кладку. Если бы не предательство Гамена, который — как предупреждала королева — был ярым якобинцем, его бы не обнаружили никогда. Свои бумаги королева частично сожгла, частично собрала в портфель и вручила его Кампан с просьбой спрятать так, чтобы он «в любое время мог быть под рукой». Задача в тех условиях практически невыполнимая. Ибо, как 1 августа писала королева Ферзену, «если никто не придет на помощь, спасти короля и его семью сможет только Провидение».

День 10 августа 1792 года в историографии именуется по-разному, в зависимости от политических пристрастий пишущих. Для Марии Антуанетты этот день стал днем крушения надежд. На помощь никто не пришел, Провидение предоставило королевскую семью самой себе. Через преданных людей в Тюильри знали о готовящемся вооруженном наступлении на дворец, так что когда в полночь на 10 августа ударил набат, для короля и королевы он не стал неожиданностью. Зная, что можно положиться только на две-три сотни дворян из бывшей личной гвардии короля, полк швейцарцев и нескольких национальных гвардейцев, королевская семья, из которой в ту ночь спали только король и дети, к четырем утра собралась в Зале совета и замерла в тревожном ожидании. Мария Антуанетта пыталась уговорить Людовика надеть защитный жилет, как надевал он его 20 июня, но он отказался, утверждая, что хочет разделить общую судьбу. Когда около шести часов утра король вышел сделать смотр дворцовых войск, гвардейцы встретили его криками «Долой Вето!» и «Да здравствует нация!», а канониры возле пушек угрюмо молчали; только швейцарцы, выстроившиеся вдоль большой лестницы, выразили готовность сражаться до последнего. Но численность толпы, двигавшейся со стороны площади Карузель, была в десятки раз больше. Усмотрел ли ее король или по причине близорукости ничего не увидел? В задумчивости он вернулся в Зал совета; парик его съехал набок, но он этого не замечал.

В семь часов раздались первые выстрелы. Прокурор-синдик Редерер предложил королю вместе с семьей укрыться в Собрании, где уже заседали депутаты. Король промолчал, а Мария Антуанетта произнесла: «Сударь, у нас есть силы; пришло время понять, кто сильнее: король и конституция или заговорщики». Другой свидетель, граф де Ларошфуко, пишет, что Мария Антуанетта ответила иначе: «Лучше прибейте меня к стенам этого дворца, но не заставляйте покинуть его». Однако Редерер нашел способ уговорить королеву: «Неужели вы хотите отвечать за собственную гибель, гибель ваших детей и короля?» Против такого аргумента возражений не нашлось: «Ах, как бы я хотела сделать так, чтобы стать единственной жертвой…» Мария Антуанетта тяжело поднялась со стула и взяла за руку дофина. По словам Турзель, согласие далось ей с таким трудом, что вся кровь прилила к ее лицу. «Идемте», — сказал король, и королевская семья вместе с мадам де Турзель и принцессой Ламбаль покинула дворец. В окружении депутатов и нескольких верных дворян печальный кортеж проследовал через сад в здание Манежа, где заседало Собрание. Ни король, ни королева не оглядывались на покинутый ими дворец, где разворачивалось сражение за опустевшие стены. Швейцарцы и дворяне в черном, те самые, кого называли рыцарями кинжалов, умирали за монархию, еще не зная, что она повержена. Король забыл сообщить швейцарцам, что покидает дворец, забыл отдать приказ не оказывать сопротивления… Потом, в Собрании, как пишет ряд историков, Людовик XVI издал такой приказ, но было уже поздно…

С трудом пробравшись сквозь возбужденную толпу, преграждавшую вход в Собрание (в этой толпе у Марии Антуанетты вытащили часы и кошелек), вошли в зал Манежа. «Я пришел сюда во избежание тяжкого преступления, ибо всегда буду считать себя и свою семью в безопасности среди представителей нации. Надеюсь, вы объединитесь вокруг меня, дабы восстановить порядок и законность», — заявил король. Депутаты зааплодировали, трибуны же возмущенно засвистели и затопали. Тогда председатель, воспользовавшись статьей конституции, запрещавшей проводить заседания Собрания в присутствии короля, предложил компромисс: рассматривать его величество как простого зрителя. Для королевской семьи долго искали место и наконец поместили в крошечную ложу за креслом председателя, отделенную решеткой от зала.

Собрание отправило нескольких депутатов в город восстанавливать порядок, но все они вернулись бледные и напуганные: остановить бойню, начатую санкюлотами и федератами в Тюильри и продолженную на улицах города, уже не смог бы никто. Национальные гвардейцы с большим трудом сдерживали толпу, жаждавшую прорваться в здание Манежа, чтобы «выпустить кишки Австриячке» и «повесить толстого борова». Под давлением событий Собрание декретировало временное отстранение короля от власти и созыв Национального конвента. На протяжении томительных часов, пока шло заседание, король равнодушно лорнировал зал, а сидевшая рядом с ним королева, страшно бледная, пустым взором смотрела перед собой. Обе принцессы чувствовали себя подавленно, и только дофин, не понимая, что происходит, плакал и капризничал. В девять часов вечера королевскую семью отвели в монастырь фельянов, где в ее распоряжение предоставили четыре небольшие кельи с брошенными на пол матрасами. Так как все пленники считали, что вечером они вернутся в Тюильри, никто не взял с собой ни сменной одежды, ни прочих необходимых вещей.

Поздно ночью некий Дюфур, оставивший подробные записки о трех днях, проведенных королем и его близкими в монастыре фельянов, привез кровати, а потом снабдил королевскую семью постельным бельем. Он же раздобыл для пленников чистой воды и утром принес скудный завтрак. Мадам де Турзель, принцесса де Ламбаль и присоединившиеся к ним фрейлины мадам Огье и мадам д'Эгремон с помощью друзей раздобыли для королевской семьи сменную одежду и немного денег. Дюфур, ночевавший перед дверью короля, писал, что всю ночь санкюлоты пытались прорваться в монастырь и охрана с трудом сдерживала их натиск. Галерею, по которой четыре раза в день проходили король и его семья, отделяла от улицы одна лишь решетка, и все время, пока семья оставалась в монастыре, за этой решеткой бесновалась чернь, выкрикивая оскорбления. Каждый день королевскую семью приводили в Собрание и размещали в крохотной зарешеченной ложе, где они слушали бесконечные дебаты о собственной участи. «Королева была больна; удивительно, как у нее хватало мужества высиживать бесконечные заседания в маленькой ложе, где семье едва хватало места», — писал Дюфур. Он приносил узникам обеды, которые заказывал бывший первый служитель королевской опочивальни Тьерри де Виль д'Аврэ, отыскал потерянный Марией Антуанеттой медальон с семейным портретом, исполнял мелкие поручения. 13 августа Дюфур ненадолго отлучился домой, чтобы переодеться, а когда вернулся, увидел опустевшие кельи: по приказу Собрания пленников перевели в башню Тампль. «Ах, какое несчастье! — написал Дюфур. — Значит, лучшему из королей не избежать смерти».

Сначала Собрание решило предоставить королю и его семье Люксембургский дворец, но Коммуна, после 10 августа состоявшая в основном из якобинцев, воспротивилась. Новый прокурор-синдик Коммуны, сменивший Редерера, заявил, что в Тампле семью легче охранять и препятствовать ее переписке с друзьями, которые все являются «предателями». «Вот увидите, они поместят нас в башню и превратят ее в настоящую тюрьму. Я всегда испытывала ужас при виде этой башни и тысячу раз просила графа д'Артуа снести ее; я предчувствовала, что она станет нашей тюрьмой. Видите, я не ошиблась!» — услышав про Тампль, зашептала королева мадам де Турзель. По дороге карета с пленниками специально проехала через площадь Вандом, где валялись осколки поверженной 10 августа статуи Людовика XIV: революционеры хотели показать, как они поступают с тиранами. Когда королева, подавив охватившее ее горестное возмущение, окинула статую равнодушным взором, Петион, сопровождавший карету, произнес: «Если ваше лицо не примет выражения, соответствующего вашему нынешнему положению, боюсь, я не смогу поручиться за вашу жизнь; народ негодует». Королева опустила глаза, но дух ее не был сломлен.

В семь часов вечера королевская семья прибыла в Тампль, где в особняке XVII века им подали превосходный ужин, к концу которого усталый Луи Шарль заснул на коленях у Турзель. Тогда королева с замиранием в душе попросила проводить всех в их комнаты. Предчувствия ее оправдались: пленников решили разместить в башне Тампля, древнем сооружении, помнившем еще Жака де Моле. Массивная башня (донжон) с примыкавшими к ней маленькими башенками не была связана с основным зданием дворца. В ней до решения Собрания обретался архивариус Мальтийского ордена, собравший неплохую библиотеку, насчитывавшую более полутора тысяч томов. Библиотека и столовая располагались на втором этаже; гостиная в бело-голубых тонах, ставшая спальней королевы и ее дочери, равно как и прихожая, где поставили кушетку для принцессы Ламбаль, и крошечная комната, отведенная дофину и мадам де Турзель, находились на третьем этаже. Король занял четвертый этаж. Мадам Елизавете с дочерью Турзель Полиной отвели грязноватое помещение бывшей кухни.

Семья постепенно обустраивалась: заказали одежду, белье, сменили кишевшие клопами матрасы. Охраняли королевскую семью проверенные санкюлоты: теперь каждая секция выделяла для охраны короля по два верных человека; узников единовременно стерегли 20 человек. Тампль ежедневно посещали комиссары Коммуны; был создан совет Тампля из восьми комиссаров, двое из которых по очереди несли ночные дежурства. Но и этого казалось мало. 20 августа приняли решение, что состоять при королевских узниках могут только лица, обладающие свидетельством о гражданской благонадежности. На этом основании принцессу де Ламбаль, мадам де Турзель и ее дочь Полину перевели в тюрьму Ла Форс. Расставаясь с Турзель, королева рыдала и умоляла ее взять под свою опеку Ламбаль. Она понимала, что принцесса как ближайшая ее подруга немедленно станет мишенью ненависти черни.

26 августа в Тампль допустили Жана Батиста Клери, служившего дофину с самого детства. Когда оставшегося с Людовиком камердинера Юэ 2 сентября арестовали, Клери стал прислуживать и королю. Ему также приходилось причесывать волосы дамам, оставшимся без женской прислуги; он оказался единственным слугой, которому позволили последовать за своими господами в Тампль. Жена Клери, поселившаяся возле ограды Тампля, знала, что королева любит музыку, и в часы прогулки ее величества открывала окна и музицировала. Она нанимала газетчика, и тот под стенами старинной башни во весь голос выкрикивал последние новости. Через некоторое время ее уловки были разгаданы. Еще одна преданная роялистка проецировала на стену ближайшего дома буквы, которые узники Тампля складывали в коротенькие слова. Но основной связующей ниточкой с «волей» всегда оставался Тюржи, один из трех слуг, что готовили королевской семье еду. Он прятал записочки в клубки шерсти, подменял записками бумажки, которыми уплотняли пробки графинов с целебным миндальным молоком, сервируя стол, ухитрялся класть записки под тарелку даже после проверки их и скатерти муниципалами.

Жизнь потекла размеренная и унылая, наполненная будничными занятиями и мелкими пакостями сторожей. Король просыпался рано, около шести, затем просыпалась королева и одевала дофина, который после ареста Турзель спал в комнате матери. Затем вся семья собиралась за завтраком. После завтрака король занимался с сыном историей, географией и латынью, а королева с дочерью и Мадам Елизаветой музицировали или рисовали. Далее, если сторожа дозволяли, семья выходила гулять в сад. Король с дофином часто играли в кегли. Говорят, дофин, который никак не мог сбить больше шестнадцати столбиков, однажды воскликнул: «Ах, какое противное число шестнадцать!» — и король, вздохнув, согласился: «Несомненно противное». После прогулки семья обедала, затем король дремал, и женщины, оберегая его сон, занимались рукоделием, а дети учили уроки. Вечером читали вслух, дети ужинали и шли спать, потом ужинали взрослые, король читал перед сном, а Мария Антуанетта разговаривала с Елизаветой, пока их не отправляли спать. В удушливом воздухе Тампля былые разногласия позабылись, остался только день сегодняшний — сумрачный и безысходный. Впрочем, если бы не постоянный надзор, не угрозы, доносившиеся с улицы, не гадкие надписи на стенах, которые верный Клери не успевал стирать, их новая жизнь в Тампле протекала вполне в духе Руссо — узкий семейный круг, родители воспитывают детей, подавая им пример благочестия и любви. Бдительность сторожей в чем-то даже устраивала Марию Антуанетту: по крайней мере, никакой наемный убийца к ним не проникнет.

За стенами Тампля обстановка накалялась. Для суда над заговорщиками, роялистами и сторонниками конституционной монархии учредили Чрезвычайный трибунал. Во время обысков, проведенных в домах аристократов и подозрительных, обнаружили множество шпионов, сотрудничавших с врагами нации. Упорно ходил слух о заговоре аристократов с целью освободить короля и восстановить монархию. 19 августа австро-прусские войска перешли границу Франции, французская армия терпела поражение за поражением, и вскоре возникла реальная угроза увидеть врага под стенами Парижа. Прошел слух, что у пруссаков и австрийцев есть приказ, подписанный Людовиком, в котором велено убивать всех французов. Марат в своей газете «Друг народа» призывал истребить всех посаженных в тюрьмы после 10 августа аристократов и священников, «дабы они не всадили нож в спину революции».

Призыв был воспринят как сигнал к «народной мести», и в первые дни сентября вооруженные чем попало парижские санкюлоты, стихийно собираясь в группы, отправились крушить двери тюрем и уничтожать «заговорщиков». При попустительстве Коммуны и молчаливом согласии вождей революции санкюлоты устраивали в тюрьмах самосуд, зверски убивая всех узников, кто не пришелся им по нраву, усугубляя гнусность убийств осквернением и уродованием трупов.

Жертвой дикой ненависти толпы, ворвавшейся 3 сентября в тюрьму Ла Форс, стала принцесса де Ламбаль. «Они зверски убили принцессу де Ламбаль… надругались над ее телом, вырвали у нее сердце, выпустили кишки и, насадив ее голову на пику, носили по улицам Парижа», — писал Лафон д'Оссон. Потом кто-то бросил клич отправиться в Тампль — «чтобы Австриячка смогла поцеловать свою шлюху». По дороге убийцы завернули к цирюльнику и приказали сделать прическу их страшному трофею. «От кабака до кабака, по улицам и переулкам они подошли к стенам Тампля и криками и воплями стали привлекать внимание королевской семьи. Королева отчетливо услышала страшные проклятия, которые гнусное пьяное отребье изрыгало в ее адрес. Вскоре появился чиновник в сопровождении четырех делегатов от черни; сей чиновник сообщил королевской семье, что народ крайне взволнован ложными слухами о их бегстве. “Да, — воскликнул один из сторожей, — я предлагаю вам подняться и подойти к окну, чтобы вывести парижан из заблуждения и успокоить их. Кстати, они хотят показать вам голову Ламбаль, чтобы вы знали, как мы мстим тиранам”. Узнав о страшной гибели своей подруги, королева горестно вскрикнула и без памяти упала на руки сестры и заплаканных детей», — завершил свой рассказ Лафон д'Оссон. «Это был единственный раз, когда самообладание ее покинуло», — писала Мадам Руаяль.

21 сентября 1792 года впервые собрался Национальный конвент, провозгласивший Францию республикой единой и неделимой. Началась новая эра, новый отсчет времени, получивший свое воплощение в республиканском календаре. Париж ликовал, звуки этого ликования проникали за стены Тампля, где трепетал крошечный огонек надежды — вдруг идут долгожданные освободители? Но надежды никакой: 20 сентября возле городка Вальми французская армия под командованием генерала Дюмурье (того самого, который предлагал организовать побег короля) разбила превосходящие силы пруссаков. Блицкриг герцога Брауншвейгского провалился, французская армия обрела уверенность в своих силах и начала наступление в Австрийских Нидерландах (Бельгии). Со стороны коалиции были предприняты попытки начать переговоры, сделав разменной монетой Людовика XVI. Но монархии во Франции более не существовало, и Дюмурье предложил Брауншвейгу вести переговоры с Конвентом; герцог, разумеется, отказался. Конвент не намеревался восстанавливать монархию.

Армия Французской республики, на ходу перестраиваясь на новый лад, под лозунгом «Мир хижинам, война дворцам» перешла в наступление. Впереди у нее были новые победы и поражения, отъезд за границу генерала Лафайета, не принявшего переворот 10 августа, измена генерала Дюмурье и его неудавшаяся попытка восстановить власть короля, появление новых, взращенных революцией талантливых полководцев, отражение натиска армий монархической Европы. Людовик XVI перестал являться фигурой международного масштаба, он стал просто гражданином Капетом, мужем гражданки Капет. Те, кто, как тешила себя надеждой Мария Антуанетта, начал войну за освобождение короля и восстановление его власти, давно уже преследовали совершенно иные цели.

В глазах нового революционного общества король и королева из поверженных монархов превратились в политических преступников. Едва королевская семья оказалась в Тампле, в нее мертвой хваткой вцепился член Коммуны, памфлетист Эбер, редактор газеты санкюлотов «Папаша Дюшен». В самых мерзких выражениях он требовал истребить все это «…ское племя», иначе говоря, «толстого кабана», «австрийскую мартышку» и «змееныша» с «обезьянкой». Среди тюремщиков оказался приятель Эбера — Роше, который постоянно придумывал гадости, лишь бы унизить королевскую семью: выпускал дым прямо в лицо дамам; хохотал, когда королева, забыв о низких дверях, проходила, не наклонив головы, и ударялась лбом о косяк; вразвалку ходил по лестницам, заставляя членов королевской семьи вжиматься в стену; изрыгал чудовищные оскорбления. Газета Эбера не давала Конвенту забыть о короле и королеве и упрекала его членов в трусости. «Теперь, когда отступать дальше некуда, когда пьянице Капету пора наконец убраться в мир иной, оказывается, у депутатов кишка тонка! “Как! — верещат они. — Как мы можем судить короля!” Ну а мы, нация, разве мы станем возражать, коли предателя Луи чуток укоротят?»

Эбер со своей газетой во многом способствовал переводу короля и его семьи из бывшего жилища архивариуса в тюремную башню. Там Марии Антуанетте не разрешили ужинать вместе с мужем; отныне семья могла собираться вместе только за обедом. В новых помещениях было сыро и холодно, на окнах стояли толстые решетки, ни на минуту не позволявшие узникам забыть о своем положении. Верный Клери, обладавший правом покидать крепость, исполнял мелкие поручения и приносил новости «с воли», сообщая их потихоньку, когда дофин затевал шумные игры или когда причесывал дам.

Семье не хватало белья и одежды, и женщины занялись ее починкой. Нитки приходилось откусывать зубами, ибо все колющие и режущие предметы, равно как и все необходимое для письма, у них отобрали. Королеве и Марии Терезе удалось сохранить только несколько карандашных огрызков. Коммуна сократила расходы на королевских узников, ибо они «такие же граждане, как все». Печи грели плохо, дрова были сырые, и король вскоре заболел. Преданный Клери ухаживал за ним, но вскоре свалился сам, и выхаживать обоих пришлось королеве и Елизавете. Когда прошел слух, что короля пытались отравить, Коммуна наконец разрешила Марии Антуанетте пригласить к нему ее бывшего личного врача Вик д'Азира. Газета Эбера немедленно откликнулась на болезнь короля: «Интересно, кого это вы хотите убедить, что санкюлоты хотят избавиться от предателя Капета, предложив ему яд на завтрак, как делали папы римские? Нет, он должен кончить свои омерзительные дни на эшафоте. До тех пор, пока мы не сыграем в шары головой коронованного рогоносца, не будет на земле ни свободы, ни равенства». На улице стояла осень, и гильотина, испытания которой успешно завершились весной, уже заработала, установив равенство в смерти.

«Собранию предложили устроить процесс над королем и судить королеву обычным уголовным судом… считают, что их непременно будут судить, но народ их помилует, и им будет выделена пенсия, дабы они могли жить, только я не знаю где; Боже, какой ужас, и как это печально для них, какое унижение…» — писал 4 ноября Ферзен из Брюсселя своему другу Таубе. Вынужденный покинуть Брюссель, к которому после разгрома австрийцев при Жемаппе стремительно двигалась армия Французской республики, швед, как и многие его друзья, отправился скитаться по вздыбленной войной Европе. Портфель с бумагами королевы, которые Мерси советовал ему уничтожить, он отправил в посольской карете Симолина. Из-за военных действий газет из Парижа не поступало, и Ферзен мог только гадать, в каком положении находится королева. Прибыв 20 декабря в Дюссельдорф, он узнал о начале суда над королем.

Толчком к началу процесса послужило сообщение слесаря Гамена об оставшемся в Тюильри личном сейфе короля. Сейф вскрыли; бумаги, обнаруженные в нем, вызвали бурю негодования среди республиканцев. Узнав, что Мирабо получал деньги от короля, негодующий народ расколотил бюсты своего бывшего кумира, а парижане выбросили его прах из Пантеона. Переписка Людовика с иностранными державами давала повод обвинить короля в двуличии и тайных переговорах с вражескими державами. Коммуна от имени санкюлотов Парижа потребовала не суда, а мести за страдания, причиненные Людовиком XVI народу. С трибуны Конвента Робеспьер заявил, что речь пойдет не о судебном процессе, ибо члены Конвента — не судьи, а о «мерах общественного спасения», об «акте государственной прозорливости». «Людовик должен умереть, чтобы здравствовало отечество», — завершил свою речь вождь революции. Столь же категоричен был и молодой якобинец Сен-Жюст, ставший с первых своих депутатских шагов ближайшим соратником Робеспьера. «Мы должны не столько судить Людовика, сколько поразить его, — говорил с трибуны Сен-Жюст. — Невозможно царствовать и не быть виновным». Иначе говоря, еще до начала процесса Людовик был обречен.

Узники Тампля не подозревали, что основной темой дебатов в Конвенте стала участь короля. И хотя ни санкюлоты на улицах, ни стражники не давали им возможности забыть о ненависти к ним революционеров, 11 декабря, когда под рокот барабанов к ним в сопровождении караула явился Петион и зачитал декрет Конвента о привлечении Людовика Капета к суду, женщины похолодели от страха. После завтрака, прошедшего в молчании под неусыпным надзором, Людовика увели: после полудня ему предстояло предстать перед Конвентом для допроса. «Матушка попыталась узнать у муниципальных чиновников, охранявших ее, что происходит, — писала Мадам Руаяль. — Она впервые удостоила их вопросом. Но эти люди не захотели ей ответить». Вечером, когда Людовик вернулся в Тампль, его сразу препроводили в его комнату. В последующие дни ему не давали даже переброситься словом с родными. С помощью Тюржи Клери сумел раздобыть газету, передать которую он смог, лишь спрятав ее в гардеробной, одновременно являвшейся отхожим местом, — это был единственный уголок, куда не заглядывали чиновники Коммуны. Когда королю удавалось поговорить с Клери, он непременно просил его успокоить королеву, заверить ее, что обсуждается вопрос о его высылке из страны. Шесть недель, что длился процесс, королева места себе не находила. Если бы не дети, она, наверное, слегла бы от слабости, тревоги и слез, но ради детей она держалась, храня достоинство и внешнее спокойствие. Понимая, чем кончится процесс, Людовик написал завещание; в строках, посвященных королеве, он просил ее воспитать детей «добрыми христианами» и «честными людьми», а также простить его за все те страдания, которые ей пришлось претерпеть из-за него: «…Если она полагает, что у нее есть за что упрекнуть себя, пусть знает, что я зла на нее не держу».

20 декабря 1793 года Конвент при поименном голосовании с незначительным преимуществом голосов вынес Людовику Капету смертный приговор. «Когда не станет короля, это еще не значит, что одним человеком станет меньше», — словно подводя итоги голосования, проворчал депутат Манюэль. Вечером того же дня Людовику разрешили увидеться с семьей. Во время свидания все плакали и тут же шепотом утешали друг друга. Даже неугомонный дофин чувствовал, что надвигается что-то страшное. Людовик пообещал родным увидеться с ними утром, и Мария Антуанетта всю ночь не ложилась спать, чтобы не пропустить этот утренний час. Но король не пришел: его исповедник посоветовал ему не усугублять боль разлуки. После исповедника король призвал к себе Клери и передал ему шейный платок для сына, обручальное кольцо для жены и серебряное кольцо с печатью, внутри которого хранились локоны детей. «Скажите ей, что я оставляю ее с большой мукой в сердце», — добавил он и срезал прядь волос — тоже для Марии Антуанетты. (Позднее Клери нашел способ передать королеве последние дары короля.) В половине одиннадцатого утра «…радостные крики черни, донесшиеся с улицы, известили нас, что преступление свершилось», — написала герцогиня Ангулемская. «Мы его больше не увидим», — горько и торжественно произнесла королева и, преклонив колени перед сыном, произнесла клятву верности новому королю Людовику XVII. Хотя вряд ли все происходило столь торжественно. Обилие воспоминаний свидетелей той эпохи позволяет выбрать наиболее оправданный с человеческой точки зрения вариант. Скорее всего, королева, опустившись на колени и прижав к себе сына, сдавленным голосом прошептала: «Теперь вы — король».

Ферзен, пребывая в Дрездене, лихорадочно ловил новости из Парижа. Когда начался процесс над королем, он не находил себе места — от волнения, тревоги и собственного бессилия. «…В каком ужасном положении оказался король и его семья! У меня сердце разрывается»; «…новости ужасные, я жестоко страдаю»; «Несчастная королева, несчастные дети! <…> Почему я не могу спасти их хотя бы ценой собственной крови!» — сетовал он в письмах сестре и другу Таубе. Ужасное известие о казни короля сопровождалось такой массой слухов и непроверенных подробностей, что Ферзен решил, будто вместе с королем погибла и вся его семья. В тот же день Ферзен написал Софи отчаянное письмо, возможно, самое проникновенное, в котором оплакивал свою возлюбленную: «Ах, пожалейте меня, только вы можете понять теперешнее мое состояние; в этом мире я потерял все… Ах, не оставляйте меня, милая Софи; той, кто составляла мое счастье, той, ради которой я жил… которую всегда любил, ради которой отдал бы тысячу жизней, больше нет. <…> Ее больше нет в живых… для меня все кончено. Ах, почему я не умер подле нее…» Когда выяснилось, что королева жива, горечь и тревога остались: Ферзен понимал, что скоро придет черед его возлюбленной, и проклинал «нацию тигров и каннибалов». Отец продолжал звать его в Швецию, но он отказывался, не желая удаляться от королевы. «Бездействие, в котором я вынужден пребывать, отсутствие возможности помочь ей заставляют меня страдать еще больше», — писал он Софи.

Прошел слух, что королеву, которую теперь называли «королевой-матерью», хотят обменять на пленных французов, и для друзей Марии Антуанетты вновь забрезжила надежда. Но план сорвался, ибо император не увидел в нем никаких преимуществ для Австрии. Мария Антуанетта, или «вдова Капет», как после смерти Людовика стали именовать ее тюремщики, погрузилась в свои страдания: она почти ничего не ела и отказывалась выходить на прогулку, чтобы не проходить мимо двери бывшей комнаты супруга. Уверенная, что король передал для нее письмо, она попросила дать ей возможность повидаться с Клери, но ей отказали. После смерти короля верного слугу выставили за ворота Тампля и велели возвращаться домой. Вторую просьбу Марии Антуанетты чиновники выполнили: ей позволили заказать для себя и для семьи траурное платье.

После казни короля о королеве как-то позабыли: жажда мести народа «за причиненные ему страдания» временно была утолена. Охрана ослабила бдительность: за пленницами перестали ходить по пятам, а для королевы оборудовали площадку на крыше башни, чтобы она могла дышать там воздухом, не спускаясь в сад. Молодой комиссар, якобинец Тулан, проникшийся симпатией к королеве и сочувствовавший ее горю, решил попытаться спасти ее. Вместе с тюремщиком Лепитром, также с симпатией относившимся к несчастной вдове, Тулан предложил вывести королеву и принцесс в одежде тюремщиков, а Луи Шарля под видом сына стражника. Затем в наемной карете они отправятся на побережье, а оттуда в Англию. С помощью Тюржи королева связалась с шевалье де Жаржеем, и тот вручил Лепитру 200 тысяч ливров, дабы тот раздобыл паспорта.

18 марта французские войска потерпели поражение у Неервинде, и Тампль вновь окружили беснующиеся санкюлоты, обвинявшие во всем «вдову Капет», якобы тайно руководившую заговором, направленным против республики. Обвинения были голословны, но Коммуна удвоила бдительность, закрыла заставы и временно прекратила выдачу паспортов. Осуществить задуманный план оказалось невозможно. На крайний случай Лепитр предложил вывести из тюрьмы одну Марию Антуанетту, но та отказалась: она не могла оставить детей и Елизавету. «У нас была красивая мечта, и более ничего, но мы на этом много выиграли, ибо у нас появилась еще одна возможность убедиться в вашей безграничной преданности мне. Я бесконечно вам доверяю… но интересы моего сына — это то единственное, чем я руководствуюсь, поэтому, хотя я была бы счастлива оказаться за пределами этих стен, я не могу согласиться на разлуку с ним», — писала королева Жаржею.

Понимая, какой опасности подвергался Жаржей, Мария Антуанетта нашла предлог удалить его из страны — попросила отвезти братьям короля последние дары Людовика, которые она не решалась хранить у себя, опасаясь, что их могут изъять. «Т[улан] передаст вам условленные вещи для X.», — писала она Жаржею в начале марта, имея в виду оставленные ей королем памятные вещицы, которые следовало передать Провансу. Месье, находившийся в то время в городке Хамм в Вестфалии, уже поспешил объявить себя регентом, однако королева не согласилась с ним и обращалась к нему как прежде. Вместе с королевскими вещами Мария Антуанетта вручила Жаржею еще одну печатку: «Печатка, которую я прилагаю, дело иное. Мне бы хотелось, чтобы вы передали ее тому человеку, который прошлой зимой приезжал ко мне из Брюсселя, и сказали бы ему, что эти слова верны как никогда». Речь шла о кольце, на котором были выгравированы летящий голубь и девиз «Tutto a te me guida» («Все ведет меня к тебе»). Мария Антуанетта посылала его на память Ферзену, но получит он его уже после ее гибели; говорят, он носил это кольцо до конца жизни. «Если вы останетесь недовольны X., поезжайте к моему племяннику», — писала королева, имея в виду Франца II.

Положение республики осложнялось. Обострился продовольственный кризис. В Вандее началось восстание против новых порядков; в разных концах страны вспыхивали контрреволюционные мятежи, восстали Тулон и Лион; для борьбы с контрреволюцией был создан Чрезвычайный (революционный) трибунал; 13 июля, накануне праздника федерации, был убит Марат, редактор газеты «Друг народа». Ширилась и разгоралась война с внешним врагом, республика объявила войну монархам Испании, Англии и Голландии; сформировался институт правительственных комиссаров в армии. Для решения важнейших государственных вопросов был создан Комитет общественного спасения (который вскоре станет главным органом управления якобинской диктатуры). В конце мая яростная фракционная борьба между жирондистами и якобинцами завершилась победой якобинцев; жирондисты были арестованы и отправлены на гильотину.

В этой напряженной обстановке о «вдове Капет» вспомнил сам Робеспьер. «Смерть Марии Антуанетты должна пробудить во всех сердцах священную ненависть к королевской власти», — заявил он в речи 27 марта и предложил судить Марию Антуанетту Австрийскую по обвинению в соучастии в заговоре против государства. 10 апреля он вновь напомнил о своем предложении. После такого заявления положение узниц резко ухудшилось. По ночам стали приходить комиссары Коммуны и устраивать обыски, переворачивая все, вплоть до матрасов на кроватях, и заставляя легко одетых женщин и ребенка стоять рядом и дрожать от холода. Сторожа «забывали» отворять тяжелые ставни, оставляя узников в темноте; когда же за оградой собиралась толпа, выкрикивавшая угрозы и оскорбления в адрес королевы и ее детей, ставни распахивали настежь. У Елизаветы забрали шляпу брата, которую тот оставил ей на память.

Дампьер, сменивший бежавшего к австрийцам генерала Дюмурье, предложил князю Саксен-Кобургскому обменять королеву и ее сына на пленных французских комиссаров и начать переговоры. Князь отказался, сославшись на то, что не знает, какая власть сейчас во Франции и сколько она продержится. В дело вмешался Мерси, попытавшийся найти поддержку у других генералов антифранцузской коалиции, но столь же безрезультатно.

3 июля согласно постановлению Конвента Луи Шарля забрали у матери. Несмотря на запись в журнале Тампля, что сына разлучили с матерью «со всем возможным мягкосердечием», Мадам Руаяль писала, что брат плакал и цеплялся за мать, а королева умоляла убить ее, только не забирать сына, и не выпускала его из объятий до тех пор, пока сторожа не пригрозили застрелить его. Мадам Елизавета и Мадам Руаяль одели мальчика (дело происходило после девяти вечера, когда Луи Шарль уже лежал в кровати), он со слезами расцеловал всех и, не переставая плакать, пошел за комиссарами. Королева попросила дозволения видеться с сыном хотя бы за трапезами, и ей обещали передать ее просьбу в комитет, но, видимо, позабыли. Мальчика отдали на воспитание, а точнее, на перевоспитание сапожнику Симону, велев ему «сделать из маленького Капета доброго санкюлота». О трагической судьбе Людовика XVII написано немало книг; историки в основном сходятся на том, что голод и дурное обращение сделали свое дело: 8 июня 1795 года в Тампле ребенок скончался от туберкулеза. Легенда же гласит, что друзья королевы сумели устроить ему побег…

После разлуки с сыном Мария Антуанетта, вся в черном, превратилась в тень, а когда дочь или Мадам Елизавета пытались растормошить ее, лишь глубже замыкалась в себе. Предполагают, что авантюрист и темная личность барон де Батц пытался освободить королеву, направив при содействии тюремного администратора Мишони своих людей в Тампль, чтобы те под видом патруля вывели узниц из башни, но предупрежденный анонимной запиской сапожник Симон (тот самый, которому передали маленького Луи Шарля) сорвал этот план. Есть основания считать, что преданные королеве люди начинали переговоры о спасении королевы с Дантоном, но тоже безуспешно, ибо Марию Антуанетту охраняли столько людей, что вождь революции побоялся, как бы его причастность к такому предприятию не стала достоянием гласности. Убедившись, что королева как заложница ценности не представляет, якобинцы решили начать процесс. 1 августа Барер, поднявшись на трибуну Конвента и разоблачая «заговор монархов Европы», воскликнул: «Неужели мы забыли о преступлениях Австриячки, неужели наше равнодушие к семье Капет ввело в заблуждение наших врагов? Настало время истребить все побеги королевской власти!» Депутаты единогласно постановили: «Марию Антуанетту предать суду чрезвычайного трибунала; немедленно перевести означенную Антуанетту в Консьержери». В то время тюрьму Консьержери называли «прихожей гильотины».

В ночь на 3 августа узниц Тампля разбудили и зачитали им декрет Конвента, согласно которому по требованию прокурора Коммуны королеву переводили в Консьержери, где ее ждал суд. Как писала Мадам Руаяль, королева с невозмутимым видом выслушала комиссаров и быстро собрала свой нехитрый скарб. Одеваться ей пришлось под бдительным оком сторожей и комиссаров Коммуны. Когда она оделась, ее обыскали, забрали все мелкие вещицы, оставив только носовой платок и флакон с нюхательной солью. Прощаясь с дочерью, Мария Антуанетта велела ей слушаться тетку как вторую мать. Обнимая Елизавету, она поручила ей детей. Потом, резко повернувшись, быстро зашагала к двери. Выходя из комнаты, она, забывшись, ударилась головой о притолку, а на вопрос сторожа, не больно ли ей, ответила: «Мне уже ничто не может причинить боль».

Консьержери разительно отличалась от Тампля. В Тампле, кроме королевской семьи, иных узников не было; Консьержери наводнял самый разный люд, оттуда уводили на допросы и увозили на площадь Республики очередных жертв гильотины, по коридорам сновали писцы и канцеляристы, бродили посетители, словом, стоял постоянный гомон. Для королевы наспех подготовили камеру (бывшее помещение заседаний совета), состоявшую из двух небольших комнат, в одной из которых поместили двух караульных. Жена тюремщика мадам Ришар, предупрежденная о прибытии королевы, с помощью молоденькой служанки Розали Ламорльер сумела раздобыть складную кровать и новое постельное белье; Розали отдала свою подушку с кружевами, и обе женщины ужасно переживали, что королева окажется в совершенно неподходящих для нее условиях. Караульные оказались вполне добродушными, но, конечно, их постоянное присутствие удручало королеву. Во всех камерах старинного, расположенного на берегу реки тюремного замка было сыро. Заполняя свои дни, королева читала все, что приносила ей сострадательная мадам Ришар. Особенно королеве нравилось читать о путешествиях, и она читала так долго, как позволял сочившийся в окна свет. От долгого чтения при плохом освещении у нее краснели глаза, ухудшилось зрение. Здоровье ее также оставляло желать лучшего; особенно мучили ее частые и обильные кровотечения, справляться с которыми при практическом отсутствии гигиенических принадлежностей (самых обыкновенных тряпок) было крайне сложно. Как и прежде, вставала она около семи, потом, насколько позволяли обстоятельства, приводила себя в порядок. У нее сохранились пудреница с пуховкой и баночка с помадой, и Розали принесла ей коробку, чтобы она могла сложить в нее свои вещицы. Платьев у Марии Антуанетты осталось всего два — черное и белое. Она научилась ловко причесывать волосы, слегка их припудривая. Ей запретили иметь иголки, так что заниматься любимым рукоделием она не могла. Тогда она сплела шнурок из толстых ниток, надерганных из старого гобелена, висевшего на стене для защиты от сырости. Еда, которую приносила ей мадам Ришар, была свежа и вполне съедобна: на обед — суп, вареное мясо, тушеные овощи, жаркое, десерт; на ужин — жаркое или котлеты и то, что осталось от обеда. Пишут, когда Розали, покупая на рынке продукты, говорила, что отбирает их для королевы, торговки предлагали ей самое лучшее: они не держали зла на королеву и очень ей сочувствовали. Мария Антуанетта никогда не была набожной, но после смерти мужа стала проводить много времени в благочестивых размышлениях. Она не расставалась с висевшим у нее на шее медальоном, где сохранились миниатюрный портрет сына и локон его волос. Розали вспоминала: о чем бы ни говорили с королевой, та всегда отвечала ровно, не выказывая ни волнения, ни горечи. Но о детях она не могла говорить спокойно и тотчас начинала плакать. Когда однажды мадам Ришар привела с собой сына, который был примерно одного возраста с Луи Шарлем, королева разрыдалась и принялась осыпать его поцелуями. К королеве часто приходили посетители: и супруги Ришар, и караульные (скорее всего, не бесплатно) пускали сочувствующих и любопытных посмотреть на необычную узницу. Говорят, ее дважды тайно посетил неприсягнувший священник аббат Шарль Маньен, он исповедал королеву и даже отслужил мессу. Но, вероятнее всего, королеве удалось получить духовное утешение от кого-то из содержавшихся в тюрьме неприсягнувших священников.

Процесс откладывался — возможно, в надежде, что Франц II решит спасти родственницу, предложив французам приемлемый вариант обмена или выкупа. Ферзен, не находивший себе места от беспокойства, порывался собрать отряд, вихрем домчаться до Парижа, ворваться в Консьержери и, словно рыцарь на белом коне, умчать королеву… Воспользовавшись возможностью посещать узницу, новые смельчаки пытались устроить ей побег. Наиболее известен — благодаря А. Дюма и его роману «Шевалье де Мэзон-Руж» — так называемый «заговор гвоздики». Однажды в камеру к Марии Антуанетте в сопровождении администратора Мишони (который, похоже, неплохо зарабатывал на знатных узниках) пришел некий Александр де Ружвиль; королева узнала его, ибо когда-то он служил в личной гвардии графа Прованского, но виду не подала. Низко поклонившись, Ружвиль как бы случайно обронил из петлицы гвоздику, в которой была спрятана записка. В ней говорилось, что друзья хотят устроить королеве побег. Полагают, что Ружвиль приходил к королеве еще раз (или несколько), но уже без Мишони, чтобы в деталях изложить ей план побега и вручить деньги караульному Жильберу, якобы согласившемуся помогать заговорщикам. Известно, что, когда Мария Антуанетта написала Ружвилю ответ, а точнее, за неимением письменных принадлежностей наколола его булавкой, Жильбер, якобы вызвавшийся помогать королеве (в условленный день и час он обязался вывести ее из Консьержери), взял у нее клочок бумаги и, передав его привратнице Ришар, написал донос «куда следует». Там отреагировали мгновенно. Супругов Ришар арестовали (от гильотины их спасло только то, что записка так и осталась лежать в кармане мадам Ришар, забывшей передать ее на волю), на их место взяли супругов Небо, грубых и без малейшего намека на утонченность. Марию Антуанетту перевели в другую камеру, ту, где ей предстояло провести последние 35 дней своей жизни. Бывшее помещение аптеки, эта камера также не отличалась особым удобством. В ней было два окна, но одно до половины забито листом железа, а другое забрано такой частой решеткой, что через него с трудом проходил свет. Угол отгородили ширмой; там, как и прежде, разместили двух караульных гвардейцев, приказав им бдительно следить за узницей днем и ночью.

«Заговор гвоздики» привлек внимание общественного обвинителя Фукье-Тенвиля, давно и безуспешно пытавшегося найти хоть какую-нибудь зацепку, на основании которой можно было бы построить обвинение против королевы. (Письма королевы, в которых она, стремясь спасти семью, призывала иностранные войска вступить во Францию, обнаружат еще не скоро.)

3 сентября в четыре часа пополудни в камеру к Марии Антуанетте пришли представители Комитета общественного спасения и отвели ее на допрос по «заговору гвоздики». Королева все отрицала, утверждая, что к ней обычно заходит много людей, так что она их не запоминает, а цветы уже стояли у нее в камере. Сменив тактику, представитель неожиданно спросил, в курсе ли она последних событий и политического положения.

— Вам известно, что в Тампле мы были отрезаны от мира, равно как и здесь, — отвечала королева.

— Неужели у вас не сохранилось тайных связей на воле?

— Нет, ибо для этого следует обладать властью.

— Вас интересуют победы наших врагов?

— Меня интересуют победы, одержанные народом, к которому принадлежит мой сын; для матери дети главнее любых иных родственников.

— Какова национальность вашего сына?

— Он француз. Почему вы сомневаетесь?

— Так как сын ваш стал простым гражданином, следовательно, вы отказались от привилегий, дарованных суетным королевским титулом?

— Мы думаем только о благе Франции.

— Значит, вас устраивает, что больше нет ни короля, ни королевской власти?

— Лишь бы Франция была счастлива, нам больше ничего не надо.

— Значит, вы хотите, чтобы народ избавился от угнетателей и всех тех членов вашей семьи, что творят произвол?

— Я отвечаю только за себя и за сына и не стану ручаться за остальных.

— Значит, вы не разделяли убеждений вашего мужа?

— Я всегда исполняла свой долг.

— Однако вы не можете скрыть, что при дворе были люди, интересы которых противоречили интересам народа?

— Я всегда лишь исполняла свои обязанности. И в то время, и сейчас.

И так на протяжении пятнадцати часов тридцати минут. В половине восьмого утра измученная королева ответила на последний вопрос:

— Двадцатью пятью миллионами голосов Франция провозгласила себя республикой. Готовы ли вы и ваш сын жить как простые граждане в этой республике, хотите ли вы, чтобы республика победила своих врагов?

— Я уже отвечала на эти вопросы. Больше мне нечего сказать.

Обессиленная бесконечным допросом, на следующий день Мария Антуанетта уже не отрицала, что получила записку от приходившего к ней человека и булавкой наколола ответ, сообщая, что находится под постоянным наблюдением; под натиском вопросов она призналась, что видела этого человека раньше, а именно 20 июня 1792 года в Тюильри.

— Почему вы боялись, что его узнают?

— Потому, что любой, кто приходит сюда ко мне, рискует оказаться под подозрением.

«В завершение допроса вдова Капет заявила, что сначала не могла сказать правду, потому что не хотела компрометировать этого человека и предпочла навредить самой себе; но, увидев, что все раскрыто, она без колебаний рассказала все, что знала», — гласил протокол.

Неумолимо надвигалась осень. Мария Антуанетта медленно угасала в сырой полутемной камере. Но революционеры не могли допустить, чтобы королева скончалась естественной смертью: народ требовал головы вдовы Капет. Обстановка в стране и на фронтах накалялась. 17 сентября приняли «закон о подозрительных», согласно которому любого можно было обвинить в предательстве интересов республики. Перерыв все архивы, Фукье-Тенвиль не смог найти ни единого документа, уличавшего королеву хоть в каком-нибудь преступлении. Впрочем, «Папаша Дюшен» на своих страницах давно убеждал санкюлотов в бессмысленности поисков повода для осуждения «австрийской тигрицы», «ибо ежели воздавать по справедливости, то ее надобно изрубить на мелкие кусочки, как мясо на паштет». Жаждавшие смерти «Австриячки» санкюлоты распевали на мотив «Марсельезы»:

Далее следует позорнейшая страница обвинения, придуманная, по всей видимости, Эбером и подхваченная должностными лицами Коммуны. 30 сентября Эбер получил записку от сапожника Симона, надзиравшего за заключенным в Тампль Луи Капетом; в этой записке Симон приглашал его срочно к нему явиться, и Эбер исполнил просьбу. А 6 октября в Тампль «отправилась комиссия в составе мэра, прокурора Коммуны, двух членов Генерального совета и полицейского надзирателя, чтобы допросить сына Людовика XVI восьми лет от роду». Вот выдержка из протокола: Луи Капет «заявил, что Симон и его жена, приставленные Коммуной надзирать за ним, не раз заставали его в кровати за занятием, способным повредить его здоровью; он признался, что этой вредной привычке научили его мать и тетя, что они часто забавлялись, когда он делал это перед ними; также они часто укладывали его между собой. Как дал нам понять ребенок, однажды мать велела ему приблизиться к ней и в результате произошло соитие, отчего у него распухло яичко, и, как сказала гражданка Симон, из-за этого он теперь носит бандаж. А его мать велела никому ничего не рассказывать; а еще это действие повторялось с тех пор несколько раз». Под протоколом стояла корявая подпись: Луи Шарль Капет. Когда мальчик был с матерью, она под руководством доктора Брюнье лечила мазью его опухшее яичко и заставляла носить бандаж против паховой грыжи. Но теперь лечением мальчика никто не занимался. Три месяца жизни в семье грубого сапожника сильно повлияли на неустойчивую психику ребенка. Неспокойный от природы, упрямый, но любящий мальчик, не знавший ни в чем нужды, внезапно оказался в совершенно чуждом ему жестоком мире и вынужден был к нему приспосабливаться. Все эти три месяца с ним никто не разговаривал, на него только покрикивали и учили произносить слова, значение которых он не понимал. Возможно, поэтому, когда важные персоны завели с ним обстоятельный разговор, когда с интересом его слушали, он был готов сказать все что угодно, придумать все, что хотели услышать от него взрослые. А те своими коварными вопросами подводили его к чудовищной, противоестественной лжи.

На следующий день Луи Шарля попросили повторить свой рассказ в присутствии сестры. Та стала стыдить брата, но мальчик, ощущая «мужскую» поддержку важных взрослых, из чувства противоречия, столь свойственного детям в спорах со старшими сестрами, упорно стоял на своем. Ведь он снова был в центре внимания! Тогда Мария Тереза заявила, что брат ее попросту сошел с ума. Затем допросили Елизавету; увидев предъявленные ей показания ребенка, она была настолько поражена цинизмом дознавателей, что гневно оттолкнув от себя протокол, умолкла и более не сказала ни слова. Но, собственно, от нее слов и не требовалось. Ни ее, ни Марию Терезу, никого, кто мог бы свидетельствовать в пользу королевы, в суд приглашать не собирались. Не намеревались вести туда и Луи Шарля, опасаясь, что, увидев мать, мальчик в лучшем случае будет плакать, а в худшем — все опровергнет. Истина тоже была не нужна.

12 октября среди ночи королеву вызвали на секретный допрос в Большой зал революционного трибунала. Чтобы застать узников врасплох, быстрее сломить их волю, судьи трибунала допрашивали свои жертвы ночью. Допрос вел Эрман в присутствии самого Фукье-Тенвиля. Вот выдержки из протокола:

«— Это вы научили Луи Капета лицемерить, отчего ему удавалось так долго обманывать добрый французский народ, который не догадывался о его гнилом коварстве?

— Да, народ был обманут, но не мной и не моим мужем.

<…>

— Вы подстрекали Луи Капета к предательству; ваши советы и, возможно, угрозы побудили его бежать из Франции, чтобы стать во главе тех, кто хотят растерзать нашу родину?

— Мой супруг никогда не хотел бежать из Франции.

— А какова была цель поездки, именуемой Вареннской?

— Он хотел получить свободу, которой здесь его лишили, также он хотел издалека примирить все партии ради блага и спокойствия Франции.

— Тогда почему вы поехали под чужим именем русской баронессы?

— Потому, что под своими именами мы бы не смогли выехать из Парижа.

<…>

— Вы всегда старались задушить свободу; вы хотели царствовать во что бы то ни стало, взойти на трон по трупам патриотов?

— Мне незачем было всходить на трон, я и так его занимала; я всегда хотела блага Франции, хотела, чтобы страна была счастлива; и какое бы правление она ни выбрала, я буду довольна ее выбором.

— Вы вместе с эмигрантами и принцами плели заговоры против безопасности Франции?

— Я никогда не вступала в заговор ни с одним французом, что находится за границей. Что же касается братьев, то я написала им несколько ничего не значащих писем.

<…>

— Считаете ли вы, что для счастья народа необходим король?

— Один человек не может решать такие вопросы.

— Вы наверняка жалеете, что народ уничтожил трон, на который мог бы взойти ваш сын?

— Если страна будет счастлива, то большего для своего сына я не желаю…»

После допроса Марии Антуанетте предложили выбрать себе защитников, но она сказала, что никого не знает; тогда ей назначили официальных защитников: Тронсон-Дюкудрэ и Шово-Лагарда, недавно выступавшего защитником на процессе Шарлотты Корде, заколовшей Марата. Шово-Лагард явился утром к королеве и умолял ее подать прошение об отсрочке слушания дела, ибо он физически не сможет за одну ночь ознакомиться с документами. Поддавшись на уговоры, королева написала прошение, но ответа на него не последовало.

14 октября, в понедельник, в восемь часов утра Марию Антуанетту отвели в Большой зал, где начиналось судебное заседание. Зал был переполнен, среди зрителей преобладали рыночные торговки — и те, кто выкрикивал проклятия в адрес «Австриячки», и те, кто бесплатно отдавал Розали «наилучшие персики для нашей королевы». Опасаясь, что у королевы не хватит сил простоять все заседание, для нее на небольшом возвышении поставили кресло. Высоко держа седую голову, в черном траурном платье, залатанном заботливой Розали, королева твердой походкой вошла в зал и заняла отведенное ей место. Помимо королевы предстояло опросить сорока одного свидетеля, многих из них (например, администратора Мишони и бывшего мэра Парижа Байи) доставили на процесс прямо из тюремных камер. Двенадцати присяжным предстояло вынести обвинительный приговор. Иного варианта не рассматривалось: желание спасти королеву могло обернуться гильотиной для самих присяжных.

Сначала зачитали обвинительное заключение, в котором говорилось, что «за время революции вдова Капет беспрерывно поддерживала преступные отношения и переписку с иностранными державами, наносящими вред Франции, а внутри республики — со своими тайными агентами, подкупленными ею… что в разное время она любыми способами, какие считала годными для достижения своих коварных целей, пыталась вызвать контрреволюцию…». Резюме: Марию Антуанетту обвиняли в государственной измене, а в качестве доказательств использовали все, включая памфлеты и признания мадам Ла Мотт. Затем настал черед допроса свидетелей, но никто из них не дал серьезных показаний, способных подкрепить выводы, сделанные обвинением.

Когда дошла очередь до Эбера с его обвинением в кровосмешении, один из судей попросил королеву объяснить, почему она не ответила на обвинение. «Если я не ответила, то лишь потому, что сама природа отказывается отвечать на подобные обвинения, предъявленные матери. Я взываю ко всем присутствующим здесь матерям!» — взволнованно ответила Мария Антуанетта. И по залу пронесся ропот негодования против обвинений Эбера. Наклонившись к Шово-Лагарду, королева шепотом спросила: «Не слишком ли резко я ответила?» В 11 часов вечера опрос свидетелей завершился; прежде чем закрыть заседание, председательствовавший Эрман спросил королеву, не хочет ли она что-нибудь добавить в свою защиту «Вчера я не знала свидетелей, не знала, что они будут говорить. Никто из них не привел ни одного факта в мою пользу. Поэтому я хотела бы подчеркнуть, что была всего лишь женой Людовика XVI и была обязана соглашаться с его волей», — произнесла королева. Смертельно усталую Марию Антуанетту доставили в камеру. Ей хотелось надеяться, что ее приговорят к высылке из страны.

На следующий день работа трибунала возобновилась. Фукье-Тенвиль набросал картину нравов развращенного двора, а затем судьи продолжили опрашивать свидетелей. К шести часам вечера опрос завершился, и слово предоставили защитникам. Речей их не сохранилось, осталась только пометка секретаря, указавшего, что в течение двух часов Шово-Лагард отвел от королевы все обвинения в сговоре с иностранными державами. Следом за ним Тронсон-Дюкудрэ отмел обвинения в сношении с врагами внутренними. Разъяренный Фукье-Тенвиль приказал арестовать обоих защитников прямо в зале суда. Снова зачитали обвинительный акт, а председатель Эрман заявил, что «природа и разум, столь долго подвергавшиеся оскорблениям, теперь удовлетворены: равенство восторжествовало! <…> Антуанетту обвиняет французский народ. Все политические события, случившиеся за последние пять лет, свидетельствуют против нее». После недолгого совещания присяжные согласились со всеми пунктами обвинения и с требованием обвинителя «приговорить вышеозначенную Марию Антуанетту Лотарингскую эрцгерцогиню Австрийскую, вдову Луи Капета к смертной казни». Это произошло 16 декабря 1793 года в четыре часа десять минут. Как вспоминал Шово-Лагард, королева спокойно выслушала приговор, не выказав ни малейшего признака страха, негодования или слабости. «Приговор сразил ее. Спустившись по ступенькам, без единого слова и жеста она пересекла зал, словно ничего не видела и не слышала; но, проходя мимо зрителей, гордо подняла голову».

В ожидании часа казни Марию Антуанетту поместили в зал, куда за узниками обычно приходил палач. Попросив у привратника перо, чернила и бумагу, она написала письмо Елизавете: «Вам, сестра моя, пишу я в последний раз. Только что меня приговорили к смерти, но не постыдной: она позорит только преступников, меня же она соединит с вашим братом; невиновная, как и он, я надеюсь выказать такую же твердость, какую выказал он в последние минуты своей жизни. Я спокойна, и совести моей не в чем меня упрекнуть; я лишь сожалею, что мне придется покинуть своих несчастных детей; вы знаете, что я жила только для них; а вы, моя добрая и нежная сестра, вы, всем пожертвовавшая, чтобы остаться с нами, в каком положении я оставляю вас! Из защитительной речи на суде я узнала, что мою дочь разлучили с вами. Увы! Бедный ребенок, я не решаюсь писать ей, она вряд ли получит мое письмо; я даже не знаю, дойдет ли это письмо до вас. Передайте им обоим мое благословение. <…>

Пусть сын мой никогда не забывает последних слов своего отца, которые я повторяю специально для него: пусть он никогда не пытается отомстить за нашу смерть. Я должна написать вам о вещах, прискорбных для моего сердца. Я знаю, сколько горя причинил вам этот ребенок; простите его, дорогая сестра, подумайте о его возрасте и как легко ребенку внушить то, что хочешь и чего он не понимает. <…> Я умираю в католической вере, апостолической и римской, в вере моих отцов, в которой была воспитана и которую всегда исповедовала. <…>

У меня были друзья; мысль, что я расстаюсь с ними навсегда, и их несчастья заставляют меня горько сожалеть, и я уношу эти сожаления с собой в могилу. Пусть они хотя бы знают, что я думала о них до последней минуты своей жизни. Прощайте, моя добрая и нежная сестра, и да попадет это письмо к вам! Не забывайте меня. Обнимаю вас от всего сердца, так же как и моих бедных дорогих детей. Боже! Как больно расставаться с ними навеки! Прощайте! Прощайте!»

Предчувствия Марию Антуанетту не обманули: Елизавета не получила письма. Привратник вручил его Фукье-Тенвилю, а тот положил к своим многочисленным бумагам. На свет оно появилось только в 1816 году, поэтому некоторые полагают его подделкой. 21 флореаля II года республики по революционному календарю (10 мая 1794 года), в разгар террора, Мадам Елизавета, сестра короля Людовика XVI, вместе с еще двадцатью пятью «подозрительными» была отправлена на гильотину. Пережить революцию удалось только Мадам Руаяль:

19 декабря 1795 года ее обменяли на французских пленных при условии, что она покинет страну. В 1799 году в Митавском замке она сочеталась браком с герцогом Ангулемским; брак был бездетным; в 1814 году, после Реставрации, она вернулась во Францию, которую после победы Июльской революции 1830 года ей снова пришлось покинуть, скончалась Мария Тереза 19 октября 1851 года в Фросдорфе (Австрия).

К кому из друзей обращала свои мысли Мария Антуанетта, не имея возможности написать им? Скорее всего, к подруге Полиньяк и верному другу и возлюбленному Ферзену. Полиньяк ненадолго пережила королеву: она скончалась 9 декабря 1793 года в Вене от тяжелой болезни, усугубившейся печальными известиями из Парижа. Ферзену, раз уже пережившему потерю возлюбленной, предстояло пережить ее снова, хотя, по его словам, «у него больше не осталось сил для чувств».

20 октября до него дошло известие о казни Марии Антуанетты, а 24-го он записал в своем дневнике: «Ее образ, ее страдания, ее смерть и мое чувство к ней — это все, что мне осталось… ничто иное меня более не волнует. О Господи! Почему такая утрата? <…> Как же я корю себя за свои заблуждения относительно нее, теперь я знаю, как сильно я ее любил!» С болью в душе пишет он о том, что «она могла усомниться в нем, в его привязанности», о том, что в последние минуты она была одна, что некому было сказать ей слова утешения: «Нет, мое сердце не успокоится, пока она не будет отомщена! Боже, неужели в справедливости своей ты допустишь, чтобы эти негодяи остались неотомщенными? Дайте же мне обрести утешение хотя бы в том, что она отомщена!» Необычный взрыв чувств, особенно для человека, которого со всех сторон характеризовали как сдержанного и немногословного. Последние годы, исполненные страхов, надежд и ожиданий, а главное, неопределенности, доставили педантичному (судя по тщательно организованной корреспонденции и аккуратным записям в дневниках) Ферзену много мук и страданий, и теперь, когда он пережил смерть Марии Антуанетты, он вместе с болью ощутил горькое облегчение. «Не волнуйтесь, — писал он Софи, — сердце мое разрывается от горя, но за последние четыре года я научился страдать, я выдержу…» Ферзен трагически погиб 20 июня 1810 года, растерзанный озверелой толпой, заподозрившей его в отравлении наследника шведского престола. В смерти он сравнялся с Марией Антуанеттой.

Когда начало светать, к королеве пришла Розали Ламорльер; увидев, что королева в черном платье без сил лежит на кровати, она уговорила ее проглотить немного бульона, а потом помогла переодеться в белое платье: королева хотела встретить свой последний час в белом. Когда Розали попыталась отгородить для королевы угол, где та смогла бы спокойно привести себя в порядок, жандарм, неотлучно находившийся в камере, подошел к ним совсем близко. «Во имя чести, сударь, позвольте мне переодеться без свидетелей», — попросила его королева. «Я не могу на это согласиться, — грубо ответил жандарм, — мне приказано следить за каждым вашим движением». Тяжело вздохнув, королева быстро переоделась, повязала на груди тонкую косынку и, скатав окровавленное тряпье, засунула его за отклеившиеся от стены обои. Потом надела простой батистовый чепчик с оборкой и перевязала его черной траурной лентой. На этом воспоминания Розали заканчиваются: «Я ушла, не осмелившись ни попрощаться, ни поклониться ей, боясь скомпрометировать ее или огорчить».

Трибунал прислал Марии Антуанетте конституционного священника аббата Жерара, но она отказалась от его услуг. В десять часов пришли судьи и снова зачитали приговор. Привратник Луи Ларивьер вспоминал, что когда они вошли, то были поражены величественным и достойным видом королевы. Мария Антуанетта надеялась, что ей, как и королю, не станут связывать руки, но палач Сансон (сын Сансона, казнившего Людовика XVI) под одобрение судей крепко связал ей руки за спиной и большими ржавыми ножницами отрезал волосы. «Вот что я видел, вот что я хотел бы никогда не видеть, вот что я не забуду никогда», — говорил Ларивьер. Палач вывел Марию Антуанетту из Консьержери во дворик, именовавшийся Майским, где ее ждала грязная телега, запряженная старой белой клячей. Без помощи палача, державшего конец веревки, которой были связаны ее руки, она сама поднялась в телегу и села на шаткую деревянную скамью. На всем пути следования от Консьержери до площади Республики, где стояла гильотина, выстроились 30 тысяч жандармов — чтобы никто не попытался устроить королеве побег. За спинами жандармов волновалась толпа. Говорят, в одном из домов в окне стоял неприсягнувший священник, и, предупрежденная, Мария Антуанетта сумела поймать его взгляд, даровавший ей религиозное утешение. Сидя у окна, художник Жак Луи Давид сделал карандашный набросок «вдовы Капет». Величественная осанка и гордо вскинутая голова изображенной на нем многострадальной женщины роднят этот набросок с портретами королевы, выполненными Луизой Виже-Лебрен. Как писал один из очевидцев, несмотря на тряскую телегу, которая, казалось, вот-вот развалится, «несчастная Мария Антуанетта сидела неподвижно, продолжая сохранять величественный вид». «Когда телега проезжала под моими окнами, какая-то женщина крикнула: “Смерть Австриячке!” Мария Антуанетта услышала. Она перевела взор на эту женщину, и в глазах ее мелькнуло презрение».

При приближении к площади Революции выкрики усилились, в какой-то миг даже показалось, что толпа сомнет жандармов и растерзает королеву до исполнения приговора. Но обошлось, и к полудню телега прибыла к месту казни. Очевидец, полицейский информатор, писал: «…все граждане с нетерпением ждали ее. В воздух то и дело взлетали шляпы, и, когда наконец сообщили, что она приехала, радость приумножилась, потому что для народа это был настоящий праздник». Двадцать лет назад на этом самом месте толпа тоже подбрасывала в воздух шляпы и рукоплескала дофине, своей будущей королеве…

Собрав последние силы, Мария Антуанетта без всякой помощи вышла из телеги и легко взбежала по лесенке на эшафот, потеряв по дороге туфельку цвета сливы, которая впоследствии займет место среди памятных музейных экспонатов. Говорят, что, пошатнувшись, она наступила на ногу палачу и последними ее словами были: «Сударь, простите, я не нарочно…» Когда все было кончено и палач поднял отсеченную голову королевы, чтобы показать ее народу, многотысячная толпа взревела: «Да здравствует республика!»

Погребение королевы на кладбище Мадлен, где уже покоилось тело ее супруга, обошлось казне в 21 ливр 35 су: 6 ливров — за гроб, 15 ливров 35 су — жалованье могильщику за октябрь. Земной путь королевы, «беспечной в счастье и величественной в несчастье», завершился. При жизни расходы королевы исчислялись числами со многими нулями, и ее возненавидели за то, что она «злостным образом растрачивала казну Франции». Хотя, как подсчитали английские историки, перед 530 миллионами, потраченными на американскую войну, бледнеют даже расходы на содержание двора. Ненависть народа к мотовству королей и их любовниц, к праздности и распутству вельмож вылилась на королеву, ибо она всегда была на виду — даже тогда, когда изо всех сил стремилась уйти в тень. Она была слишком яркой, ее поведение слишком отличалось от поведения ее предшественниц, чтобы не вызывать интерес у самых широких слоев общества. Сначала ее обожали, потом стали ненавидеть. Но никогда и никто не относился к ней равнодушно. Легкомысленная, эмоциональная, искренняя, избалованная, во многом наивная, она всегда вызывала неординарное к себе отношение. Неужели землетрясение, случившееся в день ее рождения на краю Европы, действительно явилось предвестием уготованных ей бед? Щедро наделенная чувствительностью и скупо — мудростью и рассудительностью, она жила сердцем, которое постоянно рвалось на волю, ибо с первых шагов ей постоянно приходилось исполнять чужую волю — матери, Мерси, Людовика XV, брата. Она навсегда распрощалась с австрийским домом, но не с властной матерью-императрицей, продолжавшей «воспитывать» дочь посредством своего вездесущего фактотума графа Мерси д'Аржанто. Ситуация по тем временам неординарная, ибо принцессы, выданные замуж в другие государства и оторванные от родных, начинали выстраивать свою жизнь исходя из интересов супруга или своих собственных. Наверное, поэтому она и стремилась создать свой круг, где не было ни интересов Австрии, ни охоты и кузницы, поглощавших все свободное время ее супруга. Супруга, на которого сильное влияние оказывали родные и консервативные придворные старшего поколения. Будучи несамостоятельными — по несчастливому стечению обстоятельств — даже в интимной жизни, Мария Антуанетта и Людовик, взойдя на трон, оказались не готовы к управлению сложной, громоздкой и изрядно обветшавшей государственной машиной. Устройство и работа этой машины были Людовику неинтересны, он предпочитал конкретные механизмы, а новые веяния, настроения, тенденции, все то, что прежде именовалось общественной надстройкой, его не интересовало. Порядочный, мирный, не жестокий, в спокойное застойное время Людовик был бы всенародно любимым королем, но судьба уготовила ему время перемен. Марии Антуанетте, напротив, было интересно все новое, но в силу воспитания и характера она срывала только его яркие верхушки, не вдаваясь в суть интеллектуальных перемен, происходивших в обществе. Когда же время перемен заявило о себе с оружием в руках, повернуть вспять оказалось невозможно. Она могла принять на себя груз решений, но воспитание в духе повиновения мужу не позволяло ей оспаривать его решения, какими бы они ни были. И она с достоинством несла тяжесть власти, той самой, от которой в свое время постоянно стремилась освободиться.

Женщина и королева. С точки зрения политической, государственной Мария Антуанетта была плохой королевой. Никогда не задумываясь о серьезных проблемах, она сделала все, чтобы уронить престиж королевской власти, которую сама же и олицетворяла, постоянно об этом забывая. Но королева — это, в сущности, должность, которую не выбирают. Мария Антуанетта была очаровательной женщиной, прекрасной матерью. Неурядицы интимной жизни наложили отпечаток на ее отношения с мужем, однако когда настало время испытаний, она встала рядом с ним и поддерживала его до конца. Любовь… она была, у такой красивой и чувствительной женщины не могло не быть страстной любви. Скорее всего, любовь была вполне земной, той, которую называют изменой мужу. Большинство биографов так и считают. Но лазейка для знака вопроса остается, дабы будоражить наше воображение, придавая те или иные грани образу Марии Антуанетты. С первых минут после ее гибели, когда, по преданию, один юноша омочил в ее крови платок и быстро спрятал его у сердца, а другой украл у палача ее фиолетовую туфельку, — все, что связано с Марией Антуанеттой, привлекает пристальное внимание. Ее образ не раз воссоздавался в кино, ее письма неоднократно подделывались, ей посвящено огромное количество серьезных исторических исследований и художественных произведений, и никогда мнение о ней не было однозначным — королева-транжирка, которая довела народ до голода и нищеты, или безвинная мученица революции, сложившая голову на эшафоте? Загадка обаяния этой женщины по-прежнему не разгадана и, наверное, не будет разгадана никогда…

1754, 23 августа — родился Людовик Август, будущий король Людовик XVI.

1755, 4 сентября — родился Ханс Аксель Ферзен.

2 ноября — родилась Мария Антуанетта.

17ноября — родился Станислас Ксавье, граф Прованский.

1757, 9 октября — родился Шарль, граф д'Артуа.

1764, 3 мая — родилась Елизавета, сестра Людовика XVI.

1765, 18 августа — скончался император Франц I.

20 декабря — скончался Людовик Французский, Великий дофин.

1767, 13 мая — скончалась Мария Жозефа Саксонская, его супруга.

1769, июнь — официальное сватовство: Людовик XV просит руки Марии Антуанетты для своего внука дофина Людовика.

1770, 19 апреля — бракосочетание «по доверенности» в Вене.

21 апреля — расставание с Веной. 7 мая — встреча с Роганом.

14 мая — прибытие в Версаль.

16 мая — свадьба эрцгерцогини Марии Антуанетты Австрийской с дофином Людовиком.

30 мая — трагедия на площади Руаяль.

1771, 12 февраля — вступление на престол Густава III.

16 апреля — женитьба графа Прованского на Марии Жозефине Савойской.

1772 — кардинал Роган направлен послом в Вену.

5 августа — первый раздел Польши.

1773, 8 июня — официальный визит дофина и дофины в Париж.

16 ноября — женитьба графа д'Артуа на Марии Терезе Савойской.

1774, январь — первое появление Ферзена при Версальском дворе.

30 января — встреча Ферзена и Марии Антуанетты на маскараде в Опере.

10 мая — смерть Людовика XV

Май — Роган отозван из Вены.

1775, 11 июня — коронация в Реймсе.

27 августа — бракосочетание Клотильды, сестры Людовика XVI.

Людовик XVI дарит Марии Антуанетте Малый Трианон.

1777 — Неккер назначен министром финансов.

18 апреля — прибытие в Версаль под именем графа Фалькенштейна императора Иосифа II, брата королевы.

31 мая — отъезд Иосифа II.

1778, 6 февраля — Франция заключает наступательно-оборонительный союз с Соединенными Штатами; в ответ Англия объявляет войну Франции.

Июль — война между Австрией и Пруссией за Баварское наследство.

27 июля — сражение французского и английского флотов у острова Уэссан. 25 августа — приезд Ферзена в Париж.

19 декабря — рождение Марии Терезы Шарлотты, герцогини Ангулемской (Мадам Руаяль).

1779, март — отъезд Ферзена в Америку.

31 марта — Мария Антуанетта заболевает корью. 13мая — Тешенский мир, заключенный при посредничестве Франции.

1780, 29 ноября — в Вене скончалась императрица Мария Терезия.

1781 — отставка Неккера.

Конец июля — начало августа — визит императора Иосифа II.

22 октября — рождение Луи Жозефа Ксавье Франсуа, первого дофина.

1783 — активное строительство идеальной деревни Марии Антуанетты. Июнь — возвращение Ферзена из Америки.

3 сентября — Парижский мирный договор Англии с Францией; признание Англией независимости США.

Конец сентября — Ферзен отбывает в Швецию.

1784, 7 июня — прибытие в Версаль под именем графа Хага короля Швеции Густава III; короля сопровождает Ферзен.

Конец июля — отъезд Густава III и Ферзена.

Лето—осень — конфликт Австрии с Голландией из-за права судоходства по Шельде.

1785, 27 марта — рождение Луи Шарля, герцога Нормандского, второго дофина.

10 мая — Ферзен возвращается во Францию и принимает под свое командование полк.

15 августа — арест кардинала Рогана по делу об ожерелье.

19 августа — постановка в театре королевы комедии Бомарше «Се-вильский цирюльник» с Марией Антуанеттой в роли Розины и графом д'Артуа в роли Фигаро.

1786, 30—31 мая — слушание дела об ожерелье; оправдание кардинала Рогана; признание главной ответчицей Жанны де Ла Мотт.

Май—июнь — под именем графа и графини Неллембург Версаль посещает брат королевы эрцгерцог Фердинанд с супругой.

9 июля — рождение Софи Элен Беатрис, последнего ребенка королевы.

Июль—август — под именем графа и графини Белей Версаль посетила сестра королевы эрцгерцогиня Мария Кристина с супругом.

1787, 19 июня — смерть Софи Элен Беатрис.

Бегство из тюрьмы Сальпетриер Жанны де Ла Мотт.

1788, август — объявление о созыве Генеральных штатов; Неккер снова призван в правительство.

1789, 5 мая — открытие Генеральных штатов.

4 июня — скончался Луи Жозеф, первый дофин.

17 июня — депутаты третьего сословия провозгласили себя Национальным собранием.

20 июня — клятва в Зале для игры в мяч.

23 июня — отставка Неккера.

9 июля — принятие Национальным собранием названия «Учредительное».

13 июля — создание Национальной гвардии.

14 июля — взятие Бастилии.

16 июля — отъезд Полиньяк, прощание Марии Антуанетты с подругой.

1 октября — банкет в честь Фландрского полка.

5 октября — Мария Антуанетта в последний раз посещает Трианон.

5—6 октября — поход женщин на Версаль; вынужденный переезд короля и его семьи в Париж.

1790, 20 февраля — смерть императора Иосифа II.

4 июня — отъезд королевской семьи в Сен-Клу

3 июля — встреча королевы с Мирабо в Сен-Клу

14 июля — праздник федерации. Провозглашение Франции конституционной монархией.

Декабрь — возвращение королевской семьи из Сен-Клу в Париж.

1791, февраль — отъезд теток короля в Рим. Ферзен готовит побег королевской семьи.

2 апреля — смерть Мирабо.

21—25 июня — неудавшееся бегство королевской семьи в Варенн.

Ферзен уезжает за границу.

27 августа — Пильницкая декларация.

4 сентября — принятие Учредительным собранием Конституции.

13—14 сентября — утверждение Конституции Людовиком XVI.

30 сентября — закрытие Учредительного собрания.

1 октября — начало работы Законодательного собрания.

1792, 13 февраля — последняя встреча Марии Антуанетты с Ферзеном.

1 марта — скончался Леопольд II.

16 марта — убит Густав III.

20 апреля — Франция объявляет войну Австрии.

Конец мая — вето короля на декрет о высылке неприсягнувших священников.

20 июня — первый штурм Тюильри.

20 июля — официальная отмена приговора Жанне де Ла Мотт.

25 июля — манифест герцога Брауншвейгского.

10 августа — восстание в Париже; взятие Тюильри; арест королевской семьи.

11 августа — декрет об отречении короля от власти; декрет о созыве национального Конвента.

13 августа — королевскую семью заключают в Тампль.

2 сентября — взятие Вердена войсками герцога Брауншвейгского.

2—6 сентября — сентябрьская резня в Париже.

3 сентября — трагическая гибель принцессы де Ламбаль.

21 сентября — начало заседаний Конвента.

22 сентября — провозглашение Республики.

20 ноября — вскрыт железный шкаф с секретными бумагами короля.

11 декабря — суд над Людовиком XVI.

20 декабря — поименное голосование и вынесение смертного приговора Людовику XVI.

1793, 21 января — казнь короля.

10 марта — учреждение революционного трибунала.

3 июля — разлучение Марии Антуанетты с сыном.

2 августа — перевод Марии Антуанетты в Консьержери.

12 октября — первый допрос Марии Антуанетты.

14—15 октября — процесс Марии Антуанетты.

16 октября — казнь королевы Марии Антуанетты.

Берк Э. Размышления о революции во Франции /Пер. с англ. Е. И. Гельфанд. М.: Рудомино, 1993.

Записки герцога Лозена /Пер. с фр. В. Магской. М.: Росмэн, 2003.

Кастр Р. Мирабо /Пер. с фр. Е. В. Колодочкиной. М.: Молодая гвардия, 2008.

Карамзин Н. М. Письма русского путешественника. Л.: Наука, 1984.

Ламартин А. История жирондистов: В 4 т. /Пер. с фр. СПб.: Типография и литография В. А. Тиханова, 1902.

Левер Э. Мария Антуанетта /Пер. с фр. Е. В. Коваленко. Ростов н/Д.: Феникс, 1997.

Ленотр Ж. Повседневная жизнь Версаля при королях /Пер. с фр. А. Л. Раковой. М.: Молодая гвардия, 2003.

Мерсье Л.-С. Картины Парижа/Пер. с фр. М.: Прогресс-Академия, 1995.

Стегний П. В. «Прощайте, мадам Корф!»: Из истории тайной дипломатии Екатерины Великой. М.: Международные отношения, 2009.

Фрэзер А. Мария Антуанетта: Жизненный путь /Пер. с англ. М. Жукова. М.: ACT, 2007.

Цвейг С. Мария Антуанетта: Портрет ординарного характера /Пер. с нем. Л. М. Миримова. М.: Мысль, 1989.

Черкасов П. П. Екатерина II и Людовик XVI. М.: Наука, 2001.

Actes du Tribunal révolutionnaire. P.: Mercure de France, 1986.

Alméras H. de. Marie-Antoinette et les Pamphlets Royalistes et Révolutionnaires. P.: La librairie mondiale, 1907.

Arnaud-Bouteloup J. Le roman d'Axel Fersen et de Marie-Antoinette. Dans: Revue hébdomadaire, 1930. № 30. P. 400-413; № 31. P. 39-58.

Boigne comtesse de. Mémoires de la comtesse de Boigne nee d'Osmonde /Publ. par Ch. Nicoullaud. Vol. 1 (1781-1814). P.: Plon, 1908.

Bouillé marquis de. Mémoires du marquis de Bouillé. P.: F. Didot, 1859.

Сатрап J-L. Mémoires sur la vie de Marie Antoinette, reine de France et de Navarre. P.: Firmin-Didot, 1849.

Campardon E. Marie-Antoinette et le procès du collier. P.: Plon, 1863.

Clery J.-B. Journal de ce qui s'est passé à la Tour du Temple pendant la captivité de Louis XVI, roi de France. P.: C. Bertin, 1861.

Correspondancé secrète du comte de Mercy-Argenteau avec l'empereur Joseph II et le prince de Kaunitz /Publ. par A. d'Arneth et J. Flammermont. Vol. 1, 2. P.: Imprimerie nationale, 1889, 1891.

Delorme P. Marie-Antoinette. P.: Pygmalion, 1999.

Dufour H. Marie-Antoinette la mal-aimée. P.: Flammarion, 2001.

Estree P. d'. Le Père Duchesne. Hebert et la Commune de Paris (1792— 1794). P.: L'Edition moderne, s. d.

Fersen J. A. de. Le comte de Fersen et la cour de France. Extraits des papiers du Grand Marechal de Suede comte J. A. de Fersen /Publ. par son petit-neveu le baron R. M. de Klinckowstrom. Vol. 1, 2. P.: F Didot, 1878.

Gautherot G. L'agonie de Marie-Antoinette. Tours, Maison Alfred Mame etFils. S. d.

Geffroy A. Gustave III et la cour de France. Vol. 1, 2. P.: Didier et Cie, 1867.

Gleichen baron de. Souvenirs de Charles-Henri baron de Gleichen. P.: L. Techener, 1868.

Gontaut-Biron, due de Lauzun, Armand-Louis de. Mémoires du due de Lauzun. P.: E. Rouveyre, 1880.

Hézecques F. de. Souvenirs d'un page de la cour de Louis XVI. P.: Didier et Cie, 1873.

Lafont d'Aussonne. Mémoires secrets et universels des malheurs et de la mort de la reine de France. P.: Petit-Pichard, 1824.

Larivier Ch. de. Catherine II et la révolution franchise. P.: Librairie H. Le Soudier, 1895.

La Rochejaquelein marquise de. Mémoires de madame la marquise de La Rochejaquelein. Vol. 2. P.: E. Dentu, 1861.

La Tourdu Pin marquise de. Journal d'une femme de cinquante ans (1778— 1815). Vol. 1, 2. P.: Chapelot, 1914.

Lescure M. de. La vraie Marie-Antoinette. P.: Henri Plon, 1867.

Lettres et Journal intime du comte Axel de Fersen. Revue de Paris. 1929, mai-juin. Tome troisieme. P. 79—105; P. 379—409.

Lettres de Marie-Antoinette /Publ. par M. de La Rocheterie et le marquis de Beaucourt. Vol. 1, 2. P.: A. Picard et fils, 1895, 1896.

Lever E. Laffaire du collier. P.: Fayard, 2004.

Louis XVI, Marie-Antoinette et Mme Elisabeth. Lettres et documents ined-its/Publ. parF Feuilletde Conches. P.: Plon, 1864. Vol. 1,2; 1865. Vol. 3; 1866. Vol.4; 1869. Vol. 5; 1873. Vol. 6.

Maria Theresia und Marie Antoinette: Ihr Briefwechsel während der Jahre 1770-1780/Hrsq. von A. von Arneth. P.; Wien, 1865.

Maria Theresia und Marie Antoinette: Ihr Briefwechsel /Hrsq. von A. von Arneth. Leipzig, P.; Wien, 1866.

Marie-Antoinette, Louis XVI et la famille royale /Journal anecdotique tiré des Mémoires secrets pour servir à l’Histoire de la Republique des lettres. Mars 1763—Fevrier 1782 //Par L. P. de Bachaumont. P.: F Henry, s. d.

Marie-Antoinette: Correspondance (1770—1793) /Etablie et présentée par E. Lever. P.: Tallandier, 2005.

Marie-Antoinette: Joseph II und Leopold II. Ihr Briefwechsel /Hrsq. von A. A. von Arneth. Leipzig, P.; Wien, 1866.

Marie-Antoinette: Correspondance secréte entre Marie-Thérése et le comte de Мегсу-Argenteau /Publ. par A. d'Arneth et A. Geffroy. Vol. 1—3. P.: Didot, 1874.

Marie-Thérése-Charlotte de France, duchesse d'Angouleme. Relation du voyage de Varenne et Recit de sa captivite à la tour du Temple. P.: A. Vaton, 1852.

Nolhac P. de. Marie-Antoinette dauphine. P.: Caiman Levy, s. d.

Nolhac P. de. La reine Marie-Antoinette: d'aprés les derniers documents. P., A. Lemerre, 1892.

Oberkirch baronne de. Mémoires de la baronne d'Oberkirch. Vol. 1, 2. P.: Charpentier, 1853.

Petifils J.-Ch. Louis XVI. P.: Perrin, 2005.

Söderhjelm A. Fersen et Marie-Antoinette. P.: Grasset, 1930.

Thomas Ch. La reine scelerate. P.: Seuil, 1989.

Tilly A. de. Mémoires du comte Alexandre de Tilly, pour servir a l'histoire moeurs de la fin du XVIII^е siècle. Vol. 1—3. P.: Chez les marchands des nouveautés, 1828.

Tourzel L. E. Mémoires de Mme la duchesse de Tourzel, gouvernante des enfants de France pendant les annees 1789, 1790, 1791, 1792, 1793, 1795. P.: Plon, 1883.

Vigee Le Brun M. E. L. Souvenirs de madame Vigée Le Brun. Vol. 1, 2. P.: Bibliotheque-Charpentier, 1891.

Weber J. Mémoires de Weber, frère de lait de Marie-Antionette, reine de France. P.: F. Didot, 1847.