Механист

Глава 11

В первую очередь — запах. Осязаемо тяжелый, кислый и чужеродный. Не сказать, чтобы отталкивающий. Иной. Следующее — свет. Желтый, неравномерный, нервный. Явно искусственный, уж не от того ли турбогенератора, что и дом Убийцы? Я теперь ничему не удивляюсь. А еще где-то в центре, швыряя резкие отблески, пылает настоящий костер. Однако, прохладно.

Капонир, приспособленный для Драконьих нужд, размерами соперничает с подвалом Убийцы — судя по высоте потолков. Ну и, конечно, не пещера и не логово. Обиталище. Настолько другое, не совместимое с человеческими понятиями о комфорте, что кажется хаотическим нагромождением брусьев, перекладин и подвесов. Ровных участков пола практически нет, и здесь я чувствую себя иголкой, затерявшейся в стоге сена, или гостем гигантского муравейника.

Богдан сбрасывает с плеча замерзшую тушу, и она гремит, нарушая поскрипывающее беззвучие этого места. Акустика, учитывая странную планировку, здесь тоже необычная. Убийца перескакивает через толстенные бревна, пробирается к центру и бормочет себе под нос неслышно — для всех, кроме меня: «Млять, как в клетке у хомячка, тебе бы, тварь, еще колесо приладить».

Тащимся за ним, как будто не олень, оставшийся у входа, а мы жертвенные животные. Он идет вперед непринужденно и матерится, когда цепляется за очередное препятствие. Мы — молча, плечом к плечу, опасливо впихивая себя в инородность обители Дракона. Поэтому он — быстро, а мы — медленно. Приближаемся к огню. Костер тоже большой, гипертрофированный, как и вся обстановка.

Богдан останавливается, чтобы поправить какую-то лямку, и когда выпрямляется, я вижу застывшие в миллиметре от его затылка клыки-жвала. Костяные лезвия с зубцами длиной в фалангу, глянцево блестящие от слизи, каждый, как мой палаш, — огромные ножницы, раскрытые по сторонам от висков Убийцы. Один щелчок — и голова, разбрасывая веер кровавых брызг, превратится месиво костей и мозга.

Мы неподвижны — среди скопления древесных стволов я теперь могу опознать ветви-лапы, ростки-щетину и прутья-вибриссы. Дракон, маскирующий цвет тела, немного в стороне над нами и сбоку-позади Убийцы. Достаточно большой, если только я не принимаю настоящее дерево за участки его тела. Такие громоздкие создания не должны передвигаться настолько бесшумно. Может, он ждал нас, затаившись, рассматривая иссиня-шагреневыми глазами и отражая блики костра матовой броней, покрывающей голову, шею, все тело?

Панцирь покрыт замшелыми наростами — это что, тоже элемент маскировки?

Оказывается, многое можно увидеть, пока размышлял — успею ли выстрелить прежде, чем застывшее вниз головой существо атакует, и причинит ли ему мой выстрел какой-нибудь вред? Убийца смотрит в другую сторону — не видит нависающей угрозы. Тянусь одними пальцами к стрельбе.

— Ну что? — не оборачиваясь произносит Богдан. — Пришли убивать — дерзайте!

— Но это же совсем не дракон, — возражает Венедис.

Убийца оборачивается, кривит нос, как от неприятного запаха, но в остальном игнорирует жвала вблизи от своего лица.

— А чего ты хотела — огнедышащего варана?

Все-таки драконы бывают разные.

И оленину можно приготовить по-всякому. Два основных варианта — вкусно и плохо. Можно вымочить в уксусе, поджарить на углях или тушить в глиняном горшке. В сметане. Получится — пальчики оближешь. Но для этого необходимо время.

Если же отхватить от замороженной туши ногу, наспех опалить-соскрести шкуру и подержать над открытым огнем, лишь поливая рассолом, в котором, кроме упомянутой соли, никаких приправ, — как получить тающее во рту ароматное лакомство? Практически невозможно. Поэтому то, что сейчас ели гости Дракона, было отвратительно на вкус.

Вик с удивлением заметил, что он всего ничего на воле, да и то — не в самых комфортабельных условиях, а уже начинает привередничать в пище, впрочем, еда — это необходимая организму энергия, а удовольствие от нее — признак не всегда позволительной роскоши. Механист самозабвенно вгрызался в подгоревшее и пересоленное жесткое мясо, искоса поглядывал на спутников. Килим поглощал яство вежливо, но по всему было видно, что с большим удовольствием настрогал бы сырой оленины тонкими ломтиками, присыпал бы солью и не мудрствовал бы с обжигом. Сырое мясо — продукт небезопасный для цивилизованных желудков, оттого Венедис о подобном мечтать не смела. Но и предложенную стряпню есть, видимо, не смогла — отложила в сторону.

Зато Убийца работал челюстями за себя и за всех остальных — бесстрастно, словно вкусовые рецепторы у него отсутствовали напрочь. Не кривился и не причитал, еще бы — ведь он сам и был автором этого кулинарного шедевра.

Вкус — вдруг понял Старьевщик — вот чего недостает Богдану. К настоящему, к будущему да и, наверное, к прошлому. К жизни. Иначе откуда бардак в его доме, давно остывшая кузница, рваный кожух и вот этот, с одного бока подпаленный, с другого сырой, с кровью, кусок оленины — наглядный пример отношения Убийцы к окружающему? Дегенерация вкуса.

Дракон, понятное дело, ничего есть не стал. Свою, оставшуюся трехногую часть оленя он по-хозяйски выпотрошил, причем под его когтями замороженная плоть расползалась, как мокрая бумага, затем окунул тушу в стоящий на огне здоровенный чан с чем-то вязким и дурманно пахнущим — именно тем запахом, который задавал общий ароматический тон в логове. Через минуту извлек и принялся неспешно вращать в своих клешнях, наматывая липкое содержимое емкости на добычу, как карамель на палочку, время от времени поправляя что-то жвалами и сдабривая процесс слюной-слизью.

Может быть, еще и от этого зрелища испортился аппетит у троих гостей. Дракон же людского присутствия нисколько не смущался — закончил с оленем, причем на выходе у него получился бесформенный смолистый комок, и метнулся наверх, приладил добычу где-то под потолком, где виднелись грозди похожих консервов. Что-то говорило Старьевщику, и это не прибавляло лояльности пищеводу, что конечный продукт будет напоминать на вкус, цвет и запах вогульский копальхем, провалявшийся в болоте сотню лет.

Вообще Убийца с Драконом вел себя странно — никак. Не обмолвились даже словом, и каждый сразу занялся своим делом — по-разному, но приготовлением одинаково несъедобной пищи.

— Когда он заговорит, ты обделаешься, — объяснил Богдан молчаливость Дракона. — Инфразвук.

Где там понять примитивным организмам, что существа более высокого порядка говорят всем: телодвижениями, запахами, касаниями, вкусом выделяющегося секрета и даже вне материальных органов — чувствами. И всем возможным диапазоном звука — естественно.

— Иерархическая логика, — продолжит потом Убийца, объясняя безразличное поведение твари. — Ему тяжело выделить единицу из массы, Даже если этой единице суждено снести его голову. — Он принц, его предначертание — трахать свою богиню, а уж она пусть трахает всех остальных. Он вне общества, он поэт, когда он кончает — тащится весь улей. Проводник благодати — встал в очередь, сунул-вынул и отдыхай до следующего захода. Все остальное похеру. Мы принесли пожрать, формальный статус соблюден — ему на нас начхать, и нам должно быть аналогично.

— А если мы пришли убить? — уточнит Старьевщик.

— С инстинктом самосохранения у них все запущено, а на то, чтобы бить врагам морды, рождаются солдаты. Когда производитель по возрасту уходит на пенсию, его всем роем празднично жрут. Оттого непротивление фатальности у принцев заложено в программу. Только валить их трудно — броня крепка и танки быстры. Ну и наоборот — такому человека ухлопать, что жвала размять. Даже если в экспериментальных целях, без всякой агрессии. Или нечаянно. Вроде как гнуса отогнать.

Еще Богдан расскажет, что Драконы хоть и не плюются искрами, но к огню исключительно неравнодушны. Если люди имеют привычку омываться водой, то Драконы гигиену блюдут в пламени, оттого костер в их логове — это как водопровод в приличном доме. Моющийся Дракон — еще то представление. Якобы некоторые продукты жизнедеятельности у него выводятся через поры, как пот, и обладают горючими свойствами. Ежедневный моцион отжига сопровождается разноцветными фейерверками.

И в питании Дракон привередлив дальше некуда, не в смысле предпочтения девственниц — он вообще ни к какой доступной еде напрямую не приспособлен. Но жрать, как ни парадоксально, умеет все — по усложненному циклу. Потому что в желудке присутствует специальный вид микроорганизмов, или бактерий, или каких-нибудь грибков. Вот те переварят любую органику — вопрос только времени. Домашнюю — в пределах кишечника, а чуждую — во внешней фазе.

Чан, который всегда томится возле огня, это оно и есть — среда (Венедис, когда узнала, постаралась отодвинуться насколько возможно): дерьмо, желудочный сок и прочие выделения, насыщенные нужным симбионтом. Без такой емкости Дракон оголодает, для него здесь любой харч неподъемен для организма. Поэтому Дракон тяготеет к оседлому образу жизни. Зато и выживать, способен в любых условиях. Если припрет, может даже бревно в чан окунуть и дождаться, когда оно станет удобоваримым. Приспособляемость невероятная.

— И чем вам плох Дракон?

Старьевщик еще раз, особо не скрываясь, раз уж тому все равно, осмотрел существо. Самый настоящий Дракон, какими их описывают в преданиях. Треугольная голова размером с туловище взрослого человека, черные сферы глаз, два ряда жвал-мандибул: верхние длинные и извивающиеся, напоминающие усы или щупальца, нижние — мощные, как гигантский секатор, с несколькими рядами острых зубьев. Да еще две костяные челюсти, похожие на жернова. Попасть под раздачу в такую сенокосилку — мало бы не показалось.

Плюс подвижные антенны, напоминающие изогнутые скорпионьи жала, тело из двух сегментов, покрытое толстым заплесневелым панцирем, верхняя пара конечностей с клешнями-ножами вместо пальцев — завалить такого противника без взрывчатки действительно представлялось проблематичным. Очень даже качественный Дракон — объект для масштабного подвига.

— Дряхлый только, — посетовал Богдан, — того гляди сам скопытится.

— Поэтому ты его не убил? — Венди все-таки взяла кусок оленины и попыталась найти в нем что-нибудь съедобное.

Вопрос показался Убийце сложным — он замолчал на добрых полчаса. Старьевщик даже успел догрызть свою порцию.

— Нет. Просто надоело быть гнусом. Вроде как переносчиком заразы. К тому же Драконы и без меня со временем дохнут. Оказывается.

— Это не Драконы, — снова возразила Венди.

— Драконы, Драконы…

Если люди считают тварей Драконами, таковыми они и являются — так уж повелось.

— …самые что ни на есть. — Богдан вздохнул.

Ему ли не знать, как Драконы из мифических тварей превращаются в реальные силуэты на небосводе — огромные, извивающиеся, словно они там, в небе, не летают, а выныривают из Космоса. И как потом существа, воспринимаемые сначала, как Наездники на Драконах, спускаются на грешную Землю и в течение какого-нибудь века сами становятся Драконами. Дракон — понятие относительное. Дракон — это ярлык. Даже людей в иные времена называли Драконами.

Чего уж говорить про другие, не такие громкие имена.

Например — Богдан Раханов.

Ключник — надежно зацепившееся прозвище из прошлого. За то, что в том прошлом человек умел открывать любые запоры. Отмычкой по имени Гексоген.

Но это только кличка, а имя — Богдан Раханов.

В одном месте вспомнят прозвище злого демона из преданий о самом начале света, и впредь будут поминать человека только под этим именем — Раху, стирая грань между легендой и реальностью.

В другом — исковеркают, упростят на свой лад до Огдан Рахан, разорвут и склеят, порождая невероятные комбинации. От логичного Хан на востоке до эпического Один — на далеком западе. Одан Хан, Хан Один, Первый Хан — имена, имена, имена. Бирки.

Как и «Дракон».

— А кто тогда ты? — задала девушка тот вопрос, который надо было задать где-то двумя днями раньше.

Убийца посмотрел так, что Вику вдруг показалось — он сам, Богдан, есть Дракон. Какой бы смысл ни вкладывался в это слово. Мудро говорят на словоохотливом востоке — убивший Дракона становится Драконом. На удивление, Богдан ответил:

— Нечто сущее. Пес Кербер, сорвавшийся с цепи. Или удачный плод неудачного эксперимента. Рассказать вам историю?

Венедис покачала головой:

— Давай лучше я расскажу. Не потому, что твоя история неинтересна. Но я сначала должна объяснить то, что никому из вас не кажется важным. Потому что вы ко всему привыкли и не видите очевидного. Не понимаете течений Смерти.

Великое Древо Жизни. Наступает пора, и ветви его украшают бутоны. Они набухают, взрываются свежей изумрудной листвой, искрятся росой, омытые утренним дождем. Наступает другое время, и листья меняют цвет. Сначала темнеют, потом становятся желтыми и опадают. Чтобы на их месте, когда придет срок, появились новые почки. Это процесс естественный и неотвратимый — рождение, жизнь и смерть листка.

А что с ним случается после… это не так важно в данный конкретный момент, потому как сейчас он, листок, кружась на ветру, покидает дерево. Если не сломается ветвь. На сломанной ветке листья ведут себя по-другому: они высыхают, шелушатся крошащейся плотью, невесомые, хрупкие, светящиеся скелетом прожилок, но остаются на ветке. Навсегда. Умирание — это процесс, и разлом на теле дерева не позволяет листку умереть правильно.

Так и с людьми. Люди — листки на Дереве Жизни. Рождаются и умирают — покидают свои ветви. Если все происходит, как положено Природой. Внезапная смерть: не в бою, не от старости, не из-за болезни — коварное нападение, самоубийство, нечто, что не дает человеку подготовиться, исполнить заложенную в него программу, — и незримая нить, черенок, связующий человека с его старым миром, остается прикрепленной к побегу.

Они, то есть то, что остается от людей, истлевшими висельниками так и раскачиваются на сучьях забытого бытия. Кто-то назовет их неупокоенными, кто-то — привидениями, суть не изменится — умершие неправильно. Хрупкие скелеты, навсегда приросшие к своей материальной ветви.

— Страшно, — продолжила Венедис, — когда внезапная смерть настигает многих. Стихия, катастрофа, еще что-либо подобное. Тогда новые почки прорастают среди таких вот недоумерших. Но у них, новых, всегда есть возможность покинуть ветвь, когда придет время. У вас все не так. Ни один лист не срывается с побега вашего мира, и он трещит под тяжестью миллиардов высохших оболочек. И если настоящая Смерть — это переход энергии, то у вас она — забвение. Все вы — живые мертвецы без будущего.

Убийца слушал, как слушали Венедис механист с вогулом.

— А кем в твоей аллегории должны были стать они? — Богдан указал на Дракона, так похожего на громадного жука-богомола. — Новой листвой или какими-нибудь экзотическими листоедами?

Девушка посмотрела на существо — вот уж кого никак не интересовала их беседа. Дракон завис на некотором удалении и совершал плавные движения, перетекая из одной позы в другую, — словно танцевал без музыки в немом, наизусть заученном ритме.

Венди последила за Драконьими гипнотизирующими реверансами и ответила вопросом:

— Если ты так много про них знаешь… как сам полагаешь?

Вик, например, сильно сомневался, что Убийца Умелец таких ярких, как у Венди, аналогий — уж слишком тот конкретно изъяснялся. Так и вышло:

— Да мне сугубо без разницы. Они пришли занять наше место. И заняли бы, но несколько человек, — слово «человек» Богдан многозначительно выделил, — смогли уничтожить матку. Хотя боги почти все, считали, что это невозможно…

— И кто?

— Что кто?

— Ты сказал «почти». Кто из богов так не считал?

Убийца кисло рассмеялся:

— Смерть придерживалась другого мнения. Геката.

Механист уже слышал это странное прозвище Смерти. Упоминавшееся вместе с картой кроваво-красного рыцаря-скелета. Наверное, в сопредельных мирах богов называют похожими именами. Или боги, там, здесь, где бы то ни было, — одни и те же лица? Странно. Впрочем, Старьевщика больше интересовало другое — если матку Драконов невозможно уничтожить, то, как это все-таки удалось сделать?

— А это как раз та история, — отрезал Убийца, — которую вы уже не захотели слушать.

Жаль. С другой стороны, механист больше, чем иные обыватели, разбирался в возможностях далеких предков — те умели высвобождать такую мощь, что богам с их примитивными потопами оставалось нервно грызть ногти.

И все же…

Дьявольские изображения.

Эти круглые карты таро.

Выбрасывай их как угодно, размышляй над комбинациями, ломай голову над значением углов поворота — все равно ответов получишь много меньше, чем праздных версий.

Почему раз за разом Смерть наотмашь косит прорастающие головы?

Что за машина вращает колеса судьбы? Или чего ждут двое обнаженных на карте Выбора?

Смерти от руки ребенка, затаившегося с луком за облаками? Старьевщика передернуло — вспомнилось изможденное дитя из снов. К чему бы?

А может быть, Богдан и есть тот ребенок, готовый убить? Взрослый, бездумный ребенок. Не от мира сего. Дракон?

Но кто тогда настоящий Убийца и что несет он в своей скрытой для мира котомке?

— Почему люди назвали их Драконами? Богдан швырнул обглоданную кость в костер, нагло ухмыльнулся Дракону — не исключено, бросать мусор в огонь у тех расценивалось так же, как мочиться в умывальник, — и вытер ладони о свой кожух.

— Просто из-за привычки давать старые имена новым явлением. Биомашины, на которых летали эти твари, были очень похожи на крылатых змиев.

Машины? Старьевщик помнил одно словечко. Самолет. Летательный аппарат тяжелее воздуха. Очень намного тяжелее — не то что воздушный змей Дрея Палыча. Ска-а-азочный механизм.

— Пришельцы, — подвела итог Венди. — А этот…

Последний. По моим подсчетам. Тридцать там какой-то.

— Их было так мало?

— Рабочие особи передохли сами. После смерти матки — у них с этим не так, как у людей. Остались лишь самцы. Видать, не настолько они и тосковали по ее влажной вагине.

Убийца рассмеялся. Что-то еще в состоянии его развеселить…

Старьевщик со странным удовлетворением заметил, что Венедис не по душе аляповатая грубость Богдана.

Выходило, что матка у Драконов одна, самцов около тридцати, а рабочих должно быть неисчислимое множество — если им удалось практически уничтожить людей.

Богдан рассмеялся еще громче. Нарочито демонстративно заржал.

— Люди. Они неплохо уничтожали друг друга сами. А эти, — небрежный кивок в сторону Дракона, — только наблюдали и вытирали слюни с мандибул.

В конце концов изобретательное человечество способно загнать себя в могилу без посторонней помощи. С его-то потерянными возможностями.

— Но ведь это все равно как-то связано. Драконы и Война?

— Над этим вопросом, — Убийца резко, как отрубил, закончил со смехом: — и сейчас любят поспорить братья-свидетели. Негласно.

Конечно, Виктор понимающе вздохнул, ничего не происходит просто так, любое событие цепляется причинно-следственными шестеренками в механизме Истории, и чем нелепее случайность, тем больше в ней закономерностей. Совсем недавно уже проходили.

Венедис устало помассировала подбородок. Встреча с неправильным, на ее взгляд, Драконом ответов не прибавляла. Зато вопросы о прошлом мира нарастали цепной реакцией. Особенно у механиста. Только озвучивать их сейчас было бесполезно — Вик приноровился к манере общения Убийцы, реплики которого являлись откровениями — случайными и быстротечными. Теперь должна была последовать продолжительная пауза.

Поэтому беседа сама по себе затухла. За неимением иных достопримечательностей все снова принялись рассматривать Дракона. Все-таки тварь со звезд. Интересно, те биомашины, на которых, со слов Богдана, летали существа, могли передвигаться в космосе? Не совсем логично: улей — это нечто единое, громоздкое и внушительное. Никак не эскадра крылатых змеев. Да и зачем им в космосе крылья?

Эту тему Вик тоже добавил в свою коллекцию вопросов. Чем черт не шутит — вдруг растолкуют?

Молчаливое созерцание Дракона прервал, как ни странно, сам Убийца.

— Надумаете его валить — с вашим арсеналом можно поразить только рот. Когда жвала разинет.

— Как насчет тебя? — оживилась Венди.

Однажды человек убивает самого первого Дракона. Не самца — обычного воина. Даже не так — перед этим людям удается сбить машину, так похожую на крылатого змея, а потом человек убивает тварь, ею управлявшую. Наездника. Случайно, ценой гибели многих соратников, но убивает. Уничтожить Дракона-воина намного сложнее, чем Дракона-самца.

Чем это заканчивается?

Сложно проводить параллели.

Но.

На следующий день одна страна развязывает Войну с другой. Беспричинно. Говорили, первый ракетный удар нанесли с лунной базы. А, вот еще — прежде с этой базой прерывается связь. Неполадки, вызванные метеоритным потоком. Впрочем, эти байки настолько почтенны, что про них, наверное, не помнят даже братья-свидетели. Важно иное.

Человек, который убил Первого Дракона, очень плохо закончил. Совсем плохо закончило, естественно, все человечество, но тот конкретный человек закончил особенно плохо. И это наводит на мысль — какая судьба уготована рискнувшему уничтожить Последнего Дракона?

— Так что насчет тебя?

— Я — пас.

— Нет. Куда валить тебя самого?

Убийца продолжительно смотрит в глаза девушке. Вик напрягается — шансов, если что, мало, но выстрелить и еще перезарядить можно попытаться. Успевает даже прийти на ум древняя сказка про смерть в игле, которая в яйце, которое в ларце и так далее. Нечто подобное есть и в котомке механиста. Поможет?

Навряд ли — Убийца слишком материален для таких фокусов.

— Висок, горло, живот, пах — да все как у всех. — Богдан никак не проявил агрессии, отмахнулся. — Не выдумывай, херня это все — убивший Дракона становится просто Убийцей Драконов.

Видимо, драки не получилось.

— Тогда зачем ты привел нас сюда, Убийца Драконов?

Богдан промолчал — он и так слишком красноречив в последнее время. Но разговор не закончился.

Потому что вдруг зазвучал сам Дракон. Именно зазвучал.

Вику доводилось слушать звон медитативных колоколов Ишима. Величественные, раскатистые, проникающие в самую душу. Сначала удар, затем осязаемая кожей вибрация. Почти так же механист услышал Дракона. Только без звука — одну лишь вибрацию. Не магию инфразвукового свистка, но впечатляюще — до сдавливания пор.

Убийца резко поднялся и развернулся лицом к твари. Вик тоже напрягся — на грани возможностей его слуха можно было различить неприятное, клокочущее потрескивание.

Странное, жуткое и влекущее. Казалось, измени тварь хоть на толику тембр или диапазон — и зрителей охватит ужас. Как на Горе Мертвецов. Но измени еще немного — наступит всеобщая эйфория. Это речь Дракона.

Видимо, Богдан также ее не только чувствовал, но и слышал — а значит, слух у него был не менее острый, чем у механиста. Их похожесть начала слегка раздражать Вика. Только слушал Убийца совсем недолго, хмыкнул:

— Снова за старое.

— О чем он говорит? — прошептала Венедис.

— Поет. Про звезду, — фыркнул Богдан. — Любимая мозоль.

И полез в мешок за спальником.

— Про какую звезду?

— Про Мертвую? — догадался Старьевщик.

— Угу.

— И… что конкретно?

— Быть туда — важно, — ответил за молчащего Убийцу Килим.

Венди удивленно посмотрела на вогула:

— Ты понимаешь Дракона?

Охотник на мгновение задумался:

— Нет. Но он поет — и туда хочется.

— Это они мастера, — подтвердил Богдан, — пудрить мозг.

— Спроси у него: как туда попасть?

— Сама и спроси — он по-людски понимает, когда хочет.

Ведь очевидно — никакое горло не способно воспроизвести такие звуки, как и человеческие слова, скорее всего, не доступны Драконьим органам речи. Поэтому и общаться человек и Дракон могут только так — говоря каждый на своем языке, но понимая друг друга.

— Но как я услышу ответ?

Убийца молча взял спальник и потащился в глубь логова. Время и на самом деле было уже позднее.

— Он не ответит, — успокоил девушку механист. — Если б Дракон знал как — Убийца не просил бы тебя доставить на звезду его самого.

— Логика, — донеслось оттуда, где, шебарша в полумраке, устраивался на ночлег Богдан. — Уважаю.

— И вообще, я думаю, что Дракон поселился на старом космодроме именно из-за этого. — Вик умышленно повысил голос — хотелось получить подтверждение этой догадки.

— А то! — оправдал ожидания Убийца. — Он тут и пусковую площадку восстановил, переделал на Драконий лад, несколько пробных стартов провел. Ничего не вышло, космонавтика — слишком высокотехнологичная отрасль для одиночки. Даже если он — Дракон.

Вик кивнул — все сходилось.

— Еще, мне кажется, что Богдан сам здесь оказался по той же причине?

— Да пошел ты… — лениво раздалось из темноты.

То ли пение Дракона окончательно ломает скрепы, связывающие мой рассудок, то ли небесные шрамы над Плесецком до сих пор не защищают землю от ультрафиолета или еще каких-нибудь вселенских эманаций, но сон мой уже совсем не отличается от яви, а та недавняя реальность с неряшливыми Убийцами, заброшенными космодромами и насекомоподобными Драконами кажется горячечным видением.

Здесь же все легко и естественно. Я присаживаюсь на корточки напротив ребенка. Вполне материальный «я», не бесплотный дух, не сгусток эмоций, не поток сознания. Только я и ребенок. И никаких опостылевших Фениксов и Уроборосов.

У меня никогда не было семьи. Никогда не было детей. Я не знаю, как себя с ними вести. Мне сначала неловко.

Я улыбаюсь. Он осклабляется в ответ — слюнявая щербатая улыбка.

Я говорю — он меня не понимает, но, открыв рот, слушает звуки моего голоса.

Я показываю какие-то наивные фокусы. Картинно откручиваю фалангу большого пальца, дую в кулак, возвращаю все на место. Ребенок потрясен. Подбираю с земли два похожих камешка, один незаметно кладу в рот, другой будто бы засовываю в ухо. Выплевываю первый. Я — объект восхищения.

С трудом определяю источник и в тусклом свете играю на стене тенью от собственных ладоней. Две собачьи головы — на большее я не способен. Но этого достаточно — с лихвой. Мой неприхотливый зритель покорен.

И пускай он выглядит как запущенный деградат. Уверен — ребенка можно отмыть, залечить язвы, даже с косоглазием что-то сделать. Уделить ему внимание, научить играть, понимать речь, разговаривать. Потому что он не так далек от нормального человеческого состояния, как кажется на первый взгляд.

И уж точно — нет никакой необходимости его убивать.

Вик проснулся даже с некоторым сожалением — действительность выглядит абсурднее иного сновидения. Неудивительно — после ночевки в логове Дракона.

О том, что уже утро, не говорило ничего, кроме биологических часов, — все тот же тусклый полумрак, отблески костра на замшелых бревнах внутреннего убранства. И уже поднявшиеся, беседующие попутчики. Венди совсем, что ли, не ложилась, постигая нюансы Драконьей лексики?

— Это его любимый мотив. — Убийца ленив и пренебрежителен, как всегда. — Для Драконов бог един и персонифицирован — в личине матки. «Вопрошайте божества своего места» — дежурная отмазка. Только местные боги давно уже эмигрировали туда, где нас нет. Так что спросить не с кого, увы.

— Тогда откуда он знает, что именно я в состоянии это сделать?

Надо же — девчонке за ночь и в самом деле удалось что-то выудить из Дракона? Понять друг друга видоку с Драконом можно и на эмоциональном уровне?

— А ты, значит, в состоянии?

— Отчасти.

— Так давай — вопроси.

— Не здесь. Обстановка чуждая.

— Ох, неужели…

Такое активное присутствие в разговоре навевало на мысль, что он Убийце небезынтересен. Вопрос посещения Мертвой звезды. Только разговорами все и ограничилось — Богдан уже сидел на снаряженном рюкзаке. Договоренность, как ни крути, оставалась в силе — к Дракону их отвели, взамен Убийца имел право на покой и одиночество. Он-то еще не знал, что ему предначертана целая статутная княгиня с приданым.

— А вы разве тут не задержитесь? — спросил Богдан, когда вслед за ним из логова засобирались остальные.

Поскольку Дракон оказался не совсем подходящим, Венди посчитала возможным несколько подкорректировать условия договора. Еще одна скромная Услуга — ничто по сравнению с вечностью вожделенного одиночества.

— Ближе к телу, — скривился Убийца.

Венедис огласила. Три-четыре дня помощи в изучении пространств космодрома. Позиция ключевая — на что прямо указал инверсионный след от Горы Мертвецов. Подтверждается — присутствием самого Убийцы и Последнего, какого-никакого, но Дракона. Есть необходимость пройти с биолокационными рамками по пусковым площадкам. Особенно — в районы воронок и разломов. У места высокий потенциал ответов. Минусы: разбросанные тут и там ловушки на крупного зверя и вообще — аномалия неопределенностей. Без проводника никак.

Старьевщик бы еще добавил просьбу провести хотя бы сутки, разбирая хлам в мастерской Богдана. Потому что до сих пор из истинных механизмов у Вика имелся только микроподавитель, вмонтированный в зуб, и две стрельбы. А из сваленного в подвале оборудования получилось бы наковырять необходимые элементы для привычного механистского обвеса.

В остальном ход спутницы Вик оценил — если она хочет сохранить неуправляемого, но полезного Богдана в деле, несколько дней отсрочки как-нибудь да повлияют на ситуацию. Не сказать, чтобы Старьевщик пребывал в восторге, но в целом, конечно, оценил.

Убийца понимал такую расстановку не хуже механиста. Оттого вид имел кислый.

— Четыре дня?

— Максимум! — Венди улыбнулась своей ангельской улыбкой для торжественных случаев.

Убийца, хмуро промолчав в знак согласия, полез через бревна к выходу.

Вик, между делом, не понимал — что мешает Богдану избавиться от надоедливых гостей более радикальным способом. Свернув, например, им головы.

На прощанье Дракон снова ухнул по нервам своим беззвучным пением.

— Тебе тож не хворать, — буркнул Убийца.

И у самого шлюза добавил, особо ни к кому не обращаясь:

— Он сказал, что вопрошать надо близких сердцу божеств. Это якобы очень важно.

Переход из жилища наружу всегда — путешествие из одного мира в другой. В безграничный. А за спиной остается стиснутое пространство, насыщенное личностью его владельца. Особенно впечатляет, когда покидаешь обитель Дракона.

Даже угрожающе серое небо над головой не мешает вдыхать полной грудью воздух родной вселенной. И радоваться.

— Куда дальше? — Лишь тривиальный Убийца оказался невосприимчивым к таким маленьким благостям.

— Ты рассказывал про разломы неподалеку.

Богдан кивнул.

Разлом — это мощно. Это брешь в теле планеты, причем родившаяся в точке высокого напряжения. Это — сила, а разлом искусственный, возникший от приложения рукотворной энергии, — сила, умноженная своей неправильностью.

— Хорошо подумала?

— Там настолько опасно?

— Нет. — Убийца показал на облака. — Буран собирается.

— Ничего страшного.

Старьевщик глянул на Килима — не подумывает ли тот покинуть их безумное сообщество? Глаза вогула горели. Не уйдет — уже почувствовал себя внутри зарождающейся легенды. Сам механист твердо решил поразузнать пути и при удобном случае свернуть на Валаам. Но сначала все-таки хотелось обновить инвентарь в дебрях мастерской Богдана. Одному и с пустыми руками странствовать опасно даже на востоке, не то что здесь.

А Венедис… вот ей суженый, дорога дальняя и судьба мироздания в руки. Хотя, конечно, жаль расставаться, и душа-лентяйка уюта просит. Значит, надо когти рвать, и чем быстрее, тем лучше. День в мастерской — и все. Но вот как туда добраться, если эта неугомонная собралась шастать в буран, да еще по разломам?

— Неправильный туча, — вдруг шепнул Килим Старьевщику.

— Это чего так?

— Не сам идет. Как оленя гонят.

Туча как туча — тяжелая, неповоротливая, на все небо. Тучи ветром гоняет — сейчас направление ветра и движение облаков вроде бы совпадают. Логика. Может, ветер тоже неправильный?

— Ты бы лучше с Венедис посоветовался.

— Нельзя… девка не туча — сам идет. Большое дело.

Пойми этих дикарей — сам, не сам. На взгляд механиста, все наоборот — это как раз девчонку тащит за собой ее взбалмошность.

— И что теперь делать?

— Осторожный быть.

Здравая мысль. Как еще можно вести себя во время бурана?

К полудню закружило так, что сама княгиня признала: пора окапываться. Одному Убийце все было нипочем — идти так идти, палатку ставить так, ставить. Понятно — он ведь не о конечном результате договаривался, а на срок в четыре дня. Смерти-то он не боится, она же для него «привлекательная сучка».

Палатку воткнули на подветренной стороне какого-то холма, не исключено — заросшего капонира, вход в который под снегом фиг найдешь. Запалили подвесную печечку, доставшуюся от Моисея, выложили на нее сухари с кусочками хрупкого замерзшего масла. Масло перепало от Убийцы. Даже так, в тесноте и не в обиде, получалось много уютнее, чем в гостях у Дракона.

Подоспел чай. Крепкий, будоражащий, вязкий на зубах. Как, откуда, почему у Богдана мог оказаться чайный лист, чего это могло стоить в такой глуши? Впрочем, наслаждаться им было приятней, чем мучить себя размышлениями.

Палатка привычно уже хлопает тентом, звенит под ударами снега — за тонким эпидермисом промороженной ткани бесчинствует непогода. Это возбуждает — несколько миллиметров пропитанного алхимическими зельями льна оберегают маленький теплый мир от леденящей смерти.

Не хватает разве что Менестреля с его гитарой. Стихов о далеких странах и тихих гаванях и музыки, которая сильнее вьюги…

— Ложись, мля!!! — орет Убийца, разливает обжигающий напиток, сгребает всех мордами в землю.

А потом накрывает — неподъемным грузом обрушивается палатка, спутывает, выдавливает воздух из легких. Вик скрипит зубами — щека прижимается к раскаленному боку завалившейся печки, — несколько мгновений он вдыхает запах своей паленой шкуры и вырубается.

Чувства возвращают Старьевщику воспоминания о Хрустальном руднике. Когда это было — совсем недавно, несколько месяцев назад, а кажется, что прошла целая вечность. Так всегда случается, когда жизнь перенасыщена событиями. Все отматывается назад очень быстро. Тяжесть в голове, лицо, пульсирующее болью, обездвиженные, затекшие руки — и ты как будто не выходил из сырых пещер Додо. Сейчас откроется дверь и в камеру снова ввалится уголовник Латын, которого опять придется убивать.

Для начала стоит хотя бы открыть глаза.

Света мало, единственный источник — дыра высоко в потолке. Очередной ангар, может быть, именно тот, на склоне которого ставили палатку.

Спутники — все рядом. Помятые и напряженные Венди с Килимом, Богдан — расслабленный и невозмутимый. У девушки рассечена бровь, засохшая кровь на виске. Килим вроде бы цел, Убийца тоже. Все трое похожи на огородные пугала — через рукава одежды пропущены короткие копья, кисти рук и локти прихвачены к древку грубыми веревками. Что ж, не худший способ фиксации пленного, не лишая его при этом возможности передвигаться самостоятельно.

Когда-то начинающих янычаров обучали технике более эффектной и деморализующей. Полковой анатом, этакий с виду румяный добрячок, показывал, как правильно рассечь мышцы шеи в районе затылка конвоируемого. Так, чтобы у бедолаги не осталось другой заботы, кроме поддержания руками собственной головы — во избежание выворота позвонков. После такого хирургического вмешательства пациент сразу становился робким и исполнительным. Шел куда прикажут, вид из-за постоянно приложенных к черепу ладоней имел задумчивый, но мозг, и без того тяжелый, мыслями о побеге не обременял.

Вообще с пленными рекомендовали не церемониться — вплоть до привязывания лодыжек к яйцам, — так что свое текущее положение механист определил как удовлетворительное. Даже обувь на ногах наличествовала, вопреки святому правилу, предписывающему пленным быть босыми. Ни по камням, ни по лесу, тем более — по снегу на голых пятках не попрыгаешь.

Теперь осталось разобраться, что за непрофессионалы их так лихо захомутали. Вик присмотрелся к теням, снующим возле костра посреди помещения. До них было метров десять. Одеты по-северному, Что, впрочем, ни о чем не говорило.

— Вогулы, — заметила Венедис старания механиста. — Твои знакомцы от Писаного Камня. Как себя чувствуешь?

— Щека. Ожог вроде.

— Нда, тарифы в борделях для тебя теперь повысятся. Если выживешь.

Статутная княгиня шутить изволят, ну-ну.

Далее Венди успела сообщить, что палатку завалило снегом, вроде как сход пласта, а потом их по одному откапывали и пинали ногами — тех, кто рыпался. Рыпались Венедис и Килим. Вик и Богдан не сопротивлялись, первый — оттого, что был в отключке, второй — потому что пидор.

Убийца эпитет проигнорировал, вообще вел себя как ни в чем ни бывало. А потом к ним подошел тот самый вождь, что причаливал к плоту возле Камня, и Венедис замолчала, вызывающе посмотрела снизу вверх.

Вогул ткнул Старьевщика носком унта, словно убеждаясь, жив ли. Вик отзывчиво и достаточно длинно выругался. Вогула, похоже, это удовлетворило, и он повернулся к Богдану:

— Кто ты?

Убийца пожал плечами.

За него попытался ответить Килим. На вогульском — механист различил только имя. Мер-сусне-хума. Вождь высокомерно кивнул — мол, так и думал.

— Тебе плохого не сделаем.

Убийца снова пожал плечами.

— И дальше что? — встряла Венедис.

— Механист нужен Камню, а ты, ведьма, — хэге.

Хэгэ. Уж не чужие ли? Давно не было слышно, расслабились — а они все-таки добрались. Через вогулов. Вот откуда неправильные тучи, пинаемые неправильными ветрами. Ловушка. И еще — жалкий снежный оползень, навалившийся на палатку. Вот у Старьевщика была всем лавинам лавина! Герои, помощники богов, копируют тактику презренного механиста?

Вик презрительно засмеялся в спину отвернувшегося от пленников вогула. И в эту же спину и так же надменно бросила Венедис:

— Трусы.

И потом громко, заставляя слова метаться между гулких стен капонира:

— Сборище трусов, возглавляемых трусом! Двадцать воинов испугались сразиться честно! Двадцать воинов боятся трех мужчин и одну женщину! Связали — ха!

Вождь стремительно — косы закружились — развернулся и приблизил лицо к Венедис. Рожа у него вышла совсем свирепая.

— Баба! Молчи! Твой косяк! Хэге — за тобой пришли, зачем сюда ходила?!

Но было поздно. Остальные вогулы возмущенно расшумелись, перекрикивая друг друга.

— Говорят, у девки слова — дела нет, — перевел Килим.

— Дела нет?! — рассмеялась Венди. — А вы меня развяжите, я голыми руками любому из батыров задницу надеру. Дети леммингов.

Батыров зацепило на всю катушку. Вождь какое-то время пытался приструнить своих, потом снова вперился глазами в Венедис:

— Развяжу. Будешь драться. Сказала, «голыми руками» — хорошо. Один на один. По-честному — без заемных сил. Мой шаман проследит!

Вогул показал на цветасто приодетого мужика, Развалившегося возле костра на носилках, судя по позе — в глубоком трансе. Ну, теперь понятно, на ком Гоньба висит. И видочить девушке можно только из внутреннего резерва и, если удастся, от противника. Это называется один на один. Туго придется — Венди говорила, что в ее мире привыкли пользоваться внешней энергией.

— Побьешь меня — как мать рода поведем с собой, нет — язык отрежем и за волосы потащим!

То есть отпускать их все равно не намерены — чего тогда огород городить! Но к тому, что у статутной княгини ничего не делается просто так, Вик уже привык — не то что вогулы.

— Пойдет.

— Вещи мои где? — осведомилась девушка, когда ее освободили от веревок и копья.

— На что?

— Перчатки надену, чтобы ногти о ваши хари не поломать и чтобы потом твои не причитали, как их баба зацарапала. Подготовиться мне надо!

Вождь показал на их сваленное в груду барахло. Вот ведь — и палатку из-под снега выволокли! Но ничего не распотрошили — даже приклады стрельб торчат из чехлов, притороченные к мешку Старьевщика. Девушка присела на корточки перед своим рюкзаком, отодвинула в сторону мечи, вытащила наружу щит-зеркало, несессер и занялась макияжем.

Сказать, что вогулов это развеселило, — не сказать ничего. Они чуть не катались по земле — улюлюкали, тыкали пальцами. Венедис оставалась бесстрастной. Очистила лицо от крови, расчесала спутанные волосы, заплела косу, сбрызнула духами запястья и шею. Вогулы наперебой изнемогали от хохота.

— Феромоны, — Убийца повел носом, — ударная доза. Дура.

Но девушка этим не ограничилась. Встала, потянулась томно, сбросила с плеч полушубок-куртку… свитер… рубаху… выскользнула из брюк. И осталась почти такой, какой предстала однажды в бане перед механистом.

Сапоги, набедренная повязка и переливающаяся татуировка. Посмотреть было на что — и вогулы от просто хохота перешли к демонстрации недвусмысленно призывных жестов. Вик знал, что некоторые мастера в сражении предпочитают доспехам обнаженную плоть — дабы каждой клеткой кожи чувствовать дыхание битвы. Правда, мастерская нагота взгляду не была интересна — кости, перемотанные канатами сухожилий, и шкура в мозолях, — но у княгини все выглядело совсем по-другому. Старьевщик за вогулов не отвечал, но сам бы предпочел это тело не дубасить кулаками, а поглаживать кончиками пальцев. Нежно.

Феромоны? Против них амулеты в зубах бессильны. Шептания, наверное, тоже. Разве что заклятие насморка.

Килим грустно покачал головой:

— Песец девке.

— Почему? — не понял механист.

Сам бы он на месте вождя дрался с трудом. Ответил Убийца — занудным лекторским тоном:

— Не станут с ней по-честному. Здесь не каганаты — такие трюки не проходят. Для вогула она не воин, потому что не мужчина. И не женщина, оттого что выглядит как шлюха. Если один на один будут проблемы, навалятся толпой и отходят по очереди во все щели. Менталитет. Дикари-с.

— Так, — согласился Килим.

То ли с «дикарями», то ли по существу.

Что ж ты, девочка, такой вариант не просчитала?! Механист рванул плечами, но веревки не дали рукам даже шевельнуться. И копейное древко оказалось упругим и крепким на излом.

Вождь под одобрительный шелест толпы тоже сбросил одежду. Ухмыльнулся и пояснил:

— Чтоб потом время не ждать.

Выглядел вогул внушительно. Слегка грузновато, но, под мимолетным жирком, татуировками и шрамами, в правильных местах явственно угадывались скопления мяса. Понятное дело — здесь вожаков выбирали не за всесторонние познания в математике.

— Борец, — определил Богдан.

Вик развернулся всем телом — шея затекла из-за нахождения в позе раскинувшего крылья орла, — Убийцу что, интересует течение поединка? Однако, приметив взгляд механиста, Богдан безразлично откинулся затылком к стене и закрыл глаза.

Вогул тем временем ударил кулаком в ладонь и, по-медвежьи переваливаясь и расставив в стороны лапищи, попер на девушку.