Меж крутых бережков

Глава XVI

Наташа, усталая и замерзшая, сидела на возу сена, размышляла о себе и о своих делах. После собрания вызвалась она поехать с трактористами в дальние луга за сеном. Дорога была как дорога, а тут — на́ тебе! На Кутуковой горе воз накренился, и левая боковина, плохо утянутая веревками, вдруг развалилась. Лешка Седов притормозил трактор, вышел из кабины и на чем свет стоит начал пушить Федю и Наташу за то, что так плохо, «не по-людски» уложили сено. «Черти безрукие!» — разорялся Лешка.

А она вначале вообще ничего не могла понять. Скатившись вместе с сеном под откос, перепуганная, едва вылезла наверх и никак не разберется, в чем дело. А тут еще Лешка со своей руганью.

— Что случилось, Леша?

— А ну вас к лешему! Где глаза-то были у вас? Другие как люди, а вы…

— А что мы-то? Подожди орать, оглушил прямо. Что же ты раньше смотрел, знал ведь — я первый раз еду. Не то что воз навить, за волокушей и то не ходила. Взял бы да и показал, как надо, а то сразу на стенку лезет!

Тракторист безнадежно махнул рукой и направился к приближавшемуся возу.

Федя взял вилы и начал укладывать сено. Наташа тоже было потянулась к вилам, но Федя сказал:

— Ты давай-ка наверх, утаптывай хорошенько, а я буду подавать.

Сперва все ладилось. Федя подбрасывал ей охапку сена, она принимала, клала на угол воза или в середину, и, пока Федя подавал следующую охапку, Наташа хорошенько утаптывала первую.

Потом пришли ребята с других возов и начали подшучивать. Федю почему-то не задевали, будто он и ни при чем тут, а все больше в Наташин огород кидали камешки:

— Это тебе не барыню плясать! — говорил какой-нибудь парень, заложив руки в карманы и гоняя из одного угла губ в другой папироску.

— А вам бы только лясы точить, — огрызалась Наташа.

— Поработай, поработай, узнаешь, как вилы держать!

Федя несколько минут слушал, не вытерпел и — к балагурам:

— Еще хоть одно слово, имейте в виду…

Ребята ухмыльнулись, окурки — под каблук и один за другим взялись за дело. Наташа едва успевала принимать сено. Временами опять вспыхивали шутки, кто-нибудь начинал «травить баланду», тогда Федя, сверкнув глазами, так отчитывал доморощенного остряка, что тот в другой раз уже не решался вымолвить ни слова.

Каким благодарным чувством наполнялась в эту минуту душа Наташи. Тихий этот Федя, а затронь только… от одного его взгляда делался кротким и совсем не страшным любой микулинский сорвиголова. Кулачищи-то — шутка ли! В порошок сотрет, задень лишь… С таким лучше не связываться.

Сено подобрали, уложили. Воз увязывали Федя с Лешкой. Теперь хоть до Москвы крой — не развалится. Федя шел с ребятами следом за возом, курил и о чем-то разговаривал с ними, а о чем, Наташа толком не могла расслышать. Она сидела наверху. Под воротником неприятно покалывала сенная труха, в волосах торчали хрупкие былинки приточной травы и зверобоя, кожу ног и рук саднило от царапин. Несмотря на все это, поездкой Наташа осталась очень довольна. Спасибо Нилу Данилычу за то, что послал!

Когда после бессонной памятной ночи Наташа пришла в правление к Нилу Данилычу и стала просить послать ее на ферму, он ласково посмотрел на нее и сказал:

— Ну вот, опять сплеча да сгоряча рубишь! Ты же вчера сказала, что и в учетчицы не пошла бы.

— Ну то вчера, а то сегодня. Посылайте!

— Нет, ты сперва подумай хорошенько, девка.

— А что думать-то?

— Есть что. Наши сейчас едут в Шиловский район за сеном, съезди и ты, в дороге покумекай хорошенько, что твоему сердцу ближе всего, ну, а когда решишь, приходи ко мне — пошлем туда, куда захочешь.

И она поехала и не упрекала себя за это. Наташа отлично понимала — на какое-то время ей требовалось оставить Микулино, отдалиться несколько от родной околицы, чтобы улеглись необоснованные обиды, отстоялись горячие, толком не продуманные мысли. Да к тому же и с людьми, сразу же после собрания, не особенно приятно было встречаться. Шуточное ли дело — бросить такой вызов селу: не хочу работать!

Незаметно свечерело. Тракторы начали спускаться с Кутуковой горы. Отсюда хорошо, как на ладони, видна Ока, местами светлая, а под крутым яром — темная. В небе над рекой лег Млечный Путь и зыбко дрожит в воде. Иван Павлович почему-то называет его «дорогой искателей». Может, это когда-то в старину относилось к морякам и землепроходцам, которые открывали новые земли? В жизни все ищут и все куда-то стремятся. «Вот и я так…» — подумала Наташа.

Перевал остался позади. Теперь уже Кутукова гора смутно темнела где-то слева, на фоне звездного неба. Наташа смотрела на Млечный Путь, и мысли одна за другой теснились в ее голове. Она поняла вдруг, что все нелегкое, запутанное в ее судьбе осталось там, позади, за Кутуковой горой.

— Наташа, тебе не холодно? — крикнул откуда-то снизу, из темноты Федя. — Возьми мою фуфайку.

Она еще не успела и слова вымолвить, как над возом взвилось, мелькнуло огромным крылом что-то темное. Наташа протянула руку и поймала фуфайку.

Какой он заботливый, внимательный! Он идет где-то рядом, внизу, и от этого на душе спокойно и хорошо. Пусть осенний вечер, пусть кругом тьма, а ей хоть бы что. Вот бы сейчас оседлать Воронка и поскакать прямо с Кутуковой горы на Микулино…

Неизвестно к чему припомнилась в эту минуту глупая сценка в лугах за Окой, когда она, дурачась, едва не растоптала спящего Федю Воронком… Здорово в то утро схватились. А Федя все-таки был прав, и говорить нечего…

Проплывает Млечный Путь над обозом, и не поймешь — то ли воз колышется, то ли россыпь далеких светил копошится в небе. Но вот на звездный рой легли две тонкие черные линии — это провода высокого напряжения пошли за Оку. Воз на ухабах закачало сильнее.

— Хочешь есть? — вновь слышится снизу.

Голос Феди доносится глухо, как дальний крик паромщика.

— Нет, — отвечает она.

На самом же деле ей хочется есть. Хорошо бы теперь отведать пирога с капустой. Дома на столе, когда она уезжала, под скатертью остались горячие пироги — мать только-только вынула их из печи. Тогда отказалась, не захотела брать с собой, а теперь бы с удовольствием съела.

— Держи! — кидает ей что-то на воз Федя. Нащупала — сверток: три бублика и груша.

Вдоль обочины дороги, в темноте, мелькнул огненный росчерк — это полетел брошенный кем-то окурок. Кто-то сильно натянул веревку воза, сено зашуршало, и Наташа увидела взбирающегося к ней Федю.

— Замерзла? — спросил он.

— Было немножко, а теперь ничего. Твоя фуфайка согрела.

Федя прилег рядом и начал насвистывать «Подмосковные вечера», и пока Наташа ела бублики и грушу, он все насвистывал песню, обдумывая что-то.

— Куда задумала идти работать-то? — спросил вдруг Федя Наташу. — А то приходи к нам на ферму, буду помогать…

Наташа ничего не ответила, но ее молчание показалось парню обнадеживающим. Упала капля дождя, за ней другая, третья. Наташа ахнула и стала покрываться фуфайкой.

— Подожди, я сейчас дам плащ… — сказал Федя и стал снимать его.

— Ты с ума сошел!

— Бери, бери, а я в сено зароюсь…

— Да ты что, в самом деле, Федька!..

Дождь-скоропад припустил вовсю. Федя накинул на Наташины плечи плащ и стал забираться под сено.

— Иди сюда, а не то я верну сейчас плащ!

Федя что-то буркнул и засмеялся.

— Иди же, вдвоем можно укрыться! — настойчиво и категорично сказала Наташа. Федя подумал и, чтобы не обидеть ее, воспользовался краешком плаща.

— Да ты ближе садись, вот чудак, я ведь не кусаюсь! Да вот и на плечо тебе льет.

Федя опять засмеялся и юркнул с головой под плащ. В укрытии было уютно: тянуло горьковатым душком засохшей повители, а рядом ощущалось теплое Наташино дыхание, пахло грушей и бубликами, которые она ела.

Дождь, как только Федя укрылся с головой, забарабанил дружно, будто кто-то развязал мешок гороха. Наташе захотелось пошутить. С трудом подавив короткий смешок, она протянула руку к Фединому плечу, стала щекотать его и вдруг, ни с того ни с сего, поцеловала! Федю будто обожгло огнем: что это — насмешка, очередной Наташкин трюк?..

— Ты что, белены объелась?

Наташа молчала. Рука ее какой-то момент продолжала лежать на плече парня, и она почему-то в этот миг вспомнила о Борисе, но мысль о нем мелькнула и скрылась, как скрывается гривенник, брошенный в гремучий весенний поток…

Феде стало душно, и он слегка распахнул плащ. Дождь пронесся, в небе, словно обмытые, вновь засверкали звезды.

— К Микулину подъезжаем, — сказал он и распахнул намокший плащ шире. Теперь и Наташе хорошо стали видны и небо и Ока. На излучине горел красный огонек бакена, немного правее второй, третий…

«Освещают путь пароходу, — подумала Наташа. — Хорошо, если бы и человеку светили такие огоньки, уж тогда б не свернул он в темный проулок, а шел всегда светлой улицей…»

Федя тоже поглядывал на огоньки: «Темная ночь и бакены… — Осторожно освобождаясь от Наташиной руки, лежавшей на его плече, он подумал: — Светят они, чтобы пароход не сел на мель, чтоб не разбился случайно…»